Современный этап развития историографии внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии (с 2002 г.)

После событий в США 11 сентября 2001 г., геополитическая ситуация в Центральной Азии начала быстро меняться. Осенью 2001 г. в ряде расположенных здесь государств были открыты военные базы НАТО, а Вашингтон и его европейские партнеры заявили о наличии у них жизненных интересов в данном регионе.

Это вызвало сильное беспокойство у России и Китая, рассматривавших центральноазиатские республики как зону своего исключительного влияния и не желавших усиления в них позиций США. В результате значение Центральной Азии в международных делах еще более возросло: из полупериферии мировой политики она превратилась в передовую глобальной борьбы с терроризмом. Подобные перемены вызвали у отечественных и зарубежных экспертов буквально взрывной рост интереса к центральноазиатской проблематике — в частности, особенностям внешней политики России в изучаемом регионе. В рассматриваемый период резко увеличилось число публикаций, предлагающих общий обзор внешней политики России в Центральной Азии. Одним из ключевых направлений соответствующих исследований стало выявление национальных интересов нашей страны в изучаемом регионе и проведение генерализированного анализа соответствующего вектора ее дипломатии. Среди работ отечественных авторов по указанной проблематике, отметим следующие. В статье крупного историка, исследователя международных отношений на постсоветском пространстве С. И. Чернявского содержится краткий анализ внешней политики России в Центральной Азии в 1990-е гг. Автор справедливо утверждает, что данный период стал кризисным этапом в истории отечественной дипломатии, и указывает на ошибки А. В. Козырева при определении внешнеполитических приоритетов нашей страны. Главным партнером России в Центральной Азии С. И. Чернявский называет Казахстан. Отношения Москвы с Киргизией и Таджикистаном он характеризует как тесные, дружественные, динамичные, но ограниченные в масштабах и возможностях дальнейшего роста.

Российско-узбекское и российско-туркменское сотрудничество он квалифицирует как безусловно важное для Москвы, но не получившее должного развития161. В другой своей статье С. И. Чернявский предлагает обзор внешней политики России в Центральной Азии в 2000-е гг. Он отмечает, что с течением времени интересы Москвы в изучаемом регионе стали более четкими и диверсифицированными. Среди прочих, он выделяет: недопущение создания в Центральной Азии альтернативных систем безопасности без участия России; консолидацию многосторонних структур, действующих под эгидой Москвы; противодействие попыткам закрепления здесь военного присутствия третьих стран. Автор полагает, что двустороннее взаимодействие России со странами региона является более эффективным, чем многостороннее, и предупреждает, что дальнейший успех ее дипломатии будет зависеть от ее способности оказывать странам региона поддержку в приоритетных для них областях162. Все вышеперечисленные выводы представляются нам объективными и заслуживающими одобрения. В статье российского международника Д. В. Тренина вопросы взаимодействия России и стран Центральной Азии раскрываются с позиций философии и геополитики. Автор предлагает своеобразную периодизацию российско-центральноазиатского сотрудничества: период с конца 1991 г. по начало 1992 г. он характеризует словами «уйти и забыть»; этап с 1992 по 1999 гг. определяет как время создания Москвой «форпостов» в изучаемом регионе; период с 2000 по 2003 гг. — как время отсутствия у России четкой стратегии в отношении Центральной Азии; этап с конца 2003 г. он именует «реконкистой». Автор исследует национальные интересы России в изучаемом регионе. По его мнению, Центральная Азия входит в «планетарную зону Юга», по своему строению напоминающую слоеный пирог: ее «ядром» являются страны Среднего Востока, «внешней периферией» — арабские государства, а «внутренним кругом» — южные соседи России. Центральноазиатские республики автор характеризует как ближайших союзников нашей страны, способных помочь ей вернуть себе статус великой державы.

В геополитическом плане они важны для Москвы как зона сдерживания экспансии стран Запада и как ареал развития сотрудничества с Китаем. С точки зрения безопасности, Центральная Азия играет для России роль буфера, защищающего ее от угроз, исходящих с территории Афганистана; также большинство стран региона входят в ОДКБ и вместе с Россией составляют ядро данного альянса. В экономическом плане Центральная Азия интересна Москве с точки зрения развития интеграционных процессов на постсоветском пространстве и обеспечения доступа ее капитала на внутренние рынки стран региона. В гуманитарной сфере Россия стремится защищать права своих соотечественников, проживающих в Центральной Азии, продвигать русский язык и культуру, сдерживать потоки нелегальной миграции из стран региона163. На наш взгляд, статья Д. В. Тренина отличается оригинальностью и даже новаторством, а его выводы в целом соответствуют действительности. В то же время, очевидно, что данный труд не может квалифицироваться как историческое исследование, поскольку он опирается на совершенно иную методологию. Кроме того, автор излагает свои тезисы в подчеркнуто публицистическом стиле, что облегчает их восприятие, но размывает научный фундамент его работы. В другой своей статье Д. В. Тренин отмечает, что главной задачей внешней политики России в Центральной Азии является выработка новой модели взаимодействия, которая бы отличалась высокой эффективностью, учитывала интересы Москвы и ее региональных партнеров и не предполагала превращения региона в зону противостояния великих держав. При этом автор подчеркивает, что действовать в Центральной Азии Москве следует с осторожностью: в современных условиях она уже не является «мягким подбрюшьем России» или «задворками Российской империи», а играет роль буфера, отделяющего планетарный Север от угроз, исходящих с Юга164. Подобные тезисы также представляются нам весьма оригинальными и заслуживающими одобрения. Аналогичную точку зрения высказывают отечественные политологи Ю. В. Косов и А.

В. Торопыгин, делающие акцент на геополитической и экономической значимости Центральной Азии для России165. Историк А. В. Грозин анализирует геополитическую ситуацию в Центральной Азии после событий 11 сентября 2001 г. Он утверждает, что США не смогли укрепиться в данном регионе настолько, чтобы это создало угрозу безопасности России. В то же время, он подчеркивает, что расположенные здесь государства еще не определили для себя главных векторов геополитического тяготения, и изучаемый регион остается зоной пересечения интересов самых разных игроков. Политику Москвы в Центральной Азии автор квалифицирует как неоформившуюся, но отмечает, что с 2004 г. в ней наметился прогресс, поскольку ранее она вообще была лишена какой-либо целостности. Отдельные тезисы исследователя представляются нам сомнительными. Например, он призывает российское руководство установить контроль над Казахстаном и Узбекистаном. Российско-туркменские отношения он предлагает вывести на уровень полномасштабного союза. Главной задачей России в Центральной Азии он видит создание условий для ее скорейшего превращения в энергетическую сверхдержаву166. На наш взгляд, подобные высказывания свидетельствуют о нежелании автора воспринимать центральноазиатские республики в качестве самостоятельных субъектов международного права. Данный подход мы считаем контрпродуктивным и не соответствующим интересам нашей страны. Политолог Л. Ю. Гусев с удовлетворением отмечает, что в 2004-2005 гг. Москва заметно усилила свои позиции в Центральной Азии. Рассуждая о перспективах российско-центральноазиатского сотрудничества, он утверждает, что в отношениях с Астаной Москве следует продолжать курс на развитие всестороннего интеграционного взаимодействия, способного вывести их контакты на качественно более высокий уровень. В отношениях с Ташкентом ей предлагается укреплять уже существующие связи, особенно в экономической сфере, но не стремиться к их расширению. В Таджикистане и Киргизии России рекомендуется поддерживать внутреннюю стабильность, развивая интенсивный диалог с различными силами, представленными в данных республиках.

Возможности расширения российско-туркменского взаимодействия автор считает минимальными, поскольку Ашхабад не проявляет соответствующей заинтересованности167. На наш взгляд, указанные выводы являются достоверными и заслуживают одобрения. Востоковед О. В. Боронин рассуждает о приоритетах политики России в Центральной Азии. Он выдвигает тезис о том, что с географической точки зрения наша страна является центральноазиатским государством, поскольку Южная Сибирь неразрывно связана с территорией соседнего Казахстана. Автор справедливо утверждает, что важнейшим партнером Москвы в изучаемом регионе является Астана, поэтому главным императивом соответствующего направления ее дипломатии должно стать формирование полноценного союза с Казахстаном. Узбекистан исследователь, напротив, считает игроком, дестабилизирующим обстановку в Центральной Азии, поскольку он стремится к расширению своих границ и проводит агрессивную политику в отношении ближайших соседей. В данной связи О. В. Боронин предлагает России взять на себя роль стабилизирующего фактора в региональных делах и стать гарантом безопасности тех государств, которые выразят к этому готовность. Одновременно он призывает Москву выстраивать отношения со всеми странами региона на принципах равноправия, окончательно избавив свою внешнюю политику от проявлений империализма168. Большинство вышеперечисленных тезисов представляются нам убедительными, хотя жесткая критика автором политики Ташкента и его нежелание видеть Узбекистан в числе основных партнеров России в Центральной Азии вызывают у нас недоумение. В статье востоковеда А. В. Лукина проблемы внешней политики России в Центральной Азии изучаются через призму деятельности ШОС. Автор полагает, что интересы Москвы в данном регионе сводятся к нескольким основным направлениям: поддержание внутренней стабильности в центральноазиатских республиках; сохранение светского характера существующих здесь режимов; минимизация угроз, исходящих с Юга; ускорение экономического развития стран региона путем активизации с ними интеграционного взаимодействия; защита прав русскоязычного населения и сохранение в регионе позиций русского языка и культуры.

По мнению исследователя, большинство вышеозначенных задач России способна реализовывать в рамках ШОС: благодаря посредничеству данной структуры, страны региона не будут видеть в ее инициативах угрозы своему суверенитету, и эффективность их взаимодействия непременно возрастет. При этом Москва вполне может рассчитывать на поддержку Пекина, поскольку его интересы в Центральной Азии во многом коррелируют с российскими169. Вышеперечисленные выводы представляются нам весьма оригинальными; в то же время, автор сильно преувеличивает влияние ШОС на политику центральноазиатских республик, что придает его тезисам несколько идеалистический характер. В рассматриваемый период анализ общих особенностей внешней политики России в Центральной Азии также стал предметом двух диссертационных исследований, подготовленных отечественными авторами. Общественный деятель С. Ж. Тулаков изучает роль и место центральноазиатских республик во внешней политике Москвы. Его диссертация имеет теоретический характер: автор уделяет основное внимание разработке категориального аппарата своего исследования, но не предлагает принципиально новых оценок централь- ~ 170 ноазиатского направления российской дипломатии . Историк В. З. Кецко ставит перед собой грандиозную задачу: проанализировать проблемы взаимодействия России со всеми странами СНГ в 1991-2005 гг. В результате его работа приобретает поверхностный и размытый характер, и вопросы российско-центральноазиатского сотрудничества рассматриваются в ней лишь об- зорно170 171. С 2002 г. выявление национальных интересов России в Центральной Азии и проведение генерализированного анализа соответствующего направления ее дипломатии стали предметом многочисленных исследований, проводимых зарубежными авторами. Среди работ центральноазиатских экспертов по указанной тематике, отметим следующие. В монографии казахского историка А. К. Бесенбаева даются пессимистические оценки внешней политики России в Центральной Азии. Автор полагает, что интеграционные устремления Москвы в данном регионе остаются сугубо формальными, поскольку большинство ее совместных проектов с расположенными здесь государствами не находят практической реализации. Весьма оригинальным нам представляется тезис исследователя о том, что охлаждение в российско-центральноазиатских отношениях началось после «Оранжевой революции» на Украине и было обусловлено разочарованием тюрко-иранских государств Центральной Азии жесткими демаршами Москвы в адрес этнически родственного ей Киева, после которых они перестали видеть в ней надежного партнера. По мнению автора, Россия не обеспечила проведения в регионе необходимых реформ, не решила ни одной из его глобальных проблем, и отношение к ней местных режимов стало ухудшаться. В заключении автор делает вывод, что к концу 2000-х гг. Москва практически утратила влияние на ситуацию в Центральной Азии и приняла решение постепенно покинуть данный регион, причем, в отличие от начала 1990-х гг., ее нынешний выбор стал вполне осознанным, поскольку экономически она уже не может позволить себе контролировать центральноазиатские республики172. Очевидно, что горькие замечания А. К. Бесенбаева имеют под собой определенное основание, и, хотя он явно сгущает краски, к его доводам следует внимательно прислушаться. Узбекский политолог М. Пикулина подвергает политику России в Центральной Азии тотальной критике. Она отрицает прогрессивность любых инициатив Москвы в изучаемом регионе, обвиняет ее в имперских амбициях, в постоянном давлении на центральноазиатские республики и умышленном срыве попыток их интеграции. Автор выдвигает тезис о том, что современная российская дипломатия в Центральной Азии имеет характер «третьего вторжения» (после завоевания местных ханств Российской империей и установления на их территории Советской власти)173. Подобные оценки представляются нам тенденциозными и искажающими исторические факты. Более реалистическое видение проблем внешней политики России в Центральной Азии характерно для В. В. Парамонова, А. В. Строкова, О. А. Столповского и М. Т. Лаумулина. В аналитических докладах узбекских политологов В. В. Парамонова, А. В. Строкова и О. А. Столповского изучаются основные тенденции взаимодействия России и государств региона с момента обретения ими независимости до середины 2000-х гг. Авторы отмечают, что в начале 1990-х гг. Москва практически игнорировала данные республики, с середины 1990-х гг. стала предпринимать попытки восстановления с ними утраченных связей, а с начала 2000-х гг. взяла курс на развитие с ними сотрудничества по весьма ограниченному спектру направлений (преимущественно в сферах безопасности и энергетики). Подобную трансформацию геополитических ориентиров Москвы в Центральной Азии исследователи рассматривают как проявление незрелости ее дипломатии. По их мнению, к середине 2000-х гг. Россия так и не заполнила геополитический и геоэкономический вакуум в регионе и продолжала рассматривать его исключительно как инструмент, способный помочь ей вернуть себе статус великой державы174. М. Т. Лаумулин выявляет особенности центральноазиатской политики России в первые годы президентства Д. А. Медведева. Главной проблемой Москвы в изучаемом регионе он называет постоянное усиление влияния Пекина и прогнозирует, что в подобных условиях Россия будет заинтересована в расширении присутствия в Центральной Азии стран Запада как балансира для сдерживания растущих амбиций Китая. На этом фоне он отмечает, что отношения Москвы с центральноазиатскими республиками стали заметно прохладнее: усилились ее противоречия с Таджикистаном, Туркменистаном и Киргизией, Узбекистан утратил доверие к ней в связи с негативным отношением И. А. Каримова к Д. А. Медведеву, а Казахстан увидел в дальнейшем наращивании интеграции с Россией угрозу своему суверенитету. В результате влияние Москвы на страны региона заметно ослабло, а в случае с Узбекистаном и Туркменией практически сошло на нет175. На наш взгляд, выводы М. Т. Лаумулина отличаются несомненной оригинальностью. Автор вводит в научный оборот новые факты о внешней политике Казахстана, позволяющие иначе взглянуть на перспективы его взаимодействия с Россией. Возможно, представленные им оценки являются слишком смелыми и несколько преувеличивают масштаб проблем, с которыми Москва столкнулась в Центральной Азии во время мирового экономического кризиса. Однако очевидно, что его заявления являются далеко не беспочвенными, и к ним необходимо внимательно прислушаться. Существенным разнообразием отличаются публикации по вышеозначенной тематике, подготовленные западными авторами. В статьях крупного американского политолога, исследователя международных отношений на постсоветском пространстве С. Блэнка внешняя политика России в Центральной Азии выставляется в сугубо негативном свете. Автор обвиняет Москву в том, что, противодействуя продвижению в регионе интересов Вашингтона, она возвращается к тактике поведения времен Холодной войны; она не дает расположенным здесь государствам свободно развиваться, препятствует их демократизации и проведению в них экономических реформ, несет ответственность за расцвет коррупции и казнокрадства. По мнению исследователя, сохранение в Центральной Азии российской гегемонии обрекает данный регион на стагнацию и разруху176. Очевидно, что высказывания С. Блэнка свидетельствуют о его неспособности объективно воспринимать ситуацию в регионе. Его агрессивная риторика не отвечает требованиям современной науки и является наследием тех лет, когда СССР и США находились в состоянии жесткой конфронтации. Иные американские эксперты дают более взвешенные оценки центральноазиатского направления внешней политики России, уделяя основное внимание ее достижениям и просчетам в годы президентства В. В. Путина и Д. А. Медведева. Р. Аллисон отмечает высокую эффективность российской дипломатии и выдвигает два интересных тезиса. Во-первых, он полагает, что в 2000-е гг. геополитические интересы Москвы в изучаемом регионе вошли в конфликт с конъюнктурными соображениями крупного российского бизнеса и были вынуждены им уступить. Во-вторых, он считает, что главным конкурентом России в Центральной Азии являются не США, а Узбекистан, и расширение ее военного присутствия в регионе в действительности направлено на сдерживание Ташкента177. Оба утверждения представляются нам дискуссионными, но засуживающими внимания. М. Ларюэль соглашается со С. Блэнком в том, что Москва покровительствует авторитарным режимам стран Центральной Азии и приветствует сохранение их экономиками экспортно-сырьевой ориентации. В то же время, она убеждена, что масштабы российского влияния в регионе не следует преувеличивать, причем со временем оно будет все более ослабевать. Сильной стороной дипломатии В. В. Путина автор считает умение добиваться своих целей без оказания прямого давления на страны Центральной Азии, что делает ее легитимной в их глазах178. Подобные тезисы также представляются нам небесспорными, хотя и не слишком далекими от действительности. Аналогичных взглядов придерживается канадский исследователь Н. Джэксон. По ее мнению, Россия опирается в Центральной Азии преимущественно на «мягкую силу» (средства экономического давления, широкое распространение в регионе русского языка и культуры, поддержку существующих здесь режимов), при этом роль «жесткой силы» в ее дипломатии (опора на военные базы и механизмы подчинения стран региона через систему ОДКБ) является второстепенной. Усиление российского влияния в Центральной Азии в 2004-2005 гг. автор рассматривает как ответ Москвы на «цветные революции» на постсоветском пространстве и стремление не допустить их повторения в жизненно важном для нее регионе179. Указанные выводы представляются нам вполне достоверными. Полковник ВВС США С. Фриккенштейн утверждает, что политика России в Центральной Азии строится на принципах гегемонизма: она стремится ограничить суверенитет государств региона и установить контроль над их внешними связями, развивая взаимодействие с ними исключительно в сферах безопасности и энергетики. В то же время, подобную ситуацию автор воспринимает как должное: он не обрушивается с критикой на Москву и призывает руководство США учитывать ее законные интересы при реализации своей дипломатии180. Данный подход вызывает у нас понимание, однако оценки, высказанные С. Фриккенштейном, представляются нам не соответствующими действительности, поскольку ни о какой гегемонии России в постсоветской Центральной Азии речи идти не может. Британский эксперт Э. Акерман полагает, что современная политика России в Центральной Азии является продолжением внешнеполитического курса Российской империи и СССР, поскольку Москва все еще воспринимает данный регион как продолжение своей территории на юг. Автор высоко оценивает роль России в центральноазиатских делах, полагая, что для всех стран региона она представляется главным гарантом безопасности и стабильности, для Узбекистана и Таджикистана — непримиримым борцом с исламским экстремизмом, для Казахстана и Киргизии — противовесом гегемонистским устремлениям Узбекистана и Китая181. Подобные оценки являются довольно точными и верно отражают положение дел в регионе. Аналогичные сюжеты затрагивает в своей монографии британский исследователь Л. Джонсон. Она сравнивает возвращение России в Центральную Азию в годы президентства В. В. Путина с присоединением региона к Российской империи во время правления Александра II и приходит к заключению, что в обоих случаях речь шла о восстановлении позиций великой державы на мировой арене после крупных провалов в ее внешней политике — соответственно, после поражений в Крымской войне и в Холодной войне. Г лавный акцент автор делает на изучении взаимодействия России и центральноазиатских республик в сфере безопасности, полагая, что оно является взаимовыгодным и безальтернативным для обеих сторон182. Указанные тезисы представляются нам оригинальными и заслуживающими одобрения. Другой британский эксперт, Дж. Перович, квалифицирует внешнюю политику России в Центральной Азии как сочетание великорусского национализма и прагматического подхода к международным делам. Ключевыми направлениями сотрудничества Москвы и стран региона он, вслед за своими коллегами, называет безопасность и энергетику. Г лавной задачей России на предстоящие годы автор видит развитие интеграции с государствами Центральной Азии, предполагающее существенное расширение спектра их взаимодействия183. Данные выводы не вызывают у нас сомнений. Британский исследователь российского происхождения А. Матвеева проводит политологический анализ действий Москвы в Центральной Азии в годы президентства В. В. Путина. Она утверждает, что, вопреки неблагоприятным прогнозам, к середине 2000-х гг. Россия смогла прочно закрепиться в данном регионе, причем не только в военном, но и в экономическом плане. Характерными чертами центральноазиатской политики В. В. Путина автор называет «россиецентризм» (примат защиты интересов Москвы), применение разнообразных подходов при реализации своих задач, использование Центральной Азии в качестве «тестовой площадки» для апробации «пилотных проектов» российской дипломатии. Оценивая внешнюю политику Москвы в изучаемом регионе как довольно успешную, автор констатирует, что ее осуществлению мешают несколько моментов: использование центральноазиатскими республиками средств, выделяемых им Российской Федерацией, не по прямому назначению, что приводит к их частичному растворению; неспособность Москвы оказывать влияние на внутриполитические процессы в регионе; нежелание России продолжать выполнение «цивилизационной миссии» в отношении стран Центральной Азии; рост ксенофобии среди ее населения184. На наш взгляд, вышеозначенные выводы являются вполне корректными и адекватно отражают проблемы российско-центральноазиатского сотрудничества на современном этапе. Французский политолог Ф.-Ж. Дрейфюс выявляет интересы России в Центральной Азии. Он приходит к оригинальному выводу, что страны региона важны ей не только в экономическом и военном плане, но и из соображений психологии: Москва испытывает к ним «особые чувства», уходящие корнями в имперский период ее истории, и роль подобного «сентиментального фактора» при определении особенностей соответствующего вектора ее дипломатии является не меньшей, чем значение иных обстоятельств185. С Ф.-Ж. Дрейфюсом не соглашаются его французские коллеги В. Бернар, П. Цвижич, Л. Фор, М. Ганглофф и Р. Моро. Они утверждают, что единственной задачей России в Центральной Азии является установление контроля над энергоресурсами стран региона и средствами их доставки на внешние рынки. Позиции Москвы в изучаемом регионе авторы характеризуют как стабильные, отмечая, что центральноазиатские республики сохраняют от нее сильную зависимость186. Приведенные тезисы представляются нам дискуссионными и сильно упрощающими реальную ситуацию. Генерал французской армии А. Пари характеризует политику России в Центральной Азии как грамотную и высокоэффективную. Ее главной целью он видит восстановление Москвой сферы своего традиционного влияния в границах бывшей Российской империи или СССР187. Данные выводы также вызывают у нас определенные сомнения. Шведские политологи Б. Нюгрен и Н. Сванстрём, напротив, утверждают, что с течением времени воздействие Москвы на центральноазиатские республики становится все менее заметным. По их мнению, государства региона сохраняют заинтересованность в развитии контактов с Россией по трем основным причинам: они видят в ней главную опору для своих коррумпированных авторитарных режимов, основного гаранта своей безопасности и крупнейшего импортера своей рабочей силы. Наиболее зависимым от Москвы государством авторы называют Казахстан, тогда как Узбекистан и Туркмению они квалифицируют как страны, практически сошедшие с орбиты российского влияния188. Вышеозначенные тезисы представляются нам более реалистичными, чем идеи С. Фриккенштейна и А. Пари. Испанский исследователь А. Сото полагает, что российско-центральноазиатские отношения развиваются одновременно в двух противоположных направлениях. С одной стороны, Россия и страны Центральной Азии связаны полуторавековыми военными, политическими, экономическими, культурными и духовными узами, которые не были полностью нарушены после распада СССР и обусловили их сильное взаимное притяжение в 1990-2000-е гг. С другой стороны, обретение бывшими союзными республиками Средней Азии суверенитета резко ослабило их зависимость от Москвы и предоставило им возможность проводить самостоятельную внешнюю политику, в которой развитие сотрудничества с Россией является одной из основных, но не главной задачей; это предопределило наличие центробежных тенденций в их взаимодействии с Москвой. По мнению автора, превалировать в российско-центральноазиатских отношениях поочередно могут то центростремительные, то центробежные силы, что и определяет общий характер их развития в каждый конкретный период189. Данные выводы представляются нам весьма оригинальными и могут рассматриваться как своеобразная модель развития российско-центральноазиатского сотрудничества. Другой испанский эксперт, Х. Моралес, с негодованием отмечает, что с момента распада СССР Москва проводила в изучаемом регионе имперскую политику: в обмен на лояльность, она оказывала тем или иным режимам политическую и экономическую поддержку. По мнению автора, главным для России в Центральной Азии традиционно является вопрос безопасности, рассматриваемый ею в двух плоскостях: недопущение дестабилизации стран региона и борьба с наркотрафиком и терроризмом. Угрозы первой группы исследователь считает мнимыми, полагая, что Россия способствует автоматизации центральноазиатских режимов и росту их коррумпированности, что рано или поздно нанесет ущерб ее собственным интересам. Угрозы второй группы он характеризует как вполне реальные. Говоря о перспективах российско-центральноазиатского сотрудничества, автор выражает сомнения по поводу возможности дальнейшего развития ЕврАзЭС и его преобразования в Евразийский союз, квалифицируя данную идею исключительно как «удачный ход» В. В. Путина во время предвыборной кампании 2012 г.190. К сожалению, выводы Х. Моралеса во многом являются типичными для представителей западного экспертного сообщества. В них не учитывается индивидуальная специфика изучаемого региона, исключается наличие в нем особых проблем, игнорируемых западными демократиями. Подобный подход ведет к неправильному пониманию самой сущности внешней политики России в Центральной Азии и искажениям в оценках предпринимаемых ею шагов. С Х. Моралесом частично соглашается португальский исследователь М. Р. Фрейре. Она полагает, что основные интересы Москвы в Центральной Азии сосредотачиваются в сфере безопасности и данный регион играет ключевую роль в ее внешней политике, поэтому она никогда не согласится добровольно его оставить. Вместе с тем, автор справедливо замечает, что с течением времени центральноазиатские республики все более дистанцируются от России, а ее позиции в регионе ослабевают, что требует от нее принятия решительных мер для изменения подобных негативных тенденций191. Гораздо меньшее внимание указанным вопросам в 2000-2010-е гг. уделяли азиатские эксперты. Пакистанский политолог Р. С. Х. Бхатты и его турецкий коллега Б. А. Эрте- кин характеризуют политику России в Центральной Азии как гегемонистскую, но дают ей принципиально разные толкования. Р. С. Х. Бхатты полагает, что главная цель Москвы в изучаемом регионе состоит в укреплении ее позиций на мировой арене, пошатнувшихся после распада СССР и отказа западных стран признать ее равным себе партнером. По мнению автора, для сохранения своего влияния в Центральной Азии Россия проводит политику, направленную на консервацию отсталости стран региона, пытается установить контроль над их энергетическими ресурсами, развертывает военные базы, укрепляет подотчетные ей международные организации и эксплуатирует страх расположенных здесь государств перед террористической угрозой192. Б. А. Эртекин, напротив, считает, что усиление российского влияния в Центральной Азии выгодно не только Москве, но и ее партнерам по региону. В экономическом плане она поставляет им недостающую продукцию и современные технологии, импортирует производимые ими товары и принимает на своей территории сотни тысяч трудовых мигрантов из центральноазиатских республик. В области культуры Россию и страны Центральной Азии объединяет русский язык, по-прежнему выступающий для населения изучаемого региона в качестве главного инструмента при получении образования и, как следствие, — повышении его социального статуса. В военной сфере Москва является единственным гарантом безопасности центральноазиатских государств. Все это обуславливает их особое отношение к России как к своему главному союзнику и стратегическому партнеру193. На наш взгляд, выводы обоих авторов являются дискуссионными, однако из двух представленных точек зрения более близкой нам представляется позиция Б. А. Эртекина, тогда как попытки Р. С. Х. Бхатты представить политику Москвы в Центральной Азии как некий заговор против народов изучаемого региона вызывают у нас глубокое недоумение. Выявление общих особенностей центральноазиатского вектора российской дипломатии также стало предметом диссертационного исследования, подготовленного корейским политологом Пак Чжон Кваном. Его отличительной чертой является отсутствие у автора интереса к эволюции российско-центральноазиатского сотрудничества: свое внимание он концентрирует на современном этапе его развития, игнорируя при этом его богатейшую нормативно-правовую базу. В результате упомянутая диссертация приобретает описательный характер, а содержащиеся в ней выводы не могут претендовать на наличие какой-либо оригинальности194. В рассматриваемый период более распространенными стали публикации по проблемам российско-центральноазиатского сотрудничества в сфере безопасности. Среди работ отечественных авторов по указанной тематике, отметим следующие. В статьях политологов П. К. Баева, А. С. Дундича и О. Н. Калининой даются весьма критические оценки соответствующего направления внешней политики России. П. К. Баев полагает, что борьба с терроризмом никогда не являлась реальной задачей центральноазиатской политики Москвы, а российские военные объекты, расквартированные в Казахстане, Киргизии и Таджикистане, по своим параметрам значительно уступают базам, развернутым в Центральной Азии странами НАТО. По мнению автора, в изучаемом регионе Россия не имеет продуманной политики в сфере безопасности, а ее главная цель состоит в укреплении позиций правящих режимов и недопущении повторения здесь «цветных революций»195. А. С. Дундич подчеркивает, что в 1990-2000-е гг. Москва так и не выработала четкой стратегии своего поведения в отношении стран Центральной Азии, и проводимые ею мероприятия по поддержанию стабильности в регионе в основном сводились к сохранению здесь статус-кво. По мнению автора, подобный подход не способствует укреплению региональной безопасности и должен быть в скорейшем порядке пересмотрен Москвой196. О. Н. Калинина соглашается, что на протяжении всего периода, прошедшего с момента распада СССР, российско-центральноазиатское сотрудничество в сфере безопасности оставалось малоэффективным. В начале 1990-х гг. Москва проявляла в регионе крайнюю пассивность и реагировала на возникающие здесь проблемы исключительно постфактум. После выхода талибов к южным границам СНГ она постаралась превратить Центральную Азию в «буфер безопасности», способный защитить ее от угроз, исходящих с Юга; главным инструментом для реализации данной задачи она определила ДКБ, однако он зарекомендовал себя как чрезвычайно забюрократизированная структура, не способная выполнять возложенные на него функции. В результате Россия была вынуждена признать, что защищать безопасность стран Центральной Азии в одиночку она более неспособна, что определило ее готовность пригласить к сотрудничеству в данном вопросе соседний Китай. Соответствующий выбор автор квалифицирует как правильный, поскольку последовавшее за ним создание ШОС привело к некоторой стабилизации обстановки в регионе197. На наш взгляд, тезисы П. К. Баева, А. С. Дундича и О. Н. Калининой являются не вполне корректными. Действительно, было бы преувеличением утверждать, что на протяжении рассматриваемого периода российско-центральноазиатское сотрудничество в сфере безопасности являлось высокоэффективным и лишенным недостатков. Однако демонстративное игнорирование авторами тех результатов, которые все же были достигнуты Москвой и ее партнерами по региону, несомненно, искажает полученные ими выводы. Особое удивление вызывает стремление П. К. Баева представить политику России в Центральной Азии как репрессивную и контрреволюционную: исследователь явно забывает, что ее главным принципом является невмешательство во внутренние дела государств-партнеров, что очевидно продемонстрировали события 2005 г. в Киргизии и Узбекистане. Более взвешенные оценки изучаемых вопросов предлагают С. И. Чернявский и его коллеги — политологи З. А. Дадабаева и А. Д. Цыганок. С. И. Чернявский анализирует угрозы безопасности стран Центральной Азии в начале ХХ! в. Он разделяет их на три группы: глобальные (формирование нового мирового порядка, передел сфер влияния и возрастание конкуренции мировых держав), региональные (кризисная социально-экономическая и внутриполитическая ситуация в центральноазиатских республиках) и внутригосударственные (межэтнические проблемы, сепаратизм, внутренняя разобщенность государств, борьба местных элит за власть). По мнению ученого, Россия прилагает огромные усилия для уменьшения остроты вышеперечисленных проблем, однако данные меры являются недостаточными и опираются на опыт, накопленный Москвой в предыдущие десятилетия, тогда как новые геополитические реалии требуют от нее пересмотра принципов своей региональной политики в сфере безопасности198. З. А. Дадабаева изучает механизмы обеспечения безопасности центральноазиатских государств. Она утверждает, что главным залогом сохранения стабильности в данном регионе является активное вовлечение в происходящие здесь процессы Российской Федерации: она обеспечивает военную безопасность стран Центральной Азии; ее экономические интересы неразрывно связаны с повышением уровня их развития; ее намерение защищать позиции русского языка и права своих соотечественников, проживающих в регионе, способствует сохранению доступа автохтонного населения к достижениям западной цивилизации; экологические проблемы региона не могут быть решены без поддержки Москвы. Таким образом, автор приходит к выводу, что Россия обеспечивает всеобъемлющую безопасность своих южных соседей, а не ограничивается лишь ее военной составляющей199. А. Д. Цыганок считает, что основными угрозами безопасности стран Центральной Азии являются исламский экстремизм, контрабанда оружия и наркотиков и наличие разногласий между самими государствами региона. Автор подробно характеризует состояние вооруженных сил каждой из центральноазиатских республик и приходит к выводу, что наиболее боеспособным государством региона является Узбекистан, но и он не может самостоятельно справиться с вызовами нового века. В результате особое значение для России и стран Центральной Азии приобретает углубление сотрудничества в военно-политической и военно-технической сферах, которое им следует развивать как на двусторонней основе, так и в рамках ОДКБ и ШОС200. Все вышеозначенные тезисы представляются нам логичными и адекватно отражающими изучаемые их авторами проблемы. В статьях военных экспертов Д. Трифонова и В. Б. Козюлина рассматриваются более узкие вопросы российско-центральноазиатского сотрудничества в сфере безопасности. Д. Трифонов изучает взаимодействие спецслужб России и государств Центральной Азии. Он утверждает, что данный вид сотрудничества традиционно являлся одним из наименее заметных, но наиболее важных направлений партнерства постсоветских республик, причем заинтересованность в его развитии проявляли в первую очередь страны Центральной Азии, испытывающие «комплекс незащищенности» перед лицом угроз, исходящих с Юга. Подобная ситуация, по мнению автора, позволит российским специалистам еще долгое время сохранять свое присутствие в центральноазиатских республиках и оказывать существенное влияние на характер их внутренней и внешней политики201. В. Б. Козюлин анализирует проблемы военно-технического сотрудничества России и стран Центральной Азии. Он полагает, что именно это направление их взаимодействия придает позициям Москвы в изучаемом регионе особую прочность, и прогнозирует, что в будущем данная тенденция вряд ли претерпит существенные 202 изменения . Выводы обоих авторов представляются нам оригинальными и заслуживающими одобрения. При этом особое внимание обращает на себя статья Д. Трифонова, затрагивающая тот аспект российско-центральноазиатского сотрудничества, который практически не получил освещения в отечественной и зарубежной историографии. В 2000-е гг. взаимодействие России и стран Центральной Азии в сфере безопасности также стало предметом трех диссертационных исследований, подготовленных отечественными экспертами. Историк А. Б. Грибовский анализирует эволюцию военно-политического сотрудничества России и стран региона в 1990-е гг. Он классифицирует центральноазиатские республики по критерию членства в ДКБ и приходит к заключению, что уровень военно-политических контактов России с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном существенно превосходил масштабы ее взаимодействия с Узбекистаном и в еще большей степени — с Туркменией. По мнению исследователя, на протяжении всего рассматриваемого периода Москва оставалась главным партнером центральноазиатских республик в военной сфере, однако с течением времени она стала терять свое стратегическое пространство, поскольку государства региона взяли курс на сближение с Западом. А. Б. Грибовский выделяет три уровня военно-политических контактов России и стран Центральной Азии: наиболее эффективным он видит уровень двустороннего взаимодействия, малоэффективным — уровень ДКБ и сугубо декларативным — уровень СНГ. Основной проблемой российско-центральноазиатских отношений в изучаемой области автор называет неспособность сторон создать общее военно-стратегическое пространство, обеспечить практическую реализацию принимаемых ими решений и разработать перспективные программы военно-технического сотрудничества202 203. На наш взгляд, выводы А. Б. Грибовского отличаются достоверностью и оригинальностью, а его труд является одной из лучших научных работ по указанной тематике. Политолог Т. А. Ганиев рассматривает проблемы российско-центральноазиатских отношений в сфере безопасности в 2000-е гг. Он отмечает, что приход в регион США и их союзников существенно ослабил позиции Москвы, которая была вынуждена расширить взаимодействие с центральноазиатскими республиками по линии ОДКБ, ШОС и ЕврАзЭС. При этом ее военные контакты с государствами, не входящими в данные структуры, оказались практически замороженными. Тем не менее, Россия осталась главным партнером стран Центральной Азии в сфере безопасности — исключение составила лишь Туркмения, не заинтересованная в развитии данного вида сотрудничества в силу наличия у нее постоянно нейтрального ста- туса204. Приведенные тезисы представляются нам объективными и заслуживающими одобрения, однако степень проработки автором соответствующих сюжетов оставляет желать лучшего. Политолог А. Л. Рекута характеризует деятельность России в Центральной Азии как безусловно конструктивную и направленную на защиту ее национальных интересов. Он отмечает, что, вопреки активному противодействию со стороны Вашингтона, к середине 2000-х гг. Москва по-прежнему оставалась главным стратегическим партнером и гарантом безопасности центральноазиатских республик. Отличительной чертой представленной работы является ее антиамериканский настрой: задачи российской дипломатии в изучаемом регионе автор сводит к сдерживанию военной, политической и экономической экспансии США205. Подобный подход чрезмерно упрощает полученные им выводы и делает их необъективными. С 2002 г. все большее внимание указанным вопросам стали уделять зарубежные эксперты, и в первую очередь исследователи из стран Центральной Азии. Казахский политолог С. К. Кушкумбаев анализирует состояние многостороннего взаимодействия России и стран Центральной Азии в сфере безопасности. Он приходит к заключению, что наличие на постсоветском пространстве большого числа организаций с активной ролью Москвы является частью многоходовой комбинации, нацеленной на укрепление ее влияния в данном регионе. Наиболее эффективным объединением в изучаемой области автор считает ОДКБ206. Вышеозначенные тезисы представляются нам соответствующими действительности. Узбекские исследователи В. В. Парамонов и О. А. Столповский утверждают, что главная ценность ОДКБ состоит в том, что она является единственным на постсоветском пространстве институтом, действующем в сфере безопасности. В то же время, авторы сомневаются в ее эффективности и считают, что перспективы ее дальнейшего развития остаются туманными207. Более успешной формной взаимодействия России и стран Центральной Азии в изучаемой области они видят двустороннее сотрудничество, обеспечивающее защиту государств региона от внешних угроз и существенно укрепляющее позиции Москвы208. На наш взгляд, указанные выводы являются реалистичными, с ними также следует согласиться. О недостаточной эффективности российско-центральноазиатских отношений в области безопасности говорит и киргизский политолог З. Т. Турдиева. Она отмечает, что данная сфера взаимодействия рассматривается Москвой и ее партнерами по региону как приоритетная, однако большинство принимаемых ими решений не реализуются на практике. В данной связи автор призывает Россию перейти к развитию партнерства с государствами Центральной Азии на долгосрочной и планируемой основе209. Подобные рекомендации имеют несомненную ценность, к ним следует внимательно прислушаться. Что касается западных авторов, что степень их заинтересованности в изучении данных сюжетов по-прежнему оставалась низкой. Канадский политолог С. Лефевр и его американский коллега Р. Н. Мак-Дер- мотт полагают, что сотрудничество России и центральноазиатских республик в сфере безопасности отличается низкой продуктивностью: сторонам не хватает взаимного доверия, у них сохраняются разные взгляды на вопросы военно-политического и экономического партнерства, что ограничивает возможности взаимодействия их органов безопасности. На этом фоне между соответствующими ведомствами стран Центральной Азии существует сильная конкуренция, что усложняет их сотрудничество с российскими коллегами. В заключении авторы приходят к выводу, что центральноазиатские республики выигрывают от взаимодействия с Москвой намного больше, чем последняя — от сотрудничества с ними210. Данная точка зрения представляется нам весьма убедительной. Французский исследователь И. Факон обвиняет российское руководство в чрезмерной инертности мышления: по ее мнению, своими главными противниками в Центральной Азии Москва по-прежнему видит США и НАТО, тогда как основные угрозы ее безопасности несут терроризм, экстремизм, организованная преступность и наркоторговля. Особенно четко данная тенденция стала проявляться в начале 2000-х гг., когда США и их союзники резко расширили взаимодействие с центральноазиатскими республиками. Автор призывает Россию отказаться от подобного подхода и переложить ответственность за поддержание безопасности в регионе на плечи ШОС211. На наш взгляд, тезисы И. Факон являются ошибочными. Во-первых, она не признает, что уже с середины 1990-х гг. Москва активно призывала своих партнеров на борьбу с новыми вызовами и угрозами, однако большинство из них, включая страны Запада, остались глухи к подобным обращениям. Во-вторых, инерционность в своей дипломатии проявляли в первую очередь США: именно они с момента распада СССР настойчиво стремились вытеснить Россию из Центральной Азии, используя для этого все имеющиеся в их арсенале средства. В-третьих, ШОС никогда не позиционировала себя как структура, главной задачей которой является обеспечение безопасности стран-участниц, поэтому передача ей соответствующих полномочий выглядит нецелесообразной. В рассматриваемый период довольно узким оставался круг научных работ, посвященных «проблеме русскоязычного населения» в странах Центральной Азии. Среди основных исследований отечественных авторов по данной тематике, отметим следующие. В статье социолога В. Р. Легойдо выявляются особенности политического самосознания россиян, проживающих в Центральной Азии. Автор отмечает, что русское население региона испытывает притупление чувства национальной идентичности, что не позволяет ему сформировать полноценную, социально активную диаспору. По мнению исследователя, за годы, прошедшие после распада СССР, русские так и не интегрировались в центральноазиатские общества и остались для них чужеродным элементом. При этом Москва не оказывала им должной поддержки, оставив их наедине со своими проблемами212. Данные тезисы представляются нам достоверными и заслуживающими одобрения. Социолог Ю. В. Арутюнян анализирует положение русскоязычного населения в постсоветском Узбекистане. Он отмечает, что для русских жителей республики характерны чувство национальной угнетенности, плохое владение государственным языком и желание вернуться в советское прошлое. Перспективы их адаптации к местной среде автор считает маловероятными213. Указанные выводы также не вызывают у нас сомнений. В диссертации политолога Ф. С. Гонюкова изучаются вопросы миграции русского населения из Центральной Азии. Автор констатирует, что массовый отъезд россиян из стран региона имел вынужденный характер и прекратился лишь тогда, когда в данных республиках завершился процесс государственного строительства. Возвращение соотечественников в Россию исследователь считает явлением, соответствующим национальным интересам нашей страны и не несущим угроз ее безопасности; именно большой приток мигрантов он видит главным фактором, позволившим ей сохранить численность своего населения в условиях прогрессирующей депопуляции214. Вышеперечисленные тезисы представляются нам дискуссионными: в 1990-е гг. Москва была не готова к активной репатриации своих сограждан, что еще более обострило экономическую ситуацию в нашей стране. В диссертации политолога П. П. Спорышева, напротив, приводится тезис о том, что переселение российских соотечественников из тех постсоветских республик, где их численность сравнительно велика и они глубоко интегрированы во все сферы жизни общества, противоречит интересам Москвы, приводя к ослаблению диаспоры и снижению возможностей ее использования как инструмента российской дипломатии215. Данный вывод вызывает у нас сомнения: на сегодняшний день не приходится говорить о высокой интегрированности наших соотечественников в центральноазиатские общества; соответственно, русские диаспоры не смогут стать тем фундаментом, на котором Москва будет выстраивать соответствующее направление своей внешней политики. Несколько меньший интерес к указанным сюжетам в 2000-2010-е гг. проявляли зарубежные авторы. По мнению американского социолога Ч. Зиглера, русская диаспора в странах Центральной Азии является одним из инструментов влияния Москвы в изучаемом регионе. В то же время, возможности ее использования автор квалифицирует как минимальные: русскоязычное население не играет особой роли в жизни центральноазиатских республик, при этом Москва никогда не использовала «русский фактор» в своей дипломатии, опасаясь ухудшения отношений с соответствующими государствами216. Приведенные положения представляются нам вполне объективными. В докладе американского политолога С. Пейруза отмечается, что после распада СССР положение русскоязычного населения во всех центральноазиатских республиках стало стремительно ухудшаться. При этом наиболее активная политика дерусификации проводилась в Узбекистане и Туркмении, менее выраженная — в Киргизии и Таджикистане, а Казахстан занял промежуточную позицию. На этом фоне Россия демонстративно игнорировала притеснение прав своих соотечественников в Центральной Азии, не желая ухудшать отношения со странами региона. После отставки Б. Н. Ельцина ситуация начала меняться: Москва стала активно защищать права своих сограждан, а трудовые мигранты из «станов» начали сталкиваться в России с теми же проблемами, что и русское население в государствах изучаемого региона. С середины 2000-х гг. в странах Центральной Азии усилилось стремление к интеграции с Россией, а их русская община стала рассматриваться как инструмент для налаживания диалога с Москвой, получения от нее новых кредитов и преференций. Русский язык стал все чаще восприниматься ими как средство связи с внешним миром и один из ключей проведения политики модернизации217. На наш взгляд, выводы С. Пейруза являются оригинальными и достоверными, хотя автор слишком оптимистично оценивает положение русского населения в странах региона в 2000-е гг. Со своими коллегами соглашается американский эксперт М. Ларюэль. Она отмечает, что курс на всемерную поддержку соотечественников, провозглашенный Россией в 2000 г., стал явным признаком ее оздоровления и избавления от «комплекса распавшейся империи»218. Данный тезис представляется нам дискуссионным, но весьма интересным. В диссертации казахского филолога А. С. Кужабековой изучаются особенности лингвистической политики в постсоветском Казахстане. Автор отмечает, что на протяжении всей истории страны особую роль в ее жизни играли казахский и русский языки, поэтому для Казахстана было характерно явление билингвизма. После провозглашения независимости республики обоим языкам был предоставлен особый статус. Казахский язык был объявлен государственным, поскольку именно казахи являются титульной нацией и «политическим большинством» в стране. Русский язык остался одним из инструментов модернизации Казахстана и его связи с «внешним миром», однако в будущем, по мнению автора, его роль будет постепенно угасать219. Представляется, что данные положения являются вполне объективными. В 2000-2010-е гг. были опубликованы многочисленные работы, затрагивающие вопросы экономического сотрудничества России и стран Центральной Азии. Среди трудов отечественных авторов по данной тематике, отметим следующие. В монографии видного экономиста, исследователя вопросов евразийской интеграции Г. И. Чуфрина углубление российско-центральноазиатского сотрудничества рассматривается как фактор обеспечения безопасности и экономического развития России и стран Центральной Азии. Основное внимание автор уделяет анализу хозяйственных связей между нашими странами, полагая, что в данной сфере существует ряд противоречий, препятствующих нормальному развитию их диалога. По мнению исследователя, Москве следует проводить в регионе более прагматический курс, нацеленный на максимизацию ее интересов. Отличительной чертой представленной работы является узость ее источниковой базы, что, впрочем, не отражается на качестве полученных автором выводов220. В коллективной монографии под редакцией Л. З. Зевина рассматриваются особенности хозяйственного развития каждой из стран Центральной Азии, характеризуются их внешнеторговые связи, приводится соответствующие данные официальной статистики. Особое внимание авторы уделяют проблемам двустороннего сотрудничества России с государствами региона. Они отмечают, что главным экономическим партнером Москвы в Центральной Азии выступает Астана, однако она последовательно проводит курс, направленный на вытеснение России со своих рынков и снижение ее доли в своем внешнеторговом балансе. Российско-киргизские отношения в экономической сфере исследователи характеризуют как весьма ограниченные, что связано с географической удаленностью Бишкека от Москвы, незначительностью его ресурсно-экспортного потенциала и малой емкостью его внутреннего рынка. Российско-таджикские отношения, по их мнению, так и не преодолели перекосов, возникших в них во время гражданской войны в Таджикистане. Весьма нестандартные оценки эксперты дают экономическим связям России и Туркмении: они избегают критики Ашхабада и подчеркивают, что в условиях постоянного нейтралитета он предоставляет равные возможности всем своим партнерам, однако Москве следует научиться более грамотно их использовать. Политика России в отношении Узбекистана квалифицируется в монографии как провальная: хотя данное государство является важнейшим в своем регионе, Москва не смогла выстроить с ним четкой схемы взаимодействия221. На наш взгляд, все вышеозначенные выводы вполне соответствуют действительности и с ними необходимо согласиться. Аналогичные вопросы поднимаются в статьях К. П. Боришполец, Л. З. Зе- вина и Н. А. Ушаковой. Подобно авторам упомянутой монографии, политолог К. П. Боришполец рассматривает особенности двустороннего взаимодействия России и стран Центральной Азии, но делает более оптимистичные выводы. По ее мнению, российскоказахские отношения в экономической сфере могут квалифицироваться как диверсифицированные, многоуровневые, лишенные серьезных противоречий и ориентированные на длительную перспективу. В аналогичном ключе она характеризует и российско-узбекское сотрудничество, особенно после 2001 г. Отношения между Россией и Киргизией, а также Россией и Таджикистаном автор описывает как динамично развивающиеся и имеющие прочный экономический фундамент. Взаимодействие между Россией и Туркменией она представляет как конфликтное и полное проблем222. С сегодняшних позиций очевидно, что тезисы К. П. Боришполец являются не совсем корректными, поскольку она склонна к идеализации российско-центральноазиатского сотрудничества. Л. З. Зевин и Н. А. Ушакова, напротив, утверждают, что экономическая политика России в Центральной Азии остается чрезвычайно пассивной, и предупреждают, что при сохранении подобных тенденций Москва может утратить свое лидерство в данном регионе223. К сожалению, указанные оценки оказались вполне достоверными, и с конца 2000-х гг. Россия, действительно, стала сдавать позиции на важнейших рынках стран региона, не выдерживая конкуренции с Китаем и своими западными партнерами. В статье политолога Р. А. Гумерова отмечается, что экономические и политические интересы России в Центральной Азии зачастую не соответствуют друг другу, при этом на протяжении 1990-х — 2000-х гг. внешняя политика Москвы в изучаемом регионе была политически детерминированной, а развитие экономических связей с расположенными здесь государствами имело для нее второстепенное значение. Главными отраслями экономического взаимодействия России и стран Центральной Азии автор называет энергетику и транспорт, подчеркивая, что масштабы их сотрудничества остаются крайне ограниченными224. Данные тезисы не вызывают у нас возражений. Политолог Е. М. Кузьмина рассуждает об экономических интересах России в Центральной Азии. В отличие от большинства своих коллег, она полагает, что они являются довольно широкими: некоторые из них имеют чисто экономический характер (например, торговля традиционными товарами), другие тесно смыкаются с геополитическими задачами страны (нефтегазовый сектор, транспорт, атомная промышленность). По мнению исследователя, на протяжении 2000-х гг. спектр экономических интересов Москвы в изучаемом регионе постоянно расширялся, тогда как доля стран Центральной Азии в ее внешней торговле, напротив, имела тенденцию к уменьшению. Автор с сожалением констатирует, что к началу 2010-х гг. Россия не обеспечила себе прочных позиций ни в одной из отраслей хозяйства стран региона, что создало угрозу постепенной утраты ее влияния на центральноазиатские республики225. Указанные выводы представляются нам достоверными, к ним следует внимательно прислушаться. Отдельная группа исследований, проведенных отечественными экспертами, касались вопросов трудовой миграции из Центральной Азии в Россию. В статье политолога Л. Ерекешевой отмечается, что данный процесс со временем вызовет ухудшение российско-центральноазиатских отношений226. С ней не соглашается социолог У. Эргешбаев, полагающий, что последствия трудовой миграции являются противоречивыми, однако в целом она оказывает положительное воздействие как на Россию, так и на ее партнеров227. На наш взгляд, выводы У. Эргеш- баева в большей степени соответствуют действительности, чем тезисы Л. Ерекеше- вой. В диссертации экономиста И. Ш. Мажинова отмечается, что на протяжении 2000-х гг. трудовая миграция из стран Центральной Азии являлась крупнейшим миграционным потоком, направленным в Россию. Автор полагает, что профессиональный состав мигрантов, прибывавших в нашу страну, вполне соответствовал потребностям ее хозяйства, а основные потери Москвы в связи с использованием их труда были связаны с высоким уровнем нелегальной миграции: помимо потерь бюджета из-за неуплаты соответствующих налогов, она столкнулась с активным ростом теневой экономики228. Данные положения представляются нам заслуживающими одобрения. В диссертации экономиста Н. А. Гузь даются довольно высокие оценки качеству рабочей силы, прибывающей в Россию из Центральной Азии. Автор полагает, что трудовая миграция из южных республик СНГ жизненно необходима России и должна сохраниться в обозримом будущем. Она констатирует, что центральноазиатские мигранты демонстрируют высокий уровень трудолюбия и ответственности, готовность участия в любых, в том числе наименее притязательных, видах труда. Они настроены на короткий период пребывания в нашей стране, что определяет их особую толерантность, законопослушание, стремление избегать столкновений с местным населением. В данной связи исследователь утверждает, что основные проблемы, связанные с нахождением центральноазиатских рабочих в России, вызваны неэффективностью отечественного законодательства, и призывает Москву провести скорейшую доработку своей миграционной политики229. Вышеозначенные выводы также представляются нам вполне убедительными. Еще больший интерес у отечественных исследователей вызывало энергетическое измерение внешней политики России в Центральной Азии. В статье востоковеда Н. А. Симония выявляются энергетические интересы Москвы в изучаемом регионе. Автор говорит об ошибках российского руководства начала 1990-х гг., позволивших США и их союзникам внедриться во внутренние дела центральноазиатских республик и начать борьбу с Россией за установление контроля над их природными ресурсами. Энергетическую дипломатию В. В. Путина исследователь характеризует как более успешную: Москва сумела оправиться от кризиса и взять инициативу сотрудничества со странами Центральной Азии в свои 230 руки230. Представленную точку зрения разделяют политологи А. В. Белоглазов и А. С. Дундич, анализирующие особенности энергетической политики России в Центральной Азии в 2000-е гг. А. В. Белоглазов делает акцент на изучении двустороннего взаимодействия Москвы и ее партнеров по региону, отмечая, что к концу десятилетия ей удалось связать себя с центральноазиатскими республиками самыми тесными договоренностями в нефтегазовой сфере231 232. А. С. Дундич видит в России наиболее стабильного партнера стран Центральной Азии и полагает, что в будущем стороны непременно сохранят курс на углубление взаимовыгодного сотрудниче- 232 ства . На наш взгляд, более точные оценки высказал в своей работе Н. А. Симония: действительно, необходимо признать, что во время президентства В. В. Путина энергетическая политика России в Центральной Азии стала намного эффективнее, чем в годы руководства Б. Н. Ельцина. Вместе с тем, попытки представить российскоцентральноазиатское сотрудничество в указанной области как динамично развивающееся и совершенно лишенное проблем представляются нам некорректными: на самом деле, к концу 2000-х гг. стороны достигли предела в развитии данного вида отношений, и с приходом на центральноазиатские рынки Китая масштабы их взаимодействия начали сокращаться. Экономист Д. А. Файзуллаев изучает вопросы российско-центральноазиатского сотрудничества в сфере атомной энергетики. Он отмечает, что в СССР основная добыча урана производилась в Казахстане, Киргизии и Узбекистане, а после распада Союза у России остался всего один крупный действующий рудник в Забайкалье, поэтому вскоре она начнет испытывать дефицит радиоактивного сырья и будет вынуждена закупать его у своих соседей. По мнению автора, в 1990-2000-е гг. отношения России с Казахстаном и Киргизией в ядерной области развивались по восходящей, и Астана стала главным партнером Москвы в данной сфере. Что касается Узбекистана и Таджикистана, то они не допустили Россию на свой атомный рынок, что стало одним из главных просчетов соответствующего направления ее диплома- тии233. Представляется, что выводы Д. А. Файзуллаева в полной мере соответствуют действительности, а его статья отличается высокой степенью оригинальности и научной новизны. В указанный период энергетическое сотрудничество России и стран Центральной Азии стало предметом ряда диссертационных исследований, подготовленных отечественными учеными. Историк Ю. В. Боровский изучает энергетическую политику России на постсоветском пространстве — непосредственно российско-центральноазиатскому сотрудничеству посвящена лишь одна из глав его диссертации. В отличие от многих своих коллег, он подробно анализирует проблемы энергетического взаимодействия России и стран региона, стараясь при этом проявлять беспристрастность и не пере кладывать ответственность за неудачи Москвы на ее партнеров. По мнению исследователя, главным «энергетическим союзником» России в современном мире выступает Казахстан, сохраняющий данный статус несмотря на продолжающуюся диверсификацию своей внешней политики. Состояние российско-туркменских отношений в изучаемой области автор квалифицирует как переход от соперничества к сотрудничеству. В Узбекистане он видит крайне непредсказуемое государство, способное бросить Москве «энергетический вызов». Киргизия и Таджикистан оцениваются автором как второстепенные партнеры России, не представляющие для нее особой важности в данном вопросе234. Отличительными чертами указанной работы являются ее масштабность, высокая степень новизны, объективность оценок, опора на широкую источниковую базу. Аналогичные сюжеты рассматриваются в диссертации политолога А. А. Павлова. Он утверждает, что в 2000-е гг. энергетическая политика стала главным звеном российской дипломатии, и в наибольшей степени это проявлялось на ее центральноазиатском направлении. Автор полагает, что с течением времени значение энергетического сотрудничества Москвы и стран региона будет постоянно возрастать. При этом двусторонний формат их взаимодействия более не сможет способствовать решению задач, выдвигаемых российским руководством, и не позволит нашей стране сохранить лидерство в Центральной Азии. Дальнейшее развитие энергетического диалога сторон он предлагает осуществлять в рамках ЕврАзЭС и ШОС235. Данные тезисы вызывают у нас глубокие сомнения и вряд ли могут квалифицироваться как достоверные. Историк Н. В. Годлевская, экономисты С. В. Михайлов, Д. Г. Дудко и Э. А. Аванян рассматривают более узкие вопросы российско-центрально-азиатского сотрудничества в сфере энергетики. Н. В. Годлевская изучает транспортную систему государств региона, акцентируя внимание на том, какие трубопроводы им следует соорудить для улучшения своих связей с Россией236. С. В. Михайлов описывает деятельность российских компаний на энергетических рынках стран Центральной Азии237. Д. Г. Дудко выявляет особенности российско-центральноазиатского сотрудничества в области газоэнергетики; он приходит к выводу, что на протяжении 2000-х гг. данное направление взаимодействия сторон становилось все более важным и диверсифицированным238. Э. А. Аванян призывает Москву к формированию общего энергетического пространства с центральноазиатскими республиками и осуществлению крупных совместных проектов, требующих масштабных инвестиций239. Все вышеозначенные тезисы, за исключением последних, представляются нам не особо оригинальными, но соответствующими действительности. Выводы Э. А. Ава- няна, напротив, отличаются определенной новизной, однако выглядят весьма дискуссионными. В 2000-2010-е гг. экономическое взаимодействие России и стран Центральной Азии стало привлекать внимание зарубежных экспертов. В докладах В. В. Парамонова и А. В. Строкова выявляются общие тенденции российско-центральноазиатского сотрудничества в торгово-экономической сфере, а также проблемы и перспективы взаимодействия сторон в отраслях нефтяной и газовой промышленности. Авторы предлагают весьма скептические оценки изучаемых вопросов. Они констатируют, что масштабы торговли между Россией и странами Центральной Азии остаются незначительными, и государства региона будут вынуждены искать себе альтернативных партнеров. Структура торговли сохраняет полуколониальный характер: Москва поставляет центральноазиатским республикам высокотехнологичные товары, а закупает у них сырье и продукцию сельского хозяйства. Качество торгуемых товаров остается низким. Экономические отношения между Россией и странами Центральной Азии имеют сильный перекос в сторону энергетического сотрудничества, однако центральноазиатские республики стремятся выйти из энергетической зависимости от Москвы. Перечисленные тенденции авторы считают крайне тревожными и не соответствующими интересам России и ее региональных партнеров240. К сожалению, приходится согласиться, что проблемы, описанные В. В. Парамоновым и А. В. Строковым, действительно, существуют и оказывают негативное воздействие на динамику российско-центральноазиатского сотрудничества. Со своими узбекскими коллегами соглашается испанский исследователь А. Санчес Андрес. Он утверждает, что Центральная Азия более важна России не в экономическом, а в политическом плане, однако ограниченные масштабы их торговли и ее очевидная однобокость могут вызвать у обеих сторон незаинтересованность в сохранении нынешнего уровня политического партнерства241. Вышеозначенные тезисы также представляются нам достоверными, с ними следует согласиться. В рассматриваемый период заметно возросло число публикаций, содержащих анализ двусторонних отношений России и стран Центральной Азии. При этом наибольшее внимание эксперты по-прежнему уделяли различным аспектам российско-казахского сотрудничества. Среди трудов отечественных авторов по указанной тематике, отметим следующие. В статьях Н. С. Леонова, С. В. Голунова, М. В. Старчака, Д. Б. Малышевой, аналитическом докладе Е. Ю. Винокурова, диссертационных исследованиях И. В. Вовка и А. А. Андреева выявляются общие особенности российско-казахстанских отношений. Историк Н. С. Леонов анализирует достижения и просчеты российско-казахского сотрудничества и приходит к ряду нетривиальных выводов. Он утверждает, что Астана является «попутчиком», а не полноценным союзником Москвы, поскольку ее основные экономические интересы ориентированы на страны Запада, и со временем это приведет к корректировкам ее внешнеполитического курса. Автор призывает Москву более четко определиться с тем, что она хочет получить от развития сотрудничества с Астаной, и лишь затем приступать к реализации конкретных совместных проектов242. Приведенные тезисы представляются нам дискуссионными. С одной стороны, автор перестраховывается и опасается наделять Казахстан статусом союзного России государства, дабы это ни при каких обстоятельствах не могло нанести ей ущерб. С другой стороны, подобная недоверчивость не может быть возведена на уровень официальной российской дипломатии, поскольку она неизбежно оттолкнет Астану от Москвы, что будет иметь для нашей страны тяжелейшие последствия. Политолог С. В. Голунов, напротив, отмечает, что к концу 2000-х гг. Казахстан стал главным союзником России не только на постсоветском пространстве, но и во всем мире. Автор говорит о наличии у сторон широких возможностей для развития интеграционного взаимодействия, поскольку их стратегические, политические и экономические интересы во многом являются тождественными. В то же время, он предупреждает, что в российско-казахских отношениях существуют многочисленные «подводные камни», которые сторонам категорически не следует игнорировать243. Данные выводы представляются нам вполне достоверными. Политолог М. В. Старчак делает акцент на том, что в основе российско-казахских отношений лежат геополитические факторы. По его мнению, внешняя политика Астаны никогда не была пророссийской: напротив, Казахстан играл на противоречиях Москвы и иных внерегиональных акторов, называя подобные маневры «многовекторной дипломатией». В то же время, он неизменно испытывал потребность в защите своих рубежей и воспринимал Россию как главного гаранта своей безопасности. Имея общую границу с нашей страной протяженностью более 7000 км, он стремился превратить ее в зону мира и согласия, что обусловило ускоренное развитие приграничного сотрудничества между двумя государствами. Наконец, Москва неизменно поддерживала Астану в борьбе за региональное лидерство, поскольку из всех государств Центральной Азии именно Казахстан оставался наиболее важным и стабильным ее партнером244. На наш взгляд, выводы М. С. Старчака отличаются несомненной оригинальностью; он рассматривает феномен «вечной дружбы» между Россией и Казахстаном с сугубо реалистических позиций, что придает его утверждениям особую убедительность. Д. Б. Малышева имеет особый взгляд на природу российско-казахского сотрудничества. Она полагает, что наши страны могут предложить человечеству модель более справедливого мироустройства — без конфликтов и переделов территорий, без отъема ресурсов, с равноправными и взаимовыгодными отношениями. В этом, по ее мнению, состоит историческая миссия русского и казахского народов245. Данный подход представляется нам чрезвычайно важным для понимания философского фундамента двусторонних отношений. Исследователь евразийской интеграции, экономист Е. Ю. Винокуров разрабатывает периодизацию российско-казахского сотрудничества. Он отмечает, что в 1991-1995 гг. Алма-Ата стремилась к максимально высокому уровню взаимодействия с Москвой, но встретила непонимание с ее стороны и была вынуждена обратиться к поиску альтернативных партнеров. В 1996-1999 гг. Казахстан мобилизовал свои усилия на выход из экономического кризиса; он приступил к развитию нефтегазового комплекса, что предопределило его стремление осуществлять поставки углеводородов на внешние рынки и, как следствие, вызвало столкновение его стратегических интересов с намерениями Москвы. В 2000-2002 гг. Казахстан вновь проявил заинтересованность в развитии контактов с Россией в связи с приходом к власти в нашей стране В. В. Путина. В 2003-2006 гг., на фоне стремительного роста мировых цен на энергоносители, Москва и Астана резко расширили взаимную торговлю и приступили к реализации дорогостоящих совместных проектов. В 20072010 гг. они вышли на новый уровень взаимодействия, который автор характеризует как подлинно интеграционный246. Заметим, что в основе представленной хронологии лежит хозяйственный фактор: основные этапы российско-казахского сотрудничества автор связывает с ключевыми изменениями экономической ситуации в Казахстане. Подобные подход вызывает у нас сомнения, поскольку в действительности отношения между нашими странами развивались под воздействием многих иных обстоятельств, и сведение их эволюции исключительно к вопросам экономики мы считаем неоправданным. Историк И. В. Вовк полагает, что основными направлениями российско-казахского взаимодействия в 1990-е гг. являлись экономическое сотрудничество, партнерство в области освоения космоса, диалог по каспийской проблеме, взаимодействие в оборонной и пограничной сферах, расширение гуманитарных связей. При этом автор утверждает, что в сентябре 2001 г. этап становления российско-казахских отношений подошел к концу, и они вступили в новую фазу247. Данные выводы представляются нам дискуссионными. Во-первых, непонятно, почему диссертант игнорирует политический аспект взаимодействия Москвы и Астаны, ведь на протяжении всего рассматриваемого периода он оставался важнейшим в их диалоге. Во-вторых, вряд ли возможно утверждать, что события 11 сентября 2001 г. стали неким рубежом в истории российско-казахского сотрудничества; таковым справедливее бы было назвать принятие сторонами в июле 1998 г. Декларации о вечной дружбе и союзничестве, ориентированном в XXI столетие, поскольку именно она зафиксировала выход их отношений на качественно новый, подлинно союзнический, уровень. Историк А. А. Андреев изучает взаимодействие Москвы и Астаны как в двустороннем формате, так и в рамках интеграционных объединений на постсоветском пространстве. Наибольший интерес в его диссертации представляет анализ деятельности русского казачества на территории Казахстана и ее влияния на динамику развития контактов между нашими странами. Слабой стороной указанной работы является игнорирование автором нормативно-правовой базы российско-казахского со- трудничества248. В статьях Ю. В. Морозова, С. В. Голунова, В. В. Евсеева, И. А. Баскаковой, диссертациях Н. В. Булхак и А. В. Грозина изучается взаимодействие России и Казахстана в сфере безопасности. Военный эксперт Ю. В. Морозов исследует потенциальные угрозы для Москвы и Астаны. К числу таковых он относит: наличие вблизи границ двух стран очагов вооруженных конфликтов; слабость государственных институтов в Афганистане; вмешательство во внутренние дела сторон иностранных государств или организаций; наращивание вблизи российских и казахстанских границ группировок иностранных войск; расширение военных союзов и блоков без участия Москвы и Астаны; усиление позиций исламского экстремизма; ограничение доступа сторон к стратегически важным коммуникациям249. По мнению автора, более эффективное противодействие перечисленным вызовам и угрозам может обеспечить создание полноценного военного союза России и Казахстана. При этом главным препятствием на пути его формирования исследователь видит недоверие, испытываемое к Москве частью казахского населения и руководства республики250. Данные выводы представляются нам достоверными, с ними следует согласиться. С. В. Голунов описывает «дилемму безопасности и сотрудничества» в российско-казахских отношениях. Он отмечает, что граница с Казахстаном является одним из наиболее проблемных рубежей для Российской Федерации, поскольку через нее осуществляются контрабанда промышленных товаров и наркотрафика. В данной связи у Москвы возникает желание ограничить ее пропускную способность, лишив граждан Казахстана права свободного въезда на свою территорию. Однако принятие подобных мер окажет пагубное воздействие на состояние приграничного сотрудничества двух стран, выступающего главным локомотивом их интеграции. В результате перед Москвой встает болезненный выбор между необходимостью укрепления своей границы с Казахстаном и углубления союзнического взаимодействия с данной республикой251. Выводы С. В. Голунова представляются нам важным теоретическим вкладом в понимание природы российско-казахских отношений; они имеют несомненную оригинальность, большую научную и практическую значимость. Военный эксперт В. В. Евсеев утверждает, что российско-казахское сотрудничество в области безопасности служит хорошим примером для стран СНГ и повышает уровень стабильности в Центральной Азии, а, следовательно, играет роль стабилизирующего фактора в глобальной системе международной безопасности. Основными направлениями взаимодействия сторон автор называет развитие ядерной энергетики Казахстана, эксплуатацию Россией космодрома «Байконур» и иных военных объектов на территории республики, осуществление поставок Астане российского оружия, проведение совместных учений, углубление партнерства в рамках ОДКБ252. Вышеперечисленные тезисы представляются нам вполне убедительными, хотя автор преувеличивает международное значение российско-казахского сотрудничества. Политолог И. А. Баскакова анализирует правовые основы российско-казахских отношений. Она приходит к выводу, что соответствующие договоренности в целом являются достаточными для выполнения сторонами общих задач в сфере безопасности253. С данным замечанием мы также считаем необходимым согласиться. Историк Н. В. Бурлах выдвигает тезис, что первый военно-политический союз русского и казахского народов возник еще в ХVШ в., когда казахи Малого жуза добровольно вошли в состав Российской империи. С этого времени казахи неизменно видели в России главного гаранта своей безопасности и относились к ней совершенно иначе, чем к остальным соседям. Диссертантка полагает, что в 1990-е гг. сближению Москвы и Алма-Аты способствовали внутренние конфликты в Афганистане и Таджикистане, нежелание Узбекистана участвовать в работе ДКБ, появление ядерного оружия у Индии и Пакистана. В заключении она делает вывод, что Россия и Казахстан достигли уровня союзнического взаимодействия еще в начале 1990-х гг., при этом их отношения имели оборонительный характер и не были направлены против третьих стран254. На наш взгляд, диссертация Н. В. Бурлах отличается несомненной оригинальностью и предлагает свежий взгляд на вопросы российско-казахского сотрудничества в военно-политической сфере. В то же время, некоторые ее тезисы вызывают у нас сомнения: например, характер российско-казахских отношений в конце ХХ в. вряд ли мог быть обусловлен особенностями их развития в середине ХVШ в., поскольку прямой связи между данными эпохами не существует, а влияние исторического наследия на современное состояние российско-казахского сотрудничества является далеко не однозначным. Историк А. В. Грозин изучает эволюцию военно-политического сотрудничества между Москвой и Астаной. Опираясь на постулаты геополитики, он утверждает, что важность двустороннего взаимодействия для России определяется ее стремлением вернуть себе статус великой державы, тогда как для Казахстана Москва остается главным стратегическим партнером, обеспечивающим его связь с внешним миром. Обороноспособность Казахстана исследователь оценивает как низкую: республика не может самостоятельно обеспечивать свою безопасность и вынуждена делегировать соответствующие полномочия внешним союзникам. В 1990-2000-е гг. подобным союзником для нее выступала Россия, однако автор предупреждает, что с течением времени Москва может утратить данный статус, что резко ослабит ее позиции не только в Центральной Азии, но и во всем мире255. Очевидно, что выводы А. В. Грозина отличаются несомненным своеобразием, а его диссертация имеет солидный теоретический фундамент. Вместе с тем, попытка автора проследить эволюцию российско-казахских отношений исключительно с позиций геополитики представляется нам не вполне удачной. В его исследовании не учитывается все многообразие факторов, определявших особенности их развития в 1990-2000-е гг.; в результате его видение изучаемых процессов становится упрощенным и схематичным. В статьях Г. И. Чуфрина и С. В. Жукова, диссертациях И. А. Акбергенова и Д. Р. Камратова изучаются проблемы экономического сотрудничества России и Казахстана. Г. И. Чуфрин рассуждает о перспективах инновационного взаимодействия двух стран. Среди приоритетных направлений их сотрудничества он выделяет реализацию совместных космических проектов, развитие спутниковой связи, атомной энергетики, железнодорожного и автомобильного сообщения, повышение производительности труда в сельском хозяйстве256. С. В. Жуков определяет задачи двустороннего сотрудничества в финансовой сфере. К их числу он относит: развитие товарных бирж; создание общей фондовой биржи России и Казахстана; инвестирование крупных средств в реализацию совместных экологических проектов257. Указанные предложения представляются нам актуальными и заслуживающими одобрения. И. А. Акбергенов и Д. Р. Камратов предлагают комплексный обзор российско-казахских отношений в торгово-экономической сфере. Кандидатская диссертация И. А. Акбергенова охватывает период 1990-х гг. и по своей сути является исторической. Несомненной заслугой автора является доскональная проработка источников по теме его исследования. Эксперт анализирует правовую базу российско-казахских отношений, условия и факторы экономической интеграции двух стран. В результате он приходит к спорному выводу, что фундаментом двусторонних отношений в изучаемой области являлись механизмы, созданные в рамках СНГ258. Диссертационное исследование Д. Р. Камратова относится к периоду 2000-х гг. Автор полагает, что к концу данного десятилетия стороны достигли уровня стратегического партнерства, при этом важнейшими направлениями их взаимодействия являлись энергетика, торговля, приграничное сотрудничество, финансы и реализация интеграционных инициатив в рамках ЕврАзЭС259. На наш взгляд, выводы И. А. Акбергенова и Д. Р. Камратова являются вполне достоверными; исключение составляет тезис о значимости взаимодействия Москвы и Астаны на уровне СНГ. В статьях Л. Ю. Гусева и кандидатской диссертации В. В. Савина изучается взаимодействие России и Казахстана в области энергетики. Политолог Л. Ю. Гусев считает, что энергетическое сотрудничество является одним из основных, но не главным направлением взаимодействия Москвы и Астаны. По мнению автора, его начало было положено в первой половине 1990-х гг., однако в активную фазу оно вступило лишь в 2000-е гг., по мере роста мировых цен на углеводороды. Переломным моментом исследователь считает достижение сторонами договоренностей о стоимости поставок казахских энергоресурсов в Россию, произошедшее в апреле 2006 г. Данное событие он квалифицирует как судьбоносное и открывшее сторонам путь к развитию стратегического партнерства в энергетической сфере260. На наш взгляд, выводы Л. Ю. Гусева справедливы в том плане, что в 2006 г. Москва и Астана вышли на принципы равноправия в своем энергетическом сотрудничестве. Однако авторские оценки значения конкретных соглашений в истории двустороннего взаимодействия представляются нам завышенными: на самом деле, они стали лишь одним из шагов на пути развития многопланового сотрудничества между нашими государствами. Экономист В. В. Савин говорит о необходимости создания единого энергетического пространства России и Казахстана. Это позволит Москве облегчить доступ своих компаний к энергоресурсам государства-партнера, а Астане — эффективнее провести модернизацию своей энергетической инфраструктуры. По итогам проведенного исследования автор разработал план действий для правительств России и Казахстана с целью выполнения поставленной им задачи261. Это придает его труду особую оригинальность и практическую значимость. В докторской диссертации, монографии и статьях С. В. Голунова, кандидатской диссертации И. И. Коцюбинского и статье А. Н. Порох исследуются вопросы приграничного сотрудничества России и Казахстана. С. В. Голунов изучает историю российско-казахского приграничья, порядок делимитации границы двух стран, особенности политических и экономических контактов приграничных регионов. Основными проблемами приграничного сотрудничества сторон он видит: сохранение большого числа барьеров на российско-казахской границе; излишнюю централизацию внешней политики двух государств, препятствующую прямому взаимодействию их приграничных регионов; отсутствие инновационных форм партнерства; неблагополучную экономическую ситуацию в обеих странах; сложную международную обстановку. Главной задачей сторон автор называет создание условий, при которых регионы по обе стороны границы станут взаимодополняемыми262. На наш взгляд, выводы С. В. Голунова являются совершенно объективными, а сам исследователь проявляет себя как уникальный специалист в изучаемых им вопросах. Диссертация историка И. И. Коцюбинского представляется «уменьшенной копией» трудов С. В. Годунова. Автор рассматривает основные формы российскоказахского приграничного сотрудничества и утверждает, что в настоящее время оно находится на начальном этапе своего развития263. Политолог А. Н. Порох анализирует взаимодействие Москвы и Астаны в решении трансграничных водных проблем. Она отмечает, что для координации сотрудничества и выполнения достигнутых договоренностей сторонами было учреждено Нижне-Волжское бассейновое водное управление. Однако эффективность его деятельности автор оценивает как низкую, полагая, что отношения сторон в изучаемой сфере должны иметь преимущественно экологическую направленность264. С данными тезисами мы считаем необходимым согласиться. Гораздо меньший интерес у отечественных исследователей вызывало гуманитарное измерение российско-казахских отношений. Среди основных работ в данной области, отметим статью И. С. Савина и кандидатскую диссертацию М.-Н. Л. Вагнер. Социолог И. С. Савин изучает «проблему русскоязычного населения» в Казахстане в конце 2000-х гг. Он утверждает, что положение наших соотечественников в республике оставалось бедственным: они превратились в национальное меньшинство, все руководящие посты перешли к этническим казахам, сфера применения русского языка неизменно сокращалась, на местном уровне участились случаи проявления казахского национализма. По мнению эксперта, руководство Казахстана продолжало проводить политику дерусификации, не желая создавать в стране многоосновную «казахстанскую нацию»265. Данные тезисы представляются нам дискуссионными. С одной стороны, автор выполнил поставленную перед ним задачу и довольно четко перечислил те сложности, с которыми сталкивается русское население современного Казахстана. С другой стороны, он не желает видеть в данной республике суверенное государство, в котором роль титульной нации принадлежит казахам; в результате он несколько сгущает краски и утрирует негативные моменты, присутствующие в жизни наших соотечественников. М.-Н. Л. Вагнер изучает взаимодействие России и Казахстана в сфере образования и науки. Основное внимание она уделяет проблеме модернизации высшего образования в двух странах, видя в этом непременное условие их интеграции и создания ими общего образовательного пространства. Главным приоритетом сторон в изучаемой области автор называет формирование предпосылок для их последующего вхождения в европейское образовательное и научное пространство266. На наш взгляд, представленные тезисы не отличаются оригинальностью, при этом автора можно обвинить в необъективности суждений: масштабные задачи российско-казахского сотрудничества в изучаемой сфере она сводит к вестернизации высшего образования двух стран, что свидетельствует о ее упрощенном восприятии соответствующих вопросов. В 2000-2010-е гг. основательный интерес к российско-казахским отношениям стали проявлять зарубежные авторы. Общие тенденции двустороннего сотрудничества выявляют казахские эксперты О. А. Курамысов, М. Т. Лаумулин, А. М. Саражанов, Д. А. Сатпаев, Ф. Т. Ку- кеева, М. Е. Шайхутдинов, А. Н. Жолдасбекова. Докторская диссертация историка О. А. Курамысова является первым в мировой практике комплексным трудом, в котором необходимость развития российско-казахских отношений обосновывается с позиций евразийства. Исследователь утверждает, что основу взаимодействия между нашими странами составляют их историческая общность, взаимосвязанность национальных экономик, близкое родство народов. Он отмечает, что с первых дней независимости российское направление внешней политики являлось важнейшим для Казахстана, а развитие всестороннего взаимодействия с Алма-Атой неизменно оставалось приоритетным для Москвы. В то же время, ученый не избегает упоминания основных проблем в российско-казахских отношениях; он полагает, что высокий уровень сотрудничества сторон не освобождает их от необходимости прилагать усилия к дальнейшему развитию интеграции267. Очевидно, что данное исследование является фундаментальным научным трудом, существенно обогатившим историографию внешней политики России в Центральной Азии. В статье М. Т. Лаумулина и кандидатской диссертации А. М. Саражанова изучается взаимодействие России и Казахстана в 1990-е гг. М. Т. Лаумулин отмечает, что данный период оставил определенный груз проблем в отношениях между нашими странами, которые начали решаться с приходом к власти В. В. Путина. По мнению автора, главным фактором союзнического взаимодействия Москвы и Астаны является общность их геополитических интересов, вытекающая из евразийского характера их развития268. Данные выводы представляются нам оригинальными и заслуживающими одобрения. Историк А. М. Саражанов, напротив, утверждает, что на протяжении всего рассматриваемого периода российско-казахские отношения были проникнуты духом дружбы и братства и не имели каких-либо проблем269. Подобные оценки представляются нам излишне оптимистичными. Политолог Д. А. Сатпаев полагает, что, наряду с Киргизией и Таджикистаном, Казахстан рассматривается Россией как плацдарм для закрепления ее позиций в Центральной Азии. В то же время он предупреждает, что Москве не следует рассчитывать на сохранение своего влияния в данном регионе, поскольку он более не желает связывать с ней свое будущее270. Представляется, что указанные тезисы свидетельствуют о неправильном понимании автором характера российско-казахских отношений. Несколько иные оценки двустороннего сотрудничества предлагает политолог Ф. Т. Кукеева. Она сосредотачивает внимание на изучении интересов Москвы в отношениях с Астаной. К их числу она относит: сохранение за Казахстаном на максимально долгую перспективу статуса главного союзника и стратегического партнера России на постсоветском пространстве; развитие совместных интеграционных проектов; обеспечение тесного экономического взаимодействия двух стран; создание энергетического союза; учреждение сельскохозяйственного картеля сторон; ограничение возможностей Казахстана проводить многовекторную внешнюю политику271. В отличие от Д. А. Сатпаева, Ф. Т. Кукеева верно определяет те сферы двустороннего сотрудничества, которые Москва считает приоритетными в своих отношениях с Астаной. В то же время, она повторяет его тезис о стремлении России ограничить самостоятельность Казахстана — в частности, в возможности выбора внешнеполитических партнеров; на наш взгляд, подобное замечание является ошибочным. Историк М. Е. Шайхутдинов рассуждает о принципах российско-казахского взаимодействия в предстоящие десятилетия. По его мнению, стороны должны оставаться надежными союзниками — их стратегический диалог является безальтернативным. Москве и Астане следует более четко координировать свои действия, обсуждать «неудобные» вопросы, уважать политические и экономические интересы друг друга, признавая, что они не могут быть полностью тождественными. Наконец, им следует разделять ответственность за положение дел на евразийском конти- ненте272. На наш взгляд, данные тезисы являются вполне логичными и довольно верно отражают природу российско-казахского сотрудничества. Политолог А. Н. Жолдасбекова выявляет механизмы взаимодействия России и Казахстана с целью сохранения существующего миропорядка. Отношения между нашими странами она квалифицирует как союзнические, а их главной целью видит укрепление позиций Астаны на мировой арене273. Подобный подход представляется нам узкоутилитарным и эгоистическим. В трудах казахских политологов Б. К. Касымовой, С. Е. Сахиева, А. С. Ши- либековой, М. Ш. Губайдуллиной, Б. Ж. Сомжурека, работах их американских коллег Р. Н. Мак-Дермотта и Д. Шлапентоха изучается взаимодействие Москвы и Астаны в сфере безопасности. В кандидатской диссертации Б. К. Касымовой содержатся рекомендации по дальнейшей оптимизации российско-казахского сотрудничества. Автор предлагает разработать Концепцию военно-политического взаимодействия двух государств, включающую описание целей, принципов и основных направлений их деятельности, определение угроз безопасности сторон, форм и методов их нейтрализации. Весьма актуальными задачами диссертантка видит обновление ранее подписанных документов, регулирующих российско-казахские отношения в военно-политической сфере, и создание системы непрерывного финансирования двустороннего взаимодействия274. Указанные предложения представляются нам рациональными и своевременными. С. Е. Сахиев выявляет угрозы безопасности России и Казахстана, анализирует нормативно-правовую базу их сотрудничества и приходит к заключению, что если в 1990-е гг. стороны делали акцент на обеспечении военных аспектов своей безопасности, то с начала 2000-х гг. он стали уделять основное внимание борьбе с терроризмом275. Также автор подчеркивает высокую степень взаимозависимости Москвы и Астаны в секуритарной сфере, полагая, что она является важнейшей основой их стратегического партнерства276. Вышеозначенные тезисы представляются нам объективными и заслуживающими одобрения. А. С. Шилибекова отмечает, что интересы России и Казахстана не всегда соответствуют друг другу и между ними периодически возникают разногласия. На этом основании она задается вопросом, действительно ли Москва и Астана являются теми военно-политическими союзниками, которыми они себя традиционно декларируют. По итогам проведенного исследования автор приходит к выводу, что в основе российско-казахских отношений лежат перманентные и глубинные факторы, тогда как противоречия сторон имеют преходящий и конъюнктурный характер. Соответственно, они не могут оказывать принципиального воздействия на природу российско-казахского сотрудничества, которая предполагает исключительно высокий и доверительный уровень партнерства между нашими странами277. Данные оценки представляются нам весьма интересными и предлагающими свежий взгляд на характер российско-казахского взаимодействия. М. Ш. Губайдуллина и Б. Ж. Сомжурек уделяют внимание правовому и техническому аспектам российско-казахского сотрудничества в сфере безопасности. Они соглашаются, что Казахстан традиционно играл роль ключевого партнера России в Центральной Азии, и с течением времени их союзническое взаимодействие имело тенденцию к постоянному укреплению. Авторы подчеркивают, что отношения между Москвой и Астаной строятся на принципах взаимного уважения и доверия, однако имеют асимметричный характер: если для Казахстана Россия является главным союзником, то для России Казахстан — лишь одним из множества партнеров278. На наш взгляд, приведенные тезисы являются вполне объективными; вместе с тем, они позволяют задуматься, не следует ли Москве уделять большее внимание развитию своих контактов с Астаной. В аналитическом докладе Р. Н. Мак-Дермотта изучаются политическая, правовая и техническая составляющие стратегического сотрудничества между Россией и Казахстаном. По мнению автора, Москва традиционно являлась единственным военным союзником Астаны, и в будущем данная тенденция не претерпит существенных изменений; любые попытки разрушить данный альянс автор характеризует как контрпродуктивные. При этом он подчеркивает, что Россия никогда не оказывала давления на своего южного соседа, и его долгосрочный выбор в пользу углубления взаимодействия с ней был совершенно свободным. В то же время, исследователь призывает не преувеличивать возможности российско-казахского сотрудничества в военно-политической сфере, поскольку Астана проводит самостоятельную внешнюю политику и стремится к диверсификации своих контактов, в том числе в области безопасности279. На наш взгляд, данные выводы являются достоверными и адекватно воспроизводят реальное состояние российско-казахских отношений. Д. Шлапентох, напротив, сомневается в способности России и Казахстана сохранить высокий уровень взаимодействия в долгосрочной перспективе. Он полагает, что главной причиной их конфликта станет принципиально разное видение проекта Евразийского союза: если Москва стремится создать объединение, в котором роль центра будет играть она, а остальные республики сформируют послушную ей периферию, то Астана настаивает на соблюдении принципа равноправия всех участников, при котором в новом союзе не будет ни «старших», ни «младших братьев». По мнению автора, проект, лоббируемый Россией, является нереализуемым, поскольку она уже давно не занимает лидирующих позиций на постсоветском пространстве. Ее амбиции вызывают у Казахстана раздражение, в результате чего с середины 2000-х гг. в отношениях между двумя государствами стали возникать заметные трения. Прежде всего, автор отмечает расхождение сторон в военно-политической сфере: Астана лишила Москву монополии в области космических исследований, поставила вопрос о досрочном возвращении под свою юрисдикцию космодрома «Байконур», резко расширила связи с НАТО, приступила к закупкам оружия нероссийского производства280. К сожалению, приходиться согласиться, что тревожные сигналы в российско-казахских отношениях, описанные Д. Шлапентохом, действительно, существуют. В данной связи его статья приобретает особую значимость, поскольку позволяет Москве оперативнее реагировать на происходящее и принимать меры к недопущению утраты своего влияния на Астану. В работах казахских экспертов: статьях историка К. И. Байзаковой, экономистов Е. С. Пермяковой, В. Ю. Додонова, Н. К. Нурлановой, аналитическом докладе А. М. Абсаметовой, кандидатских диссертациях Р. К. Рахимова и К. Н. Келимбетова — изучаются проблемы экономического сотрудничества Москвы и Астаны. К. И. Байзакова и Е. С. Пермякова выявляют особенности экономической интеграции двух стран и дают высокие оценки их работе по формированию Таможенного союза281. С ними соглашается В. Ю. Додонов, изучающий воздействие экономической депрессии 2008-2010 гг. на ситуацию в России и Казахстане и предлагающий сторонам расширить антикризисную деятельность в рамках ЕврАзЭС282. На наш взгляд, данные тезисы являются убедительными, с ними следует согласиться. Н. К. Нурланова определяет приоритетные задачи научно-технического сотрудничества Москвы и Астаны. К их числу она относит: создание совместных технопарков; учреждение российско-казахского координационного совета по научнотехническому сотрудничеству; формирование специализированных центров, способствующих эффективному взаимодействию сторон в области науки и образования. Указанные предложения представляются нам весьма актуальными и заслуживающими одобрения. А. М. Абсамбетова анализирует взаимодействие России и Казахстана в сфере атомной энергетики. Она отмечает, что необходимость интеграции ядерных комплексов двух государств обусловлена как экономическими, так и политическими соображениями. Начало сотрудничества сторон в данной области она относит к 1998 г., когда ими были заключены первые соответствующие договоренности. В целом, партнерство Москвы и Астаны автор считает успешным, но сожалеет, что не все их совместные инициативы получили должное развитие. Данные выводы также не вызывают у нас сомнений. Р. К. Рахимов и К. Н. Келимбетов изучают общие особенности российскоказахского сотрудничества в торгово-экономической сфере. Р. К. Рахимов отмечает, что после распада СССР Москва утратила монополию на казахском рынке, и Алма-Ата приступила к поиску альтернативных партнеров. В то же время, диверсификация ее внешнеэкономических связей не предполагала полного вытеснения России: напротив, руководство Казахстана стремилось сохранить с ней максимально высокий уровень партнерства. К середине 2000-х гг. Астана пришла к пониманию, что ее главными партнерами должны выступать Москва и Пекин, и развитие взаимодействия с ними стало для нее приоритетным283. К. Н. Келимбетов перечисляет основные направления российско-казахского сотрудничества и утверждает, что дальнейшее взаимодействие сторон в торгово-экономической сфере может эффективно осуществляться лишь на основе единого экономического пространства, гармонизации реформ и модернизации экономик двух стран284. На наш взгляд, выводы Р. К. Рахимова и К. Н. Келимбетова не отличаются особой оригинальностью. Главная заслуга авторов состоит в том, что им удалось обобщить опыт российско-казахского сотрудничества в изучаемой области. В статьях казахских политологов М. Б. Касымбекова, Ж. Зардыхана, А. Би- сеновой, филолога О. Б. Алтынбековой, а также в работе их индийского коллеги М. Джа изучаются вопросы, связанные с положением русскоязычного населения и русского языка в Республике Казахстан. М. Б. Касымбеков и О. Б. Алтынбекова отмечают, что в 1990-2000-е гг. русский язык имел в Казахстане статус, лишь немногим уступавший казахскому. Однако с течением времени в стране произошло изменение этнополитической ситуации: численность ее русского населения стала уменьшаться, а доля казахов — активно расти. На этом фоне в русской среде обозначилась тенденция к старению, тогда как средний возраст казахов по-прежнему не превышал 30 лет. Это существенным образом отразилось на лингвистической ситуации в республике: если в начале 1990-х гг. почти все граждане Казахстана говорили по-русски, то к середине 2000-х гг. родным для большинства из них стал казахский язык, в результате чего русский язык стал сдавать позиции даже в тех областях, где ранее его положение считалось незыблемым — например, в сфере образования и науки. Подобная тенденция, по мнению авторов, сохранится и в будущем, и ее изменение представляется маловероятным285. Ж. Зардыхан и А. Бисенова, напротив, утверждают, что в середине 1990-х гг. руководство Казахстана отказалось от политики этнократизации и взяло курс на формирование в республике полиэтнической нации, для которой характерным будет явление билингвизма. В данной связи они прогнозируют, что русский язык в стране сохранит свой высокий статус и неизменно будет выступать главным средством межнационального общения286. На наш взгляд, из двух представленных точек зрения более объективной является позиция М. Б. Касымбекова и О. Б. Алтынбековой. В отличие от большинства своих коллег, они не скрывают, что в современном Казахстане продолжается процесс дерусификации, но подчеркивают, что он вызван естественными причинами, а не политическими факторами. Более четкий анализ «проблемы русскоязычного населения» в Казахстане приводится в статье М. Джа. Автор утверждает, что после провозглашения независимости республики ее русские граждане обрели статус национального меньшинства; им было привито чувство «гостей на казахской земле», «чужеродного элемента», их самочувствие стало стремительно ухудшаться. По мнению исследователя, политика этнократизации проводилась в Казахстане в крайне жесткой форме: руководство республики даже приняло решение о переносе столицы из связанной с советским прошлым Алма-Аты в Астану, воспринимаемую им как чисто казахский город. При этом М. Джа подчеркивает, что в юридическом плане ущемления прав русских граждан в Казахстане не происходит, однако приоритет в данной республике имеют неформальные правила и связи, не выходящие за рамки казахской этнической среды и не позволяющие проникнуть в нее «инородцам»287. На наш взгляд, представленные отличаются несомненной оригинальностью и высокой степенью объективности. В рассматриваемый период заметно расширился круг исследований по проблемам российско-киргизского сотрудничества. Среди основных трудов отечественных авторов по указанной тематике, отметим следующие. В докторской диссертации видного дипломата, посла России в Киргизии Г. А. Рудова и в статье историка Е. Ионовой выявляются общие особенности российско-киргизских отношений. Г. А. Рудов определяет тенденции двустороннего сотрудничества в 1990-е гг. Он делает ряд удачных выводов, с которыми мы считаем необходимым согласиться. Автор отмечает, что развитие всестороннего взаимодействия с Москвой традиционно являлось одним из главных приоритетов Бишкека. С момента установления дипломатических отношений, сотрудничество между нашими странами приобрело высокий уровень взаимопонимания и делового партнерства. Его основу неизменно составлял политический диалог, тогда как экономические связи сторон не получили должного развития и требовали выработки более эффективных механизмов взаимодействия. Приоритетными задачами российской дипломатии в отношении Киргизии автор считает: обеспечение безопасности республики; поддержание стабильности на ее южных границах; повышение эффективности экономических связей; обеспечение законных интересов русскоязычного населения страны. В то же время, некоторые тезисы исследователя представляются нам дискуссионными. Например, он утверждает, что Москва и Бишкек имеют огромный потенциал для дальнейшего углубления сотрудничества; их взаимодействие должно развиваться на основе широкой интеграции в различных областях; развитие стратегического партнерства имеет для обеих сторон приоритетный характер; сотрудничество между нашими странами будет развиваться на основе многовековой дружбы между их народами288. Очевидно, что Г. А. Рудов существенно преувеличивает роль Киргизии во внешней политике России, стремясь представить их отношения как равноправные и симметричные, хотя в действительности они таковыми не являются. Однако данное замечание не снижает благоприятного впечатления от его работы. Е. Ионова анализирует отношения Москвы и Бишкека после «Народной революции» в Киргизии 2010 г. Она отмечает, что с приходом к власти Временного правительства республике потребовалась экстренная помощь, что и определило особенности ее дипломатии на переходный период. В подобных обстоятельствах ее главным союзником выступила Россия, предпринявшая ряд конкретных шагов по сохранению стабильности в Киргизии и недопущению ее раскола на конфликтующие регионы. Данные меры автор оценивает как высокоэффективные, в доказательство чего приводит факт «выживания» Киргизии в ее прежних границах289. На наш взгляд, приведенные тезисы являются вполне корректными и очень четко отражают специфику двустороннего сотрудничества в 2010-2011 гг. В. А. Пак и С. Пчелкин изучают особенности российско-киргизских отношений в торгово-экономической сфере. В диссертации В. А. Пака основное внимание уделяется взаимодействию Москвы и Бишкека в 1990-е гг. Автор отмечает, что в это время на постсоветском пространстве было трудно найти страну, с которой весь комплекс отношений России складывался бы благоприятнее, чем с Киргизией. Стороны развивались по схожим моделям политической и экономической трансформации, создали необходимую правовую базу для углубления экономического и научно-технического сотрудничества. Россия стала принимающим государством для преобладающей части киргизских мигрантов. Вместе с тем, исследователь выявляет ряд серьезных проблем в двусторонних отношениях. Так, уровень развития экономического сотрудничества между нашими странами он считает недостаточным для выполнения роли фундамента их стратегического партнерства. Торговый баланс сторон в 1990-е гг. имел сильный перекос в сторону России, при этом Москва отказывалась вкладывать в экономику Киргизии необходимые ей инвестиции. Бишкек начал переориентацию своих торгово-экономических связей на внешних партнеров, что, по мнению автора, создало угрозу его постепенного ухода из сферы влияния России290. Представляется, что перечисленные выводы являются достоверными и заслуживающими одобрения; исключение составляет тезис о том, что в основе союзнического взаимодействия Москвы и Бишкека должны лежать их экономические связи. С. Пчелкин изучает проблемы экономического сотрудничества между нашими странами в 2000-е гг. Он делает акцент на политической нестабильности в Кыргызстане и отсталости его хозяйства, что не позволяет России наладить с ним эффективное взаимодействие. В то же время, автор предупреждает, что пассивность Москвы в отношении Киргизии приведет к ослаблению ее влияния на данную республику и вытеснению ее компаний с местных рынков291. На наш взгляд, указанные тезисы соответствуют действительности, с ними следует согласиться. В диссертации политолога А. Р. Муксиновой анализируется взаимодействие Москвы и Бишкека по регулированию миграционных процессов. Автор отмечает, что для 1991-1994 гг. был характерен массовый отток из Кыргызстана русскоязычного населения, а с 1995 г. большую часть мигрантов стали составлять рабочие-киргизы. При этом автор подчеркивает, что, вопреки оптимистичным заявлениям руководства республики, исход из Киргизии русских граждан полностью не прекратился и имел место до середины 2000-х гг. К числу причин, вынуждающих их покидать страну, исследователь относит неблагоприятную социально-экономическую ситуацию, процветание в республике трайбализма и коррупции, отсутствие у нетитульного населения доступа к руководящим должностям. В заключении диссертантка приходит к выводу, что миграционное поведение российских соотечественников напрямую зависит от характера российско-киргизских отношений: чем большие противоречия возникают между нашими странами, тем активнее русское население стремится уехать из Киргизии292. Очевидно, что А. Р. Муксинова полностью разобралась в изучаемых вопросах, и ее замечания не вызывают у нас сомнений. Еще больший интерес к российско-киргизским отношениям демонстрировали в рассматриваемый период зарубежные авторы. В работах киргизских исследователей В. С. Власова и Э. Усубалиева, статьях их чешского коллеги С. Хорака, американских исследователей С. Блэнка и Р. Вейца выявляются общие особенности двустороннего сотрудничества. В кандидатской диссертации политолога В. С. Власова предлагаются довольно высокие оценки взаимодействия Москвы и Бишкека. Автор разрабатывает своеобразную периодизацию развития двусторонних отношений: 1992-1995 гг. он характеризует как «этап сотрудничества» между Россией и Киргизией, 1996-1999 гг. — «этап содружества», 2003-2012 гг. — «этап стратегического партнерства» между нашими странами. При этом он упускает из виду период с 2000 по 2002 гг., когда Москва и Бишкек переходили на новые принципы взаимодействия, и не поясняет, в чем состоят юридические различия между «сотрудничеством», «содружеством» и «стратегическим партнерством» сторон как разными стадиями эволюции их отношений. По мнению эксперта, в 2012 г. российско-киргизское сотрудничество должно было вступить в новую фазу — «этап союзничества», связанный с включением Бишкека в Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана293. Как предложенная автором хронология, так и его попытки связать союзнический статус российско-киргизских отношений с вхождением Кыргызстана в Таможенный союз представляются нам весьма дискуссионными. Аналитик Э. Е. Усубалиев критикует политику Москвы в отношении Бишкека. Он обвиняет Россию в стремлении унизить Киргизию, неспособности воспринимать ее в качестве равного партнера, нежелании учитывать ее внутренние проблемы. В данной связи он призывает Бишкек отказаться от ориентации на развитие сотрудничества с Москвой. Министерству иностранных дел Кыргызстана он предлагает вывести республику из состава ОДКБ, не уделять внимания интеграционным процессам в рамках ЕврАзЭС, закрыть военные базы России на территории Киргизии, прекратить воспринимать Москву как союзника и продолжить диверсификацию своей внешней политики294. На наш взгляд, перечисленные тезисы имеют необъективный и конфронтационный характер. Они свидетельствуют о том, что автор испытывает неприязнь к России и не признает за ней права отказаться от дотирования киргизской экономики на принципах, утвердившихся в 1990-е гг. При этом очевидно, что реализация предложенных им мер обернется для Киргизии катастрофой, поскольку, несмотря на все сложности в отношениях между нашими странами, Москва традиционно является единственным реальным союзником Бишкека. Политолог С. Хорак полагает, что на протяжении 1990-2000-х гг. России удавалось удерживать Киргизию в орбите своего влияния, поскольку этому способствовали исторический, политический, военный, экономический и психологический факторы. Внешнеполитический курс Бишкека в отношении Москвы автор называет весьма лояльным. Вместе с тем, он предупреждает, что России следует уделять взаимодействию с Киргизией большее внимание, в противном случае на ее место придут другие «глобальные державы» — США и Китай295. Данные оценки представляются нам взвешенными и логичными. С. Блэнк и Р. Вейц изучают взаимодействие между Москвой и Бишкеком в контексте «Народной революции» в Киргизии. С. Блэнк заявляет, что революция 2010 г. была срежиссирована Россией: она перестала выполнять свои обязательства по финансированию киргизской экономики, заморозила инвестиции в энергетику республики, развязала кампанию по дискредитации режима К. С. Бакиева в своих средствах массовой информации, через институты ЕврАзЭС и ОДКБ стала ограничивать внешние связи Бишкека, наладила контакты с киргизской оппозицией. В результате к власти в республике пришло правительство, придерживающееся радикально пророссийских взглядов и способное, по мнению автора, свернуть диалог с США, отказавшись от принципа многовектор- ности в своей дипломатии296. На наш взгляд, выводы С. Блэнка являются недостоверными, а его тезис о пророссийской ориентации правительства Р. И. Отумбаевой и вовсе не соответствует действительности. Политолог Р. Вейц задается вопросом, почему Москва не оказала помощи Бишкеку в пресечении антиузбекских погромов в Ошской области, случившихся летом 2010 г. По итогам проведенного исследования он приходит к выводу, что в действительности она не имела на это полномочий: межнациональный конфликт в Киргизии являлся внутренним делом данной республики, а, следовательно, не подпадал под юрисдикцию ОДКБ; его урегулирование могло быть передано ОБСЕ, председательство в которой в то время осуществлял Казахстан, но последний предпочел не вмешиваться в происходящее. По мнению автора, поведение России было воспринято многими странами как проявление слабости и безынициативности, хотя на самом деле она не желала повторения событий августа 2008 г., когда ввод ее войск на территорию Грузии вызвал в ее адрес массовые обвинения в агрессии297. Данные доводы представляются нам вполне убедительными. В статьях американских экспертов У. Д. О’Мэлли и Р. Н. Мак-Дермотта анализируются вопросы военно-политического сотрудничества между Россией и Киргизией. Авторы полагают, что Бишкек является важным стратегическим партнером Москвы в Центральной Азии и союзником, которого она использует для сдерживания экспансии США на постсоветском пространстве. По мнению исследователей, ключевым моментом в двусторонних отношениях стало открытие Россией авиабазы в Канте. При этом они полагают, что заинтересованность в пребывании российских войск на своей территории проявлял в первую очередь Бишкек, стремившийся заручиться у Москвы дополнительными гарантиями своей безопасности в условиях, когда главный союзник Вашингтона по антиталибской коалиции, Ташкент, усилил на него политическое давление. Соответственно, эксперты отрицают тезис о том, что в начале 2000-х гг. Россия обратилась к политике империализма в Центральной Азии и стала принуждать страны региона к возвращению в свою сферу влияния298. Подобный подход вызывает у нас полное понимание. В статьях киргизских исследователей Л. Ю. Немешиной и Л. Л. Хоперской изучаются вопросы, связанные с положением русскоязычного населения и русского языка в Киргизской Республике. Историк Н. И. Неметчина, обращается к истокам формирования русской диаспоры на территории Киргизии. Она констатирует, что данный процесс начался еще в XIX в., а в 1950-е гг. здесь отмечался самый активный приток русского населения во всей Средней Азии. Массовый отъезд русскоязычных граждан из республики в конце 1980-х — начале 1990-х гг. автор считает вполне естественным, делая акцент на том, что он был обусловлен преимущественно экономическими факторами. Отличительной чертой представленной статьи является исключительная толерантность исследователя к национальной политике, проводимой в Киргизии в первые годы независимости. В частности, она не упоминает о мерах по этнократизации республики, не критикует руководство и основные политические силы страны за нагнетание антирусских настроений. Напротив, она отмечает, что с 1998 г. русскоязычное население стало возвращаться в республику299. Очевидно, что подход Н. И. Немешиной является нон-конфронтационным и политически корректным, что чрезвычайно важно в контексте сохранения в Киргизии сложной этнополитической ситуации. Однако автор, на наш взгляд, проявляет излишнюю терпимость, что негативно отражается на качестве полученных ею результатов. Политолог Л. Л. Хоперская, напротив, утверждает, что руководство Кыргызстана постоянно нарушает права русскоязычных граждан, и особенно четко данная тенденция проявляется в лингвистической среде. По мнению автора, русский язык целенаправленно вытесняется из всех сфер жизни страны и его официальный статус не соблюдается на практике. Подобная ситуация вызывает у исследователя чувство глубокого сожаления, однако ее изменение в обозримом будущем представляется Л. Л. Хоперской маловероятным300. Данные замечания мы считаем справедливыми, с ними следует полностью согласиться. Не меньшее распространение в современной историографии получили работы, посвященные различным аспектам российско-таджикских отношений. Среди трудов отечественных авторов по данной тематике, укажем следующие. В статьях Д. А. Файзуллаева и В. А. Шорохова выявляются общие особенности двустороннего сотрудничества в начале ХХ! в. Оба автора отмечают, что спектр взаимодействия Москвы и Душанбе остался чрезвычайно узким и ограничивался двумя областями: углублением военно-политических связей и реализацией совместных проектов в сфере гидроэнергетики. Это способствовало активному сокращению российского влияния на Таджикистан, что вызывает у исследователей чувство тре- воги301. В статьях А. М. Калашникова и Н. Н. Нуралиева, кандидатской диссертации Г. В. Коваленко изучается взаимодействие России и Таджикистана в торгово-экономической сфере. Историк А. М. Калашников и политолог Г. В. Коваленко уделяют внимание энергетическому измерению двусторонних отношений. По мнению А. М. Калашникова, во второй половине 2000-х гг. конструктивный диалог между нашими странами уступил место кризису, возникшему исключительно по вине Душанбе. Автор утверждает, что поддержание на высоком уровне контактов с Россией является жизненно важным для Таджикистана, и предупреждает, что при сохранении существующих тенденций экономику республики ожидает неминуемый коллапс302. На наш взгляд, подобные опасения являются сильно преувеличенными, они не получили подтверждения на практике. Г. В. Коваленко считает, что энергетический фактор играет главную роль в реализации национальных интересов Таджикистана и определяет особенности его взаимодействия со всеми внешнеполитическими партнерами, включая Россию. По мнению автора, в сотрудничестве Москвы и Душанбе задействованы все основные отрасли энергетики: нефтяная, газовая и угольная промышленность, тепловая, водная и атомная энергетика. Наиболее тревожным симптомом в двусторонних отношениях диссертант считает неспособность России систематически реализовывать инвестиционные проекты на территории Таджикистана, что вызвано несогласованностью его энергетической политики с интересами соседних государств303. Данные тезисы представляются нам объективными, с ними следует согласиться. Социолог Н. Н. Нуралиев изучает проблемы, связанные с трудовой миграцией из Таджикистана в Россию. Среди сложностей, возникающих в данной сфере, он выделяет: недостаточное развитие соответствующей правовой базы в самой России и в ее отношениях с Таджикистаном; неспособность Москвы контролировать нелегальную иммиграцию; высокий уровень преступности среди мигрантов; большую смертность среди таджикских работников. Для решения вышеозначенных про- блем, автор призывает руководство нашей страны разработать комплексную долгосрочную программу, регулирующую привлечение таджикских трудовых мигрантов на отечественный рынок304. Выводы Н. Н. Нуралиева представляются нам достоверными, а его рекомендации — актуальными и заслуживающими внимания. Значительный интерес к российско-таджикским отношениям в рассматриваемый период проявляли зарубежные авторы. Таджикские исследователи У. А. Бободжанова, Г. Р. Мирзоев и А. Содыков, их американский коллега С. Блэнк выявляют общие особенности двустороннего взаимодействия. Кандидатская диссертация историка У. А. Бободжановой является первой в мировой практике научной работой, содержащей комплексный анализ российскотаджикских отношений в 1990-е гг. По итогам проведенного исследования автор делает ряд удачных и обоснованных выводов. Она отмечает, что на протяжении всего десятилетия отношения между Россией и Таджикистаном развивались в позитивном ключе, что выгодно отличало их от взаимодействия многих иных постсоветских республик. Развитие всесторонних связей с Москвой автор называет безусловным приоритетом внешней политики Душанбе. Договорно-правовая база двусторонних отношений оценивается ею как богатая и разнообразная. Высокие результаты, достигнутые нашими странами к концу 1990-х гг., диссертантка связывает с их постоянной работой по углублению двустороннего сотрудничества. Главными направлениями взаимодействия сторон она называет политическое и военно-техническое сотрудничество, тогда как торгово-экономические и гуманитарные связи между Москвой и Душанбе начали развиваться лишь по окончании гражданской войны в Таджикистане. Среди спорных тезисов У. А. Бободжановой, следует отметить положения о том, что российско-таджикские отношения имели взаимовыгодный характер, а союзническое взаимодействие сторон могло лечь в основу развития интеграционных процессов в Центральной Азии305. В диссертации Командующего Президентской гвардией Республики Таджикистан, генерал-лейтенанта Г. Р. Мирзоева выявляется роль России в процессе национального примирения в Таджикистане в 1990-е гг. Автор воссоздает ход гражданской войны в республике и подчеркивает, что на всем протяжении конфликта Москва оставалась неизменным союзником Душанбе, внесшим неоценимый вклад в восстановление мира и гражданского согласия в Таджикистане. Двусторонние отношения указанного периода он характеризует как лишенные серьезных проблем и проникнутые духом дружбы и братства306. На наш взгляд, представленные оценки являются вполне реалистичными и свидетельствуют об особом отношении таджикского руководства к России в изучаемый период. Совершенно иным настроением проникнута статья А. Содыкова, изучающего особенности двустороннего взаимодействия в конце 2000-х гг. Автор отмечает, что сохранению высокого уровня партнерства между Москвой и Душанбе традиционно способствовала общность их интересов в сфере безопасности. Однако состояние их экономического сотрудничества исследователь считает неудовлетворительным: стойкое нежелание России оказывать Таджикистану помощь в решении его насущных проблем вынудило республику обратиться к поиску альтернативных партнеров. В результате место Москвы на таджикском рынке стал занимать Пекин, что приведет, по мнению автора, к утрате Россией своих позиций в Таджикистане307. К сожалению, выводы А. Содыкова представляются нам близкими к действительности; при этом несомненной заслугой исследователя является способность донести до широкой общественности точку зрения на указанные проблемы, принятую в Таджикистане. В очередной статье С. Блэнка, напротив, отмечается, что в 2000-е гг. влияние России на Таджикистан резко возросло. Чтобы усилить свое присутствие в данной республике, Москва потребовала у нее погасить задолженность по ранее предоставленным кредитам, одновременно вложив в ее экономику крупные инвестиции. Подобные действия автор трактует как стремление России поработить Таджикистан, лишив его «остатков независимости»308. Приведенные тезисы представляется нам некорректными и грубо искажающими действительность; они свидетельствуют о том, что эксперт продолжает применять в адрес России стереотипы времен Холодной войны. Британский политолог Х. Пеймани говорит об активизации военно-политического сотрудничества Москвы и Душанбе в начале — середине 2000-х гг. Г лавной целью российской дипломатии в Таджикистане он видит сдерживание экспансии США и НАТО. Важным шагом в данном направлении автор называет открытие российской военной базы в Таджикистане в октябре 2004 г.309. На наш взгляд, приведенные тезисы являются достоверными лишь отчасти. Во-первых, расширение российского военного присутствия в Центральной Азии имело стратегический, а не конъюнктурный характер, то есть было обусловлено не только экспансией США, но и многими иными обстоятельствами. Во-вторых, 201-я российская мотострелковая дивизия, на основе которой впоследствии была сформирована военная база, присутствовала на территории Таджикистана с 1989 г., поэтому повышение ее юридического статуса имело в большей степени формальный характер. В диссертации таджикского исследователя С. А. Курбонова выявляются особенности взаимодействия Москвы и Душанбе в торгово-экономической сфере. Автор отмечает, что не протяжение 1990-2000-х гг. Россия оставалась главным экономическим партнером Таджикистана и их отношения имели стратегический характер. Москва являлась крупнейшим зарубежным инвестором Душанбе, главным импортером производимых им товаров и потребителем его рабочей силы. В то же время, автор констатирует, что объем товарооборота между нашими странами оставался низким, его структура имела невыгодный для Таджикистана характер, а торговый баланс был резко смещен в сторону России310. Указанные выводы представляются нам вполне корректными. Несомненным достоинством работы С. А. Курбонова также является то, что, в отличие от многих своих соотечественников, он адекватно оценивает роль Таджикистана во внешней политике России и не стремится к ее преувеличению. В статьях таджикских авторов Р. У. Ульмасова, С. К. Олимовой и М. А. Оли- мова изучается проблема трудовой миграции из Таджикистана в Россию. Историк Р. У. Ульмасов полагает, что руководству Таджикистана следует всячески поощрять отток своих граждан на заработки в Россию. Среди позитивных последствий данного процесса он видит: материальную выгоду, достигающую весьма внушительных размеров в сравнении с объемом бюджета республики; повышение образовательного уровня таджикских граждан; модернизацию их сознания через погружение в культурную среду страны, находящейся на более высоком уровне развития, чем Таджикистан; создание условий для последующего формирования в России влиятельной таджикской диаспоры по примеру азербайджанцев или армян. Последнее, по мнению автора, должно стать главной стратегической задачей Душанбе, выполнение которой будет способствовать усилению его позиций на региональной арене311. Все вышеозначенные тезисы, кроме последнего, представляются нам вполне объективными; что касается перспектив формирования в России влиятельной таджикской диаспоры, то на сегодняшний день они выглядят довольно смутными. Политологи С. К. Олимова и М. А. Олимов с сожалением отмечают, что мировой экономический кризис 2008-2010 гг. оказал резко негативное воздействие на судьбу таджикских мигрантов, работавших в России. Часть из них были вынуждены вернуться на родину, в результате чего объем денежных средств, переводимых ими в Таджикистан, уменьшился более чем на треть. Работники, оставшиеся в России, столкнулись с сокращением размеров заработной платы, ухудшением отношения к ним со стороны местного населения и сотрудников правоохранительных органов. Тем не менее, по мнению авторов, Таджикистан сумел пережить последствия кризиса, что продемонстрировало некоторое уменьшение степени его зависимости от России312. С данными соображениями мы также считаем необходимым согласиться. Таджикские исследователи Р. Х. Мирзоев, В. В. Дубовицкий и И. Дубовиц- кая и их турецкий коллега С. Экер изучают вопросы, связанные с положением русскоязычного населения и русского языка в Республике Таджикистан. В диссертации политолога Р. Х. Мирзоева отмечается, что большинство русскоязычных граждан покинули республику накануне и в ходе гражданской войны в Таджикистане. В то же время, причины их эмиграции не были урегулированы до середины 2000-х гг., поэтому автор прогнозирует, что высокий миграционный настрой русского населения страны сохранится и в будущем. Также он приходит к выводу, что миграционное поведение россиян напрямую зависело от характера российско-таджикского сотрудничества: чем более серьезные противоречия возникали между нашими странами, тем активнее русские стремились покинуть Таджикистан и вернуться на историческую родину313. Примечательно, что, в отличие от большинства своих коллег, Р. Х. Мирзоев не просто признает наличие в республике «проблемы русскоязычного населения», но и дает ей весьма объективные оценки. Историк В. В. Дубовицкий говорит о формировании русской диаспоры на территории Таджикистана, отмечая, что данный процесс продолжался с 1860-х по 1970-е гг. С началом Перестройки русскоязычное население стало покидать республику, и к началу ХХ! в. его численность составляла уже менее 10% от максимальной. Процесс дерусификации Таджикистана исследователь характеризует как национальную трагедию страны, обернувшуюся для нее тяжелейшими политическими и социально-экономическими последствиями. Несомненный интерес представляет авторский анализ деятельности русских организаций на территории Таджикистана с момента создания в 1989 г. казачьей общины «Амударьинская линия» до учреждения в 2004 г. «Совета российских соотечественников Таджикистана»314. На наш взгляд, статья В. В. Дубовицкого отличается несомненной оригинальностью и высокой степенью научной новизны. Со своим коллегой соглашается журналистка И. М. Дубовицкая. Она утверждает, что, несмотря на официальные заявления властей, в Таджикистане неизменно проводилась политика, направленная на вытеснение русского языка из всех сфер жизни общества. Уровень владения русским языком в республике катастрофически снизился: фактически, он превратился в язык-пиджин, подобный английскому и французскому языкам в бывших африканских колониях. Автор отмечает, что, хотя подобная политика была направлена на защиту интересов титульной нации, в действительности она оказала таджикскому народу плохую службу, так как лишила более миллиона таджикских мигрантов, работающих в России, возможности адаптироваться к ее лингвистической среде315. Данные тезисы не вызывают у нас возражений. Очень взвешенные оценки положения русского языка в современном Таджикистане предлагает социолог С. Экер. Он отмечает, что процесс дерусификации республики и ее возвращения к иранским корням был продиктован всем ходом ее исторического развития, однако осуществлялся постепенно, чтобы это не вызвало ухудшения ее отношений с Россией и не спровоцировало всплеска межнациональной напряженности в стране. Автор считает, что в настоящее время русский язык сохраняет в Таджикистане важные позиции в области науки и искусства. Однако он констатирует, что по мере ослабления российского влияния на Душанбе, на его место стали заступать английский, персидский и даже турецкий языки, причем данная тенденция оказалась весьма устойчивой316. К сожалению, приходится признать, что выводы С. Экера являются убедительными и довольно точно отражают ситуацию в суверенном Таджикистане. Иранский историк Ф. Атаи изучает влияние советской культурной политики на эволюцию таджикской национальной культуры. Он утверждает, что, за исключением вопросов религии, данное воздействие было преимущественно положительным: таджикская культура получила мощный импульс к дальнейшему развитию и модернизации, но не лишились своих национальных корней. По мнению автора, распад СССР и гражданская война в Таджикистане привели к упадку таджикской культуры и стали для нее тяжелейшим испытанием. При этом постсоветская Россия продолжила оказывать активное содействие ее прогрессивному развитию317. На наш взгляд, данные тезисы являются вполне достоверными, с ними следует согласиться. В рассматриваемый период большой интерес у международного экспертного сообщества по-прежнему вызывали вопросы российско-узбекского сотрудничества. Среди основных трудов отечественных авторов по указанной тематике, отметим статьи Г. Ю. Ситнянского, Д. А. Файзуллаева и Е. Ф. Троицкого, выявляющие общие особенности двусторонних отношений. Г. Ю. Ситнянский полагает, что Узбекистан важен России как сильное и стабильное государство, способное сдерживать на удалении от ее границ угрозы, исходящие с Юга. Вместе с тем, он сомневается в возможности установления стратегического партнерства между Москвой и Ташкентом, поскольку узбекское руководство проводит великодержавную внешнюю политику, вызывающую у Москвы серьезные опасения318. Данные тезисы представляются нам оригинальными, но весьма дискуссионными. Д. А. Файзуллаев утверждает, что в годы президентства Б. Н. Ельцина Россия воспринимала Узбекистан как союзную республику, что не позволяло их отношениям развиваться в духе конструктивизма. Ситуация изменилась с приходом к власти В. В. Путина: Москва и Ташкент начали строить взаимодействие на принципах равноправия и взаимоуважения, что немедленно привело к активизации их политического диалога и углублению торгово-экономических связей319. На наш взгляд, приведенная точка зрения является объективной, с ней необходимо согласиться. Историк Е. Ф. Троицкий изучает динамику развития российско-узбекского сотрудничества в 2000-е гг. Он утверждает, что всего за несколько лет Москва и Ташкент прошли путь от взаимного отторжения до заключения военно-политического союза и последующего охлаждения двусторонних отношений. Главной причиной подобных изменений автор видит фундаментальные основы узбекской дипломатии: стремясь занять лидирующие позиции в Центральной Азии, Ташкент пытается заручиться поддержкой ведущих мировых держав — России и США — и в то же время сохранить имидж независимого игрока на мировой арене. В результате он не может позволить себе ни активного сближения с одним из ключевых внешнеполитических партнеров, ни полного прекращения контактов с ним. Как только в его отношениях с Москвой или Вашингтоном назревает кризис, он незамедлительно предпринимает шаги к их нормализации; напротив, в случае «чрезмерного» сближения с одним из партнеров, он начинает искусственно сдерживать темпы развития сотрудничества с данным государством и активизирует взаимодействие с его конку- рентом320. Подобный подход представляется нам чрезвычайно интересным и заслуживающим внимания. Более разнообразные исследования по проблемам российско-узбекского сотрудничества в 2000-2010-е гг. проводили зарубежные авторы. В статьях узбекских экспертов Е. В. Абдуллаева, Ф. Ф. Толипова и Н. С. Зия- дуллаева выявляются общие особенности взаимодействия Москвы и Ташкента. Политологи Е. В. Абдуллаев и Ф. Ф. Толипов утверждают, что российскоузбекские отношения обладают заметной асимметричностью, что порождает соблазн интерпретировать внешнеполитический курс Ташкента как подстраивание под те или иные инициативы Москвы. Но данный тезис, по мнению авторов, является ошибочным, поскольку при реализации своей дипломатии Узбекистан учитывает множество факторов (свой внутриполитический контекст, отношения с США и НАТО, государствами Центральной Азии, проблемы безопасности в регионе). Исследователи соглашаются, что российско-узбекские отношения можно квалифицировать как «устойчивое неравновесие»: стороны никогда не сближаются друг с другом до уровня реального союза и не идут на полный разрыв связей, причем характер их взаимодействия зависит от внутренней и международной конъюнктуры321. Данные выводы представляются нам адекватными, с ними следует согласиться. Экономист Н. С. Зиядуллаев, напротив, дает чрезвычайно оптимистичные оценки российско-узбекского сотрудничества, особенно его состояния в 2000-е гг. Среди основных шагов на пути сближения двух государств автор называет заключение ими договоров о стратегическом партнерстве и союзническом взаимодействии, вступление Узбекистана в ЕврАзЭС и ОДКБ. Высокоэффективным он видит сотрудничество сторон в рамках СНГ322. Очевидно, что Н. С. Зиядуллаев идеализирует ситуацию и неоправданно преувеличивает масштабы партнерства между Москвой и Ташкентом. В статьях Ф. Ф. Толипова, испанского политического деятеля В. Алехандро Санчеса и ирландского политолога М. Фумагалли рассматриваются вопросы военнополитического сотрудничества между Россией и Узбекистаном. Ф. Ф. Толипов полагает, что стремительный переход сторон к уровню стратегического партнерства, а затем и союзнического взаимодействия не отражал изменения природы их отношений и не привел к расширению их контактов в военнополитической сфере. По мнению автора, российско-узбекский альянс имел временный и антизападный характер, а его главной задачей являлось обеспечение безопасности Ташкента в условиях его конфронтации с Вашингтоном323. Вместе с тем, эксперт утверждает, что вступление Узбекистана в ОДКБ было важным как для него самого, так и для данной организации, а его последующее решение о выходе из нее оказалось недальновидным, поскольку отныне безопасность Ташкента не будет полностью гарантирована. На этом фоне автор критикует руководство республики за постоянную смену внешнеполитических ориентиров, полагая, что в современных условиях подобная тактика себя не оправдывает324. Вышеозначенные выводы представляются нам весьма актуальными и заслуживающими одобрения. М. Фумагалли, напротив, считает, что возвращение Ташкента в ОДКБ оказало негативное воздействие на характер российско-узбекских отношений, поскольку у сторон, входящих сразу в несколько международных структур, стало меньше пространства для маневра. Автор обращает внимание на то, что Россия и Узбекистан по-разному понимают союзнический статус своего взаимодействия и скорее обманывают друг друга, чем стремятся к углублению военно-политического сотрудничества325. Подобный подход (за исключением тезиса о намерении Москвы и Ташкента ввести друг друга в заблуждение) не вызывает у нас возражений. В. Алехандро Санчес полагает, что главную угрозу безопасности Узбекистана представляет исламский экстремизм. Россию он воспринимает как государство, имеющее большие военные и технические возможности и способное стать силой, которая возьмет на себя миссию главного партнера Ташкента в борьбе с вахха- бизмом326. Данные тезисы также выглядят вполне логичными. Узбекские исследователи Е. В. Абдуллаев, Р. Р. Назаров, В. Р. Алиева, Д. М. Юнусова, Ю. В. Подпоренко рассуждают о положении российских соотечественников и русского языка в Республике Узбекистан. Е. В. Абдуллаев выдвигает идею, что руководство страны не проводило целенаправленной политики по вытеснению русскоязычных граждан, однако они стали жертвами процесса демодернизации республики, в ходе которого произошло восстановление системы общественно-политических отношений, существовавшей в узбекских ханствах до их присоединения к России. Традиционализирующаяся система стала выталкивать наименее интегрированные в нее элементы, каковыми оказались функционеры и предприниматели нетитульной национальности327. На наш взгляд, подобные выводы отличаются оригинальностью, но не вполне соответствуют действительности, поскольку отказ автора учитывать роль государства в процессе дерусификации Узбекистана является неправомерным. Филологи Р. Р. Назаров, В. Р. Алиева и Ж. М. Юнусова утверждают, что, вопреки общепринятой точке зрения, русский язык в Узбекистане был и остается вторым по степени распространенности. К концу 2000-х гг. на нем говорило большинство граждан, велось преподавание более чем в тысячи школах и практически во всех вузах республики. Он продолжал играть роль инструмента межнационального общения, и интерес к его изучению проявляли в первую очередь узбеки, для которых он оставался «окном в мир». В данной связи авторы подчеркивают, что для узбекского общества традиционным являлось проявление би- и трилингвизма, при этом «одноязычной» оставалась лишь его русская часть328. Указанные тезисы представляются нам корректными, причем экспертов нельзя обвинить ни в излишнем оптимизме, ни в пессимистическом отношении к изучаемым вопросам. Культуролог Ю. В. Подпоренко, напротив, полагает, что степень владения русским языком в Узбекистане всегда была низкой, и за пределами столицы и ряда областных центров республики он практически не использовался населением. В то же время, автор соглашается, что для Узбекистана русский язык является главным средством связи с внешним миром, тогда как английский язык остается для большинства граждан бесполезным, поскольку они не могут уехать на заработки в страны Запада. Также эксперт обращает внимание на то, что с конца 1990-х гг. большую часть учащихся русских школ республики стали составлять этнические узбеки329. Данные выводы не вызывают у нас сомнений; они отличаются несомненной оригинальностью и высокой степенью новизны. Г ораздо меньшее распространение в современной историографии получили работы, посвященные проблемам российско-туркменского сотрудничества. При этом отечественные исследователи по-прежнему не уделяли данным вопросам должного внимания. Политолог Ю. Е. Федоров анализирует динамику развития двустороннего взаимодействия после прихода к власти Г. М. Бердымухамедова. Он отмечает, что при новом президенте внешняя политика Туркмении заметно активизировалась, а ее главной целью стало окончательное преодоление зависимости от России в вопросах газоэкспорта. В результате отношения между нашими странами стали охлаждаться: в 2008 г. Ашхабад не поддержал действий Москвы против Грузии, в 2009 г. пошел на коренной пересмотр принципов взаимодействия с ней в энергетической сфере, расширив контакты с Пекином и Тегераном. Дипломатию Туркменистана при новом лидере автор характеризует как многовекторную, впрочем, не испытывая по этому поводу особой тревоги330. Данные замечания представляются нам логичными и вызывают у нас понимание. Е. Ионова рассуждает о перспективах российско-туркменского сотрудничества. Она утверждает, что, несмотря на газовый конфликт 2009 г., главным направлением взаимодействия сторон в обозримом будущем останется партнерство в сфере энергетики. При этом автор полагает, что от состояния энергетического диалога Москвы и Ашхабада по-прежнему будет зависеть весь комплекс их отношений331. На наш взгляд, указанные прогнозы оказались довольно неточными. Заметно больший интерес к указанной проблематике в 2000-2010-е гг. проявляли зарубежные авторы. Туркменские исследователи Д. Д. Ораздурдыева и Т. Реджепова изучают проблемы экономического сотрудничества между Россией и Туркменистаном. В диссертации Д. Д. Ораздурдыевой анализируются общие особенности двусторонних отношений в торгово-экономической сфере. Автор подробно описывает ресурсный потенциал Туркменистана, дает характеристику его экономики и общую оценку его внешнеторговых связей. В результате она приходит к сомнительному выводу, что на протяжении 1990-2000-х гг. Ашхабад являлся активным участником интеграционных процессов на постсоветском пространстве — в частности, последовательно углублял контакты с Москвой. В то же время, диссертантка довольно четко определяет приоритеты России и Туркмении при развитии двустороннего сотрудничества. К их числу она относит: максимально широкое использование ранее накопленного производственного потенциала; обеспечение взаимного доступа к сырьевым ресурсам двух стран; объединение усилий по созданию и совместному использованию средств транспорта и связи; развитие инвестиционного взаимодействия; определение правового статуса Каспийского моря; реализацию совместных энергетических проектов. Кроме того, автор говорит о необходимости совершенствования правовой базы российско-туркменских отношений332. В целом, представленная диссертация является самостоятельным и глубоким трудом, опирающимся на солидный экономический инструментарий и практически свободным от идеологических перекосов. В другой своей работе Д. Д. Ораздурдыева рассматривает проблемы межрегионального сотрудничества России и Туркмении. Она подчеркивает, что данный вид взаимодействия играет исключительно важную роль в расширении экономических связей двух стран, и прогнозирует, что с течением времени в торговлю с Туркменистаном будет вовлекаться все больше российских регионов333. Данный вывод представляется нам достоверным, он нашел подтверждение на практике. В статье Т. Реджеповой поднимается более узкий вопрос: она рассуждает о причинах и последствиях принятия туркменским руководством решения о прекращении деятельности на территории республики дочерней компании МТС — Barash Communications Technologies. По мнению автора, данное событие было обусловлено внутриполитическими соображениями, а именно стремлением Г. М. Бердымухаме- дова взять под контроль телефонные разговоры своих граждан. Соответственно, автор не видит в указанном решении признаков изменения внешнеполитического курса страны — в частности, намерения Ашхабада ограничить свое взаимодействие с Москвой334. Вышеперечисленные тезисы следует признать объективными при условии хорошей осведомленности автора в особенностях политической ситуации в современной Туркмении. Что касается западных экспертов, то они уделяли основное внимание российско-туркменскому диалогу в сфере энергетики. Американский политолог А. Коэн изучает вопросы, связанные с заключением Москвой и Ашхабадом Соглашения о сотрудничестве в газовой отрасли 2003 г. Данный договор он квалифицирует как «контракт века», полностью закрывший Европейскому союзу перспективы проникновения на туркменский энергетический ры- нок335. Как показала практика, подобные выводы оказались преждевременными. С. Блэнк рассматривает российско-туркменское сотрудничество в области энергетики как инструмент неоколониальной политики Москвы. Он утверждает, что, вслед за подписанием соглашения 2003 г., российское руководство сделало ставку на оказание давления на Ашхабад через русскую диаспору, проживающую в Туркмении. При этом республику наводнили агенты российских спецслужб, что является, по мнению автора, губительным как для Туркмении, так и для самой России336. К сожалению, приходится констатировать, что С. Блэнк не изменил своим принципам и продолжил выдвигать в адрес России обвинения, не имеющие ничего общего с действительностью. Американский исследователь К. Баучек рассуждает о перспективах российско-туркменского сотрудничества после смерти С. А. Ниязова. Он полагает, что главной составляющей двустороннего взаимодействия останется торговля энергоресурсами, при этом Ашхабад продолжит экспорт в Россию крупных объемов природного газа и не станет искать ей замены в качестве основного потребителя своего топ- лива337. Данные прогнозы не прошли испытания временем, их не следует считать достоверными. В рассматриваемый период заметно возросло число публикаций, посвященных общим проблемам международных отношений в Центральной Азии. При этом наиболее распространенными оставались работы, освещающие геополитические аспекты данных вопросов и уделяющие внимание соответствующему направлению внешней политики России. Среди трудов отечественных экспертов по указанной тематике, отметим следующие. В монографиях А. А. Казанцева, Е. М. Кузьминой, А. Д. Богатурова, Д. Б. Малышевой, статьях С. Г. Лузянина, В. И. Бакланова, диссертациях Е. Ф. Троицкого, С. А. Николаева, Р. А. Гумерова, Г. Р. Ахмедовой выявляются особенности «Новой Большой игры» в Центральной Азии и участия в ней России. Крупнейшим трудом в данной области представляется работа видного политолога, исследователя международных отношений на постсоветском пространстве А. А. Казанцева. Автор утверждает, что на протяжении всей истории Центральная Азия находилась в состоянии «геополитической неопределенности»: она выступала «связующим звеном» между «великими цивилизациями евразийских окраин», но не входила в непосредственную сферу влияния ни одной из них. Аналогичная ситуация, по его мнению, стала наблюдаться и после распада СССР. На основе политологического анализа эксперт разрабатывает периодизацию внешней политики России в изучаемом регионе. В ней этап с 1991 по 1994 гг. характеризуется как время ухода Москвы из Центральной Азии и возникновение здесь «геополитических пустот»; этап с 1995 по 1998 гг. связывается с активизацией центральноазиатской политики России; 1999-2001 гг. рассматриваются как период стратегической нестабильности в регионе; этап с 2001 по 2003 гг. характеризуется как время участия Москвы в войне с терроризмом в Центральной Азии; 2004-2008 гг. определяются как новый этап центральноазиатской политики России, когда она находилась под сильным влиянием «цветных революций» на постсоветском пространстве338. На наш взгляд, предложенная хронология является оригинальной, но не бесспорной. В частности, нецелесообразным представляется выделение 1999-2001 гг. в отдельный этап внешней политики России в Центральной Азии, учитывая, что он не имел внутреннего единства; в 2001-2003 гг. борьба с терроризмом являлась важной, но не ключевой составляющей центральноазиатской политики Москвы; в 2004-2005 гг. «цветные революции», действительно, вызывали у России некоторую озабоченность, однако их влияние на особенности ее дипломатии не было определяющим. Аналогичные сюжеты, но в сокращенном виде, рассматриваются в другой монографии А. А. Казанцева. В ней основное внимание уделяется центральноазиатскому направлению внешней политики стран Запада, а особенности российской дипломатии в изучаемом регионе не являются предметом обстоятельного изучения339. Книга Е. М. Кузьминой напоминает справочник по геополитике Центральной Азии. В ней практически не содержится выводов, однако перечисляются особенности внутриполитического и социально-экономического развития стран региона, их дипломатии, описываются региональные приоритеты внешних акторов. Некоторую новизну данной работе придает анализ геоэкономических интересов России в Центральной Азии. К их числу автор относит: расширение связей в нефтегазовом комплексе; сохранение контроля над трубопроводной системой региона; обеспечение доступа отечественных компаний к месторождениям золота, серебра и урана; углубление связей в отраслях перерабатывающей промышленности340. Политолог А. Д. Богатуров и его соавторы характеризуют геополитическую ситуацию в Центральной Азии в 2000-е гг. Они утверждают, что на протяжении всего десятилетия великие державы (Россия, США и Китай) проявляли здесь исключительную осторожность: они конкурировали друг с другом, но избегали обострения соперничества и втягивания в него государств региона. Сами страны Центральной Азии переживали внутреннюю нестабильность, что обусловило непостоянство их внешнеполитического курса. При этом из всех своих партнеров они в наибольшей степени тяготели к России; в случае с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном данная тенденция проявлялась со всей очевидностью, а в случае с Узбекистаном и Туркменией имела скрытый характер341. На наш взгляд, вышеперечисленные тезисы являются довольно дискуссионными. В другой монографии под редакцией А. Д. Богатурова международные отношения в Центральной Азии рассматриваются как подсистема современной мировой политики. Весьма примечательную часть книги составляют документы по истории дипломатии стран региона, и главным образом — их отношениям с Россией342. Как и монография Е. М. Кузьминой, данный труд скорее является справочным изданием по геополитике Центральной Азии. В монографии Д. Б. Малышевой сравниваются особенности центральноазиатской политики России, США, ЕС, Китая, стран Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Автор выдвигает ряд оригинальных тезисов, вызывающих у нас полное понимание. Она утверждает, что роль Москвы в обеспечении безопасности стран Центральной Азии и поддержке их экономического развития представляется неоценимой, и попытки ее принижения являются некорректными. Хотя Россия выступает противницей революционных потрясений в центральноазиатских республиках, она не несет ответственность за их автократизацию. Ее политика не имеет неоимперского характера; она ничуть не отличается от политики США или ЕС, при этом Москва использует для своего продвижения в регион факторы безопасности и энергетики, а ее западные партнеры — насаждение демократии343. Востоковед С. Г. Лузянин рассматривает довольно нестандартный аспект «Новой Большой игры» в Центральной Азии: его интересует региональное взаимодействие России, Китая и Индии. По мнению ученого, данным державам следует использовать указанный регион как пространство для сближения своих интересов и выработки общих позиций по большинству международных проблем. При этом стратегическое партнерство России с Казахстаном эксперт называет ядром, вокруг которого строятся ее отношения с иными центральноазиатскими республиками344. Данные тезисы представляются нам весьма интересными и заслуживающими одобрения. Политолог В. И. Бакланов утверждает, что Центральная Азия является регионом, сдерживающим глобальную конфронтацию между Россией, США и Китаем. По его мнению, на протяжении 1990-2000-х гг. наиболее сильные позиции здесь сохраняла Москва, тогда как ее конкуренты существенно уступали ей по масштабам политического и экономического влияния на центральноазиатские государства345. Указанные выводы также не вызывают у нас возражений. Докторская диссертация Е. Ф. Троицкого является первым фундаментальным трудом по современной истории международных отношений в Центральной Азии. Соответствующему направлению внешней политики России в ней уделяется небольшое внимание: автор характеризует ее общие особенности и проблемы взаимодействия Москвы с отдельными государствами региона. При этом он делает ряд удачных выводов, с которыми нам представляется необходимым согласиться. Исследователь утверждает, что главным союзником России в Центральной Азии неизменно выступал Казахстан, с которым она развивала стратегическое партнерство в военной, политической, экономической и гуманитарной сферах. Узбекистан предпочитал держать Москву на расстоянии и оставался малопроницаемым для ее влияния. Отношения России с Киргизией и Таджикистаном имели ограниченный характер и сводились к углублению военно-политического сотрудничества. Все попытки Москвы добиться расположения со стороны Туркмении оставались безрезультат- 346 ными . В кандидатских диссертациях политологов С. А. Николаева и Р. А. Гумерова, а также историка Г. Р. Ахмедовой ставится грандиозная задача: изучить особенности центральноазиатской политики трех великих держав — России, США и Китая. В результате данные работы приобретают поверхностный характер, при этом авторам не удается сделать новые выводы и выйти за рамки компиляции ранее опубликованных ~347 исследований346 347. В монографии Р. С. Мирзаева, статьях Г. И. Мирского, И. Д. Звягельской, Д. В. Макарова, Д. А. Файзуллаева, И. Торбакова, А. Ш. Ниязи, С. Дорофеева изучается взаимодействие России и США в Центральной Азии. По словам политолога Р. С. Мирзаева, первоначально центральноазиатские республики воспринимали США как источник экономической помощи и гарант сохранения их независимости в случае возникновения у российского руководства желания восстановить СССР. Однако подобные оценки оказались неверными: главным военным, политическим и экономическим партнером стран региона осталась Москва, тогда как дистанцирование от нее отдельных государств и их сближение с Вашингтоном не способствовало укреплению их суверенитета и ускорению в них темпов экономического роста348. Подобные выводы представляются нам объективными. Иной точки зрения придерживается историк Г. И. Мирский. Он утверждает, что приход в Центральную Азию США осенью 2001 г. резко изменил геополитическую ситуацию в регионе. Однако он не способствовал выходу центральноазиатских республик из сферы влияния России, поскольку подобной сферы, по мнению ученого, уже давно не существовало: после распада СССР Москва практически утратила влияние на внутреннюю и внешнюю политику стран региона и сохранила свое присутствие лишь в их культурном и образовательном пространстве349. На наш взгляд, озвученные выводы не соответствуют действительности; эксперт явно забывает о масштабах российско-центральноазиатского сотрудничества в политической и военной сферах и недооценивает уровень экономического взаимодействия сторон. С Г. И. Мирским соглашаются востоковеды И. Д. Звягельская и Д. В. Макаров. Они утверждают, что в 1990-е гг. политика России в Центральной Азии была исключительно реакционной, что окончательно подорвало ее позиции в регионе и лишило ее влияния на расположенные здесь государства. В качестве своего главного партнера они стали воспринимать США, и данная тенденция, по мнению исследователей, является долгосрочной350. Очевидно, что подобные тезисы не прошли испытания временем, поэтому их также не следует считать достоверными. Д. А. Файзуллаев, напротив, отмечает, что в 2004-2005 гг. Россия одержала победу над США в борьбе за влияние в Центральной Азии. Г лавной причиной подобного успеха автор называет потепление отношений между Москвой и Ташкентом, полагая, что именно Узбекистан как ключевое государство Центральной Азии способен определять, какая из великих держав будет занимать здесь лидирующие позиции. В то же время, он предупреждает, что внешняя политика Ташкента остается чрезвычайно изменчивой: подобно маятнику, он поочередно сближается то с Россией, то с США, и ни одна из двух держав не способна оказать на него серьезное воздействие351. Справедливость подобных оценок автор подтверждает в другой своей статье. Он отмечает, что накануне экономического кризиса 2008-2010 гг. Россия резко ослабила взаимодействие с Узбекистаном, что негативно сказалось на ее позициях в центральноазиатском регионе. В данной связи эксперт говорит о предстоящем сближении Ташкента с Вашингтоном и активизации политики США в Центральной Азии352. Вышеперечисленные выводы представляются нам весьма оригинальными, убедительными и заслуживающими одобрения. Политолог И. Торбаков соглашается, что к середине 2000-х гг. Россия добилась в Центральной Азии впечатляющих результатов, и ее положение в регионе стало доминирующим. Вместе с тем, он отмечает, что данное явление имеет временный характер, поскольку Москва стремится законсервировать ситуацию в центральноазиатских республиках, обеспечив неприкосновенность их правящих элит. При этом она совершенно игнорирует их экономические проблемы, что рано или поздно приведет страны региона к потрясениям и приходу к власти в них новых лидеров, которые будут ориентированы на углубление партнерства с США353. На наш взгляд, И. Торбаков выявляет одну из ключевых проблем внешней политики России в Центральной Азии, и к его оценкам следует внимательно прислушаться. Довольно необычный аспект российско-американского соперничества освещает историк А. Ш. Ниязи. Он полагает, что главным преимуществом Москвы в Центральной Азии является наличие у нее «искренних друзей» как на уровне политических элит, так и сряди рядовых граждан. Что касается Вашингтона, что подобные «друзья» у него отсутствуют, поскольку он выстраивал с центральноазиатскими республиками отношения, свойственные «партнерам по бизнесу»354. На наш взгляд, данный вывод имеет несомненную оригинальность и является достоверным, поскольку фактор политической психологии становится все более важным в современных международных отношениях. Юрист С. Дорофеев сравнивает интересы России и США в Центральной Азии. Он приходит к заключению, что задачи Москвы и Вашингтона совпадают в их стремлении обеспечивать безопасность и внутреннюю стабильность в регионе, а также установить контроль над его энергоресурсами. Это, по мнению автора, создает широкие возможности для перехода сторон от соперничества к сотрудничеству в региональных делах355. На наш взгляд, подобные представления являются излишне оптимистичными. В статьях К. К. Васильева и В. В. Михеева, кандидатских диссертациях Е. Б. Аюшевой и К. С. Ануфриева изучается взаимодействие России и Китая в Центральной Азии. Историк К. К. Васильев полагает, что в ХХ1 в. Москва и Пекин продолжат углубление стратегического партнерства, при этом Центральная Азия станет регионом, в котором они будут развивать наиболее тесное взаимодействие356. Экономист B. В. Михеев, напротив, отрицает возможность развития сотрудничества между Россией и Китаем, полагая, что Пекин игнорирует задачи Москвы и действует исключительно из собственных интересов357. Оба тезиса представляются нам радикальными и не вполне соответствующими действительности. Е. Б. Аюшева и К. С. Ануфриев определяют степень влияния России и Китая на страны Центральной Азии. Политолог Е. Б. Аюшева видит более сильными позиции Москвы, делая акцент на том, что страны изучаемого региона являются суверенными государствами, в которых доминирование внешних акторов не может быть аб- солютным358. Историк К. С. Ануфриев полагает, что экономическое превосходство в Центральной Азии в начале ХХ1 в. перешло к Пекину, тогда как Москва сохранила преобладание в политической и военной сферах359. Вышеозначенные тезисы представляются нам справедливыми, но лишенными оригинальности. В 2000-2010-е гг. геополитическая ситуация в Центральной Азии вызывала несомненный интерес у зарубежных экспертов. При этом наиболее распространенными оставались работы, посвященные различным аспектам «Новой Большой игры» в изучаемом регионе. В монографии М. Т. Лаумулина предлагается принципиально новое видение системы международных отношений в Центральной Азии. Автор утверждает, что Россия занимает в ней уникальную позицию: в силу евразийского характера своей государственности, она одновременно рассматривает данный регион и как объект, и как субъект своей внешней политики. Первый подход предполагает, что Центральная Азия является для нее сторонним ареалом и она реализует здесь дипломатию, свойственную всем великим державам. Второй подход определяет включенность России в региональные дела; в результате она становится крупнейшим центральноазиатским государством, строящим свою внешнюю политику на тех же принципах, что и ее южные соседи. Отсюда вытекает некая двойственность ее дипломатии, не свойственная ни одному из ее партнеров360. Данная концепция представляется нам чрезвычайно интересной и позволяющей по-новому оценить геополитическую ситуацию в изучаемом регионе. В монографии казахского политолога К. Л. Сыроежкина анализируется эволюция «Новой Большой игры» в Центральной Азии. Автор констатирует, что борьба великих держав за влияние в регионе идет с переменным успехом, однако ее негативными последствиями являются постепенное разрушение локальной системы безопасности и отказ сторон от выполнения основополагающих норм международного права. Главной тенденцией конца 2000-х — начала 2010-х гг. исследователь видит ослабление позиций России в Центральной Азии и переход стратегической инициативы к Китаю361. С данными тезисами мы считаем возможным согласиться. Киргизские исследователи Н. М. Омаров и Э. Усубалиев полагают, что в условиях обострения конкуренции между Россией, США и Китаем странам Центральной Азии следует сделать выбор в пользу активизации сотрудничества с иными великими державами — например, с Японией. Это будет способствовать укреплению их суверенитета и расширению их внешних связей362. На наш взгляд, указанное предложение является труднореализуемым на практике и не вполне соответствует интересам центральноазиатских республик. В диссертациях киргизских политологов Р. Б. Жеенбекова, А. К. Имангази- ева и З. Т. Мураталиевой проводится сравнительный анализ политики Москвы, Пекина и Вашингтона в Центральной Азии. Авторы говорят об асимметричности интересов великих держав, подчеркивая, что значимость региона для России является намного большей, чем для Китая и США. Отрицая возможность достижения договоренностей между участниками «Новой Большой игры», эксперты выражают надежду на то, что конкуренция между ними не приведет к дестабилизации обстановки в регионе и будет вестись с учетом интересов расположенных здесь государств363. Данные тезисы вызывают у нас понимание. Узбекские политологи В. Киндалов и О. Лиманов отмечают, что из всех великих держав последними в Центральную Азию пришли США, резко изменившие ранее сложившийся здесь геополитический баланс. Появление на региональной арене Вашингтона заметно ослабило позиции Москвы, которая была вынуждена усилить взаимодействие с Пекином. Совместными усилиями Россия и Китай остановили продвижение США в Центральную Азию, однако общая ситуация в регионе, по словам экспертов, осталась нестабильной364. Указанные выводы представляются нам достоверными. Азербайджанский историк Э. Р. Исмаилов и грузинский экономист В. Г. Па- пава утверждают, что в начале ХХ! в. вокруг Центральной Азии началось формирование более крупного геополитического ареала, в который также входят Восточная Европа и Южный Кавказ. Данный макрорегион исследователи именуют «Центральной Кавказией», полагая, что «Новая Большая игра» с предельно широким кругом участников развернется именно здесь. При этом шансы России на укрепление своего влияния в «Центральной Кавказии» авторы квалифицируют как незначительные365. На наш взгляд, модель, разработанная закавказскими учеными, представляет несомненный научный интерес, но пока не находит подтверждения на практике. Американский исследователь С. Честерман полагает, что «Новая Большая игра» оказывает неблагоприятное воздействие на страны Центральной Азии, поскольку великие державы не учитывают их законные интересы. Позиции России в регионе автор характеризует как слабые, утверждая, что в политическом, экономическом и военном плане Центральная Азия не может представлять для нее особой значимости366. Приведенные тезисы мы считаем ошибочными. Другой американский эксперт, М. Ривкин, делит внерегиональных участников системы международных отношений в Центральной Азии на сильных и слабых игроков. К числу сильных акторов он относит Россию, остающуюся главным политическим, военным и экономическим партнером центральноазиатских республик, и США, выступающие ее единственным противовесом. Слабыми акторами он считает Китай, Иран, Афганистан и Турцию — государства, не имеющие реальных возможностей для активизации взаимодействия со странами Центральной Азии367. Вышеозначенные выводы представляются нам дискуссионными: автор недооценивает влияние, оказываемое на региональные процессы соседним Китаем. Очень необычные оценки геополитической ситуации в Центральной Азии приводятся в статье Р. Вейца. Он подвергает концепцию «Новой Большой игры» острой критике, утверждая, что нынешняя ситуация в регионе и положение дел в XIX в. являются принципиально несопоставимыми. Вместе с тем, он признает, что между Россией, США и Китаем существует острая конкуренция, и Центральная Азия остается единственным регионом мира, где интересы трех великих держав непосредственно соприкасаются друг с другом368. Данный подход вызывает у нас определенные сомнения, поскольку «Новая Большая игра» является более сложным феноменом, нежели банальная конкуренция Москвы, Вашингтона и Пекина. Не менее оригинальные, но весьма дискуссионные тезисы содержатся в статьях Р. Аллисона. По его мнению, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан не могут быть объединены в один регион, поскольку между ними не существует постоянных связей. Следовательно, они остаются периферией новой подсистемы международных отношений, формирующейся вокруг России369. Внешнюю политику Москвы в Центральной Азии автор характеризует как непостоянную и лишенную стратегического планирования. Тем не менее, он полагает, что в будущем Россия сохранит свою гегемонию в изучаемом регионе, но она будет иметь «мягкий» характер, опираясь не на военную мощь Москвы, а на энергетическую зависимость от нее центральноазиатских республик370. С Р. Аллисоном соглашается американский политолог Е. Б. Румер. Сильнейшим участником «Новой Большой игры» он называет Россию, доминирующую в Центральной Азии в историческом, военном и культурном плане. Менее крепкими он считает позиции Китая, преобладание которого наблюдается лишь в региональной экономике. На этом фоне центральноазиатскую политику США автор квалифицирует как провальную371. Вероятно, что, несмотря на свою категоричность, выводы Е. Б. Румера являются довольно близкими к действительности. Противоположной точки зрения придерживается политолог Е. Кавальски. Он демонстративно игнорирует особую роль России в центральноазиатских делах и утверждает, что страны региона «разрываются» между ЕС и Китаем, предлагающими им противоположные, но в равной мере притягательные модели взаимодействия. Борьбу между великими державами в Центральной Азии автор трактует как позитивное явление, позволяющее государствам региона выбрать ту форму развития, которая в наибольшей степени удовлетворяет их потребности372. В целом, обозначенные выводы представляются нам логичными; исключение составляют авторские оценки центральноазиатской политики Москвы. Статьи С. Блэнка отличает негативное восприятие геополитической ситуации в Центральной Азии. Он утверждает, что доминирование в регионе России и Китая опирается исключительно на их готовность поддерживать местные авторитарные режимы. Чем более репрессивную политику проводят локальные власти, тем большее недовольство это вызывает у населения соответствующих республик, что вынуждает их руководство постоянно повышать градус своего взаимодействия с Москвой и Пекином. Однако автор предупреждает, что в будущем протестное движение в странах Центральной Азии станет столь сильным, что Россия и Китай не смогут защитить их от революций, и тогда молодые центральноазиатские демократии установят привилегированные отношения с западными партнерами373. Очевидно, что С. Блэнк не учитывает особенностей политической культуры стран изучаемого региона, и его выводы о характере их государственного устройства и причинах их заинтересованности в развитии диалога с Россией и Китаем являются в корне неверными. Британские исследователи Н. Вилкинсон и Х. Пеймани задаются вопросом, сможет ли Москва удержать лидерство в Центральной Азии в условиях усиливающейся конкуренции с Пекином, Вашингтоном и Брюсселем. Н. Вилкинсон полагает, что для этого существуют все необходимые предпосылки, поскольку у России, в отличие от иных международных акторов, имеется продолжительный опыт сотрудничества с государствами региона. Х. Пеймани, напротив, считает, что в 2000-е гг. доминирование в Центральной Азии стало переходить к Китаю, и со временем данная тенденция будет все более очевидной. При этом шансы на успех в региональных делах США и ЕС авторы считают минимальными374. На наш взгляд, оба эксперта правы в том, что ведущими внешними игроками в Центральной Азии выступают Россия и Китай. В то же время, ни одна из двух держав пока не обеспечила явного преобладания в регионе, и установление подобной гегемонии в обозримом будущем представляется нам маловероятным. Французский политолог Р. Канья утверждает, что Китай остается сторонним игроком в центральноазиатских делах, так как по масштабам своего влияния на страны региона он существенно уступает России и США. При этом ведущую роль в Центральной Азии с 2001 г. стал играть Вашингтон, поскольку именно он защищает расположенные здесь государства от угрозы со стороны талибов375. Данные выводы представляются нам неверными, они не находят подтверждения на практике. Своему соотечественнику возражает майор французской армии В. де Китс- поттер. Он считает, что усиление позиций США в Центральной Азии в первой половине 2000-х гг. стало временным явлением, и в дальнейшем им следует вывести свои войска из региона, так как их присутствие вызывает раздражение у иных великих держав и у самих центральноазиатских республик376. Подобные оценки кажутся нам вполне достоверными. Германский политолог З. Шольвин утверждает, что «Новая Большая игра» порождает в Центральной Азии напряженность, чреватую серьезными конфликтами. Он подчеркивает, что при анализе ситуации в регионе не следует игнорировать интересы «малых игроков» — Турции, Ирана, Индии, Пакистана, Саудовской Аравии, — поскольку именно они способны в наибольшей степени дестабилизировать ситуацию377. Данные тезисы выглядят весьма актуальными, с ними следует согласиться. Немецкий исследователь К. Випперфюрт призывает страны Запада отказаться от активного участия в центральноазиатских делах и сделать ставку на поддержку региональных интересов России. Свою позицию он обосновывает тем, что Москва традиционно играет особую роль в Центральной Азии: она не представляет угрозы суверенитету стран региона и обеспечивает их безопасность; она является незаменимым посредником в урегулировании внутренних конфликтов и главным гарантом обеспечения стабильности в регионе. Все возложенные на нее задачи Россия выполняет с высокой долей ответственности и эффективности. Единственной альтернативой ее доминирования в Центральной Азии автор видит гегемонию Китая, которая может иметь для стран Запада самые неблагоприятные последствия378. На наш взгляд, представленные рекомендации отличаются несомненной оригинальностью, однако их практическая реализация может столкнуться с большими сложностями. Противоположной точки зрения придерживаются немецкие политологи Ф. Френер и А. Хохштедлер. Они полагают, что в одиночку Россия не сможет справиться с многочисленными проблемами центральноазиатских государств, поэтому ей следует активизировать взаимодействие со своими западными партнерами. Путем расширения подобных контактов эксперты предлагают превратить Центральную Азию из региона соперничества в зону сотрудничества великих держав, что привет к прекращению «Новой Большой игры»379. Указанные предложения выглядят весьма интересными, но во многом идеалистичными. Норвежские исследователи Г. Фликке и Ю. Вильхельмсен утверждают, что в обозримом будущем геополитическая ситуация в Центральной Азии заметно дестабилизируется. Главной причиной этого станет разрушение альянса между Москвой и Пекином, возникшего в начале 2000-х гг. в ответ на продвижение в регион США и НАТО. По мере прекращения американской экспансии и постепенного ухода Вашингтона из Центральной Азии, сохранение подобного союза утратило свою актуальность. На этом фоне Китай начал проводить в изучаемом регионе активную наступательную политику, в результате чего центральноазиатские республики перестали видеть в России своего главного партнера. Соответственно, из геополитического союзника Москвы в Центральной Азии Пекин превратился в ее основного соперника, и в перспективе данная тенденция будет лишь усиливаться380. На наш взгляд, вышеозначенный прогноз является довольно точным; исключение составляет лишь тезис о неизбежном переходе Москвы и Пекина к жесткой конфронтации. Испанские эксперты К. Эчеверрья Хесус и М. А. Перес Мартин соглашаются, что сильнейшие позиции в Центральной Азии занимают Россия и Китай, а попытки продвижения в регион США оказались малорезультативными. При этом К. Эчеверрья Хесус характеризует влияние Москвы на страны Центральной Азии как доминирующее381, а М. А. Перес Мартин говорит о паритете России и Китая в региональных экономике и господстве России в иных сферах жизни центральноазиатских республик382. Данные выводы представляются нам вполне обоснованными. Другой испанский исследователь, Н. Сайнц Г селль, полагает, что основное влияние на положение дел в Центральной Азии оказывают Россия и США. Интересы Москвы в регионе она характеризует как долгосрочные и предельно широкие, а задачи Вашингтона — как временные и узкие (ограничивающиеся борьбой с терроризмом и установлением контроля над каспийскими энергоресурсами)383. Применительно к началу 2000-х гг., подобный подход не вызывает у нас сомнений, хотя эксперту следовало бы уделить внимание центральноазиатской политике Китая. Испанский политолог Л. Лопес и Видаль отмечает, что соперничество между великими державами научило страны Центральной Азии играть на противоречиях своих партнеров, получая от взаимодействия с ними максимальные дивиденды. По мнению автора, приход в изучаемый регион США способствовал его расколу на пророссийские и проамериканские государства. Ближайшим союзником России стал Казахстан, сформировавший с ней геополитическую ось «Москва — Астана», к которой присоединились Киргизия и Таджикистан. Проводником интересов США в регионе стал Узбекистан. Нейтральный Туркменистан не вошел ни в одну из двух группировок, однако его дистанцирование от Москвы объективно было выгодно для Вашингтона. Важнейшим обстоятельством, определившим итоговый «баланс сил» в Центральной Азии, эксперт называет страх государств региона перед Ташкентом, против которого объединились почти все центральноазиатские республики384. На наш взгляд, приведенные тезисы являются достоверными и обладают высокой степенью научной новизны. Не менее оригинальные идеи выдвигает итальянский исследователь Ф. Ви- ельмини. Он утверждает, что провал попыток западных стран установить контакты с государствами Центральной Азии был обусловлен тем, что они настаивали на безоговорочном восприятии своими партнерами навязываемых им политических и экономических стандартов. При этом отношение стран Запада к центральноазиатским республикам отличалось подчеркнутой снисходительностью, что вызвало у последних резкое отторжение западных ценностей. В сложившихся обстоятельствах автор призывает ЕС и США оказывать всестороннюю поддержку России — единственному остающемуся в Центральной Азии европейскому государству. В противном случае он прогнозирует переход региона под контроль Китая или исламских фунда- менталистов385. Хорватский политолог П. Куречич считает, что «Новая Большая игра» представляет собой классический треугольник, в котором две более слабые стороны объединяются против сильнейшей, демонстрируя способность к компромиссу. В начале 2000-х гг. против США объединились Россия и Китай, но в будущем, по мнению автора, резко усилившийся Пекин войдет в конфронтацию с Москвой, которой придется искать точки соприкосновения с Вашингтоном386. Описанный сценарий развития событий выглядит вполне правдоподобным. Индийский аналитик П. Стобдан утверждает, что приход США в Центральную Азию способствовал стабилизации обстановки в регионе, но вызвал серьезные опасения у России. Между тем, потенциальные угрозы со стороны НАТО являются для Москвы менее значимыми, чем вызовы, исходящие с Юга, поэтому долгосрочное присутствие США в Центральной Азии в действительности соответствует российским интересам, и между двумя великими державами не должно возникать конкуренции387. На наш взгляд, представленные выводы являются не вполне корректными: автор преувеличивает возможности США по нормализации обстановки в Афганистане и игнорирует угрозы безопасности России, исходящие от НАТО. Пакистанский эксперт С. А. Хан считает, что ни одна из великих держав не стремится к развязыванию конфликта в Центральной Азии. Следовательно, их сотрудничество и соперничество в региональной политике будут развиваться сонаправленно, однако их конкуренция никогда не достигнет взрывоопасного уровня. При этом ведущим участником системы международных отношений в Центральной Азии автор называет Россию, имеющую здесь исторически обусловленные политические, стратегические и экономические интересы и играющую комплексную роль в региональных делах388. Данные выводы представляются нам вполне логичными. Весьма своеобразное видение «Новой Большой игры» демонстрируют израильские эксперты Ц. Маген и О. Багно-Молдавски. Они утверждают, что внерегиональные акторы создают в Центральной Азии коалиции, доминирование каждой из которых продолжается в течение неопределенного промежутка времени. Двумя основными коалициями, сформировавшимися в регионе еще в 1990-е гг., авторы называют альянс России, Китая и Ирана, противостоящий союзу США, ЕС и Турции. Более успешной они видят деятельность группировки с участием России, которая к концу 2000-х гг. установила контроль практически над всей Центральной Азией и начала оказывать воздействие на ситуацию на Ближнем Востоке389. По нашему мнению, указанные тезисы является оригинальными, но весьма дискуссионными. Менее распространенными в зарубежной историографии были работы, освещающие взаимодействие России и США в Центральной Азии. Ф. Ф. Толипов отмечает, что с приходом в Центральную Азию США в регионе возник конфликт между двумя геополитическими трендами: американским ревизионизмом и российским реваншизмом. Первый тренд заключался в пересмотре Вашингтоном значимости изучаемого региона в его дипломатии. Второй тренд состоял в возвращении Москвы к восприятию Центральной Азии как своего «внутреннего двора», где никакая иная держава не может конкурировать с Россией. Обе тенденции автор считает негативными, однако более опасной для стран региона он видит политику Москвы, способную, по его мнению, лишить их суверенитета. В результате он предлагает центральноазиатским республикам резко расширить диалог с США и сократить масштабы взаимодействия с Россией390. Вышеозначенные выводы представляются нам некорректными; интересно, что после Андижанских событий это осознал и сам автор, изменивший свои взгляды на политику Москвы и Вашингтона в Центральной Азии на диаметрально противоположные391. Американские эксперты М. Денисон и И. Берман, их канадский коллега Ф. Лассер и французский исследователь А. Жафальян утверждают, что продвижение США в Центральную Азию, начавшееся в 2001 г., положило конец российской гегемонии в данном регионе. Позиции Москвы они считают безнадежно ослабленными, а ее влияние на центральноазиатские республики — полностью подорванным. При этом авторы настаивают на том, что пребывание США в Центральной Азии будет неопределенно долгим, а их сотрудничество с государствами региона — тесным и плодотворным392. Очевидно, что большинство озвученных выводов не получили подтверждения на практике, тогда как гегемония России в Центральной Азии закончилась еще с распадом СССР. М. Б. Олкотт, напротив, отмечает, что расчеты Вашингтона на укрепление его позиций в Центральной Азии совершенно не оправдались, и основную роль в региональных делах в конце 2000-х гг. продолжала играть Москва. Г лавной причиной подобной ситуации автор называет стойкое нежелание центральноазиатских республик развивать диалог с США и НАТО393. Аналогичной точки зрения придерживается турецкий исследователь Э. Азаркан. Он полагает, что США потерпели стратегическое поражение в Центральной Азии в связи с их причастностью к «цветным революциям» на постсоветском пространстве, чрезвычайно обеспокоившим местные власти394. Подобные оценки представляются нам конструктивными. Альтернативный подход к изучаемым вопросам предлагает Н. Сайнц Г селль. Она утверждает, что Россия и США взаимодействуют в Центральной Азии на принципах кондоминиума. Ни одна из двух держав не желает полностью уходить из данного региона и не имеет возможностей для установления здесь своей гегемонии. В результате центральноазиатские государства не были разделены на сферы влияния, и их «старшими братьями» одновременно оказались и Москва, и Вашингтон395. Применительно к началу 2000-х гг., указанные выводы представляются нам вполне достоверными. Другим аспектом «Новой Большой игры», изучаемым зарубежными авторами, являлось взаимодействие России и Китая в Центральной Азии. В. В. Парамонов, А. В. Строков и О. А. Столповский выявляют интересы Москвы и Пекина в центральноазиатском регионе и предлагают краткий анализ соответствующего направления их дипломатии. Они приходят к справедливому выводу, что менее чем за двадцать лет Центральная Азия превратилась из зоны исключительной ответственности России в регион, где обе стороны присутствуют на паритетных началах. При сохранении подобных тенденций авторы прогнозируют постепенную утрату Москвой своего влияния в Центральной Азии — особенно если она не наладит с расположенными здесь государствами взаимовыгодное сотрудничество в экономической сфере396. И. Факон определяет сферы сотрудничества и соперничества Москвы и Пекина в Центральной Азии. По ее мнению, стороны активно взаимодействуют в вопросах безопасности и стремятся не допустить в регион иных внешних акторов. В то же время, они выступают конкурентами в различных отраслях экономики (торговле с центральноазиатскими республиками, борьбе за их энергоресурсы и установление контроля над их стратегическими объектами). По мнению эксперта, Китай является единственным государством современного мира, способным вытеснить Россию из Центральной Азии, что уже сегодня вызывает взаимное недоверие между двумя великими державами397. Данные выводы также не вызывают у нас возражений. В рассматриваемый период несколько расширился круг исследований, посвященных проблемам региональной безопасности в Центральной Азии и участию в ее обеспечении Российской Федерации. Среди трудов отечественных авторов по указанной тематике, отметим следующие. В работах С. Л. Ткаченко и Р. Г. Шамгунова значительное внимание уделяется военно-политическому сотрудничеству России и стран Центральной Азии в 1990-е — начале 2000-х гг. Авторы отмечают, что после распада СССР государства региона не имели собственных вооруженных сил, и единственным гарантом их безопасности выступала Россия. Однако с течением времени они начали проводить многовекторную внешнюю политику, стремясь выйти из односторонней зависимости от Москвы. Это вызвало понимание на Западе, и вскоре главным конкурентом России в изучаемом регионе стали США. По мнению исследователей, именно они сыграли ключевую роль в отказе Казахстана от ядерного оружия, доставшегося ему в наследство от СССР, после чего он навсегда связал обеспечение своей безопасности с поддержкой Москвы. Узбекистан, напротив, стал воспринимать США как своего главного союзника, практически свернув взаимодействие с Россией в сфере безопасности. Для Туркмении Вашингтон выступал гарантом соблюдения ее постоянно нейтрального статуса. Киргизия и 1 аджикистан сохранили довольно высокий уровень партнерства с Россией, но перестали воспринимать ее в качестве своего главного защитника перед лицом внешних угроз. После событий 11 сентября 2001 г. ситуация стала еще менее благоприятной для Москвы, поскольку ее военно-политическое сотрудничество с большинством центральноазиатских республик оказалось замороженным. Авторы прогнозируют, что подобная ситуация сохранится еще многие годы, и страны Центральной Азии постепенно переориентируют секуритарное измерение своей внешней политики на сотрудничество с США398. Применительно к на- чалу 2000-х гг., указанные выводы представляются нам достоверными, однако авторы преувеличивают значимость Вашингтона как потенциального военного партнера центральноазиатских государств. Г. И. Чуфрин изучает проблемы безопасности в Центральной Азии в конце 2000-х гг. К их числу он относит: сложную внутриполитическую ситуацию в Киргизии и Таджикистане; перманентный кризис в их отношениях с Узбекистаном; угрозы, исходящие с территории Афганистана; дестабилизацию обстановки в ядерном Пакистане; экономическую экспансию в Центральную Азию, предпринимаемую Китаем. Автор критикует Россию за то, что в годы мирового экономического кризиса она заметно сократила масштабы военно-политического сотрудничества с центральноазиатскими республиками. Весьма тревожной тенденцией он также считает сохранение низкой эффективности ОДКБ399. Приведенные тезисы не вызывают у нас сомнений. Политолог С. Шохзода полагает, что в Центральной Азии параллельно сосуществует несколько режимов международной безопасности, и Россия является гарантом лишь некоторых из них (на уровне двусторонних соглашений в военно-политической сфере и в рамках ОДКБ). Данные механизмы автор характеризует как малоэффективные, а главной задачей Москвы видит создание условий, при которых в изучаемом регионе не возникнет крупных конфликтов400. Подобный подход вызывает у нас полное понимание. Несколько больший интерес к рассматриваемым сюжетам в 2000-2010-е гг. проявляли зарубежные авторы. Казахский политолог Н. Э. Касенова безапелляционно утверждает, что в 1990-е гг. Россия не справлялась с функциями гаранта безопасности стран Центральной Азии, и приветствует ввод в регион войск НАТО. Она отмечает, что военно-политическое сотрудничество США с центральноазиатскими республиками началось задолго до событий 11 сентября 2001 г., при этом Вашингтон помогал молодым государствам региона бороться с различными проявлениями экстремизма401. Данные выводы представляются нам необоснованными и искажающими действительность. В кандидатской диссертации киргизского политолога К. А. Иманкулова изучаются стратегии национальной безопасности стран Центральной Азии. Автор приходит к заключению, что государства региона стремятся при сторонней поддержке эффективнее решать свои внутренние проблемы и противодействовать внешним угрозам, не впав при этом в чрезмерную зависимость от своих «покровителей». В данной связи он приветствует присутствие в регионе сразу трех великих держав, при котором никто не имеет возможности оказывать на центральноазиатские республики сильное давление. Наиболее важной диссертант считает ту миссию, которую в Центральной Азии выполняет Россия402. Данные положения являются логичными, с ними следует согласиться. Узбекский историк М. А. Рахимов изучает роль региональных организаций в обеспечении безопасности в Центральной Азии. Он констатирует, что наиболее успешно со своими задачами справлялись ЕврАзЭС и ШОС, тогда как деятельность ЦАС, ЦАЭС и ОЦАС оставалась малоэффективной403. Данные тезисы также вполне соответствуют действительности. Похожее исследование проводится в статье испанского политолога Г. Абад Кинтаналь. Она подразделяет организации, занятые обеспечением безопасности в Центральной Азии, на эндогенные (ОДКБ и ШОС, созданные самими государствами региона) и экзогенные (НАТО и ОБСЕ, лишь сотрудничающие с центральноазиатскими республиками). Наиболее эффективной структурой автор называет ОДКБ, а наименее результативными — ОБСЕ и НАТО404. Применительно к Центральной Азии, подобные выводы кажутся нам вполне адекватными. Другой испанский исследователь, А. Гомес да Агреда, напротив, обвиняет ОДКБ в неэффективности. Он считает, что данная структура обсуживает интересы России, тогда как центральноазиатским государствам выгоднее развивать взаимодействие в рамках ШОС, где они находятся под двойной защитой Москвы и Пе- кина405. Обозначенные тезисы представляются нам дискуссионными. Испанский эксперт Н. де Педро полагает, что ключевая роль в поддержании безопасности в Центральной Азии принадлежит не международным организациям, а четырем игрокам: России, Китаю, США и ЕС. При этом позиции Москвы он считает наиболее твердыми, поскольку для нее обеспечение стабильности в регионе является жизненно необходимым406. Подобные оценки не вызывают у нас возражений. Приведенную точку зрения разделяют канадские исследователи Т. Жюно, Ж. Эрвуэ и Ф. Лассер. Они утверждают, что характер угроз, стоящих перед странами Центральной Азии, не позволяет возложить ответственность за обеспечение безопасности в данном регионе на какое-либо одно государство или международную структуру. Подобные задачи должны выполняться всеми заинтересованными субъектами международного права407. Очевидно, что указанный подход является не вполне корректным: он не учитывает мнения самих центральноазиатских республик и оправдывает вмешательство внешних акторов в их внутренние дела. Американский политолог С. Грецкий говорит о неспособности России урегулировать межнациональный конфликт 2010 г. в Киргизии. По его мнению, это привело к краху системы коллективной безопасности в Центральной Азии, так долго выстраиваемой Москвой. В результате государства региона впервые получили возможность ослабить свою зависимость от России в военно-политической сфере и активизировать соответствующие контакты с западными партнерами408. Данные оценки представляются нам необоснованными: автор не разобрался в юридических и политических аспектах изучаемого вопроса и построил свои выводы, опираясь на ложные теоретические предпосылки. Китайский исследователь Сюй Тао сравнивает деятельность великих держав по обеспечению безопасности в Центральной Азии. Наиболее эффективной он считает политику России, которой совместно с Китаем удалось поставить мощный заслон на пути распространения в регионе «трех сил зла» (терроризма, сепаратизма и экстремизма). Острую критику он высказывает в адрес «некоторых больших государств», стремящихся «реформировать» страны Центральной Азии без учета их реальных интересов409. На наш взгляд, приведенные выводы являются вполне справедливыми. Другой темой, вызывавшей интерес у международного экспертного сообщества, было энергетическое измерение международных отношений в Центральной Азии. Среди основных работ отечественных исследователей по данной тематике, отметим следующие. В монографиях В. А. Гусейнова, С. С. Жильцова, И. С. Зонна, А. М. Ушкова, статье А. В. Мальгина выявляются международно-политические и энергетические проблемы каспийского региона. Крупный исследователь, государственный и общественный деятель В. А. Гусейнов дает теоретический анализ геополитической ситуации в зоне Прикаспия. Он отмечает, что прикаспийскими следует называть не только государства, имеющие непосредственный выход к Каспийскому морю, но и страны, связанные с ним в экономическом и цивилизационным плане — например, Узбекистан. По мнению эксперта, проблемы определения правового статуса водоема, его раздела на национальные сектора, добычи, транспортировки и продажи углеводородов неизменно являлись ключевыми в отношениях России, Казахстана и Туркмении и оказывали значительное влияние на характер российско-узбекского сотрудничества. Наименее благоприятной перспективой автор считает возникновение конкуренции между Москвой и странами Центральной Азии на мировом энергетическом рынке, способной дестабилизировать обстановку в изучаемом регионе410. Аналогичной точки зрения придерживаются политологи С. С. Жильцов, И. С. Зонн и А. М. Ушков. Они выдвигают оригинальную идею, что, в отличие от Центральной Азии, в каспийском регионе Казахстан и Узбекистан не являются соперниками, а скорее выступают союзниками, вместе оказывающими давление на Россию. Общие цели сближают их с Туркменистаном, который в рамках центральноазиатского региона продолжает проводить политику самоизоляции. Авторы изучают региональные особенности дипломатии России и США и приходят к заключению, что в обоих случаях она являлась малоэффективной, поскольку две великие державы испытывали все большую зависимость от небольших государств Центральной Азии411. Выводы, изложенные в обеих монографиях, представляются нам достоверными и логичными. Политолог А. В. Мальгин отмечает, что за 1991-1998 гг. внешняя политика России прошла путь от полного игнорирования проблем Каспия до придания им исключительного значения. По мнению автора, согласие Москвы разделить море на национальные сектора сыграло важную роль в нормализации ее отношений с Астаной и Ашхабадом, которые с 1998 г. приняли стратегический характер. Эксперт прогнозирует, что главным конкурентом Москвы в борьбе за каспийские углеводороды в ближайшем будущем станет Пекин, который заметно потеснит ее позиции в регионе и позволит центральноазиатским республикам выйти из энергетической зависимости от России412. Примечательно, что вышеозначенные выводы отличаются особой точностью, а авторские прогнозы полностью сбылись на практике. В статье политолога Д. В. Долгушева сравнивается энергетическая политика России и США в Центральной Азии. Автор говорит об особой значимости данного региона для обеих держав, их стремлении взять под контроль его ресурсы, их готовности пойти на острую конфронтацию ради достижения своих целей. При этом исследователь упускает из вида интересы Китая, не упоминает о том, что с 2009 г. Россия заметно сократила масштабы энергетического сотрудничества с центральноазиатскими республиками, игнорирует факт постепенного ухода из региона США413. Высказанные им оценки скорее соответствуют периоду первой половины 2000-х гг., тогда как сам эксперт претендует на их универсальность. В 2000-2010-е гг. определенное внимание вышеозначенным вопросам уделяли зарубежные авторы. Американские эксперты С. Блэнк, М. С. Спечлер и Д. Р. Спечлер предлагают критические оценки энергетической политики России в Центральной Азии. С. Блэнк обвиняет Москву в том, что, подняв закупочные цены на казахское и туркменское топливо до мирового уровня, она подорвала позиции Вашингтона и сделала очередной шаг в восстановлении своей колониальной империи414. М. С. Спечлер и Д. Р. Спечлер, напротив, отрицают возможность реколонизации Россией постсоветского пространства и утверждают, что ее политика в Центральной Азии является малоэффективной, особенно в области энергетики415. Обе представленные точки зрения вызывают у нас сомнения; в большей степени это относится к замечаниям С. Блэнка. Американский исследователь А. Петерсен, его испанский коллега Т. Рекордо Эрро, турецкий политолог Т. Бабали и индийский экономист А. М. Ченой сравнивают энергетическую политику России, США и Китая в Центральной Азии. А. Петерсен полагает, что к началу 2010-х гг. реальная конкуренция в изучаемом регионе развернулась между Москвой и Пекином, тогда как Вашингтон был вынужден оставить попытки установления контроля над каспийскими энергоресурсами. Более сильными автор считает позиции России, которую он именует «энергетической сверхдержавой». Вместе с тем, он отмечает, что Москва не сможет восстановить свое доминирование в Центральной Азии, поскольку странам региона выгоднее играть на противоречиях великих держав, нежели поддерживать одну из них416. Т. Рекордо Эрро обвиняет США в стремлении установить мировое господство и рассматривает их политику в Центральной Азии как один из шагов на пути реализации данной цели. Он приветствует усиление региональных позиций России и утверждает, что в начале 2000-х гг. она только начала свое продвижение на местные энергетические рынки417. Т. Бабали предупреждает, что попытки США и Китая изолировать Россию от Центральной Азии и решать энергетические вопросы без учета ее интересов приведут к дестабилизации региона и будут иметь непредсказуемые последствия. По его мнению, ключ к поддержанию стабильности в Центральной Азии всегда находился в руках у Москвы, и подобная ситуация не изменится с течением времени. Вместе с тем, автор подчеркивает, что Россия не сможет восстановить свою монополию на обеспечение развития стран региона. Центральноазиатские республики являются суверенными государствами, и только им принадлежит конечное право выбора партнеров в различных областях международного сотрудничества, в том числе в сфере энергетики. Особое внимание эксперт уделяет тому, что ключевую роль в региональных делах играет Казахстан; именно он, а не внешние акторы, способен определить будущую конфигурацию каспийских трубопроводов418. Похожих взглядов придерживается А. М. Ченой. Он утверждает, что истинные цели США состоят не в установлении контроля над каспийскими энергоресурсами, а в ослаблении позиций России в Центральной Азии и понижении степени ее влияния до минимально возможного уровня. На этом фоне политику Москвы в изучаемом регионе автор квалифицирует как успешную: ей удалось наладить диалог с Пекином и совместными усилиями остановить американскую экспансию в Центральной Азии. При этом со стороны Китая исследователь не видит угроз региональным интересам России419. По нашему мнению, все перечисленные выводы вполне соответствуют действительности; исключение составляет последний тезис А. М. Ченоя. В рассматриваемый период заметно возросло число публикаций, освещающих особенности центральноазиатского направления внешней политики отдельных внерегиональных акторов и выявляющих позицию России в связи с реализацией ими своих интересов в изучаемом регионе. При этом наибольшее внимание отечественные и зарубежные авторы уделяли дипломатии США. Российские эксперты М. В. Братерский, Е. Ф. Троицкий, Т. В. Юрьева дают очень сдержанные оценки политики Вашингтона в Центральной Азии, избегая как ее необоснованной критики, так и ее превознесения. Историк М. В. Братерский отмечает, что при выполнении своих задач США приходится принимать во внимание интересы других великих держав, традиционно представленных в данном регионе, — России и Китая. Соответственно, они исходят из следующих установок: Центральная Азия более не является «задним двором» России; попытки Москвы и Пекина стабилизировать ситуацию в регионе в 1990-е гг. не увенчались успехом; политика США по стабилизации Центральной Азии отвечает интересам России и Китая420. Е. Ф. Троицкий представляет отношения России, США и стран Центральной Азии как своеобразный многоугольник, длина сторон которого постоянно меняется, а между вершинами возникают те или иные связи. По мнению автора, для разных государств региона развертывание американского военного присутствия в 2001 г. имело неодинаковые последствия. Наибольшие дивиденды от этого получил Узбекистан, резко укрепившим свои позиции на региональном арене. Киргизия и Таджикистан впервые получили возможность перейти к практике многовекторности в своей дипломатии и продемонстрировать России, что их зависимость от нее более не является тотальном. Туркменистан сохранил курс на самоизоляцию, и приход в регион США практически не отразился на характере его взаимодействия с Москвой. В самом сложном положении оказался Казахстан, имевший очень тесные связи с Россией и опасавшийся ухудшения отношений с Китаем в случае расширения своих контактов с США. В итоге российско-казахские отношения еще более упрочились, российско-узбекское сотрудничество было практически заморожено, а характер взаимодействия России с иными центральноазиатскими республиками не ~421 претерпел существенных изменений421. Историк Т. В. Юрьева рассуждает о центральноазиатской политике НАТО. Она отмечает, что попытки блока усилить свое влияние в изучаемом регионе вызвали активное сопротивление не только со стороны России и Китая, но и со стороны самих центральноазиатских республик. В результате они расширили взаимодействие в рамках ОДКБ и ШОС и совместными усилиями остановили экспансию Брюс- селя422. На наш взгляд, вышеозначенные выводы являются довольно точными, с ними следует согласиться. Жесткая критика политики США в Центральной Азии приводится в статье казахского политолога А. А. Устименко. Он отмечает, что американское военное присутствие в регионе следует рассматривать как долгосрочную тенденцию, имеющую негативные последствия для расположенных здесь государств. По мнению автора, расширение взаимодействия между центральноазиатскими республиками и США вызовет резкое ухудшение их отношений с Россией и Китаем, что приведет к скачку напряженности в регионе. При этом Москва и Пекин, сопротивляясь экспансии Вашингтона, будут вынуждены оказывать на страны Центральной Азии все большее давление423. Озвученные тезисы представляются нам дискуссионными. Очевидно, что приход США в Центральную Азию заметно усложнил геополитическую ситуацию в регионе, но все же не вызвал в нем взрыва напряженности. При этом готовность к сближению с Вашингтоном продемонстрировали лишь те государства, отношения которых с Россией и ранее испытывали значительные трудности. Американские исследователи Е. Б. Румер, М. Ривкин, С. Блэнк и их британский коллега Н. С. Макфарлейн, напротив, преувеличивают успехи США в Центральной Азии, а соответствующее направление российской дипломатии характеризуют как неэффективное. Е. Б. Румер утверждает, что после событий 11 сентября 2001 г. США стали ведущей державой в Центральной Азии, и их конкурентам пришлось приспосабливаться к радикально изменившимся условиям. Положение России в изучаемом регионе автор характеризует как «кисло-сладкое». С одной стороны, она переложила ответственность за обеспечение безопасности стран Центральной Азии на плечи Вашингтона, избавилась от назойливой критики Запада за нарушения прав человека в Чечне, получила дополнительные возможности для развития диалога с Пекином. С другой стороны, ей пришлось смириться с развертыванием войск НАТО в непосредственной близости от своей территории и утратой своего доминирования в Центральной Азии. На этом фоне восстановление Москвой своего влияния в регионе эксперт считает маловероятным, поскольку в военном и экономическом плане она остается слишком слабой424. М. Ривкин отмечает, что первенствующее значение для России в Центральной Азии имеют вопросы безопасности, а уровень ее экономических контактов со странами региона остается низким. Подобная ситуация является невыгодной для центральноазиатских республик, стремящихся к получению иностранных инвестиций и выходу из односторонней зависимости от Москвы в сфере безопасности. Именно это определило их стремление активизировать диалог с США. В то же время, автор полагает, что Вашингтону следует проявлять осторожность, уважая ранее сложившийся в Центральной Азии баланс сил425. Н. С. Макфарлейн рассматривает эволюцию политики США в Центральной Азии. Он приходит к выводу, что их главным партнером в регионе традиционно являлся Узбекистан — государство, способное подорвать влияние России и оказать США неоценимую помощь в борьбе с терроризмом. Что касается Москвы, то ее дипломатию исследователь квалифицирует как слабую и невнятную, полагая, что начавшееся в 2002 г. сближение России со странами Центральной Азии свидетельствовало не об эффективности ее внешнеполитического курса, а о стремлении государств региона играть на противоречиях великих держав426. С. Блэнк определяет задачи США в Центральной Азии. К их числу он относит: недопущение восстановления «Евразийской империи» во главе с Москвой; подрыв позиций России и Китая на постсоветском пространстве; создание сети трубопроводов, способных доставлять каспийские углеводороды на запад и юг в обход территории России и Ирана; демократизацию стран Центральной Азии, установление в них родственных американскому политических режимов. Для достижения данных целей автор призывает Вашингтон оказывать государствам региона массированную политическую и экономическую помощь, превосходящую по своим масштабам те дивиденды, которые они получают от сотрудничества с Москвой и Пекином. При этом эксперт критикует Россию и Китай за то, что они препятствуют реализации США своих задач, и предлагает начать против них информационную войну427. За исключением тезисов М. Ривкина, выводы западных экспертов представляются нам некорректными и не соответствующими действительности. При этом Е. Б. Румер и Н. С. Макфарлейн преувеличивают возможности США в Центральной Азии и не учитывают негативного отношения к ним со стороны государств региона. Идеи С. Блэнка и вовсе выходят за рамки норм международного права: он предлагает Вашингтону вмешаться во внутренние дела центральноазиатских республик, обострив в них социально-политическую напряженность; он призывает к дестабилизации региона, что приведет к конфронтации между великими державами и обернется катастрофическими последствиями глобального масштаба. Подобные идеи мы считаем исключительно вредными и опасными. В рассматриваемый период довольно распространенными стали работы, освещающие особенности центральноазиатской политики Китая. Весьма неоднозначные оценки взаимодействия Москвы и Пекина в изучаемом регионе предлагают отечественные ученые. В. В. Михеев утверждает, что, форсируя интеграционные процессы в рамках ОДКБ и ЕврАзЭС, Россия совершила историческую ошибку, задев интересы не состоявшего в них Китая. В результате он был вынужден активизировать диалог со странами Центральной Азии на двусторонней основе, резко ослабив позиции Москвы в изучаемом регионе428. Данные тезисы вызывают у нас сомнения: автор сильно преувеличивает возможности углубления российско-центральноазиатского сотрудничества по линии ОДКБ и ЕврАзЭС и игнорирует многостороннее взаимодействие Китая и стран Центральной Азии в рамках ШОС. Историки Б. А. Ширяев и Н. В. Федоров соглашаются, что конкуренция между Россией и Китаем является одним из ключевых элементов современных международных отношений в Центральной Азии. Вместе с тем, они полагают, что за 2000-е гг. геополитическая ситуация в регионе заметно стабилизировалась и здесь сложился определенный баланс сил, учитывающий интересы как самих центральноазиатских республик, так и внерегиональных акторов. Нарушение данного баланса, по мнению экспертов, способно дестабилизировать ситуацию в регионе429. Данная точка зрения представляется нам вполне убедительной. В трудах центральноазиатских и западных исследователей широко распространенным является тезис, что в середине 2000-х гг. Китай начал вытеснение России из Центральной Азии, и данный процесс будет иметь необратимый характер. Казахский политолог В. Галямова полагает, что главной «площадкой» для реализации Китаем своей стратегии в регионе является ШОС. Факт ее образования автор считает фатальной ошибкой России, которой вскоре придется согласиться на вторые роли в центральноазиатских делах430. Подобные оценки представляются нам некорректными. Эксперт сильно преувеличивает значение ШОС как проводника китайских интересов в изучаемом регионе. Кроме того, ни о каком доминировании Пекина в Центральной Азии пока не может быть и речи, поскольку в военно-политическом и культурном плане он не рассматривается расположенными здесь государствами как союзник. В работах С. Пейруза отмечается, что к концу 2000-х гг. Россия и Китай разделили сферы ответственности в Центральной Азии. В силу широкого распространения синофобии среди местного населения, единственным гарантом безопасности стран региона осталась Москва, тогда как Пекин стал их главным партнером в торговой, энергетической, транспортной и инвестиционной сферах. Вместе с тем, автор прогнозирует постепенное вытеснение России Китаем из Центральной Азии, утверждая, что оно может иметь как мирный, так и конфликтный характер431. На наш взгляд, приведенные выводы являются вполне адекватными той непростой ситуации, которая сложилась в Центральной Азии во время мирового экономического кризиса 2008-2010 гг. Вместе с тем, авторские оценки перспектив российского присутствия в регионе кажутся нам излишне пессимистичными. Похожей точки зрения придерживаются британский востоковед Р. Онг и его французский коллега Т. Келльнер. Они констатируют, что главной задачей Китая в Центральной Азии является вытеснение России, США и менее крупных игроков — ЕС, Турции и Ирана. По мнению исследователей, данную задачу он решает путем расширения многопрофильного сотрудничества с государствами региона как на двусторонней основе, так и в рамках ШОС432. Указанные тезисы вызывают у нас сомнения: на сегодняшний день Пекин явно не ставит перед собой цели обеспечить свою гегемонию в изучаемом регионе, поскольку это потребовало бы от него неоправданно высоких затрат. С присущей ему агрессивностью взаимодействие России и Китая в Центральной Азии характеризует С. Блэнк. Он утверждает, что в начале 2000-х гг. Москва и Пекин сформировали антизападный альянс, целью которого стало обеспечение их господства в регионе путем консервации наиболее одиозных тенденций в политической и экономической жизни расположенных здесь государств. Автор отмечает, что сильным оружием России и Китая при проведении неоколониальной политики в Центральной Азии также является тотальная зависимость стран региона от их водных ресурсов. Он прогнозирует, что вскоре Пекин будет оказывать давление на своих соседей, строя плотины, сбрасывая воду из водохранилищ и отравляя ее промышленными отходами433. Несмотря на всю экстравагантность подобных суждений, мы не можем признать их соответствующими действительности. Более взвешенные оценки изучаемых вопросов даются в работах китайских экспертов Чжао Хуашэна и Сунь Чжуанцзы. Они отмечают, что центральноазиатское направление является одним из важнейших в дипломатии КНР на современном этапе, и в будущем его значение будет постоянно возрастать. Масштабы китайского присутствия в регионе авторы квалифицируют как значительные, а главными партнерами Пекина видят Астану, Ашхабад и Т ашкент. Ключевыми принципами китайско-российского взаимодействия в Центральной Азии исследователи называют: долгосрочное стратегическое партнерство; учет Пекином региональных интересов Москвы и ее фундаментальной роли в местных делах; недопущение провокаций в ее адрес. Они подчеркивают, что стороны занимают общие позиции в вопросах геополитики и безопасности, но выступают конкурентами в торгово-экономической сфере. Подобную конкуренцию они рассматривают как вполне допустимое явление в международных отношениях, утверждая, что она никогда не перерастет в конфронтацию двух великих держав. Несомненный интерес представляют рассуждения авторов о роли российских военных баз на территории стран Центральной Азии. Они сообщают, что на официальном уровне китайское руководство не высказывало ни поддержки, ни осуждения их присутствия в регионе, однако в частном порядке оно рассматривает их как противовес войскам США и НАТО, расквартированным в центральноазиатских республиках434. Указанные выводы представляются нам весьма оригинальными, достоверными и заслуживающими одобрения. Они имеют несомненный научный интерес, поскольку позволяют лучше ознакомиться с мнением китайской стороны по вышеизложенным вопросам. 1 ораздо меньшии интерес у исследователей вызывало взаимодействие России и ЕС в Центральной Азии. Отечественный политолог В. Ф. Пряхин отмечает, что политика ЕС в изучаемом регионе характеризуется сочетанием реализма и прагматизма. При этом в европейских столицах есть понимание того, что ведущими игроками в Центральной Азии являются Россия, Китай и США, а также сами расположенные здесь государства435. Подобные оценки вызывают у нас полное понимание. Американский экономист М. Д. Коэн полагает, что интересы Москвы и Брюсселя в Центральной Азии пересекаются в сфере энергетики, а главным партнером ЕС в регионе выступает Казахстан. Исходя из вышеизложенного, он прогнозирует возможность охлаждения российско-казахских отношений и разворота Астаны на Запад436. Подобные перспективы представляются нам вполне реалистичными. Британский политолог А. Матвеева критикует центральноазиатскую политику ЕС за неэффективность. Она утверждает, что в своих инициативах Брюсселю следует ориентироваться на достижения России и Китая, роль которых в региональных делах она характеризует как весьма позитивную. На этом фоне автор призывает ЕС не допускать обострения «Новой Большой игры» в Центральной Азии и направить усилия на обеспечение безопасности, стабильности и процветания расположенных здесь республик437. Подобные предложения мы считаем весьма актуальными. Испанские эксперты А. Сото и А. Алонсо утверждают, что, несмотря на активные попытки внешних акторов проникнуть в Центральную Азию, ключевую роль в жизни данного региона продолжает играть Москва. Это объясняется как историческими обстоятельствами, так и ее умением договариваться с руководством центральноазиатских республик, совершенно закрытым для влияния западных демократий. В данной связи авторы призывают ЕС оказывать странам региона помощь, направленную на ускорение их социально-экономического развития, но не входить при этом в конфликт с Москвой438. Указанные выводы также представляются нам достоверными и заслуживающими одобрения. В 2000-2010-е гг. довольно редкими оставались работы, освещающие особенности центральноазиатской политики стран Востока — Турции, Ирана, Индии, Японии и Южной Кореи. Российский исследователь А. Шевяков, его турецкие коллеги Х. Фидан, Э. Чаман и А. Акъюрт изучают политику Турции в Центральной Азии. А. Шевяков отмечает, что в начале 1990-х гг. Москва и Анкара являлись антагонистами. Турция взяла курс на вытеснение России из Центральной Азии и формирование некоего аналога СНГ — «Тюркского содружества», в которое бы вошли центральноазиатские республики, Азербайджан и отдельные субъекты Российской Федерации. Данные цели автор характеризует как утопичные, подчеркивая, что уже в середине 1990-х гг. влияние Турции на постсоветском пространстве начало ослабевать, а с приходом к власти В. В. Путина и вовсе сошло на нет. На этом фоне руководство республики пришло к пониманию, что ему следует активизировать диалог с Россией, после чего стороны начали строить свое взаимодействие на принципах стратегического партнерства, и конкуренция между ними в Центральной Азии практически прекратилась439. Х. Фидан соглашается, что попытки Турции усилить свое влияние в регионе, опираясь на этническое, религиозное и языковое родство с народами расположенных здесь государств, потерпели неудачу. Он прогнозирует, что в будущем Анкара не сможет потеснить позиции Москвы в Центральной Азии, поскольку в политическом, военном и экономическом плане Россия сохраняет со странами региона самые тесные и стабильные связи440. Э. Чаман и А. Акъюрт полагают, что главными игроками в Центральной Азии являются Россия, Иран, ЕС и США, а Турции следует не соперничать, а сотрудничать с ними. Авторы подчеркивают, что Анкара предлагает центральноазиатским республикам уникальную модель развития (постепенную демократизацию при опоре на исламские ценности), однако пока они остаются неготовыми к ее адекватному восприятию441. Все приведенные выводы представляются нам вполне убедительными; исключение составляет тезис Э. Чамана и А. Акъюрта о том, что лидирующие позиции в Центральной Азии занимают Иран, США и ЕС. Российские востоковеды С. Б. Дружиловский и В. В. Хуторская сравнивают политику Турции и Ирана в Центральной Азии. Они отмечают, что данным государствам не удалось вытеснить Россию из региона и предложить центральноазиатским республикам реальную альтернативу развития партнерства с Москвой. В то же время, на отдельных направлениях они добились определенных успехов: Турция повысила своей геополитический статус, поскольку модель ее социально-экономического развития была взята за образец всеми государствами региона; Иран создал на своих северных рубежах пояс дружбы и стабильности, выйдя из установленной США экономической блокады442. В целом, данные утверждения соответствуют действительности, хотя турецкая модель государственного строительства была адоптирована странами Центральной Азии с большими изменениями. Иранский исследователь М. Месбахи говорит о взаимодействии Москвы и Тегерана в Центральной Азии. Он отмечает, что распад СССР был воспринят Ираном двояко: с одной стороны, рухнуло социалистическое государство, притеснявшее мусульман и распространявшее по всему миру идеологию марксизма; с другой стороны, на самой спокойной, северной, границе Ирана произошло резкое изменение геополитической ситуации. Чтобы не допустить в Центральную Азию США и не позволить им взять себя в кольцо блокады, Тегеран начал проводить в регионе политику, направленную на укрепление влияния Москвы; именно так в Центральной Азии возник российско-иранский альянс, существующий вплоть до настоящего времени. По мнению автора, в его основе лежит готовность Ирана поддерживать большинство начинаний России в изучаемом регионе и развивать с расположенными здесь государствами экономическое и гуманитарное сотрудничество, не затрагивающее жизненных интересов Москвы443. Озвученные выводы представляются нам оригинальными, достоверными и заслуживающими одобрения. Узбекский государственный деятель, дипломат И. Р. Мавлонов описывает центральноазиатское направление внешней политики Индии. Он полагает, что развитие взаимодействия с Дели рассматривается странами Центральной Азии как альтернатива расширению их контактов с великими державами — Россией, Китаем и США. Отмечая, что Южная Азия является потенциальным рынком сбыта центральноазиатских энергоресурсов и сельскохозяйственной продукции, автор признает, что какой-либо конкуренции Москве в изучаемом регионе Дели в обозримом будущем составить не сможет444. Аналогичной точки зрения, но применительно к Японии, придерживается отечественный историк О. А. Добринская445. С данными тезисами мы также считаем необходимым согласиться. В очередной статье С. Блэнка изучается политика Южной Кореи в Центральной Азии. Автор утверждает, что в перспективе Сеул станет важным партнером стран региона, поскольку он способен предоставить им то, что они не могут получить от сотрудничества с Москвой и Пекином: высокие технологии и инвестиции без угрозы их порабощения и насильственного включения в состав деспотической «Евразийской империи»446. Очевидно, что эксперт остается верен своим принципам и при рассмотрении любых вопросов обрушивается на Россию с необоснованной критикой. В рассматриваемый период были опубликованы многочисленные труды, характеризующие внешнюю политику стран Центральной Азии, включая ее российское направление. При этом довольно распространенными стали исследования, содержащие общий обзор дипломатии государств региона. Среди основных работ отечественных авторов по указанной тематике, отметим следующие. В монографии И. И. Климина, статьях А. В. Малашенко, О. А. Бирюковой и В. С. Фроленкова изучаются интеграционные процессы в Центральной Азии и отношение к ним России. Историк И. И. Климин анализирует эволюцию региональных интеграционных объединений — Центральноазиатского союза (ЦАС), Центральноазиатского экономического сообщества (ЦАЭС) и Организации «Центральноазиатское сотрудничество» (ОЦАС). Он подчеркивает, что данные структуры не имели антироссийской направленности, однако несколько ограничивали возможности Москвы по реализации своих интересов в регионе, поскольку до 2004 г. она в них не состояла. Вступление России в ОЦАС автор характеризует как прогрессивный шаг, сожалея, что после ее слияния с ЕврАзЭС Москва прекратила многостороннее взаимодействие с государствами Центральной Азии на субрегиональном уровне447. А. В. Малашенко констатирует, что отношение различных внерегиональных акторов к интеграционным процессам в Центральной Азии было неодинаковым. Например, США выступали против сближения центральноазиатских республик, страны ЕС активно поддерживали их центростремительные тенденции, а Китай воспринимал их со сдержанным оптимизмом. Россия, по мнению ученого, после вступления в ОЦАС была разочарована ее неэффективностью, что определило последующую ликвидацию данной структуры путем ее поглощения ЕврАзЭС448. Политолог О. А. Бирюкова полагает, что главной причиной пробуксовывания интеграционных процессов в Центральной Азии являлось недостаточное внимание к ним со стороны Москвы. В результате в ЦАЭС и ОЦАС возникли те же кризисные тенденции, которые наблюдались в СНГ449. Востоковед В. С. Фроленков изучает проблемы экономического сотрудничества в рамках ШОС. Он полагает, что для России данный аспект многостороннего взаимодействия является важным потому, что он предоставляет ей возможность подкреплять свой авторитет в Центральной Азии материально, не уступая права считаться главным экономическим партнером стран региона соседнему Китаю450. На наш взгляд, перечисленные выводы являются довольно дискуссионными. И. И. Климин несколько преувеличивает эффективность ОЦАС и ее возможность оказывать позитивное воздействие на динамику российско-центральноазиатского сотрудничества. А. В. Малашенко завышает ожидания Москвы от участия в работе данной организации, а О. А. Бирюкова — влияние России на интеграционные процессы в Центральной Азии. В. С. Фроленков с излишним оптимизмом относится к деятельности ШОС. Монография И. Д. Звягельской представляет собой оригинальную попытку анализа внутренней и внешней политики центральноазиатских республик глазами местных жителей. Именно в таком ключе она характеризует деятельность России в изучаемом регионе в 1990-2000-е гг. По мнению автора, роспуск СССР являлся не исторически обусловленным фактом, а фатальной ошибкой, совершенной командой Б. Н. Ельцина. Отношение Москвы к Центральной Азии в начале 1990-х гг. автор трактует как безразлично-пренебрежительное, полагая, что оно начало меняться лишь под воздействием гражданской воины в Таджикистане, создавшей угрозу безопасности России. Попытки Москвы вернуться в данный регион, предпринимаемые в 1993-1999 гг., исследователь считает безрезультатными, поскольку расположенные здесь государства утратили к ней доверие. Постепенная нормализация российско-центральноазиатских отношений началась лишь после отставки Б. Н. Ельцина, однако, по мнению эксперта, их состояние до конца 2000-х гг. оставалось далеким от идеального. Наиболее благополучными автор считает отношения России с Казахстаном, тогда как Туркмения сошла с орбиты ее влияния еще в начале 1990-х гг., а Киргизия, Таджикистан и Узбекистан выстраивали взаимодействие с ней исключительно на эгоистических принципах451. Несмотря на всю пессимистичность подобных оценок, они представляются нам вполне объективными. В 2000-2010-е гг. немало работ по указанной проблематике было подготовлено зарубежными авторами. Казахский политолог Ж. Зардыхан утверждает, что развитие интеграционных процессов в Центральной Азии отвечает интересам большинства государств региона, однако в силу существующих между ними противоречий ни одна из созданных ими группировок не продемонстрировала особой эффективности. Г лавной причиной образования и сравнительно успешного развития ЦАС и ЦАЭС автор видит стремление центральноазиатских республик объединяться во имя сохранения независимости от России. Как только данная задача утратила свою актуальность, субрегиональная интеграция полностью застопорилась452. Указанные тезисы представляются нам оригинальными и соответствующими действительности. Другой казахский исследователь, А. Е. Чеботарев, и его британская коллега А. Бёр изучают влияние России на борьбу Казахстана и Узбекистана за региональное лидерство в Центральной Азии. А. Е. Чеботарев полагает, что в 2000-е гг. выход Казахстана на позиции регионального лидера сдерживался не только непризнанием за ним данного статуса его южными соседями, но и негативным отношением к этому со стороны Москвы. В частности, Россия начала демонстративное сближение с Узбекистаном, который для оказания давления на Казахстан вступил в ЕврАзЭС и ОДКБ, а также пошел на роспуск ОЦАС, где он по всем параметрам заметно уступал Астане. С приходом к власти Д. А. Медведева российско-узбекские отношения охладели, вследствие чего Ташкент стал больше считаться с интересами Астаны, превратившейся в главного союзника Москвы в Центральной Азии. Одновременно Узбекистан стал искать новых покровителей в борьбе за право считаться ведущим государством региона453. А. Бёр утверждает, что главной причиной торможения интеграционных процессов в Центральной Азии являлся страх, испытываемый перед Узбекистаном всеми его соседями, включая крупнейшее государство региона — Казахстан. В результате они стремились к более тесному взаимодействию с Россией, что обуславливало их заинтересованность в работе СНГ и ОДКБ, а не структур, патронируемых Ташкентом, — ЦАЭС и ОЦАС454. В другой своей статье А. Бёр отмечает, что приход в Центральную Азию США предоставил странам региона уникальную возможность выйти из односторонней зависимости от России. В наибольшей степени ею воспользовался Узбекистан, решивший при поддержке Вашингтона реализовать свои гегемонистские амбиции в Центральной Азии. В подобных обстоятельствах геополитическая ось «Астана — Ташкент», лежавшая в основании всех региональных интеграционных объединений, прекратила свое существование. Этим умело воспользовалась Москва, сформировавшая с Астаной новую геополитическую ось, что способствовало подключению России ко всем региональным процессам и смещению географического центра региона далеко на север. Таким образом, Москва не позволила Ташкенту добиться своей цели, и борьба за лидерство в Центральной Азии вышла на новый круг455. Тезисы, представленные в работах обоих исследователей, являются весьма оригинальными, но зачастую недостоверными. Так, вряд ли можно согласиться с тем, что главной задачей центральноазиатской политики Москвы было ослабление позиций Астаны или Ташкента. Неправдоподобным представляется и вывод о том, что Казахстан испытывает страх перед своим южным соседом, учитывая, что в военном и экономическом плане он существенно превосходит Узбекистан. Казахские политологи Б. К. Султанов и М. Т. Лаумулин рассуждают о феномене многовекторности во внешней политике стран Центральной Азии и его влиянии на характер их взаимодействия с Москвой. Б. К. Султанов отмечает, что в своем чистом виде многовекторность проявляется в дипломатии Казахстана: он неизменно поддерживает союзнические отношения с Россией, но это не мешает ему развивать диалог с иными партнерами. «Многовекторность по-киргизски» автор воспринимает как стремление находиться на равном удалении от всех великих держав. Таджикистан, по мнению эксперта, сохраняет сильную зависимость от России, по-прежнему выступающей его главным военным и экономическим партнером; это вынуждает республику искать ей противовесы, однако подобные действия остаются малоэффективными. Туркменистан перешел на принципы многовекторной дипломатии лишь после смерти С. А. Ниязова, однако это практически не отразилось на динамике его сотрудничества с Москвой. Отличительной чертой внешней политики Узбекистана автор называет многовек- торность с антироссийским уклоном456 457. М. Т. Лаумулин констатирует, что понятие «многовекторной дипломатии» было введено в оборот руководством суверенного Казахстана и предполагало проведение активной и разнонаправленной внешней политики без вступления в конфликт с кем-либо из своих партнеров. По мнению автора, в «уменьшенном виде» подобную дипломатию также проводили президенты Киргизии, тогда как у лидеров других центральноазиатских республик возникали проблемы с ее реализацией. Так, Узбекистан развивал стратегическое партнерство то с Россией, то с США, но не с обеими державами одновременно, поэтому его внешнюю политику автор квалифицирует как «дуалистичную». Положение Таджикистана было детерминировано его сильной зависимостью от России и исторической тягой к Ирану, что буквально разрывало республику на две стороны. Внешняя политика Туркмении опиралась на 457 принцип постоянного нейтралитета и являлась «антивекторной» . На наш взгляд, выводы обоих исследователей имеют несомненную оригинальность и научную новизну. Они отличаются достоверностью и значительно обогащают теоретические знания по внешней политике стран изучаемого региона. Казахский государственный деятель С. К. Туякбаев, узбекский юрист И. И. Бобокулов и австралийский политолог Л. Анцеши делают акцент на том, что, вопреки своему стремлению стать подлинно независимыми от России, страны Центральной Азии сохранили с ней самые тесные связи, и все их попытки дистанцироваться от Москвы имели негативные последствия458. Со своими коллегами соглашаются казахский историк М. Е. Шайхутдинов, киргизский военный эксперт Л. М. Бондарец и таджикский политолог Р. Г. Абдулло. Они утверждают, что любые разговоры об уходе России из Центральной Азии традиционно являлись не более чем спекуляциями, хотя соответствующее направление ее внешней политики испытывало существенные трудности. К числу таковых авторы относят: отсутствие у Москвы реальной заинтересованности в развитии интеграционных процессов в рамках ЕврАзЭС и ОДКБ; неспособность примирить конфликтующие государства (Узбекистан и его соседей); недостаток стратегического планирования в отношениях с центральноазиатскими республиками; неумение продвигать взаимодействие одновременно со всеми государствами региона и стремление на каждом этапе отдавать приоритет развитию диалога лишь с одним из своих партнеров; неспособность развеять опасения стран Центральной Азии по поводу перспектив их попадания в излишнюю зависимость от России459. Вышеперечисленные тезисы вызывают у нас понимание, с ними следует согласиться. В современной историографии большое распространение получили работы, раскрывающие особенности внешней политики Республики Казахстан. Многие из них затрагивали вопросы российско-казахского сотрудничества. Среди основных трудов отечественных экспертов по указанной тематике, отметим следующие. В монографии Е. А. Борисовой, биографическом исследовании Л. М. Мле- чина, статьях Е. Ф. Троицкого и В. В. Наумкина предлагается общий анализ дипломатии Алма-Аты / Астаны. Политолог Е. А. Борисова отмечает, что на протяжении всех лет независимости главным приоритетом внешней политики Казахстана оставалось развитие всестороннего взаимодействия с Россией. При этом отношение Алма-Аты к Москве отличалось двойственностью: с одной стороны, она стремилась к полномасштабной интеграции с Россией; с другой стороны, она испытывала перед ней страх, полагая, что может стать жертвой российской агрессии, территориальной экспансии или дестабилизации обстановки в нашей стране. Автор подчеркивает, что в годы президентства Б. Н. Ельцина российско-казахские отношения страдали излишней декларативностью, и лишь с приходом к власти В. В. Путина они начали наполняться реальным содержанием460. В книге журналиста Л. М. Млечина анализируется политическая биография Н. А. Назарбаева. На основе широкого круга источников автор рассуждает о событиях «Желтоксан», отношении президента Казахстана к ГКЧП, «русском вопросе» в республике и проблемах ее взаимодействия с Москвой. Примечательно, что исследователь относится к Н. А. Назарбаеву с пиететом, полагая, что высокий уровень взаимодействия между нашими странами стал возможен лишь благодаря его долготерпению и мудрости. На этом фоне он критикует Б. Н. Ельцина за излишнюю эмоциональность, непрактичность, непоследовательность принимаемых решений. Также автор делает заявление, что ответственность за развал рублевой зоны осенью 1993 г. лежала исключительно на российском руководстве, которое категорически отказалось принимать в нее расположенный к этому Казахстан461. Е. Ф. Троицкий полагает, что главными задачами казахской дипломатии в 1990-е гг. являлись сохранение баланса в отношениях с великими державами, привлечение в экономику страны иностранных инвестиций и создание условий для недопущения раскола республики на «русский север» и «казахский юг». При этом основным партнером Алма-Аты неизменно выступала Москва, развитие добрососедских отношений с которой являлось для нее жизненно необходимым. Это, по мнению автора, объективно ограничивало пределы, в которых Казахстан мог следовать провозглашенной им стратегии многовекторности в своей дипломатии462. Востоковед В. В. Наумкин изучает эволюцию политики Казахстана в отношении России в 1990-е — начале 2000-х гг. Он отмечает, что становление двустороннего партнерства происходило в исключительно неблагоприятных условиях, когда Россия активно устремилась на Запад, а в Казахстане обострился «русский вопрос». В середине 1990-х гг. стороны осознали безальтернативность сохранения тесного взаимодействия друг с другом, и их отношения начали стремительно развиваться. С приходом к власти В. В. Путина диалог между двумя государствами еще более активизировался, при этом события 11 сентября 2001 г. не оказали на него заметного влияния, что было большой редкостью в центральноазиатской региональной политике. В середине 2000-х гг. тенденция к сближению Москвы и Астаны приобрела более устойчивый, чем прежде, характер463. Все вышеозначенные тезисы представляются нам соответствующими действительности. При этом несомненной оригинальностью отличаются выводы Л. М. Млечина и Е. Ф. Троицкого, открывающие новые грани российско-казахского сотрудничества. Философ и политолог А. Г. Дугин характеризует внешнюю политику Астаны как торжество идей евразийства. Именно они, по мнению автора, обусловили ее особую заинтересованность в развитии всестороннего взаимодействия с Россией — крупнейшей евразийской державой, способной в тандеме с Казахстаном создать «полифонию народов» — Евразийский союз464. На наш взгляд, приведенные выводы имеют идеалистический характер и довольно слабо соотносятся с действительностью. С. В. Голунов говорит о делимитации государственной границы Республики Казахстан. Он справедливо отмечает, что данный процесс был довольно длительным и сложным. Наиболее проблемные участки границы располагались на стыке территорий Казахстана и Китая, а также Казахстана и Узбекистана. Урегулирование пограничных споров между Астаной и Москвой проходило в основном по инициативе России и преимущественно в ее интересах, при этом острых конфликтов между нашими странами не наблюдалось465. Историк В. А. Смирнова изучает международное сотрудничество Казахстана в сфере высшего образования. Она утверждает, что главным партнером республики в данной области неизменно выступала Москва, что определялось географической близостью сторон, наличием в Казахстане крупной русской диаспоры и широким распространением русского языка, общностью задач, стоящих перед российской и казахской экономикой466. Данные тезисы являются вполне достоверными, с ними следует согласиться. Еще больший интерес к обозначенным сюжетам в рассматриваемый период проявляли казахские авторы. В работах Б. К. Султанова, монографиях К. К. Токаева и Т. К. Токаева, статьях А. К. Нурттти и Ф. Т. Кукеевой, диссертациях Т. А. Турсунбаева и Р. С. Фаизовой дается общий обзор внешней политики Республики Казахстан, включая ее российское направление. Очень широкий круг исследований провел Б. К. Султанов — автор серии монографий, научных статей и докторской диссертации по проблемам внешней политики Казахстана в 1990-2000-е гг. Он утверждает, что Москва была, есть и будет важнейшим партнером Астаны во всех областях международного сотрудничества, однако ей не следует претендовать на роль единственного стратегического партнера Казахстана, дипломатия которого будет становиться все более диверсифицированной и нацеленной на защиту его собственных интересов467. Ученый подробно описывает исторические, политические, социальные, экономические предпосылки к сближению наших стран, характеризуя их отношения как традиционно дружественные, лишенные кардинальных противоречий и не имеющие аналогов на постсоветском пространстве468. В теоретическом плане Б. К. Султанов рассматривает Россию и Казахстан как великие евразийские государства, имеющие общие интересы, ставящие перед собой тождественные цели и дополняющие друг друга во всех сферах жизни469. Особое внимание исследователь уделяет положению русского населения в Казахстане и казахов в России, осторожно указывая на те проблемы, которые присутствуют в данной области470. На наш взгляд, работы Б. К. Султанова вносят неоценимый вклад в развитие историографии российско-казахского сотрудничества. Возможно, автор несколько преувеличивает роль Астаны во внешней политике Москвы, однако в целом представленные им выводы вызывают у нас понимание. Совершенно иные оценки российско-казахского взаимодействия появляются в очередной работе К. К. Токаева. Автор выстраивает своеобразный рейтинг внешнеполитических партнеров Астаны, ставя на первое место не Москву, а Вашингтон. В адрес России он высказывает ряд обвинений; так, в начале 1990-х гг. Алма-Ата видела своей главной задачей избавление российского руководства и населения от имперских амбиций, дабы северные области Казахстана не отошли под суверенитет Москвы. В данной связи Договор 1992 г. о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между нашими странами был подписан в усеченном виде, не позволившем России вывести отношения с Казахстаном на уровень полномасштабной интеграции. Эксперт обращает внимание на то, что стремление Астаны к развитию диалога с Москвой не всегда находило у нее понимание; например, в 1998 г. Казахстан планировал подписать с Россией Договор о союзничестве и партнерстве, но этого не произошло, и стороны ограничились принятием юридически необязывающего документа — Декларации о вечной дружбе и союзничестве, ориентированном в ХХ! столетие. Дипломатию В. В. Путина автор характеризует как великодержавную и вызывающую у Казахстана опасения. В заключении он отмечает, что в высшем руководстве республики последовательным сторонником сближения с Россией выступал лишь Н. А. Назарбаев, тогда как отношение к ней иных политических деятелей являлось далеко не однозначным471. Вышеизложенные тезисы представляются нам весьма оригинальными и чрезвычайно полезными для лучшего понимания природы российско-казахских отношений. В заочную полемику со своим отцом вступает политолог Т. К. Токаев. Он полагает, что российско-казахские отношения являются образцом стратегического партнерства и союзничества; они отличаются особой глубиной и масштабностью, а формируемый нашими странами альянс будет играть все более важную роль в обеспечении евразийской безопасности472. Автор призывает руководство Казахстана к сохранению баланса в своей дипломатии и учету законных интересов России при развитии контактов с западными партнерами473. Данные предложения являются весьма актуальными. Аналогичной точки зрения придерживаются историки Т. А. Турсунбаев и Р. С. Фаизова. Они соглашаются, что главным принципом внешней политики Казахстана является многовекторность, однако Россия играет в ней более важную роль, чем иные партнеры республики. По мнению авторов, именно через развитие привилегированных отношений с Москвой Астана сможет укрепить свои позиции на мировой арене474. В целом, указанные выводы представляются нам объективными, хотя оба диссертанта несколько преувеличивают ожидания Казахстана от углубления сотрудничества с Россией. А. К. Нурша заявляет, что казахский вариант многовекторной дипломатии имеет большую специфику. Под воздействием геополитических факторов, руководство республики выделяет несколько более важных партнеров, в результате чего его внешняя политика начинает испытывать крен в соответствующую сторону. По мнению автора, с момента провозглашения независимости, Казахстан заметно тяготел к России, и данная тенденция оставалась неизменной475. Ф. Т. Кукеева полагает, Казахстан позиционирует себя одновременно как государство Центральной Азии и как евразийская держава, постоянно стремясь к повышению своего статуса в международных делах. Поэтому привилегированные отношения он развивает лишь с теми государствами, которые способны помочь ему укрепить свои позиции на мировой арене, — в частности, с Россией476. Выводы обоих авторов представляются нам дискуссионными: характер взаимодействия между Москвой и Астаной определяется не только геополитическими соображениями, но и многими иными обстоятельствами, остающимися без внимания данных экспертов. В монографиях Б. К. Султанова и Д. Ш. Мухамеджанова, а также в статье Р. А. Алшанова изучается международное экономическое сотрудничество Республики Казахстан, в том числе ее взаимодействие с Россией. Авторы отмечают, что с момента обретения независимости, главной задачей внешней политики Алма-Аты являлась защита ее экономических интересов. Казахстан принимал активное участие в работе международных организаций, действующих в экономической сфере, и уделял значительное внимание интеграционным процессам на постсоветском пространстве. Ведущим экономическим партнером Алма-Аты / Астаны традиционно выступала Москва, однако в условиях глобализации Казахстан стал проявлять заинтересованность в расширении связей с экономически более сильными игроками — США, ЕС, Китаем и Японией, способными предложить ему качественно новые виды сотрудничества477. Вышеозначенные тезисы представляются нам достоверными и заслуживающими одобрения. В статьях К. И. Байзаковой и Н. Э. Касеновой рассматриваются более узкие вопросы. К. И. Байзакова утверждает, что одним из основных приоритетов Казахстана является поддержание энергетической стабильности в Прикаспии и на данной основе — в Центральной Азии и на всем евразийском пространстве, поскольку энергетический фактор является системообразующим в современном мире. В данной связи она поддерживает курс Астаны на углубление энергетического сотрудничества со всеми заинтересованными государствами, и в первую очередь — с Россией и Китаем478. На наш взгляд, представленные выводы являются не вполне корректными. Во-первых, автор сильно преувеличивает возможности Казахстана по оказанию воздействия на положение дел в Евразии. Во-вторых, реализация принципа многовекторности в энергетической политике республики скорее может дестабилизировать обстановку в Центральной Азии, нежели способствовать ее консолидации. Н. Э. Касенова изучает влияние российско-грузинского конфликта августа 2008 г. на внешнюю политику Республики Казахстан. Она отмечает, что данные события поставили Астану в затруднительное положение: она была вынуждена не поддаваться на уговоры Москвы признать независимость Абхазии и Южной Осетии и утратила возможность осуществлять транспортные проекты на территории Грузии. Автор справедливо отмечает, что с течением времени Казахстану становится все труднее реализовывать многовекторную дипломатию и маневрировать между интересами своих партнеров479. Что касается экспертов из стран «дальнего зарубежья», то степень их заинтересованности в изучении внешней политики Казахстана оставалась довольно низкой. Исследователи из США уделяли основное внимание взаимодействию Астаны с Москвой и Вашингтоном. Географ Р. Р. Хэнкс выдвигает спорный тезис о том, что переход Казахстана к политике многовекторности в начале 1990-х гг. был обусловлен враждебным отношением к нему со стороны России480. Р. Н. Мак-Дер- мотт полагает, что из двух великих держав более близкой Казахстану является Россия, неизменно выступающая гарантом его безопасности и неприкосновенности существующего в нем режима481. Подобная ситуация вызывает у ученого сожаление: для установления стратегической стабильности в Центральной Азии он предлагает Астане развивать диалог одновременно с Москвой и Вашингтоном482. Последний вывод представляется нам сомнительным, поскольку соответствующее поведение Казахстана вряд ли будет способствовать укреплению стабильности в регионе. Р. Вейц утверждает, что Астана поддерживает американское присутствие в Центральной Азии, поскольку видит в нем противовес растущему влиянию Москвы и Пекина, способному нанести ей ущерб483; данный тезис также является дискуссионным. Другой американский эксперт, С. Пейруз, выдвигает весьма оригинальную идею: он предлагает России, Казахстану и Индии сформировать «треугольник», сдерживающий экспансию западных стран на центральноазиатский рынок космических исследований484. Данная инициатива представляется нам интересной, но слабо реализуемой на практике. Британский политолог Г. Платер-Зиберк считает, что главным достижением внешней политики Астаны является отсутствие у нее реальных противников, за исключением вызовов и угроз «нового века». Важнейшими партнерами Казахстана он видит Россию и Китай, подчеркивая, что его сотрудничество с США, ЕС, Турцией и Ираном остается довольно ограниченным485. Данные выводы представляются нам вполне справедливыми. Французский эксперт Ж. Бенабдалла полагает, что главная угроза безопасности Казахстана исходит от Китая, претендующего на установление гегемонии в Центральной Азии. В подобных обстоятельствах Москва выступает естественным союзником Астаны, рассматривающим ее не как своего сателлита, а как важного стратегического партнера и равного себе игрока на мировой арене486. Подобные оценки вызывают у нас одобрение. Норвежский исследователь Т. Буккволл утверждает, что внешняя политика Казахстана не всегда имела пророссийский характер. Во второй половине 1990-х гг. республика активно развивала диалог с США, рассчитывая на то, что они станут ее главным стратегическим партнером. Однако этого не произошло, и в 2000 г. Астана вернулась к идее развития привилегированных отношений с Москвой487. Приведенные тезисы также вполне соответствуют действительности. Испанский политолог А. Сото демонстрирует уникальное видение роли Казахстана в международных делах. Данное государство он называет сердцем Евразии и ключом для понимания всего комплекса отношений между Востоком и Западом, Севером и Югом суперконтинента, на котором пересекаются интересы мусульманского, тюркского, славянского, европейского и китайского миров, а также США. В результате Астана выстраивает свои внешнеполитические связи, не отдавая предпочтения ни одному из партнеров488. На наш взгляд, вышеозначенные выводы имеют идеалистический характер и не всегда подтверждаются на практике, поскольку Казахстан выделяет в своей дипломатии приоритетных и менее значимых партнеров, выстраивая взаимодействие с ними на совершенно разных принципах. Турецкий политолог П. Ипек изучает воздействие этнического фактора на внешнюю политику Республики Казахстан. Он отмечает, что в первые годы независимости руководство страны форсировало процесс этнократизации, ведя себя в отношении России подчеркнуто независимо и даже вызывающе. Однако уже в середине 1990-х гг. его дипломатия перешла на принципы прагматизма, и оно отказалось от ориентации на защиту интересов исключительно казахской нации. Данные перемены автор характеризует как позитивные и соответствующие долгосрочным интересам республики489. На наш взгляд, подобные оценки заслуживают одобрения. Среди прочих работ зарубежных авторов, особый интерес представляет исследование британского государственного деятеля Дж. Айткена, освещающее политическую биографию Н. А. Назарбаева. Данный труд напоминает работу Л. М. Мле- чина: он проникнут духом глубокого уважения к президенту Казахстана и основывается на материалах из его личных архивов, ранее не опубликованных в открытой печати. Автор упоминает ряд интересных фактов об отношениях России и Казахстана накануне распада СССР. Так, отказ ГКЧП подавить восстание в Москве в августе 1991 г. он объясняет тем, что министр обороны СССР Д. Т. Язов выполнил соответствующую просьбу Н. А. Назарбаева, с которым его связывали дружеские отношения. Исследователь утверждает, что после провала путча Б. Н. Ельцин сделал заявление, в котором признал за Россией право предъявлять территориальные претензии к своим соседям, и в первую очередь — к Украине и Казахстану; в результате вплоть до его отставки Астана опасалась возможности отторжения Москвой своих северных областей. 26 августа Б. Н. Ельцин предложил воссоздать Союз на принципах подчинения всех республик Москве в составе единой федерации; это было воспринято Алма-Атой как проявление империализма и вызвало резкий протест с ее стороны, после чего идея реинтеграции СССР окончательно обанкротилась. Автор опровергает тезис о том, что Н. А. Назарбаев не знал о намерении Б. Н. Ельцина подписать Беловежские соглашения; он утверждает, что президент России лично приглашал своего коллегу в Минск, но получил от него отказ. Особый акцент Дж. Айткен делает на том, что в момент роспуска СССР Б. Н. Ельцин требовал от Н. А. Назарбаева подписать Соглашение о создании СНГ, не читая его490. На наш взгляд, данная информация является исключительно ценной; она позволяет по-новому взглянуть на те обстоятельства, при которых российско-казахские отношения вышли на межгосударственный уровень. Г ораздо меньшее внимание в современной историографии уделялось внешней политике Республики Узбекистан, в том числе ее взаимодействию с Россией. Весьма немногочисленными оставались исследования по данной тематике, подготовленные отечественными авторами. В статье М. В. Старчака отмечается, что Узбекистан поочередно делал ставку на развитие сотрудничества то с Россией, то с США. Укрепление его отношений с одной из великих держав автоматически приводило к сокращению контактов с другой великой державой. Комментируя сближение Москвы и Ташкента в 20042007 гг., автор утверждает, что России не следует рассчитывать на его бессрочный характер. За время отсутствия в Узбекистане Вашингтона, ей не удалось здесь открыть свою военную базу и добиться активного участия Ташкента в работе ОДКБ. На этом основании эксперт предрекает очередной разворот Узбекистана на Запад и сокращение масштабов его взаимодействия с Россией491. Примечательно, что данный прогноз полностью оправдался, а выводы автора оказались весьма точными. В кандидатской диссертации Д. А. Файзуллаева, статье А. Г. Коржубаева и И. В. Филимоновой рассматриваются проблемы экономического сотрудничества Москвы и Ташкента. Д. А. Файзуллаев рассуждает о взаимодействии сторон в инвестиционной сфере. Он пишет, что первые инвестиции из Узбекистана в Россию начали поступать в 1997 г., а Москва не рассматривала Ташкент в качестве потенциального заемщика своего капитала до 2001 г. Основными отраслями взаимодействия сторон автор называет авиационную промышленность, нефтегазовый комплекс, банковскую сферу и торговлю492. Экономисты А. Г. Коржубаев и И. В. Филимонова рассуждают о сотрудничестве России и Узбекистана в области энергетики. Они дают ряд рекомендаций, направленных на укрепление позиций Москвы на узбекском рынке. Например, эксперты считают необходимым расширение участия российских компаний в проектах разведки и разработки углеводородов на территории Узбекистана, установление «1 азпромом» контроля над экспортной и транзитной инфраструктурой республики, противодействие экспансии, предпринимаемой Китаем. В противном случае они прогнозируют постепенное ослабление российского влияния на Узбекистан493. Все вышеозначенные выводы являются вполне достоверными, а авторские прогнозы нашли свое подтверждение на практике. Различные аспекты внешней политики Т ашкента рассматриваются в работах узбекских исследователей. В. В. Парамонов и А. В. Строков говорят о проблемах, возникших в узбекской экономике в связи с распадом СССР. Они отмечают, что пребывание Узбекистана в составе Советского Союза имело неоднозначные последствия: с одной стороны, он получал от Москвы крупные дотации, в сжатые сроки модернизировал свою экономику, создал развитую социальную сферу; с другой стороны, его внешняя торговля замыкалась преимущественно на России, а народное хозяйство имело монокультурный сырьевой характер. Ликвидация СССР имела для республики катастрофические последствия: в отличие от России, ей пришлось не только бороться с кризисом, но и в экстренном порядке адаптировать свою экономику к новым реалиям, без чего дальнейшее существование страны было бы невозможным494. На наш взгляд, с прозвучавшими оценками следует полностью согласиться. Кандидатская диссертация историка Д. Б. Нишанова является первым в мировой практике исследованием, содержащим комплексный анализ внешней политики Узбекистана в 1990-е гг. Главным партнером республики автор справедливо называет Россию. В то же время, ряд его тезисов вызывают у нас сомнения. Так, диссертант исходит из неверного представления, что Москва и Ташкент имеют равный вес в мировой политике. Более того, он настаивает на ключевой роли Узбекистана в международных отношениях на постсоветском пространстве, поскольку интерес к нему проявляют все великие и региональные державы. Данные оценки являются сильно преувеличенными, а геополитический статус Узбекистана не может быть равным статусу России. Другим изъяном работы Д. Б. Нишанова является игнорирование проблем во внешней политике республики и стремление представить ее как исключительно эффективную и последовательную. Данный подход наносит ущерб объективности исследования и не позволяет составить реальное представление о достижениях и просчетах узбекской дипломатии. Все сказанное распространяется и на положения работы, затрагивающие вопросы российско-узбекского сотруд- 495 ничества . Докторская диссертация политолога С. Ш. Шараповой является первым в мире специальным исследованием, выявляющим особенности участия Узбекистана в работе ведущих международных организаций. Значительное внимание автор уделяет взаимодействию республики со структурами СНГ, ЕврАзЭС, ОДКБ и ШОС. Она подчеркивает, что данные объединения являются высокоэффективными, и не связывает вступление в них Ташкента с расширением его сотрудничества с Москвой. В целом, работа С. Ш. Шараповой представляет несомненный научный интерес, однако в ней присутствует один заметный недостаток: она страдает излишней официозностью, что негативно сказывается на объективности полученных автором ре- зультатов495 496. На основе проведенного исследования, С. Ш. Шараповой также была подготовлена научная монография497. В кандидатской диссертации Л. Н. Зиядуллаевой изучаются внешнеэкономические связи Узбекистана в условиях глобализации мирового хозяйства. Важнейшими торговыми партнерами республики автор называет Россию и страны Центральной Азии, подчеркивая, что уход Москвы с постсоветского пространства будет иметь катастрофические последствия для расположенных здесь государств. Диссертантка призывает Россию стать более привлекательной для стран СНГ и утверждает, что потенциальные возможности российско-узбекского сотрудничества существенно превышают достигнутый им уровень498. Данные тезисы представляются нам достоверными и лишенными идеологической подоплеки. Политолог Л. Каземи отмечает, что основной задачей узбекской дипломатии является обеспечение необходимых условий для защиты суверенитета республики, сохранения в ней внутренней стабильности и проведения постепенных экономических реформ. Автор подчеркивает, что данные цели придают внешней политике Узбекистана некую противоречивость. Стремясь к укреплению суверенитета, Ташкент пытается уйти подальше от Москвы. В то же время, ради сохранения внутренней стабильности и обеспечения роста своей экономики, он вынужден сотрудничать с Россией и ограничивать контакты со странами Запада, поскольку последние, в отличие от Москвы, критикуют его за недемократичность и не разделяют его опасений по поводу угроз со стороны исламских экстремистов. Данные выводы представляются нам оригинальными и позволяющими лучше понять фундаментальные основы узбекской дипломатии. Не меньший интерес к вышеозначенным сюжетам в рассматриваемый период проявляли западные авторы. В монографии Р. Якемчука, аналитическом докладе Г. Платер-Зиберка, статье Д. Р. Спечлер и М. С. Спечлера выявляются общие особенности внешней политики Ташкента, включая вопросы его взаимодействия с Москвой. Книга французского политолога Р. Якемчука является одним из крупнейших исследований по проблемам внешней политики суверенного Узбекистана. Автор отмечает, что руководство республики не желало роспуска СССР, а стремилось к повышению своего статуса в обновленном Союзе. Однако при подготовке Союзного договора М. С. Горбачев не уделял Узбекистану должного внимания, что подтолкнуло его к провозглашению независимости. По мнению эксперта, главным партнером республики в 1990-е гг. выступала Россия; она оказывала Узбекистану экономическую помощь и занимала первое место в его внешнеторговом балансе, она влияла на ситуацию в стране через свою многочисленную диаспору и выступала гарантом ее безопасности в условиях непрекращающихся конфликтов в Таджикистане и Афганистане. В то же время, Ташкент стремился уменьшить степень своей зависимости от Москвы, периодически делая в ее адрес недружественные шаги. Среди основных проблем российско-узбекского сотрудничества, автор называет: навязчивое стремление России ограничить самостоятельность Узбекистана; нежелание руководства республики предоставить русскому населению двойное гражданство; проведение в Узбекистане политики этнократизации, приведшей к массовому оттоку русскоязычных граждан. Тем не менее, исследователь утверждает, что с 1992 г. характер взаимодействия между нашими странами соответствовал уровню стратегического партнерства499. На наш взгляд, некоторые выводы Р. Якемчука являются дискуссионными. Например, обретение Узбекистаном суверенитета вряд ли следует связывать с негативным отношением к нему М. С. Горбачева. В первые годы независимости республики Москва не стремилась к ограничению ее самостоятельности, поскольку в это время она игнорировала государства Центральной Азии. Притеснение прав соотечественников в Узбекистане не воспринималось Москвой как фундаментальная проблема в ее отношениях с Ташкентом. Наконец, состояние российско-узбекского сотрудничества в первой половине и в конце 1990-х гг. даже теоретически не соответствовало уровню стратегического партнерства. Г. Платер-Зиберк, напротив, считает, что в 1990-е гг. отношения между Москвой и Ташкентом были далеки от идеальных. Узбекистан активно дистанцировался от России и видел своими главными партнерами США, Турцию и Г ерманию500. Данные тезисы представляются нам не совсем корректными, поскольку в действительности российский фактор играл очень важную роль в жизни республики. Д. Р. Спечлер и М. С. Спечлер полагают, что дипломатия является наиболее успешной сферой деятельности И. А. Каримова на посту президента, поскольку Узбекистан решил все свои основные задачи и не ввязался ни в один из многочисленных конфликтов, угрожавших его безопасности. Авторы приветствуют умение Ташкента эффективно решить «проблему русскоязычного населения», его способность лавировать между интересами великих держав, привлекая на свою сторону то Москву, то Вашингтон, но не оставаясь наедине с собственными проблемами501. Приведенные тезисы являются вполне достоверными, с ними следует согласиться. Австралийский политолог Ш. Акбарзаде утверждает, что в отношениях с Россией и США Узбекистан неоднократно проходил путь «от любви до ненависти». По мнению автора, любые изменения во внешней политике республики следует рассматривать как временные, поскольку союзников она выбирает, исходя из конъюнктурных соображений, тогда как ее постоянной целью является укрепление внутренней стабильности и усиление своих позиций на мировой арене502. Данные утверждения также не вызывают у нас возражений. С. Блэнк и Г. Глисон рассматривают вопросы взаимодействия Ташкента с Россией, США и Китаем. С. Блэнк отмечает, что, несмотря на Андижанские события и массовые нарушения прав человека, Узбекистан остается для США ведущим партнером в Центральной Азии. Эксперт призывает Вашингтон отменить введенные против Ташкента санкции, поскольку они способствуют его сближению с Москвой и Пекином и тем самым подрывают позиции США в регионе. Автор критикует Россию и Китай за поддержку режима И. А. Каримова, который он характеризует как царство коррупции, репрессий и пренебрежения к демократическим нормам503. В то же время, он полагает, что созданный в 2005 г. российско-узбекский альянс будет недолговечным, поскольку в политическом плане Ташкент не доверяет Москве, в военной сфере она не является реальным гарантом его безопасности, а экономические интересы Узбекистана способствуют его сближению с Китаем. На основании вышеизложенного, исследователь прогнозирует формирование геополитической оси «Ташкент — Пекин», что приведет к вытеснению из Центральной Азии всех конкурентов Китая, включая Россию504. Выводы С. Блэнка являются весьма дискуссионными, однако на этот раз автор проявляет нетипичную для него дипломатичность, тогда как представленная им модель взаимодействия Узбекистана с великими державами уже начинает работать на практике. Г. Глисон полагает, что разворот Ташкента в сторону Москвы и начавшееся за ним вытеснение из Центральной Азии Вашингтона будут иметь для России двоякие последствия. С одной стороны, ее влияние в регионе заметно возрастет, что приведет к повышению ее авторитета на мировой арене. С другой стороны, Центральная Азия интересна Москве лишь в политическом плане, тогда как ее экономические интересы в регионе до сих пор остаются неопределенными. Подобная ситуация может привести к резкому увеличению расходов на обеспечение российского присутствия в Центральной Азии. Если они окажутся непосильными для Москвы, то Россию может постичь судьба СССР, поскольку ее государственного-территориальное устройство несущественно отличается от союзного505. Данные тезисы представляются нам необычными, но слабо соответствующими действительности. В 2000-2010-е гг. довольно редкими оставались исследования, затрагивающие вопросы внешней политики суверенной Киргизии. В работах киргизских политологов Н. М. Омарова и В. Б. Богатырева, их американского коллеги Д. Шлапентоха выявляются общие особенности киргизской дипломатии на разных этапах ее развития. В докторской диссертации Н. М. Омарова изучается эволюция внешней политики Бишкека в 1992-2005 гг. Отдельная глава указанного исследования посвящена вопросам российско-киргизского сотрудничества. Автор перечисляет основные события в истории двустороннего взаимодействия и говорит о высоких достижениях сторон в различных областях партнерства. В то же время, он избегает упоминания проблем в российско-киргизских отношениях, стремясь представить их как исключительно ровные и дружественные506. Данный подход представляется нам необъективным, хотя в целом труд Н. М. Омарова производит самое благоприятное впечатление. В статье В. Б. Богатырева выявляются ключевые особенности дипломатии К. С. Бакиева. Ее главными принципами автор называет реализм и прагматизм, при которых внешняя политика республики ставится в роль помощника в решении задач ее внутреннего развития. Главными партнерами Киргизии эксперт называет Россию, Китай и международные организации, признавая, что внешняя политика Бишкека имеет диверсифицированный характер, но сохраняет заметный уклон в сторону Москвы507. Д. Шлапентох изучает дипломатию Киргизии после «Народной революции» 2010 г. Он отмечает, что после долгих колебаний руководство республики определилось с выбором приоритетных партнеров на мировой арене: в политической и военной сферах оно стало склоняться к сотрудничеству с Россией, а в торгово-экономических отношениях — к взаимодействию с Китаем. Весьма интересен тезис автора о том, что Киргизия является единственной постсоветской республикой, развивающей диалог с КНР безо всяких условий; соответственно, она будет использоваться Пекином как плацдарм для его продвижения в Центральную Азию508. Выводы, озвученные в работах В. Б. Богатырева и Д. Шлапентоха, представляются нам достоверными и засуживающими одобрения. Турецкие исследователи Я. Сары и С. Йигит и их американский коллега Р. Музалевский рассуждают о взаимодействии Киргизии с Россией и США. Я. Сары и С. Йигит изучают эволюцию отношений Бишкека с Москвой и Вашингтоном. Они отмечают, что после распада СССР Киргизия стремилась утвердиться в качестве суверенного государства, ориентируясь при этом на поддержку России. Однако до 1994 г. Москва игнорировала страны Центральной Азии, и ее помощь Бишкеку в самый трудный для него период оказалась минимальной, что вынудило его искать альтернативных партнеров. В середине 1990-х гг. Россия взяла курс на возвращение в данный регион, рассматривая его как исторически обусловленное продолжение своей территории на юг. Это вызвало у Киргизии серьезные опасения, и она начала дистанцироваться от Москвы, активизировав диалог с США и Китаем. В конце 1990-х гг. в России разразился экономический кризис, и Бишкек заявил об окончательном переходе своей дипломатии к принципам многовекторности. После размещения в Киргизии военной базы НАТО, степень российского влияния на нее стала снижаться, что привело к охлаждению ее отношений с Москвой. Однако после «Революции тюльпанов» и событий в Андижане влияние России в Центральной Азии вновь возросло, при этом наиболее жесткую политику она стала проводить в отношении Киргизии — слабейшего государства региона509. Что касается сотрудничества с США, то оно по-прежнему воспринималось Бишкеком как источник пополнения его бюджета и как некая альтернатива его взаимодействию с Россией510. Приведенные выводы являются вполне корректными и довольно точно воспроизводят характер киргизско-российских и киргизско-американских отношений. Р. Музалевский несколько преувеличивает роль Вашингтона во внешней политике Бишкека. Он утверждает, что у киргизской дипломатии есть две надежные опоры: сотрудничество с Россией и США, — что на практике проявляется в наличии на территории республики военных баз сразу двух государств. В то же время, эксперт критикует руководство Киргизии за непоследовательность и предупреждает, что в будущем оно может утратить доверие своих партнеров511. С последним тезисом мы считаем необходимым согласиться. Довольно небольшое распространение в современной историографии получили работы, посвященные различным аспектам внешней политики Туркмении. Крупнейшим исследованием в данной области является диссертация российского историка Т. А. Джумаева. Опираясь на широкий круг источников и избегая излишней эмоциональности, автор изучает внешнюю политику Ашхабада в годы президентства С. А. Ниязова. Он справедливо отмечает, что прежнее руководство республики отдавало предпочтение двусторонним формам межгосударственного партнерства, что проявлялось, в частности, в его взаимодействии с Москвой. Диссертант считает, что вопреки распространенной точке зрения, Россия неизменно оставалась важнейшим партнером Туркмении, при этом Ашхабад выстраивал свою дипломатию с учетом мнения Москвы. После избрания президентом В. В. Путина стороны перешли к более конструктивному взаимодействию, найдя точки пересечения своих интересов в энергетической сфере. По словам эксперта, с приходом в Центральную Азию США, Россия стала гарантом безопасности Туркмении и подписала с ней в апреле 2003 г. соответствующее соглашение. Тем самым роль Москвы как стратегического партнера Ашхабада еще более возросла, и Туркменистан обрел в лице России прочную внешнеполитическую опору512. На наш взгляд, прозвучавшие выводы отличаются несомненной оригинальностью и научной новизной, но не всегда соответствуют действительности. Например, вряд ли можно говорить о пророссийской ориентации туркменской дипломатии и о выполнении Москвой в 2000е гг. роли гаранта безопасности Ашхабада. Аналогичной точки зрения придерживается отечественный политолог А. А. Куртов. Он утверждает, что, с момента провозглашения независимости Туркмении, Россия являлась ее главным партнером, причем данная тенденция осталась неизменной и после смерти С. А. Ниязова. Автор с удовлетворением отмечает, что в годы президентства Г. М. Бердымухамедова взаимодействие между нашими странами заметно расширилось и в него стали вовлекаться российские регионы. Он констатирует, что отношения между Москвой и Ашхабадом продолжили поступательное развитие даже после газового конфликта 2009 г., что свидетельствовало о несомненной заинтересованности сторон в углублении партнерства друг с другом513. В монографии российского историка, публициста М. С. Демидова основное внимание уделяется внутриполитическому развитию постсоветской Туркмении. Автор делает акцент на перегибах эпохи С. А. Ниязова и изучает политику Ашхабада в лингвистической сфере и в области образования. Он отмечает, что в 1990-е — начале 2000-х гг. туркменское руководство проводило политику дерусификации республики, «старшей сестрой» которой была объявлена этнически родственная ей Т ур- ция. На этом фоне Россия оставалась важным партнером Ашхабада, однако он последовательно предпринимал шаги для ослабления своей зависимости от Москвы514. Данные тезисы представляются нам более объективными, чем оценки, прозвучавшие в двух предыдущих работах. Туркменский юрист Е. А. Кепбанов рассуждает о роли постоянного нейтралитета во внешней политике Ашхабада. Он утверждает, что после принятия данного статуса Туркмения была вынуждена прекратить военно-политическое сотрудничество с Россией515. На наш взгляд, с юридической точки зрения, представленные тезисы являются вполне корректными, однако в политическом плане автор нарушает последовательность событий: принятие Ашхабадом нейтрального статуса являлось не причиной, а следствием его стремления свести к минимуму контакты с Москвой. Г. Платер-Зиберк изучает внешнюю политику Туркмении в годы президентства Г. М. Бердымухамедова. Он отмечает, что, как и прежде, главным партнером республики оставалась Москва, поскольку туркменская политическая элита получила образование в российских вузах и была тесно связана с нашей страной, и ни одно другое государство не знало Ашхабад так хорошо, как Россия. Автор полагает, что основные проблемы двустороннего сотрудничества были вызваны характером российской дипломатии: Москва не видела в Ашхабаде равного партнера и вела себя по отношению к нему надменно; стремясь к максимизации собственных выгод, она игнорировала интересы Туркмении, что зачастую приводило к конфликтам между ними516. Очевидно, что эксперт расставляет несколько неверные акценты, поскольку ответственность за пробуксовывание двусторонних отношений традиционно лежала на Ашхабаде. Канадский политолог Р. М. Катлер и его чешский коллега С. Хорак анализируют вопросы энергетического сотрудничества между Москвой и Ашхабадом. Р. М. Катлер справедливо утверждает, что дальнейшая диверсификация Туркменией маршрутов экспорта своих углеводородов будет способствовать уменьшению степени ее зависимости от России517. С. Хорак полагает, что газовый кризис 2009 г. подорвал доверие Г. М. Бердымухамедова к Москве и подкрепил его решимость переориентировать свою дипломатию на развитие сотрудничества с Пекином518. Данный тезис представляется нам сомнительным: на самом деле, виновником указанного кризиса в большей степени являлась Туркмения, и он стал не причиной, а следствием принятия ее руководством решения о переориентации своей энергетической политики на сотрудничество с КНР. В рассматриваемый период крайне узким оставался круг исследований, посвященных российскому направлению внешней политики Республики Таджикистан. Наиболее фундаментальным трудом в данной области представляется монография государственного деятеля, советника президента Таджикистана по внешней политике З. Ш. Сайидзода. Данная работа производит неоднозначное впечатление. С одной стороны, ее отличают особая масштабность и опора на широкую источни- ковую базу. С другой стороны, автор не выходит за рамки официальных оценок изучаемых вопросов, что придает его суждениям излишнюю тенденциозность. Исследователь характеризует российско-таджикские отношения как сугубо доверительные, взаимовыгодные и лишенные серьезных противоречий. Москву он называет главным стратегическим партнером и союзником Душанбе, к которому руководство и население республики испытывают особые симпатии. По словам исследователя, развитие российско-таджикских отношений неизменно шло по восходящей. Если в 1992-1997 гг. стороны уделяли основное внимание политическому и военно-техническому сотрудничеству, то в последующие два года им удалось заметно расширить спектр своего взаимодействия, активизировав контакты в экономической и гуманитарной сферах. Автор приветствует избрание президентом России в 2000 г. В. В. Путина, полагая, что он придал двусторонним отношениям больший динамизм и плодотворность. В то же время, эксперт признает, что в начале нового десятилетия в диалоге между нашими странами наметились негативные тенденции, которые удалось преодолеть лишь в 2004 г. Также он отмечает, что с 2002 г. таджикская дипломатия перешла на принципы многовекторности, однако это не привело к ухудшению взаимопонимания между Москвой и Душанбе, а лишь способствовало постепенной модернизации их отношений. Дальнейшее развитие российско-таджикского сотрудничества автором не освещается; вместо этого он переходит к религиозно-философским рассуждениям о судьбах человечества, заявляя, что в ХХ! в. Москва станет той силой, которая будет противостоять давлению со стороны Запада, ведущего мир к хаосу и неминуемой катастрофе519. Последние тезисы вызывают у нас недоумение. Таджикские политологи А. Б. Баховадинов и Х. А. Додихудоев изучают проявление многовекторности во внешней политике Душанбе. Ключевых партнеров Таджикистана они перечисляют в следующей последовательности: Китай, Узбекистан, Киргизия, Россия, Иран, Пакистан, Индия, ЕС и США. Главными направлениями российско-таджикского сотрудничества авторы называют взаимодействие в военнополитической сфере и в области миграции520. Указанные выводы представляются нам дискуссионными: эксперты верно определяют основные сегменты российскотаджикского партнерства, но принижают роль Москвы в дипломатии Душанбе. В диссертации таджикского политолога А. А. Абдурахмонова изучается взаимодействие Душанбе со странами СНГ. Автор справедливо отмечает, что главным приоритетом таджикской дипломатии неизменно выступало углубление всестороннего сотрудничества с Россией. Именно этим обстоятельством он обуславливает участие республики в работе интеграционных объединений на постсоветском пространстве. Также исследователь делает верный вывод, что на протяжении 19902000-х гг. Таджикистан играл важную роль во внешней политике России, оставаясь одним из ее ближайших партнеров в Центральной Азии521. * * * Рассмотрев особенности историографии внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии на современном этапе ее развития, мы пришли к следующим выводам: 1. После событий 11 сентября 2001 г. вышеозначенная тематика обрела исключительную популярность. Круг научных работ, в которых затрагивались соответствующие вопросы, стал чрезвычайно широким, и их количество продолжало стремительно расти. 2. Многие исследования, опубликованные в 2002-2014 гг., опирались на солидную источниковую базу, однако данная тенденция не являлась всеобщей, и целый ряд публикаций имел недостаточно развитый научный аппарат. 3. При определении предмета своих научных изысканий, авторы демонстрировали два основных подхода. Многие из них исходили из конъюнктурных соображений и освещали те события, которые занимали первые строчки в мировых информационных рейтингах. Однако наиболее глубокие и интересные исследования проводились независимо от вопросов «политической моды» и являлись результатом многолетней работы соответствующих ученых. 4. В рассматриваемый период большое распространение получили как научные статьи, так и фундаментальные исследования по внешней политике России в Центральной Азии (индивидуальные и коллективные монографии, крупные аналитические доклады, кандидатские и докторские диссертации). Их содержание становилось все более глубоким, а перечень поднимаемых в них вопросов постоянно расширялся. 5. Выводы, полученные экспертами, как правило, соответствовали действительности. Зачастую они отличались оригинальностью, нестандартностью и содержали элементы научной новизны. В то же время, заметно возросло число публикаций, положения которых следует признать дискуссионными. 6. Одной из главных проблем современных исследований по внешней политике России в Центральной Азии является их излишняя идеологическая окрашенность. К сожалению, многие авторы стремятся не к достоверному воссозданию изучаемых событий, а к их представлению в выгодном для себя свете. В результате достижения и просчеты российской дипломатии в регионе либо сильно преувеличиваются, либо незаслуженно занижаются. 7. С 2002 г. во многих научных работах стала проявляться излишняя эмоциональность. В лучшем случае она уводила соответствующих экспертов к публицистическому стилю изложения материала. В худшем случае речь шла об искажении авторами действительности и подмене реальных фактов их отношением к данным событиям. 8. В рассматриваемый период по проблемам внешней политики России в Центральной Азии было проведено довольно много исторических исследований. В то же время, в большинстве трудов по-прежнему использовалась методология смежных наук — политологии и экономики. 9. Как и на предыдущих этапах, в 2002-2014 гг. политике России в Центральной Азии уделяли внимание как отечественные, так и зарубежные авторы. Однако их численное соотношение несколько изменилось: наибольшую активность стали проявлять западные и центральноазиатские эксперты, от них незначительно отставали российские исследователи, а представители научных сообществ стран Среднего и Дальнего Востока стали утрачивать интерес к указанным вопросам. 10. Основными сюжетами, волновавшими российских и зарубежных авторов в рассматриваемый период, являлись: общие особенности российской дипломатии в Центральной Азии, интересы Москвы в изучаемом регионе, российско-центральноазиатское сотрудничество в сферах безопасности, экономики и энергетики, статус русского языка и положение русскоязычного населения в центральноазиатских республиках; двусторонние отношения России с государствами региона; международные отношения в Центральной Азии — их общие особенности (борьба за влияние в регионе внешних акторов) и конкретные измерения (секуритарное, экономическое, энергетическое); центральноазиатское направление внешней политики отдельных внерегиональных игроков (США, Китая, ЕС, Турции, Ирана) и учет ими интересов Москвы; российское направление дипломатии стран Центральной Азии — как в целом по региону, так и по отдельным республикам. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что на современном этапе историография внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии достигла своего расцвета. Г лавными показателями этого являются резкое увеличение количества соответствующих публикаций, их интернационализация, расширение круга вопросов, поднимаемых различными экспертами, заметное повышение качества работ и достоверности полученных авторами выводов.

<< | >>

↑

Источник: МЕЩЕРЯКОВ Константин Евгеньевич. ЭВОЛЮЦИЯ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ В 1991-2012 ГГ. Диссертация, СПбГУ.. 2014

Еще по теме Современный этап развития историографии внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии (с 2002 г.):

- Бизнес, предпринимательство - Военное дело - Гуманитарные науки - Исторические науки - Маркетинг, реклама и торговля - Медицина - Менеджмент - Политология - Психологические дисциплины - Социология - Экологические дисциплины - Экономические науки - Юридические науки -