ДОСОВРЕМЕННОЕ И СОВРЕМЕННОЕ

Если существуют особенности психологии доверия, являющиеся универсальными (или почти универсальными), то существуют также фундаментальные различия между условиями отноше

ний доверия в досовременных культурах и в современном мире.

Во всех досовременных культурах, включая крупные аграрные цивилизации, по уже указанным выше причинам уровень дистанциации времени и пространства по сравнению с условиями современности был относительно низок. Онтологическая безопасность в досовременном мире следует понимать в первую очередь в отношении контекстов доверия и форм риска или опасности, которые фиксированы локальными обстоятельствами места. По причине его неотъемлемой связи с отсутствием доверие всегда тесно связано с моделями организации «надежных» взаимодействий в пространстве и времени.

В досовременных культурах обычно господствуют четыре локализованных контекста доверия, несмотря на то, что каждый из них имеет много вариаций в отношении обсуждаемого частного социального порядка. Первым контекстом доверия является система родства, которая в большинстве досовременных порядков предлагает относительно стабильный способ организации «связанных»

социальных отношений в пространстве и времени. Родственные связи обычно являются центром напряженности и конфликта.

Примерно то же самое можно сказать и о локальном сообществе. Мы должны избегать романтического взгляда на сообщество, который обычно скрывается за социальным анализом, сравнивающим традиционные культуры с современными. Здесь я намереваюсь подчеркнуть важность локализован ных отношений, организованных в терминах места, где место еще не стало трансформироваться посредством дистанцированных отношений времени и пространства. В значительном большинстве досовременных условий, включая большую часть городов, локальная окружающая обстановка является местонахождением пучков пересекающихся социальных отношений, низкий пространственный охват которых обеспечивает их прочность во време

ни. Миграции населения, кочевой образ жизни и путешествия купцов и искателей приключений на дальние расстояния были достаточно распространены в досовременные времена. Но значительное большинство населения было относительно немобильно и изолировано в сравнении с обычными и частыми формами мобильности (и осведомленности о других способах жизни), предусматривав- мыми современным транспортом. Локальность в досовременных контекстах находится в центре (и способствует) онтологической безопасности теми способами, которые в обстоятельствах современности большей частью являются разрушенными.

Третье влияние относится к религиозной космологии. Религиозные верования могут быть источником предельной тревоги или отчаяния — настолько большого, что они должны быть учтены в качестве одного из главных параметров (пережитого) риска и опасности во многих досовременных порядках. Но в других отношениях религиозные космологии обеспечивают моральные и практические интерпретации личной и социальной жизни, а также мира природы, который репрезентирует для верующего безопасную среду. Христианское божество приказывает нам «Верь в меня, так как я единственный истинный Бог». Несмотря на то, что большинство религий не столь монотеистич- ны, уверенность в том, что существуют сверхъестественные существа или силы, является общей особенностью многих (во всем остальном отличных друг от друга) религиозных верований. Влияние религии как организующего средства доверия не ограничивается каким-то одним направлением. Не только боги и религиозные силы предлагают провиденциально зависимую поддержку: подобное также делают религиозные функционеры. Из

всего этого наиболее важно то, что религиозные верования обычно способствуют сложению чувства уверенности в рамках опыта событий и ситуаций за счет формирования системы, в понятиях которой они поддаются объяснению и ответу.

Таблица 1. Среды доверия и риска в досовременных и современных культурах

ДОСОВРЕМЕННЫЕ

Общий контекст: преимущественная значимость локального доверия

СОВРЕМЕННЫЕ Общий контекст: отношениями доверия облечены высвобожденные абстрактные системы

Отношения родства как организующее средство стабилизации социальных связей во времени и пространстве. Локальное сообщество как место, обеспечивающее привычную среду обитания. Религиозные космологии как формы верований и ритуальной практики, обеспечивающие провиденциальную интерпретацию человеческой жизни и природы. Традиция как средство связи настоящего и будущего; ориентированное в прошлое в реверсивном времени.

Угрозы и опасности, исходящие от природы, такие, как распространение инфекционных болезней, климатические катаклизмы, наводнения и иные стихийные бедствия. Угроза человеческого насилия от мародерствующих армий, местных военачальников, бандитов или разбойников. Риск лишения религиозной благодати или риск, исходящий от злых магических сил. Угрозы и опасности, исходящие от рефлексивности современности. Угроза человеческго насилия, исходящая от индустриализации войны. Угроза, проистекающая из рефлексивности современности, приложенной к

«Я».

Как в случае с другими контекстами доверия в рамках досовременных порядков, я делаю здесь акцент на религии как чем-то, что создает чувство уверенности в отношении социальных и естественных событий, и, таким образом, вносит вклад в заключение в скобки пространства-времени. Возможно, что религия психологически присоединяется к механизмам доверия при помощи персонажей и сил, представляющих ее таким образом, что они напрямую выражают доверие (или его отсутствие) в фигуре отца. Фрейд, определенно, имел в виду именно это1*, и многие другие авторы, на которых повлиял психоанализ, согласились бы с ним. Эриксон также входит в их число: он говорит, что «вера», которую предполагает доверие и которой, прежде всего, наделены те, кто заботится о ребенке, имеет свою «институциональную защиту» в организованной религии.

«Доверие, рожденное из заботы, фактичес-

ки является критерием актуальности данной религии. Все религии содержат периодическое по-детски искреннее вверение себя Поставщику или поставщикам, распределяющим земной успех вместе с духовным благополучием...

Даже учитывая чрезвычайное разнообразие мировых религий, тяжело отвергнуть заключение, что в этом взгляде должен существовать некоторый элемент обоснованности; тем не менее, отправная точка, от которой я намерен оттолкнуться, не настолько зависит от него.

Четвертым главным контекстом отношений доверия в досовременных культурах является традиция. Традиция, в отличие от религии, отсылает не к какому-либо отдельному корпусу верований и практик, а к способу, которым эти верования и практики организованы; в особенности это касается времени. Традиция отражает отдельный способ структуризации темпоральности (которая также имеет прямые последствия для действия в пространстве). Замечание Леви-Стросса об «обратимом времени» является центральным для понимания темпоральности традиционных верований и деятельности. Обратимое время является темпораль- ностью повторения и управляется логикой повторения — прошлое является способом организации будущего. Ориентация на прошлое, являющаяся характерной чертой традиции, отличает ее от современного взгляда не только тем, что она скорее обращена в прошлое, чем прогрессивна; на самом

деле такое представление огрубляет действительность. Скорее речь идет о том, что ни «прошлое», ни «будущее» не являются дискретными феноменами, отделенными от «непрерывного настоящего», как это имеет место в случае современного мировоззрения. Прошедшее время включено в практики настоящего таким образом, что горизонт будущего поворачивает назад, чтобы пересечься с тем, что было раньше.

Традиция рутинна. Но это скорее внутренне содержательная обыденная рутина, чем просто пустой обычай ради обычая. Время и пространство — это не бессодержательные измерения, каковыми они становятся с развитием современности, но контекстуально вплетены в природу жизнедеятельности.

Чтобы определить эти различные контексты доверия в досовременных культурах, недостаточно просто сказать, что традиционные условия были подходящими и психологически удобными, а современные нет. По причинам, которые я попытаюсь установить, есть некоторые определенные аспекты, в которых уровень онтологической незащищенности в современном мире выше, чем

в большинстве обстоятельств досовременной социальной жизни. Тем не менее окружающая обстановка традиционных культур была характерным образом наполнена заботами и неуверенностью. Я отсылаю ко всем этим обстоятельствам, вместе взятым, как к среде риска, характерного для досовременного мира.

Среда риска для традиционных культур управлялась опасностями физического мира. Знаменитое наблюдение Гоббса о том, что в естественных условиях человеческая жизнь была бы «груба, жестока и коротка» не является неточным, если читать его, как описание условий действительной жизни многих индивидов в досовременных культурах. Уровень детской смертности так же, как и смертей женщин при родах, был по современным стандартам чрезвычайно высок. У тех, кто выжил в детстве, продолжительность жизни была относительно низкой, многие люди страдали от хронических болезней и подверженности различного рода инфекционным заболеваниям. Есть некоторые свидетельства, что охотники и собиратели (особенно которые обитали в благоприятных областях) могли быть менее подвержены инфекционным заболеваниям, чем индивиды, жившие в фиксированных локальных сообществах или в городских зонах крупных досовременных сообществ1*11, но даже они определенно не были свободны от ряда свойственных этим местам болезней, которые в большом числе имелись в досовременные времена. Все типы досовременного социального порядка находились под влиянием (обычно весьма сильного) капризов климата и слабой защиты от природных бедствий, наподобие потопов, штормов, избыточных осадков или засухи.

К нестабильной природе социальной жизни в

отношении к физическому миру мы должны добавить (в качестве следующего источника незащищенности) распространенность человеческого насилия. Главные различия, проведенные здесь, делаются между крупными досовременными социальными порядками и современной социальной средой. Уровень насилия внутри культур охотников и собирателей и между ними, в общем, кажется, должен был быть довольно низким потому, что не существовало профессиональных воинов. С появлением профессиональных военных ситуация сильно меняется. Большая часть аграрных государств была основана непосредственным образом на военной силе. Кроме того, как уже было замечено ранее, в подобных государствах монополия на управление средствами насилия от имени господствующей власти всегда была далека от полной. По стандартам современных национальных государств такие государства внутренне никогда не находились в состоянии покоя. Только небольшие группы населения могли на протяжении длительных периодов чувствовать себя в безопасности от насилия или угрозы насилия со стороны вторгающихся армий, мародеров, разбойничьих баронов, бандитов, грабителей или пиратов. Современная городская среда обычно рассматривается как враждебная из-за риска нападения или ограбления. Но этот уровень насилия не только является по сути незначительным в сравнении с многими досовременными порядками; подобная среда существует лишь в небольших районах внутри больших территориальных зон, в которых защищенность против физического насилия гораздо сильнее, чем когда-либо было возможно в регионах сравнимого размера в традиционном мире.

Наконец, мы должны уделить особое внимание двойному влиянию религии. Если религиозные верования и практики вместе обеспечивают спасение от несчастий повседневной жизни, они также могут, как уже было замечено, быть внутренним источником беспокойства и внутренних опасений. Частично это соответствует тому факту, что религия проникает во множество аспектов социальной деятельности — природные угрозы и опасности, например, могут быть восприняты через коды и символы религии. Тем не менее в основном это происходит, потому что религия обычно занимает само психологическое пространство потенциальной экзистенциальной тревоги. То, до какой степени религия создает собственные специфические причины страха в этом пространстве, несомненно, широко варьируется. Вероятно, формы религиозных верований и практик, которые Вебер назвал «религиями спасения», наиболее склонны заражать ежедневную жизнь экзистенциальными страхами, ссылаясь на конфликт между грехом и обещанием спасения после смерти.

С развитием современных социальных институтов сохранилось и кое-что от соотношения сил между доверием и риском, защищенностью и опасностью. Но главные вовлеченные элементы явно отличны от тех, которые доминировали в досовре- менный период. В условиях современности (как было и во всех культурных порядках) человеческая деятельность остается ситуационной и контекс- туализированной. Но воздействие трех крупных движущих сил современности — разделения пространства и времени, механизмов высвобождения и институциональной рефлексивности — освобождает некоторые базовые формы отношения доверия от атрибутов локальных контекстов.

Ни один из четырех главных центров доверия и онтологической безопасности при досовременных порядках не имеет сопоставимого значения в современных условиях. Родственные отношения для большей части населения остаются важными (особенно внутри нуклеарной семьи), но они более не являются переносчиками интенсивно организованных социальных связей через пространство и время. Подобное утверждение, бесспорно, является правомерным, несмотря на осторожность, с которой должен быть рассмотрен тезис о том, что современность служит причиной уменьшения роли семьи, и, несмотря на тот факт, что некоторое локальное окружение продолжает быть по своей сути центром родственных сетей прав и обязанностей.

Приоритет места при досовременных порядках был в значительной степени разрушен высвобождением и дистанциацией времени и пространства. Место стало фантасмагорическим, потому что стру к - туры, посредством которых оно конструировалось, больше не являются локально организованными. Другими словами, локальное и глобальное оказались тесно переплетены друг с другом. Чувства близкой привязанности к местам или идентификация себя с ними по-прежнему сохраняется. Но они сами по себе являются высвобожденными: они не просто выражают локально укорененные практики и вовлеченность, но испытывают воздействие более далеких влияний. Например, даже самый маленький из районных магазинов получает свои товары со всего мира. Локальное сообщество не является средой, насыщенной привычными, само собой разумеющимися смыслами, а в значительной степени служит локально расположенным выражением дистанцированных отношений. И каждый

живущий в различных местах действия современных обществ осведомлен об этом. Если для кого-то более естественно покупать продукты в местном супермаркете, чем в бакалейной лавке на углу, значит, разница между одним и другим несущественна1™1.

Ослабевающее воздействие религии и традиции так часто обсуждалось в литературе по социальным наукам, что мы можем обратиться к нему предельно кратко. Несомненно, секуляризация представляется сложным вопросом; складывается впечатление, что она имеет в качестве своего результата исчезновение религиозной мысли и деятельности — вероятно, из-за отсутствия обращения к религии для решения уже упомянутых экзистенциальных вопросов. К тому же большая часть ситуаций современной социальной жизни очевидно несовместима с религией в том, что касается ее влияния на повседневную жизнь. Религиозная космология вытесняется рефлексивно организованным знанием, управляемым эмпирическим наблюдением и логической мыслью и сфокусированным на материальной терминологии и социально используемых кодах. Религия и традиция всегда были тесно связаны и последняя даже в большей степени подрывается через рефлексивность современной социальной жизни.

Точно также трансформируется и досовремен- ная «среда риска». В современных условиях опасности, с которыми мы в первую очередь сталкиваемся, приходят не из мира природы. Разумеется, ураганы, землетрясения и другие природные бедствия по-прежнему происходят. Но по большей части наши отношения с физическим миром радикально отличны от тех, которые имели предыдущие поколения — особенно в индустриа

лизованных секторах планеты (но до некоторой степени везде). На первый взгляд, экологические опасности, с которыми мы сталкиваемся сегодня, могли бы казаться такими же, как природные опасности, с которыми встречались люди в досовременный период. Разница тем не менее очень заметна. Экологические угрозы являются результатом социально организованного знания, опосредованного через воздействие промышленности на материальную среду. Они являются частью того, что я буду называть новым профилем рис ка, привнесенным наступлением современности. Под профилем риска я подразумеваю отдельный набор угроз или опасностей, характерных для современной социальной жизни.

Угроза военного насилия остается частью профиля риска современности. Однако ее характер большей частью изменился в связи с изменением природы управления способами насилия в отношении войны. Сегодня мы живем в глобальном военном порядке, в котором в качестве результата индустриализации войны степень деструктивной силы вооружения распространилась по миру в таком широком масштабе, в каком никогда не существовала прежде. Возможность ядер- ного конфликта является опасностью, с которой не сталкивалось ни одно из предыдущих поколений. Кроме того, это развитие совпало с процессами внутреннего умиротворения в государствах. Гражданская война стала относительно редким, если даже не неизвестным, феноменом у развитых народов; но в досовременные времена (как раз после первого развития государственных организаций) нечто похожее на гражданскую войну — противостояние военных сил, сопровождавшееся частыми вспышками конфликтов, — было

больше похоже на норму, чем на исключение.

Риск и опасность, переживаемые по отношению к онтологической безопасности, стали секуляризованными наряду с большей частью аспектов социальной жизни. Мир, который по большей части структурирован рисками, созданными человеком, оставляет мало места для божественных влияний или даже магического примирения с космическими силами или духами. Центральным для современности является то, что риски в принципе могут быть определены при помощи обобщенного знания о потенциальных опасностях — это взгляд, в рамках которого понятие фортуны сохраняется в основном в качестве маргинальных форм суеверия. Ситуация, где риск известен в качестве риска, воспринимается иначе, чем обстоятельства, в которых превалирует понятие фортуны. Чтобы узнать о существовании риска или множества рисков, надо принять не просто возможность, что нечто может пойти не так, но то, что эта возможность не может быть устранена. В общем, феноменология подобной ситуации является частью культурного опыта современности, что более детально показано ниже. Даже там, где сохранение традиционной религии ослабляется, понятие судьбы тем не менее полностью не исчезает. Именно там, где риски наиболее велики — как в терминах осознаваемой возможности, реализация которой нежелательна, так и в терминах разрушительных последствий, которые произойдут, если данное событие пошло неправильно, — фортуна имеет тенденцию к возвращению.