4.1. Региональные последствия трансформации мировой структуры

Американский китаевед Томас Робинсон в своей новой работе предложил выделить четыре основополагающие черты регионального развития в последние десятилетия: отсутствие активной вовлеченности сверхдержав в региональные конфликты, за исключением ситуаций во Вьетнаме и Афганистане; избежание прямого столкновения между ними в Азии; возникновение при поддержке великих держав "подсистем региональных равновесий" в Северо-Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии; расслоение (бифуркация) Азии в экономическом отношении на островную и континенталь

119

ную, каждая из которых обладает ярко выраженной спецификой и первая из которых явно лидирует2.

В самом деле, если в Европе, на Ближнем Востоке и южной периферии России военные методы, угрозы и озабоченности стали все более явно определять логику межгосударственного взаимодействия, то в Восточной Азии - просто ли по инерции или в силу сложившейся здесь более гибкой, подвижной и устойчивой перед колебаниями структуры обеспечения стабильности - продолжает доминировать тенденция экономизации региональной жизни, сохраняющаяся еще с того времени, как еще со второй половины 70-х годов центральной проблемой биполярной конфронтации была межблоковая конкуренция за экономическое превосходство, окончившаяся экономическим истощением СССР и прорывом западных стран к новым научно-техническим рубежам и пост-индустриальному обществу.

а) Политический фон региона к моменту распада СССР

Именно на фоне ослабления "военной тревоги" происходило ускоренное экономическое развитие АТР. В 1989-1993 гг. Япония, например, опережала все развитые страны мира по темпам прироста ВНП - 2,7%.

В 1992 г. на долю только двух стран региона (США и Японии) приходилось 40% мирового ВНП4, 20,9% мирового экспорта и столько же мирового импорта5. Торговля Соединенных Штатов со странами АТР более чем на одну треть превышает торговлю с Европой. Товары, причем далеко не только сырьевые, японского, южнокорейского, китайского, тайваньского, гонконговского и асеановского производства превратились в стабильный компонент американ

120

ского внутреннего рынка. Американские компании импортируют из Восточной Азии больше, чем из любого другого района мира. Причем все страны региона за исключением Австралии и Брунея имеют в торговле с США положительное сальдо, во многом благодаря которому некоторые из них - прежде всего Япония и Тайвань, накопили огромные валютные резервы и превратились в ведущих мировых инвесторов и доноров для развивающихся стран6.

Как очевидно, опираясь на опережающие по отношению к другим странам темпы экономического роста, в хозяйственных процессах все более видную роль стали играть развивающиеся государства (четверка НИС [Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур], а затем и государства АСЕАН), заметно укрепившие свои позиции в экономической жизни Восточной Азии и мировой экономике в целом. По мере успехов в развитии молодые государства стали существенно иначе воспринимать как общую расстановку сил в региональной ситуации, так и свою собственную роль в ней.

Главный психологический итог 80-х годов в этом смысле состоял в том, что развивающиеся страны убедились в своей способности, не вступая в конфликт с лидерами, заставить их, включая США и Японию, считаться с мнениями и интересами малых государств при помощи методов "пассивного сопротивления" и не прибегая к резким дипломатическим или политическим шагам.

На структурном уровне это был значимый сдвиг. К началу 90-х годов в АТР фактически существовало два взаимодействующих, но в значительной степени автономных комплекса межгосударственных отношений, основанных на принципе динамической стабильности. Первый представляло собой японо-американское

121

партнерство. Вторым было сотрудничество стран АСЕАН. Причем отношения между двумя комплексами строились на логике, существенно иной, чем отношения внутри каждого из них. Все сильнее завися друг от друга, США и Япония стремились найти путь к взаимным уступкам ради ускоренного соразвития. Аналогично, и государства АСЕАН, сознавая хрупкость позиций каждого из них в отдельности, пытались преодолевать свои нескончаемые споры и противоречия в рамках установки на сохранение солидарности и единства, даже если при этом ближайшие интересы отдельных стран не были реализованы в полной мере.

Однако отношения между обоими "очагами" динамической стабильности в регионе развивались все же по логике традиционного балансирования в духе "реальполитик" - тот, кто чувствовал себя сильнее, стремился навязать свое видение (пусть и не обязательно в грубой форме) тому, кто слабее. То, что Соединенные Штаты, условно говоря, позволяли делать Японии, от которой они в экономическом смысле сильно зависели, казалось непозволительным для восточноазиатских НИС, роль которых для США не была столь зримой.

Разумеется, процесс реорганизации региональной структуры по "пространственному" типу не однолинеен и не прост. Хотя бы потому, что как ни автономна восточноазиатская подсистема международных отношений от европейской и центральноевразийской, распространения дестабилизирующих тенденций на АТР, раз уже они стали нарастать во всем мире, избежать нельзя. В этом смысле, если и есть основания для сдержанного оптимизма, то их стоит связывать не с возможностью Восточной Азии изолироваться от деструктивных явлений, а скорее с ее способностью лучше к ним адаптироваться - в том числе и благодаря присущей ей гибкой, динамической структуре. Но в оценке региональных перспектив

122

приходится исходить из многослойности и противоречивости региональной ситуации в том виде, как она складывается на фоне распада биполярности и кризиса миросистемного регулирования.

Экономизация международных отношений в 70-х и 80-х годах была возможна сама по себе лишь на фоне высокого уровня международной стабильности, достигнутого и закрепленного благодаря биполярной конфронтации СССР и США. Хотя, как отмечалось в предшествующих главах, структура региона в 60-80-х годах во многом утратила черты биполярной в том, что касалось появления нового мощнейшего экономического центра в лице Японии и нарастания плюрализма политических ориентации малых и средних стран, в военно-силовом отношении мир в целом оставался, безусловно, биполярным.

Однако такая ситуация, в целом благоприятная для экономического развития региона, во многом должна была зависеть от сохранности опорной структуры стабильности, которой оставалась биполярность. Но это также должно было означать, что разрушение биполярных опор могло закономерно результироваться в падение уровня региональной стабильности, рост конфликтности отношений между местными странами и своего рода деэкономизацию региональной политики в форме обратного переключения внимания местных стран на вопросы обеспечения безопасности под влиянием растущих опасений внешних угроз. Однако этого не произошло. Ломка биполярной структуры мира не имела для АТР таких негативных последствий, которые она имела для Европы.

Думается, для этого было как минимум две основные причины. Первая связана с окраинным, периферийным положением Советского Союза и России в АТР. Будучи центральным элементом конфронтационной стабильности в Европе, СССР играл гораздо менее важную структурную роль в Восточной Азии. Сообразно тому и его разрушение, резко дестабилизировавшее обстановку на западе евразийского массива, не оказало аналогичного воздействия

123

на востоке. Второй причиной представляется устойчивость, которую обнаруживает пока Китай по отношению к идущей с запада волне национального самоопределения. Эта устойчивость во многом связана с жестким авторитарным характером политической системы КНР, но одновременно и с продолжающимся в Китае экономическим подъемом, позволяющим государству сдерживать центробежные тенденции в своей стране еще и экономическими методами.

Более того, распад биполярности кое в чем был Восточной Азии даже полезен: с точки зрения долгосрочных перспектив произошло относительное упрочение конкурентных позиций АТР по отношению, например, к Западной Европе. Практически не замедлилась тенденция к перемещению центра мировой экономической динамики из Атлантики в Пасифику. Скорее наоборот, объединение Германии, образование на востоке Европы конгломерата относительно слабых и неустойчивых государств, новый виток войн на Балканах возложили на западноевропейский центр дополнительное бремя экономической, политической и военно-стратегической адаптации к происходящему на востоке Европы. И хотя есть основания полагать, что в отдаленной перспективе освоение восточноевропейского хозяйственного пространства западноевропейскими державами принесет "Европе Сообществ" крупные выигрыши, в среднесрочном плане текущие затруднения, усугубленные как имеющимися очагами нестабильности, так и относительно малой предсказуемостью положения в европейских постсоветских государствах могут существенно ограничивать конкурентоспособность Европы и евро-атлантических связей по отношению к Восточной Азии и транстихоокеанским отношениям.

Не менее важно и то, что самосознание и политическая философия правящих элит стран восточноазиатского ареала (включая Японию, Китай, страны АСЕАН), современный политический облик которого в основных чертах сформировался в ходе третьей, предшествовавшей нынешней, волны национального самоопределения, к настоящему времени достигли уровня "зрелого", "насытившегося" национализма, тяготеющего к самореализации в относительно умеренных, реформистских формах. Эта черта восточноазиатского культурного и политико-психологического ландшафта резко контрастирует с повсеместным подъемом "молодого" и радикального национализма в Восточной и Юго-Восточной Европе,

124

с которым в первую очередь и связан столь заметный упадок региональной стабильности в западных районах Евразии. Соответственно, при всем имеющемся потенциале непредсказуемости, тихоокеанская Азия сегодня является более стабильной зоной, чем Восточная Европа, а также Ближний и Средний Восток, и имеет относительно лучшие шансы оставаться таковой в ближайшее десятилетие.

В пользу такого вектора развития будет работать устойчивая тенденция ускоренного экономического развития региона, распространившаяся в последние годы и на Китай. По некоторым оценкам Мирового банка, приводимым в западной печати, именно Китай может обладать к 2010 г. крупнейшей экономикой в мире, хотя в отношении перспектив хозяйственного роста последнего в новейшей литературе высказываются и достаточно скептические мнения, некоторые из которых кажутся достаточно убедительными с экономической точки зрения8. Таким образом, в целом предпосылки для стабильного развития ситуации в АТР достаточно весомы. Вместе с тем, эта констатация не снимает вопроса о слабостях восточноазиатской структуры и ее уязвимых точках.

б) Специфика современной региональной структуры

Во-первых, трудный ход экономической реформы в России на фоне крупномасштабных сокращений масштабов российского военного присутствия на Дальнем Востоке сделало его сугубо пассивным. С одной стороны, это ослабило опасения восточноазиатских стран по поводу реальных и гипотетических устремлений Москвы в регионе. С другой - привнесло в регион неопределенность, поскольку проблематичной стала способность России выступать сдерживающим фактором по отношению к КНР. Сам Китай, опираясь на возросшие возможности, стал проявлять признаки поворота к более напористой внешней политике - пока что в южном направлении, что вызвало рост никогда не исчезавших опасений стран региона в отношении китайских устремлений. Американский исследователь Майкл Антолик осторожно, но не двусмысленно замечает по этому поводу: "Пока Китай остается загадкой, кое-кто начинает подумывать о том, что ответ на нее отчасти может быть связан с Россией"9.

125

Во-вторых, Соединенные Штаты не проявляют стремления увеличивать лежащее на них бремя военного присутствия в регионе. Вопрос о переоценке американских стратегических обязательств перед тихоокеанскими странами не снимается с повестки дня, хотя Вашингтон не обнаруживает признаков настроенности на резкие изменения в этой области. Сингапурские обозреватели в этой связи более чем откровенно замечают: "Надежность американского сдерживания в АТР и обязательства США перед регионом несколько размываются и будут размываться в дальнейшем"10.

С ними согласуется и мнение британского исследователя Лоренса Мартина, который полагает, что в будущем Соединенные Штаты будут следовать логике только "избирательной вовлеченности" в дела тех или иных регионов, отказавшись от глобального интервенционизма. Лишь возрождение в какой-либо форме "агрессивного СССР" могло бы вынудить США "вернуться к более знакомой им роли в мировой политике", - пишет он11.

Как бы то ни было, очевидно, что ослабление активности "старых" региональных лидеров в принципе может привести не только к закреплению "пространственной" организации региональной среды, как было бы оптимально. Но оно может спровоцировать и активизацию попыток отдельных стран региона - прежде всего Китая, при определенных условиях, возможно, Японии или Индии

- противопоставить новой, "пространственной" организации региона традиционную лидерскую модель взаимоотношений, просто модернизированную с учетом изменения соотношения сил, например, между КНР и ее потенциальными стратегическими конкурентами

- Россией, Японией, Индией и Соединенными Штатами, не говоря уже о средних странах региона, таких как Вьетнам и Индонезия.

В связи с этим рассуждением показательными могут считаться выводы, которые делают китайские ученые. Сотрудник Центра мира и развития при Китайской ассоциации международных дружественных контактов (КНР) Цин Юнчжун (Qin Yongchun), например, пишет: "Япония начала превращаться из экономической державы в политическую, Китай вступил в пору всеобщего экономического развития, Корейский полуостров все быстрее продвигается к объединению. А в это время США и Россия в силу продолжающегося упадка их мощи и нарастания внутренних проблем уделяют в своей политике все меньше и меньше внимания Северо

126

Восточной Азии. Баланс сил... сдвигается в пользу азиатских стран"12.

В-третьих, выпадение тезиса о "советской" ("российской") угрозе, которое стало следствием очевидной военной слабости Москвы, во многом разрушило тщательно оберегавшуюся, но довольно хрупкую политико-психологическую основу американского военного присутствия США в регионе в тех масштабах и формах, в каких оно сохранялось после вьетнамской войны. Соответственно, новый стимул получили если не центробежные, то явно ревизионистские тенденции в рамках американской системы региональной безопасности.

В первую очередь это коснулось американо-японского союза, в рамках которого систематически подогревавшиеся, преувеличивавшиеся обеими сторонами мотивы "опасности с севера" и, как следствие, важности военного партнерства США и Японии против Москвы служили основным противовесом нараставшим между обеими странами экономическим трениям, которые в силу гипертрофированного восприятия их американским общественным мнением стали источником деструктивных тенденций в сотрудничестве Вашингтона и Токио. Потребность адекватного новым реалиям теоретического обоснования важности американо-японского союза, переформулирования его логики и целей, хотя она и осознается правящими элитами США и Японии, все еще не реализована в новую концепцию их партнерства в регионе с учетом существенно меняющихся ролей Китая и России и их устремлений в отношении Вашингтона и Токио.

В-четвертых, не однозначными для региональной стабильности оказались последствия курса России на Корейском полуострове. С одной стороны, нормализация отношений с Республикой Кореей и заключение российско-южнокорейского договора (ноябрь 1992 г.) было крупным успехом молодой российской дипломатии и означало косвенное, опосредованное подключение Российской Федерации к американской стратегической системе в АТР. С другой - резкий отказ от попыток сохранить потенциал для влияния на внешнюю политику КНДР, несмотря на репрессивный характер северокорейского режима, оказал дестабилизирующее воздействие на ситуацию.

Лишившись даже и символической поддержки Москвы и столкнувшись с нарастанием стремления Пекина отказаться от односторонней поддержки КНДР в пользу равноудаленных отношений

127

с обоими корейскими государствами, Пхеньян продемонстрировал в 1993-1994 гг. весь набор холерических защитных реакций (синдром "мыши в углу"), наиболее опасной из которых было приостановление членства КНДР в Договоре о нераспространении ядерного оружия и форсирование разработок собственной атомной бомбы. Международное сообщество в целом, также как и новое руководство КНДР, принявшее власть летом 1994г., дипломатически оказалось в крайне сложном положении во многом вследствие той изоляции, в которой Пхеньян оказался не в последнюю очередь из-за недооценки Москвой важности российско-северокорейских отношений.

В-пятых, промедление России с формулированием ее национальных целей в отношении Казахстана и новых государств Средней Азии внесло элементы неопределенности в ядерный треугольник Россия - Китай - Казахстан. Несмотря на попытки Казахстана сохранить "особые" отношения с Россией, российское руководство упустило возможность сформировать союз с Казахстаном по модели американо-японского, то есть на базе предоставления ядерных и иных гарантий Казахстану в обмен на делегирование Казахстаном России ряда привилегий и полномочий, связанных с выполнением делегируемых ей казахстанской стороной функций.

Кроме того, подъем этнического национализма в Казахстане, и, в еще большей степени, в Узбекистане, Таджикистане и Киргизии не мог не стимулировать однородные тенденции в китайском Синьцзяне, населенном неханьскими народами. Хотя ядром антикитайских и сепаратистских настроений в Синьцзяне являются прежде всего уйгуры, их националистические устремления встречают отклик и понимание в других неханьских этнических сообществах Синьцзяна - казахском, киргизском, узбекском. Разумеется, эти устремления могут рассчитывать на сочувственное отношение со стороны части правящих элит пограничных с Китаем новых государств Средней Азии, а в меньшей степени и Казахстана.

Обрамляющей рамкой всех этих дестабилизирующих тенденций в центральноазиатском субрегионе выступает исламизм, значение которого сегодня вряд ли стоит драматизировать в силу столь очевидной его раздробленности на уровне международно-политической практики, хотя и не приходится игнорировать принципиальную возможность использования ислама националистическими тече

128

ниями Средней Азии в качестве символического маркера, противопоставляющего единение относительно слабых, разрозненных и внутренне конфликтных неханьских групп в Синьцзяне наступающей мощи демографического давления этнических китайцев.

В-шестых, в АТР происходит постоянное наращивание оборонных усилий отдельных государств и рост их военных расходов - при том, что во всем мире оборонные затраты сокращаются. Правда, в оценках этой тенденции нет единства мнений. Ряд экспертов настаивают, что восточноазиатские страны не наращивают вооружения, а только заботятся о модернизации своих давно устаревших оборонных потенциалов в качестве реакции на ослабление стабилизирующей роли советско-американской конфронтации. По их мнению, этот процесс нельзя охарактеризовать как гонку вооружений, так как военные бюджеты местных стран растут не быстрее, чем их ВВП (GDP)13. Вместе с тем, специалисты оспаривают этот взгляд, подчеркивая, что наряду с модернизацией тихоокеанские страны стремятся приобрести возможности "для проецирования мощи", то есть возможности наступательные - такие как современная авиация и военно-морские силы.

В качестве потенциальных центров "субрегиональной милитаризации" называются Корея, Тайвань, а также Япония. В этом ряду часто называют и Китай, который быстро увеличивает свои военные расходы начиная с 1985 г.14 Особо обозреватели указывают на повышение роли военно-морских вооружений КНР и Японии, рост значения которых оттеняется резко свернувшейся активностью Тихоокеанского флота России, корабли которого большую часть года проводят в своих портах15.

Проблема обеспечения стабильности в регионе приобрела актуальность как минимум в том смысле, что для местных стран стала очевидна необходимость каких-то новых гарантий и механизмов, которые были бы способны компенсировать быстрое вымывание из региональных отношений фактора российского присутствия как фактора, объективно ограничивавшего пределы односторонних действий других региональных лидеров - США, КНР и Японии. Как отмечает американские исследователи Дэвид Йотц и Пол Милфорд, в регионе существуют "усиливающиеся настроения в пользу создания какого-то режима, способного заменить структуры безопасности эпохи холодной войны таким образом, чтобы можно было предупредить новую гонку вооружений и вос

9-1064 129

препятствовать быстрому возвышению региональных военных держав, в особенности Японии"16.

Проблема, однако, оказалась в том, что долгие годы американская политическая мысль, также как и советская/российская, главным образом концентрировали усилия на попытках приложить европейские схемы стабилизации обстановки к восточноазиатскому региону. Вера во всесилие и универсальную значимость европейского опыта и его превосходства были настолько сильны, что способность местной среды породить собственные ответы на, казалось бы, всеобщие и хорошо понятные вызовы даже не обсуждалась. Только кризис дерегулирования, обнаживший все слабости и пороки стабилизации международных отношений "по-европейски", заставил задуматься о том, что могут и должны существовать варианты обеспечения ее "по-азиатски".

Поиск этих гарантий и механизмов идет не по пути создания системы коллективной безопасности, как в Европе, а скорее по линии "мягкого", неинституционного сотрудничества на двусторонней, а в последнее время и многосторонней основе. Разница между европейскими и тихоокеанскими концепциями обеспечения стабильности заключаются прежде всего в том, что первые тяготеют к логике сдерживания, жестко структурированных обязательств и отношений, союзов, массированному военному присутствию с ярко выраженной направленностью против того или иного потенциального противника. В АТР логика стратегов определяется скорее стремлением избежать конфликта при помощи диалога и укрепления доверия. Такой подход налагает гораздо меньше обязательств на военную политику стран-партнеров. Для восточноазиатских стран стабильность подразумевала прежде всего упорядочение перемен, а не просто поддержание статус-кво.

Таким образом предлагает интерпретировать ситуацию Томас Вилборн, в своих рекомендациях по поводу политики администрации Б. Клинтона в АТР написавший: "С учетом динамичности азиатско-тихоокеанского региона Соединенным Штатам необходимо утверждать видение стабильности, которое бы акцентировало инициируемые изнутри региона мирные перемены. Более того, такое понимание стоило бы применять на практике посредством оказания поддержки тем из региональных структур, которые как раз и пригодны для управления процессами этих региональных перемен при сохранении стабильности в АТР"17. Под таковыми, при этом,

130

автор подразумевает в первую очередь организации малых и средних стран - АСЕАН и Форум южной части Тихого океана. Логика Т. Вилборна тяготеет, разумеется, не к тому, чтобы возложить на эти группировки основную ответственность за поддержание региональной стабильности - для этого они слишком маломощны.

По его мысли, организации малых стран заслуживают поддержки, а их опыт - освоения Соединенными Штатами по нескольким причинам. Во-первых, потому, что в отличие от лидеров, опирающихся преимущественно на двусторонние связи, малые страны уже практически создали и теперь отлаживают механизм более или менее широкого диалога по вопросам безопасности. Следовательно, если принять за данность, что многосторонний подход вообще имеет в Восточной Азии перспективы, то политикодипломатическое преимущество уже сегодня - за малыми странами. Во-вторых, местные государства смогли выработать и доказать жизнеспособность переговорной манеры, построенной на "мягких согласованиях" и консенсусах как форме дипломатического взаимодействия, наиболее приемлемой для восточноазиатской традиции; принятие такой формы диалога лидерами региона могло бы снять или существенно смягчить остроту проблемы "психологического отторжения" и почти естественной подозрительности, с которой малые государства как правило относятся к инициативам более сильных держав - будь то США, Япония или КНР. В-третьих, и эта мысль Т. Вилборну особенно дорога, организации малых стран свободны от "системного порока", присущего комплексу американских стратегических партнерств в АТР (от союзов с Японией и Южной Кореей до АНЗЮС), поскольку первые рассчитаны на достижение управляемости региональных сдвигов, а второй - главным образом на их предотвращение.

В современной литературе вопрос о будущем восточноазиатской структуры стабильности является предметом достаточно оживленной полемики. В основном, как это было типично для предшествовавших двух десятилетий, противоположные мнения высказываются в рамках двух подходов - реалистического и моралистского18. Из них первые полагают, что в условиях падения роли старых лидеров (США и России) происходит быстрое движение региона в направлении "обычной" многополярности и что, следовательно, стабильность будет регулироваться в этой части мира, как и положено в схеме классического "баланса сил", через противостояние,

131

взаимное сравнивание и конкуренцию новых и старых лидеров друг с другом и между собой. "Равновесие" региональной подсистемы может быть достигнуто в процессе такого взаимодействия, которое по определению окажется более или менее стихийным.

Моралисты, "как и положено", упрекая реалистов в абсолютизации национально-государственных устремлений отдельных государств и их конкуренции, предполагают, что стихийность в межгосударственном взаимодействии будет ограничена сознанием возрастающей "взаимозависимости" (прежде всего экономической) стран региона. Имеется в виду, что восточноазиатские государства, по-видимому, включая КНР и Россию, исходя из важности своих торгово-хозяйственных отношений с США, Японией и между собой, станут стремиться избежать крупных конфликтов и в силу этого будут тяготеть во внешней политике к разумному самоограничению.

Думается, однако, что примирение между крайностями обеих точек зрения в конкретной ситуации тихоокеанской Азии сегодня в принципе возможно в рамках структуралистского подхода. Смысл его в данном случае может состоять в допущении, согласно которому осознание взаимозависимости и важности интеграции само по себе вряд ли сможет ограничивать пробудившиеся (или просто проступившие на поверхность, "обнажившиеся", если воспользоваться геологическим термином) мотивации отдельных государств, если оно (осознание) не будет закреплено структурно.

При такой постановке вопроса важно различать его собственно структурный и организационный аспекты. Под структурным закреплением в этом случае понимается придание тем или иным составляющим внутрирегиональных межгосударственных связей (или всему их комплексу) характера устойчивой воспроизводимости. Если таковая присутствует - в организационно оформленном (японо-американский союз) или неформализованном (США-Тайвань) виде, - то и можно говорить о структурированности отношений. Причем сама эта структурированность в оценочном смысле нейтральна - она может быть позитивной (отношения стран АСЕАН или российско-монгольские связи) или негативной (советско-китайские отношений в 70-х годах). Главный ее признак - устойчивая воспроизводимость. При таком понимании очевидно, что стабильность азиатско-тихоокеанской подсистемы будет зависеть от того, в какой мере устойчиво в региональных связях будут вос

132

производиться отношения, основанные на стремлении практически сотрудничать в области экономики и избегать военных противостояний.

Роль ограничителя стихийности, таким образом, отводится не политической психологии как таковой, то есть пониманию важности интеграции и взаимозависимости (которая может быть различной не только у разных стран, но даже у разных правительств в пределах одной страны), но, скорее, определенным качественным сдвигам во внешнеполитических философиях отдельных государств, закрепленным многократно, устойчиво и органично воспроизводимой практикой кооперационного взаимодействия, преодоления "избыточного" национального самоутверждения, примата односторонних действий.

Специфика АТР в том, что организационное оформление тех или иных региональных связей в этой части мира, как правило, следовало за процессом практической структуризации отношений, а не опережало его - как это во многом происходило в 40-х и 50-х годах в Европе, где НАТО и ЕЭС складывались изначально скорее как своего рода развернутые планы западноевропейского сотрудничества, формальные институты, лишенные реальной наполненности. Попытка же приложить такой "опережающий" проект к АТР, имеется в виду неудачная попытка превратить Манильский пакт в эффективную структуру сдерживания, явно не удалась. Хотя элемент "опережающей оформленности" изначально присутствовал и в АСЕАН, в. целом организационное оформление тех или иных отношений между странами региона происходило после того, как сами отношения достигали уже довольно высокого уровня структурированности.

Тот факт, что сегодня общерегиональной организации в АТР нет, - это, пожалуй, показатель незавершенности структурирования региональной подсистемы в целом. Но эта незавершенность не исключает наличия в ее рамках достаточно хорошо структурированных комплексов отношений - как оформленных, так и не оформленных (отношения КНР - АСЕАН, Россия - Тайвань) пли оформленных частично (АСЕАН - страны Индокитая). Между этими комплексами как раз и структурируются сегодня общерегиональные отношения. Еще раз стоит подчеркнуть: они структурируются в том или ином виде во многом независимо или во всяком случае автономно по отношению к процессам создания тех или

133

иных региональных организаций. Последние упрощают, конечно, процесс этого структурирования, снабжая его механизмами сопоставления и корректировки взглядов на проблемы регионального развития, но не заменяют его. В отличие от Европы, в региональных отношениях неформальное структурное начало сосуществует наравне с формализованным, не уступая ему по значимости. Потому и отношения АСЕАН с КНР, слабо оформленные формально, представляют собой сегодня ключевой элемент стабильности в восточноазиатской подсистеме.