Развитие историографии внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии в 1996-2001 гг.
В 1996 г., после захвата талибами большей части территории Афганистана, значение центральноазиатского региона в мировой политике стало стремительно возрастать. На этом фоне руководство Российской Федерации разочаровалось в своих отношениях со странами Запада, и главным приоритетом его внешней политики стало развитие всестороннего взаимодействия с партнерами по СНГ, в том числе республиками Центральной Азии. Подобные обстоятельства вызвали у отечественных и зарубежных исследователей значительный интерес к центральноазиатской проблематике — в частности, особенностям российской дипломатии в изучаемом регионе. В 1996-2001 гг. было опубликовано немало научных работ, предлагающих общую характеристику внешней политики России в Центральной Азии. Одним из основных направлений соответствующих исследований стало выявление интересов Москвы в изучаемом регионе и проведение генерализированного анализа соответствующего вектора ее дипломатии. Среди публикаций отечественных экспертов по указанной тематике, отметим следующие. В статье политолога О. Маклиной говорится, что в первой половине 1990-х гг. политика России в Центральной Азии была невнятной, пассивной и надменной. Это оттолкнуло от нее расположенные здесь государства и вынудило их искать выход из кризиса собственными силами, развивая субрегиональную интеграцию. Автор подчеркивает, что ни одна из стран региона не взяла на вооружение российскую модель проведения реформ; дальше всего от Москвы ушел Узбекистан, ближе всех к ней остались Казахстан и Киргизия. На этом фоне Россия негативно относилась к любым инициативам, исходившим из Центральной Азии. Так, предложенный Н. А. Назарбаевым проект создания Евразийского союза государств был спущен ею на тормозах, а стремление стран региона взаимодействовать в рамках Центральноазиатского союза неизменно критиковалось российскими СМИ. Автор справедливо утверждает, что подобная практика приведет к утрате Москвой своего влияния в Центральной Азии, и в перспективе она может остаться без союзников100. Востоковед А. М. Васильев полагает, что отношения между Россией и странами Центральной Азии строятся на сложном сочетании сил взаимного отталкивания и притяжения. Среди отталкивающих факторов он выделяет нарастание в центральноазиатских республиках национализма и агрессивного ислама, неспособность России выступать донором для своих южных соседей, прозападный настрой ее руководства и его предвзятое отношение к центральноазиатским режимам как отсталым и недемократичным. Среди факторов притяжения сторон он называет сохранение экономической зависимости стран Центральной Азии от России, присутствие у них тесных связей в культурной сфере, неспособность центральноазиатских республик самостоятельно обеспечивать свою безопасность. Исследователь не прогнозирует окончательного ухода Москвы из Центральной Азии, но подчеркивает, что ^ 101 характер ее отношений со странами региона продолжит меняться . В статьях востоковедов А. В. Малашенко и С. А. Панарина предлагается теоретический анализ политики России в Центральной Азии. А. В. Малашенко справедливо отмечает, что в 1990-е гг. национальные интересы нашей страны в изучаемом регионе не были четко сформулированы, а ее внешнеполитический курс сводился к развитию двусторонних отношений с расположенными здесь государствами. Цели стран региона он характеризует как непонятные и зачастую враждебные Москве. Главной причиной пробуксовывания российско-центральноазиатского сотрудничества исследователь называет антагонизм, возникший между Б. Н. Ельциным и главами центральноазиатских республик в силу их принадлежности к старой советской номенклатуре. По мнению А. В. Малашенко, с приходом к власти В. В. Путина отношения между Москвой и странами Центральной Азии станут более официальными, что позитивно скажется на динамике их дальнейшего развития. Россия продолжит курс на поддержание в регионе стабильности, предотвращение внутренних конфликтов, сдерживание исламского экстремизма, что непременно найдет понимание у местных элит. Примечательно, что с течением времени все перечисленные прогнозы полностью оправдались101 102. С. А. Панарин утверждает, что отношения со странами Центральной Азии должны «занимать одно из первых мест в списке неотложных внешнеполитических задач» Москвы103. По его мнению, Россия и Центральная Азия представляют собой два субрегиона, противоположных по соотношению размеров своей территории и численности населения. Если Россия обладает огромным и слабозаселенным пространством, то страны Центральной Азии испытывают нехватку земли и колоссальную демографическую нагрузку. В результате автор выдвигает тезис, что на уровне природы своей государственности Россия и страны Центральной Азии являются взаимодополняемыми и не смогут существовать врозь, так как Россия будет все более уязвимой для своих густонаселенных соседей, а народам Центральной Азии потребуется расширение жизненного пространства. Развивая данную мысль, исследователь констатирует, что в физико-географическом плане Россия и Центральная Азия неотделимы друг от друга, поскольку Центральная Азия является продолжением российской территории на юг. Россия обладает избыточными запасами пресной воды, а центральноазиатские республики — крупными месторождениями углеводородов; при этом вода остро необходима странам Центральной Азии, а энергоресурсы — России. В обоих субрегионах хозяйство развивается по экстенсивному пути, что позволит им легко реинтегрироваться, поскольку между ними не возникнет непреодолимых экономических противоречий. В политическом плане и Россия, и страны Центральной Азии эволюционируют в направлении автократизации, поэтому у них не может проявиться идеологических разногласий. В заключении С. А. Панарин отмечает, что отношения России и стран Центральной Азии должны вернуться к принципам исторически обусловленной взаимодополняемости, для чего сторонам следует открыть свои внутренние границы и обеспечить свободное перемещение населения в пределах образуемого ими макрорегиона104. Вышеперечисленные выводы представляются нам весьма оригинальными, но небесспорными. Экономист Ю. В. Шишков справедливо утверждает, что последствия распада СССР оказались для России плачевными: ей не удалось сохранить с постсоветскими республиками единое экономическое и военно-политическое пространство; ее влияние на них резко снизилось; в отношениях с ними Россия продолжала играть роль донора, убыточную для нее в финансовом плане. Примечательно, что наименьшие проблемы во внешней политике Москвы автор отмечает на ее центральноазиатском направлении, поскольку расположенные здесь государства демонстрировали готовность к сохранению тесных связей с Россией105. Работа востоковеда С. И. Лунева является первым в мировой практике учебным пособием по вопросам внешней политики России в Центральной Азии. Автор выявляет магистральные тенденции в эволюции соответствующего направления российской дипломатии, кратко характеризует особенности двустороннего и многостороннего сотрудничества Москвы со странами региона и перечисляет основные проблемы проживающего там русскоязычного населения. Как следует из формата данной работы, она не является научно-исследовательской: ее отличают описатель- ныи характер и хорошо продуманная методическая часть106. Среди трудов зарубежных экспертов, посвященных вышеозначенной тематике, наибольший интерес представляют следующие публикации. В статье казахского политолога С. М. Акимбекова изучается политика России в Центральной Азии в годы президентства Б. Н. Ельцина. Исследователь отмечает, что в начале 1990-х гг. Москва добровольно покинула данный регион, оставив на карте Евразии внушительный геополитический вакуум. Однако ее уход не был окончательным: события в Таджикистане вынудили ее вернуться и заняться поддержанием стабильности в центральноазиатских республиках, поэтому до 1995 г. своей единственной задачей в регионе она видела создание системы коллективной безопасности на основе ДКБ. Осенью 1996 г., после захвата талибами Кабула, центральноазиатская политика России стала обретать новые контуры: Москва взяла курс на увеличение своей роли в региональных делах и заметно расширила военно-политическое сотрудничество со странами Центральной Азии. Г лавной проблемой России в регионе автор видит постоянное противодействие ее инициативам со стороны Узбекистана; так, по мере обострения отношений с Ташкентом в конце 1998 г., Москва практически лишилась возможности выполнять свои задачи в Центральной Азии107. Данные тезисы представляются нам вполне убедительными и соответствующими действительности. Французский журналист А. Грэш полагает, что взаимодействие со странами Центральной Азии является главным направлением ближневосточного вектора рос сийской дипломатии. Он отмечает, что в данном регионе Москва конкурирует с Анкарой, но является стратегическим партнером Тегерана, и ее внешнеполитический курс практически всегда соответствует интересам Ирана, а не Турции108. Подобные выводы представляется нам дискуссионными: Центральная Азия никогда не воспринималась Россией как часть Ближнего Востока, поэтому в статье А. Грэша имеет место смешение указанных понятий. Швейцарские ученые М.-Р. Джалили и Т. Келльнер утверждают, что главным приоритетом внешней политики России в Центральной Азии является обеспечение безопасности в регионе. В данной связи наиболее важным для нее представляется поддержание добрососедских отношений с Казахстаном, отделяющим ее территорию от нестабильного Юга и выступающим в роли естественного барьера на пути продвижения на север нелегальных товаров и опасных идей. Авторы справедливо отмечают, что в хозяйственном плане Россия практически не зависит от центральноазиатских республик, поэтому ее экономические интересы в регионе являются вторичными. Особое значение для Москвы имеют центральноазиатские энергоресурсы: она пытается принимать активное участие в их разработке и поставить под свой контроль их экспорт на внешние рынки. Отдельное внимание авторы уделяют положению русскоязычного населения в Центральной Азии, хотя в данном вопросе они не склонны драматизировать ситуацию и рассматривают процесс этнокра- тизации стран региона как естественный и неизбежный. В заключении эксперты делают обоснованный вывод, что для защиты своих интересов в Центральной Азии Россия будет использовать все имеющиеся в ее распоряжении средства; при этом руководителям стран региона следует отдавать себе отчет в том, что ее возможности являются весьма внушительными, и избегать в ее адрес серьезных провокаций109. Другой швейцарский исследователь, Р. Даннройтер, предлагает теоретическое осмысление политики России в Центральной Азии. Он отмечает, что добровольный уход Москвы из данного региона в начале 1990-х гг. имел необратимые последствия: центральноазиатские республики обрели независимость и с течением времени становились все более самостоятельными. Принципиально новым элементом в статье Р. Даннройтера, ранее не освещавшимся в отечественной и зарубежной историографии, является описание центральноазиатской стратегии Е. М. Примакова. Автор четко определяет цели данной стратегии: восстановление российского влияния в регионе и выстраивание заслона на пути продвижения США и их союзников. По мнению исследователя, для достижения данной цели российское руководство предпринимало следующие шаги: восстановило контакты с государствами Юга, находившимися с США в натянутых отношениях; дифференцировало страны Центральной Азии исходя из их готовности взаимодействовать с Россией по широкому кругу вопросов; добилось урегулирования межнационального конфликта в Таджикистане. В то же время, автор полагает, что указанная стратегия не принесла ожидаемых результатов: влияние Вашингтона в Центральной Азии продолжило расти, а позиции Москвы — слабнуть. Последнее обстоятельство было обусловлено тем, что Россия не оказала странам региона крупной экономической помощи и не создала с ними полноценный военно-политический союз. Отдельное внимание Р. Даннройтер уделяет центральноазиатской политике В. В. Путина в первый год его президентства. По мнению автора, в ее основе лежит модернизированная программа Е. М. Примакова, основанная на сочетании принципов реализма, великодержавности и когерентности. Россия вновь начала позиционировать себя как гарант безопасности стран Центральной Азии, сделав акцент на сдерживании исламского фундаментализма и экстремизма всех мастей. Это вызвало у ее партнеров понимание, в результате чего их отношения с Москвой стали улуч- шаться110. Вышеперечисленные выводы представляются нам оригинальными и заслуживающими одобрения. В 1996-2001 гг. были опубликованы первые научные труды, акцентировавшие внимание на проблемах российско-центральноазиатского сотрудничества в сфере безопасности. В статье отечественного политолога Д. Б. Малышевой изучается опыт участия России в урегулировании межнациональных конфликтов на постсоветском пространстве. По мнению исследователя, благодаря продуманной и систематической работе с противоборствующими сторонами, Москве удалось создать ситуацию, при которой она может управлять данными конфликтами, извлекая из этого непосредственную выгоду. Д. Б. Малышева справедливо утверждает, что одной из главных задач России в Центральной Азии является создание работоспособной системы коллективной безопасности, обеспечивающей внутреннюю стабильность в государствах региона. Единственным стратегическим партнером Москвы в Центральной Азии автор видит Таджикистан, а ее главным оппонентом — Узбекистан, категорически не желающий попадать под влияние России111. Подобные оценки представляются нам не совсем корректными: на самом деле, возможности Москвы укреплять свое влияние в регионе через развитие отношений с Душанбе не следовало бы преувеличивать, а главным партнером России в Центральной Азии в начале 2000-х гг. выступал не Таджикистан, а Казахстан. Американский политолог Э. Ли отмечает, что в конце 1990-х гг. исламский экстремизм превратился в реальную угрозу безопасности стран Центральной Азии, в связи с чем Россия взяла курс на скорейшее возвращение в данный регион. Однако, по мнению автора, это может привести к попаданию центральноазиатских республик в чрезмерную зависимость от Москвы и даже к утрате ими суверенитета. При этом Э. Ли полагает, что Россия способна оказать странам региона помощь в ослаблении, но не в ликвидации террористической угрозы, и последнюю задачу они должны решить самостоятельно112. Подобные выводы также представляются нам дискуссионными. Аналогичные сюжеты рассматриваются в статье датского ученого С.-Х. Флемминга. Он отмечает, что Россия практически сразу заняла враждебную позицию по отношению к центральноазиатскому исламу, видя в нем угрозу как своей собственной безопасности, так и сохранению стабильности в южных республиках СНГ. В целом, автор одобряет подобный подход и констатирует, что попытки Москвы сдерживать распространение исламского фундаментализма в изучаемом регионе путем развития с расположенными здесь государствами двустороннего и многостороннего сотрудничества в военно-политической сфере являются вполне эффективными. Вместе с тем, он не делает различий между исламским экстремизмом и мирным исламом, полагая, что российское руководство отвергает мусульманскую традицию как таковую113; данный тезис не соответствует действительности. В рассматриваемый период отечественными авторами был подготовлен ряд публикаций, освещающих положение русскоязычного населения в странах Центральной Азии. Социологи С. С. Савоскул и Ж. Т. Тощенко делают акцент на проблемах, с которыми столкнулись наши соотечественники после обретения центральноазиатскими республиками независимости. С. С. Савоскул справедливо отмечает, что, в отличие от стран Балтии, Южного Кавказа и Молдавии, новый юридический статус государств Центральной Азии не стал результатом массового движения их населения за независимость. Распад СССР прошел для них под лозунгами этнического национализма, что привело к резкому усилению в регионе позиций титульных наций и превращению русских в национальное меньшинство. Положение русскоязычного населения в странах Центральной Азии стало неблагополучным, что спровоцировало его массовый отток из региона. Последнее обстоятельство вызвало озабоченность у местных элит, опасавшихся ухудшения экономической ситуации в своих республиках и обострения их отношений с Россией. В результате уже в 1994 г. Н. А. Назарбаев и А. А. Акаев выступили с инициативой возвращения русских граждан в свои государства, однако, по справедливому мнению автора, подобные предложения имели формальный характер и не улучшили самочувствия русскоязычного населения Казахстана и Киргизии. При этом в Таджикистане, Туркмении и Узбекистане процесс этнократизации продолжился, пусть и меньшими темпами114. Ж. Т. Тощенко в целом соглашается со своим коллегой, но в его монографии содержится ряд интересных выводов, не прозвучавших в статье С. С. Савоскула. В частности, он пишет, что отток русскоязычного населения из стран Центральной Азии в конце 1980-х - начале 1990-х гг. стал беспрецедентным за всю многовековую историю России. Его главными причинами автор видит бытовой шовинизм, получивший распространение в регионе еще в советское время, и повсеместное сокращение сферы применения русского языка. По мнению исследователя, наиболее сложным положение русскоязычных граждан является в постсоветском Узбекистане, где они испытывают давление не только на бытовом уровне, но и со стороны руководства республики, взявшего курс на их полное вытеснение. В этом плане русские жители Казахстана и Киргизии чувствуют себя более комфортно115. В статьях политологов Е. Б. Рашковского и Я. Р. Стрельцовой изучается положение русского языка в странах Центральной Азии. Е. Б. Рашковский говорит о созидательном влиянии русской культуры на народы изучаемого региона в контексте их модернизации и приобщения к достижениям западной цивилизации. Ключевым инструментом подобного влияния он называет русский язык. Автор справедливо замечает, что в центральноазиатских реалиях русский язык играл роль средства делового общения, мысли и организации информационных потоков. После распада СССР он стал для местного населения своеобразной «новой латынью», вне зависимости от международной конъюнктуры являющейся общим достоянием как России, так и государств Центральной Азии116. Я. Р. Стрельцова пишет, что в тех республиках, в которых русским языком в начале 1990-х гг. владела подавляющая часть населения, происходило его активное вытеснение из сфер государственной деятельности, экономики, науки, образования и культуры. Русскоязычное информационное пространство не получало должной поддержки и стремительно сокращалось. Русское население сталкивалось с дискриминацией при поступлении на работу и в вузы. По мнению автора, сокращение сферы применения русского языка в Центральной Азии должно было завершиться в начале 2000-х гг., когда государства региона сформируют свою политическую идентичность117. Данные выводы представляются нам достоверными, а прогнозы — соответствующими действительности. Что касается зарубежных исследователей, то в 1996-2001 гг. проблемы русскоязычного населения стран Центральной Азии не вызывали у них особого интереса. В данном контексте мы можем выделить лишь статью американского социолога М. Кайзера, который приходит к оригинальному выводу, что этнический раскол между автохтонным и русским населением традиционно являлся главным в Центральной Азии. Местом наибольшего сосредоточения русских в изучаемом регионе автор называет Северный Казахстан; это, по его мнению, обусловило проведение в данной республике особо жесткой политики этнократизации. М. Кайзер утверждает, что до парламентских выборов 1993 г. российское руководство практически не обращало внимания на положение своих соотечественников в Центральной Азии, однако затем ситуация начала меняться в лучшую сторону. В заключении он отмечает, что в 1994-1997 гг. Москва ставила принципы своего сотрудничества с отдельными государствами Центральной Азии в прямую зависимость от их отношения к русским диаспорам118. Данный тезис представляется нам излишне оптимистичным и не вполне соответствующим дипломатической практике России периода президентства Б. Н. Ельцина. В рассматриваемый период изучение общих особенностей внешней политики России в Центральной Азии также стало предметом ряда диссертационных исследований, подготовленных отечественными и зарубежными авторами. В кандидатской диссертации Т. М. Мунчаева анализируется взаимодействие России и центральноазиатских республик в 1990-е гг. Несомненными достижениями автора являются осознание важности Центральной Азии для обеспечения безопасности и стабильного развития России и понимание того, что ее добровольный уход из данного региона был исторической ошибкой. Сильной стороной диссертации также представляется подробная проработка автором опубликованных источников по отношениям России и стран региона. В то же время, с рядом выводов Т. М. Мун- чаева мы считаем возможным не согласиться. Например, весьма спорна та высокая оценка, которую автор дает деятельности СНГ как платформы, на базе которой Россия и страны Центральной Азии смогут развивать взаимодействие в долгосрочной перспективе. Весьма сомнителен тезис о том, что в 1993-1998 гг. Россия и центральноазиатские республики стремились выработать интеграционную модель взаимодействия; в действительности как минимум два государства региона, Туркмения и Узбекистан, сторонились интеграции с Россией. Труднообъяснимо, почему диссертант ставит значимость экономического сотрудничества Москвы со странами Центральной Азии выше, чем военного, ведь в годы президентства Б. Н. Ельцина именно диалог в политической и военной сферах являлся главной составляющей российскоцентральноазиатских отношений. Наконец, явный перекос в диссертации сделан на изучение российско-таджикского сотрудничества в контексте участия Москвы в урегулировании гражданской войны в Таджикистане119; подобный подход представляется нам методологически неверным. Российский географ Ю. В. Дворников анализирует значимость центральноазиатского региона для Москвы с точки зрения постулатов геополитики. Он справедливо отмечает, что отношение России к интеграционным процессам в Центральной Азии должно быть гибким и взвешенным. С одной стороны, ей было бы удобней иметь дело с единым регионом, поскольку в таком случае она контролировала бы ситуацию в каждой из расположенных здесь республик. С другой стороны, возрождение Туркестана способно привести к росту националистических настроений в Центральной Азии, которые слабее проявляются на уровне двустороннего взаимодействия России с государствами региона. Соответственно, автор делает вывод, что Москве следует развивать отношения со странами Центральной Азии как на двусторонней, так и на многосторонней основе, не забывая при этом и о важности расширения межрегиональных связей120. Указанные тезисы представляются нам логичными и заслуживающими одобрения. Казахский политолог А. А. Бисембаев пытается определить стратегию внешней политики России в Центральной Азии на рубеже ХХ-ХХ1 вв. Характеризуя дипломатию Б. Н. Ельцина как безответственную и надменную, он призывает новое российское руководство учитывать обретение центральноазиатскими республиками независимости и выстраивать отношения с ними на принципах равноправия и добрососедства. Автор анализирует основные угрозы безопасности России, исходящие из Центральной Азии, но существенно преувеличивает их масштабы. Например, к числу таковых он относит рост пантюркистских настроений в изучаемом регионе и ущемление прав проживающего там русского населения, хотя в действительности данные проблемы вряд ли могут считаться угрозами безопасности нашей страны121. Довольно ограниченный круг исследований, проведенных в 1996-2001 гг., касался вопросов двустороннего взаимодействия России и стран Центральной Азии. При этом наибольшее количество работ было посвящено различным аспектам российско-казахского сотрудничества. Среди трудов отечественных экспертов по указанной тематике, отметим следующие. В статье политологов А. И. Гушера и В. Мещерякова критикуется политика Астаны в сфере энергетики. Исследователи утверждают, что, вопреки соображениям экономической целесообразности, Казахстан все больше ориентируется на достижение «реального суверенитета», воспринимаемого им как обретение энергетической независимости от России; соответственно, в угоду своим политическим амбициям руководство республики приносит экономические интересы страны. Авторы анализируют Стратегию развития Казахстана до 2030 г. и констатируют, что России в ней отводится роль второстепенного партнера, который может получить свою долю участия и прибылей, борясь с западными конкурентами исключительно экономическими методами. Таким образом, если Москва воспринимает Астану как своего главного союзника, что Казахстан стремится проводить многовекторную дипломатию, рискуя превратиться в очередной плацдарм противостояния России и США. На этом фоне отношения между нашими странами авторы характеризуют как противоречивые и взрывоопасные122. На наш взгляд, с данными оценками можно согласиться лишь отчасти. Безусловно, Астана проводит самостоятельную внешнюю политику, которая не замыкается на России и имеет целью защиту национальных интересов Казахстана. В то же время, требовать что-то иное от суверенного государства, обладающего колоссальными природными ресурсами и играющего все более важную роль в международных делах, представляется нецелесообразным. Претендуя на реалистичность своих взглядов и избавление представлений о российско-казахских отношениях от присущей им эйфории, А. И. Гушер и В. Мещеряков впадают в крайность: в их суждениях начинает звучать та самая надменность, за которую российскую дипломатию периода президентства Б. Н. Ельцина критиковали большинство наших соседей. В статье социолога И. Ю. Макеева анализируются вопросы, связанные с миграцией русскоязычного населения из Казахстана в 1990-е гг. Среди основных причин данного явления автор выделяет: утрату русскоязычным населением своей социальной, психологической и этнической идентичности; рост национального самосознания и этнического национализма в Казахстане; усиление беспокойства русских граждан за судьбу своих потомков; сокращение сферы применения русского языка; разрыв экономических и культурных связей Казахстана с Россией. По мнению исследователя, к концу 1990-х гг. миграционный потенциал русскоязычного населения в Казахстане еще не был исчерпан — автор прогнозирует его реализацию в течение неопределенно длительного времени. При этом главным фактором, сдерживающим репатриацию соотечественников из Казахстана в Россию, И. Ю. Макеев видит неспособность нашей страны обеспечить их социальными и экономическими гарантиями наравне с местным населением, что связано с трудной экономической ситуацией в России123. Большинство вышеперечисленных выводов представляются нам логичными; исключение составляет лишь авторский прогноз о сохранении высоких темпов оттока русскоязычных граждан из Казахстана в течение последующих лет. В рассматриваемый период крупнейшими отечественными исследованиями по проблемам российско-казахского сотрудничества стали кандидатские диссертации А. А. Гасинова и Р. Ю. Андреещева, в которых изучается взаимодействие двух стран в сфере экономики. А. А. Гасинов справедливо утверждает, что одной из главных проблем, влиявших в 1990-е гг. на характер российско-казахского сотрудничества, была монополизация Москвой поставок материально-технических и товарных ресурсов в страны СНГ. Соответственно, он предлагает формировать торгово-экономические связи постсоветских республик исключительно на конкурентной основе. Активную переориентацию торговли России и Казахстана на внешние рынки диссертант считает негативным явлением, препятствующим нормальному развитию их отношений. Приоритетные задачи двух государств он связывает с укреплением их безопасности, что диктует необходимость проведения курса на углубление их интеграции124. Указанные тезисы представляются нам обоснованными и заслуживающими одобрения. Р. Ю. Андреещев предлагает развернутую характеристику торгово-экономических связей России и Казахстана, их производственного и инвестиционного сотрудничества, взаимодействия в военно-технической сфере. Автор не избегает анализа основных проблем двусторонних отношений: он подробно изучает вопросы взаимной кредитной задолженности Москвы и Астаны, эксплуатации ими комплекса «Байконур», влияния внутренних проблем двух государств на характер их диалога. Неизбежность дальнейшего углубления российско-казахского сотрудничества диссертант справедливо связывает с общностью интересов сторон в военной и космической сферах, родственным характером их социально-экономического развития, взаимосвязанностью и взаимодополняемостью их народного хозяйства125. В 1996-2001 гг. несколько крупных исследований по проблемам российскоказахских отношений было проведено представителями Республики Казахстан. Их результатом стала подготовка диссертаций, существенно обогативших историографию внешней политики России в Центральной Азии. Докторская диссертация государственного деятеля, посла Казахстана в России Т. А. Мансурова содержит общий анализ российско-казахских отношений в первые годы независимости Алма-Аты. Автор разрабатывает подробную периодизацию двустороннего сотрудничества. Он отмечает, что с декабря 1991 г. по май 1992 г. Россия и Казахстан были заняты определением правовых основ своих отношений в связи с их выходом на межгосударственный уровень; с мая 1992 г. по март 1994 г. они пытались выработать оптимальную модель своего взаимодействия, а с марта 1994 г. по декабрь 1995 г. проводили курс на развитие интеграции в различных областях. По мнению исследователя, основу казахско-российских отношений составляют историческая общность, взаимосвязь и взаимозависимость экономик двух стран, а также геополитический аспект их сотрудничества, учитывая, что Казахстан и Россия являются крупнейшими государствами, определяющими политический ландшафт всего евразийского континента. Развитие интеграции с Москвой автор называет приоритетным направлением казахской дипломатии. Оценивая состояние двустороннего сотрудничества с большой долей оптимизма, Т. А. Мансуров не избегает упоминания основных проблем в казахско-российских отношениях (определение правового статуса Каспийского моря, урегулирование вопросов эксплуатации космодрома «Байконур», нежелание российского руководства принять проект Евразийского союза государств, сложная социально-экономическая и внутриполитическая ситуация в обеих странах). На основании вышеизложенного, автор дипломатично констатирует, что повседневная практика казахско-российского сотрудничества свидетельствует о необходимости сторон постоянно прилагать усилия в целях реализации совместных проектов и дальнейшего продвижения интеграции в различных сферах126. На наш взгляд, представленная диссертация является одним из лучших трудов по проблемам российско-казахского сотрудничества 1991-1995 гг. Ее следует характеризовать как чрезвычайно интересное, содержательное и насыщенное исследование, опирающееся на солидную источниковую базу. При этом важно, что указанная диссертация была подготовлена крупным специалистом-прак- тиком, досконально владеющим предметом своего исследования. В кандидатской диссертации политолога З. О. Утебаевой изучаются теоретические аспекты российско-казахской интеграции. Автор утверждает, что в своем развитии ей предстоит пройти несколько этапов: создание сторонами общей экономической инфраструктуры; снятие таможенных барьеров; обеспечение свободного передвижения товаров, услуг, капиталов и рабочей силы. Конечной целью интеграции исследователь видит формирование наднациональных органов двух государств. В заключение она делает верный вывод, что для развития равноправных и взаимовыгодных отношений между Россией и Казахстаном объективно существуют все необходимые условия, при этом у сторон отсутствуют взаимные претензии, способные воспрепятствовать укреплению их партнерства127. В кандидатской диссертации государственного деятеля Б. Ж. Сомжурека изучаются особенности российско-казахских отношений в военно-политической сфере в 1990-е гг. Автор утверждает, что в основе сближения Москвы и Алма-Аты лежали преимущественно геополитические факторы. Россия определяется им как главный стратегический партнер Казахстана на постсоветском пространстве, а Алма-Ата — как один из основных региональных приоритетов внешней политики Москвы128. С представленными выводами мы считаем возможным согласиться. Менее активное развитие в рассматриваемый период демонстрировала историография российско-таджикских отношений. Среди основных работ по данной тематике, отметим следующие. В статье американского политолога, исследователя международных отношений на постсоветском пространстве Г. Глисона анализируется роль Таджикистана во внешней политике России. Автор обращает внимание на то, что с точки зрения принципов реализма, утвердившихся в российской дипломатии с приходом к власти В. В. Путина, Республика Таджикистан, являющаяся небольшим слаборазвитым государством, практически не имеющим русского населения, не должна вызывать у Москвы особого интереса. Однако подобный подход Г. Глисон считает упрощенным, полагая, что в действительности политика Москвы в отношении Душанбе формируется под воздействием трех важных факторов: политической психологии, долгосрочного стратегического планирования и краткосрочных тактических задач. С точки зрения политической психологии, Россия приложила колоссальные усилия для прекращения гражданской войны в Таджикистане, поэтому она рассматривает данную республику как свое «любимое детище», дальнейшее развитие которого будет свидетельствовать об общей состоятельности ее дипломатии в центральноазиатском регионе. В стратегическом плане Россия воспринимает Таджикистан как ключевое государство Юга — своего рода «крышу мира», контролируя которую, она сможет влиять на всех своих соседей. При этом автор подчеркивает, что Таджикистан, непосредственно граничащий с Афганистаном и Китаем, имеет гораздо больший вес в международных делах, чем это вытекает из масштабов его территории и экономики. Наконец, в тактическом плане Таджикистан является главным источником террористической угрозы в Центральной Азии и слабейшим звеном в системе коллективной безопасности, формируемой вокруг России, поэтому Москва стремится сохранять с ним максимально тесные связи в военно-политической сфере129. Указанные выводы представляются нам оригинальными, обоснованными и заслуживающими одобрения. В кандидатских диссертациях таджикских историков С. В. Махониной и Д. М. Нигиной изучаются вопросы военно-политического сотрудничества Москвы и Душанбе в 1990-е гг. Обе работы похожи по содержанию и излагаемым в них выводам. Их авторы изучают исторические предпосылки становления военно-политических связей между Россией и Таджикистаном, анализируют основные соглашения сторон, выявляют главные направления их взаимодействия. По мнению исследователей, военно-политические контакты таджикского и русского народов развивались на протяжении многих веков, а их основу составляли общие этнические корни русских и таджиков, их антропологическая и расовая близость и принадлежность к индоевропейской группе языков. На наш взгляд, данные тезисы не соответствует действительности — как в определении исторической глубины российско-таджикского сотрудничества, так и в вопросе об этнической близости народов двух стран. Диссертантки высоко оценивают достижения Т аджикистана в годы его пребывания в составе СССР, справедливо отмечая, что при всемерной поддержке Москвы в республике активно развивались народное хозяйство, культура, наука и образование. Упуская из вида вопрос об уходе России из Центральной Азии в 1991-1992 гг., они утверждают, что характер и направленность военно-политических отношений между Москвой и Душанбе не изменились даже после обретения Таджикистаном независимости. В их основе лежало оказание Россией поддержки межтаджикским переговорам, стабилизации обстановки в республике, укреплению ее обороноспособности. По мнению авторов, к концу 1990-х гг. российско-таджикское сотрудничество достигло принципиально новой стадии — уровня военно-политического союза двух стран, способного служить основой для обеспечения долгосрочной стабильности во всем центральноазиатском регионе130. Подобные выводы представляются нам дискуссионными: авторы явно преувеличивают масштабы российско-таджикского взаимодействия и его способность оказывать стабилизирующее влияние на ситуацию в Центральной Азии. Еще две научные статьи, опубликованные в 1996-2001 гг., касаются вопросов взаимодействия России с Киргизией и Узбекистаном. Российский социолог Е. Н. Яркова анализирует положение русскоязычного населения в Киргизии. Она полагает, что развитие русско-киргизских коммуникационных процессов в республике напоминает колебательные движения маятника (от консенсуса к конфликту и в обратную сторону). Так, в 1989-1994 гг., когда в Киргизии господствовали традиционалистские настроения и национализм стал проникать в политическую сферу, отношения русскоязычного и автохтонного населения имели конфликтный характер. Это привело к массовому оттоку из страны русских граждан, вызвавшему углубление в ней экономического кризиса. В результате руководство Кыргызстана было вынуждено пересмотреть принципы своей национальной политики, благодаря чему русско-киргизские отношения несколько стабилизировались. В то же время, по справедливому мнению автора, между двумя народами сохранилась взаимная отчужденность, не подлежащая преодолению в обозримом буду- 131 щем . Российский политолог С. В. Бирюков критикует политику Б. Н. Ельцина в отношении Ташкента. Он полагает, что ее отличали ярко выраженная ксенофобия и имперская надменность, вызывавшие у узбекского руководства сильное раздражение. Констатируя, что с течением времени зависимость Ташкента от Москвы продолжит уменьшаться, автор предупреждает о надвигающейся угрозе утраты российского влияния в регионе, чреватой для нашей страны катастрофическими послед- ствиями131 132. На наш взгляд, хотя автор несколько сгущает краски, его выводы следует признать объективными и заслуживающими внимания. В рассматриваемый период особый интерес у экспертного сообщества вызывала общая проблематика международных отношений в Центральной Азии. Среди работ, освещающих геополитические аспекты данного вопроса и уделяющих внимание соответствующему направлению внешней политики России, отметим следующие. В статье отечественного исследователя О. В. Зотова рассуждения о значимости Центральной Азии ведутся с точки зрения геополитики: данный регион он характеризует как «Хартленд», за который борются ведущие мировые державы. Автор разрабатывает возможный сценарий Третьей мировой войны, полагая, что она начнется с экспансии в Центральную Азию Китая и попыток России ее остановить. В данной связи эксперт призывает Москву воспринимать «Центральную Евразию» как некий «сверхрегион», обладающий значительно большим влиянием в международных делах, чем обеспеченный энергетическими ресурсами Прикаспий133. Хотя представленная работа вызывает несомненный интерес и отличается исключительной оригинальностью, ее выводы можно характеризовать как весьма далекие от действительности. В диссертациях отечественных политологов И. Валестани и Д. В. Аксенова анализируется геополитическая ситуация в Центральной Азии в 1990-е гг. И. Валестани характеризует положение дел в регионе с точки зрения различных теорий международных отношений. Он приходит к справедливому заключению об особой значимости Центральной Азии для Москвы и призывает руководство нашей страны выработать четкую стратегию взаимодействия с расположенными здесь государствами134. Д. В. Аксенов рассматривает Центральную Азию как объект притяжения различных внешних акторов. Данный регион он воспринимает как зону соперничества двух группировок государств: России и Ирана, противостоящих США и Пакистану; в этой связи противодействие Москвы афганским талибам он характеризует как политику сдерживания экспансии Вашингтона и его союзников. Позиции России в Центральной Азии автор характеризует как стабильные, поскольку они определяются наличием ранее сформированной и не подвергшейся сильной эрозии системы политико-экономических отношений. Так, после распада СССР большинство центральноазиатских предприятий и коммуникаций остались под контролем Москвы, а все государства региона имели перед ней крупную задолженность; это определило высокую степень их экономической зависимости от России. В Казахстане, Киргизии, Таджикистане и Туркмении у Москвы имелись военные объекты, определяемые диссертантом как рычаги ее силового воздействия на страны региона. В политическом плане ни одна из центральноазиатских республик не предпринимала шагов, вызывающих у Москвы особое раздражение. Таким образом, Россия создала прочные основы для сохранения своего доминирования в Центральной Азии. При этом слабой стороной ее дипломатии диссертант называет непоследовательность: за 1990-е гг. она несколько раз меняла свое поведение в отношении центральноазиатских республик135. На наш взгляд, представленные выводы являются вполне обоснованными, поскольку они получили подтверждение на практике. Американский исследователь П. Кубицек изучает интеграционные процессы в Центральной Азии и влияние на них России. Он утверждает, что в первые годы после распада СССР Москва оставалась для стран региона единственным центром притяжения и воспринималась ими как естественный гегемон; именно этим обстоятельством он объясняет стремление центральноазиатских республик поскорее обособиться от России. Сокращение сотрудничества с Москвой вынудило государства Центральной Азии активнее взаимодействовать друг с другом, что стало необходимым условием для развития ими субрегиональной интеграции. В то же время, главной целью их дипломатии являлось укрепление национальной независимости, что обусловило их стойкое нежелание поступиться частью суверенитета ради активизации интеграционных процессов в регионе. В результате между странами Центральной Азии стали возникать конфликты, которые Россия научилась использовать для укрепления своих позиций в регионе и торможения представленных здесь интеграционных тенденций136. На наш взгляд, указанные выводы являются достоверными, с ними следует согласиться. Испанский эксперт М. А. Перес Мартин полагает, что сотрудничество России со странами Центральной Азии является малоэффективным, поскольку она не может оказывать им серьезной поддержки в связи со своей экономической слабостью и технологической отсталостью. По мнению автора, в 1990-е гг. Москва не имела представлений о специфике государств региона и была неспособна предложить им действенную систему коллективной безопасности. Исходя из вышеизложенного, он заключает, что народы Центральной Азии, ранее подчиняемые России силой, в современных условиях обрели самостоятельность и обратились к поиску альтернативных ей партнеров137. На наш взгляд, подобные выводы не вполне соответствуют действительности и свидетельствуют о стремлении исследователя принизить роль Москвы в центральноазиатских делах. В 1996-2001 гг. довольно слабоизученными оставались проблемы региональной безопасности в Центральной Азии. В данном случае нам представляется необходимым выделить одно крупное исследование, подготовленное грузинским экспертом А. Ментешашвили. В нем содержатся оценки внешней политики четырех центральноазиатских республик (автор обходит вниманием положение дел в Киргизии). По мнению исследователя, для западных партнеров наиболее привлекательным государством выступает Узбекистан, в отличие от Казахстана, не тяготеющий к России. США и их союзники рассматривают Ташкент как серьезный противовес российскому влиянию в Центральной Азии, инструмент для сдерживания экспансии Китая, барьер на пути распространения исламского фундаментализма. Автор подчеркивает, что для Узбекистана определяющим фактором в реализации его амбиций является поддержка стран Запада, а не России, сотрудничество с которой становится для него все менее значимым. Как показало дальнейшее развитие событий, данный тезис является верным лишь отчасти и А. Ментешашвили недооценивает заинтересованность Ташкента в поддержании добрососедских отношений с Москвой. Республику Казахстан автор характеризует как сильнейшее государство Центральной Азии, имеющее все шансы для того, чтобы стать лидером региональной «пятерки». Несмотря на свою пророссийскую ориентацию, Алма-Ата никогда не замыкалась на развитии контактов с Москвой и стремилась установить привилегированные отношения с Вашингтоном, что вызывало у России серьезное беспокойство. Эксперт отмечает, что на протяжении 1990-х гг. в российско-казахских отношениях присутствовал ряд проблем, не позволявших им развиваться по пути формирования реального союза двух государств. Очевидно, что подобные выводы являются довольно близкими к действительности и с ними следует согласиться. Туркмения рассматривается А. Ментешашвили как самостоятельная и самодостаточная республика, одной из первых вышедшая из сферы влияния России. В то же время, она традиционно имела с Москвой общие интересы в военной и экономической областях, что делало неизбежным развитие их сотрудничества, причем на принципах равноправия. По мнению эксперта, для Москвы Ашхабад является важным партнером в налаживании диалога со странами Ближнего и Среднего Востока и естественным союзником в энергетической сфере. Указанные тезисы также вызывают у нас понимание. Наконец, Таджикистан исследователь квалифицирует как слабое и «кризисное» государство, которому Россия в 1990-е гг. оказала беспрецедентную по своим масштабам помощь. Примечательно, что автор делает акцент на наличии у Москвы жизненных интересов в Таджикистане и особой дипломатичности ее поведения в отношении Душанбе. Данные выводы следует охарактеризовать как оригинальные и заслуживающие одобрения138. В рассматриваемый период довольно распространенными стали исследования, освещающие особенности центральноазиатского направления внешней политики отдельных внерегиональных акторов и выявляющие позицию России в связи с реализацией ими своих интересов в регионе. Основным предметом изучения отечественных ученых в данном случае выступало центральноазиатское направление внешней политики Турции и Ирана. Востоковед В. И. Данилов анализирует политику Турции в Центральной Азии в первой половине 1990-х гг. и приходит к справедливому заключению, что конкурировать с Москвой за влияние на страны региона Анкара была неспособна. В финансовом плане она не смогла взять на себя расходы по реформированию центральноазиатских экономик. С политической точки зрения, она настаивала на интеграции центральноазиатских государств в мировое сообщество под своим руководством, что вызвало у них резкое возражение. В культурно-гуманитарной сфере она стала продвигать идеи создания единого культурного и информационного пространства тюркских государств и унификации тюркских языков, что также не нашло понимания в Центральной Азии139. На этом фоне исследователь критикует российских «демократов», стремившихся оттолкнуть центральноазиатские республики от Москвы и передать их под контроль Анкары. Подобные действия он называет противоречащими национальным интересам России и способными подорвать ее внутреннее единство140. Действительно, развитие нашей страны в 1990-е гг. подтвердило, что данные выводы являлись актуальными и обоснованными. Востоковед Н. Ю. Ульченко считает, что для стран Центральной Азии развитие диалога с Турцией имело политическое значение: таким способом они пытались продемонстрировать России свою независимость и вызвать у нее раздражение, поскольку ее отношение к ним долгое время было безразличным и она не верила, что какая-либо иная держава сможет составить ей конкуренцию в изучаемом регионе. Однако масштабы турецко-центрально-азиатского сотрудничества ограничивались нежеланием государств региона видеть в Анкаре «старшего брата». При этом Россия сохранила в Центральной Азии бесспорное лидерство, и ее главную задачу автор видит в отказе от имперских стереотипов поведения в отношении расположенных здесь государств141. Очевидно, что приведенные тезисы являются достоверными и довольно четко отражают ситуацию в Центральной Азии в 1990-е гг. Востоковеды М. И. Володарский и Л. Х. Баазова отмечают, что с распадом СССР в Центральную Азию устремились Турция и Иран, полагавшие, что влияние Москвы на расположенные здесь государства будет стремительно падать. По их мнению, реальный вызов позициям России в регионе исходил от Турции, тогда как включение Ирана в «Новую Большую игру» оказалось вынужденным, поскольку он опасался усиления влияния Анкары, воспринимаемой им как проводник интересов враждебных ему западных держав. Ученые констатируют, что уже в 1992 г. центральноазиатские республики отвергли модель развития, предложенную им Ираном, после чего он взял курс на сближение с Россией, чтобы вместе с ней противостоять давлению со стороны Турции. В 1993 г. стало очевидно, что окончательного ухода Москвы из Центральной Азии не произойдет: страны региона стремились сохранить с ней максимально тесные связи, в военном плане она оставалась единственным гарантом их безопасности, а с экономической точки зрения — их главным торговым партнером и инвестором. Это было осознано Турцией, которая также свернула активную деятельность в регионе. В результате авторы приходят к верному выводу, что уже к началу 1994 г. Москва одержала дипломатическую победу над Анкарой и Тегераном, лишив их возможности претендовать на роль «новых патронов» центральноазиатских государств142. Что касается зарубежных исследователей, то основным предметом их анализа выступало центральноазиатское направление внешней политики Турции, Ирана и Китая в контексте развития ими диалога с Россией. Турецкий исследователь И. Тунджер с сожалением констатирует, что намерение России воспрепятствовать проникновению в Центральную Азию внешних игроков привело к столкновению ее интересов с устремлениями Турции. Главными задачами Анкары он видит оказание центральноазиатским республикам помощи в укреплении их независимости и недопущение восстановления российской гегемонии в регионе. По мнению автора, попытки Москвы усилить свое влияние в Центральной Азии будут продолжаться и в будущем, при этом политика В. В. Путина в отношении стран региона станет продолжением курса Б. Н. Ельцина, так как оба президента рассматривают СНГ как сферу исключительного влияния России143. На наш взгляд, подобные оценки являются дискуссионными, при этом автор явно преувеличивает возможности Анкары в изучаемом регионе. Со своим коллегой не соглашается другой турецкий эксперт, З. Онис. Он утверждает, что спад во взаимодействии Турции и стран Центральной Азии, обозначившийся в середине 1990-х гг., был вызван рядом объективных обстоятельств, не зависевших от воли России. Важнейшими из них он называет нежелание центральноазиатских республик видеть в Анкаре своего «нового патрона» и ее неспособность оказывать им необходимую помощь. По мнению автора, на протяжении всего изучаемого периода Москва и Анкара не только соперничали, но и сотрудничали в решении насущных проблем стран Центральной Азии, осознавая меру своей ответственности за их дальнейшую судьбу144. Данные выводы представляются нам вполне обоснованными. Американский исследователь афганского происхождения А. А. Джалали анализирует текущее состояние и перспективы ирано-центральноазиатского сотрудничества. Он отмечает, что после распада СССР Тегеран получил новые возможности для расширения своего влияния в Центральной Азии, однако они оказались достаточно скромными: в политическом, экономическом и культурном плане он не смог конкурировать с Россией, США и Турцией, оказавшими ему сильное противодействие. Ближайшим партнером Тегерана в Центральной Азии ученый называет Москву, полагая, что их стратегические интересы во многом совпадают: обе стороны стремятся не допустить распространения в регионе исламского фундаментализма и в то же время опасаются его вестернизации. При этом автор не исключает возможности нарастания конкуренции между Россией и Ираном, в частности, в энергетической сфере145. Указанные тезисы также не вызывают у нас возражений. Китайский экономист Тан Шипин изучает интеграционные процессы в Центральной Азии и их влияние на развитие китайско-центральноазиатского и китайско-российского сотрудничества. Он дипломатично отмечает, что экономический потенциал интеграционных объединений, в разное время действовавших в изучаемом регионе, был сравнительно невелик, поэтому Пекин предпочитал строить свои отношения со странами Центральной Азии не на многосторонней, а на двусторонней основе. Автор призывает Россию и Китай к сотрудничеству, а не к соперничеству в региональных делах, полагая, что конкуренция между ними может негативно сказаться на характере их взаимодействия с центральноазиатскими республиками146. Данные выводы представляются нам несколько упрощенными: эксперт исключил из поля своего зрения такую структуру, как «Шанхайский форум»; между тем, до конца 1990-х гг. развитие Пекином диалога со странами региона осуществлялось преимущественно через нее, то есть на многосторонней основе. Наибольшее внимание в 1996-2001 гг. отечественные и зарубежные авторы уделяли анализу внешней политики стран Центральной Азии, включая ее российское направление. Среди работ, предлагающих общий обзор дипломатии государств региона, отметим следующие. В коллективной монографии «Постсоветская Центральная Азия: потери и обретения», подготовленной отечественными востоковедами в конце 1990-х гг., характеризуются особенности внутриполитического, социально-экономического развития и внешней политики каждого из пяти государств региона. Отличительной чертой данной книги является ее описательность: лишь немногие ее разделы содержат анализ изучаемых событий, остальные же ограничиваются их простым перечислением в хронологической последовательности. Представляется, что подобное издание в большей степени имеет справочный характер, в чем и состоит его ценность: авторам удалось собрать воедино факты о жизни центральноазиатских республик, ранее остававшиеся разрозненными и несистематизированными. Однако российско- центрально-азиатским отношениям в данной работе не уделяется должного внимания — исключение составляет раздел, подготовленный А. М. Васильевым147, основные положения которого позднее были опубликованы в отдельной журнальной статье148. Более глубокий анализ дипломатии стран региона приводится в монографии киргизского политолога, государственного деятеля А. Д. Джекшенкулова. Автор выявляет факторы, повлиявшие на становление системы международных отношений в Центральной Азии после распада СССР, и констатирует, что важнейшую роль в региональных делах на протяжении 1990-х гг. продолжала играть Россия. Интересы Москвы в изучаемом регионе он определяет предельно узко, сводя их к обеспечению безопасности расположенных здесь государств и защите прав проживающих там русскоязычных граждан. Исследователь делает акцент на прагматичности внешней политики стран Центральной Азии и полагает, что главным ее направлением в обозримом будущем останется развитие всестороннего взаимодействия с Москвой. По мнению автора, для Казахстана Россия выступает приоритетным партнером, однако состояние их отношений не следует идеализировать, поскольку они представляют собой пестрый конгломерат сотрудничества, интеграционных прорывов и нерешенных проблем. В данной связи страны Запада, Китай, Турцию и Иран он рассматривает как второстепенных партнеров Астаны, с которыми она начнет развивать диалог в случае возникновения непреодолимых разногласий с Москвой. Характер российско-узбекских отношений А. Д. Джекшенкулов считает двойственным. С одной стороны, Россия является военным союзником Узбекистана и главным гарантом его безопасности, выступает основным рынком сбыта узбекской продукции и поставщиком новых технологий в республику. С другой стороны, И. А. Каримов не простил Б. Н. Ельцину роспуска СССР и внешнеполитических ошибок начала 1990-х гг.; его доверие к Москве было подорвано, и он приступил к поиску новых партнеров, все более сокращая масштабы своего взаимодействия с Россией. 1 лавной задачей внешней политики Т уркмении автор видит избавление республики от статуса сырьевого придатка России. По его мнению, данное обстоятельство обусловило ее стойкое нежелание развивать диалог с Москвой. Это вызвало ответную реакцию со стороны России, которая до 1996 г. демонстративно игнорировала Туркменистан и не признавала в нем равного партнера. Впоследствии ситуация начала меняться: осознав необходимость развития контактов в энергетической сфере, Москва и Ашхабад активизировали свое взаимодействие. Однако, по мнению исследователя, вернуть утраченные позиции в Туркмении и стать ее приоритетным партнером Россия в будущем уже не сможет. Российско-таджикские отношения 1990-х гг. А. Д. Джекшенкулов характеризует как динамично развивающиеся, а Москву называет главным союзником Душанбе. В то же время, он утверждает, что российская политика в отношении Таджикистана является малоэффективной и плохо скоординированной, поскольку Москва не уделяет должного внимания экономическому измерению двусторонних отношении. В данной связи автор предупреждает о возможности возникновения ситуации, при которой Душанбе активизирует контакты со странами Запада, Ираном и Китаем, после чего российская военная база в Таджикистане попадет в окружение предприятий, принадлежащих третьим странам. Наконец, российско-киргизские отношения исследователь квалифицирует как образцовые и лишенные серьезных противоречий. Он подчеркивает их сбалансированность, при которой высокие темпы развития получили контакты в политической, экономической и военной областях. При этом в Кыргызстане не притесняются права русскоязычного населения, русский язык имеет официальный статус, руководство республики учитывает интересы Москвы про проведении своей внешней поли- тики149. На наш взгляд, выводы А. Д. Джекшенкулова являются обоснованными и логичными. Автора нельзя упрекнуть в предвзятости при оценке изучаемых событий или в стремлении упростить ситуацию в регионе. Весьма интересными представляются его взгляды на перспективы российско-центральноазиатского сотрудничества — в частности, прогнозы о неизбежности дальнейшего сокращения контактов между Москвой и Ташкентом и появления противоречий между Москвой и Душанбе. Исключение составляет лишь тезис о безоблачном характере российско-киргизских отношений; вероятно, в данном случае исследователь выступает в роли дипломата и не желает распространяться о противоречиях между нашими странами. Менее масштабным является исследование Г. Глисона, раскрывающее особенности многостороннего сотрудничества стран Центральной Азии в 1990-е гг. Главным тезисом автора является положение о необходимости развития интеграционных процессов в регионе: чем активнее молодые республики будут взаимодействовать друг с другом, тем сильнее окажутся их позиции на мировой арене, тогда как провал их интеграционных инициатив может поставить их в чрезмерную зависимость от России или Китая, а то и вовсе лишить самостоятельности150. Очевидно, что данные выводы отличаются политической дальновидностью. В рассматриваемый период все больший интерес у отечественных и зарубежных авторов вызывала внешняя политика Республики Узбекистан, в том числе вопросы ее взаимодействия с Россией. Среди основных работ по данной тематике, упомянем следующие. В статье российского эксперта В. Мещерякова утверждается, что внешняя политика Ташкента отличается особым прагматизмом: она подчинена экономическим интересам республики и призвана обеспечить стабильность существующего в ней строя. Постоянной тенденцией автор называет дистанцирование Узбекистана от России, начавшееся сразу после обретения им независимости и противоречащее интересам Москвы. Исследователь с сожалением констатирует, что позиции России в Узбекистане постоянно ослабевают: подвергается дискриминации деятельность российских фирм на территории республики, последовательно размывается русский культурный слой, снижается статус неавтохтонного населения. Вместе с тем, старые связи и объективные потребности продолжают удерживать российско-узбекские отношения в рабочем состоянии: в области безопасности и в торгово-экономической сфере Москва по-прежнему остается главным партнером Ташкента, и в перспективе подобная ситуация не претерпит существенных изменений151. На наш взгляд, высказанные оценки являются вполне адекватными и очень четко отражают положение, существовавшее в российско-узбекских отношениях в конце 1990-х гг. Несомненной оригинальностью отличается монография государственного деятеля Киргизии, юриста Л. И. Левитина. Автор в публицистической форме, но с использованием широкого научного аппарата характеризует особенности внутренней и внешней политики президента И. А. Каримова. Он дает весьма критические оценки пребыванию узбекского народа в составе Российской империи и СССР, полагая, что тот испытывал постоянные притеснения и не имел возможности определять свою судьбу. По мнению автора, модернизация Узбекистана проводилась царским и советским правительствами посредством видоизмененной, но все же колониальной политики, при этом его культура и религия были загнаны в подполье. На этом фоне Л. И. Левитин высоко оценивает деятельность Ш. Р. Рашидова, утверждая, что именно он добился повышения статуса республики в составе СССР и определил стиль руководства нынешнего узбекского лидера. Автор выдвигает тезис о том, что обретение независимости стало для Узбекистана серьезным испытанием: несмотря на свою самодостаточность, он был тесно связан с Россией, а после ее ухода из Центральной Азии остался наедине со своими внутренними проблемами и на передовой борьбы с исламским фундаментализмом. Это потребовало от его руководства чрезвычайно напряженной работы, которая, по мнению автора, дала неплохие результаты152. Вышеперечисленные выводы представляются нам дискуссионными. С одной стороны, нестандартные суждения исследователя об истории российско-узбекского взаимодействия можно рассматривать как попытку ее переосмысления, отражающую восприятие соответствующих сюжетов в современных центральноазиатских республиках. С другой стороны, представленные оценки политики царизма и мероприятий Советской власти на территории Узбекистана кажутся нам необъективными, поскольку они игнорируют высокие результаты, достигнутые местным обществом в Х1Х-ХХ вв. Определенное сомнение у нас также вызывает панегирическая риторика автора в отношении Ш. Р. Рашидова и И. А. Каримова. В статье узбекского политолога Х. Содыковой изучаются вопросы участия Ташкента в укреплении международного режима нераспространения ядерного оружия. Автор утверждает, что активная деятельность Узбекистана на данном направлении была обусловлена его политической самостоятельностью: он являлся самым независимым от России государством Центральной Азии, самостоятельно охранявшим свой участок границы с Афганистаном, переориентировавшим свои экономические связи на внешние рынки и в хозяйственном плане практически не зависевшим от Москвы153. Данная точка зрения представляется нам вполне убедительной. Довольно взвешенные оценки узбекской дипломатии звучат в статье турецкого эксперта М. Киримли. Она справедливо утверждает, что главной задачей республики после обретения независимости стало создание условий для ее признания в качестве полноправного субъекта международного права. По мнению автора, на протяжении 1990-х гг. Россия оставалась важнейшим партнером Узбекистана, однако именно он активнее других центральноазиатских государств стремился избавиться от наследия советского прошлого и боролся с «последствиями колониализма». Он же проводил наиболее самостоятельную и диверсифицированную внешнюю политику, зачастую противоречившую интересам Москвы154. В статье бывшего посла США в Узбекистане Г. Л. Кларка отмечается, что данная республика является главным элементом стабильности в Центральной Азии и США должны всеми силами защищать ее независимость, развивая с ней политические и экономические контакты. При этом автор подчеркивает, что Ташкент категорически не переносит давления со стороны Москвы и сопротивляется попыткам реинтеграции с ней, хотя в действительности экономическое сотрудничество с постсоветскими государствами является для него жизненно необходимым155. Подобные выводы также представляются нам объективными и заслуживающими одобрения. Крупнейшей работой по внешней политике Узбекистана 1990-х гг. является кандидатская диссертация болгарского политолога С. Х. Петрова. В теоретической части исследования автор характеризует национальные интересы республики и дает оценку ее внешнеполитического потенциала. В практической части он изучает отношения Узбекистана «с приоритетными странами», разделяя их на три группы: «сфера жизненных интересов» республики (страны Центральной Азии, Среднего Востока и Китай); Россия и страны СНГ; экономически развитые государства (США, страны ЕС, Япония и Южная Корея). Применительно к российско-узбекским отношениям, автор отмечает, что Москва традиционно являлась гарантом безопасности стран Центральной Азии. Ее роль в региональных делах и на мировой арене в целом вызывает у И. А. Каримова серьезные опасения по поводу возможности попадания его республики в чрезмерную зависимость от России, способную привести к утрате ею суверенитета. По мнению автора, именно характер отношений с Москвой определял особенности других направлений узбекской дипломатии, что еще раз подчеркивало их приоритетное значение для Ташкента156. Данные положения вызывают у нас полное понимание. Несколько меньшее внимание в рассматриваемый период исследователи уделяли внешней политике Республики Казахстан. В монографии казахского политолога В. Н. Хлюпина отмечается, что наибольшее значение для его страны традиционно имели отношения с Россией, однако после обретения суверенитета она взяла курс на постепенное преодоление своей зависимости от Москвы. При этом вопреки своим заявлениям о намерении развивать интеграцию с Россией, руководство Казахстана приняло решение о диверсификации путей транспортировки своих углеводородов, что поставило под угрозу сохранение единого энергетического пространства двух государств. По мнению автора, главную опасность для Алма-Аты представляет перспектива формирования в Прикаспийском регионе противостоящих друг другу коалиций, при которой Россия, Иран и Армения войдут в конфликт с США, Турцией и Азербайджаном, а Казахстану придется маневрировать между ними. Во избежание подобной ситуации, исследователь призывает руководство республики отказаться от реализации «доктрины национальной независимости» и принять меры к формированию широкого союза с Россией, Туркменией и Ираном, способного ослабить позиции США и Турции на Каспии157. На наш взгляд, выводы В. Н. Хлюпина являются не вполне состоятельными. Его главный просчет состоит в том, что он воспринимает систему международных отношений в Центральной Азии как безнадежно конфликтную, хотя в действительности она таковой не является. При этом удивление вызывает критика автором принципа много- векторности во внешней политике Казахстана и стремления республики стать подлинно независимой от России. Самым фундаментальным трудом по внешней политике Казахстана 1990-х гг. стала докторская диссертация крупного государственного деятеля, министра иностранных дел республики К. К. Токаева. Автор анализирует особенности геополитического положения страны и делает выводы о ее внешнеполитических приоритетах, главными из которых, по его мнению, выступают развитие партнерских отношений с ближними и дальними соседями и проведение многовекторной дипломатии. Указанная работа построена по географическому принципу: автор выявляет особенности взаимодействия Казахстана с государствами и интеграционными структурами на постсоветском пространстве, в зарубежной Азии, Европе и Северной Америке. Говоря о существенном вкладе своей страны в деятельность СНГ, Таможенного союза и ЕврАзЭС, он утверждает, что Астана является наиболее активным сторонником развития интеграционных процессов на постсоветском пространстве. Применительно к российско-казахским отношениям, исследователь делает акцент на том, что они имеют стратегический характер и являются залогом обеспечения международной безопасности в XXI в. В то же время, он не упоминает об уникальности роли России во внешней политике Казахстана и стремится представить ее как одного из важнейших, но не главного партнера республики158. На наш взгляд, несомненную ценность представленной диссертации определяют два момента: во-первых, она имеет официальный характер, то есть отражает позицию казахского руководства по различным аспектам внешней политики страны; во-вторых, богатая фактологическая база позволяет использовать ее в качестве научно-справочного пособия по указанной тематике. На этом фоне несколько ослабевает ее аналитический компонент — например, со всей очевидностью проявляется стремление автора обходить острые углы в освещаемых им вопросах. В 1996-2001 гг. довольно редкими оставались исследования, раскрывающие особенности российского направления внешней политики Киргизии и Таджикистана. В диссертации киргизского историка И. В. Халанского изучаются международные связи Бишкека в сфере высшего образования. Россия и страны СНГ рассматриваются автором как главный вектор соответствующего направления его дипломатии. Исследователь справедливо утверждает, что после распада СССР киргизскороссийские отношения в изучаемой области вышли на межгосударственный уровень, пережив сложный этап трансформации. Однако различные испытания не только не ослабили их, но даже укрепили. После открытия в 1994 г. Киргизско-Российского Славянского университета, двусторонние образовательные контакты стали развиваться по восходящей, и в обозримом будущем автор не предвидит изменения данной тенденции159. На наш взгляд, выводы И. В. Халанского являются объективными и довольно четко отражают ситуацию в изучаемой им сфере российско-киргизского сотрудничества. В статье таджикского политолога Д. Анаркудовой изучаются международные дипломатические усилия по урегулированию межнационального конфликта в Таджикистане. Автор подробно описывает события, связанные с началом гражданской войны в республике, анализирует ход подготовки и результаты первых раундов межтаджикских переговоров. Сами переговоры она квалифицирует как малоэффективные, но необходимые для сохранения таджикской государственности. Особый акцент исследователь делает на посредничестве России в умиротворении конфликта, полагая, что именно она сможет обеспечить его переход из острой в латентную стадию160. Представляется, что данные прогнозы являются совершенно оправданными, поскольку впоследствии они нашли свое подтверждение на практике. * * * Рассмотрев особенности историографии внешней политики Российской Федерации в Центральной Азии на втором этапе ее развития, мы пришли к следующим выводам: 1. Круг научных работ, в которых затрагивались соответствующие вопросы, все еще оставался узким, хотя и демонстрировал тенденцию к постепенному расширению. 2. Основные труды по указанной тематике стали опираться на определенную ис- точниковую базу, формирование которой, впрочем, по-прежнему находилось на начальной стадии. 3. При определении предмета своих научных изысканий, большинство авторов избавились от ранее присущих их работам конъюнктурности и стремления «следовать моде» при освещении тех или иных событий. 4. В рассматриваемый период проблемы внешней политики России в Центральной Азии затрагивались уже не только в научных статьях, но и в монографических и диссертационных исследованиях. При этом содержание данных работ становилось все более глубоким, а перечень поднимаемых в них вопросов постоянно расширялся. 5. Выводы, полученные отечественными и зарубежными учеными, как правило, отличались точностью и достоверностью, многие из них имели оригинальный характер. В то же время, возросло число исследований, результаты которых представляются нам сомнительными. 6. В большинстве научных работ, опубликованных в 1996-2001 гг., не прослеживалось идеологической подоплеки при оценке изучаемых событий, степень их тенденциозности оставалась сравнительно низкой. В то же время, в некоторых исследованиях появилась излишняя эмоциональность, уводящая их авторов от научного стиля изложения материала к элементам публицистики. 7. В рассматриваемый период по проблемам внешней политики России в Центральной Азии были проведены первые исторические исследования, авторы которых ставили целью изучение эволюции описываемых ими процессов. Однако большинство трудов по-прежнему не являлись историческими и использовали методологию политических, социологических или экономических наук. 8. Политике России в Центральной Азии уделяли внимание как отечественные, так и зарубежные авторы, при этом российские эксперты по-прежнему не опережали по активности своих иностранных коллег. Характерной чертой данного периода стал заметный рост интереса к соответствующей тематике у центральноазиатских исследователей. 9. Основными сюжетами, волновавшими российских и зарубежных авторов в 1996-2001 гг., являлись: общие особенности российской дипломатии в Центральной Азии, интересы Москвы в изучаемом регионе, российско-центральноазиатское сотрудничество в сфере безопасности, статус русского языка и положение русскоязычного населения в центральноазиатских республиках; двусторонние отношения России с государствами региона, особенно с Республикой Казахстан; международные отношения в Центральной Азии, борьба за влияние в регионе внешних игроков, центральноазиатское направление внешней политики отдельных внерегиональных акторов и учет ими интересов Москвы; российское направление дипломатии государств Центральной Азии, и в первую очередь — Узбекистана и Казахстана. Таким образом, в 1996-2001 гг. историография внешней политики России в Центральной Азии демонстрировала поступательное развитие, в ходе которого по указанной тематике началось формирование отдельного массива научной литературы. Важной чертой данного периода стало развитие центральноазиатских исследований «вширь» и «вглубь»: постепенное расширение круга вопросов, поднимаемых различными экспертами, и улучшение качества опубликованных ими работ. 1.2.4.