ДОВЕРИЕ И ЛИЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

На ранней стадии развития человеческого индивида базовое доверие в стабильных условиях самоидентичности и окружающей среды (онтологической безопасности) вовсе не в первую очередь покоится на чувстве преемственности вещей или событий.

дать взаимности или близости, которые дают межличностные доверительные отношения. В этом отношении традиционные религии явно отличаются от современных абстрактных систем, потому что их персонализированные образы допускают прямую передачу индивидуального доверия со значительными элементами взаимности. Напротив, в случае, абстрактными системами доверие предполагает веру в безличные принципы, которые дают сбои только статистическим образом, когда они не приносят тех результатов, на которые рассчитывает индивид. Это одна из главных причин, по которой индивиды в точках доступа обычно прилагают большие усилия, чтобы доказать самим себе, что им можно доверять: они обеспечивают связь между личным и системным доверием.

Авторитетные социологические подходы к тому,чтояназываютрансформациейинтимности, обычно противопоставляют общинный характер традиционных порядков безличности современной социальной жизни. Классическим источником этого концептуального различия является противопоставление Gemeinschaft и Gesellschaft в работах Фердинанда Тённиса; другие авторы, вне зависимости от того, используют они данную терминологию или нет, проводят схожее противопоставление.

тия и она до сих пор находит зашитников. Так, Питер Бергер, заимствовавший это понятие у Арнольда Гелена, доказывает, что личная сфера стала «деинституционализированной» в результате доминирования крупных бюрократических организаций и общего влияния «массового общества». Сфера публичной жизни, с другой стороны, стала «чрезмерно институционализированной». Результатом является то, что личная жизнь истощается и лишается твердых ориентиров: имеет место внутренний поворот к человеческой субъективности, при котором смысл и стабильность ищутся во внутреннем «Я»к1У.

В известном смысле сходные идеи выдвигались авторами, стоящими на другой стороне политического спектра и порой находившимися под непосредственным влиянием марксизма. В то время как их язык меньше говорит о «массовом обществе» и больше о капитализме и товарных отношениях, их общий тезис не слишком отличается от того, который выдвигает первая группа авторов. Современные институты рассматриваются здесь как захватившие обширные области социальной жизни и лишившие их осмысленного содержание, которое они некогда имели. Частная сфера становится слабой и аморфной, несмотря на то, что она связана с удволетво- рением многих первичных жизненных потребностей, поскольку мир «инструментального разума» внутренне ограничен в том, что касается ценностей, которые он может воплотить. Анализ Юргена Хабермаса, указывающий на отделение технических систем от жизненного мира, является примером такой позиции1™, равно как и взгляд, выдвинутый Максом Хоркхаймером на поколение раньше. Говоря о дружбе и близости, Хоркхаймер утверждает, что в условиях организованного капитализма

«личная инициатива всегда играет меньшую роль по сравнению с планами тех, кто находится у власти»; личные встречи с другими «остаются в лучшем случае хобби, пустой тратой свободного времени»1™.

Идея упадка сообщества эффективно критиковалась в свете эмпирических исследований городских сообществ; многое из того, что показали эти исследования, может быть использовано для критики этих двух позиций. Так, критикуя тезис об анонимном характере городской жизни, выдвинутый Луисом Виртом, Клод Фишер доказывает, что современные города обеспечивают средства порождения новых форм общественной жизни, по большей части недоступные в досовременных обществах1™. Согласно сторонникам этого третьего взгляда, общественная жизнь или умудряется выживать в современных условиях или же активно возрождается.

Одна из главных сложностей в этой полемике связана с терминами, при помощи которых она ведется. «Общинный» (communal) противопоставляется «общественному» (societal), «безличное» — «личному», а «государство», — правда, в рамках несколько иной перспективы, — «гражданскому обществу», как если бы они все были явлениями одного ряда. Однако понятие сообщества, применяется оно к досовременным или же к современным культурам, содержит несколько групп элементов, которые следует отличать друг от друга. Это общинные отношения сами по себе (которые я рассматривал ранее по отношению к месту); родственные связи; отношения личной близости между равными (дружба); отношения сексуальной близости. Если мы разберемся с этим, то сможем развить точку зрения, отличную от любой из обозначенных ранее.

В смысле усвоенной (emdedded) близости к месту «община», без сомнений, была в значительной степени разрушена, хотя некоторые могут спорить о том, до какой степени дошел этот процесс в специфических контекстах. Как замечает Роберт Сэк: «Чтобы быть деятелем, надо быть где- то. Это фундаментальный объединяющий смысл места разделился на сложные, противоречивые и дезориентированные части. Пространство становится гораздо более объединенным и, несмотря на это, территориально расколотым. Места являются особыми или уникальными и тем не менее во многих смыслах они являются общими и похожими.

Соответствующие выводы, по вышеуказанным причинам, следует сделать и относительно системы родства. Показ того, что родственные связи в некоторых контекстах остаются сильными в рамках современных обществ, едва ли означает, что родство играет ту роль, которую оно когда-то играло для большинства в структурировании повседневной жизни.

Но как эти изменения повлияли на отношения личной и сексуальной близости? Они не являются простыми расширениями системы родства или сообщества. Дружба нечасто изучалась социологами, но она дает важный ориентир для целого ряда факторов, влияющих на личную жизнь1"*. Мы должны понять характер дружбы в досовременных

контекстах именно в связи с локальной общиной и родством. Доверию к друзьям (противоположным термином в контекстах подобных этому является понятие «враги») обычно придавалась наибольшая важность. В традиционных культурах, отчасти исключая некоторые районы крупных городов в аграрных государствах, было очень четкое разделение между своими и чужими или незнакомцами. Широких областей невраждебных взаимодействий с неизвестными другими, характерных для современной социальной деятельности, не существовало. В этих обстоятельствах дружба обычно была институционализирована и рассматривалась как способ создания более или менее надежных союзов с другими против потенциально враждебных групп чужаков.

Институционализированная дружба главным образом была формой товарищества, наподобие братства крови или товарищества по оружию. Вне зависимости от того, была она институционализи- рована или нет, дружба по самому своему характеру была основана на ценностях искренности и уважения. Несомненно, что товарищества, поддерживавшие эмоциональную теплоту и исключительную личную лояльность, существовали во всех культурах.

В сущности, кодексом чести были публичные гарантии честности, даже там, где «блага», которые были призваны даровать отношения дружбы, ложились на нее тяжелым бременем.

Обширное расширение абстрактных систем (включая товаризованные рынки), в соединении с современностью, трансформирует природу дружбы. Дружба обычно является формой повторного усвоения, но она напрямую не включена в сами абстрактные системы, которые явно преодолевают зависимость от личных связей. Другу теперь противопоставляется не враг и даже не незнакомец; скорее это «знакомый», «коллега» или «тот, кого я не знаю». В дополнение к этому переходу уважение заменяется верностью, которая не имеет иной опоры, помимо личной привязанности, а искренность заменяется тем, что мы называем аутентичностью, т. е. требованием, чтобы другой был открыт и действовал из благих намерений. Друг — это не тот, кто всегда говорит правду, а тот, кто защищает эмоциональное благосостояние другого. «Хороший друг» (тот, чье милосердие приходит даже в трудные времена) является сегодня заменой «честному товарищу».

Теперь мы можем напрямую соотнести этот анализ с обсуждением проблемы доверия. При досовременных порядках базовое доверие закрепляется в личных доверительных отношениях в общине, родственных связях и дружбе. Хотя любые из этих социальных связей могут включать эмоциональную близость, она не является условием поддержания личного доверия. Институционализированные личные связи и неформальные (или неформализованные) коды честности и уважения обеспечивают (потенциально, но ни в коем случае не актуально) структуры

доверия. В противовес этому, доверие к другим на личном уровне является главным средством, при помощи которого устанавливаются социальные отношения удаленного типа (которые выходят на границы «вражеских территорий»).