1.2. Основные виды стабильности в мирополитической системе

а) Статический аспект: стабильность и порядок

Стабильность, как она понимается в этой работе, включает в себя статическое и динамическое начала международных отношений. Исторически, как уже говорилось, преобладало первое.

В понятийном аппарате его и его коллег "стабильность" занимала гораздо более важное место, чем в обиходе его предшественников, работавших в XIX в. и первой половине XX в. Наполнение этого понятия определялось взаимодействием образного ряда классики и ассоциациями с доктриной "стратегической стабильности", хорошо знакомой и созвучной самому Г. Киссинджеру. Поскольку и в старом дипломатическом, и новом военно-стратегическом истолкованиях акцент делался на консервирующем моменте, то и в восприятии Г. Киссинджера стабильность виделась преимущественно в "статическом ключе". Она уже не приравнивалась "просто" ко статус-кво. Динамика ситуации в лихорадочно самоопределявшемся третьем мире оттеняла недостаточность терминов времен К. Меттерниха или Д. Ллойд-Джорджа. Но идея упорядочения международных отношений была актуальна.

21

В литературе высказываются разные взгляды о содержании понятия "международный порядок". Из современных наибольшую известность приобрела в западном академическом мире концепция американского исследователя Линна Миллера. Он считает главным признаком порядка присутствие в мировой системе некоторого основополагающего принципа, которым сознательно или стихийно руководствовались бы государства. В книге "Глобальный порядок" он трактует этот принцип предельно отвлеченно. Утверждается, что с середины XVII в. до первой мировой войны в мире существовал всего один порядок - автор называет его вестфальским (по Вестфальскому миру, положившему конец Тридцатилетней войне в Европе и послужившему, как утверждает Л. Миллер, началом нового порядка). Основанием для такого обобщения автор считает то обстоятельство, что в основе международных отношений всего этого периода лежал принцип "разрешительности" (laisse - faire = "позволять делать") или "невмешательства"32. Как отмечает Л. Миллер, "в самом широком смысле концепция разрешительности предполагает, что для общего блага лучше всего предоставить наибольшую меру свободы и возможности индивидуальным лицам в обществе служить своим собственным интересам"33. Применительно к международным отношениям этот принцип предполагал отказ одного государства от постоянных внешнеполитических обязательств и одновременно от попыток помешать другому государству в осуществлении его задач во всех случаях, когда это не касается жизненных интересов первого. Антиподом этой политики Л. Миллер считает "вильсонианский" принцип международного регулирования, впервые представленный Вудро Вильсоном в 1918 г. Этот принцип воплотился в потенциально "интервенционистской" политике Лиги Наций, затем - ООН, а в последние годы - США и НАТО.

Стоит отдать должное оригинальности такой интерпретации. Тем более что Л. Миллер справедливо сделал акцент на динамическом компоненте международных отношений, необходимости присутствия в них наряду с консервирующими, упорядочивающими устремлениями одновременно также и инициирующих импульсов, противоречий и конфликтов.

Во-первых, Л. Миллер абсолютизирует "разрешительное" начало, растворяя в основанном на нем и три века длившемся вест

22

фальском порядке несколько периодов преобладания не "разрешительности", а скорее "запретительности" в международных отношениях (1815-1823 гг., десятилетие после Крымской войны, последние 25 лет XIX в.). Британия, например, с конца XVIII в. так широко трактовала свои жизненные интересы, что около 150 лет она практически непрерывно занималась созданием коалиций, с тем чтобы помешать то одной, то другой европейской державе в реализации ее целей. В этом ей периодически помогали Франция и Австрия.

Во-вторых, что кажется более существенным, искусственно помещая три века международных отношений в рамки единого порядка, автор делает упор на принципиальной однородности всего этого огромного периода. С аналитической точки зрения это вряд ли целесообразно, потому что при таком подходе невозможно проследить тенденции, в частности ту, что важна для нашего исследования - тенденцию смены моделей стабильности в мировой системе.

В-третьих, Л. Миллер вообще понимает "порядок" не как "устройство", а как "образ действия". Это снимает все возможные дальнейшие претензии к его действительно талантливой работе с точки зрения интересов нашего исследования, сфокусированного на анализе роли международных структур. Но одновременно это же и вынуждает решительно отказаться от следования в ее русле.

В отличие от концепции Л. Миллера, большинство авторов склоняются к более конкретному видению порядка как воплощения разумно ограничительного начала во внешней политике государств и их взаимоотношениях, связывая с функцией такого ограничения упрочение стабильности мировой системы. Британский исследователь Роберт Купер, например, предложил несколько возможных интерпретаций "порядка". Во-первых, таковым может считаться преобладающий тип внешнеполитического поведения государств (pattern of actions), независимо от того, служит ли оно упорядочению или дезорганизации системы [здесь Р.

23

Уже упоминавшийся Н. Ренгер, независимо от Р. Купера, в сущности развивает его второй тезис, предлагая отделять понятия мирового порядка от международного. Первый, по его мнению, воплощает модели человеческой деятельности, которые обеспечивают элементарные или главные цели общественной жизни человечества в целом. Второй - модели поведения, связанные с реализацией главных задач сообщества государств или международного общества35.

Признавая значимость постановки вопроса о моделях внешнеполитического поведения государств, трудно все же согласиться с мнением, что сами эти модели воплощают международный порядок. Такое понимание кажется слишком абстрактным и излишне сориентированным на бихевиористский анализ внешней политики. История же международных отношений начиная с 70-х годов подвигает к заключению о преобладании на практике видения порядка, промежуточного между "поведенческим" (по Л. Миллеру, Р. Куперу и Н. Ренгеру) и структурным. Таковым, например, оно было у Г. Киссинджера. В воспоминаниях о годах дипломатической активности он подчеркивал, что не видит возможности обеспечить мир без равновесия (структурное понимание) и справедливости без самоограничения (поведенческое)36.

Под порядком в дальнейшем изложении будет пониматься система межгосударственных отношений, регулируемых совокупностью принципов внешнеполитического поведения (1); согласованных на их основе конкретных установлений (2); набора признаваемых моральными и допустимыми санкций против их нарушения (3); потенциала уполномоченных стран или институтов эти санкции осуществить (4); политической воли стран-участниц этим потенциалом воспользоваться (5).

Определение порядка как некоторой структуры отношений подразумевает, что он, как правило, должен опираться на формальную юридическую базу - договор или комплекс (систему) взаимосвязанных соглашений, устав международной организации и т.п., если только, конечно, не имеется в виду порядок в условиях однополярного мира - Pax Romana в пределах Римской империи. Присутствие всех пяти названных элементов порядка в чистом виде - ситуация редкая. Возможно, поэтому идеально прочными известные варианты международного порядка не были. Тем не менее, с большей или меньшей долей уверенности можно говорить

24

о существовании венского порядка (в чистом виде 1815-1825 гг., а с учетом систематически возобновлявшихся и иногда успешных попыток его восстановить - до создания Германской империи в 1871 г.)37, версальского (1918-1938 гг.), ялтинско-потсдамского (1945-1991 гг.).

Но значит, в конце 60-х заново ничего принципиального создавать было не нужно. Сверхзадачей "первой разрядки" была стабилизация международных отношений через укрепление уже сложившейся биполярной структуры посредством внедрения в нее дополнительного элемента - новых принципов отношении между СССР и США в условиях стратегического паритета, под которым понимается заведомое превышение военными потенциалами СССР и США уровня, после которого их столкновение при всех обстоятельствах гарантировало их взаимное уничтожение.

Да и сам Г. Киссинджер, теоретик и практик разрядки, насколько можно судить, видел себя скорее "спасителем" международной стабильности, чем ее "отцом". Во всяком случае, в качестве темы единственного своего крупного труда по истории международных отношений он выбрал не дипломатию позднего Ш. Талейрана и Александра I, стоявших буквально у истоков установлений 1815 г., а политику Меттерниха и Кесльри, которые не столько создавали венский порядок, сколько работали над его сохранением. По-видимому, с ними, более чем с кем-то еще из своих предшественников, мысленно отождествлял себя тот, кто в 70-х годах стал первым дипломатом Соединенных Штатов38.

Как бы то ни было, политика разрядки была выдержана в духе ограничивающей функции порядка. "Порядок" выступал как выражение консервирующей и ограничивающей функции стабильности. Логика состояла в стремлении развести потенциально конфликтные интересы СССР США39. Если же вероятность случайного противостояния возникала, предмет намечающегося спора предполагалось заранее обсудить и найти компромисс в духе более или менее симметричной взаимной сдержанности. Иными словами, политика первой разрядки строилась на принципе изоляции конфликтных устремлений.

Это был статический вариант стабильности, который предполагал, что все внимание СССР и США будет сосредоточено на сохранении сложившихся между ними соотношений в силовом (паритет) и географическом смысле (сферы влияния). В его основе

25

лежало стратегическое сдерживание и конфронтация - но конфронтация сознательно управляемая и регулируемая. Под конфронтацией при этом понималось систематическое и более или менее симметричное противопоставление сторонами своих действий друг другу.

Взаимный страх и реальное осознание своей уязвимости, которое впервые возникло в Москве и Вашингтоне в дни карибского кризиса октября 1962 г., были дополнены комплексом формальных договоренностей об укреплении механизмов кризисного управления в чрезвычайных ситуациях, некоторых принципиальных основах взаимоотношений между двумя сверхдержавами. Обобщенным выражением и символом стабилизации международных отношений была подготовка Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинкский акт 1975 г.). После него, условно говоря, в мире и формально утвердилась "конфронтационная стабильность"40 как вид статической. Она определяла структуру международных отношений приблизительно с 1962 по 1991 г.

б) Стабильность и конфигурация международной структуры: "плюралистическая однополярность"

Идея "конфронтационной стабильности", неполным аналогом которой в западном интеллектуальном обиходе можно считать выражение "длинный мир", предложенное Джоном Льюисом Гэддисом41, была, строго говоря, порочна, так как эта модель была основана на симметрии страха перед взаимным уничтожением. Но в реальности она содействовала укреплению мира, снижая шансы прямого столкновения СССР и США. Стабилизация мировой системы с конца 60-х до конца 70-х годов была столь зримой и непривычной после почти четырех десятилетий напряженности, что она вызвала энергичную интеллектуальную реакцию со стороны политологов. В центре внимания была взаимосвязь стабильности с той или иной конфигурацией международной структуры. Речь шла о том, можно ли было ожидать в условиях "биполярно зарегулированной" структуры мира в 70-х годах тех же результатов, каких удавалось достичь в удачные периоды классической многополярности XIX в.

26

Под многополярностью в этой работе понимается структура международных отношений, при которой в мире существует несколько ведущих держав, сопоставимых по совокупности своих военно-силовых, экономических, политических возможностей и потенциалу идейно-политического влияния. Биполярностью уместно считать ситуацию, при которой существует значительный отрыв только двух государств от всех остальных членов международного сообщества по совокупности возможностей, которые перечислены выше42.

Инициаторами полемики стали американские ученые Карл Дойтч и Дэвид Сингер, весной 1964 г. опубликовавшие свой труд "Многополярные системы государств и международная стабильность"43, в котором стабильность увязывалась с наличием многополярности. Их идеи вызвали критику со стороны тех, вето не только допускал стабильность возможной в условиях биполярности, но и считал двуполярную структуру лучше приспособленной для сохранения мира. Самым ярким выразителем последней точки зрения был К. Уольтц, вступивший в полемику с К. Дойтчем и Д. Сингером сразу же после выхода в свет их статьи собственной публикацией в 1964 г., и к 1979 г. обобщивший свои аргументы в крупной работе "Теория международной политики"44.

Этот труд, ставший классикой международно-политической теории, задал высокий профессиональный уровень продолжающейся до настоящего времени дискуссии вокруг проблемы обеспечения стабильности, но одновременно и ограничил ее проблемные рамки. Полемике с ним, и в то же время развитию, уточнению и проверке сомнениями его построений посвящен длинный рад книг, десятки статей и других публикаций последующих авторов45. Со второй половины 80-х годов среди оппонентов К. Уольтца более других известность приобрел американский историк Дж.Л. Гэддис.

Дискуссия сконцентрировалась на двух положениях. Во-первых (здесь тон задавал Дж.Л. Гэддис), К. Уольтца обвиняли в абсолютизации роли международной структуры. Под структурными факторами он понимал биполярность и высокую степень независимости противостоящих центров друг от друга. Фактор ядерного оружия Уольтц учитывал, но долгое время (до конца 80-х годов) не придавал ему решающего значения46. Он стремился показать, что структура межгосударственных отношений наделена определенной мерой функциональности сама по себе, обладает некоторой

27

автономной стабилизирующей функцией, то есть органической способностью тяготеть к равновесию. В этом смысле, по его логике, естественным тяготением к равновесию-стабильности наделены и многополярные, и двуполярная структуры. Но это присуще им в разной степени, и биполярность с точки зрения стабильности надежнее. П. Виотти и М. Кауппи, достаточно нейтральные комментаторы теории Уольтца, отмечали, что по его мнению, государства подобны биллиардным шарам на столе, которые сколько бы они ни катались, в конце-концов все равно замрут в состоянии покоя по крайней мере до тех пор, пока их снова из него не выведут47.

Дж.Л. Гэддис, напротив, акцентировал внимание на определяющем влиянии, которое на международную стабильность оказывает внешнеполитическое поведение отдельных государств. Он признавал стабильность биполярного мира, но считал ее производной не от самой двуполюсной структуры, а от особенностей поведения сверхдержав в условиях ядерного противостояния. Фокус его анализа смещался к исследованию традиционных политикоформирующих факторов - влиянию материальных интересов, представлений о безопасности, роли личности в политическом процессе. Гэддис не отрицал стабилизирующей роли биполярности, но отмечал, что наряду с чисто структурными факторами, такими как силовой отрыв двух сверхдержав от остальных государств и высокая степень независимости противостоящих центров друг от друга, стабильность мира определялась преимущественно "поведенческими" характеристиками межгосударственных отношений осознанием разрушительной силы ядерного оружия и качественного рывка в прогрессе средств разведки и слежения, постепенным отказом СССР и США от наиболее острых форм идеологического противостояния48.

Во-вторых, как уже говорилось, несогласия вызывала точка зрения К. Уольтца на биполярность. Обосновывая свою точку зрения, он указывал, что в условиях ядерного противостояния решающую роль приобретает такой фактор, как уверенность каждой из сторон в отсутствии у гипотетического противника намерения нанести первый удар. При биполярности, когда число участников конфронтации минимально, наименьшей является и неопределенность. Значит, фактор неуверенности легче всего поддается контролю49. Наоборот, расширение числа участников противостояния повышает вероятность общего конфликта. "Многополюсный мир

28

был очень стабильным, но одновременно, к несчастью, и слишком предрасположенным к войнам", - указывал он в конце 1993 г. в своей новой работе, написанной уже после распада СССР и во многом подводящей итог многолетним размышлениям об эволюции международной структуры50.

Сторонники противоположного мнения, начиная с К. Дойтча и Д. Сингера, тоже указывали на важность фактора неуверенности в условиях конфронтационной стабильности. Соглашались они и с тем, что при многополярности уровень неопределенности в международных отношениях существенно выше. Но, по их мнению, возросшая неуверенность и должна оказывать сдерживающее влияния на всех участников противостояния, удерживая каждого из них от применения силы51. В поддержку этой аргументации П. Хьюс, Л. Гелпи и Д.С. Беннет в своем новом исследовании о закономерностях эскалации военных противостояний между великими державами утверждают, что считать многополярность фактором, повышающим вероятность кризисов, можно лишь в том случае, если в системе международных отношений "число государственных лидеров, готовых к риску, значительно превысит число лидеров, от него уклоняющихся"52.

Вклад в дискуссию внесли и специалисты в области политической экономии. Их влияние стало ощущаться начиная с 70-х годов, когда в их среде была сформулирована получившая широкую известность в начале 80-х годов теория "гегемонической стабильности". В законченном виде (в прочтении известного американского политолога Джозефа Ная) она оказалась сплавом политико-экономических обобщений с прикладным анализом под углом зрения национальной безопасности и соотношения сил в мире.

Автором термина "гегемоническая стабильность" принято считать профессора Гарвардского университета Роберта Кохейна, впервые "запустившего" его в 1980 г. Он предложил его как общее название для разработок нескольких не связанных между собой исследователей в области мировой экономики, которые под разными углами зрения анализировали роль лидерства в мировых связях. Одновременно с Р. Кохейном по сути дела идентичный взгляд высказал профессор Принстонского университета Роберт Гилпин, специалист по политической экономии, хотя он первоначально предпочитал пользоваться в своих рассуждениях словом "лидерство" вместо "гегемония". Оба профессора были заинтере

29

сованно, но вполне критически настроены к самой идее "гегемонической стабильности". Однако оказалось, что они, дополняя и разбирая работы друг друга, своими публикациями, во-первых, обозначили понятийный круг анализа, а во-вторых, способствовали широкой популяризации самой идеи "гегемонической стабильности" в академическом сообществе.

Изначально концепция адресовалась сфере мирохозяйственных связей. Однако Дж. Най вывел разговор за рамки экономполитических обсуждений, устранил несообразности узко экономического подхода и выстроил цельную политико-военно-экономическую теорию, которая была приложена им к реалиям рубежа 80-х и 90-х годов.

В основе концепций гегемонической стабильности лежало допущение относительно того, что для стабильного развития (мировой экономики - по Р. Кохейну и Р. Гилпину, или мира в целом - по Дж. Наю) требуется явное ("гегемоническое") преобладание в международных отношениях какой-то одной державы. По определению, совместно данному Р. Кохейном и Дж. Наем в 1977 г., под гегемонией понималась международная ситуация, в которой "одно государство является достаточно сильным, чтобы утверждать основные правила, регулирующие межгосударственные отношения, и обладает волей поступать таким образом"53. По мнению Р. Кохейна, государство может стать гегемоном, если его положение будет обеспечивать ему контроль над сырьевыми ресурсами (1); источниками капитала (2); рынками (3); и конкурентные преимущества в производстве наиболее высокоценных товаров (4)54.

Феномен гегемонии при этом рассматривался с безоценочных позиций - он не восхвалялся, но и не осуждался, только фиксировался". В восприятии авторов теории, гегемоническое доминирование не обязательно должно было навязываться силой. Оно могло сложиться в силу объективных обстоятельств - наличие передовой экономики, отстраненность от вызванной войной разрухи и т.д. Более того, Р. Гилпин подчеркивал, что для утверждения гегемонической стабильности требуется "значительная степень идеологического согласия". "Если другие страны начнут считать действия гегемона эгоистичными и противоречащими их собственным политическим и экономическим интересам, гегемоническая система сильно ослабнет", - писал он55. В качестве примера "чисто" гегемонической стабильности большая часть авторов называла

30

период с 1815 г. по начало XX в., когда мировым гегемоном была Британия. Многие исследователи считали, что аналогичная ситуация сложилась и в первые два десятилетия после второй мировой войны, когда роль "стабилизирующего" гегемона выполняли США.

Однако в таком виде эту теорию можно было воспринимать всерьез, ограничившись анализом экономических реалий XIX в. Применимость ее к послевоенному времени вызывала сомнения, так как приходилось абстрагироваться от факта существования не только СССР и зависимых от него стран, но и Китая. Не удивительно, что у Дж. Ная возникло желание скорректировать концепцию.

Насколько можно судить, ему импонировала сама идея стабильности в условиях преобладания одной державы - преобладания, к тому же (не будем забывать тезис Р. Гилпина), существующего с согласия "ведомых". Пафос его опубликованной в 1990 г. книги56 о мировом лидерстве воплощен в стремлении спрогнозировать контуры будущей мировой структуры, в которой, как можно было предположить через пять лет после начала "перестройки" в СССР, биполярности в ее классическом виде могло и не быть. Тем важнее было проработать варианты единоличного лидерства США - и теория гегемонической стабильности в этом смысле давала необходимый концептуальный каркас.

В духе здорового скептицизма Дж. Най оспорил тезис о двадцатилетнем гегемоническом преобладании США после второй мировой войны (1945-1965 гг.), также как и об упадке США в 1973-1990 гг. Его собственный анализ показывал, что упадок США происходил с 1950 по 1973 гг., а после 1980 г. практически приостановился - что противоречило утверждениям экономической школы гегемонической стабильности57. Более того, конечный вывод Дж. Ная состоял в том, что в военном отношении Соединенные Штаты вообще не были гегемоном за обозреваемый период ни разу, поскольку их всегда уравновешивала мощь СССР58.

Теория гегемонической стабильности, содержавшая рациональное зерно, не могла не вызвать возражений прежде всего со стороны сторонников видения мира как эволюционирующего к многополярности. В качестве указания на наступление таковой в экономической области обычно ссылались на ослабление позиций США в мировом хозяйстве, символом чего стала отмена американской администрацией в 1971 г. золотого стандарта. В политике

31

воплощением многополярности, как утверждалось, была независимая линия Китая. Дж. Най не уклонялся от учета этих обстоятельств, но его точка зрения состояла в том, что ни то, ни другое не могло изменить базисной структуры послевоенных межгосударственных отношений, хотя и внесли в нее новые элементы59.

Распад СССР вызвал оживление сторонников интерпретации мира 90-х годов как многополярной системы. Теперь в основе этой аргументации лежал весомый факт разрушения одной из двух основ биполярности в том виде, как она существовала в 19451991 гг. Но, как представляется, случившееся само по себе не содержит никаких указаний на контуры будущей мировой структуры, оно лишь с определенностью свидетельствует о достаточно радикальном сдвиге в прежней. В самом деле, экономическая и политическая ситуация в России и сопредельных с ней государствах бывшего СССР настолько сложна, что говорить о ней или СНГ как о полноценном глобальном "полюсе", очевидно, не приходится. Но одновременно сохраняется по-прежнему огромный силовой отрыв всего только двух стран мира - США и России - от всех остальных членов международного сообщества по совокупности своих военных возможностей. Между тем, наличие такого отрыва как антипода сопоставимости возможностей сразу нескольких государств и является основанием для различения биполярности от многополярности, как об этом уже говорилось выше. Поэтому нынешнюю реально существующую мировую структуру можно обозначить не вполне корректным словом "полутораполярность", под которой подразумевается наличие все же двух основных полюсов, из которых один (американский) значительно превосходит второй.

Сдержанно-скептические мнения по поводу многополярности в теоретико-аналитической литературе встречаются часто - в отличие от историко-публицистической ветви политической науки. Даже Н. Ренгер, представляющий британскую школу политологии, традиционно критически настроенный к существованию биполярного мира, в ходе своих рассуждений приходит к выводу о том, что разрушение порядка "холодной войны", как он его называет, "не автоматически означает возвращение в многополярность, если под ней понимать традиционное равновесие сил, как оно существовало между великим державами в XIX веке"60.

32

Осторожен в оценках и приобретающий известность японский теоретик Акихико Танака (подобно европейской, японская политология не проявляла особого энтузиазма по поводу американосоветского двудержавного доминирования). Он считает, что в военном отношении после войны в Персидском заливе (1990-1991 гг.) мир стал однополярным (единственный полюс - США); в экономическом - трехполярным (США, Германия, Япония); в организационно-политическом - пятиполярным (США, Британия, Франция, Россия, Китай). Под организационно-политическим потенциалом при этом А. Танака понимает накопленный политико-дипломатический опыт и способность государства к эффективному политическому реагированию на события в мире через механизм Совета Безопасности ООН и иными способами. Структура мира по А. Танака предстает в виде сложной формулы 1-3-561.

Число цитат можно умножить. И все же некоторые обобщения необходимы. Во-первых, "энтузиасты" и "скептики" многополярности в сущности сходятся в том, что разрушение Советского Союза повлекло за собой достаточно радикальную трансформацию мирополитической структуры и означало распад биполярности в чистом виде. Во-вторых, и в этом тоже существует консенсус, США остались единственной "комплексной" сверхдержавой, которая, несмотря на относительное снижение уровня ее преобладания в отдельных областях международных отношений, сохраняет огромный отрыв от всех государств мира по совокупности своих возможностей.

Следовательно, размышлять и структуре будущего мира уместно в русле понимания скорее роли США в международном сообществе, чем сообщества как такового. Соединенные Штаты, не взирая на заявления политиков, не смотрят и не готовятся смотреть на себя как на рядового члена даже западного мира, не говоря о мире вообще. Пересмотр американских взглядов на международную систему определяется стремлением сократить бремя прямой зарубежной ответственности через его рационально-критическое переосмысление. Магистральная линия в этом смысле - отказ от непосредственного контроля в пользу опосредованного, но эффективного) влияния. Даже самые сильные партнеры и конкуренты США, включая Россию и Китай, не в состоянии блокировать это влияние, а значит они вряд ли могут повлиять на базисный факт: США заняли центральное место в мирополитической структуре.

3-1064 33

Эта констатация не равнозначна указанию на главенствующее положение США в мировой иерархии. В той мере, как и сама иерархия, иерархичность, предполагающая жесткую ориентацию на главенство и подчинение, утрачивает смысл в мире, который ушел от одного типа глобального противостояния и не пришел к другому. С распадом СССР старая "вздыбленная" структура биполярного противостояния "распласталась" - реорганизовалась в более нейтральную центро-периферийную форму62. Однако под центром в ней вряд ли можно понимать только США. Скорее таковым является плотно окружающая их группа шести из семи имеющихся передовых индустриальных и демократических стран мира. И в той мере, как эта группа является так или иначе сообществом, можно говорить не о наступлении многополярности, а скорее об изменении природы, размягчении, дозированной "плюрализации" однополярного лидерства США в мире, при том, что в самом лидерстве сомневаться преждевременно. Рассуждение, следовательно, уместно повернуть к оценке тенденции к "плюралистической однополярности" с точки зрения международной стабильности.

в) Динамическая стабильность: "согласие на перемены"

"Плюралистическая однополярность", очевидно, перекликается с идеей гегемонической стабильности по крайней мере в том смысле, что обе исходят из допущения о доминировании одной державы. Но между ними, как представляется, есть существенные различия. Теория гегемонической стабильности вырастала практически исключительно на базе представлений и опыта статических форм стабильности, связанных с представлениями о жесткой иерархичности международной системы, где подвижность и колебания безоговорочно приносились в жертву постоянству и неизменности.

В мирное время после 1945 г. в такой системе межстрановые противоречия либо загонялись вглубь (вариант взаимодействия сильного партнера со слабым даже в рамках союзнических отношений [США - Тайвань, США - Япония 50-х и 60-х годов, СССРПольша и т.д.]); либо изолировались друг от друга, если оба партнера были сильными (разрядка по Г. Киссинджеру). И в том, и в другом случае мир удавалось сохранить, хотя была противоесте

34

ственность своего рода в том, каким образом это достигалось. Но статическая стабильность оказалась не единственной формой обеспечения устойчивого развития международных отношений.

Не решаясь сформулировать вопрос так определенно, профессор Университета Восточной Англии Ричард Крокэт довольно близко к тому подходит. Справедливо критикуя известные по литературе описания-определения стабильности, он замечает: "Очевидно, стабильность не равнозначна статике. В понятие стабильности входит идея адаптации к изменениям, хотя, предположительно, к изменениям в неких пределах. Определить, каковы эти пределы, задача теоретиков стабильности"63.

Столь же справедливым кажется и его упрек мэтрам теории тяготеющему к бихевиоризму (но не признающему себя его сторонником) Дж.Л. Гэддису и структуралисту К. Уольтцу, - которым в их анализе в равной мере "явно трудно принять в расчет возможные изменения в системе"64. И это притом, что в последние годы, например, сам Дж.Л. Гэддис стал (правда, больше порицая своего неизменного оппонента К. Уольтца, чем критикуя себя) ссылаться на "статический характер выводов структуралистов неспособность принимать в расчет изменения", что, по его признанию, "сделало их подход не намного лучше подготовленным к предвидению быстрых драматических перемен, которые привели к концу холодной войны, чем тот, что свойствен бихевиористам"65. Как бы то ни было, теоретики международных отношений все еще не вполне осознали и оттого, вероятно, не признали значимость того обстоятельства, что за 70-е - 80-е годы в мире возникла новая модель стабильности - иная, чем статическая в ее конфронтационном варианте.

Различие между статической стабильностью по Г. Киссинджеру и этой новой, динамической, состояла в самом принципе отношения к межгосударственным противоречиям. В статической модели, как уже говорилось, все определял принцип изоляции потенциально конфликтных устремлений, в динамической - логика умножения совпадающих66. В таком случае противоречия не обязательно нужно было изолировать друг от друга, они могли соприкасаться и взаимодействовать, будучи уравновешенными общими интересами, привязывающими державы друг к другу. Соответственно, задача стабилизирующих усилий во многом оказывалась

3* 35

связанной с формированием и расширением этой сферы совпадающих устремлений67.

Классическим примером динамической стабильности являются отношения США с Японией в 80-х и 90-х годах. Между двумя странами систематически воспроизводятся острые противоречия в ряде важнейших областей двусторонних связей68. Печать, аналитики и политические деятели обеих стран начинают всерьез размышлять об опасности разрушения их союза. Тем не менее, американо-японские связи сегодня - наиболее мощный, динамически развивающийся комплекс отношений в мире, поскольку сфера совпадающих интересов и устремлений обеих стран в военной, политической и хозяйственной областях делает разрыв между США и Японией невозможным без того, чтобы национальным интересам каждой из двух стран не был нанесен невосполнимый ущерб. При таком уровне взаимопроникновения присутствие противоречий в перспективе работает на укрепление партнерства, так как при совпадении принципиальных взглядов на невозможность разрыва стороны вынуждены работать над преодолением разногласий, накапливая опыт и совершенствуя механизм адаптации к периодически возникающим потрясениям.

Определяющим условием формирования динамической модели стабильности была тенденция к взаимозависимости как общемировое явление. Момент ее острого осознания связан с "нефтяными шоками" и структурно-экономическими катаклизмами с начала 70-х по начало 80-х годов. В этот период американо-японские отношения и начали продвигаться к взаимному сращиванию экономических структур, достигшему к концу 80-х годов степени необратимости.

Американо-японские отношения - наиболее впечатляющий пример динамической стабильности.

К воспроизводству их модели (с соответствующими поправками) продвигались США и СССР, когда в годы "перестройки" (1985-1991 гг.) М.С. Горбачев и президенты Р. Рейган и Дж. Буш пытались преобразовать советско-американскую конфронтацию в партнерство - трансформировать конфронтационный вариант биполярности в кооперационный. Достигнуть этого мыслилось не через изоляцию конфликтных, а через расширение сферы совпадающих интересов держав - в чем и состояло функциональное отличие второй разрядки от первой.

36

Наконец, к динамическому типу стабильности тяготеют связи в рамках некоторых обширных фрагментов постсоветского пространства - например, между Россией и Украиной, в отношениях между которыми потенциальная острота проблемы Крыма гасится осознаваемой обеими сторонами неприемлемостью конфликта. Этот пример в нашем тексте менее случаен, чем может показаться. Он интересен не своей замысловатой этнопсихологической и политикоправовой спецификой. Динамическая стабильность между Россией и Украиной позволяет установить связь между общетеоретическими дискурсами и спецификой восточноазиатского региона. Связь эта определяется присущим российско-украинским связям сочетанием динамического типа стабильности с относительно невысоким уровнем их структурной организации (неразвитость договорно-правовой основы отношений, превалирование неформальных и полуофициальных форм урегулирования трений, преобладание практического сотрудничества над его концептуализацией и т.п.). Случайно или нет, но именно такое сочетание, с поправками на региональную и историческую специфику, характерно для тихоокеанской Азии.