Глава 11 Несостоявшийся «триумвират»: западноевропейская политика Ярославичей (вторая половина XI века)

Н. А. Баумгартена (с. 512); муж Иды — маркграф Венгерской марки Лютпольд (t 1043) (с. 512—514); брак Святослава и Оды состоялся в 1070/1 г. (с. 514—519); посольство германского короля Генриха IV на Русь, описанное Бруно в «Книге о саксонской войне», — это посольство к Святославу в 1069/70 г. (с. 519—520); брак с Одой скреплял союз Святослава и Генриха IV против Изяслава Ярославича и польского князя Болеслава II (с. 520—522); брак Владимира Мономаха и Гиды состоялся ок. 1072/3 г. и означал присоединение Всеволода Ярославича к союзу против Изяслава (с. 522—524); женитьба Ярополка Изяславича на Кунигунде Ор- ламюнде — ответ Изяслава на союз Святослава с Генрихом IV (с. 524—528); ги- потеза о браке Святополка Изяславича с дочерью чешского князя Спытигнева I; матримониальные союзы обоих Изяславичей заключены ок. 1072 г. (с. 528); поход русского войска на Чехию осенью 1075 г., правдоподобность дополнительных изве- стий о нем у В. Н. Татищева (с. 529—533); брак Изяславны и сына брненского князя Конрада I в 1075 г.? (с. 533—534); Ярополк Изяславич в Риме (с. 534—537); разные позиции Ярославичей в борьбе венгерского короля Шаламона с герцогами Гезой и Ласло в 1071—1074 гг. (с. 537—539); брак Евпраксии Всеволодовны и маркграфа Генриха II Штадена скреплял русско-немецкий союз против Польши в 1085/6 г. (с. 539—542); возвращение в Польшу Мешка Болеславича— признак антинемецкого поворота в политике польского князя Владислава-Германа в 1086 г. (с. 542—544); послание киевского митрополита Иоанна II к антипапе Клименту III датируется 1085/6 г.

гг. (с. 556—558). Политическая структура, утвердившаяся на Руси после смерти в 1054 г. киевского князя Ярослава Владимировича (Ярослава Мудрого) (1016— 1018,1019—1054), характеризовалась своеобразным соправлением трех его старших сыновей — Изяслава, получившего Киев и Новгород, Святослава, владевшего Черниговом и Тмутараканью, и Всеволода, которому достались Переяславль и Ростов; двое младших, Вячеслав и Игорь, рано умершие, сидели в Смоленске и на Волыни соответственно. Далеко не все обстоя- тельства учреждения этого специфического строя, получившего у истори- ков название «триумвирата» или «триархии» Ярославичей, и его эволюции на протяжении четверти века (до 1078 г., когда после смерти Изяслава [1054—1078, с перерывами] в живых остался только один Ярославич — Всеволод) в достаточной степени ясны. Но, пожалуй, наиболее загадочными являются причины распада «триумвирата» в конце 60-х гг., в результате ко- торого он дважды превращался в «дуумвират»: сначала Святослава и Все- волода в 1073—1076 гг., в период киевского княжения Святослава, а затем, в 1077—1078 гг. — Изяслава и Всеволода, чтобы потом выродиться в едино- властие Всеволода (1078—1093 гг.), осложненное не вполне отчетливыми элементами соправления то с племянником Святополком Изяславичем, то с сыном Владимиром Мономахом.

В «Анналах», принадлежащих перу северносаксонского хрониста се- редины XIII в. Альберта Штаденского, среди многочисленных характерных для этого труда генеалогических экскурсов находим один, имеющий непо- средственное отношение к Руси. Под 1112 г. Альберт подробно повествует об имущественном споре между графами Штаденскими и Ольденбургскими по поводу наследства некоей владетельной особы, Иды «из Эльсдорфа», потомками которой были представители обеих тяжущихся сторон: «Эта Ида, знатная дама родом из Швабии, жила в имении Эльсдорф и обладала наследственным владением, которое до сих пор именуется владением Иды. Она была дочерью брата императора Генриха III, а также дочерью сестры папы Льва (IX. — А Я), другое имя которого Бруно. Она вышла замуж за Липпольда, сына госпожи Глисмод, и родила Оду, [поначалу] монахиню в Ринтельне, которую она впоследствии выкупила из монастыря, дав в обмен за дочь имение Штедедорф близ Хеслинге и отдала за короля Руси, кото- рому [та] родила сына Вартеслава. По смерти короля Ода велела закопать в подходящих местах бесчисленные сокровища, сама же с сыном и частью богатств вернулась в Саксонию, а копавших приказала убить, чтобы они не проговорились. Выйдя [здесь] за кого-то замуж, она родила дочь Алиарину, Несостоявшийся «триумвират»

507

мать графа Бурхарда из Локкума ... Вартеслав же, снова призванный на Русь, правил там вместо отца и перед смертью отыскал сокровища, запря- танные матерью. У Иды был также сын, граф Экберт, которого в Вистеде близ Эльсдорфа убил маркграф Удон I (надо: Удон II.

Несмотря на известный легендарный налет (русские сокровища Оды, душеспасительная беседа Иды с папой), некоторые фактические сбои (Али- арина-Акарина называется дочерью то Иды, то Оды) и неточности (Бурхард никогда не был ни трирским архиепископом, ни настоятелем тамошнего кафедрального собора, а являлся, очевидно, настоятелем соборного храма в трирском монастыре св. Симеона: Неуеп, 1984, S. 195—295; на S. 202 здесь представлена, однако, устаревшая генеалогия Иды из Эльсдорфа), рассказ Альберта Штаденского в целом вполне заслуживает доверия, поскольку ос- нован, надо полагать, на материалах судебного разбирательства по делу о на- следстве Иды из Эльсдорфа (перечисление владений, которые Ида передала монастырю в качестве выкупа за дочь и которые затем получила от марк- графа Удона «в обмен» на его усыновление, свидетельствует об использова- нии актовых источников).

Так как император Генрих III (1039—1056) и папа Лев IX (1049— 1054) были современниками киевского князя Ярослава Мудрого, то брак их племянницы с русским князем из общих хронологических соображений, ка- залось бы, надо отнести примерно к середине XI в., возможно, еще к перио- ду княжения самого Ярослава Владимировича, в активной внешней полити- ке которого матримониальные союзы занимали ключевое место (Hellmann, 1962, S. 7—25; Пашуто, 1968, с. 28, 39—41, 52, 80, 132—133). Очевидно, именно поэтому уже Н. М. Карамзин (2, стб. 20 и примеч. 48) отождествил «короля Руси», мужа Оды, со смоленским князем Вячеславом Ярославичем (1054—1057/8), поскольку имя «Вартеслав», приписываемое штаденским анналистом сыну Оды от русского брака, могло быть, по мысли исследо- вателя, искажением отчества «Вячеславич». Таким образом, речь должна идти о Борисе, единственном известном сыне Вячеслава, погибшем в битве на Нежатиной ниве в октябре 1078 г. (ПСРЛ, 1, стб. 210; 2, стб. 192). Авто- ритет знаменитого историка сделал эту гипотезу достаточно популярной (Krause, 1875, S. 644—646 [автор, впрочем, нигде на Н. М. Карамзина не ссылается]; Тимирязев, 1894, с. 102; Bruckner, 1896, S. 135; Braun, 1925, S. 685; и др.). Между тем она вовсе не выглядит удачной, даже если не вы- ходить за пределы круга источников, известных Н. М. Карамзину.

Историк, несомненно, был прав, оспорив неосновательное мнение Г. С. Тройера, видевшего в муже Оды Всеволода Ярославича, в то время князя переяславского, а «Вартеслава» отождествившего таким образом с Владимиром Мономахом (Treuer, 1733а, р.

Ламперт пишет: «Немного дней спустя [Генрих IV] перебрался в Майнц, ку- да к нему прибыл король Руси по имени Димитрий, привезя ему бесчис- ленные сокровища в виде золотых и серебряных сосудов и чрезвычайно драгоценных одежд, с просьбой оказать ему помощь против его брата, кото- рый силой изгнал его из королевства и, подобно свирепому тирану, сам завладел королевской властью. Для переговоров с ним об обидах, которые он причинил своему брату, король не медля отправил Бурхарда, настоятеля трирской церкви, который должен был предупредить его, чтобы он оставил не по праву захваченный трон, иначе ему вскоре придется испытать силу оружия Германского королевства. Этот [Бурхард] оказался подходящим для такого посольства по той причине, что тот, к кому он отправлялся, был женат на его сестре, и Бурхард активно ходатайствовал перед королем, чтобы против того пока не предпринималось никаких более серьезных мер. Король же Руси до возвращения посольства поручен был королем [Ген- рихом] заботам маркграфа саксонского Деди, в сопровождении которого он ранее и прибыл» (Lamp., а. 1075, р. 202)45.

Не подлежит сомнению, во-первых, что немецкое посольство на Русь, отправленное в начале 1075 г., это те «слы из немец к Святославу», о кото- рых упоминает «Повесть временных лет» под тем же 1075 г. (ПСРЛ, 1, стб. 198—199; 2, стб. 189—190), а во-вторых, что под именем «короля Руси Димитрия» следует разуметь киевского князя Изяслава Ярославича, в крещении Димитрия (Lewicki А., 1893, s. 447—448; Линниченко, 1894, с. 327 [надпись на покрове, подаренном Изяславом-Димитрием на раку св. Адаль- берта-Войтеха в Гнезне]; ПСРЛ, 1, стб. 159; 2, стб. 147; Абрамович, 1916, с. 27 [Изяслав — основатель монастыря в честь св. Димитрия в Киеве]; Янин, 1970, № 3—9; Зверуго, 1975, с. 134, рис. 40, 3\ Янин — Гайдуков, 1998, № 7—2, 9—2 [изображение св. Димитрия на печатях Изяслава]; Василевски, 1991, с. 232 [развивая мысль А. Поппэ, автор атрибутирует Изяславу печать № 345 корпуса В. Л. Янина с изображением свв. Димитрия и Георгия; «Ге- оргий» — христианское имя Ярослава Мудрого, отца Изяслава]), который после своего изгнания из Киева братьями Святославом и Всеволодом в марте 1073 г. (ПСРЛ, 1, стб. 182; 2, стб. 172) «много блудил ... по чужим землям» (там же, 1, стб. 200; 2, стб. 191). Это значит, что мятежным братом «короля Димитрия» приходится признать Святослава Ярославича, занимав- шего киевский стол, напомним, в 1073—1076 гг. Так как «настоятель трир- ской церкви» Бурхард уже известен нам по «Штаденским анналам» как сын Иды из Эльсдорфа и брат Оды, совершенно неизбежен вывод: именно Святослав и был «королем Руси» — мужем Оды.

Недосмотр Н. М. Карамзина понятен (ему был неизвестен полный текст «Штаденских анналов» Альберта), но оттого не менее досаден, пото- му что к его времени правильная идентификация уже давно была предложе- на И. JI. Гебхарди (Gebhardi, 1767, S. 137). В дальнейшем она получила рас- пространение в историографии (Schiemann, 1886, S. 101; Meyer von Knonau, 2, S. 482; Ediger, 1911, S. 46-48; Leib, 1924, p. 163; Шайтан, 1927, с. 7; Bloch. 1931, S. 188—196; Розанов, 1929, с. 620—622; Пашуто, 1968, с. 124, 419, ге- неалогич. табл. 1, № 9; и др.), однако в начале нынешнего века была необос- нованно оспорена Н. А. Баумгартеном. Известный знаток древнерусской ге- неалогии почему-то считал, что у Ламперта речь идет не о единоутробной сестре Бурхарда Оде, а якобы о сводной сестре его, дочери графа Этелера, третьего мужа Иды из Эльсдорфа, от его гипотетического предыдущего брака. Ода же, по Н. А. Баумгартену, вышла замуж за новгородского князя Владимира Ярославича (1034/6—1052), став матерью его сына Ростислава и тем самым родоначальницей галицкой династии (Баумгартен, 1908, с. 3—4; Baumgarten, 1927, р. 7, tabl. I, N 22,25; он же, 1930, с. 95—101). Несмотря на то, что такая версия неоправданно усложняет совершенно ясные и идеально согласующиеся друг с другом данные немецких источников, она до сих пор повторяется в некоторых справочных изданиях, основывающихся на ге- неалогических таблицах из компендиума Н. А. Баумгартена (см., например: SSS, 1, вклейка между с. 416 и 417, генеалогич. табл. II [авторы В. Дворжа- чек и X. Ловмяньский]; HGR, S. 426—427, Taf. 1 [составитель генеалоги- ческой таблицы— М. Хелльманн]; Donskoi, 1991, р. 25, N 33; р. 27, N 37; Поппэ, 1997, с. 119).

Несостоятельность этого построения станет вполне очевидна из даль- нейшего исследования. Сейчас же суммируем обширную новую литературу, связанную с примечательной личностью Иды из Эльсдорфа и с кругом ее родственных связей (Dobbertin, 1962, S. 44—76; idem, 1972, S. 49—66; Schmid К., 1983, S. 127—179; Naumann, 1967, S. 358—404, особенно 184; Faussner, 1981, S. 20—139, особенно 114—118; Althoff, 1985, S. 66—100; Hlawitschka, 1987, особенно S. 128—155; дополнительный толчок исследова- нию всего генеалогического комплекса вокруг Иды из Эльсдорфа дала вы- звавшая настоящий историографический взрыв идентификация А. Вольфом в 1980 г. [Wolf А., 1980, S. 25—83] швабского герцога конца X в. Конрада, предка Иды, с загадочным графом Куно «из Энингена», женатым якобы на дочери Оттона I Великого [936—973] и одну из своих дочерей выдавшим за русского князя, вероятно — Ярополка Святославича: см. подробнее гла- ву VII). Без этого будет непонятен ни выбор невесты для русского князя, ни политическая тенденция брака, ни время его заключения. Не прост даже вопрос о происхождении Иды. Длительная дискуссия об идентификации ее отца, «брата императора Генриха III», в настоящее время привела к заключению, что им был граф Людольф Брауншвайгский (ум. в 1038 г.), сын графа Бруно Брауншвайгского и Гизелы, которая третьим бра- ком была замужем за германским императором Конрадом II (1024—1039). Так считал уже К. Краузе (Krause, 1875, S. 639—640); утвердившаяся в по- следнее время в науке ранняя датировка рождения императрицы Гизелы — ок. 989/90 г. (см. историографический обзор: Hlawitschka, 1987, S. 132—144) делает излишними сложные построения X. Доббертина, считавшего Иду падчерицей Людольфа (см. также: Faussner, 1981, S. 115), а самого Людоль- фа — пасынком Гизелы (Dobbertin, 1972, S. 71). Таким образом, граф Лю- дольф, отец Иды, оказывается в самом деле единоутробным братом импера- тора Генриха III; в этом своем качестве он засвидетельствован и актовыми (DD Копт. II, N 124, 1028 г.; DD Heinr. Ill, N 279, 1051 г.), и нарративными источниками (Ann. Hild., а. 1038, р. 43; Ann. Saxo, а. 1026,1038, р. 676, 682), а также синодиком Вайсенбургского монастыря в Эльзасе (FRG, 4, р. 311). Следовательно, Ида из Эльсдорфа была родной сестрой сыновей Людоль- фа — графа Брунона и майсенского маркграфа Экберта I Старшего, что, как мы увидим, немаловажно для понимания брачной политики Святослава и Изяслава Ярославичей в 70-е гг. Женою Людольфа была некая Гертруда (Hlawitschka, 1987, S. 144, Anm. 141), которая, вполне возможно, действи- тельно была сестрой папы Льва IX, происходя из рода эгисхаймских графов (Верхняя Лотарингия) (ibid., S. 144—148). Результаты можно представить в виде следующей родословной таблицы: 3

Конрад II ее

имп.

Гизела °° Бруно [гр. эгисхаймские]

(t 1043) гр. брауншв. I (t 1039)

[Штадены] Генрих III Людольф Гертруда

имп. (f 1056) гр. брауншв. I ^11077)

Лев IX

папа

(t 1054)

(t 1038)

Удон I

мгр. Сакс. сев. м. (t Ю57)

Генрих IV Липпольд «> Ида

Экберт I Старший мгр. Майсен, м.

(t 1068)

имп. (t 1106)

из Эльсдорфа (t после 1085)

(усынсвл.)

Удон II

мгр. Сакс. сев. м. (t 1082)

Экберт Бурхард

(t 1052/3) «praepositus

Trevirensis»

Ода °° Святослав Экберт II Младший

Ярославин мгр. Майсен, м. кн. Чернигов., (t 1090) киев, (t 1076) Ярослав

кн. Чернигов., муром, (f 1129)

Табл. 1

Происхождение и генеалогические связи Иды из Эльсдорфа Эта генеалогия позволяет произвести важные хронологические под- счеты. Родившаяся в 989/90 г. Гизела едва ли могла стать матерью Людоль- фа ранее примерно 1005 г.; следовательно, Ида родилась не ранее 1020/5 г.; отсюда делаем заключение о возрасте Оды и ее брата Экберта: они могли появиться на свет не прежде примерно 1040 г. Так как гибель Экберта от руки Удона II Штаденского в результате отроческой ссоры датируется 1052/3 г. (Hucke, 1956, S. 67, 69—70), то приходим к выводу, что Экберт едва ли родился значительно позднее 1040 г., а его мать Ида — позднее 1020/5 г. Тем самым, последнюю дату приходится принять как примерную дату рож- дения Иды из Эльсдорфа. Уже одни эти данные демонстрируют невероят- ность предположения Н. А. Баумгартена (в генеалогию Иды не вникавшего)

о Владимире Ярославиче как муже Оды: ведь тогда Ода уже ок. 1045 г. должна была бы произвести на свет Ростислава, поскольку последний, умер- ший 3 февраля 1067 г. (ПСРЛ, 1, стб. 166; 2, стб. 155), имел, как известно, не менее троих детей — сыновей Рюрика, Володаря и Василька.

Чтобы завершить генеалогический экскурс об Иде из Эльсдорфа и ее дочери Оде, необходимо сказать несколько слов и об отце Оды — графе Липпольде, личность которого, естественно, не может быть безразлична при определении политической направленности брака Святослава и Оды. Ни Липпольд, ни, следовательно, Ода не принадлежали к роду Штаденов, как по недоразумению, идущему от Н. М. Карамзина и Н. А. Баумгартена, нередко утверждается в литературе (Пашуто, 1968, с. 419, генеалогич. табл. 1, № 9; Donskoi', р. 25, N 33; и др.; это заблуждение Н. М. Карамзин, в свою очередь, почерпнул, очевидно, из труда Г. С. Тройера: Тгеиег, 1733а, р. 23). Скорее всего прав К. Лехнер (Lechner К., 1963, S. 277; idem, 1976, S. 73, 79; эту гипотезу поддержал и X. К. Фауснер: Faussner, 1981, S. 117), что граф Липпольд — это маркграф Венгерской марки Лютпольд Бабен- берг. Сам Лютпольд не успел стать политически влиятельной фигурой, хотя и отличился в борьбе с Венгрией (он погиб молодым в декабре 1043 г.), но в руках Бабенбергов прочно находилась Баварская восточная марка: здешним маркграфом до 1055 г. был отец Лютпольда Адальберт, а затем сын послед- него и брат Лютпольда — Эрнст (ум. в 1075 г.). И хотя гипотезу К. Лехнера нельзя считать полностью доказанной, она является все же наиболее обос- нованной (достаточно сравнить ее, например, с построенной на поверх- ностных сопоставлениях генеалогической схемой Р. Шёлькопф: Scholkopf, 1957, S. 128—133). По крайней мере, попытки ее прямого опровержения не достигают цели. По признанной ныне генеалогии, Глисмод, мать графа Лип- польда (упоминаемая в цитированном фрагменте «Штаденских анналов» Альберта), тождественна Глисмод, сестре падерборнского епископа Майн- верка (Vita Meinw., cap. 2, p. 5) (известного, между прочим, своим активным участием в торговле мехами с Восточной Европой: ibid., cap. 44, 56, 85, 86, 111,

p. 39, 44—45, 52, 58; Назаренко, 19936, с. 151, коммент. 26). Исходя из этой идентификации, Э. Главичка указал на грамоту императора Генриха III от 23 мая 1052 г., в которой говорится о претензиях некоего Лютпольда (Liutbold) на наследство покойного епископа Майнверка (DD Heinr. III, N 284), полагая, что датировка грамоты перечеркивает гипотезу К. Лехнера (Hlawitschka, 1987, S. 129, Anm. 66). Однако в данном случае исследователь проявил невнимательность как к аргументации оппонента, так и к тексту источника. Дело в том, что наследственные претензии Лютпольда отно- сились не к году издания грамоты, а ко времени вскоре после смерти Майн- верка, последовавшей в 1036 г. Более того, Лютпольд выступал не один, а совместно с Адальбертом, а это значит, что данные грамоты 1052 г. сви- детельствуют не против, а в пользу идентификации К. Лехнера (Адаль- берт — отец маркграфа Лютпольда), который и использовал ее в качестве одного из аргументов.

[Бабенберги]

I [Иммединги]

Поппон архиеп. трирский (t 1047)

Генрих мгр. Бавар. вост. м.

(t Ю18)

Майнверк еп. падерборн. (t Ю36)

Адальберт °° Глисмод мгр. Бавар. вост. м.

(t Ю56) Эрнст мгр. Бавар. вост. м.

(t Ю75)

Лютпольд (Липпольд) мгр. Венгер, м.

(t 1043)

Ида из Эльсдорфа (t после 1085) Святослав Ярославин 00 Ода кн. Чернигов., киев.

(t 1076)

Ярослав

КН. Чернигов., муром.

(t 1129)

Табл. 2

Ида из Эльсдорфа и Бабенберги (по К. Лехнеру)

Точка зрения К. Лехнера обладает и еще одним преимуществом, ко- торое не было до сих пор должным образом оценено. И Ламперт, и Альберт Штаденский связывают Бурхарда, брата Оды, с трирской церковью. Это обстоятельство выглядит странным в случае саксонского происхождения их отца, но оно находит себе естественное объяснение, если первым мужем Иды из Эльсдорфа действительно был Лютпольд Бабенберг. Бабенберги располагали традиционными фамильными связями с Триром; здесь был похоронен и сам Лютпольд (хотя скончался он в Ингельхайме: Ann. Altah., а. 1043, р. 34; Laufner, 1977, S. 325—337), а погребавший его трирский ар- хиепископ Поппон был родным дядей его отца Адальберта (Bosl, 1973, Sp. 177—178, geneal. Taf.).

Таким образом, если К. Лехнер прав, брак Святослава и Оды приобре- тает, помимо «саксонского», еще и отчетливый «баварский» акцент, отнюдь не маловажный, как будет видно, для нашей темы.

Женитьба Святослава на двоюродной племяннице германского короля Генриха IV была, по всей вероятности, продиктована политическими со- ображениями. Сам факт выкупа будущей невесты из монастыря, не будучи совершенно уникальным, являлся все-таки чрезвычайным. Что такой шаг должен был иметь причины особой важности, показывает следующая ана- логия. Ок. 979/80 г. (об обстоятельствах и датировке см. подробнее главу VII) дочь маркграфа Саксонской северной марки Ода была выдана за польского князя Мешка I (ум. в 992 г.), хотя и являлась монахиней монас- тыря в Кальбе (более того— его основательницей), причем несмотря на протесты епархиального архиерея. Ради чего? «Ради блага отечества и по необходимости скрепить мир» с Польшей, как писал современник, извест- ный хронист и епископ Титмар Мерзебургский, порицавший, тем не менее, этот брак как неканонический (Thietm. IV, 57, р. 196; Liibke, 2, N 194). Одна- ко определению международного политического «контекста», внутри кото- рого следовало бы рассматривать брак Святослава Ярославича, до сих пор мешала полная неясность относительно датировки этого события.

В тех случаях, когда такая датировка предлагалась, она покоилась на совершенно произвольных догадках. Так, М. Хелльманн (Hellmann, 1962, S. 20?—21) связывал женитьбу Святослава с русско-немецкими переговора- ми на Рождество 1042 г., когда Ярослав Мудрый безуспешно предлагал гер- манскому королю Генриху III руку одной из своих дочерей (Lamp., а. 1043, р. 58). Но столь ранняя датировка исключена, как мы уже убедились, по чисто хронологическим причинам. Еще более ранним временем, когда Русь боролась с Польшей за возвращение Червенских городов (т. е. 1022— 1031 гг.: ПСРЛ, 1, стб. 146, 149—150; 2, стб. 134, 137) датировал этот династический союз М. Э. Шайтан (1927, с. 7). К периоду правления Яро- слава Владимировича склонны относить его также Ф. Дворник и X. Рюсс (Dvomik, 1974, р. 256; Russ, 1981, S. 317). Но большинство исследователей (Ediger, 1911, S. 46—48; Bloch, 1931, S. 188—196; Пашуто, 1968, с. 124; и др.) предпочли уклониться от определенной датировки, а тем самым — и от конкретной оценки этой внешнеполитической акции одного из Ярослави- чей. Насколько нам известно, только Б. Лейб говорил о времени ок. 1070 г., но никакими аргументами свое мнение не подкрепил (Leib, 1924, р. 163).

Долгожданную ясность в проблему вносит недавно обнаруженный ис- точник — ранее считавшееся утраченным продолжение популярной «Хро- Несостоявіиийся «триумвират»

515

ники» Херманна из Райхенау, созданное в Санкт-Галлене в начале XII в. (не путать с «Санкт-Галленскими анналами» IX—XI вв.! Издание, готовившее- ся А. Шютцем [A. Schiitz] для т. 18 MGH SS NS, ныне отложено на неопре- деленный срок; выражаем искреннюю признательность А. Шютцу за воз- можность познакомиться с текстом). Этот памятник, вышедший из скрипто- рия знаменитого южношвабского монастыря (ныне — на территории Швей- царии), вероятно, вскоре после 1102 г., сохранился в единственном списке эпохи Возрождения. Вот как читается в нем начало статьи 1072 г.: «Им- ператор константинопольский прислал королю Генриху (IV. — А. Н.) ко- ролевские дары с Конрадом из Устры. Большая часть венгров вступила в заговор против своего короля Шаламона под водительством его двоюрод- ного брата Иотскона. Король Руси в ту пору при посредничестве короля Генриха взял в жены дочь графа Люпальда и госпожи Иты из Отерсберга. Умер папа Александр И; ему, по выбору римлян, наследовал Хильдебранд, аббат монастыря св. Павла, что вне городских стен, под именем Григория VII» и т. п. (Cont. Sangall., fol.l7r—17v: «Imperator Constantinopolitanus regi Heinrico per Cunradum de Vstra regia dona transmisit. Maior pars Ungrorum contra regem suum Salomonem suo patrueli, duce Iotscone, efficiente co- niurationem inceperant. Rex Rittulorum filiam Luvpaldi comitis et domine Ite de Oterisburc his temporibus rege Heinrico mediante uxorem ducit. Alexander papa decessit. Cui Hiltebrandus, abbas monasterii sancti Pauli infra urbem positi, Romanis eligentibus sub nomine Gregorii septimi... successit»). Этноним Rittuli, примененный здесь к Руси, является, очевидно, результатом ошибочного прочтения переписчиком Rutuli в своем протографе (путаница ut и itt палеографически вполне вероятна). Rutuli как латинское название Руси, насколько нам известно, практически уникально (оно встречается еще, кажется, лишь однажды — в одном французском памятнике XII в.: Bouquet, 11, р. 384), но заметим, что также с начала XII в. в западноевропейской латиноязычной письменности получает распространение близкий вариант Rut(h)eni; по своему происхождению имя Rutuli, как и Ruteni, является элементом «ученой» этнонимии, апеллировавшей к античной номенклатуре, что было свойственно литературе средневековья (см. главу I).

Поскольку Эльсдорф и Отерсберг — местечки к северо-востоку от Бремена, находящиеся примерно в 25 км друг от друга, ясно, что «Ида из Эльсдорфа», супруга графа Липпольда, и «Ита из Отерсберга»* жена графа Люпальда, — одно и то же лицо, названное так по двум разным центрам своих саксонских владений, так же как в одной южнонемецкой грамоте 1071/7 г. она именуется «Итой из Саксонии и Биркдорфа» — по своему швабскому родовому имению («Ita de Saxonia et Birctorf» выступает содари- тельницей земельных владений швабскому монастырю св. Власия в Шварц- вальде — вспомним, что Ида была «родом из Швабии»: Bresslau, 1872, N 41; Schmid К., 1966, S. 89—90; как «Ita von Birkendorf» она упоминается также в регесте XVI в. одного швабского документа 1085 г.: Thurg. UB., S. 19; Dob- bertin, 1972, S. 51—52). Следовательно, речь идет о том же браке Оды, дочери Лютпольда и Иды, с «королем Руси» Святославом Ярославичем, который имеют в виду Альберт Штаденский и Ламперт Херсфельдскин. Однако в отличие от последних, «Санкт-Галленское продолжение» «Хро- ники» Херманна из Райхенау содержит два принципиальных уточнения: во- первых, брак, оказывается, был заключен «при посредничестве» юного Генриха IV, что лишний раз подчеркивает его (брака) политический харак- тер; во-вторых, источник приводит дату этого события — 1072 г. В какой мере можно положиться на ее точность? Чтобы уяснить это, обратимся к хронологии других событий, изложенных в той же годовой статье.

Прежде всего, бросается в глаза, что здесь явно не на месте известие о кончине папы Александра II (1061—1073) и интронизации Григория VII, бу- дущего антагониста Генриха IV, которые в действительности относятся к апрелю 1073 г. Аналогичное отклонение, только в другую сторону, обнару- живает и последнее сообщение предыдущей статьи 1071 г. — о смерти ло- тарингского герцога Готфрида, на самом деле скончавшегося на Рождество 1069

г., а по принятому в тогдашней Европе календарному счету, начи- навшему год с Рождества— в начале 1070 г. (см., например: Ann. Weiss., а. 1070, р. 55). Труднее точно датировать начало конфликта венгерского ко- роля Шаламона (1063—1074) со своими двоюродными братьями герцогами Гезой (с 1074 г. — король Геза I)46 и Ласло (будущим венгерским королем Ласло I [1077—1095]), сыновьями короля Белы I (1060—1063); венгерские источники помещают его сразу же после отражения печенегов, которое приходилось на 1071 г. (Chron. Hung. s. XIV, cap. 110—111, p. 376—377; Ann. Poson., a. 1071, p. 126). Известие о византийских дарах, доставленных неким «Конрадом из Устры», уникально, а потому датировке на основе дру- гих источников не поддается. Приведенные данные, а также неопределен- ность формулировки самого источника («в ту пору») показывают, что дату «Санкт-Галленского продолжения» следует рассматривать как приблизи- тельную, считаясь с возможностью ее отклонения от фактической на один—два года в ту или иную сторону. Это, впрочем, и неудивительно ввиду компилятивного характера анализируемой части памятника. Таким образом, исходя из свидетельства «Санкт-Галленского продолжения», вернее было бы говорить о заключении брака между Святославом и Одой в первой половине 70-х гг. XI в. Конечно, уже одно это радикально сужает диапазон датировок, предлагавшихся в историографии, как мы видели, в пределах 40—70-х гг. XI в. Но и данную узкую датировку можно попытаться уточ- нить на основе одного древнерусского источника.

Мы имеем в виду выходную миниатюру «Изборника 1073 г.» с изобра- жением семейства Святослава Ярославича, тогда уже князя киевского (ми- ниатюра публиковалась неоднократно; см., например: Изб. 1073, л. 1 об.). На заднем плане миниатюры — четверо взрослых сыновей Святослава, имена которых, известные и по летописи, перечислены в надписи: Глеб, Олег, Давыд, Роман. На переднем же плане, кроме самого Святослава с «Изборником» в руках, видим его жену (названную в надписи просто «кня- гыни»), положившую правую руку на плечо совсем еще маленького кня- жича — Ярослава, который действительно был намного моложе своих братьев, судя по тому, что впервые упоминается «Повестью временных лет» только под 1096 г. (ПСРЛ, 1, стб. 238; 2, стб. 228), тогда как его братья активно действуют уже в 60-х (Глеб) и 70-х гг. Эти несложные наблюдения неоднократно наводили историков на мысль, что Ярослав был сыном Святослава от второго брака и именно вторая супруга князя изображена на миниатюре (Ediger, 1911, S. 48—49; Bloch, 1931, S. 191—192; и др.).

Некоторым основанием для такого предположения могли бы служить и данные «Любечского синодика», где в составе помянника черниговских князей названа только одна жена Святослава-Николая — некая «Килликия» (Зотов, 1892, с. 24), что является обычным искажением крещального имени «Кикилия», в латинизированной форме — «Цецилия» («Киликия» вместо «Кикилия» значится, например, также в списке почитаемых латинских свя- тых в древнерусской «Молитве на диавола» домонгольского времени: Собо- левский, 1910, с. 41—45). Теоретически «Кикилия» могло быть, конечно, и христианским православным именем немки Оды (средневековая практика принятия нового имени при смене этнокультурной среды известна; харак- терный пример — имя «Ирина», полученное при вступлении в брак с Яро- славом Мудрым шведкой Ингигерд [Молдован, 1984, с. 98; Назаренко, 1991, с. 86, примеч. 89: здесь список источников, упоминающих имя «Ингигерд»]; о проблеме в целом см.: Thoma, 1985), но тогда было бы непонятно, почему «Синодик», не упоминая первой жены Святослава, включает ее потомство (Олега-Михаила и Давыда) и, наоборот, поминая вторую супругу чернигов- ского князя, умалчивает о ее единственном сыне Ярославе-Панкратии (христианское имя Ярослава Святославича известно из «Хождения» игу- мена Даниила [Веневитинов, 1883, с. 140] и по недавно найденной печати князя с изображением св. Панкратия: Янин — Гайдуков, 1998, с. 22—23, № 30а), хотя тот в 1123—1127 гг. и занимал черниговский стол (ПСРЛ, 1, стб. 296; 2, стб. 286,290).

То, что Святослав был женат дважды, теперь, благодаря свидетель- ству «Санкт-Галленского продолжения», бесспорно. Рискнем предполо- жить, что специфическое положение Оды, расстриженной монахини, и свя- занные с этим возможные сомнения в каноничности ее брака (упомянутое выше осуждение Титмаром Оды, жены Мешка I, касалось не личности быв- шей монахини, а именно незаконности ее бракосочетания с точки зрения хрониста-епископа; это видно по аналогичной оценке им другого подобного происшествия — замужества ок. 980 г. расстриженной монахини Матильды, дочери маркграфа Саксонской северной марки Дитриха, за Прибыслава, одного из князей западнославянского племени гаволян: Thietm. IV, 64, р. 204; Liibke, 2, N 216) могли послужить достаточной причиной для того, чтобы не включать Оду и ее сына в церковный синодик. Более того, не бы- ли ли они одним из предлогов отказа Всеволода Ольговича признать старей- шинство своего дяди черниговского князя Ярослава Святославича — отка- за, вылившегося в силовой захват Всеволодом черниговского стола (ПСРЛ, 1,

стб. 296—297; 2, стб. 290—291)? Не сыграло ли свою роль и то обстоя- тельство, что Ярослав Святославич, если верить Альберту Штаденскому, воспитывался при матери в Германии, а на Руси появился уже взрослым человеком — возможно, в связи с возвращением на Русь из Тмутаракани летом 1094 г. также и его старшего брата Олега Святославича (там же, 1, стб. 226, 249; 2, стб. 216—217), в кампании которого по захвату Суз- дальской земли в 1096 г. он принял участие (там же, 1, стб. 238; 2, стб. 228)? Имя «Вартеслав», которое, согласно «Штаденским анналам», носил сын Оды, не может служить препятствием для его отождествления с Ярославом; Varteslavb представляет собой западнолехитскую форму имени, в древне- русском звучавшего как Воротиславъ (см., например: ПСРЛ, 1, стб. 298); поскольку в русском княжеском ономастиконе оно ни разу не встречается, то приходится так или иначе предполагать какую-то путаницу в немецком источнике первой половины XIII в., который в данном случае к тому же явно излагает устное предание. Отметим (только ли как курьез?) анало- гичное искажение др.-русск. Ярославъ еще в одном латинском источнике середины XII — середины XIII в. — анонимной «Истории Норвегии», в единственном списке которой середины XV в. имя Ярослава Мудрого пе- редано как Warerlafus (Hist. Norw., p. 123; Джаксон, 1994, с. 122).

Насколько нам известно, никаких попыток датировать второй брак Святослава Ярославича на основе миниатюры в «Изборнике 1073 г.» до сих пор не предпринималось. По-видимому, исследователей смущала условность средневековых портретных изображений. И все же некоторые оценки — особенно в связи с известной теперь благодаря «Санкт-Галленскому про- должению» приблизительной датировкой замужества Оды — были бы, на наш взгляд, позволительны. Необходимо, конечно, учитывать, что лист с па- радной миниатюрой изначально не принадлежал к первой тетради рукописи (Св. каталог, 19.84, № 4, с. 36), а значит, мог быть добавлен к ней и после того, как переписка «Изборника» в течение 6581 г. (т. е. до конца февраля 1074

г.) была закончена (см. датированную запись писца: «В лето 6581 на- писа Иоанн диак Изборьник сь великууму князю Святославу»: Изб. 1073, л. 263в). Едва ли, однако, правомерно допускать, что портретная миниатюра была изготовлена много позже этого срока. Поэтому, думается, мы не оши- бемся, предположив, что групповой портрет семейства Святослава Яросла- вича возник не позднее 1074 г., а скорее всего — одновременно с «Изборни- ком» во второй половине 1073 или начале 1074 г. На миниатюре младший из Святославичей, Ярослав, несколько не достигает пояса родителей, что соот- ветствует росту около 90 см и возрасту приблизительно двух лет; во всяком случае, ему не меньше года, коль скоро он без помощи взрослых стоит на ногах. Отсюда заключаем, что Ярослав родился никак не позднее 1073 г., вероятнее же всего — во второй половине 1071 г. Следовательно, брак Свя- тослава и Оды мог совершиться самое позднее в 1072 г., хотя наиболее пред- почтительной выглядит датировка не позднее рубежа 1070—1071 гг. Этот вывод позволяет уточнить разброс дат, полученный на основании сообщения «Санкт-Галленского продолжения», согласно которому время замужества Оды не могло далеко отстоять от 1072 г., и сузить его до промежутка от 1070 до 1072 г., а вероятнее всего — от 1070 до начала 1071 г. Таким обра- зом, переговоры между Святославом, в ту пору еще князем черниговским, и германским королем Генрихом IV о матримониальном союзе должны были вестись в 1070 или, возможно, уже в 1069 г.

Этот результат позволяет правильно истолковать сведения другого немецкого источника 80-х гг. XI в. — «Книги о саксонской войне» некоего Бруно. Яростный противник Генриха IV, Бруно уделил в своем сочинении немало места рассказам, призванным подчеркнуть глубокую порочность ко- роля уже с ранней юности (Генрих родился в 1050 г.). Один из таких рас- сказов (из-за его пространности мы вынуждены ограничиться кратким его изложением; полный перевод разбираемого фрагмента см.: Свердлов, 1, с. 177—178) повествует о некоем приближенном короля, к которому тот пи- тал тайную ненависть и, желая без хлопот избавиться от него, поручил ему отправиться с посольством к «королю Руси» («ad regem Rusciae»). В сопро- водительном же письме Генрих IV обращался к этому «королю Руси» со словами: «Знай, что наилучшим доказательством твоей ко мне дружбы бу- дет, если ты устроишь так, чтобы этот мой посол никогда не вернулся в мое королевство». Однако по счастливому стечению обстоятельств посол узнал о коварстве своего короля, что позволило ему благополучно вернуться, исполнив на Руси все порученное (Brun. bell. Sax., cap. 13, p. 206, 208).

Для нас неважно, верна или нет спорная идентификация посла Генри- ха IV на Русь с саксонским пфальцграфом Фридрихом (так трактует текст в середине XII в. нинбургский аббат Арнольд, заимствуя в своего «Саксон- ского анналиста» этот рассказ Бруно: Ann. Saxo, а. 1068, р. 696; неопреде- ленность формулировок Бруно не позволяет однозначно решить вопрос), одним из главных противников короля во время саксонской войны 1073— 1075

гг.; неважно также, в какой мере соответствует действительности анекдотичная история о коварстве германского короля. Значительно инте- реснее знать, когда и к кому это посольство было отправлено. Не полагаясь на датировку эпизода в «Саксонском анналисте» (1068 г.), все же отметим, что по контексту рассказа речь идет о событиях, предшествовавших сак- сонской войне.

'Все комментаторы известия Бруно рассматривают посольство как свидетельство более или менее активных сношений между киевским и германским дворами во второй половине XI в. (Ediger, 1911, S. 38; Шай- тан, 1927, с. 10; и др.), обычно связывая его с именем киевского князя Изя- слава Ярославина (Schmale, 1963, S. 208—209, Anm. 5; Свердлов, 1, с. 179, примеч. 4; и др.). Так, В. Т. Пашуто, сам того не замечая, «раздваивает» од- но и то же событие, сначала упоминая о гипотетических сношениях Генри- ха IV с Изяславом после того, как в 1061 г. в Германии было предоставлено убежище вдове венгерского короля Андрея I (1046—1060), сестре Изяслава (Пашуто, 1968, с. 123; вернее было бы говорить об убежище для семейства королевича Шаламона, сына Ярославны, женатого на Юдите, сестре Ген- риха IV, что было, безусловно, много важнее для немецкой стороны: Ann. Altah., а. 1060, р. 56; Meyer von Knonau, 1, S. 93, Anm. 79), а в другом месте датируя посольство 1068 г. и усматривая в нем «стремление Изяслава Ярославича использовать поддержку Польши и Германии» в своей борьбе против братьев после распада союза трех Ярославичей (Пашуто, 1968, с. 123—124, 326, примеч. 27, 29). Ни то, ни другое предположение исследо- вателя не представляются вероятными. Описание Бруно никак не подходит ко времени ок. 1060 г.: родившемуся в конце 1050 г. Генриху IV было тогда всего десять лет; относить же сближение между Генрихом и Изяславом к периоду второго княжения Изяслава в Киеве (1069—1073 гг.) значило бы без должных оснований проецировать на более ранний период специфиче- скую ситуацию 1074—1076 гг. — никаких данных о таких контактах в 1068

г. нет, да и вряд ли в них была необходимость ввиду совершенно безоб- лачных отношений в то время между Изяславом и польским князем Бо- леславом II (1058—1079). В. JI. Янин отождествляет описанное у Бруно посольство с посольством Бурхарда в 1075 г. (Янин, 1963, с. 154), повторяя старую ошибку П. Скобельского (1881, с. 29) и И. А. Линниченко (1894, с. 331—332); аргументом послужило наблюдение, что положение Бурхарда при дворе Генриха IV было якобы шатким, как и положение анонимного посла в рассказе Бруно; помимо зыбкости такого сопоставления, оно, сверх того, основано на недоразумении: на счет Бурхарда ошибочно отнесены слова Ламперта «... чтобы против того пока не предпринималось никаких более серьезных мер», на самом деле относящиеся к Святославу. И только Г. Лябуда высказал весьма правдоподобное предположение, что Генрих IV искал союзников на Руси в связи с подготовкой похода на Польшу (Labuda, 1964, s. 163).

Действительно, учитывая свидетельство «Санкт-Галленского продол- жения», нам кажется, что правильнее было бы видеть в рассказе Бруно припоминание о брачных переговорах Генриха со Святославом ок. 1069— 1070

гг., вследствие чего черниговский князь и в самом деле был заинтере- сован в том, чтобы «доказать свою дружбу» германскому королю. Причи- ны, которые могли именно в это время вызвать к жизни идею немецко-чер- ниговского союза, очевидны. Известно, что как раз ок. 1070 г., после воз- вращения Болеслава II из Руси, почему-то происходит резкое ухудшение польско-чешских отношений, повлекшее за собой многолетнюю войну. В этом конфликте Генрих IV занял твердую антипольскую позицию, активно поддержав одного из самых верных своих союзников — чешского князя

Братислава II (1061—1092). На лето 1073 г. был даже намечен поход против Польши, который сорвался только из-за вспыхнувшего в Саксонии восста- ния (Lamp., а. 1073, р. 147, 148, 151, 156—159; сбор войск был назначен на 22 августа). События 1069 г., когда именно польское войско Болеслава II, близкого родственника Изяслава Ярославича (Изяслав был женат на Герт- руде, сестре польского князя Казимира I [1038/9—1058], отца Болеслава: ПСРЛ, 4, с. 116; 5, с. 129; Абрамович, 1916, с. 106; Manuscr. Gertr., p. 128, N 18; p. 155, N 91; p. 157, N 93 [имя княгини]; см. также главу XII), обес- печило последнему возвращение на киевский стол (ПСРЛ, 1, стб. 173; 2, стб. 162—163), ясно показали, что в борьбе младших Ярославичей против Киева не обойтись без нейтрализации польского союзника киевского князя. В такой ситуации переговоры Святослава Черниговского с Генрихом IV ок. 1070 г. выглядят вполне естественно, и антипольская направленность их союза, скрепленного браком Святослава с дочерью двоюродной сестры гер- манского короля, очевидна. Она выступает еще выпуклее, если учесть, что благодаря женитьбе на дочери Иды из Эльсдорфа Святослав приобретал родственные связи не только с Генрихом, но и (значительно более тесные) с маркграфами Саксонской северной марки Удоном II (который, как мы помним, был усыновлен Идой и, следовательно, становился шурином Свято- славу) и Майсенской марки Экбертом II Младшим, сыном Экберта I Стар- шего, родного брата Иды. Дополнительную прочность этим генеалогиче- ским связям придавало то обстоятельство, что Экберт I был не только двоюродным братом Генриха IV (так именует его, например, Ламперт — «patruelis regis»: Lamp., а. 1067, p. 104), но также и его свояком, так как они были женаты на родных сестрах — Берте и Ирмингарде; тем самым Экберт II,

приходясь двоюродным племянником Генриху IV, был еще и родным пле- мянником супруги последнего Берты. В этой связи представляется много- значительным, что поход Генриха IV против Польши был запланирован на лето того самого 1073 г., когда состоялось и военное выступление Свято- слава и Всеволода Ярославичей против своего старшего брата Изяслава.

Выявленные данные существенно уточняют ту картину событий 1069— 1073 гг., которую рисует «Повесть временных лет», изображая конфликт между Ярославичами в 1073 г. как внезапный. Согласно летописи, полоцкий князь Всеслав Брячиславич без боя уступает Киев Изяславу, вернувшемуся на Русь в апреле 1069 г., и удаляется в свой Полоцк. Однако Изяслав изго- няет его оттуда, а на полоцкий стол сажает своего сына Мстислава, кото- рого после скорой его смерти сменяет брат Святополк Изяславич. Война со Всеславом длится до 1071 г., когда тому удается вернуть себе отчину, кото- рую он, по всей видимости, удерживает, несмотря на поражение от Яропол- ка Изяславича у Голотическа. В 1072 г. Ярославичи демонстрируют един- ство, втроем участвуя в торжественном перенесении мощей свв. Бориса и Глеба. И только в 1073 г., накануне изгнания Изяслава, летописец совер- шенно неожиданно для читателя вкладывает в уста Святославу опасения по поводу союза между Киевом и Полоцком: «Изяслав сватится с Всеславом, мысля на наю», т. е. на Святослава и Всеволода (ПСРЛ, 1, стб. 173—174, 181—183; 2, стб. 162—164, 171—173). Теперь мы понимаем, что заставило Изяслава, вопреки успешному ходу войны против Полоцка в 1071 г., пойти на мир со своим заклятым врагом: было слишком очевидно, что заключен- ный в это время немецко-черниговский союз направлен именно против Киева. Тем самым, «котора в Ярославичех» возникла отнюдь не в 1073 г., а существенно раньше, очевидно, еще в 1070 г., если принять во внимание, что как раз в это время, практически немедленно после возвращения Изя- слава в Киев 2 мая 1069 г., Святослав начинает международные переговоры, направленные на подрыв позиций своего старшего брата.

В свете сказанного становятся более понятными разрозненные намеки древнерусских источников, как будто указывающие на конфликтность отно- шений между Изяславом Киевским, с одной стороны, и его младшими бра- тьями Святославом Черниговским и Всеволодом Переяславским — с другой, уже в конце 60-х гг. Так, например, известно, что вновь овладев Киевом в 1069 г., Изяслав «нача гневатися» на преп. Антония Печерского «за Всеслава» (очевидно, тот так или иначе оправдывал вокняжение Все- слава в Киеве в 1068 г.), но Антония выручил черниговский князь: «... и приела Святослав в ночь, поя Антонья Чернигову» (ПСРЛ, 1, стб. 193; 2, стб. 185). Это, наряду с некоторыми другими соображениями, дало основа- ние В. А. Кучкину (1985, с. 19—35) высказать гипотезу о договоре между младшими Ярославичами и Всеславом Полоцким в период киевского кня- жения последнего, т. е. в отсутствие Изяслава между сентябрем 1068 и ап- релем 1069 г. — договоре, который сопровождался переделом волостей на Руси, радикально подрывавшим доминирующее положение Киева, каким оно было в период первого княжения Изяслава до 1068 г., и этот status quo ante Изяславу вернуть уже не удалось.

Летописец, конечно же, пытается обелить Всеволода, когда уверяет читателя, что переяславский князь всего лишь поддался уговорам Свято- слава, поверив его лживым обвинениям против старшего брата (Святослав якобы «прельсти» Всеволода: ПСРЛ, 1, стб. 182; 2, стб. 172). Уяснить по- литическую позицию Всеволода можно, приняв во внимание брак его сына Владимира Мономаха, заключенный как раз в исследуемый нами период. Владимир Всеволодович был оженен отцом на Гиде, дочери последнего анг- ло-саксонского короля Харальда, погибшего в 1066 г. (см. о ней подробнее в главе XIII). Сведения об этом браке в науке используются давно (см., например: Карамзин, 2, стб. 20, 99 и примеч. 45, 240, 241), но, пытаясь опре- делить его политический смысл, историки были вынуждены ограничиваться общими фразами. Думается, и здесь выявленные новые данные о внешней политике Святослава Ярославича вносят достаточную ясность.

Распространенная в науке датировка женитьбы Владимира Мономаха на Гиде— 1074/5 г. (Ивакин, 1901, с. 255; Пашуто, 1968, с. 135, и мн. др.;

Н. А. Баумгартен без каких бы то ни было объяснений относит ее примерно к 1070 г.: Baumgarten, 1927, р. 22, tabl. V, N 1/1) — условна и опирается ис- Несостоявіиийся «триумвират»

523

ключительно на дату рождения старшего из Мономашичей Мстислава — 1076

г. (ПСРЛ, 1, стб. 247; 2, стб. 190), возможно, февраль 1076 г. (Кучкин, 1971, с. 24—25). Датский хронист Саксон Грамматик утверждает, что этот матримониальный союз был заключен по инициативе или по меньшей мере при участии датского короля Свена Эстридсена (1047—1075/6), который приходился двоюродным братом отцу Гиды и при дворе которого она пре- бывала после того, как вынуждена была покинуть Англию, захваченную нормандцами Вильгельма Завоевателя (1066—1087): «Двое его (Хараль- да. — А Я.) сыновей с сестрой немедленно удалились в Данию. Свен ... принял их милостиво по обычаю кровного родства, а девицу выдал замуж за короля Руси Вальдемара, которого на родине называли также Ярославом (нередкая для скандинавских источников путаница русских князей с Ярославом Мудрым. — А Я.)» (Saxo Gramm. XI, 6, 3, p. 308: «Cuius filii duo confestim in Daniam cum sorore migrarunt. Quos Sueno ... consanguineae pietatis more excepit puellamque Rutenorum regi Waldemaro, qui et ipse Iarizlavus a suis est apellatus, nuptum dedit»). Возможный мотив действий Свена иногда видят в том, что вторым браком он был якобы женат на дочери Ярослава Мудрого Елизавете (Baumgarten, 1927, р. 7, tabl. I, N 27; Пашуто, 1968, с. 135; Сверд- лов, 1974, с. 61; и мн. др.), овдовевшей в том же злополучном 1066 г.: ее муж, норвежский король Харальд Суровый (1047—1066), погиб в битве при Стэнфордбридже против Харальда, отца Гиды. Но это заблуждение, идущее от старой скандинавской историографии (Munch, 1853, s. 117; Hertzberg — Bugge, 1915, s. 307), основано на неверном толковании сообщения Адама Бременского (70-е гг. XI в.) (Adam III, 53—54, schol. 84, 85, p. 197—198; Lind, 1992, s. 253—256), где речь на самом деле идет о браке шведского короля Хакона (ок. 1068 — ок. 1080), причем не на Елизавете Ярославне, а на «матери Олава Младшего», т. е. норвежского короля Олава III Тихого (1069—1093), который был не сыном, а пасынком Елизаветы.

Учитывая роль Свена Эстридсена в выборе невесты для сына Всево- лода, нельзя не обратить внимания на тесные союзнические отношения между датским королем и Генрихом IV в 1070-е гг. Они лично встречаются в Бардовике, близ Люнебурга, в 1071 г. (Adam III, 60, р. 206) и, возможно, еще раз — в 1073 г. (Lamp., а. 1073, р. 147; иногда эту встречу отождествля- ют со встречей 1071 г.); осенью 1073 г. Свен даже предпринимает военные действия против восставших саксов, сорвавших польский поход германского короля (ibid., а. 1073, р. 163—164). Комментаторы, вероятно, правы, сомне- ваясь в справедливости мнения Ламперта Херсфельдского, во всем склон- ного усматривать антисаксонские козни Генриха IV, будто уже в 1071 г. на переговорах со Свеном речь шла о совместных действиях против саксов (Holder-Egger, 1894, р. 147, not. 4). Поэтому едва ли будет слишком смелым предположить, что, помимо дел, связанных с Гамбургской митрополией (вечной проблемой ранних датско-немецких отношений, так как датская 'церковь до начала XII в. находилась в каноническом подчинении Гамбургу), тогда обсуждался и внезапно возникший конфликт между Чехией (и, тем самым, Германией) и Польшей. Одновременность немецко-черниговских и немецко-датских переговоров на общую тему наводит на мысль, что ини- циатива, проявленная датским королем при заключении брака Гиды и Вла- димира Мономаха, могла быть связана именно с этими переговорами. В силу сказанного нам кажется, что женитьбу Всеволодовича на английской принцессе-изгнаннице, протеже датского короля, надо рассматривать как проявление скоординированной международной политики Святослава и Всеволода в 1069—1072 г., направленной на изоляцию польского князя Болеслава II, главного союзника Изяслава Ярославича.

В таком случае брак Владимира Мономаха должен был быть заключен в период между 1072 (немецко-датская встреча в Бардовике состоялась летом предыдущего года) и 1074 г. Датировать присоединение Всеволода к немецко-датско-черниговской коалиции против Польши более поздним вре- менем нет оснований, так как на рубеже 1074—1075 гг. «польский вопрос» потерял актуальность для младших Ярославичей. Именно к этому времени их отношения с Болеславом II были урегулированы, следствием чего стала скандальная высылка Изяслава из Польши («ляхове» показали «ему путь от себе»: ПСРЛ, 1, стб. 183; 2, стб. 173) в конце 1074 г., судя по тому, что к Генриху IV Изяслав прибыл, согласно Ламперту, в январе 1075 г.

Все сказанное помогает лучше понять те ответные шаги, которые пред- принял Изяслав Ярославич. В Майнц к германскому королю он прибыл в сопровождении маркграфа Саксонской восточной (Нижнелужицкой) марки Деди, при дворе которого обретался и впоследствии. Возникает вопрос: слу- чайно ли это покровительство, оказанное одним из саксонских маркграфов киевскому князю-изгнаннику? Можно было бы, конечно, предположить, что Изяслав предпочел путь через марку Деди, так как соседняя Майсенская марка находилась в это время в руках Экберта II, двоюродного брата Оды, жены Святослава Ярославича. Но дело, как выясняется, не только в этом.

В «Саксонском анналисте» находим любопытное сообщение, что одна из падчериц Деди, дочерей от первого брака его жены Аделы с Оттоном Орламюндским, майсенским маркграфом до 1067 г., оказывается, вышла за- муж за «короля Руси». У Аделы и Оттона было «трое дочерей — Ода, Ку- нигунда и Адельхайда. Оду взял в жены маркграф Экберт Младший Браун- швайгский (Экберт II. — А Я), она умерла бездетной. Кунигунда вышла за короля Руси и родила дочь, на которой женился некто из тюрингенской зна- ти по имени Гюнтер и родил от нее графа Сиццо (сокращенная форма от имени «Зигфрид» или подобного. — А. Я). После его (мужа. — А. Н.) смерти она вернулась на родину и вышла замуж за Куно, графа Байхлинген- ского, сына герцога Оттона Нортхаймского (в 1060-е гг. Оттон был некото- рое время герцогом баварским. — А. Я), и родила ему четырех дочерей. После его смерти ее третьим мужем стал Викперт Старший (Викперт Гройчский, маркграф Лужицкий и Майсенский в 1123—1124 гг. — А. Я), Адельхайда же вышла за Адальберта, графа Балленштедтского» и т. д. (Ann. Saxo, а. 1062, р. 693: «... que peperit ei tres filias, Odam, Cunigundam,

Adelheidam. Odam accepit Ecbertus marchio iunior de Bruneswic, et hec sine liberis obiit. Cunigunda nupsit regi Ruscorum, genuitque filiam, quam nobilis qui- dam de Thuringia Gunterus nomine accepit, genuitque ex ilia Sizzonem comitem. Post cuius mortem reversa in patriam, coniuncta est Cononi comiti de Bichlingge, filio ducis Ottonis de Northeim, genuitque illi quatuor filias. Quo item defuncto, Wipertus senior tercius earn desponsavit. Adelheidis vero coniuncta fuit Adalberto comiti de Ballenstide ...»; эта же генеалогическая информация, с некоторыми несущественными для нас дополнительными подробностями, воспроизведе- на у «Саксонского анналиста» и в другом месте: ibid., а. 1103, р. 737—738).

Гизела

Людольф

Генрих III Генрих IV °о Берта

[гр. орламюндские и ваймарские]

Ида

из Эльсдорфа

Ирмингарда 00 Экберт I

мгр. Майсен.

м. (t 1068)

[Веттины] Оттон

мгр.

Майсен, м. 1

2 00 Аде л а 00 Деди

мгр. Сакс, вост. м. (t 1075)

(t 1067) Кунигунда 00 Ярополк Изяславич

Ода оо Экберт II Святослав ©о Ода

мгр. Майсен, м. Ярославич (t 1090) 2

00 Куно

гр. байхлинген.

3

00 Викперт II мгр. Лужицкой и Майсен, м.

(1123—1124) Ярослав

Ярослав

кн. берестейский

(t ПОЗ)

N ©о Гюнтер

гр. кефернбургский Табл. 3

Генеалогические связи Кунигунды Орламюндской (ср. табл. 1) В вопросе о личности «короля Руси», мужа Кунигунды, долгое время царила неопределенность. Так, Н. М. Карамзин считал им младшего из сы- новей Ярослава Мудрого — Игоря (Карамзин, 2, стб. 20 и примеч. 48); это устаревшее мнение было не так давно повторено X. Рюссом (Rtiss, 1981, S. 318). Вслед за И. JI. Гебхарди и Г. Вайтцем, последним издателем «Сак- сонского анналиста», в Кунигунде видели также жену другого Ярослави- ча — Изяслава (Gebhardi, 1767, S. 132—140; Ann. Saxo, p. 693, not. 64; Meyer von Knonau, 5, S. 185, Anm. 21), что невозможно, поскольку Гертруда, польская супруга Изяслава, была жива еще в 1085 г. (ПСРЛ, 1, стб. 205; 2, стб. 197). В конце концов историки нашли правильное решение, отождест- вив мужа Кунигунды Орламюндской с Ярополком, сыном Изяслава Яросла- вича (Ediger, 1911, S. 49—55; Braun, 1925, S. 686—689; Баумгартен, 1909, с. 32-40; Baumgarten, 1927, p. 10, tabl. II, N 1; Bloch, 1931, S. 196—201; Па- шуто, 1968, с. 124; и мн. др.). Пожалуй, наиболее красноречивым аргумен- том в пользу такой идентификации является тот факт, что замок Байхлин- ген в Тюрингии входил во владения Оттона Орламюндского, т. е. упомяну- тый «Саксонским анналистом» граф Куно Байхлингенский мог получить свое прозвище только в результате женитьбы на Кунигунде (на это обстоя- тельство обратил внимание уже И. Л. Гебхарди: Gebhardi, 1767, S. 132); между тем, под именем графа байхлингенского он начинает упоминаться только с 1088 г. (Ann. Saxo, а. 1088, р. 725), что идеально согласуется с ле- тописной датой гибели Ярополка Изяславича— ноябрь 1086 г. (ПСРЛ, 1, стб. 206): после гибели первого супруга Кунигунда с дочерью (сыновья Ярослав и Вячеслав, вероятно, остались на Руси) вернулась на родину, где примерно через год вступила во второй брак.

Постараемся установить время женитьбы Ярополка на Кунигунде. В свое время Т. Эдигер из общих соображений предпочитал 1075 г. (Ediger, 1911, S. 51, 53). В более ранней работе мы также исходили из внешне ес- тественного предположения, что на падчерице маркграфа Деди Изяславич женился во время пребывания семейства Изяслава в Тюрингии под опекой Деди в 1075 г. (Назаренко, 19946, с. 188). При этом, однако, нами было упу- щено из виду одно древнерусское свидетельство, которое заставляет отнес- ти немецкий брак Ярополка Изяславича к несколько более раннему вре- мени. В «Киевской летописи» под 6666 г. сообщается о смерти дочери Яро- полка, вдовы минского князя Глеба Всеславича: «... преставися блаженая княгини Глебовая Всеславича, дочи Ярополча Изяславича, седевши по кня- зи своем вдовою лет 40, а всих лет и от рожества 80 и 4 лета, и положена бысть в Печерьском манастыри с князем в гробе у святаго Федосья у го- ловах, бысть же преставление ея месяца генваря в 3 день, а в час 2 нощи ...» (ПСРЛ, 2, стб. 492). Поскольку датировка статьи 6666 г. является ультра- мартовской (Бережков, 1963, с. 168—170), то кончина княгини произошла 3

января 1158 г. Следовательно, рождение этой дочери Ярополка надо отне- сти либо к периоду между 2 января 1073 и 3 января 1074 г. (если к моменту смерти ей уже исполнилось полных 84 года), либо годом позже, между 2

января 1074 и 3 января 1075 г. (если она умерла на 84-м году жизни). Обычный для Руси счет предполагает вторую из названных возможно- стей— во всяком случае именно так сочтены годы вдовства «Глебовой». Действительно, Глеб Всеславич умер в киевском плену в сентябре 1119 (ПСРЛ, 2, стб. 285) или 1118 г. (там же, 1, стб. 292). Вопреки Н. Г. Береж- кову (1963, с. 46—47, 127), последняя дата более предпочтительна, потому что, исходя из 1119 г., ни при каком способе счета к январю 1158 г. не удается насчитать 40 лет (Н. Г. Бережков данных статьи 6666 г. в своих рас- суждениях не учитывает; об общей политической ситуации на Руси в 1118 г., которая также делает эту датировку более вероятной, см.: Назаренко, 2000а). Из сказанного заключаем, что княгиня скончалась не после исте- чения полных 40 лет вдовства, а именно на 40-м его году. Коль скоро, таким образом, в течение 1074 г. у Ярополка Изяславича родилась дочь (к сходно- му заключению пришел в свое время Н. А. Баумгартен: 1909; Baumgarten, 1927,

р. 10, tabl. II, N 5), то его бракосочетание с Кунигундой не могло иметь места позднее начала 1074 г. В чем причина именно такого выбора невесты для русского княжича?

На него повлияло, разумеется, положение отчима Кунигунды, марк- графа Деди, которое в 1068—1073 гг. определялось резким противостоя- нием с юным Генрихом IV. После смерти в 1067 г. маркграфа Оттона Ор- ламюндского, не оставившего после себя сыновей, Майсенская марка была передана Генрихом своему родичу Экберту I Старшему. Последний умер, однако, уже в следующем году, а унаследовавший марку его сын Экберт II, являвшийся, напомним, кровным родственником не только короля, но и его жены, был еще малолетним («tenerrimae aetatis infantulus»: Lamp., a. 1068, p. 105; он родился от второго брака отца не ранее примерно 1060 г.). Это позволило маркграфу Деди выступить с притязаниями на объединение Май- сенской марки с уже находившейся в его руках Саксонской восточной (Нижнелужицкой) маркой; несомненно, именно с целью обеспечить юриди- ческие основания для подобных притязаний Деди и женился в 1069 г. на вдове Оттона Орламюндского Аделе, причем последней Ламперт приписы- вает даже ключевую роль в честолюбивых планах ее нового супруга. Воз- можно, так оно и было, поскольку во вспыхнувшем немедленно в том же 1069

г. вооруженном конфликте между королем и маркграфом сын послед- него от его первого брака, также Деди, выступил на стороне Генриха IV, а в последовавшем при таинственных обстоятельствах убийстве Деди-младшего молва обвиняла мачеху (ibid., а. 1069, р. 107—108). Столкновение Деди с Генрихом закончилось поражением и пленением амбициозного маркграфа; правда, он был быстро освобожден, сохранив в целом свои владения. Но его отношения с королем оставались напряженными: родившегося вскоре пер- венца от брака с Аделой, Генриха, Деди был вынужден отдать в заложники (ibid., а. 1075, р. 232). Таким образом, если новые родственники Святослава Ярославича по браку с Одой — Экберт II и Удон II, возглавлявшие Май- сенскую и Саксонскую северную марки, могли при случае быть исполь-

зованы для нейтрализации польского князя Болеслава II, то лужицкий марк- граф Деди как нельзя лучше подходил для роли политического противовеса этим новым восточносаксонским союзникам черниговского князя. Совер- шенно очевидно, что женитьба сына на падчерице Деди имела для Изяслава Ярославича смысл только как акция, направленная на подрыв позиций бра- та. Учитывая полученную выше датировку брака Святослава и Оды 1070 — началом 1071 г., заключаем, что брак Ярополка состоялся после этого срока, но до начала 1074 г.

Эту широкую датировку можно попытаться уточнить. Разразившееся летом 1073 г. саксонское восстание резко изменило политическую ситуа- цию: в ходе восстания не только Деди, но и Удон II, и Экберт Младший, вместе с большинством саксонской знати, оказались в стане противников Генриха IV (ibid., а. 1073, р. 150); в это время брак Ярополка и Кунигунды не имел бы никакого смысла. Следовательно, он был заключен скорее всего еще до вторичного бегства Изяслава в Польшу, т. е. до марта 1073 г., еще в пору его киевского княжения. К такому же заключению приходим и другим путем. Подробное рассмотрение генеалогической проблематики, связанной с происхождением Святополка Изяславича, заставляет предполагать, что первым браком он был женат на дочери чешского князя Спытигнева I (1055—1061), в свою очередь женатого, как известно, на сестре маркграфа Деди Иде (см. главу XII, особенно генеалогическую табл. 14). Тот факт, что в супруги обоим Изяславичам были избраны представительницы семейства Деди, не только свидетельствует о значении, которое киевский князь при- давал союзу с маркграфом Саксонской восточной марки, но и высвечивает еще один аспект этого союза— чешский. Дело в том, что Святобор- Фридрих, сын Спытигнева и Иды и, таким образом, шурин Святополка Изя- славича, после смерти отца жил в изгнании — вероятнее всего, в Польше или у своего дяди маркграфа Деди. В польско-чешской войне того времени (напомним, что несостоявшийся поход Генриха IV на Польшу в 1073 г. имел предлогом нападение Болеслава II на Чехию [ibid., а. 1073, р. 147], которому предшествовали другие столкновения и неудачная попытка примирения в сентябре 1071 г.: ibid., а. 1071, р. 131—132) Святобор как потенциальный претендент на чешский стол был сильным козырем в руках польского князя. В попытках Болеслава II заменить на пражском столе Братислава II сыном его старшего брата Спытигнева I союз с Изяславом, киевским кня- зем, мог иметь смысл, но союз с Изяславом-изгнанником — никакого.

Таким образом, брак и Ярополка, и Святополка Изяславичей прихо- дится датировать 1071—1072 гг.

В результате выясняется, что все непродолжительное второе княже- ние Изяслава Ярославича в Киеве в 1069—1073 гг. было наполнено напря- женной политической борьбой между киевским князем и его братьями, сидевшими в Чернигове и Переяславле, — борьбой, которая имела ярко вы- раженный международный аспект. На антипольский союз Святослава и Всеволода с Германией и Данией Изяслав, опиравшийся на Польшу, отве-

тил политическим «контрударом» в Восточной Саксонии и сближением с Полоцком. Относительная хронология отдельных этапов этого противобор- ства не всегда ясна. Бесспорно лишь, что у его начала стоит немецкий брак Святослава, женитьба же Ярополка на падчерице маркграфа Деди и, веро- ятно, одновременная с ней — Святополка на племяннице того же Деди мог- ли как предшествовать союзу Всеволодовича и Гиды, так и следовать за ним. Договорившись с Генрихом IV о его выступлении против Польши в 1073 г., Святослав и Всеволод в марте этого года изгоняют Изяслава из Киева. Последний, как и ожидалось, ищет поддержки у Болеслава II.

Здесь настает пора вернуться к приведенному выше сообщению Лам- перта Херсфельдского о прибытии Изяслава Ярославича в Германию. По- кинуть Польшу Изяслава заставил крутой поворот в политическом курсе Болеслава II: от поддержки, пусть и вялой, своего изгнанного родственни- ка — к тесному военному союзу с новым киевским князем Святославом. Этот поворот был вызван, надо полагать, переменами в политике самого Святослава, произошедшими в течение 1074 г.: неверному антипольскому союзу с Германией он предпочел мир с Польшей. Такая перемена понят- на— восстание саксов летом 1073 г. отвлекло на себя все силы герман- ского короля и нарушило планы совместных действий против Изяслава и его польского покровителя. Политическая переориентация Киева стала ясна Генриху IV, очевидно, уже со слов Изяслава в январе 1075 г. Резуль- таты посольства Бурхарда здесь вряд ли что-либо могли изменить. Вот как возвращение Бурхарда описано у того же Ламперта: «Распустив вой- ско, король не медля прибыл в Вормс (в июле 1075 г. — А Я). Немного спустя вернулся Бурхард, настоятель трирской церкви, посланный с ко- ролевским посольством к королю Руси, привезя королю (Генриху IV.— А Я.) столько золота, серебра и драгоценных тканей, что и не припом- нить, чтобы такое множество когда-либо прежде разом привозилось в Германское королевство. Такой ценой король Руси хотел купить одно — чтобы король (Генрих.— А Я.) не оказывал против него помощи его брату, изгнанному им из королевства. Право же, он вполне мог бы полу- чить это и даром, ибо тот, занятый внутренними домашними войнами, не имел никакой возможности вести войны внешние с народами столь дале- кими. Дар, дорогой сам по себе, оказался тем более ценен, что был сделан в нужный момент. Ибо огромные расходы на последнюю войну (против саксов. — А Я.) опустошили королевскую казну, тогда как войско выра- жало сильное недовольство, настойчиво требуя платы за только что за- вершившийся поход» (Lamp., а. 1075, р. 300)47. Общая интонация этого со- общения Ламперта отмечена, как легко заметить, неприкрытой иронией по отношению к Генриху IV — его неумеренным и неисполнимым угро- зам в адрес Святослава, пустой казне в результате неразумной войны. Примерно в том же ключе выдержано и более краткое известие фран- цузского хрониста начала XII в. Сигеберта из Жамблу: «Так как двое бра- тьев, королей Руси, вступили в борьбу за королевство, один из них, ли- шенный участия в королевской власти, настойчиво просил императора Генриха (анахронизм: Генрих IV тогда еще не был императором. — А Я) помочь ему снова стать королем, [обещая] подчиниться ему сам и подчи- нить свое королевство. Но все было напрасно, ведь тяжелейшая смута в Римской империи заставляла его (Генриха. — А Я.) больше заботиться о своем, чем добывать чужое. Ибо саксы, возмущенные многими великими несправедливостями и беззакониями со стороны императора, восстали про- тив него» (Sigeb. Gembl., а. 1073, р. 362: «Duobus fratribus Russorum regibus de regno contendentibus, alter eorum a consortio regni pulsus, interpellat Hein- ricum imperatorem, se et regnum Russorum ei submittens, si eius auxilio regno restitueretur. Sed id frustra fuit; quia gravissima in imperio Romano orta dissensio monebat magis sua tueri, quam aliena adquirere. Saxones enim multis et magis iniuriis et iniustitiis ab imperatore affecti, contra eum rebellant»).

По забавному совпадению, и древнерусский летописец, сочувствую- щий Изяславу, не жалеет мрачноватого сарказма, описывая похвальбу Свя- тослава перед немецкими послами в 1075 г.: «В се же лето придоша ели из немець к Святославу, Святослав же величаяся показа им богатьство свое; они же, видевше бещисленое множьство— злато и сребро и паволокы (буквальное совпадение с «aurum et argentum et vestes pretiosae», привезен- ными от Святослава Бурхардом, по Ламперту. —А Я), и реша: Се ни в чтоже есть, се бо лежить мертво, сего суть кметье луче, мужи бо ся до- ищуть и болше сего (намек на возможное военное вмешательство, которым грозит Генрих Святославу и у Ламперта? — А Я). Сице ся похвали Иезе- кии цесарь июдеиск к послом цесаря асурийска, его же вся взята быша в Вавилон (4 Царств 20,12—19. — А Я.); тако и по сего смерти все именье расыпася разно (имеется в виду крах княжеского дома Святославичей после смерти самого Святослава в декабре 1076 г. — А Я.)» (ПСРЛ, 1, стб. 198— 199; 2, стб. 189—190).

Сокровища, доставленные из Руси Бурхардом, пришлись, конечно, кстати, но они едва ли могли обеспечить лояльность Генриха по отношению к киевскому свояку — виной тому был сам Святослав, сближение которого с польским князем Болеславом II дошло до открытого вооруженного вы-

sum se non preberet auxilium. Quod certe gratis etiam impetrare potuisset, quia intestinis ac domesticis bellis occupatus ad externa tamque remotis gentibus inferenda bella nullo modo vacabat. Per se magno muneri magnum addidit precium temporis oportunitas. Nam ingentibus recentis belli expensis erarium regis exhaustum fuerat, et miles vehementer instabat nuper exactae miliciae premium efflagitans ...» ступления на стороне последнего. В «Повести временных лет» оно датиро- вано 1076 г.: «Ходи Володимер, сын Всеволожь, и Олег, сын Святославль, ляхом в помочь на чехы», — и непосредственно предшествует сообщению о смерти Святослава Ярославича 27 декабря 1076 г. (ПСРЛ, 1, стб. 199; 2, стб. 190). Несомненно, этот же эпизод имеется в виду и в «Поучении Вла- димира Мономаха»: «... та посла мя Святослав в ляхы, ходив за Глоговы до Чешьскаго леса, ходив в земли их 4 месяци, и в то же лето и детя ся роди старейшее новгородьское (Мстислав Владимирович, впоследствии длитель- ное время князь новгородский. — А Я), та оттуда Турову, а на весну та Пе- реяславлю, таже Турову, и Святослав умре» (ПСРЛ, 1, стб. 247). Следова- тельно, датировка «Повести временных лет» не совсем точна, и военные действия на чешско-польском пограничье в Силезии с участием русских войск развернулись осенью — зимой 1075—1076 гг. (Кучкин, 1971, с. 33). Напрашивается соблазнительное предположение, что поход против саксов в Тк>рингию, предпринятый Генрихом IV в сентябре 1075 г. совместно с чеш- ским князем Вратиславом II и во главе чешского войска, был внезапно прерван, завершившись спешным отступлением в Чехию (Lamp., а. 1075, р. 231—232), именно в связи с известием об угрозе чешским тылам со сто- роны русско-польского войска (Головко, 1988, с. 54). Все это слишком по- хоже на действия в союзе с саксами. Очевидно, развития осенняя кампания 1075 г. по какой-то причине не получила: до операций в глубине чешской территории дело не дошло (Владимир Всеволодович и Олег Святославич ходили только «до Чешьскаго леса», т. е., надо понимать, до разделявших и по сю пору разделяющих Чехию и Польшу Судетских гор: Барсов, 1885, с. 218; Флоровский, 1935, с. 54), и уже на Рождество 1075 г. Братислава II мы снова видим при дворе германского короля в Госларе (Lamp., а. 1076, р. 250), что, разумеется, вряд ли было бы возможно, если бы в Чехии шла война.

В этой связи обращают на себя внимание любопытные подробности чешского похода Владимира и Олега, известные В. Н. Татищеву. Вот как выглядит рассказ об этом в первой редакции «Истории российской»: «Отъи- де Володимер, сын Всеволож, и Олег, сын Святославль, к ляхом в помощь на чехи. А князь чешский Вратислав, слыша, иже руские вой совокупишася ляхом, ела воеводу Лопату к ляхом и вдаде има 1000 гривен. Владислав же (так! — А Я) умирися с чехи и рече Владимиру и Ольгу: “Не хощу на чехи воевати, а иду на порусы (пруссы. — А Я), вамо же ач любо, идите с нама”. Князи же слышавше, иж ляхи взяша сребро, а има проторь учинили. И реша князи русти: “Ож вамо мир со чехи, ач мы не мирны, и ож не хощете вы ити, мы йдемо и поищем простори (надо: протори. — А Я.) своея; а вы идите на порусы, нама бо нету с нима (очевидно, пропущено слово «рати» или подобное. — А Я)”. И поидоша до града Глаца, и взяша. Вратислав же паки приела брата своего, епископа, и мнози предние мужи ко Владимиру и Ольгу и вдаша 1000 гривен и многи дары. А Владимир и Олег, вземше сребро, разделиша воем и сами возвратишася поздорову» (Татищев, 4, с. 157). Во второй редакции «Истории» рассказ не претерпел никаких изме- нений за исключением последовательного поновлення языка и некоторых несущественных амплификаций («... пошли к городу Глацу и, пришед, оной взяли, около онаго села опустошили» и т. п.) (там же, 2, с. 91). Как отнес- тись к подробностям, сообщаемым В. Н. Татищевым? Их источник неизвес- тен, но он довольно архаичен, о чем свидетельствуют черты языка («оже», «аче», употребление двойственного числа, хотя и не распространяющееся на глагольные формы, и др.). Для нас прежде всего интересно, что тати- щевский экскурс может служить, во-первых, ответом на вопрос, почему война угасла, по-настоящему не начавшись, а во-вторых, своего рода ком- ментарием к словам «Поучения Владимира Мономаха» о «Чешском лесе». Дело в том, что «град Глац» — это современный польский город Клодзко на р. Нысе, левом притоке Верхней Одры, расположенный в одном из про- ходов через Судеты из Силезии в северо-восточную Чехию; в сред- невековье этот город принадлежал Чешскому государству, и его неодно- кратно упоминает, например, Козьма Пражский в качестве крепости на гра- нице с Польшей (Cosm. I, 37; III, 5, 40, р. 50, 166, 213; см. также: Флоровс- кий, 1935, с. 55). Таким образом, согласно В. Н. Татищеву, военные дейст- вия и в самом деле ограничились взятием крепости в «Чешском лесе». По- добное совпадение между «Поучением» и текстом В. Н. Татищева показа- тельно, потому что последний не был знаком с Лаврентьевским списком, в составе которого только и сохранилось «Поучение»; тем самым, это совпа- дение можно расценивать как аргумент в пользу достоверности источника, использованного автором «Истории российской». Верификации поддаются и другие сведения процитированного экскурса, даже те, которые внешне выглядят как явные ошибки.

Так, у Братислава II действительно был брат-епископ — пражский епископ Яромир-Гебхард (1068—1089); впрочем, это факт известный, све- дения о котором В. Н. Татищев мог почерпнуть из разных пособий. Но вот почему он (причем в обеих редакциях!) именует польского князя Влади- славом? Ведь в 1076 г., под которым рассказ о чешском походе Владимира и Олега помещен и в «Истории российской», в Польше правил еще Боле- слав II, брат которого Владислав-Герман сменил его на престоле только тремя годами позднее, и историк об этом, естественно, знал (в примечании к анализируемому повествованию, разбирая источники о польско-чешской войне, он правильно говорит о Болеславе как польском князе: Татищев, 2, с. 248, примеч. 285; 4, с. 425, примеч. 210). Обратим внимание еще на одну деталь: в обращении Владислава к русским князьям («Не хощу на чехи вое- вати» и т. д.), сказуемое употреблено в единственном числе («хощу», «иду»), а местоимения стоят в двойственном: «вамо же ач любо», «идите с нама». Если в первом случае это понятно (русских князей действительно двое), то «с нама» в устах Владислава заставляет предполагать еще одно действую- щее лицо с польской стороны, также князя. Кого же? Мешко, сын Боле- слава II, родился только в 1069 г. и потому не подходит по возрасту; его старший брат Збигнев, внебрачный сын Болеслава, предназначался для духовной карьеры и с отрочества «обучался ... наукам» (Gall. II, 4, р. 68). Остается думать, что имелся в виду именно Болеслав И, поскольку других князей в Польше в то время попросту не было. Вполне возможно, Болеслав был в самом деле занят военными действиями на севере страны (против пруссов ли, или против «прус и поморян», как уточняет В. Н. Татищев во второй редакции своего труда; ср. недатированное известие Анонима Галла о какой-то войне Болеслава II с поморянами, помещенное сразу вслед за рассказом о войне с чехами: ibid. I, 25, р. 50) и потому поручил операции на юге в союзе с русскими войсками младшему брату Владиславу, который, заключив мир с Вратиславом II, намеревался успеть поучаствовать в походе «на прус и поморян». Мир был заключен, разумеется, не от имени Вла- дислава, а от имени его старшего брата-правителя — вот почему в своем ответе на предложение Владислава Владимир и Олег также употребляют dualis: «Ож вамо (курсив наш. — А Я.) мир с чехи, а мы не мирны ...». Ду- мается, эти наблюдения могут служить известным основанием для предпо- ложения, что В. Н. Татищевым в данном случае был использован достаточ- но аутентичный источник.

К информации, почерпнутой из того же источника, естественно было бы отнести и другое сообщение татищевской «Истории», непосредственно предшествующее рассказу о походе Владимира и Олега и датированное 1075 г.: «Тогда же Изяслав вдаде дщерь свою Параскеву в замужество князю моравску». Историк затруднялся в интерпретации этого уникального известия: зная о заключенном примерно в то же время браке маркграфа Саксонской северной марки Генриха (В. Н. Татищев именует его Удоном, повторяя ошибку Фрутольфа и некоторых других средневековых авторов, использовавших сочинение Фрутольфа: см. подробнее ниже) с дочерью рус- ского князя, он отождествил последнего с Изяславом, посчитав, что «писец, не разумея, вместо марграф моравский князь имяновал» (Татищев, 2, с. 248, примеч. 284; 4, с. 425, примеч. 209). Однако, как мы еще увидим, женитьба маркграфа Генриха состоялась существенно позднее, и его супругой была не Изяславна, а Всеволодовна. Таким образом, объяснение, предложенное

В. Н. Татищевым, к которому присоединился и А. В. Флоровский (1935, с. 59), следует признать неверным, хотя оно говорит о том, что источник данного известия был древнерусским, а не западным, так как только древ- нерусский автор мог «не разуметь» титула «маркграф». Вместе с тем видеть в упоминании «князя моравска» недоразумение нет необходимости; более того, оно выглядит вполне правдоподобным.

После того как Болеслав II пошел не только на мир, но и на тесное военно-политическое сотрудничество со Святославом, вся прежняя система международных союзов Ярославичей, созидавшаяся в начале 70-х гг., и без того поставленная под сомнение войной Генриха IV с саксами, в сущности, рухнула. Вынужденно оказавшись в Германии, Изяслав Ярославич, видимо, понимал, что на реальную помощь со стороны германского короля рассчи- тывать не приходится, что ее мог предоставить только польский князь. Но как заставить его изменить свою позицию? Военное давление на Польшу в тех условиях способны были оказать лишь Венгрия и Чехия, политиче- ское — Рим. И действительно, в начале 1075 г. Изяслав пытался прибегнуть к авторитету римского папы, о чем еще речь впереди. Переговоры с Венг- рией, где с 1074 г. престол занимал Геза I (1074—1077), двоюродный брат Болеслава (мать Гезы была родной сестрой Казимира I, отца Болеслава), не выглядели перспективными, ведь польский князь был главным союзником венгерского короля, который, к тому же, именно в это время, в 1074— 1075

гг., вел напряженную борьбу с изгнанным им королем Шаламоном, пользовавшимся поддержкой Генриха IV (Шаламон был женат на сестре последнего Юдите). А вот идея союза с чешским князем Вратиславом, уже несколько лет находившимся в состоянии войны с Польшей, была вполне логичной. Двое младших братьев Братислава— Конрад I Брненский и Оттон I Оломоуцкий — как раз и являлись «князьями моравскими». Однако их жены известны: у Конрада, согласно Козьме Пражскому (Cosm. II, 45, р. 151), ею была некая Wirpirk, судя по имени (очевидно, < нем.-лат. Walpur- gis или т. п.), немка, происхождение которой спорно, у Оттона — Евфимия (ibid. 111,9, р. 170), сестра Гезы I (под 1072 г. Оттон назван «зятем» — sororius— Гезы и Ласло: Chron. Hung. s. XIV, cap. 117, p. 385). Таким образом, кандидатуры самих Конрада и Оттона в качестве возможных сватов Изяслава Ярославича отпадают, но на середину 70-х гг. приходилось как раз начало брачного возраста сыновей Конрада — Олдржиха и Лютоль- да. В самом деле, первый брак Братислава II состоялся чуть прежде 1055 г. (Cosm. II, 15—16, р. 106), тогда как женитьбу его самого младшего брата, Оттона, следует датировать не позднее 1063 г.; следовательно, Конрад должен был вступить в брак примерно во второй половине 1050-х гг. В таком случае позволительно допустить, что источник В. Н. Татищева сооб- щает о матримониальном союзе между одним из сыновей брненского и зноемского князя Конрада I с дочерью Изяслава Ярославича.

Ни в коем случае не настаивая на подобной интерпретации, все же за- метим, что она удачно вписывает дополнительные сведения «Истории рос- сийской» в политические обстоятельства того времени и, кроме того, объясняет ту совершенно беспрецедентную активность, которую проявил киевский князь Святослав Ярославич в войне своего нового союзника Бо- леслава II против Чехии.

Если о попытках Изяслава после его разрыва с польским князем завя- зать политические связи с Чехией Братислава II мы располагаем только поздними и потому ненадежными сведениями в пересказе В. Н. Татищева, то о сношениях киевского князя-беглеца с папой Григорием VII (1073— 1085), с которым Болеслав II как раз тогда вел переговоры о предоставле- нии ему королевского титула (одно из следствий польско-немецкого разры- ва), сохранились совершенно бесспорные свидетельства. Очевидно, уже из Германии, но не дожидаясь (что характерно) возвращения посольства

Бурхарда, Изяслав отправил в Рим к папе своего сына Ярополка, которого застаем здесь весной 1075 г. До нас дошли послания Григория VII Изяславу и Болеславу II, ставшие результатом миссии Ярополка Изяславича и дати- рованные 17 и 20 апреля соответственно; это значит, что сами переговоры происходили, вероятно, в марте — апреле, после окончания великопостного синода 24—28 февраля. Их содержание видно из послания папы к Изяславу: «Григорий епископ, раб рабов Божиих, Димитрию, королю Руси, и коро- леве, его супруге, желает здравствовать и шлет апостольское благо- словение. Сын ваш, посетив гробницы апостолов (свв. Петра и Павла в Риме; обычный оборот папской канцелярии для обозначения визита к папе. — А. Я), явился к нам со смиренными мольбами, желая получить названное королевство из наших рук в качестве дара св. Петра и изъявив поименованному блаженному Петру, князю апостолов, надлежащую вер- ность. Он уверил нас, что вы, без сомнения, согласитесь и одобрите эту его просьбу и не отмените ее, если дарение апостолической властью [обес- печит] вам благосклонность и защиту. В конце концов мы пошли навстречу этим обетам и просьбам, которые кажутся нам справедливыми, учитывая как ваше согласие, так и благочестие просившего, и от имени блаженного Петра передали ему бразды правления вашим королевством, движимые тем намерением и милосердным желанием, дабы блаженный Петр охранил вас, ваше королевство и все ваше имение своим перед Богом заступничеством, сподобил вас мирно, всечестно и славно владеть названным королевством до конца вашей жизни и по окончании сего служения (т. е. земной жизни. —

А. Я.) испросил для вас вечную славу у Царя вышнего» (Regist. Greg., N II, 74, p. 236)48.

Итак, Ярополк просил поддержки папы и получил ее ценой признания Руси леном св. Петра; едва ли то было его собственное решение, хотя из послания явствует, что письменных полномочий у него не было, коль скоро ему пришлось уверять папу, что отец «без сомнения согласится и одобрит эту его просьбу и не отменит ее». Следовательно, Изяслав сохранял свободу маневра — возможность при необходимости в любой момент дезавуировать действия своего сына— правило, обычное для дипломатии всех времен.

Идея поручить Русь покровительству св. Петра возникла скорее всего под впечатлением аналогичных переговоров, которые вел в Риме сам Боле- слав И, и свидетельствует о знакомстве Изяслава Ярославича с программой Григория VII по организации национальных церквей под эгидой Рима (Hauck А., 3, S. 768; Jakobs, 1994, S. 27). Именно это обстоятельство могло быть мотивом для князя-изгнанника, а вовсе не конфликт между папой и германским королем (не получив-де помощи у последнего, Изяслав обра- тился к его противнику), как иногда считают (см., например: Головко, 1988, с. 55); не говорим уже о том, что вести речь о противоборстве Генриха IV и Григория VII можно только начиная с осени 1075 г. (Schieffer, 1981, S. 126—127, 163—164 etc.; Hilpert, 1987, S. 185—193; Hartmann, 1993, S. 23—24). В остальном послание выдержано в обтекаемых выражениях и из него трудно уразуметь, что же именно произошло весной 1075 г. в Риме между папой и Ярополком. Да это и понятно: для конкретных переговоров с Изяславом о том, «чего нет в письме» («que litteris non continentur»), Гри- горий VII направил к нему своих послов, «один из которых является вашим (Изяслава? Гертруды? — А. Н.) известным и верным другом» («... quorum unus vester notus est et fidus amicus»; значит, Изяслав или его супруга не впервые имели дело с Римом?). По той же причине неудивительно также, что в одновременном послании папы к польскому князю нет ни слова о помощи Изяславу в возвращении на Русь. Здесь среди общих моральных на- ставлений находим лишь упреки Болеславу, «согрешившему, отняв деньги у короля Руси» (Regist. Greg., N II, 73, p. 235: «in pecunia, quam regi Ruscorum abstulistis, violasse videmini»). В общем, ясно только, что со стороны Яро- полка Изяславича дело не ограничилось одними заверениями и обещаниями, а имела место какая-то формальная процедура коммендации святому пре- столу (думать так заставляют слова из послания Григория VII к Изяславу, что его сын «изъявил» св. Петру «надлежащую верность»), хотя подразу- мевать под этим перекрещивание князя в католичество считаем неверным (см. главу XII).

Несколько уклоняясь в сторону, отметим любопытную для психоло- гического портрета Изяслава Ярославича деталь — тема сокровищ, отня- тых у беглеца в Польше, присутствует и в «Повести временных лет»: в 1073 г. Изяслав «иде в ляхы со именьем многым, глаголя, яко сим налезу вой, еже все взяша ляхове у него ...» (ПСРЛ, 1, стб. 183; 2, стб. 173). Тут, конечно, что-то не так, и не могло быть все «именье» отнято у Изяслава в Польше, раз его подношения, как мы помним, произвели такое исклю- чительное впечатление в Германии. Печерский летописец воспроизводит дело упрощенно, хотя и не по своей вине: недаром прочувствованные сло- ва: «... не блудил ли бех по чюжим землям, именья лишен бых» (там же, 1,

стб. 200; 2, стб. 191), — он вложил в уста самому Изяславу (они обра- щены к брату Всеволоду перед роковой для киевского князя битвой на Нежатиной ниве в октябре 1078 г.). Изяслав Ярославич в конце жизни был частым гостем в Печерском монастыре, и едва ли подлежит сомнению, что сведения о его зарубежных мытарствах восходят к его собственным рассказам. Видно, князь заметно сгущал краски. Неслучайно тот же миф об отобранных сокровищах был изложен им и на другом конце Европы — папе Григорию VII.

Как отнесся Болеслав II к папским увещаниям, неизвестно. Открыто игнорировать их он, разумеется, не мог. Но его участие в возвращении Изяслава в Киев весной 1077 г. («Поиде Изяслав с ляхы, Всеволод же поиде противу ему»: там же, 1, стб. 199; 2, стб. 190) не объясняется ли просто пе- ременой политической ситуации — смертью киевского князя Святослава в декабре 1076 г.? (Ирония судьбы: князь пал жертвой не врагов, которых так опасался, а неудачной хирургии — «резания желве»). Всеволод добровольно уступил киевский стол старшему брату, который взошел на него в третий раз на последние полтора года своей жизни.

Вырисовывающаяся картина международной политики Ярославичей в 1070-е гг. в Европе будет неполной, если не обратить должного внимания еще на один ее фланг — венгерский. Как уже говорилось, в Венгрии в это время развернулась борьба между королем Шаламоном, племянником Яро- славичей (напомним, что он был сыном венгерского короля Андрея I и дочери Ярослава Мудрого), поддержанным Германией, и его двоюродными братьями — Гезой, Ласло (будущими королями Гезой I и Ласло I) и Лам- бертом, традиционно связанными с Польшей, так как их отец, венгерский король Бела I, долгое время находился в Польше в изгнании и матерью его сыновей была сестра польского князя Казимира I. Данные о русско-вен- герских отношениях этой поры крайне скудны. В сущности, известно только, что вслед за Ламбертом, искавшим в 1069 г. помощи у Болеслава II в Польше, в 1072—1073 гг. Ласло с той же целью побывал на Руси: «Ла- дислав же по совету своего брата из крепости Бихар (к северу от Варада, кафедрального центра на левобережье Тисы. — А Н.) отправился на Русь искать помощи своих друзей, для того чтобы защититься от козней короля» («Ladiszlaus autem consilio fratris sui de civitate Byhor ivit in Rusciam querere auxilium amicorum suorum, ut contra machinamenta regis sese premuniret»: Chron. Hung. s. XIV, cap. Ill, p. 377—378). Миссия Ласло успеха не имела: он «вернулся из Руси, не получив помощи» («... re versus erat de Ruscia sine subsidio»: ibid., cap. 115, p. 381), не позднее зимы 1071—1072 гг. — как при- нято считать, вследствие внутренних неурядиц на Руси (Пашуто, 1968, с. 52); не пришла помощь и от Болеслава II, поддержку оказал только уже известный нам оломоуцкий князь Оттон, женатый, напомним, на дочери Белы I. Вопрос о том, почему именно на Руси сыновья Белы надеялись по- лучить подмогу, к кому именно ездил за ней Ласло, кто были те «друзья», о которых говорится в процитированном фрагменте «Венгерской хроники», по недостатку источников не ставился. По нашему мнению, и здесь можно кое-что прояснить, если учесть имеющиеся теперь в нашем распоряжении сведения о внешнеполитическом противоборстве Киева, с одной стороны, и Чернигова и Переяславля — с другой, в начале 70-х гг.

Напомним, что, по гипотезе К. Лехнера, Ода, жена Святослава, буду- чи дочерью рано умершего Лютпольда Бабенберга, оказывается родной племянницей тогдашнего маркграфа Баварской восточной марки Эрнста. Чрезвычайно примечательно, что с фигурой Эрнста мог быть так или иначе связан и расчет Изяслава, когда он вступал в союз с маркграфом Деди: де- ло в том, что Эрнст был женат на дочери Деди от первого брака (Lech- пегК., 1963, S. 277, Anm. 137). Если принять во внимание, что Баварская восточная марка на немецко-венгерском пограничье играла ту же роль, что восточносаксонские марки на немецко-польских рубежах, то присутствие «венгерского вопроса» на переговорах Генриха IV как со Святославом ок. 1070 г., так и с Изяславом в 1075 г. (к этому времени Шаламон был уже изгнан Гезой I и вместе со своей матерью Ярославной находился в Гер- мании) станет достаточно вероятным. Во всяком случае, одно должно быть ясно: единой древнерусской политики ни по отношению к Польше, ни по от- ношению к Венгрии или Германии уже не было. Международные связи Кие- ва и черниговско-переяславской коалиции младших Ярославичей следует рассматривать раздельно. Поэтому логично думать, что Ласло в поисках помощи отправился к Изяславу, прочно связанному с Польшей, но натолк- нулся на сопротивление Святослава и Всеволода, склонных в силу своего союза с Генрихом IV поддержать Шаламона. Положение дел усугублялось тем, что пограничная с Венгрией Волынь находилась в то время, вероятно, в руках Всеволода Ярославича: нам представляется обоснованным мнение

В. А. Кучкина, что в конце 1068 г., в киевское княжение Всеслава Брячи- славича, на Волыни утвердился Владимир Всеволодович Мономах, так же как в Новгороде — Глеб Святославич (Кучкин, 1985, с. 29—33); коль скоро Глеб сохранил Новгород после возвращения в Киев Изяслава в 1069 г. (он удержался в Новгороде до своей гибели в 1078 г.: ПСРЛ, 1, стб. 199; 2, стб. 190; НПЛ, с. 18, 201), то, надо думать, и на волынском столе перемен не произошло.

И в венгерском вопросе 1074 г. должен был принести с собой ради- кальную переориентацию политики Святослава. Дело не только в кризисе его альянса с Генрихом IV, повлекшем за собой прямое военное сотруд- ничество с Болеславом Польским, но и в одновременном сближении Гезы I и младших Ярославичей с Византией. Геза, завладев венгерским троном, женился на гречанке (вероятно, ею была племянница будущего императора Никифора III Вотаниата [1078—1081], тогда зятя императора Михаила VII Дуки [1071—1078]: КегЫ, 1979, S. 1—57) и даже короновался присланной из Византии короной (Szekely, 1988, s. 29—30). В то же самое время — по

В. Г. Васильевскому (1909а, с. 3—55), в 1073—1074 гг. — Михаил VII всту- пил в переговоры со Святославом и Всеволодом Ярославичами, предлагая выдать дочь одного из них за своего порфирородного брата Константина; критика гипотезы В. Г. Васильевского А. П. Кажданом (Kazhdan, 1990, р. 418—419) основана на досадной ошибке: известный византинист спутал анализируемые В. Г. Васильевским послания Михаила VII из собрания

Пселла с хрисовулом этого императора, адресованным норманнскому гер- цогу Роберту Гвискару (1058—1085) (Назаренко, 1992, с. 205). Характерно, что даже при резко оживившейся с началом правления Михаила VII внеш- ней политике Византии после поражения в 1071 г. от сельджуков при Ман- цикерте о контактах ее с Германией ничего не слышно. Думается, это свя- зано в числе прочего с активной поддержкой Генрихом IV Шаламона, еще в 1072 г. воевавшего с Византией. Как оценить на этом фоне приведенное выше сообщение «Санкт-Галленского продолжения» «Хроники» Херманна из Райхенау о дарах, присланных Генриху IV «константинопольским импе- ратором» ок. 1072 г.? Почему их вручают не византийские послы, а какой- то «Конрад из Устры»? Полагаем, что в данном случае речь идет, скорее всего, об участнике одного из паломничеств на Восток — вроде того, ко- торое подробно описано в «Альтайхских анналах» под 1065 г. (Ann. Altah., а. 1065, р. 66—71).

* * *

После гибели в октябре 1078 г. Изяслава Ярославича и установления на Руси единовластия Всеволода, единственного оставшегося в живых сына Ярослава Мудрого, а также после перемен на польском престоле, с кото- рого Болеслав II в 1079 г. был согнан младшим братом Владиславом- Германом (1079—1102), следовало бы ожидать перестройки внешнеполити- ческих союзов Руси на западе. Первые сведения о ней относятся к началу 80-х гг. и связаны с именем дочери Всеволода Ярославича Евпраксии.

Драматическая история заключенного в 1089 г. брака Евпраксии и Генриха IV (к тому времени успевшего уже в 1084 г. стать императором и овдоветь) давно притягивала к себе внимание историков (Krug, 1848, S. 578—618; Ediger, 1911, S. 57—61; Шайтан, 1927, с. 16—19; Розанов, 1929, с. 617—646; Пашуто, 1968, с. 125—126; и др.). Она настолько колоритна, что совершенно заслонила собой другой известный факт: в Германию рус- ская княжна прибыла в качестве невесты вовсе не Генриха IV, а маркграфа Саксонской северной марки Генриха II Длинного и лишь через некоторое время после смерти своего первого супруга стала императрицей. В резуль- тате политическая подоплека первого замужества Всеволодовны до сих пор остается без должного рассмотрения. Между тем она того заслуживает, и возможности для этого есть.

Главным источником сведений о браке Евпраксии Всеволодовны и маркграфа Генриха служит «Саксонский анналист», где под 1082 г. чита- ем: «Саксонский маркграф Удон Старший умер в IV-e ноны мая (12 мая; далее следует генеалогический экскурс о происхождении жены Уд она Оды и ее последующем новом браке.— А. Н.) ... Итак, по смерти Удона Старшего ему наследовал его сын маркграф Генрих. У него была жена Евпраксия, дочь короля Руси, которая на нашем языке звалась Адельхай- дой; впоследствии на ней женился император Генрих» (Ann. Saxo, а. 1082, p. 720—721: «Udo senior Saxonicus marchio defunctus est IV. Non. Mai... Igitur defuncto Udone seniore, successit ei filius eius Heinricus marchio. Hie habuit uxorem Eupracciam, filiam regis Ruscie, que in nostra lingua vocabatur Adelheid, quam postea duxit Heinricus imperator»). Значительно более кра- ток Альберт, замечая в пространной генеалогии Штаденов, включенной им в свои «Штаденские анналы» под 1144 г. в связи с тем, что в этом году род в его мужской линии пресекся: «Генрих Динный умер, не оставив на- следника, имея жену из Руси» (Ann. Stad., а. 1144, р. 326: «Heinricus Lon- gus mortuus est sine herede, habens uxorem de Rucia»). В остальном мы имеем дело только с беглыми и сбивчивыми упоминаниями, сделанными в связи со вторым браком Всеволодовны: «Император отпраздновал в Кёльне свадьбу, взяв в жены вдову маркграфа У дона (хронист перепутал сына с отцом. — А Я), дочь короля Руси» (Frut., а. 1089, р. 104: «Imperator nuptias Colonie celebravit, quondam Utonis marchionis viduam, Ruscorum regis filiam, ducens uxorem»; это сообщение повторено в некоторых других источниках: Ann. Stad., а. 1089, 1093, р. 316; Ann. Saxo, а. 1089, р. 726, где, правда, ошибка Фрутольфа в именах исправлена); «Император Генрих взял [себе] вторую жену, по имени Агнесу (надо: Адельхайду. — А Я), добро- нравную госпожу. Она была вдовой маркграфа Генриха и дочерью короля Руси» (Sachs. Weltchron., cap. 189, S. 178: «De keiser Heinric nam en ander wif, diu was geheten Agnes, en salich vrowe. Si was marcgraven Heinrikes wi- dewe unde was dochter des koninges van Ruzen»). Красочное описание при- бытия русской княжны в Саксонию сохранилось в поздней «Хронике Розенфельденского монастыря» — памятнике, до сих пор, к сожалению, удовлетворительно не изданном; между тем он, как можно думать, черпал информацию о Штаденах из хорошо осведомленного источника середины XII в. (Hucke, 1956, S. 205—210): Евпраксия Всеволодовна «прибыла в эту страну с большой пышностью, с верблюдами, нагруженными драгоцен- ными одеждами и каменьями, а также с бесчисленным богатством» («Наес venit in istam regionem cum magna pompa, pretiosas vestes et gemmas came- lis portantibus, divitiasque infinitas»: Chron. Rosenfeld., p. 125).

Ни одно из приведенных свидетельств не содержит никаких указаний на дату замужества Евпраксии; год, под которым сообщение об этом поме- щено у «Саксонского анналиста», относится к смерти маркграфа У дона И, отца маркграфа Генриха. Едва ли, однако, подлежит сомнению, что брак со- стоялся после 1082 г., когда Генрих Длинный унаследовал Саксонскую се- верную марку по смерти своего отца, уже известного нам в качестве при- емного сына Иды из Эльсдорфа. К тому же выводу легко прийти, учитывая, что Евпраксия должна была происходить от второго брака Всеволода Яро- славича, т. е. быть приблизительной ровесницей Ростислава Всеволодовича, родившегося в 1070/1 г. (ПСРЛ, 1, стб. 174; 2, стб. 164).

Насколько нам известно, в науке не было высказано никаких сооб- ражений по поводу вероятного политического смысла матримониального союза киевского князя с саксонским маркграфом. Суждения на этот счет

сводились к тому, что в Саксонии были хорошо известны богатство и мо- гущество киевских князей (Bloch, 1931, S. 203) или что брак могла орга- низовать Ода, вдова Святослава Ярославича (Розанов, 1929, с. 623). От- рицать вероятное посредничество Оды, родной сестры Генриха Штадена, нет оснований, но это никоим образом не приближает нас к ответу на вопрос, чем же руководствовался в своем выборе киевский князь. Скла- дывается впечатление, что исследователи сами лишили себя возможности найти убедительное решение, слишком обобщенно оценивая политическую ситуацию и видя в маркграфе Генрихе, как правило, только члена ста- бильной саксонской оппозиции Генриху IV, которая в 1080-х гг. оказалась на стороне григорианской партии, в Германии возглавлявшейся антико- ролем Рудольфом (1081—1088). Действительно, остается совершенно не- понятным, зачем Всеволоду Ярославичу было «поддерживать дружбу с сильной Саксонией» (большое преувеличение) и выдавать дочь за «сына враждебного Генриху IV маркграфа северной Саксонии Удона» (Пашуто, 1968, с. 125), за «упорнейшего врага императора» (Шайтан, 1927, с. 16)? Союз пятнадцатилетней давности киевского князя Святослава Ярославича с саксонскими маркграфами У доном II и Экбертом II был организован при участии Генриха IV и направлен, как мы установили выше, против Польши Болеслава II. В случае же с Евпраксией Всеволодовной и сыном Удона такое естественное предположение в силу изложенных причин выглядит невозможным.

Однако представление о незыблемой монолитности фронта саксон- ских противников императора является, конечно, упрощением, которое в данном случае затемняет суть дела. После успешного коронационного по- хода в Италию в 1081—1084 гг. Генрих IV вернулся в Германию, и уже лето 1085

г. было ознаменовано его успехами в Саксонии, где местные паписты понесли тяжелое поражение: хильдесхаймский епископ Удон перешел на сторону императора, ряд других епископов вынужден был бежать в Данию. Оппозиция казалась разгромленной и только в следующем 1086 г. усилиями маркграфа Экберта II в нее удалось вдохнуть новую жизнь. Поэтому 1085 г., особенно его вторая половина, был как раз тем временем, когда бывшим оппозиционерам уместно было засвидетельствовать свою лояльность Генриху IV, а последнему, в свою очередь, закрепить успех политическими мерами.

В таком случае очередное сближение Киева с восточносаксонской знатью было бы логично связать с внешнеполитическим аспектом того обострения междукняжеских противоречий на Руси, которое случилось в 1085—1086 гг.

В самом деле, в статье 1085/6 мартовского года «Повесть временных лет» сообщает о конфликте между киевским князем Всеволодом Яросла- вичем и его племянником Ярополком Изяславичем, владевшим Волынью и Туровом (1078—1086): «Ярополк же хотяше ити на Всеволода, послушав злых советник. Се уведа Всеволод, посла противу ему сына своего Володи-

мера. Ярополк же, оставив матерь свою и дружину Лучьске, бежа в ляхы». Вероятно, Ярополк был недоволен тем, что в предыдущем году Всеволод уступил Дорогобуж Давыду Игоревичу, или тем, как Всеволод тогда же урегулировал его, Ярополка, отношения с беспокойными Ростиславичами, южными соседями Волыни. В результате после бегства Ярополка на Во- лыни был посажен Давыд. Осенью следующего 1086 г. «приде Ярополк из ляхов», заключил мир со Всеволодом и снова сел во Владимире Волынском (там же, 1, стб. 205—206; 2, стб. 196—197).

Почему Ярополк искал поддержки в Польше, понятно: хотя Боле- слава II, так много помогавшего его отцу, уже не было в живых, но но- вый польский князь Владислав-Герман, как и Болеслав, приходился Яро- полку двоюродным братом по матери последнего; в то время она была еще жива, пребывала при сыне на Волыни и в ходе конфликта со Всево- лодом оказалась, как мы видели, захвачена в Луцке Владимиром Всеволо- довичем Мономахом. Уже сам факт бегства Ярополка в Польшу мог бы стать для киевского князя достаточным мотивом, чтобы прибегнуть к обычному в таких случаях маневру— союзу с Германией. И хотя лето- писец умалчивает о том, оказал или нет Владислав помощь своему двою- родному брату, обстоятельства международной политики того времени го- ворят в пользу первого, указывая на поворот в позиции польского князя, внезапно изменившего той подчеркнутой лояльности, которая характери- зовала польско-немецкие отношения в первые годы его правления. Отме- тить это тем более важно, что антинемецкая «интермедия» в политике Владислава оказалась кратковременной и до сих пор не была замечена историками, поскольку незамеченным оставался и факт русско-немецко- го союза середины 1080-х гг. (см., например, обзорную статью: Labuda, 1980, s. 518—520).

Поначалу Владислав-Герман явно дистанцировался от антинемецкой политики своего предшественника и соперника Болеслава II, находясь в натянутых отношениях с традиционным союзником последнего венгерским королем Ласло I, у которого тот и укрылся вместе со своим сыном Мёшком в 1079 г. (Gall. 1,27—28, р. 52—54; Галл, с. 57—58). Характерно, что одним из первых внешнеполитических шагов Владислава-Германа стала его же- нитьба ок. 1080 г. на Юдите, дочери чешского князя Братислава И, самым теснейшим образом связанного с Генрихом IV (ibid. I, 30, р. 56; Галл, с. 60). Но в 1086 г. этот политический курс испытывает крутой поворот: Влади- слав внезапно возвращает Мешка Болеславича из венгерского изгнания. Историки гадают по поводу причин, казалось бы, столь неожиданного по- ступка и находят их обычно во внутрипольской ситуации — борьбе поли- тических группировок вокруг Владислава-Германа. На условность таких объяснений указывает уже их неопределенность: в «партии» сторонников Мешка Болеславича видят то сторонников «феодальной раздробленности», стремившихся «к разрушению абсолютной монархии» (термин примени- тельно к XI в. неудачный) (Щавелева, 1990, с. 69, коммент. 3; эта точка зре-

ния восходит к Т. Войцеховскому: Wojciechowski, 1970, s. 249—285), то «широкие слои мелких и средних феодалов, недовольных падением между- народного авторитета государства» (Головко, 1988, с. 58).

Возвращение Мёшка на родину, безусловно, имело внутриполитиче- ский аспект, будучи связано, в частности, с вопросом о престолонаследии: собственному сыну Владислава-Германа Болеславу (будущему Болеславу III Кривоустому), родившемуся после долгих лет ожидания, шел тогда всего первый год (если полагаться на дату рождения Болеслава, сообщаемую Козьмой Пражским — 25 декабря 1085 г.: Cosm. И, 26, р. 133); другой его сын (от наложницы) Збигнев находился на воспитании (фактически — в заключении) в Германии и вернулся на родину силой лишь в 90-е гг. (Gall. И, 4, р. 68—71); надеяться на дальнейшее потомство Владиславу не приходилось, так как мать Болеслава III умерла в родах, сам же Владислав, по замечанию Анонима Галла, «был слабого здоровья и имел больные ноги» (ibid., II, 1, р. 63). Надо думать, именно это подразумевал хронист, когда мельком и как бы не договаривая заметил, что Владислав вернул пле- мянника «из-за неблагоприятных предзнаменований» (ibid., I, 29, р. 55: «sinistro alite»).

И все-таки уже одна поспешность этого шага польского князя застав- ляет подозревать у него какие-то внешнеполитические мотивы. В самом де- ле, Владислав-Герман несколько лет дожидался рождения наследника от Юдиты и, наконец, дождавшись, вдруг резко изменил отношение к племян- нику, которое теперь, казалось бы, должно было бы стать, напротив, более жестким. Очевидно, произошло что-то экстраординарное, побудившее польского князя резко изменить прежний курс.

Нельзя не заметить; что возвращение Мёшка произошло вскоре после известного синода, который Генрих IV собрал в Майнце в апреле — мае 1085

г. (Meyer von Knonau, 4, S. 21—25, 547—550; Hauck A., 3, S. 844—846; датировка синода 1086 г. в «Хронике» Козьмы Пражского [Cosm. II, 37, р. 134] ошибочна: Spangenberg, 1899, S. 382—396). Главной его целью было смещение немецких епископов, сторонников папы Григория VII. Но, кроме того, в Майнце произошло еще одно знаменательное событие: безотказный союзник императора чешский князь Вратислав II был провозглашен ко- ролем «Чехии и Польши» (Cosm., II, 37, р. 135: «... ducem Boemorum Wratiz- laum tam Boemie quam Polonie prefecit»); в июне следующего 1086 г. он вместе со своей женой-полькой, сестрой Владислава-Германа, был короно- ван в Праге трирским архиепископом Эгильбертом «под троекратный воз- глас духовенства и всей знати: Да живет, благоденствует и побеждает Вра- тислав, король чешский и польский (в обоих случаях курсив наш. —А. Н.), великий миротворец, Богом венчанный» («... clericis et universis satrapis ter acclamantibus: Wratizlao regi quam Boemico tam Polonico, magnifico et pacifico, a Deo coronato, vita, salus et victoria»: ibid., II, 38, p. 140—141). Источники не дают возможности понять в точности, что скрывалось за этим упоминанием Польши в новом титуле чешского короля— вряд ли только еще одно подтверждение сюзеренитета Праги над Силезией, за владение которой Польша была обязана с 1054 г. выплачивать Чехии ежегодную дань (ibid., II,

13, р. 101). Ведь на том же синоде по ходатайству пражского епископа Яромира-Гебхарда обсуждался вопрос о подтверждении границ Пражской епархии 970-х гг., которые включали и Малую Польшу с Краковом; импе- раторская грамота по этому поводу была готова к подписанию в апреле 1086

г. во время пребывания Генриха IV в Регенсбурге, но по неизвестным причинам, вероятно, чисто политического свойства так и не прошла удосто- верительной процедуры (ibid., II, 37, р. 138; DD Heinr. IV, N 390; сомнения в подлинности документа убедительно опровергнуты: Beumann — Schlesinger, 1961, S. 395—407; Krzemenska — Trestik, 1960, s. 79—88; о грамоте 1086 г. см. также в главе VII). Все это, конечно же, не могло не обеспокоить Вла- дислава-Германа. Еще одним стимулом к действию для польского князя стало, как видно, известие о посольстве Всеволода Ярославича к Генри- ху IV с предложением матримониального союза, которое (если верна наша гипотеза о связи этого союза с выступлением Ярополка Изяславича) долж- но было прибыть в Германию некоторое время спустя после майнцского синода. Думать так заставляет уточненная датировка одного древнерусского памятника — послания киевского митрополита Иоанна II (до 1077/8—1089) к антипапе Клименту III (1080—1100), ставленнику Генриха IV в его не- примиримой борьбе с папой Григорием VII.

Послание известно науке давно, причем и в оригинальной греческой, и в переводной древнерусской версиях. Как можно понять из его содержания, оно явилось ответом на несохранившееся обращение Климента III по во- просу о восстановлении церковного единства, доставленное в Киев неким епископом, специальным посланником папы (Павлов, 1878, с. 169—186 [греческий и древнерусский тексты]; Понырко, 1992, с. 30—35 — только древнерусский текст, но по максимальному числу списков). Само послание никак не датировано, но в науке чаще всего постулируется датировка 1089 г. — последним годом святительства Иоанна II (см., например: Leib, 1924, р. 22—23, 32; Шайтан, 1927, с. 16; Bloch, 1931, S. 205; и др.). Причина тому — понятное и вполне резонное желание связать послание с русской политикой Генриха IV: ведь именно в 1089 г. германский император женил- ся на Евпраксии Всеволодовне. Более того, к тому же году относятся и дру- гие попытки Климента III подорвать контакты своего соперника папы Ур- бана II (1088—1099), преемника Григория VII, с византийским императором Алексеем I Комнином (1081—1118), завязав собственные сношения с вос- точной церковью (имеется в виду прежде всего послание Климента к мит- рополиту Реджо в Калабрии: Holtzmann W., 1924/25, S. 177—182; idem, 1928,

S. 38—67; здесь, S. 59 ff., и издание послания). Вот почему более ран- няя датировка послания к Иоанну II, предложенная в свое время М. Д. При- селковым (1913, с. 147) — правда, слишком неопределенно (ближе к началу понтификата Климента) и без особой аргументации, — не нашла особого отклика в науке. Однако в результате исследований последних десятилетий

обнаружились обстоятельства, заставляющие пересмотреть эту господству- ющую точку зрения.

В заключении послания Иоанн II приветствует своего адресата от име- ни всего русского священноначалия: «... иже с нами святии и боголепнии єпископи и игумени» (Павлов, 1878, с. 186, лев. стб.; Понырко, 1992, с. 35); в двух из трех изданных списков греческого оригинала вместо «епископов» значатся «митрополиты» (именно так, во множ, числе!): ... каі ol aw r\\±iv ауїсотатої каі бєофіХєататої ц.т)тротго\ітаі каі каОгіуоцієї'оі ... (Григорович, 1854, с. 10; Oikonomos, 1868, р. 13), что всегда воспринималось как недора- зумение и подвергалось правке: упоминание о «митрополитах» не сохрани- лось ни в одном из семи известных списков древнерусского перевода и за- менено на єтгісгкотгої также в греческом списке, изданном А. С. Павловым (1878, с. 186, прав. стб.). В таком исправлении позволительно было бы усомниться уже потому, что цтітротгоХітаї представляет собой явную lectio difficilior. Но для подобных сомнений есть и положительные основания. Дело в том, что в 60—70-е гг. XI в. на Руси, наряду с Киевской митропо- лией, действительно существовали еще две титулярных митрополии — Чер- ниговская и Переяславская (Поппэ, 1968, с. 86—96; 1969, с. 95—104; Рорре, 1970, S. 64—75; idem, 1988b, S. 260—263; Щапов, 1989, с. 56—62), возник- шие как следствие специфических условий «триумвирата» Ярославичей. С окончательным крушением «триумвирата» в 1073 г. исчезла и причина существования по крайней мере отдельной Черниговской митрополии: черниговский князь Святослав Ярославич занял киевский стол, а затем, после его смерти в 1076 г. и возвращения в Киев Изяслава, Чернигов оказался в руках переяславского князя Всеволода Ярославича, ставшего в 1078 г., сверх того, еще и князем киевским, тогда как Святославичи на два десятилетия были вообще исключены из активной политической жизни. Действительно, единственным известным черниговским митрополитом является Неофит, упоминаемый как таковой в мае 1072 г. при перенесении мощей свв. Бориса и Глеба (Усп. сб., 1971, с. 62; Абрамович, 1916, с. 55— 56); его преемник Иоанн митрополичьего звания уже не имел и с первых упоминаний в летописи под 1088 и 1091 гг. (освящение Михайловского собора Выдубицкого монастыря и перенесение мощей преп. Феодосия Печерского в Успенский собор Печерского монастыря: ПСРЛ, 1, стб. 207, примеч. д; 2, стб. 202; 38, с. 84—85) титулуется епископом. Следовательно, Иоанн был поставлен на кафедру не ранее 80-х гг., коль скоро митрополия «Маврокастрона или Новой Руси» (Маирокасгтрои titol Neas* 'Рахтіа?), т. е. Черниговская (< греч. [а]цаиро? «темный, черный») еще значится в списке митрополий Константинопольской патриархии, датируемом 1080-ми гг. (Darrouzes, 1981, р. 344, М; Поппэ, 1968, с. 98—102), но, в то же время, до ноября 1087 г. — ведь он скончался 23 ноября 1111г. (НПЛ, с. 20; ПСРЛ, 2, стб. 273; датировка 6620 г. в списках группы Лаврентьевского — ультра- мартовская: ПСРЛ, 1, стб. 289; Бережков, 1963, с. 44—45), после того как «лежа в болести лет 25» (ПСРЛ, 2, стб. 274). Тем самым, упоминание в послании Иоанна II о «митрополитах» на Руси, помимо самого Иоанна, становится датирующим признаком (насколько нам известно, впервые на это обратила внимание Н. В. Понырко: 1992, с. 27—28), который делает отнесение послания к 1089 г. невозможным. Наиболее вероятным terminus post quem non следует признать 1086 г., поскольку вряд ли Иоанн слег немедленно после поставлення, между которым и кончиной Неофита, кроме того, также должно было пройти известное время; так, после смерти самого Иоанна до назначения его преемника Феоктиста кафедра пустовала почти 14 месяцев (Феоктист был поставлен только 12 января 1113 г.: ПСРЛ, 2,

стб. 274).

Такая датировка послания Иоанна II означает, что обращение само- го Климента III к киевскому митрополиту не могло состояться раньше 1085/6 г. Вместе с тем его едва ли можно относить и ко времени до марта 1084 г., когда Климент III вместе с войсками Генриха IV овладел Римом и был, наконец, с соблюдением всех формальностей избран папой при участии отпавших от Григория VII кардиналов (Hauck А., 3, S. 833—834).

Полученную датировку посольства Климента III в Киев можно еще более уточнить. Когда антипапа обращался к русскому митрополиту по вопросу о церковной унии, он, конечно, имел в виду не унию с Киевской митрополией, а переговоры на эту тему с ее константинопольским священ- ноначалием, представлявшим восточную церковь в целом. Как в 1089 г., когда Климент, адресуясь к калабрийскому митрополиту в Реджо, прямо высказывал просьбу о посредничестве в установлении контактов с патри- архом Николаем III Грамматиком (1084—1111), так и сейчас он, без со- мнения, надеялся на содействие Иоанна II в этом деликатном деле. Поче- му? Для этого у Климента III должны были иметься какие-то особые основания, иначе его поступок был бы не более, чем экстравагантной выходкой. Думается, такие основания обеспечивало политическое сбли- жение Генриха IV и киевского князя Всеволода Ярославича. Иными сло- вами, отвергая датировку послания Иоанна II 1089 г., следует признать безусловно оправданным ее главный мотив — связь инициативы антипапы с политикой германского императора, его покровителя. В 1084 г. Климент при желании имел все возможности обратиться непосредственно к визан- тийским властям: то было время активных переговоров о союзничестве против южноитальянских норманнов между византийским императором Алексеем I и Генрихом IV, который в этой связи в начале 1084 г. совер- шил даже поход в Апулию (без особого, впрочем, успеха). Следовательно, посольство Климента в Киев приходилось на 1085— 1086

гг. и было вызвано известием о начавшихся именно тогда сношениях между германским императором и киевским князем. Известие это было доставлено Клименту, очевидно, его легатами, участвовавшими в упомянутом майнцском синоде 1085 г. Иначе говоря, мы другим путем пришли к уже сделанному выше выводу о том, что переговоры Всеволода и Генриха IV о союзе, скрепленные браком Евпраксии Всево- Несостоявишйся «триумвират»

547

лодовны с маркграфом Саксонской северной марки, происходили в 1085 г. Если так, то антипольская направленность нового русско-немецкого сближения получает еще одно подтверждение.

Несмотря на внешнее примирение Ярополка с киевским князем после возвращения Изяславича из Польши осенью 1086 г., напряженность, успев- шая возникнуть между Всеволодом и Владиславом-Германом, похоже, пре- одолена не была. Положение не изменилось даже со смертью Ярополка 22 ноября 1086 г. (ПСРЛ, 1, стб. 206)49 и в 1087 г. — саксонского мужа Всево- лодовны. В этом отношении весьма показательны последующие действия польского князя: через полтора-два года после смерти Ярополка Изяслави- ча, в 1088 г. (Rocz. dawny, p. 11; Rocz. krak., p. 53; Rocz. krot., p. 236; Щавеле- ва, 1990, с. 148, 154, 155) он женит Мешка Болеславича «на русской де- вушке» (Gall., I, 29, р. 55: «Ruthena puella»), в которой, вслед за Длугошем (Dlug., 2, а. 1088, р. 161; хронист сообщает и имя княжны— Евдокия: «Князь Мечислав, сын польского короля Болеслава, едва выйдя из юно- шеского возраста, по устроению дяди своего Владислава ... женился на Евдокии, родной сестре киевского князя Святополка»— «Accepit ... Myeczslaus princeps Boleslai Poloniae regis filius, epheborum etatem parum iam transgressus, Swantopellci Kyowiensis ducis sororem germanam Eudoxiam [по- следние два слова написаны рукой Длугоша по выскобленному тексту. — А. К] nomine»), исследователи обычно видят сестру Святополка (вопреки Длугошу, он тогда еще не занимал киевского стола), единственного ос- тавшегося в живых из сыновей Изяслава Ярославича (Baumgarten, 1927, р. 10, tabl. II, N 4; Пашуто, 1968, с. 43, 425, генеалогич. табл. 6, № 3; Голов- ко, 1988, с. 59; и др.). В таком случае выбор невесты выглядел бы как де- монстративная ставка на Сйятополка.

Здесь, однако, историк сталкивается с существенными трудностями, потому что распространенная идентификация русской супруги Мешка Боле- славича как именно Изяславны вряд ли верна, на что уже указывали от- дельные скептики (Balzer, 1895, s. 113). Дело не только в том, что сами име- на супружеской четы подозрительно напоминают имена польского князя Мешка III Старого (ум. в 1202 г.) и его второй жены Евдокии Изяславны, дочери киевского князя Изяслава Мстиславича (1146—1154, с перерывами) (Balzer, 1895, s. 179; Baumgarten, 1927, p. 23, tabl. V, N 38; Пашуто, 1968, с. 423, генеалогич. табл. 4, № 3; Щавелева, 1990, с. 69—70, коммент. 4; с. 123, коммент. 17). Жена Мешка Болеславича должна была быть пример- ной ровесницей мужа или, возможно, несколько младше его, т. е. родиться не ранее 1069 г., а это сложно совместить как с возрастом Гертруды, жены Изяслава Ярославича, которая появилась на свет ок. 1025 г. и стала ма- терью Ярополка в первой половине 1050-х гг., так и с возрастом его налож- ницы, матери родившегося в 1050/1 г. Святополка, существование которой обосновано нами в главе XII, где (табл. 23—24) указано и на еще одно немаловажное обстоятельство: независимо от того, являлась ли гипотети- ческая Изяславна единоутробной сестрой Ярополка или Святополка, ее брак с Мешком был бы неканонически близкородственным в степени 3 : 2 или 3:3. Каково же в таком случае происхождение русской жены Мёшка Болеславича?

В соответствии с обстоятельствами 1088 г. существуют следующие теоретические возможности: она могла быть дочерью киевского князя Все- волода Ярославича от его второго брака с матерью Ростислава Всеволо- довича; дочерью Ярополка или Святополка Изяславичей от их браков, за- ключенных, как мы видели, ок. 1072 г.; дочерью Давыда Игоревича, быв- шего в 1088 г. князем волынским; дочерью одного из Ростиславичей, юж- ных соседей Давыда, скорее всего — старшего, Рюрика, князя перемышль- ского, так как дочь самого Ростислава Владимировича, князя тмутаракан- ского, погибшего в феврале 1067 г. (ПСРЛ, 1, стб. 166; 2, стб. 155), была бы старше Мёшка. Происхождение жены Мёшка из полоцкой ветви древ- нерусского княжеского дома маловероятно, поскольку подобному союзу не видно никакого политического оправдания. Первую из названных воз- можностей приходится, видимо, отвергнуть, поскольку она, как и в случае с Изяславной, предполагает неканонический брак между родственниками третьей степени: и Мешко, и Всеволодовна были правнуками Владимира Святославича. Попробуем оценить вероятность остальных вариантов. Для этого необходимо вникнуть в политическую ситуацию второй половины 80-х — начала 90-х гг. XI в. и, прежде всего, попытаться определить ха- рактер взаимоотношений между Святополком Изяславичем и киевским князем Всеволодом.

Под 1088/9 мартовским годом в «Повести временных лет» находим лапидарную заметку: «Того же лета иде Святополк из Новагорода к Турову жити» (там же, 1, стб. 207; 2, стб. 199; в списках группы Ипатьевского ко- нец фразы выглядит несколько иначе: «... Турову на княженье»). Однако эта дата не согласуется с датой вокняжения в Новгороде Мстислава Влади- мировича, внука Всеволода и преемника Святополка на новгородском сто- ле, насколько она восстанавливается по вполне определенным новгород- ским данным. Согласно каталогу новгородских князей «А се князи Вели- кого Новагорода» в Комиссионном списке «Новгородской Первой летопи- си», после изгнания и гибели в 1078 г. Глеба Святославича «Святополк седе на столе, сын Изяславль, иде Киеву. И приела Всеволод внука своего Мьстислава, сына Володимеря; и княжив 5 лет, иде Ростову; и Давыд приде Новуграду княжить и по двою лету выгнашя и» (НПЛ, с. 470). Давыд Свя- тославич получил Новгород в 6603, т. е. 1095/6 мартовском году (там же, с. 19, 202), следовательно, первое новгородское княжение Мстислава Вла- димировича началось в 1090/1 (если считать, что оно продлилось полных пять лет) или в 1091/2 г. (если оно завершилось на пятом году); обычный древнерусский счет лет предполагает именно вторую из этих возможностей. Таким образом, между уходом Святополка из Новгорода и вокняжением здесь Мстислава образуется хронологический зазор в три-четыре года, тогда как согласно упомянутому списку новгородских князей, одно непо- средственно следовало за другим.

Эти хронологические трудности уже были замечены исследователями. Так, В. JI. Янин (1966, с. 50—51), указывая на датировку изгнания Давыда из Новгорода в «Повести временных лет» концом 6603, т. е. январем — февра- лем 1096 г. (ПСРЛ, 1, стб. 229; 2, стб. 219), и двухлетний срок его княжения здесь, предпочитает исправлять летописную дату получения новгородского стола Давыдом на 1094 г.; остающийся промежуток между 1088 и началом 1094

г. вполне согласуется, по мнению исследователя, с данными о пяти го- дах первого правления Мстислава. Такой выход из положения не представ- ляется убедительным. Счет полными годами, повторяем, несвойствен Древ- ней Руси, да и трудно представить себе, чтобы год вокняжения новгород- ского князя в новгородской же летописи был указан с немотивированной ошибкой в целых два года: 6603 вместо якобы правильного 6601 (начала 1094) г. В. А. Кучкин (1984, с. 66—67) ограничился констатацией противо- речивости хронологических указаний источников, но также исходил как из очевидного из предположения об уходе Святополка из Новгорода и поса- жении там Мстислава в 1088 г., а тем самым датировал окончание первого кнжения Мстислава 1093 — началом 1094 г. (эта точка зрения нашла отра- жение и в справочных пособиях — например, в списке новгородских князей в работе: Goehrke, 1980, S. 481). Между тем такое предположение необяза- тельно, и в более поздней работе В. А. Кучкин (1995, с. ИЗ) справедливо допускал, что, перейдя в Туров, Святополк вполне мог сохранить и Новго- род. Однако своей идеи историк не развил и даже еще более осложнил про- блему, утверждая, будто «неизвестно, какой князь или наместник какого князя правили в Новгороде в 1088—1093 гг.», хотя ясно, что первое княже- ние Мстислава при любом способе счета лет должно было начаться еще при Всеволоде Ярославиче; оговорка составителя списка новгородских князей, будто из Новгорода Святополк «иде Киеву» (из чего, казалось бы, надо заключить, что Святополк покинул Новгород только с восшествием на ки- евский стол в 1093 г.), не может, конечно, перевесить прямого свидетель- ства того же списка, что Мстислав был посажен в Новгороде еще Всеволо- дом; ср. также слова, обращенные зимой 1102 —1103 гг. к Святополку, уже князю киевскому, новгородцами, которые отказывались принять Святопол- чича, ссылаясь на то, что «сего (Мстислава. — А. Н.) ны дал Всеволод» (ПСРЛ, 1, стб. 276; 2, стб. 251).

Думаем, что совокупность перечисленных выше хронологических дан- ных с неизбежностью приводит к заключению, что Мстислав Владимирович сел на новгородском столе только спустя несколько лет после того, как Святополк Изяславич получил Туров. В самом деле, если отказаться от якобы самоочевидной датировки вокняжения Мстислава в Новгороде 1088 г., то все противоречия устраняются сами собой. Остается единствен- ное несоответствие: по новгородским данным Давыд Святославич получает Новгород в 6603 г., а по «Повести временных лет» покидает его в конце то- го же года, тогда как в списке новгородских князей его княжению отведено два года. Однако это несоответствие легко устранимо. Давыд отправился из Новгорода в Смоленск «лета исходяща», после чего новгородцы «идоша Ростову по Мьстислава Володимерича и поемше ведоша и Новугороду, а Давыдови рекоша: не ходи к нам» (там же, 1, стб. 229; 2, стб. 219). Для того, чтобы новгородское посольство добралось до Ростова, уговорило Мстисла- ва (которому, естественно, необходимо было заручиться согласием отца, а вероятно, — и киевского князя Святополка) и вернулось с ним в Новгород, потребовалось, понятно, немалое время, так что посаженне Мстислава на новгородском столе совершилось уже в следующем 6604 г. О том же говорит и другой эпизод, описанный в «Повести» под 6604 г. В начале июня, после мира у Стародуба, Олег Святославич отправился в Смоленск, но «не прияша его смоляне» (там же, 1, стб. 231; 2, стб. 221). Вряд ли это было бы возможно, если бы Давыд находился в Смоленске. Это значит, что решение (которого, надо полагать, добивался и сам Давыд Святославич) о возвра- щении ему смоленского стола взамен Новгорода еще не было принято (ближе к концу лета Давыд уже сидел в Смоленске: там же, 1, стб. 236; 2, стб. 226). Если сделать естественное допущение, что составитель списка новгородских князей располагал датой повторного вокняжения Мстислава, то для срока правления Давыда он по обычному древнерусскому счету (учитывавшему как начальный, так и конечный год, т. е. считавшему на- чавшийся год как полный) и обязан был получить именно два года.

Итак, в рамках предлагаемой нами гипотезы данные «Повести вре- менных лет» и новгородских источников удается согласовать, так что дата перевода Давыда Святославича из Смоленска в Новгород, сообщаемая «Новгородской Первой летописью»— 1095 г., не нуждается в корректи- ровке. Такой вывод, кстати говоря, объясняет и причину этой, на первый взгляд, не вполне понятной акции: «Иде Святополк и Володимир на Давыда Смольньску, и вдаша Давыду Новъгород» (НПЛ, с. 19, 202). Выражение новгородского летописца «на Давыда» не оставляет сомнений в том, что то была насильственная мера: Святополк и Владимир явно хотели затруднить возможное военное взаимодействие между Давыдом и вернувшимся на Русь в предыдущем году его братом Олегом Святославичем, которому Владимир вынужден был уступить Чернигов (ПСРЛ, 1, стб. 226; 2, стб. 217); так думал уже С. М. Соловьев (2, с. 367), в хронологические нюансы, правда, не вни- кавший. Подобное объяснение невозможно, если появление Давыда в Нов- городе датировать по В. Л. Янину и В. А. Кучкину 1093 — началом 1094 г. Впрочем, для нашей темы важнее другое следствие: первое посаженне Мстислава в Новгороде приходится относить к 1091/2 мартовскому году, а, стало быть, если полагаться на последовательность перечисления кня- зей в статье «А се князи Великого Новагорода», признать, что в 1088 г. Святополк Изяславич не перешел из Новгорода в Туров, а соединил в своих руках новгородское и туровское княжения, избрав резиденцией ро- довой Туров. Это, в свою очередь, означает, что после гибели Ярополка Изяславича произошло не ослабление (обмен Новгорода на Туров был бы, несомненно, ослаблением), а, напротив, усиление его старшего брата, ко- торое мыслимо только в рамках нового договора с киевским князем Все- володом, через три года по каким-то причинам разорванного с вокняже- нием Мстислава в Новгороде. Не исключаем, что это новое соглашение Всеволода с племянником включало и урегулирование вопроса о насле- довании киевского стола после смерти последнего Ярославича. Во всяком случае, на его выгодный для Святополка характер указывают и поздней- шие упреки новгородцев Святополку во время уже упоминавшихся пе- реговоров 1102—1103 гг.: «... а ты еси шел от нас» (ПСРЛ, 1, стб. 276; 2, стб. 251); едва ли так можно было бы выразиться, если бы Святополк перебрался в Туров вынужденно. Наконец, разъясняется и совершенно необычное выражение летописца «... иде Святополк из Новагорода к Ту- рову жити (выделено нами. — А. Я.)», которое именно вследствие своей необычности в списках группы Ипатьевского подверглось «исправле- нию»: «... Турову на княженье»; думаем, напрасно тем же путем пошел и

А. А. Шахматов (1916, с. 263), предлагая другую конъектуру: «... Турову княжитъ» (supinum). Не хотел ли летописец тем самым подчеркнуть, что переезд в Туров означал для Святополка именно всего лишь смену места жительства, а не утрату новгородского княжения?

Было бы вполне естественно, если бы обозначившееся в результате резкое повышение статуса Святополка Изяславича, быть может, даже де- сигнированного в качестве будущего киевского князя (об элементах десиг- нации на Руси см.: Назаренко, 1995в, с. 83—96), сказалось и на его между- народных связях. Действительно, примерно в это время сын Святополка Ярослав женился на дочери венгерского короля Ласло I (Wertner, 1892, 205—210 1.; Baumgarten, 1927, p. 10, tabl. II, N 11; Пашуто, 1968, с. 53, 425, генеалогич. табл. 6, № 5), недавнего врага Владислава-Германа, а теперь, после возвращения из венгерской ссылки Мёшка Болеславича, превратив- шегося в союзника. Брак Святополчича состоялся до 1091 г., когда была издана учредительная грамота Ласло Шомодьварскому аббатству (к югу от Балатона) (monasterium s. Aegidii de Simigio), в которой находившийся тогда в Венгрии русский зять венгерского короля назван по имени (в списке свидетелей «Ярослав, сын короля Руси, зять» Ласло назван третьим, после ближайших родичей короля — его брата Ламберта и дяди Давида — «... dux Lambertus frater eius, dux Dauid consobrinus eius, Gerasclauus filius regis Rutenorum gener ipsius...»: CDH, 1, p. 468—469; DHA, N 88, p. 268; Reg. Arp., N 24; грамота сохранилась в списке XII в.), но и не много ранее этого года, учитывая возраст родившегося после 1072 г. Ярослава; 1091 г. в качестве датировки брака отпадает, так как по обычаю того времени невеста при- возилась к жениху, а не наоборот. Сложившиеся благодаря этому браку дру- жеские отношения с потомками венгерского короля Белы I Святополк сохранил и после того, как стал киевским князем; в 1099 г., желая отобрать столы у Ростиславичей, он именно сына Ярослава посылал за подмогой к венгерскому королю Кальману I (1095—1114), сыну Гезы I и племяннику Ласло I, и получил ее, хотя успеха не добился: венгерское войско было разгромлено с половецкой помощью под Перемышлем (ПСРЛ, 1, стб. 270— 271, 273; 2, стб. 245—246, 248; Chron. Hung. s. XIV, cap. 145, p. 423-426; Пашуто, 1968, с. 53).

Если теперь вернуться к поставленному выше вопросу, кем была рус- ская жена Мёшка Болеславича, то перемены в положении Святополка на Руси, произошедшие как раз в 1088 г., равно как и заключенный в это же время союз турово-берестейского и новгородского князя с Венгрией делают кандидатуру одной из дочерей Святополка наиболее предпочтительной из возможных. Польский князь продолжал тем самым традиционные связи с домом Изяслава Ярославича, надеясь использовать их, наряду с польско- венгерским союзом, как политический противовес сближению Всеволода с Генрихом IV, которое, ввиду прямых притязаний чешского князя (а с 1085/6 г. — короля) Братислава II на польскую приставку в своем титуле, грозило обернуться крайне неприятной русско-немецко-чешской коалицией против Польши. У Давыда Игоревича связи с Польшей, которые прояви- лись при попытках Святополка ссадить волынского князя в 1099 г., сложи- лись, надо полагать, несколько позже; Давыд получил Волынь из рук Всеволода (вероятно, именно с посажением Давыда связан поход киевского князя «к Перемышлю» сразу же после гибели Ярополка Изяславича: ПСРЛ, 2, стб. 199), благодаря чему он только и мог прочно закрепиться во Владимире, имея соседями воинственных и враждебных Волыни Ростисла- вичей, так что любые союзы Давыда, шедшие вразрез с внешней политикой Киева, для того времени едва ли мыслимы. Совершенно напротив, такое по- ложение Давыда Игоревича позволяет предполагать натянутые отношения между ним и Святополком Изяславичем, получившим только часть владе- ний своего погибшего брата, а это, в свою очередь, делает вероятной взаим- ную заинтересованность в союзе между Святополком и Ростиславичами. Однако вряд ли такой заинтересованности было достаточно для активного сближения, скажем, Рюрика Ростиславича с Польшей.

Ориентация Владислава-Германа на Святополка лишний раз подчер- кивает недоверие польского князя к Всеволоду Киевскому. Недоверие это нелегко объяснить только в рамках русско-польских отношений, как то обычно делают, указывая на заинтересованность Владислава в сохранении привычных тесных связей с Волынью, но забывая, что Святополк в 1088 г. Волынью не владел (Пашуто, 1968, с. 43; Щавелева, 1990, с. 69—70, ком- мент. 3; показательно, что и в случае брака Ярослава Святополчича с до- черью Ласло В. Т. Пашуто затрудняется определить политический под- текст матримониального союза, незаметно впадая в анахронизм, когда в качестве обоснования указывает на связи Святополка с Ласло периода ки- евского княжения первого, т. е. уже после 1093 г.). Нет, настойчивость, с которой Владислав-Герман поддерживал на Руси явно слабейшую сторо- ну — Изяславича, становится вполне понятна только ввиду антиПольского характера русско-немецкого союза 1085/6 г. А союз этот, что харак- терно, не только пережил первого мужа Евпраксии Всеволодовны, но и немедленно подтвердился ее новым браком — на этот раз с самим импе- ратором Генрихом IV.

Многозначительно, что, овдовев после бездетного замужества, дочь Всеволода Ярославича отнюдь не вернулась на родину, как следовало бы ожидать, — а ведь между смертью маркграфа Генриха и помолвкой Евпрак- сии с императором прошел примерно год; летом 1088 г. Евпраксия пребы- вала в Кведлинбургском монастыре, аббатисой которого была Адельхайда, сестра Генриха IV, уже в качестве «невесты» (sponsa) императора (De unit, eccl., cap. 35, p. 528); более того, кончина Берты Савойской, первой супруги императора Генриха, приходится на самый конец 1087 г. (23 декабря), тогда как муж Евпраксии умер уже 27 июня. Это значит, что женитьба Генри- ха IV на вдове саксонского маркграфа вовсе не была следствием необуз- данной страстности его натуры, как нередко полагают, не умея найти в нем какого-либо политического смысла (из новой литературы см., например: Boshof, 1987, S. 253), а явилась сугубо политическим шагом— продолже- нием союза с Русью, оформившегося в 1085/6 г. Евпраксия оставалась в Германии, пока император во второй половине 1087 г. вел переговоры с киевским князем, обсуждая подходящую кандидатуру для нового поли- тического брака с дочерью киевского князя; со смертью Берты вопрос разрешился сам собой, и уже в первой половине следующего 1088 г. Все- володовна была помолвлена с Генрихом IV.

Итак, главное — факт заключения в 1085/6 г. русско-немецкого со- юза против Польши, подкрепленного браком дочери киевского князя с маркграфом Саксонской северной марки, — можно считать установлен- ным с достаточной степенью определенности. Чтобы завершить сюжет, осталось сказать несколько слов о последующей судьбе этого союза. Он оказался столь же мимолетным, как и во времена Святослава Ярослави- ча. Понятно, что отношения как между Мешком и Владиславом-Герма- ном, так и между Святополком и Всеволодом были по самой своей при- роде зыбкими. Поэтому в сложившемся (очевидно, трудами Владислава) треугольнике Святополк — Мешко — Ласло I лишним был не только Все- волод Ярославич, но, в сущности, и сам Владислав. И вот уже в 1089 г. мы наблюдаем новую полную смену внешнеполитических ориентиров: польский князь женится вторично — на этот раз на Юдите, только что овдовевшей после смерти изгнанника Шаламона сестре императора Ген- риха IV (Gall. II, 1, р. 63—64; в источниках даты брака нет; следуя О. Баль- церу [Balzer, 1895, s. 106], его обычно относят к 1088 г. [Jasiriski, 1992, s. 169], но если принять во внимание внешнеполитические обстоятельства, то более вероятной окажется датировка 1089 г., предложенная Р. Гродец- ким: Grodecki, 1927, s. 76). Стоит ли удивляться тому, что вскоре Мешко Болеславич был отравлен? Сообщая об этом, Аноним Галл по обыкнове- нию риторически-невнятен (Gall., 1,29, р. 55—56), но (cui prodest?) не ду- маем, чтобы это произошло без ведома Владислава. Реакция на Руси на эти перемены не заставила себя долго ждать.

Примирение с Германией и возвращение польского князя к полити- ческому курсу, характеризовавшему первые годы его правления, означали охлаждение между ним и Святополком и, наоборот, установление взаимопо- нимания со Всеволодом, которому, безусловно, должна была внушать опа- сения внешнеполитическая активность его племянника, столь отчетливо обозначившаяся сразу же после получения Святополком турово-берестей- ской волости. Полного доверия между киевским князем и его преемником (по династическим понятиям того времени, Святополк как сын старшего из Ярославичей имел преимущественные права на Киев после смерти дяди), видимо, не было никогда, но теперь оно было окончательно утрачено: сою- зы Святополка с Польшей и Венгрией слишком походили на военные при- готовления, а воспоминания о неоднократной польской военной поддержке Изяславу и, вероятно, Ярополку Изяславичу были еще очень свежи. Пока Святополк мог рассчитывать на такую же поддержку, осторожный Всево- лод Ярославич избегал открытого конфликта с ним. Но как только пере- мены в политике Владислава-Германа ослабили внешнеполитические тылы Изяславича, Всеволод сразу же приступил к действию: в 1091 г., как мы установили выше, он разорвал свой договор со Святополком от 1088 г. и отнял у него Новгород.

В древнерусских источниках не сохранилось никаких сведений об этом столкновении дяди с племянником; похоже, печерский летописец, работав- ший во времена спасительного для Руси стабильного сотрудничества Свято- полка Изяславича и Владимира Всеволодовича Мономаха, исчерпав свой сарказм на Святославе Ярославиче и его сыне Олеге, всячески сглаживал историю взимоотношений как между Изяславом и Всеволодом, так и между Всеволодом и Изяславичами. Характерно, что и сам Владимир Мономах, неоднократно упоминая в «Поучении» о союзных действиях со Святополком и Ярополком («... а на другую зиму с Святополком под Полтеск, ожгоша Полтеск», «... и на ту весну к Ярополку совокуплятися на Броды», и снова: «... на ту зиму идохом к Ярополку совокуплятися на Броды и любовь велику створихом», «... и потом ходив Володимерю, паки Ярополка посадих», «... и по Святополце на Суле бившеся с половци» и т. п.: ПСРЛ, 1, стб. 247—249). ни р а з у не обмолвился о каком-либо конфликте с ними. Из-за этого в его хронологически выдержанном повествовании оказались, например, опу- щены события 1085 г., когда, как уже говорилось, именно приближение войск Владимира Всеволодовича вынудило. Ярополка бежать в Польшу и именно Владимир захватил семью Ярополка, а на Волыни посадил Давыда Игоревича. Таким же демонстративным умолчанием выглядит и полное отсутствие в «Поучении» всяких сведений о занимающем нас периоде между убийством Ярополка в 1086 и смертью Всеволода в 1093 г.

Молчание летописи о перемене в отношениях Всеволода и Свято- полка в 1091 г. до известной степени компенсируется косвенными данны- ми зарубежных источников. Мы помним, что в 1091 г. Ярослав Святопол- чич пребывал в Венгрии. Что привело туда зятя Ласло I? Вероятно, то же, что и в 1099 г.: Святополк искал помощи у своего венгерского свата. Ответ на вопрос, против кого ему потребовалась эта помощь, нам уже известен. Судя по тому, что в конце 1091 г. Ласло предпочел последовать примеру Владислава-Германа и заключил союз с Генрихом IV, который как раз в это время, в 1090—1091 гг., победоносно начал очередной этап своей борьбы с папой Урбаном II в Италии (правда, этот союз оказался столь же недолговечным, как и успехи германского императора), дипло- матические усилия Святополка скорее всего были бы напрасны. Но в том же 1091 г., пока Ласло был занят военными действиями в Хорватии (по- сле смерти бездетного хорватского короля Звонимира [1076—1089], же- натого на сестре венгерского короля, тот пытался завладеть троном сво- яка), Венгрия подверглась нападению половцев, наведенных кем-то из русских князей (Chron. Hung. s. XIV, cap. 137, p. 412—414). Это вынудило Ласло спешно вернуться, чтобы разгромить уже отступавших обременен- ных добычей кочевников, а затем предпринять ответные действия и на Руси: «После этого (победы над половцами. — А. Я.) славный король дви- нулся походом на Русь, пЬтому что по их совету половцы ранее напали на Венгрию. Видя столь мощный напор, русские воззвали к милосердию ко- роля, обещая быть ему во всем верными; благочестивейший король при- нял их сурово (в некоторых списках: милостиво. — А. Я.)» (ibid., cap. 138, 414—415: «Post hec autem rex gloriosus invasit Rusciam, eo quod Kuni per consilium eorum Hungariam intraverunt. Cumque vidissent se Ruteni male coartari, rogaverunt regis clemetiam et promiserunt regi fidelitatem in omnibus. Quos rex piissimus graviter [var.: gratanter] suscepit»).

Политическая оценка этих событий зависит от их хронологии. В. Т. Па- шуто (1968, с. 53) относит половецкий набег на Венгрию к 1092 г. Позволим себе не согласиться с этим мнением ввиду прямого указания «Венгерской хроники», что в то время «король Ласло со своим [войском] находился в Славонии», т. е. в Хорватии (ibid., cap. 137, p. 412: «Rex autem Ladizlaus cum suis in Sclauonia fuerat»), а хорватский поход датируется именно 1091 г.; преждевременное возвращение Ласло I из Хорватии связывает с нападени- ем на Венгрию «некоего народа» (вероятно, тех «скифов»-половцев, о которых говорится несколькими строками ниже) и далматинский хронист XIII в. Фома Сплитский («... audiens, quod quedam gens sui regni fines intraue- rat, in Hungariam repedauit»: Thom. Spalat., cap. 17, p. 56—57; Фома Сплит., с. 53). В таком случае логично думать, что русский князь, «по совету» кото- рого половцы вторглись в Венгрию в 1091 г., пытался тем самым воспре- пятствовать успеху переговоров Ласло и Ярослава Святополчича. Учиты- вая сказанное выше о внутриполитической ситуации на Руси в конце 80-х — начале 90-х гг. XI в., думаем, что этим князем мог быть только Всеволод Ярославич или тесно связанный с ним Давыд Игоревич. Едва ли Ласло I не понимал, что его поход на Русь (который состоялся, очевидно, на сле- дующий год после половецкого набега) фактически был местью русским противникам Святополка Изяславича; следовательно, венгерский король, пусть и под давлением обстоятельств, сознательно встал на сторону свое- го зятя.

В этой связи надо обратить внимание на события, развернувшиеся в 1092 г. на Руси. Ничего не сообщая о походе венгерского короля, «Повесть временных лет» отмечает, что в этом году «воеваша половци ляхы с Ва- сильком Ростиславичем; в се же лето умре Рюрик, сын Ростиславль». Весь- ма показательно, что Василько действует заодно с теми самыми половцами, от которых в то же самое время «рать велика бяше ... отвсюду, п взяша 3 грады Песочен, Переволоку (в списках группы Ипатьевского: «Посечен, Прилук». — А. Н.) и многы села воеваша по обема странома» Днепра (ПСРЛ, 1, стб. 215; 2, стб. 206). Не странно ли, что пока одни половецкие отряды разоряли киевско-переяславские владения Всеволода Ярославича, другие в союзе с Ростиславичами действовали против Польши? Как пред- ставляется, этот факт может служить подтверждением нашему выводу, что в 1091 г. отношения между Всеволодом и Владиславом-Германом были урегулированы; пострадавшей стороной при этом был, естественно, Свя- тополк Изяславич. Тем самым некоторое подкрепление получает и догадка

о союзе последнего в то время с Ростиславичами. Если удар венгров был действительно направлен против Волыни Давыда Игоревича, то он был наруку Ростиславичам, которые, вполне возможно, не преминули принять участие в этой войне (не связана ли с ней смерть Рюрика?). Меньше всего в столь запутанной ситуации способно смутить поведение половцев, которые за год успели радикально сменить политический «фронт»: причиной тому могло быть как раздражение, вызванное разгромом в 1091 г., так и золото Святополка и Ростиславичей; нельзя исключить и того, что в переориента- ци половецкой активности сыграла роль и венгерская дипломатия.

Вероятно, и Святополк, и неуемные Ростиславичи поплатились бы за подобные действия, но кончина 13 апреля 1093 г. киевского князя Всево- лода (ПСРЛ, 1, стб. 216; 2, стб. 207) создала на Руси принципиально новую политическую ситуацию.

Тот факт, что польский князь в 1089—1090 гг. восстановил взаимо- понимание как с германским императором, так и с киевским князем, по- лагаем, не означал непременно охлаждения дружественных отношений между Генрихом IV и Всеволодом Ярославичем. Конечно, для последнего сдерживание польского, а затем и венгерского союзников Святополка бы- ло, насколько можно судить, главным содержанием этих отношений, но им- ператору близость с Киевом приносила и другие политические выгоды. Ввиду тесного союза и Григория VII, и Урбана II с норманнами Южной Италии, угрожавшими балканским владениям Византии, установление по- литического и военного взаимодействия с византийским императором Алексеем I являлось для Генриха IV насущной задачей. Эта задача име- ла, как нам уже пришлось убедиться, также ярко выраженный церковный аспект, в рамках которого позиция Русской митрополии, а значит, и пози- ция киевского князя, имела немаловажное значение, которое усугублялось тем, что в 1089 г. в переговорах о восстановлении церковного единства инициативой завладел Урбан II. Папа снял с византийского императора от- лучение (Bemold, а. 1089, р. 450), получив взамен санкцию Алексея Ком- нина на возобновление запрещенного было опресночного богослужения в латинских храмах на территории Византийской империи; была достигнута также договоренность о созыве собора (Holtzmann W., 1928, S. 38—67). Все эти обстоятельства способны были только усилить интерес герман- ского императора и его сидевшего пока еще в Риме антипапы к Руси; в данном отношении положение дел принципиально не менялось даже со смертью Всеволода Ярославича.

Тем не менее в 1093—1094 гг. между Генрихом IV и Евпраксией Все- володовной наступает разрыв, очень быстро, в результате вмешательства в дело сторонников Урбана II, приобретший скандальные формы (Ann. Corb., а. 1094, р. 7; Ann. Disib., а. 1093, р. 14; Bemold, а. 1094—1095, р. 457-^58, 462; Gerh. invest, antichr. 1,17, p. 324; Deusd. contra invas., cap. 12, p. 330; и мн. др.). Тому могли быть, разумеется, и личные причины, но нельзя не ука- зать и на данные, свидетельствующие о том, что в 90-е гг. Всеволод в во- просе о взаимоотношениях с папством не только действовал в русле визан- тийской политики, но и, более того, имел, кажется, собственные контакты с Урбаном II. Иначе трудно объяснить введение в русской церкви чисто ла- тинского праздника в честь перенесения мощей св. Николая Мирликийско- го (9 мая, так называемый «Никола вешний»). Текст древнерусского ли- тургического сочинения, посвященного этому празднику — «Памяти о пере- несении мощей св. отца нашего Николы, архиепископа Мирьского в Бар- град» (Макарий [Булгаков], 1995, с. 555—557; Шляпкин, 1881, с. 3—10; Подскальски, 1996, с. 224—225) — ясно показывает, что его автор был сви- детелем перенесения мощей св. Николая в специально для них построенный собор, которое совершилось при участии Урбана II в сентябре 1089 г. («... в дни лета наша ... а в лето рускых наших князей, христолюбиваго и великаго князя нашего Всеволода в Киеве и благороднаго сына его Володимера в Чернигове»). Трудно допустить, чтобы киевский митрополит-грек санкцио- нировал установление такого празднования, поскольку в глазах византийцев перемещение мощей в Бари в 1087 г. выглядело похищением: греческая церковь праздника 9 мая никогда не знала. Поэтому думаем, что Никола вешний мог быть установлен только в отсутствие в Киеве митрополита после смерти в 1091 г. Иоанна III (ПСРЛ, 1, стб. 200; 2, стб. 208), а это едва ли было возможно без согласия Всеволода Ярославича. Иными словами, присутствие русских осенью 1089 г. в Бари представляется не случайным и, вероятно, отражало политическую линию киевского князя, которая прин- ципиально подрывала какие-либо союзнические отношения с ним со сторо- ны германского императора.