4.2. "Ядро": отношения малых и средних стран с Китайской Народной Республикой

Этот блок отношений представляется для региональной стабильности ключевым в том смысле, что от его устойчивости развития зависит общерегиональная обстановка. Во-первых, географически отношения Китая с новыми индустриальными и индустриализирующимися странами занимают в Восточной Азии центральное положение, тогда как, например, мощные блоки политических отношений США с Японией и Южной Кореей сконцентрированы прежде всего в северной части региона.

Во-вторых, в силу опережающих темпов роста экономик КНР и малых государств, именно с их хозяйственным взаимодействием как между собой, так и с региональными экономическими гигантами - Японией и США - связываются перспективы дальнейшего повышения роли АТР в международных экономических отношениях.

В-третьих, с точки зрения реальности региональных угроз, отношения континентального Китая с его малыми южными и юговосточными соседями наименее "зарегулированы" юридически и политически; имеющиеся в этой части взаимно налагающиеся территориальные притязания (на острова Спратли, которые включают в себя группу Парасельских островов, например, одновременно претендуют КНР, Тайвань, Вьетнам, Малайзия, Филиппины и Бруней; из них на Парасельские острова, в частности, реально контролируемые КНР, претендует Вьетнам19) остаются вне рамок переговорных процессов и являются потенциально более дестабилизирующими, чем "устойчиво неподатливые" территориальные

134

споры КНР с Японией (из-за архипелага Сэнкаку), Японии с Россией (Южные Курилы20), Южной Кореи и Японии (острова Такэсима [Токто])21 или даже пограничные разногласия Китая с Вьетнамом, а также с Россией и центральноазиатскими странами СНГ22.

а) Новая роль Китая в региональном контексте

Важно, что, будучи "ядром" стабильности в регионе, отношения по линии КНР - малые и средние страны практически не обладают потенциалом саморегулирования, самостабилизации.

При такой структуре взаимных отношений оказывается, что, хотя "ядром" стабильности в Восточной Азии являются отношения КНР с АСЕАН и НИС, сама эта стабильность во многом гарантируется наличием "внешней оболочки" ядра, под которой понимается система американского стратегического присутствия в АТР в ее взаимодействии как непосредственно с КНР, так и с Россией, которая в структурном смысле способна быть едва ли не единственным серьезным противовесом Китаю с севера. При таком понимании региональной структуры объяснимым становится возросший в 90-х годах интерес малых и средних стран к отношениям с Москвой и их беспрецедентное для последних двух-трех десятилетий стремление сохранить российское участие (если не присутствие) в качестве стабильного компонента региональных отношений.

Усиление позиций Китая в международных отношениях в Восточной Азии беспрецедентно для послевоенного периода. Категоричность такого заключения - почти всеобщего как в российской науке, так и в зарубежной - возможно, связана с подсознательным соотнесением КНР с ее историческими соперниками в регионе,

135

главный из которых, Россия, сегодня переживает один из наиболее сложных этапов своей истории, который сопряжен с очень явным ослаблением российских позиций по отношению к Китаю.

Однако прежде всего возрастание значения китайского фактора определялось превращением Китая в один из наиболее динамичных центров экономического развития в азиатско-тихоокеанском регионе, а также ростом материального и политико-психологического потенциала КНР для проведения энергичной внешней политики с ориентацией на расширение сферы китайского влияния и присутствия в зоне исторического, культурного, демографического, хозяйственного и политического преобладания Китая.

Анализ обширной литературы по современному положению Китая в международных отношениях убеждает, что среди мотивов, определяющих отношение внешнего мира к Китайской Народной Республике, ее политике и возможным колебаниям ее международного курса в ближайшие годы преобладают следующие.

Во-первых, учет растущего экономического влияния КНР, желание обеспечить доступность ее рынка для зарубежных промышленных изделий, обеспечить надежность иностранных инвестиций при сохранении их высокой рентабельности.

Во-вторых, желание удержать КНР на позиции относительной открытости внешнему миру, нацеленности на мирное торгово-хозяйственное сотрудничество как с сопредельными странами, так и ведущими центрами международного развития - Соединенными Штатами и Западной Европой.

В-третьих, стремление оказать влияние на социальную политику КНР, связанную с демографическим ростом, курс в области эмиграции и сделать более предсказуемым демографическое влияние Китая в целом, вызывающее опасение как индустриально развитых стран Запада (из-за нелегальной китайской эмиграции в Калифорнию и другие тихоокеанские штаты США, например), так и сопредельных с Китаем азиатских государств от России до Малайзии.

В-четвертых, необходимость сохранить диалог с КНР по вопросам военной политики с тем, чтобы влиять на масштабы модернизации военного потенциала КНР или как минимум своевременно уловить способность Китая представлять реальную угрозу для безопасности стран-соседей и существенно изменить поведение китайской стороны в региональных территориальных спорах

136

прежде всего в отношении островов Спратли в Южно-Китайском море, вопрос о принадлежность которых является частью гораздо более обширной региональной проблемы освоения нефтяных месторождений континентального шельфа и морского дна районов акватории Тихого океана, прилежащих к Восточной Азии.

В-пятых, естественное желание сохранить конструктивные отношения с Китаем и избежать неблагоприятных для КНР изменений внешней среды в период ожидаемой внутриполитической неустойчивости, связанной с возможным соперничеством реформистской и консервативной линий в руководстве КНР после того, как выдвиженцы Дэн Сяопина не смогут полагаться на его моральную поддержку и верховенствующую политическую санкцию.

В целом, таким образом, внешний мир настроен на продолжение мирной интеграции КНР в экономические и политические отношения с ним, рассчитывая, что уже существующие отношения взаимозависимости КНР, с одной стороны, и США, Японии, стран АСЕАН - с другой, рано или поздно приведут в размыванию потенциала рерадикализации китайской внешней политики таким образом, что прогнозируемое резкое усиление региональных экономических, политических, а при некоторых обстоятельствах и геостратегических позиций Китая не даст пропорционального приращения агрессивности его поведения.

Вместе с тем, сомнения в отношении Китая - общая черта внешнеполитической философии как региональных стран, так и зарубежного общественно-политического мнения в целом. Согласно проводимым американскими центрами в последние годы исследованиям представлений восточноазиатских стран о потенциальных источниках внешней угрозы, наиболее вероятным источником опасности местные страны считают КНР.

Даже чисто экономический аспект "китайского вызова" остается предметом дискуссий среди экспертов23. Ряд исследователей полагают, например, что внешний мир до сих пор не имеет реального представления о масштабах экономических возможностей КНР. По их подсчетам, учитывающим реальную покупательную способность китайского юаня и колебания валютных курсов, сегодня годовой доход на душу населения в КНР фактически составляет 1500 - 3000 долл. США (официальная цифра - 458 долл.)24, а по размерам совокупного внутреннего продукта Китай выходит на второе место в мире, уступая только Соединенным Штатам, но

137

превосходя Японию, которая долгое время считалась по этому показателю второй державой мира25. Отмечается, что с 1978 г. размеры китайской экономики и средние показатели уровня жизни населения каждые семь лет возрастали в КНР вдвое. При сохранении таких тенденций, полагают сторонники таких взглядов, после 2000 г. по некоторым абсолютным показателям развития КНР может сравниться с США, хотя в целом Китай будет уступать Соединенным Штатам по уровню жизни и технологической оснащенности производства26.

Правда, в литературе, как уже отмечалось выше, высказываются и менее оптимистические прогнозы развития китайской экономики. Профессор Стэнфордского университета Пол Кругман, в частности, полагает, что в настоящее время размеры экономики КНР составляют не более 40% экономики США, а к 2010 г. даже при благоприятном для Китая ходе развития китайская экономика будет составлять около 82% американской27. Главный же постулат ученого состоит в указании на ограниченность "мобилизационного типа" роста, который, по его мнению, демонстрирует КНР так же, как и большинство других восточноазиатских стран, за исключением Японии. В готовности местных государств отказаться от быстрого улучшения условий жизни ради выигрышей в будущем видит П. Кругман специфику развития стран АТР, но в этом же он усматривает и возможный источник его замедления - по мере того, как население КНР и других стран будет испытывать нарастающее недовольство по поводу "отложенного" удовлетворения его потребностей.

Среди причин возможного замедления роста экономики КНР различные исследователи называют также последствия кадровых перестановок и потенциальной борьбы за власть в "последэновский" период, нарастание противоречий между прибрежными и глубинно материковыми районами КНР в связи с резким ростом разрыва в уровнях доходов населения первых и последних, тенденции к усилению центробежно-сепаратистских настроений28 в регионах и обострению межэтнических противоречий в Китае (прежде всего между ханьцами и исламскими меньшинствами СиньцзянУйгурского автономного района, а в меньшей мере и между ханьцами и монголами во Внутренней Монголии); возможность экологической катастрофы в КНР в связи с гигантскими перегрузками, вызванными ускоренным экономическим развитием, демографиче

138

ским прессингом и глобальным потеплением, ударившим, по мнению специалистов, особенно сильно по китайскому сельскому хозяйству29; наконец, возможные общекитайские социальные потрясения, связанные с эрозией коммунистической системы и ростом скептицизма молодого поколения к таким атрибутам коммунистического правления, как фактическая однопартийность, отсутствие демократических институтов, продолжающийся гнет официальной коммунистической идеологии.

При этом в целом и пессимисты, и "романтики" так или иначе высказывают в связи с Китаем прежде всего существенную озабоченность - возможной конкуренцией со стороны китайских товаров для производителей других стран, ростом деструктивных последствий китайской модернизации для региональной природной среды, перенаселенностью КНР, проблема которой пока что только обостряется в условиях улучшения экономического положения населения; и возникновением, как отмечают авторы, "экономической платформы для военных амбиций". С политической точки зрения особенно много внимания уделяется последним двум проблемам.

Весной 1994 г. анализу положения КНР в международной системе был посвящен специальный доклад Трехсторонней комиссии, вобравший в себя оценки и заключения крупнейших зарубежных экспертов как по Китаю, так и по общим международным проблемам. В нем отмечалось: "Огромное население Китая представляет собой серьезный вызов внутренней стабильности Китая и благополучию его соседей... Эмиграция из Китая вызывает озабоченность в регионе и во всем мире, в особенности нелегальная эмиграция китайских граждан в другие страны. В долгосрочной перспективе оказывать содействие экономическому росту Китая лучший способ избежать массового исхода китайцев, который, конечно же, мог бы захлестнуть мир. При сложившемся положении, если бы 0,1 процента населения КНР решила бы эмигрировать, это бы добавило 1 млн. 200 тыс. чел. к уже имеющемуся числу мигрантов в мире"30.

Правда, вопрос о нелегальной китайской эмиграции в первую очередь беспокоил авторов доклада в том, что касалось попыток незаконного проникновения в США. По явно неполным официальным данным, приводимым исследователями, в 1992 г. число нелегальных китайских эмигрантов в США составило 200 тыс. чел., в

139

Таиланд - 100, в Испанию - 50, в Гонконг - 35, Японию - 25, Тайвань - 20, Чехию - 20 тыс. чел.31. На фоне сравнительно сдержанных оценок опасности "исхода китайцев" в докладе Трехсторонней комиссии выделяются гораздо более эмоциональные заключения японских авторов. Известный японский ученый Сэйдзабуро Сато, например, говорит о "кошмаре", которым китайская эмиграция может оказаться для соседей КНР в случае дестабилизации внутреннего положения в этой стране. При этом очевидно, что С. Сато прежде всего имеет в виду государства Юго-Восточной Азии и Россию32. Но, например, британские специалисты полагают, что опасность "массовой эмиграции из Китая" вполне реальна и для самой Японии33. Что же касается России, то проблема китайского демографического давления, как очевидно, имеет еще более тревожные очертания и политико-стратегические измерения.

Хотя экономическое влияние и демографический пресс сегодня являются наиболее зримыми показателями возросших возможностей КНР, западные и японские эксперты единодушны относительно необходимости постоянного слежения за возрастанием военного потенциала Китая. С 1992 по 1994 г. военный бюджет КНР увеличился на 25%, составив 6 млрд. долл. Однако по данным британской печати, реальная величина оборонного бюджета может быть в три - пять раз больше, поскольку официальные показатели не учитывают затрат КНР на проведение военно-технических исследований и т.п.34 При таком уровне военных расходов Пекин может позволить себе не только модернизацию оборонного потенциала, но и разработку новых для КНР видов вооружений, способных перевести военные возможности страны на новый уровень. В то время как Соединенные Штаты и Россия сокращают ядерные арсеналы и свертывают программы военного профиля, китайская сторона не скрывает, что в КНР ведутся работы по разработке нового поколения ядерных вооружений - что, собственно, и является одной из основных причин отказа Китая прекратить проведение испытательных ядерных взрывов35. В целом среди западных экспертов преобладает мнение, что военный потенциал КНР, вооружение и боеспособность НОАК все еще остаются существенно ниже уровня современных требований, однако по всеобщему признанию к началу следующего столетия Китай будет в состоянии полностью ликвидировать это отставание36.

140

Разумеется, само по себе наращивание оборонного потенциала еще не свидетельствует о пропорциональном усилении китайской агрессивности. Речь идет лишь о том, насколько таковая, при неблагоприятном развитии внутрикитайской политической ситуации, может быть подкреплена военно-техническими возможностями КНР. Вместе с тем, стоит размышлять над тем обстоятельством, что внешнеполитическое мышление китайских руководителей довольно консервативно и тяготеет к восприятию международных реалий в традиции классической "реальполитик" - с "типичным для нее акцентом на силе, соотношении сил, логике "игр с нулевой суммой", обостренным чувством "силовых вакуумов", подозрением к долговременным союзам (в духе философии Британии образца XIX в.) и т.п. Изучавший современное внешнеполитическое восприятия КНР специально Д. Шамбо отмечает, что китайское руководство пессимистически оценивает мировую ситуацию в том виде, как она сложилась после окончания советско-американской конфронтации. В Пекине считают международное положение в целом менее благоприятным для КНР и более неустойчивым, а новые конфликты - более вероятными37. Показательно, что, фиксируя такое видение, общественная мысль Китая одновременно признает, что на региональном уровне ситуация складывается для КНР удачно - во многом в результате ослабления, хотя и не окончательного устранения опасности со стороны России38.

Практически значимым представляется и вывод Д. Шамбо о том, что при подобном отношении к мировым тенденциям для Китая будет оставаться характерным стремление обеспечить себе в региональной политике максимальную свободу рук, уклониться от участия в любых союзах, соглашениях и многосторонних режимах и организациях, способных сколько-нибудь серьезно сковать или просто дисциплинировать внешнеполитическое поведение КНР. Такой тип поведения, как полагает исследователь, определяется отношением современной китайской политологии к силе как понятию в высшей степени относительному, к соотношению сил - явлению временному и неустойчивому, а конфигурации мировых отношений - как к эфемерной и преходящей. Сдерживающая логика идей взаимозависимости и интеграции, полагает Д. Шамбо, не имеет серьезной поддержки в политических и интеллектуальных кругах Китая39. Отсюда следует не только тяготение КНР к действиям в духе сугубо односторонних (то есть не согласованных с между

141

народным сообществом) акций, но и возможное желание Китая сыграть на неустойчивости (мнимой или реальной) переходного для региональной структуры момента для усиления своих позиций по отношению как к странам "зоны среды", так и к основным региональным лидерам - Японии, России, США.

Сказанное, конечно, не должно вести к абсолютизации роли самодостаточности во внешнеполитическом мышлении КНР или заключению о "возвращении" Китая к логике китаецентризма, национального высокомерия или революционной тактике игры на "межимпериалистических противоречиях", хотя следы влияния всех этих архетипов (то есть "прообразов", изначальных идей и представлений) в китайской внешней политике увидеть не трудно.

Речь идет скорее о том, что воздействие на Китай философии интернационализации в ее "капиталистической" форме, заполняющей большую часть интеллектуально-политического пространства современного мира, будет достаточно существенно ограничено выраженным тяготением КНР к мышлению в духе рафинированного "национально-государственного интереса". Довольно парадоксальным образом это тяготение усиливается фактическим отказом Китая от "социалистического", "пролетарского" интернационализма, идеи которого теряют смысл в ситуации, когда КНР осталась едва ли не единственным бастионом коммунизма в мире; не говоря уже о том, что поворот Китая от "пролетарского интернационализма" к национализму тем легче, что он происходит не по произволу самой КНР, а в силу объективных внешних обстоятельств и потому на уровне массы идеологизированного китайского населения не несет того "десакрализующего" (или просто разочаровывающего, "деморализующего") эффекта, который, например, в советском обществе вызвал ревизионизм "перестройки".

С иных позиций и руководствуясь другой логикой, к сходному выводу приходит и ведущий аналитик Брукингского института Харри Хардинг, едва ли не самый яркий американский синолог среднего поколения. Касаясь соотношения "интернационализирующего" и национально-специфического начала в китайской внешней политике, он замечает, что в ретроспективе союзнические отношения КНР с Советским Союзом и "квазисоюзнические" - с Соединенными Штатами оказались для Китая неприемлемыми в сущности по одной и той же причине - они были для КНР слишком уж "всеохватными по своей сути, влекущими пересадку в Китай ино

142

земных политических и экономических институтов, подразумевавшими форсированное развитие взаимопроникающих отношений в широчайшем спектре областей"40. Это вот проникновение иностранного влияния внутрь китайской духовной и культурной среды и породило реакцию отторжения (отчасти, вероятно, усиленную не изгладившимися историческими воспоминаниями о десятилетия продолжавшемся бесправии Китая по отношению к иностранцам на своей собственной территории). Как полагает Х. Хардинг, в будущем Китай будет готов сотрудничать с внешним миром на базе выявления общих или параллельных интересов с другими странами, но только в тех пределах, пока взаимодействие с окружающей средой не будет затрагивать его внутреннюю эволюцию.

Академически выверенная оценка Х. Хардинга, впрочем, вряд ли может быть исчерпывающей для сколько-нибудь конкретного понимания перспектив китайской политики - хотя бы потому, что политический и внешнеполитический процесс в КНР во многом остается таким же "черным ящиком", каким он был в СССР и остается в России. Поэтому трудно предвидеть, какой шаг внешнего мира будет или может быть расценен в Пекине как затрагивающий внутреннюю гармонию Китая в той или другой ее интерпретации.

Поэтому, не отвергая мнение Х. Хардинга, стоит учитывать и иные - менее академичные, но и менее романтические предположения, такие, скажем, как точка зрения другого американского исследователя Д. Вортцеля, который замечает: "Китай, как кажется, нацелился на новый "великий поход", задача которого в том, чтобы сделать КНР первой среди примерно равных держав; страной, которая могла бы обеспечить себе свободу действий в духе неоимпериализма - посредством мощного военного присутствия и приобретения сильных позиции"41. По-видимому, желая смягчить эффект от шокирующего упоминания о "неоимпериализме", автор, впрочем, поясняет, что не считает Китай органически склонным к экспансии и агрессивности. Напротив, он полагает, что политическая философия китайского руководства тяготеет скорее к своеобразной "оборонительности", которая, однако, прочно ассоциируется с необходимостью создания вокруг Китая буферных зон. Как полагает Д. Вортцель, задача КНР - не столько доминирование, сколько свобода действий и международное влияние через энергичное участие в международной политике.

143

Как бы то ни было, многое из практических действий Китая как минимум не противоречит анализу Д. Вортцеля. Разумеется, у КНР есть собственные озабоченности в связи с региональной ситуацией. Хотя угроза с севера перестала рассматриваться как реальная в свете слабости России и улучшения российско-китайских отношений, Китай озабочен безопасностью своих прибрежных провинций, дающих около 70% ВНП страны. Актуальной, с точки зрения китайских экспертов, может оказаться и задача обороны районов и морских акваторий в зоне о. Хайнань и провинции Гуандун, где сосредоточены нефтеперерабатывающие предприятия КНР. Отсюда рост внимания китайских стратегов к возрастанию военно-морских возможностей Японии, а также Индии, боевые корабли которой, между делом, уже демонстрировали флаг в ЮжноКитайском море.

Предположительно, из предубеждений против предполагаемых намерений Индии, Китай по согласованию с правительством Мьянмы (Бирмы) участвует в проектах модернизации портов и военноморских баз на бирманском побережье Бенгальского залива и Адаманского моря, которые в будущем он, возможно, сможет арендовать, получив возможность проводить океаническую стратегию (стратегию "голубой воды") непосредственно на просторах Индийского океана42. С этим стратегическим интересом "уравновешивания" возможного индийского присутствия у тихоокеанского побережья КНР сопрягаются экономические потребности Китая. Напряженные отношения с Вьетнамом более 10 лет лишают возможности южные провинции КНР пользоваться, как это было до того, вьетнамскими портами на коммерческой основе. Поэтому китайское правительство тратит большие средства на модернизацию коммуникаций с Мьянмой (строительство шоссе и железнодорожных веток). Осуществление этих планов откроет возможность для сухопутной транспортировки китайских грузов из провинции Юньнань в КНР к столице Мьянмы, Рангуну, и далее к портам Бенгальского залива43.

В совокупности меры по модернизации портов в Мьянме и коммуникаций через ее территорию в юго-западном направлении представляют собой важнейший комплекс стратегических мероприятий, реализация которых позволит Китаю при необходимости достаточно эффективно проецировать свое присутствие в зонах,

144

приближенных к южным и юго-восточным районам индийского побережья.

Наконец, КНР вовлечена в территориальные споры со своими южными соседями. Речь идет о конфликте вокруг островов Спратли. Этот архипелаг (230 мелких островов и рифов общей площадью 250 тыс. кв. км) расположен в Южно-Китайском море между Вьетнамом, Филиппинами и Малайзией. В годы второй мировой войны он был захвачен Японией, которая отказалась от него по Санфранцисскому миру в 1951 г., хотя в тексте договора не было ничего сказано о том, к кому переходят права на острова. Парасельские острова, как уже говорилось, являются частью архипелага Спратли.

Долгие годы вопрос о принадлежности островов не вызывал существенных разногласий, будучи затененным более актуальными региональными проблемами. Однако по мере развития технических средств освоения ресурсов (нефтяных и иных) морского дна и шельфов страны региона стали проявлять все больше интереса к правам на обладание той или иной частью архипелага. Выявилось и стратегическое значение этих территорий - так как, по оценкам специалистов, на этих островах возможно создание баз ВВС, позволяющих контролировать ситуацию в зоне важнейших морских путей, связывающих регион с Ближним Востоком.

В 1974 г., пользуясь военной несостоятельностью Южного Вьетнама, под управлением которого тогда находились Парасельские острова, КНР оккупировала практически всю их группу. Северный Вьетнам (ДРВ), рассматривая действия Китая как посягательство на свои законные права, поскольку, в соответствии с договорно оформленным в XIX в. размежеванием владений Китая и Французского Индокитая, территория Парасельских островов была включена в индокитайскую зону, так же как и весь Вьетнам. Но в 1974 г. руководство Хо Ши Мина не решилось конфликтовать с КНР из-за островов, так как все силы ДРВ были направлены на поглощение Южного Вьетнама. Ханой ограничился тем, что также высадил свои войска на одном (14-м) из Парасельских островов, на котором еще не были размещены китайские части, и закрепился там. В 1988 г. из-за неурегулированности вопроса в районе островов возникло кратковременное вооруженное столкновение КНР с Вьетнамом.

10-1064 145

Вопрос об островах Спратли остроту приобрел в 1992 г. когда по новому закону о морских владениях КНР провозгласила свой суверенитет над всей акваторией Южно-Китайского моря. Проблема в том, что в основу нового закона Китай официально положил принцип "естественного продолжения суши", в соответствии с которым суверенитет КНР был в одностороннем порядке распространен на обширные районы континентального шельфа Южно-Китайского моря, которые и рассматриваются китайской стороной как естественное продолжение материка под морскими водами. Таким образом, фактически КНР стала претендовать на участки, удаленные от континента в ряде случаев на расстояние 800 морских миль44. Общая площадь акваторий, на которые претендует КНР составляет 3 млн. кв. км, из которых, по мнению Пекина, около 1 млн. незаконно эксплуатируется другими странами45. КНР подкрепила претензии практическими действиями, в 1992 г. приступив в сотрудничестве с американской нефтяной корпорацией "Крестон" к подводной разведке на нефть в зоне островов Спратли, в том числе в районе Тонкинского залива всего в 70 милях от побережья Вьетнама, что вызвало новые энергичные протесты последнего46 и вспышку подозрений в отношении намерений КНР в сопредельных странах.

Сложность конфликта вокруг Спратли усугубляется тем, что все претендующие на острова страны, за исключением Брунея, имеют в той или иной зоне архипелага свои вооруженные силы. Наиболее крупными, конечно, являются военные гарнизоны КНР и Вьетнама. Но их примеру стремятся следовать и другие страны. Так, свои войска на некоторых из 60 островов и рифов (группа островов Калаяан) архипелага держат Филиппины. Филиппинское правительство считает население этих островов своими гражданами и предоставило ему право голоса при проведении парламентских и президентских выборов на Филиппинах. На восемь островов и рифов претендует Малайзия, которая также разместила на трех из них свои войска47.

До сих пор военно-морская активность КНР в основном направлена на сдерживание Вьетнама и стран Юго-Восточной Азии. Но вполне очевидно, что Китай склонен защищать свои интересы далеко за пределами 200-мильной зоны территориальных вод. Хотя КНР обладает подводными лодками со стратегическими ядерными ракетами на борту, они могут оперировать в Индийском океане и

146

водах морей, омывающих страны ЮВА, Но эти лодки не представляют угрозы для США и России, так как в силу технического несовершенства за их передвижением легко наблюдать средствами разведки48. Поэтому потенциальная угроза со стороны КНР в краткосрочной перспективе адресована скорее малым и средним странам региона, а не его лидерам - что и теми, и другими хорошо осознается.

Причем беспокойство малых стран связано не столько с мнением о реальности попыток КНР силовым путем утвердить свое доминирование в зоне Южно-Китайского моря, сколько с упорным нежеланием Китая всерьез рассмотреть требование местных стран провести справедливое размежевание спорных районов. Одновременно, не отвергая выдвинутую малыми странами идею совместной разработки ресурсов зоны островов Спратли, Пекин выражает готовность начать ее лишь при условии, что другие государства формально признают суверенитет КНР над разрабатываемыми участками. Параллельно Китай также предлагает приступить к совместному освоению некоторых секторов, лежащих в глубине шельфовых зон своих соседей, при этом отказываясь предоставить под совместное использование какой-либо из секторов, подконтрольных ему49.

Как справедливо отмечает немецкий исследователь Иоахим Глаубитц, "Китай последовательно отказывается обсуждать вопрос о суверенитете над морскими пространствами и отвергает идею создания международного органа для урегулирования территориальных конфликтов к этом районе. КНР настаивает, что такие споры должны быть урегулированы непосредственно между заинтересованными сторонами, то есть на двусторонней основе - при такой процедуре преимущество всегда будет на китайской стороне"50.

К вопросу о территориальных спорах Китая примыкает проблема Тайваня. Остров фактически является независимым государством с 1950 г., и его отношения с материковым Китаем большую часть этого времени отличались острой взаимной враждебностью. Однако после смерти Чан Кайши, а затем и его сына, Цзян Дзинго, сменившего его на посту президента, новое руководство Тайваня стало проводить в отношении КНР более прагматичный курс. Со своей стороны и Пекин скорректировал свою тайваньскую политику.

10* 147

Сложность проблемы состоит в том, что и КНР, и Тайвань в принципе продолжают выступать за единство Китая и не отказываются вести речь об объединении. Но одновременно Тайвань настаивает на легитимности своей власти, ссылаясь на то, что он является прямым правопреемником Китайской Республики как участницы в годы второй мировой войны антитоталитарного блока и одной из учредительниц ООН. Со своей стороны КНР воспринимает эти претензии Тайваня как незаконные и безосновательные, считая материковый Китай единственным легитимным представителем китайского народа на международном уровне. Экономические, культурные связи, а также политические контакты между островом и материком развиваются в последние годы достаточно успешно, Тайвань превратился в одного из главных зарубежных инвесторов в китайскую экономику, и в политике КНР нет черт былой нетерпимости в отношении Тайбэя. Однако Пекин все эти годы отказывается дать какие-либо гарантии в отношении принципиального отказа от применения силы в целях объединения Тайваня с КНР, стремясь таким образом оказывать сдерживающее влияние на тайваньскую политику и предупредить развитие ситуации по неблагоприятному для себя сценарию.

Опасения КНР в первую очередь связаны с ростом сепаратистских настроений на Тайване. Вопрос состоит в том, что "старая гвардия" тайваньских политиков - деятели времен Китайской Республики как единого государства и их потомки - привержены идее единого Китая. Для них Тайвань является одной из важных, но все-таки провинций "Великого Китая", воссоздание целостности которого видится эпохальной национальной задачей.

Для молодого поколения тайваньцев, представленного людьми, уже родившимися на Тайване и знающими "большой Китай" по литературе и рассказам, вопрос об объединении с материком лишен сакральности. Им такой вариант развития кажется только одним из возможных - и не обязательно лучшим. Эти политики предпочли бы видеть остров независимым и международно признанным государством, таким, как, например, Южная Корея, представленным, как и она, в ООН. Такие настроения на острове достаточно распространены и оказывают влияние на результаты парламентских и президентских выборов. Поэтому не исключено, что при определенном стечении обстоятельств сторонники формального провозглашения независимости Тайваня, то есть отказа от претензий

148

представлять "прежнюю", гоминьдановскую, не существующую Китайскую Республику и объявления острова новым государством, могут прийти к власти в Тайбэе законным путем и попытаться осуществить свои планы. В этом случае, как можно полагать, материковый Китай и имеет в виду прибегнуть к угрозе силой с целью не допустить последнего решающего шага тайваньской стороны к полной независимости.

Но пока что можно констатировать, что сепаратистские установки в основном характерны для политических программ тайваньской оппозиции. Правящая элита острова тяготеет к компромиссу с КНР. Объединение в принципе является общим моментом в политических программах как китайского, так и тайваньского руководства. Недоверие и разногласия связаны с условиями, формой и сроками объединения, сомнениями тайваньской стороны в возможности сохранить нынешнюю динамику развития тайваньской экономики, высокий уровень жизни населения и устоявшиеся стандарты более либерального, чем на материке, уклада быта и политической жизни острова в случае объединения с материком.

В этом смысле ключевое различие между Пекином и Тайбэем состоит в том, что КНР предлагает объединение на принципе "одна страна - две системы", в соответствии с которым Тайвань может быть уже немедленно включен в состав КНР на правах одной из ее составных частей при гарантиях сохранения его политической и экономической систем, а тайваньская сторона видит объединение как весьма протяженный во времени, постепенный, стадиальный и демократический процесс слияния равноправных политических единиц; соответственно, первым этапом такого процесса Тайбэй считает признанием Пекином Тайваня в качестве своего равного политического партнера51 - в то время как китайское руководство готово признать равенство тайваньской стороны едва ли не во всех областях, за исключением политической.

Тайвань де-факто является полноценным, в высшей степени жизнеспособным процветающим государством, не только имеющим все материальные основания для независимого существования, но практически являющегося таковым на протяжении 45 лет. Процесс либерализации политической жизни острова объективно может быть сопряжен с ростом вероятности формального самоотделения "Тайваня от Китая". При таком сценарии угрозы КНР применить силу перестанут быть чисто гипотетическим и маловероятным ва

149

риантом, а международное сообщество окажется в ситуации неподготовленности - психологической и политической - к необходимости адекватно реагировать на очередной конфликт принципа национального самоопределения (среди коренных жителей Тайваня постепенно приобретает сторонников мнение о том, что тайваньцы представляют собой особую этническую общность, отличную от материковых ханьцев) с интересами региональной стабильности. Во многом именно с возможностью неблагоприятного развития тайваньской ситуации связывают Б. Бузан и Дж. Сигал предположение о том, что в случае неуспеха регионального многостороннего диалога по вопросам безопасности в АТР этот "регион может стать самой важной конфликтной зоной XXI века"52.

б) Подход малых стран к региональной стабильности

Опасения в отношении Китая и потребности ускоренного экономического соразвития - главные компоненты подхода малых и средних стран к обеспечению стабильности в регионе. Китайский вызов в его угрожающем стратегическом и, одновременно, привлекающем экономическом измерениях налагается на систему отношений стран АСЕАН и НИС между собой, подталкивая их к модификации старых и поиску новых формул взаимодействия. Как удачно заметил американский исследователь Майкл Антолик, "подобно тому, как создание АСЕАН имело целью взаимную аккомодацию доминирующей региональной страны, Индонезии, и остальных государств этой региона, сегодня регион должен включить в себя Китай"53. При этом, однако, малые страны стремятся, с одной стороны, избежать жесткой договорной привязки к США или другому региональному лидеру, а с другой - исключить ситуацию, при которой в регионе вообще не будет никаких практически значимых и эффективных международных гарантий для малых стран на случай разрастания их нынешних и возможных противоречий с КНР.

Потребность корректировки подходов к стабильности была связана во многом с невозможностью сохранять в 90-х годах платформу "чистого регионализма" в том виде, как она складывалась в 70-х и 80-х. "Равноудаленное" отстояние от СССР, США и КНР в предшествовавшие десятилетия было по-своему эффек

150

тивным для малых стран, поскольку в условиях конфронтации интересы лидеров были в первую очередь замкнуты друг на друге, благодаря чему второстепенные региональные игроки имели сравнительно высокую меру свободы в практических вопросах внешней политики, обеспечения безопасности и экономического развития. В частности, и стратегические устремления КНР были гораздо больше увязаны с состоянием советско-китайских отношений, чем с поддержкой продвижения китайских экономических интересов в зону Юго-Восточной Азии. В этом смысле отказ Москвы от противостояния с обоими своими главными региональными соперниками в известном смысле обеспечил Китаю гораздо большую свободу на южном и юго-западном направлениях.

Сложилась ситуация, в которой среди широкого круга малых и средних стран от Тайваня до Малайзии и Таиланда впервые за послевоенный период стало возникать нечто, напоминавшее общее представление о внешней угрозе - во всяком случае, угрозе потенциальной. Это представление вряд ли можно считать устоявшимся и однозначным. Но оно представляется достаточно значимым, чтобы подвигнуть малые тихоокеанские страны к открытию диалога по стратегическим вопросам с ведущими военными державами региона - то есть к тому самому шагу, от которого государства АСЕАН последовательно уклонялись на протяжении большей части послевоенного периода. Иными словами, конкретизация опасности стимулировала и изменение подхода малых стран к обеспечению региональной стабильности. Можно только удивиться тому, насколько же, по-видимому, мало были местные страны озабочены, в отличие от США, коммунистической угрозой на протяжении всего исторического период, когда о ней вообще можно было говорить, если все это время они по сути дела саботировали усилия Вашингтона сделать их составляющей глобальной антикоммунистической стратегии США.

Уместно вспомнить рассуждение Т. Вилборна, который, сравнив судьбу блока СЕАТО с жизнеспособностью АСЕАН, заключил, что первый не состоялся, поскольку он опирался на абстрактный для тихоокеанских стран принцип противодействия коммунизму, а второй выжил, так как он не только ориентировался на защиту конкретных интересов своих членов, но и позволял каждому из них сообразно специфике национальных условий гибко приспосабливаться к меняющимся условиям стратегической среды54.

151

Стоит добавить, что этот автор рассматривает АСЕАН, так же, как, например, и Южно-Тихоокеанский Форум (объединяющий Австралию, Новую Зеландию и 13 островных государств Океании), не как просто политические объединения для диалога об экономическом и политическом сотрудничестве - как, собственно, эти организации себя сами и конституируют, - но как своеобразные "сообщества безопасности" (security community), следуя в этом определении за уже упоминавшимся американским политологом Карлом Дойтчем, предложившим такой термин еще в 1954 г. применительно к европейской ситуации, в частности, в связи с выдвинутым в 1952 г. планом (никогда не осуществленным) формирования так называемого Европейского оборонительного сообщества в составе Франции, Западной Германии, Италии и стран Бенилюкса55.

Как поясняет Т. Вилборн, такие сообщества возникают на основе не столько представлений об общности внешних угроз, сколько в результате единства участников группы в устремлении к миру независимо от возможных источников его нарушения. Конкретизируя определение, ученый замечает, что АСЕАН, с его точки зрения, представляет собой частный вид "сообщества безопасности", который он называет "сообществом взаимоотклика" (community of mutual responsiveness), где под "взаимным откликом" понимается не жесткое обязательство о взаимопомощи, но подразумеваемый долг проявить, сообразно обстоятельствам, сочувственную реакцию по отношению к оказавшемуся в беде члену группы.

Справедливости ради совершенно необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что от начала до конца нетривиальное рассуждение Т. Вилборна нацелено на то, чтобы подчеркнуть "объективно стратегическую" роль АСЕАН, как бы несмотря на стремление ее членов отрицать нацеленность своей организации на военно-политические задачи. Иными словами, главная мысль ученого в том, что даже и в отсутствие представления об общей угрозе, возможно многостороннее сотрудничество стран региона в стратегической области - хотя, и в этом пафос концепции автора, формы этого сотрудничества будут и должны сильно отличаться от тех, что сложились в Европе, где представления противостоящих сил об общих угрозах были четкими и устойчивыми. Но как раз эта, на наш взгляд безупречная констатация, и противоречит высказанной в этой работе двумя страницами выше мысли о том, что малые и

152

средние страны, возможно, двинулись в направлении "традиционного" (с позиций классической военно-политической науки) взаимодействия в сторону безопасности, руководствуясь подозрениями по поводу Китая. Есть ли здесь противоречие?

Думается, что нет. Концепция Т. Вилборна, сложившаяся в основном до 1993 г., вобрала в себя обобщения опыты и тенденций предшествовавшего десятилетия. Нынешний этап регионального развития во многом является переходным, и в силу этого уместно предположить, что уловленные ее автором закономерности будут как минимум какое-то время (возможно и достаточно долго) сосуществовать с той, вопрос о возникновении которой сформулирован в нашем разделе и устойчивость которой может быть подтверждена, а может быть и оспорена временем. Во всяком случае очевидно, что в силу тех или иных причин малые и средние страны ощутили падение доверия к имевшемуся механизму обеспечения региональной стабильности и, соответственно, потребность в какихто компенсирующих механизмах.

При этом характерно, что они по-прежнему уклоняются от принятия на себя сколько-нибудь определенных военно-политических обязательств. Но одновременно они стремятся содействовать США в сохранении их военного присутствия в регионе. Так, например, государства региона, как и раньше, не хотят теоретически возможной реанимации Манильского пакта и противятся преобразованию АСЕАН в блок оборонной направленности. Они не высказывают энтузиазма по поводу предоставления Соединенным Штатам баз на своей территории на условиях формальной аренды, как это бывало в прошлом. Более того, в 1991 г. в результате отказа сената Филиппин ратифицировать договор с США о базах, Вашингтон был вынужден дать твердое обещание вывести свои базы с филиппинской территории (военно-морскую из Субик-Бэй и военно-воздушную из Кларк-Филд). Реализация этого обязательство в 1992 г. была внезапно ускорена природными факторами мощным землетрясением, сделавшим базы непригодными для использования.

Но в то же время страны АСЕАН позаботились о том, чтобы уход США с территории Филиппин не разрушил условий для американского военно-морского присутствия в регионе - в том числе в зоне неспокойного Южно-Китайского моря. По-видимому, не без учета китайского фактора правительство Сингапура (еще в

153

1990 г.) предложило разместить на своей территории службу снабжения ВМС США, располагавшегося ранее в Субик-Бэй и в соответствии со специальным соглашением обязалось обеспечивать техническое обслуживание военных кораблей и самолетов США56.

Малайзия и даже Индонезия предоставили Соединенным Штатам необходимые условия для ремонта американских военных кораблей в своих портах. В июле 1993 г. аналогичные услуги обязался предоставить США и Бруней, заключив соответствующее соглашение с Вашингтоном57. Да и филиппинское правительство не возражает против использования американскими военными кораблями ремонтных доков в Субик-Бэй на обычной коммерческой основе. (Показательно, что страны региона уже давно перестали протестовать против весьма ограниченного, но все же сохраняющегося присутствия России на вьетнамской военно-морской базе в Камрани, эвакуировать которую в соответствии с договоренностью с Вьетнамом обязался в свое время Советский Союз)58.

Все эти факты, как представляется, в целом, однако, указывают не столько на стремление малых и средних государств сохранить стратегический статус-кво в регионе, сколько на их желание добиться этого, не активизируя своего участия в региональном стратегическом взаимодействии. В этом смысле перечисленные изменения, строго говоря, новациями не являются, а представляют собой меры, консервирующие уже достигнутое. Подлинно новое в военно-политических подходах малых стран может ассоциироваться лишь с созданием общерегионального механизма пока еще только консультаций по вопросам безопасности.

Движение в этом направлении было длительным и не прямолинейным. Поиск форм сотрудничества шел в АТР с 60-х годов. Он развивался по принципу "параллельного продвижения": к многосторонним обсуждениям привлекались, с одной стороны, представители тех или иных правительств, выступавшие в качестве частных лиц; с другой - деятели неправительственных элит (бизнесмены, ученые, отставные военные). Таким образом, подавляющее большинство обсуждений проходило на неофициальной или в крайнем случае на полуофициальной основе. Причем в 60-х и 70-х годах на таких встречах обсуждались почти исключительно экономические вопросы, и только в 80-х дискуссии стали распространяться на сферу безопасности.

154

Масштаб представительства на сессиях этих довольно многочисленных консультативных групп был разнообразен, они проводили как небольшие семинары представителей избранных стран Восточной Азии, так и крупные конференции с участием представителей региона в самом его широком понимании (включая Северную Америку и Австралию). Иногда на подобных обсуждениях присутствовали делегаты из Южной Азии и Латинской Америки. К началу 90-х годов сеть регулярных региональных консультативных совещаний по разветвленности, разнообразию и интенсивности своей работы сравнялась с той, что существует в Европе59.

Наиболее важные из них в экономической области - это Тихоокеанская конференция по торговле и экономическому развитию (PAFTAD - Conference on Pacific Trade and Economic Development), Экономический совет тихоокеанского бассейна (РВЕС Pacific Basin Economic Council), а также Совет тихоокеанского экономического сотрудничества (РЕСС - Pacific Economic Cooperation Council). Россия является членом двух последних организаций60.

Сходным образом, по принципу "параллельных шагов", формировались и форумы для обсуждения политических вопросов. В этом смысле наиболее заметными начинаниями были Азиатскотихоокеанский "круглый стол" (Asia-Pacific Roundtable), проведение которого выливалось в конференции в несколько сот участников, включая как частных экспертов, так и некоторых официальных лиц; Совет по безопасности и сотрудничеству в Азии и на Тихом океане (CSCAP - Council for Security and Cooperation in the Asia-Pacific), объединивший представителей разного рода неправительственных учреждений и исследовательских центров тихоокеанских стран. К началу 1994 г. по неполным подсчетам в АТР существовало по меньшей мере 15 программ многосторонних общерегиональных форумов, в рамках которых в той или иной форме обсуждались вопросы безопасности61. На фоне таких тенденций страны АСЕАН и решились, наконец, в начале 90-х годов перевести дискуссии по политико-военным вопросам в официальное русло.

В этом смысле начало было положено решением стран АСЕАН открыть таковой без его формализации в рамках ежегодных постминистерских конференций стран АСЕАН. Имеется в виду традиция, в соответствии с которой на следующий день после очередной

155

официальной встречи министров иностранных дел "шестерки" с 1979 г. руководители делегаций АСЕАН проводят совместное заседание с представителями избранных стран, которые имеют статус так называемых партнеров по диалогу (Dialogue Partners) с АСЕАН. В их число исторически входили шесть стран (США, Япония, Австралия, Новая Зеландия, Канада, Южная Корея) и одна организация (ЕС). Формально пост-министерские конференции проходят вне официальной повестки дня конференции министров стран АСЕАН, фактически же они являются их продолжением в более широком составе. Россия, КНР и, соответственно, Тайвань на эти конференции не приглашались. Для России и Китая учрежден институт "официальных гостей" АСЕАН, который не позволяет российским и китайским делегатам присутствовать на пленарных заседаниях, но дает им возможность участвовать в некоторых других обсуждениях. С ограниченными правами на асеановских встречах присутствуют и делегаты Вьетнама, Лаоса и Папуа-Новой Гвинеи, которые имеют статус официальных наблюдателей. С 1994 г. статус партнера по диалогу имеет Россия. При этом повестка дня и состав приглашенных участников практически полностью зависит от мнения "шестерки" стран АСЕАН.

Официально вопросы безопасности до начала 90-х годов на постминистерские конференции (ПМК) не выносились ни разу, они обсуждались только в узком кругу самих асеановских государств. Но в 1991 г. эксперты стран АСЕАН, проанализировав тенденции стратегической ситуации в связи с планировавшимся уже тогда уходом США с баз на Филиппинах, сочли необходимым рекомендовать своим правительствам расширить круг участников диалога по безопасности. В 1992 г. на очередной ПМК обсуждался вопрос о ситуации в районе архипелага Спратли и политике КНР в этой связи62. Эта практика прижилась. Интерес к многосторонним обсуждениям был столь очевидным и всеобщим, что страны АСЕАН решили укрупнить и расширить диалог, включив в него страны, остававшиеся за рамками формального партнерства с "шестеркой".

В июле 1994 г. на очередном совещании министров АСЕАН в Бангкоке был создан так называемый Асеановский региональный форум (АРФ) как организационная структура для постоянного многостороннего диалога по проблемам безопасности в азиатскотихоокеанском регионе в составе шести членов АСЕАН, их офи

156

циальных партнеров, России, КНР, Вьетнама, Лаоса и ряда других стран (всего 21 участник)63. В 1995 г. после очередной встречи министров стран АСЕАН и постминистерской конференции состоялось его первое заседание.

Создание нового механизма встретило разноречивые отклики в академических и политических кругах. Преобладающим мотивом оценок пока что остается сдержанный скептицизм, связанный с чисто консультационными функциями нового органа и отказом от принятия на нем сколько-нибудь обязывающих рекомендаций. По мнению Роберта Маннинга и Паулы Стерн (скорее остроумному, чем пока что обоснованному), Асеановский региональный форум сегодня напоминает собой своего рода "Совет опасности" (по контрасту с Советом Безопасности ООН), поскольку он способен обсуждать озабоченности входящих в него стран, но не в состоянии реально повлиять на ситуацию64. Думается, однако, что роль АРФ может оказаться существеннее, чем это кажется обоим авторам.

По-видимому, есть основания полагать, что регулярный диалог по военно-стратегическим вопросам - это на сегодняшний день идеальная форма регионального взаимодействия для стран зоны среды. Именно такая форма отношений позволяет малым странам получить канал прямого влияния на военную политику государствлидеров. Конечно, действенность такого влияния не приходится переоценивать: диалог не вполне равнозначен официальным конференциям, а результаты дискуссий не выливаются в резолюции и договоренностям обязательного характера. На практике США и другие сильные игроки, руководствуются и будут руководствоваться прежде всего и в основном собственными интересами, учитывая пожелания более слабых стран тогда и в той мере, когда и в которой последние совпадают с первыми.

При заданной малыми странами форме организации диалога они получают возможность излагать более сильным государствам свои общие политико-военные озабоченности в увязке с экономическими проблемами региона, оставаясь одновременно не связанными жесткими военно-политическими обязательствами перед США, как если бы они были членами некоего формального блока типа НАТО в Европе. Страны "среды", таким образом, избавляют себя от необходимости непосредственно апеллировать к помощи или вмешательству сильных держав. Однако при этом последние

157

остаются постоянно приобщенными к обсуждению тревог малых стран, которые контрастно проецируются на собственные озабоченности и сомнения стран-лидеров и тем самым способствуют корректировке политики последних.

Новый форум может утвердиться в качестве своего рода "совета раннего предупреждения" о региональных опасностях и, почти несомненно, имеет шанс достаточно существенно влиять на среднеи долгосрочное стратегическое планирование стран-лидеров. Если сколько-нибудь устойчивое общерегиональное представление об угрозе (угрозах) стабильности вообще когда-либо способно возникнуть среди стран АТР, в рамках Асеановского регионального форума она сложится скорее, чем где-либо еще. Это замечание, как представляется, имеет смысл не только применительно к проблемам безопасности малых стран. Значение "китайского вопроса", по сути дела, хотя и не формально, остающегося едва ли не главным предметом формальных и неформальных обсуждений в столицах региона, выходит за рамки озабоченностей государств АСЕАН или оттесненного от регионального политического диалога Тайваня. С точки зрения долгосрочных интересов России и проблематичного будущего ее отношений с КНР участие в АРФ может оказаться важным дипломатическим резервом и почти уникальной возможностью для поиска точек соприкосновения с тихоокеанскими странами в отношении к перспективам эволюции внешней политики Китая.

Достаточно значимо появление АРФ и в общеполитическом смысле. Во-первых, факт его становления показывает, что впервые за послевоенные годы военно-стратегическая среда в АТР приобрела черты цельности: в диалоге участвуют как традиционно взаимно противостоявшие друг другу лидеры, так и малые государства присоединившиеся и неприсоединившиеся. Во-вторых, эта среда стала более проницаемой - за исключением КНР (и КНДР) страны региона снижают уровень секретности в вопросах военного строительства и постепенно развивают двусторонний и многосторонний диалог по вопросам национальных военных доктрин и оценки представлений об источниках реальных и потенциальных угроз и т.д.

При этом фактически происходит "легализация" практикуемого странами АСЕАН с начала 70-х годов принципа мягкой выработки регионального консенсуса - сближение взглядов через посте

158

пенные, многократные обсуждения, в ходе которых если и не преодолеваются принципиальные разногласия, по крайней мере возникает реальное представление о контурах зоны несовместимости интересов, если таковая возникает. Можно сказать, что малые и средние страны убедили лидеров в приемлемости для них, если не всего набора конкретных условий регионального взаимодействия в вопросах безопасности, то по крайней мере его формы. И хотя стабильность отношений в Восточной Азии по-прежнему, в основном, зависит от взаимоотношений между крупными державами, малые государства добились перехода в их руки инициативы в региональном диалоге по вопросам безопасности и тем самым сделали непропорционально большой (если оперировать традиционными критериями) шаг к повышению своей роли в региональном механизме политического и экономического регулирования - в той мере, конечно, как таковой вообще сложился на сегодняшний день в регионе.

В том, что касается процедур обсуждений, способа и характера принимаемых в рамках АРФ решений, остается много неясностей. Для многих его участников непривычен и стиль работы форума - многократно апробированный странами АСЕАН, но чуждый дипломатии США, России, Китая, Австралии, Канады и даже, насколько можно судить, Вьетнама. Тем не менее, АРФ - это на сегодняшний день единственное учреждение в тихоокеанской Азии, которое имеет шансы вырасти в нечто вроде общерегиональной постоянно действующей конференции по вопросам безопасности; во всяком случае это единственный политический диалог, участие в котором не вызывает автоматической реакции отторжения у явного большинства стран региона, сколь бы различны не были их устремления. Вероятно, во многом это связано с тем обстоятельством, что инициатива в проведении форума в самом деле исходила "снизу", со стороны стран "среды", которые таким образом зарезервировали за собой ряд потенциально ценных организационных преимуществ, но одновременно и нейтрализовали свои же комплексы и подозрения в отношении потенциальных поползновений более сильных держав навязать малым странам свою повестку дня и условия диалога.

Если АРФ окажется жизнеспособным начинанием, может решиться и занимающий многих академических экспертов вопрос о соотношении двустороннего и многостороннего начал в региональ

159

ной политике обеспечения стабильности: АРФ со временем получит шанс перерасти в аналог СБСЕ - то есть организации преимущественно политического диалога и сотрудничества. А функции силовых опор этого диалога, по-видимому, будут сохранять нынешние и, не исключено, новые двусторонние союзы и военно-политические партнерства, которые, однако, вряд ли будут тяготеть к слиянию в единую организационно-силовую структуру (многосторонний блок).

Уступая малым и средним странам инициативу в организации политико-военного диалога в регионе, Соединенные Штаты как один из основных лидеров региона одновременно стремятся ограничивать амбиции своих более слабых партнеров и не позволить им распространить своеобразное "право вето", которым фактически пользуются государства АСЕАН в вопросах установления процедур и повестки дня переговоров по вопросам безопасности, на другие аспекты регионального сотрудничества. На практике речь идет о стремлении американской дипломатии уравновесить потенциально многообещающую роль АРФ как органа политического взаимодействия опережающим развитием тихоокеанского экономического сотрудничества по линии АПЕК - Азиатско-тихоокеанского экономического совета (Asia-Pad fie Economic Conference).

Инициатором этой организации в 1989 г. выступила Австралия, которая с самого начала настойчиво заявляла, что новая организация должна быть построена таким образом, чтобы в ней были защищены интересы малых стран. Япония, которая первоначально было выступила соавтором проекта АПЕК вместе с Австралией, в дальнейшем перестала проявлять сколько-нибудь заметную активность в его пропаганде, по-видимому, как полагает исследовавший этот вопрос И.С. Целищев, опасаясь спровоцировать страхи АСЕАН в отношении ее и Соединенных Штатов "гегемонистских планов"65.

Повышенный интерес США к АПЕК связан прежде всего с тем, что в этой организации страны АСЕАН лишены той массы явных организационных преимуществ, которые они отстаивают в рамках АРФ, а Соединенные Штаты, соответственно, имеют лучшие шансы реализовать возможности, предоставляемые их экономическим могуществом. Понимая логику США, малые страны отнеслись в идеи АПЕК настороженно, опасаясь, что новая организация может стать конкурентом АСЕАН и ослабит позиции ма

160

лых стран в региональных делах, а принятие решений в АПЕК будет зависеть от старых индустриальных стран больше, чем от новых.

Идя навстречу последним, США, Япония и Австралия согласились предоставить государствам АСЕАН ряд привилегий. Так, было решено, что при рассмотрении спорных вопросов в принятии решений наряду с шестью представителями от каждой из стран АСЕАН будет участвовать еще один представитель от АСЕАН в целом. Кроме того, было установлено, что каждая вторая конференция АПЕК будет проводиться в одной из асеановских столиц.

Изначально в состав АПЕК, учрежденной в 1989 г., вошли 12 из 13 постоянных участников асеановских постминистерских конференций ("шестерка" АСЕАН, США, Канада, Япония, Южная Корея, Австралия, Новая Зеландия; не входит представитель ЕС), а также Китайская Народная Республика, Гонконг и Тайвань (представители последнего не допускаются на совещания глав правительств). Россия, Индия и Вьетнам членами АПЕК не являются, хотя первые две страны высказали желание к ней присоединиться. Решение вопроса о членстве России отчасти затруднено тем обстоятельством, что на участие в АПЕК, помимо нее и Индии, претендовали еще 10 государств, в том числе пять латиноамериканских. И хотя большинство членов АПЕК благожелательно отнеслось к желанию Москвы, они стремились уклониться от выражения явного предпочтения просьбе России по сравнению с заявками других стран - тем более что ряд стран АСЕАН, например, полагал, что участие Мексики в АПЕК в экономическом смысле важнее и перспективнее российского. Как бы то ни было, в 19931994 гг. в АПЕК были приняты Мексика, Папуа-Новая Гвинея и Чили, после чего было решено ввести на три года мораторий на вступление новых членов66.

Как организация, АПЕК нацелена прежде всего на решение экономических вопросов (прежде всего и главным образом - либерализация торговли и устранение экономического протекционизма, поощрение взаимных инвестиций, научно-техническое сотрудничество, сотрудничество в сфере подготовки специалистов). Но ее работа связана с проблемами обеспечения стабильности - такими как зависимость экономического роста от уровня военных расходов и военно-технического прогресса, экология, транспортные се

11-1064 161

ти и коммуникации, рационализация оборонной промышленности, размещение опасных материалов, борьба с пиратством и т.д.67

АПЕК является, по всеобщему признанию, самой эффективной региональной организацией в Восточной Азии, с повышением роли которой Соединенные Штаты и другие страны связывают перспективу региональной интеграции. Свидетельством повышения ее роли стало проведение в ноябре 1993 г. в Сиэтле (США) первой ее конференции на высшем уровне, которая постановила проводить встречи глав правительств стран-участниц ежегодно. Наиболее оптимистичные обозреватели допускают, что в будущем АПЕК сможет задавать тон процессам либерализации торговли не только в региональном, но и в общемировом масштабе68. Такие прогнозы связываются с эффективностью принципа "открытого регионализма", положенного в основу деятельности АПЕК, в соответствии с которым меры по либерализации внутрирегиональных экономических связей (например, снижение таможенных тарифов) распространяются и на государства, не входящие в объединение69.

Возможно, показательно, что администрация президента США Б. Клинтона, по мнению экспертов, с конца 1993 г. стала делать все более явный акцент на идее формирования "ведомого Америкой тихоокеанского сообщества, построенного на свободе торговли и политическом сотрудничестве". Как отмечали обозреватели, глава Белого дома "рассматривает регион не только как ключ к внешней политике, основанной на геоэкономике, но и с точки зрения возможности использовать рынки в интересах внутриполитической программы президента по оздоровлению американской экономики"70.

Насколько можно судить, АПЕК частично или полностью вберет в себя функции многих из 15 ныне действующих формальных и неформальных организаций регионального сотрудничества, некоторые из которых существуют в АТР еще с 60-х годов. В частности, по всей видимости, одной из подгрупп азиатских членов АПЕК станет предлагавшийся ранее (в 1990 г.) Малайзией в качестве самостоятельной региональной организации Восточноазиатский экономический совет (East Asian Economic Caucus)71, в который бы вошли шесть стан АСЕАН, Япония, Южная Корея, КНР, Тайвань, Гонконг, но не вошли бы США, Австралия и Канада - не говоря уже о России72.

162