Глава I Имя «Русь» в древнейшей западноевропейской языковой традиции (IX—XII века)

S. 159—160; Heller, 1993, S. 35; Петрухин, 1995, с. 27—28, 51; Петрухин — Раевский, 1998, с. 271; Franclin — Shepard, 1996, p. 29—30, и др.; более ос- торожные формулировки (Riiss, 1981, S. 271—272) — редкость. В то же время из лагеря самих «норманистов» раздавались и продолжают разда- ваться голоса, указывающие на лингвистические трудности, с которыми сталкивается эта хрестоматийная точка зрения. Не так давно немецкий ис- торик и лингвист Г Шрамм в своей претендующей на подведение итогов работе предложил вообще отказаться от поисков древнескандинавского прототипа финской (а значит, и восточнославянской) форм как от мало- перспективных и, главное, иррелевантных для проблемы происхождения др.-русск. русь, для которой существенно только наличие фин. ruotsi (Schramm G., 1982, S. 14—16; ср. возражения С. Экбу: Ekbo, 1986, S. 354— 356). Однако едва ли всякий согласится разделить уверенность автора в том, что, избавившись от этого «балласта» (Schramm G., 1982, S. 16), совре- менный «норманизм» только упрочит свои позиции. Не молчат и «антинор- манисты»: по-прежнему есть языковеды (об историках и археологах не го- ворим), которые не оставляют поисков потенциальных прототипов этно- нима «русь» на юге Восточной Европы; так, О. Н. Трубачев (1978, с. 401— 403; он же, 1993, особенно с. 34—38) пытается обосновать его проис- хождение из языка остатков индоарийского населения в Северном При- черноморье.

Всем этим как традиционным, так и новаторским гипотезам присущ один общий методический момент: проблема происхождения этнонима «русь» открыто или подспудно ставится и решается в прямой зависимости от того или иного представления о происхождении руси как этноса. Спору нет, такой подход оправдан и естествен, и он был бы единственно верным, если бы древнейшая этническая история носителей имени «русь» была в должной мере ясна современной науке. Однако это не так, и подоб- ное положение вещей неизбежно делает слишком умозрительными пред- принимавшиеся в последнее время попытки дать очерк истории названия «русь» в ее обусловленности этнополитическими и социальными процес- сами, сопровождавшими становление Древнерусского государства, иначе говоря — эволюцией той роли, которую в этих процессах играли перво- начально скандинавские носители имени «русь» (Мельникова — Петрухин, 1989,

с.

Будучи увлечены соблазнительными поисками возможных исходных форм имени «русь» в той или иной этноязыковой среде, лингвисты до сих пор практически воздерживались от более прозаического анализа реально засвидетельствованных форм этого имени, как они донесены до нас раз- личными языковыми традициями, порой весьма древними. Иными словами, изучение сложного и многообразного лингвистического факта оказалось заслонено конструированием более или менее правдоподобных ар те- фактов. Лингвист невольно движется по следам историка, тогда как тот в данном случае сам бредет наощупь. Эта непонятная робость тем более не- простительна, что по отношению к одному и тому же источнику (письмен- ному) историк и лингвист находятся отнюдь не в равном положении. Не имея непосредственного доступа к реконструируемой им исторической ре- альности прошлых веков, историк «тянется» к ней через источник, так что всякое историческое построение по самой своей природе опосредо- вано источником, являясь его толкованием.Тот же источник, будучи взят как языковый памятник, представляет собой непосредственно язык в одной из форм его исторического бытования, т. е. является линг- вистическим фактом. Между тем совокупность таких фактов в виде ал- лографов имени «русь» / «Русь» в древнейших языковых традициях остает- ся, повторяем, в небрежении у лингвистов при всем подчеркнутом и неосла- бевающем внимании к проблеме происхождения этого имени.

В немалой степени сказанное справедливо даже относительно самой древнерусской (восточнославянской) традиции. Именно отсутствием линг- вистической работы, в которой были бы в этом отношении расставлены все точки над «і», можно объяснить, например, незаслуженную популярность (впрочем, в последнее время порядком увядшую) в исторической литера- туре представления о связи др.-русск.

Известные нам попытки проследить варианты имени «Русь» по ино- странным источникам носят беглый и преимущественно дескриптивный характер (Soloviev, 1957; Соловьев А.

о руси / Руси в тех или иных группах текстов принадлежат обычно лите- ратуроведам (реже — историкам) и никогда не сопровождаются лингвисти- ческим анализом (Lozinskij, 1929, р. 71—88, 253—269; Дробинский, 1948, с. 95—117; Шушарин, 1965, с. 420-^52; Berkov, 1976, S. 297—310; Keller М., 1985а, S. 57—83; eadem, 1985b, S. 84—109). Учитывая сказанное, мы на- мерены, не связывая себя заранее никакой этноисторической теорией, рас- смотреть ранние формы имени «русь» / «Русь» в западноевропейской тра- диции с чисто лингвистической точки зрения и постараться выяснить, что подобный подход может дать для реконструкции происхождения и пер- воначальной истории др.-русск. русь, а тем самым— и для древнерусской истории вообще. Западноевропейская (не только латиноязычная) традиция выбрана в качестве предмета для изучения не случайно. Во-первых, она чрезвычайно обильна и, наряду с греко-византийской и арабской, включает древнейшие упоминания имени «русь» / «Русь», относящиеся уже к первой половине — середине IX в., что на два столетия древнее, чем самые ранние письменные фиксации собственно восточнославянских лексем др.-русск. русь, русъскии, русинъ. Во-вторых, сравнительно с теми же византийской и арабской традициями, она поражает разнообразием форм этого этникона, которое обнаруживается уже при первых его упоминаниях. Если византий- ские источники знают, в сущности, только два аллографа: ' Ры? (или его склоняемый вариант ' Рсоа(і)оі) и'Роист(і)оі, то западноевропейские отли- чаются исключительной пестротой: д.-в.-н. Riizara, лат. Rhos, Ruz(z)i, Rugi, Ru(s)ciу Ruszi, Ruizi, Ruzeni, Rus(s)i, Rut(h)eni, Rutuli, Ruzarii, Reuteni, C.-B.-H. Riuzen, Rbtzeriy Reuszen, Rauszen и др. (везде nominativus pluralis). Предметом рассмотрения является древнейший период бытования имени «русь» / «Русь» в западноевропейских текстах, а именно IX—XII вв., но в силу того, что филологический анализ форм этого времени часто бывает невозможен без привлечения их более поздних продолжений, фактический хронологический охват предлагаемого обзора много шире и по необ- ходимости включает с большей или меньшей систематичностью также свидетельства XIII—XIV, а в некоторых случаях и XV—XVI вв. *

* *

Самые ранние из упоминаний, к тому же датированные с точностью до года, — это Rhos «Вертинских анналов» и RUzdra одной из грамот восточно- франкского короля Людовика Немецкого (840—876).

Д.-в.-н. Ruzaramarcha представляет собой сложный топоним, вторая часть которого -marcha является распространенным в древневерхнене- мецком языке топонимическим формантом (так, в той же грамоте Людо- вика Немецкого по соседству названа Dagodeosmarcha, от германского личного имени Dagodeo) со значением «мелкая территориальная единица, сельская община» (Benecke — Muller — Zamcke, 2/1, S. 64). Название учте- но в собраниях исторической топонимии Э. Фёрстеманна (Forstemann, 2/2, Sp. 650) и X. Вайгля (Weigl, 5, S. 237, N R404), но во втором оно неос- новательно считается гапаксом и никак не комментируется (из чего за- ключаем, что автор затруднялся предложить убедительную деривацию), а в первом Ruzara, как можно понять, отнесено к многочисленной группе антропонимов, производных от герм. *hrof)- / д.-в.-н. (h)ruod-«слава». Действительно, краткие формы от древневерхненемецких личных имен типа *(H)ruod-lieb, *(H)ruod-berht и т. п., образованные с помощью суффикса -51-, выглядели как Ruozi < Ruod- + -s- (с колебаниями в графике типа Roziy Ruzi), а в комбинации с другими уменьшительными формантами -inу -(e)l, -lin — KaKRuozin, Ruozel, Ruozelin и др. (Назаренко, 1984а, с. 88— 93), хотя условность объединения всех антропонимов на Ruoz-, Roz-, Ruz- в одном гнезде признается самим составителем (Forstemann, 1, Sp. 885—920; ср.: Назаренко, 1984а, с. 123—125). Однако ни в компендиуме самого

Э. Фёрстеманна, ни где-либо еще (см., например: Reichert, 2, S. 549—550) личное имя д.-в.-н. **Ru(o)zari не засвидетельствовано. Да такое имя невозможно и теоретически, потому что заимствованный из латинского языка еще в додревневерхненемецкую эпоху суффикс -ari (назовем его -arij) служил для образования nomina agentium типа fisc-ari «рыбак» (ср. лат. -arius с тем же значением: monet-arius «чеканщик монет» и мн. др.); омонимичный ему собственно германский суффикс -ari (в дальнейшем -агі2) (< герм. * varjos «жители, обитатели») образовывал названия жителей местности от названий самих местностей, в том числе и этнонимы: Rom-ari «римлянин», Beheim-ari «чех», Tenimark-ari «датчанин» и т. д., откуда

современный нем. -ег с тем же значением (Bach, 1/1, S. 157—158, 191—192; Braune, 1975, S. 188—189). По соображениям географического и хроно- логического порядка приходится также признать, что Ruz- в Ruzaramarcha не может отражать генетив соответствующего личного имени в роли топо- нима (в принципе с такой возможностью следовало бы считаться, посколь- ку -ari2 присоединялся непосредственно к основе топонима, а не к какой- либо его падежной форме: Sahsono-hus-ariy а не, скажем, **Sahsono-huson- ari: Bach, 2/1, S. 191, § 218). Дело в том, что подобные генетивные образо- вания получают хождение в более позднее средневековье; единичные их случаи в IX в. встречаются только в западнонемецких землях (например, в Гессене) и на территории Швейцарии. Столь раннее развитие этой модели в указанном ареале вызвано тем, что она сменила здесь формы на -ing, от- мершие еще в додревневерхненемецкий период, тогда как в Баварии -ing оставался продуктивным очень долго и был постепенно вытеснен лишь с экспансией образований на -ari2 (ibid., 1/1, S. 205, § 184; 2/2, S. 388—402, § 623—634, особенно S. 401, § 634). Итак, ясно, что первая часть анализи- руемого топонима — Ruzara не может быть производной от личного

имени с корнем д.-в.-н. Ruoz-.

В то же время в древневерхненемецком не видно и апеллятива, от ко- торого с помощью -arij мог бы образоваться nomen agentis *ruzari\ топо- нимы подобного рода зафиксированы грамотой Людовика Немецкого по соседству с Ruzaramarcha (Cidalaribah < д.-в.-н. zidalari «пасечник, борт- ник»), но сама Ruzaramarcha к этому типу не относится. Можно было бы, конечно, вообще отказаться от естественной трактовки Ruzara- как обра- зования с -ari и попытаться увидеть в нем древний гидроним с индоевро- пейским формантом -г- вроде ряда других известных гидронимов в немец- ком Подунавье: Isara (современный Изар) или Ilara (современный Иллер) (ibid., 2/1, S. 189—190, § 216,1). Вместе с тем в самом источнике ничего не сказано о протекавшей в тех местах реке Ruzara, а это было бы существен- но при размежевании владений, о котором идет речь в грамоте; неизвестен гидроним Ruzara и по другим источникам. Наконец, все названия с форман- том -г- на территории Австрии должны быть реликтами догерманского суб- страта, а в топономастике давно установлено, что при смене этноса в том или ином районе заимствуются названия только тех водных путей, которые были сравнительно важны для миграций (Steinhauser, 1939, S. 184—185; Bach, 2/2, S. 28, § 424, 3). Именно к таковым относятся водные названия с г- в Среднем Подунавье, обозначающие относительно крупные реки — непо- средственные притоки Дуная; очевидно, что гипотетическая Ruzara к их числу принадлежать не может.

Остается последняя возможность — предположить, что Ruzara- обра- зовано при помощи -ari2 от основы Ruz-, не связанной с каким бы то ни было личным именем, но являющейся основой какого-то топонима. Такое предположение не только единственно допустимо в данном конкретном слу- чае, но и наиболее вероятно a priori. Вследствие чрезвычайной продуктив-

ности -ari7 в древневерхненемецком топонимия с этим суффиксом, произ- водная от других топонимов, исключительно распространена. Так, напри- мер, местное название Тапп по имени своих обитателей приобретало сле- дующие варианты: Tannara (nominativus pluralis) «жители Танна», (ze) Tannaron (dativus pluralis с предлогом или без предлога в значении лока- тива) или чаще Tannaromarcha, где Таппаго- представляет собой genetivus pluralis (Kaufmann, 1961, S. 170). А. Бах характеризует средне- и верхне- немецкие примеры genetivus pluralis на -ага (в отличие от обычного -а го) как «редкие и отчасти проблематичные» (Bach, 2/1, § 101, 2, b). Однако в составе композита конечное -а первой основы могло восприниматься не как часть флексии, а как соединительный гласный сложного слова, ко- торый в древневерхненемецком никогда не был отчетлив, так что путаница -а/-о наблюдается уже в текстах VIII в. (Groger, 1911, S. 252); даже такой напряженный гласный как -и в исходе первой основы сложных слов в древ- небаварском с первой половины IX в. ослабевал до -a (Schatz, 1907, S. 49). Тем самым, Ruzaramarcha в формальном отношении представляет собой вполне ординарное образование, в котором исходное Ruz-, как мы выясни- ли, является топонимом. В таком случае естественно думать, что Ruzara

это этноним с крайне продуктивным формантом -ari2, иными словами — один из вариантов имени «русь» в древневерхненемецком языке.

Эта наша гипотеза получит основательное подтверждение, если Ruzara перестанет быть гапаксом, если найдутся источники, упоминающие это название в связи с Русью. Такие источники, к счастью, есть. В привилегии регенсбургским купцам, выданной австрийским и штирийским герцогом Леопольдом V (1177—1194) 9 июля 1192 г., когда Леопольд получил Шти- рию, упоминаются купцы из Руси или торгующие с Русью, названные Ruzarii (nominativus pluralis) («Ruzarii quocumque tempore vadant, duo talenta solvant et in reditu de Ruzia dimidium talentum ...»: UB Babenb., N 96, p. 119: Назаренко, 1984a, c. 96, № 8; подробнее об этом сообщении см. в главе III). В том, что это латиноязычное название есть латинизированный этноним с.-в.-н. Ruzare /Rdzcere < д.-в.-н. Riizara, нет никаких сомнений: так как связь между д.-в.-н. -ari] и лат. -arius отчетливо ощущалась, превращение древне- и средневерхненемецких имен собственных с формантом -ari в латинском контексте в имена с латинским суффиксом -arius было явлением типичным (Bach, 2/1, S. 108, § 40). Сопоставить Ruzarii с латинскими названиями профессий (типа monetarius) и истолковать этот термин как чисто латинское новобразование с суффиксом -arius, как своего рода termi- nus technicus для обозначения профессиональных регенсбургских торговцев с Русью, нельзя, поскольку ни лат. -arius, ни д.-в.-н. -ап} / с.-в.-н. -cere не да- вали производных с таким значением от этнонимов: Marhari, Beheimari всегда значат «мораванин», «чех» и никогда специально только «купец, торгующий в Моравии, Чехии». И напротив: употребление имен с -ari2, обо- значавших sensu stricto обитателей какой-либо местности или страны, не в их основном, первоначальном значении, а для указания на те или иные связи с данной страной или местностью, характерные для носителя имени, было в средневековом немецком языке рядовым явлением. В одном кёльнском па- мятнике XVI в. прямо сказано, что «купцы и наемные солдаты» получают прозвища согласно названиям обитателей «тех мест и стран, где они чаще всего торгуют или бывают»; например: Brabender «брабантцы», Leiflender «лифляндцы» и т. п. (Bach, 1/1, S. 253—254). Разумеется, только на этом основании было бы поспешным настаивать на признании термина ср.-лат. Ruzarii латиноязычным отражением одной из форм этнонима «русь» в средневерхненемецком языке. Но обнаружив в древневерхне- немецком термин Ruzara в роли названия жителей местности или этнонима и принимая во внимание декларируемую самим источником связь Ruzarii с Русью, мы не только получаем полное право, но просто вынуждены при- знать Ruzarii XII в., а значит— и Ruzara IX в., вариантом имени «русь» в средневековых диалектах немецких юго-восточных земель (напомним, что оба упоминания приурочены к баварскому Подунавью). Трехвековой хроно- логический «зазор» между этими упоминаниями не должен смущать нас, так как -ari2 был в равной мере продуктивен и в IX, и в XII в.; укажем хотя бы на такие новообразования как наименование печенегов Petsencere («Pet- senaere unt Valwen»: «Valwen» — обычное для средневерхненемецких источ- ников название половцев) из «Хроники императоров» 1135/49 г. (Regensb. Kaiserchron., v. 14023, S. 335; ср. здесь же, v. 14026, Affrikcere «африканец»), Pincernarii в «Иерусалимской истории» первой половины XII в. Альберта Ахенского (Alb. Aquen. VIII, 35, p. 579), Pescencere в «Песни о Нибелунгах», созданной в конце XII в. в Австрии (Nibel. XXII, v. 1340), среднерейнскую глоссу середины XII в. «liutizi — lutizara» (Summ. Heinr.-l, VIII, 1, S. 275) или Meranare в другой, регенсбургской, глоссе того же XII столетия в качестве перевода лат. Gothi (< Мёгап, как называли территорию Истрии, Хорватии и Далмации) (Bach, 1/1, S. 191, § 173,1).

Кроме грамоты Леопольда V, название RUzari (nominativus singularis) встречается также в составе южнонемецкого средневекового антропоно- мастикона, среди очень популярных отэтнонимических имен или прозвищ типа: Walho (821 г.: Trad. Schaftl., N 14, p. 22), «Hainricus qui dicitur Waelchi- schar» (1249 г.: Tirol. UB, 3, N 1240, p. 277) (< д.-в.-н. walho «романец, итальянец»); «Wlricus Boemus» (1170 г.: Reg. Tirol., 1, N 257, p. 70), «Hain- ricus dictus Pehaim» (1257 г.: Urk. Schaftl., N 23, p. 25) (< ср.-лат. bo(h)emus, c.-B.-H. pehaim «чех»); «Fridericus de Ratisbona (из Регенсбурга. — A. H.) ludeus» (1183/9 г.: Trad. Schaftl., N 253, p. 252; это прозвище, а не «чистый» этноним, как видно из прилагаемого к тому же лицу имени Judmann: ibid., N 331, p. 332); «Wilflin der Jvde» (1299 г.: Urk. Neust. Fr., N 78, p. 150) (< лат. iudaeus, c.-b.-h. jitde «еврей»); «Fridericus Flemingus» (1218 г.: Tirol. UB, 2, N 740, p. 170); «Pilgreim der Flaimingch» (1319 г.: Urk. Lilienf., N 408, p. 170) (< c.-b.-h. flceminc «фламандец»); «Vlricus Sclauus» (1230 г.: Urk. Neust. Br., N 26, p. 66); «Vlrich, Haertel und Chvnrat genant di Slaewer» (1308/11 г.: Reg. Steierm., 1, N 38, p. 11) (< ср.-лат. sclavus, c.-b.-h. slavcere «славянин»; последний пример особенно интересен для нас, так как ил- люстрирует активность -ап2, образовавшего этнонимическую форму, па- раллельную более привычной с.-в.-н. slave с суффиксом -ап; см. об этом подробнее ниже); «Heinricus dictus Hungarius» (1235 г.: Tirol. UB, З, N 1022, p. 73); «Paulus Hvngarus» (1244 г.: UB Babenb., 2, N 426, p. 278); «Heinricus Vngar» (1304 г.: Urk. Schaftl., N 66, p. 72) (< ср.-лат. (h)ungar(i)us, с.-в.-н. ungcere «венгр»); Sahso (820/1 г.: Trad. Regensb., N 17, p. 22); «Vdalricus Sahse» (1180 г.: Trad. Weltenb., N 118, p. 86); «Perihtolt der Sahse» (1290 г.: Urk. Raitenh., N 440, p. 364) (< д.-в.-н. sahso, с.-в.-н. sahse «сакс»); Suuapilo (863/5 г.: Trad. Regensb., N 68, p. 65); «Harnit Suueuus» (1048/68 г.: Trad. Tegem., N 57a, p. 45); «Siboto Swab» (1192/1215 г.: Urk. Neust. Fr., N 24, p. 100) (< д.-в.-н. / с.-в.-н. шр, ср.-лат. suevus «шваб»); Freso (822 г.: Trad. Regensb., N 20, p. 27); «Ludwig der Friese» (1324 г.: Urk. Schaftl., N 105, p. 116) (< д.-в.-н .freso / friso, с.-в.-н .friese «фриз»); Francho (863/5 г.: Trad. Regensb., N 68, p. 65); «Hermannus der Franch» (1179 г.: ibid., N 932, p. 464) (< д.-в.-н. / с.-в.-н. franco /franc «франк, франконец»); «Fridericus Craiener», т. e. «из Крайны» (1275 г.: Urk. Neust. Br., N 85, p. 129); «Heinricus Horwat» (1286 г.: Niirnb. UB, N 739, p. 432), «хорват» (форма восходит непосред- ственно к славянскому, в отличие от обычного с.-в.-н. Chra(u)bat\ ср. лич- ное имя, зафиксированное у альпийских славян: *СЬгъуа!ъ\ Kronsteiner, 1975, S. 29); наконец, даже «Minhardus Valwe» (1270 г.: Urk. Lilienf., N 99, p. 62); «Ulricus dictus Valbe» (1336 г.: Urb. Brix., 3, N 2172, p. 144) (по всей вероятности, < с.-в.-н. valwe «половец»; ср. топонимику от этого этнонима: Valwenberc: Trad. Schaftl., N 292, p. 293, ок. 1189/90 г.; Valwenstein: ibid., N 343, p. 342, ок. 1198/1200 г.; а также реконструируемое альпийско-сла- вянское личное имя *Kozai~b: Kronsteiner, 1975, S. 45); и мн. др. (более про- странную сводку см.: Назаренко, 1984а, с. 89—91). Так, в одном из регенс- бургских документов 1183 г. фигурирует «Rudolf RUzzer» (CDR, N 282, p. 263), а в 1251 г. в Южном Тироле засвидетельствован некто «Jacobus Rivzarius» (Tirol. UB, З, N 1266*, p. 305; Назаренко, 1994a, с. 98, № 17); по- скольку -cere в средневерхненемецкий период, как правило, еще не вызывал умлаута (Paul, 1953, S. 42, § 40, Anm. 11), то -iv- в данном случае, вероятно, объясняется влиянием вариантов этнонима «русь» типа с.-в.-н. Riuze (см. ниже). В Западном Тироле рядом актовых материалов 30-х гг. XIV в. упо- минается Rus(s)arius/Rusarius (Urb. Brix., З, N 1831, 1887, 2088, p. 119, 123, 138); этот пример особенно показателен, так как в других случаях тот же Rusarius именуется то Rus, то Ruse (ibid., N 1852, 2038, p. 120,136; вторая из названных форм реконструируется, исходя из употребленного в латинском тексте genetivus singularis Rusonis, что предполагает «слабую» основу на -ап в немецком оригинале), а это не позволяет рассматривать Rusarius как про- изводное от какого-либо местного топонима Rus, поскольку употребление «чистого» топонима в роли личного имени в немецком невозможно. Тем самым мы получаем еще одно подтверждение правильности нашей гипо- тезы о связи антропонимов типа д.-в.-н. / с.-в.-н. Ruzari /RUzcere, лат. Ruza- rius/Rusarius с именем «русь» (Назаренко, 1984а, с. 101—102, № 34а—е). По-своему характерен и следующий случай, где в качестве топонима вы- ступает форма не только родительного падежа личного имени (что обыч- но), но и именительного: хозяйство некоего Rusarius названо в двух записях правового характера 1318 и 1336 гг. соответственно «curia dicta Russaerii» и «vinea dicta Rusaer» (Urb. Brix., 3, N 1787, 2882, p. 114, 184; Назаренко, 1984a, c. 114, № 19a—b; ср.: там же, с. Ill, 114, № 9а—b, 17а—b; Bach, 2/1, S. 325, 331—332).

Последний из приведенных примеров представляет интерес для нашей проблемы еще в одном отношении, выводя анализ на уровень межязыковой морфологической интерференции. Ruscer как название виноградника (vinea) позволяет предполагать, что так называлась гора или холм (виноградники располагаются, как правило, на склонах гор); это служило бы дополни- тельным основанием для такого имени, поскольку горам и другим оди- ночным объектам ландшафта в южнонемецких диалектах охотно давались антропоморфные названия. Замечено, что в южноавстрийских говорах, зоне активного славяно-немецкого языкового взаимодействия, в качестве фор- манта, образующего название жителей местности от названия местности, т. е. в роли нем. -ari2, засвидетельствовано употребление славянского ана- лога -ari] — суффикса -тк(ъ) (Bach, 1/1, S. 203, § 183). Это заставляет думать, что в соответствующих славянских говорах последний функцио- нировал и в роли -ari2 — безусловно, под влиянием семантической двойст- венности нем. -ari. Впрочем, эпизодически с помощью -тк(ъ) отэтнони- мические nomina agentium оформлялись и в других регионах Славянщины, что облегчало превращение этого явления в тенденцию: ср. др.-русск. гренъ- ныкы — обозначение купцов, торгующих в Византии (ПСРЛ, 2, стб. 196, 526), или любопытный hapax legomenon словеникъ «славянин» как перевод греч. ZkuOtis* «скиф» в Кол. 3, 11 («... где же нетъ иноземец, словеникъ ...») в одном древнерусском апостоле с толкованиями XV в. (Горский — Нево- струев, II/1, с. 163). Это подсказывает правильную интерпретацию лю- бопытного исторического топонима — «горы, что по-славянски зовется Ruznic», упоминаемой в грамоте германского императора Оттона II (973— 983) от 979 г. и локализуемой к югу от Дуная между реками Ибс и Гросе- Эрлауф, на территории, даримой регенсбургскому монастырю св. Эммерама («mons qui dicitur Sclavanice Ruznic»: DD Ott. II, N 204; Назаренко, 1984a, c. 106, № 2). Перед нами, очевидно, слав. *Rus(b)nik('b) — морфологический аналог приведенному выше нем. RHscer(e)— личному имени-этнониму в качестве местного названия. Подтверждение тому — случаи употребления термина *Rus(b)nik(~b) в его первичном значении — как антропонима, напри- мер: «Mathe Ruznyk», «Nickel Ruschnik» и др. среди оброчных (censuales) монастыря St. Paul близ Дравы в Восточной Каринтии (1371/2 г.: Urb. Kamt., 2, N 1638, 1641, p. 300, 301; Назаренко, 1984а, с. 102—103, №39—400). Другие предлагавшиеся толкования явно неудовлетворительны: издатель монастырских земельных кадастров средневековой Каринтии В. Фрезахер,

комментируя два последних имени, производит их от гипотетического слав. *Rusnik, не поясняя значения этого слова, а применительно к названию горы Rmnic X. Вайгль вообще прибегает к конъектуре (< слав. *rudnikb, современный Reidlingberg близ города Scheibbs в Нижней Австрии: Weigl, 5, S. 161, R156), что уже само по себе внушает сомнения, так как данная грамота Оттона II сохранилась в оригинале.

Итак, имя *Rus(h)nikfo) в средневековых говорах альпийских славян естественно рассматривать как славянскую морфологическую кальку сред- невекового (восточно)баварского этнонима Rdzari, позже RUzcere «русин»; ср. самоназвание закарпатских русинов руснак. *

* *

Д.-в.-н. -ari2 был не единственным формантом, употребительным в этнонимии; не менее популярным был также -ап, как правило, в йотирован- ном варианте -jan, реже — суффикс, образовывавший «сильную» основу: -(j)a. Так, имя бургундов оформлялось как ср.-лат. Burgundii (предполагая древневерхненемецкую основу на -ja), как ср.-лат. Burgundiones (основа в древневерхненемецкой исходной форме на -jan) или как д.-в.-н. Burguntare (Bach, 1/1, S. 200, 201, § 179, 2, 6); наряду с д.-в.-н. Beheimare (в «Баварском географе» IX в.: Назаренко, 19936, с. 13; см. также главу II), в столь же древних текстах встречаем и обычную для немецкой средневековой ла- тиноязычной письменности форму Воетапі «чехи» (см., например, в начале Хв.: Telon. Raffel. VI, p. 251; Назаренко, 19936, с. 64), которая ориенти- рована на «слабый» древневерхненемецкий вариант с -(j)an (ср. соврем, нем. Bohme)\ в одном и том же тексте— «Баварском географе»— от- ражены сразу две разновидности этнонима «мораване»: как в варианте с -ari2 — ср.-лат. Marharii, так и в форме ср.-лат. Merehani (суффикс -jan, судя по наличию умлаута); последняя закрепилась впоследствии в качестве литературной нормы (соврем, нем. Mahren), но первая была в свое время достаточно распространена, как показывают, скажем, Marierun, Mararenses Титмара Мерзебургского в начале XI в. (Thietm. VI, 99; VII, 57, 61, 76, р. 392, 470, 474, 492), являющиеся гибридами форм с -ari2 и с -(j)an. Не менее обильное многообразие форм характерно в немецких средневековых диалектах и для этнонима «русь».

Хотя словари отмечают наличие в древне- и средневерхненемецком вариантов имени «русь» с «сильной» основой (Lexer, 2, Sp. 560, Art. «Ruz, Ruze, Riuze»; Kobler, 1993, S. 908), нам удалось найти только один бес- спорный пример — Ruza (nominativus pluralis) во второй, сокращенной, ре- дакции одного франконского глоссария середины XII в. (Summ. Heinr.-2, IV,

9, p. 72; подробнее об этом памятнике еще будет речь). Единичные упоминания в nominativus singularis вроде «ungetriuwer Ruz» «вероломный русин» (Wern. Gart. Helmbr., v. 1809: середина XIII в.) не могут служить полноценным свидетельством; показательными можно было бы признать

только формы косвенных падежей или множественного числа, поскольку конечный -е в nominativus singularis имен со «слабой» основой часто опус- кался, особенно в стихотворных текстах (вроде только что процитирован- ной поэмы Вернера Садовника). Некоторым, хотя и косвенным, подтвер- ждением существования «сильных» форм можно было бы, впрочем, рас- сматривать также один из весьма редких вариантов имени «русь» в сред- невековых немецких текстах, который всегда был периферийным и в полноценную модель не развился. В различных немецких диалектах с раз- ной интенсивностью в роли этнонимов с XII в. начинают фиксироваться композиты со второй основой -тапп\ см., например, производные от с.-в.-н. )ude «еврей»: «Odalricus Judeman» (Trad. Regensb., N 988, p. 503: 1186/90 г.), «Ulricus Iudemannus» (Trad. Schaftl., N 439a, p. 427: 1263 г.), «der [her] Alfbreht] der Judman» (Urk. Neust. Fr., N 86, S. 155: 1305 г.), «Ulreich der Judenmann / Judmann» (Urk. Weltenb., N 91, 123, S. 172, 188: 1405 г.), и мн. др.; о том, что речь идет именно об этническом названии в качестве cognomen, говорят случаи применения к одним и тем же лицам то формы Judmann, то обычного Iudeus (Trad. Schaftl., N 253, 331, p. 252, 332: 1180-е гг.). Имеются аналогичные производные и от других этнонимов: «Godike Ргисетапп», т. е. «прусс» (Росток, 1266 г.), «Johannes Ungermann», «венгр» (Landskron в Чехии, 1393 г.) (Schwarz, 1949, S. 94—95), и даже «Hainr[ich] der Tatterman» или просто Tatermanus (Urk. Weltenb., N 61, S. 158; N 4, S. 256: конец XIII в. — 1341 г.), что мы возводим к этнониму «татарин» (несомненно, после татарских походов в Центральную Европу в 1241 и 1282 гг. там должны были встречаться татары: пленные и их потомки). Изредка в актовом материале встречаются такого рода обра- зования и от имени «русь»: «Liwtherius Ruzman cognominatus» (Mon. Car., 1, N 532, p. 413: 1231 г., Гурк в Каринтии); судя по той же территориальной приуроченности, один из его родственников (потомков?) именуется «Rauzmannus civis Frisacensis (Фризах в Восточной Каринтии. — А. Н.)» (ibid., 5, N 619, р. 397: 1285 г.); Rusmannse (Weigl, 5, S. 150, R116: 1170 г.; современное местечко Rausmanns близ Allensteig в Нижней Австрии), что по форме является genetivus singularis личного имени в роли топонима (Bach, 1/1, S. 205, §184; 2/2, S. 388—402, § 623—634; о всех трех упоминаниях см. также: Назаренко, 1984а, с. 97—98, № 12; с. 100, № 26; с. 110, № 6а). Уже из перечисленных примеров видно, что элемент -тапп в этой модели имел тенденцию присоединяться к чистой основе этнонима, и это дает нам известное право на основе засвидетельствованных форм типа Ruzman (не Ruzenmann или т. п.) сделать вывод о существовании по крайней мере в XII—XIII вв. варианта имени «русь» с «сильной» основой на -а.

С аналогичными сложностями приходится сталкиваться, пытаясь вы- делить основы с суффиксом -ап, т. е. со «слабой» основой, но без -j-. Ум- лаут не всегда последовательно передавался на письме, особенно в средне- немецких диалектах — франконских, восточносредненемецком (Paul, 1953, S. 81—82, § 97), и потому, сталкиваясь с написанием Ruzen или подобным, трудно бывает сказать, имеем ли мы дело с таким латентным умлаутом или действительно с формой без умлаута, т. е. без основообразующего -у-; см., например, Riizische Мйкеї — гидроним в Баварской восточной марке на пограничье с Чехией, упоминаемый неоднократно в актовых материалах в течение первой половины XII — первой четверти XIII в.: Rvzischemuchel (UB Steierm., N 130, S. 142), «iuxta Ruezchissen (sic! — A. H.) Muhel» (Pass. Urb., 2, S. 84); Rveschemuhel/Ruschmvhel (UBoE, 3, N 4, S. 5, и др.: Schiff- mann, 2, S. 190; Назаренко, 1984a, c. 108, № 5a—c); Ruzen в «Ливонской рифмованной хронике» конца XIII в. (Livl. Reimchron., v. 140, 146, 285 et passim); Rilzenlant в «Прусской хронике» Николая Ерошина (1335 г.) (Nik. Jer., v. 3742, 3757); «Heinrich, den man nennet Russze», «Heinricus dictus Ruze (вар.: Ruzo)», «Heinricus ... Riize genant»— «Генрих по прозвищу Русин» (UB Plauen, N 174, 236, 259, 331, S. 88,117,126,162: 70-е гг. XII в. — начало XIII

в.). Двусмысленность такой графики особенно хорошо видна на пос- ледних из приведенных примеров (речь идет о прозвище старшей ветви плауенских фогтов в Тюрингии, предков позднейшего княжеского рода von Reuss: Schmidt В., 1923; Hansel, 1940), которые встречаются в актах ря- дом с умлаутированным вариантом Reusse и «нейтральным» Rutenus (о последнем см. ниже) (ibid., N 136, 172, 300, S. 71, 88, 145); как умлаути- рованный можно рассматривать и аллограф Rikze, так как графема «А» использовалась в этих плауенских документах как знак и долготы («brfider», «tun»), и умлаута («funf», «lute»).

Подозреваем, что случаев без умлаута (т. е. с основой на -ап) было немного. В самом деле, в процессе дифтонгизации узких долгих (с XII в.), в том числе й> аи (Paul, 1953, S. 26—27, § 21; Schmidt W., 1969, S. 295), такие основы должны были бы дать форму типа Rauzen. Подобные формы, дейст- вительно, встречаются, но они крайне редки. Так, Rawssen употреблено наряду с умлаутированным Rewssen в немецком переводе «Чешской хроники» Далимила (Peheim. Cron., cap. 82, S. 288). Другой пример, харак- терный еще и тем, что в нем исследуемые фонетические изменения демон- стрирует вариант с -ari: «der Raussar» наряду с «der Reyssar» (Regensb. UB, 2,

N 357, 917, S. 70, 367: 1360, 1371 гг.); это— название виноградника и горы, которое мы трактуем как антропоморфное, происходящее от этно- нима с.-в.-н. RUzcere (Назаренко, 1984а, с. 116, № 23а, Ь); как видим, и здесь форма без умлаута фигурирует параллельно с умлаутированной (с XIV

в., в ранненововерхненемецкую эпоху, суффикс -cere начинает вызы- вать умлаут; о делабиализации Reuzen > Reizen см. чуть ниже). Итак, даже в тех редких текстах, где встречается форма с дифтонгизацией неумлаутиро- ванного долгого и (типа Raussen), она соседствует с вариантами, развив- шимися из умлаутированных форм, которые, тем самым, можно признать регулярными.

Современная немецкая литературная норма Russe является очевидным неологизмом нового времени, копирующим в корневом вокализме русск. русский, тогда как еще в XVIII в. в широком употреблении была историчес- ки возникшая на немецкой языковой почве форма Reusse, закрепившаяся в архаически-торжественной официальной титулатуре российских импера- торов «Kaiser aller Reussen» «император всероссийский»; в названии жи- телей Пруссии, историческая эволюция которого в немецком языке и в латинском языке средневековья во многом параллельна эволюции этнонима «русь, русин, русский», форма Preussen сохранилась в качестве нормы по сей день. Этот вариант восходит к с.-в.-н. Reuze /Reusze и т. п., образовав- шемуся в результате дифтонгизации умлаута корневого долгого м. В древ- небаварском, особено в его австрийских говорах, дифтонгизация узких дол- гих отчетливо фиксируется с конца XII в., хотя известны и отдельные более ранние примеры; так, одно из упоминаний имени «русь» у Оттона Фрай- зингенского в середине XII в. дано в форме Reuteni (Ott. Fris. Gesta I, 26, p. 174), которая явно явилась плодом графической аккомодации употреб- лявшегося хронистом термина Ruteni (см. ниже) к дифтонгированному ва- рианту типа Reuze (ср. также Leuticii < Lutici «лютичи» у Адама Бремен- ского уже в конце XI в.: Adam II, 22, р. 79). Поэтому в верхне- и средне- немецких памятниках XIII—XV вв. примеры с дифтонгизацией не редкость: Reuschmuhel (вариант упомянутого выше гидронима RUzische Muhel, 1257 г.: UBoE, 4, N 245, р. 236), «des Reussen, Rutteni... sigill» (UB Plauen, N 300, S. 145: 1295 г.), «Weizzen Reuzzen» (Pet. Suchenw., S. 59 и др.: вторая поло- вина XIV в.), Reuzzen (Osw. Wolkenst., N 23, v. 133: первая половина XV в.), и др. В дальнейшем в позднесредневековом баварском дифтонг ей < iu претерпел делабиализацию, дав ei (Schmidt W., 1969, S. 294): в «Авст- рийской хронике» Якоба Унреста (конец XV в.) вариант Reysen представ- лен вместе со своим прототипом Rewssen (Jak. Unr. V, 53; XXII, 242, S. 49, 236), а в авторском переводе знаменитых «Записок о Московии» Сигизмунда Герберштейна на немецкий язык (середина XVI в.) вариант Reys(s)en/Reis(s)en уже доминирует (Herber. Mosc., passim). Но дифтон- гизация проведена не везде одинаково рано и в равной мере последова- тельно, так что в то же время продолжают употребляться исходные для форм с дифтонгом и получившие широкое хождение уже в XI в. формы с обозначенным на письме умлаутом долгого и— с.-в.-н. Riuze /Riusze или подобные (Lexer, 2, Sp. 476, Art. «riuzesch / riuzisch»; Sp. 560, Art. «Ruz / Ru- ze / Riuze»). См., например: Ruizi (латинский nominativus pluralis: Ann. Hild., a.

1031, p. 36: середина XI в.; диграф «иі», наряду с обычным «іи», иногда применялся в древне- и средневерхненемецких текстах для обозначения умлаута от долгого и: Braune, 1975, S. 42, § 42, Anm. 1); Rivzo / Riuzo (Trad. Regensb., N489, 688, 693, p. 282, 333: 1044/8, 1095/9 гг.; этнонйм в ка- честве личного имени; наличие умлаута и «слабая» основа не позволяют видеть здесь графический вариант упоминавшегося выше антропонима д.-в.-н. Ruozi, для которого типична «сильная» основа на -/ и в котором невозможен умлаут: Назаренко, 1984а, с. 88, 93, № 1—3); «von Riuzin-lanti» (Annolied, v. 640, p. 128: рубеж XI—XII вв.); «uz Riuzen-lmt» (Rosengart., D II 74, 1, S. 82, и мн. др.: начало XIII в.); Riuzen: Regensb. Kaiserchron., V.

7319, 13879, 14021, 16440, р. 215, 332, 335, 378 (между 1136 и 1147 гг.; варианты по разным спискам: Ruzen, Riizen, Reuzzen)\ Hartm. Erec, v. 1990, Iwein, v. 7584 (последняя четверть XII — начало XIII в.); Nibel., v. 1339 (ок. 1200 г.); Rud. Ems, v. 1195 (середина XIII в.); «von dem riuzeschen mer» (Karl, v. 8182: первая половина XII в.); и мн. др. Все эти примеры с до- стоверностью свидетельствуют о существовании доминировавшего в верх- ненемецких диалектах варианта этнонима «русь», оформленного с помо- щью суффикса -jan, -j- которого и давал умлаут. Полученный вывод имеет немаловажное значение для историка.

Дело в том, что основообразующий -у'-, особенно в южнонемецких диалектах, исчез очень рано. Если для древнейших текстов VIII в. формы с -j- (типа д.-в.-н. erbeo, соврем, нем. Erbe «наследник», где графика «ео» ука- зывает на еще звучавший -j-) обычны, то в большинстве древневерхне- немецких диалектов этот -j- перестал отражаться на письме уже в течение IX в., а в древнебаварском— с начала IX в. (Schatz, 1907, S. 99, § 91с—d; Braune, 1975, S. 110—112, 206—207, §§ 118, 223); следовательно, учитывая, что фонетические изменения фиксируются на письме с некоторым за- позданием, угаснуть в живой речи суффиксальный -j- должен был и того раньше. Поскольку в древневерхненемецком умлаут от и далеко не всегда передавался графически (Braune, S. 42, § 42), то имеется немало слов, относительно которых только на основании данных древневерхненемецкого периода трудно решить, к какому именно типу, йотированному или нет (на -ап или на -jan, соответственно на -а или -уа, -о или -jo), принадлежали их основы. В таких случаях (например, д.-в.-н. burgo «поручитель», scutzo «стрелок» и т. п.) критерием могут служить средневерхненемецкие или даже нововерхненемецкие формы, умлаут в которых (нем. В urge) или ум- лаут наряду с западногерманской геминацией (-j- суффикса вызывал удвое- ние конечного согласного корня: нем. Schiitze), как и в с.-в.-н. Riuze > Reuze, ясно показывает, что некогда их основа оканчивалась на -jan (ibid., S. 207, § 223, Anm. 1). Отсюда неизбежно вытекает заключение, которое, даже в самой мягкой формулировке, содержит в себе «исторический заряд» боль- шой силы: если средневерхненемецкие формы этнонима «русь» с умлаутом являются продолжением соответствующих древневерхненемецких форм и если последние явились результатом заимствования самоназвания древней- шей руси (что бы она из себя ни представляла), то такое заимствование н е могло состояться позднее начала или, во всяком слу- чае, первой половины IX в.

Такая хронология вполне согласуется с историческими данными о первых русско-немецких межэтнических контактах, которые (данные) со- браны и проанализированы нами в главе III. Все они концентрируются не просто на пространстве южнонемецких диалектов, а именно в Баварии и даже еще уже — в восточнобаварском Подунавье; лишь так называемый «Баварский географ» второй половины IX в. на самом деле происходит, вероятно, из скриптория монастыря Райхенау в Швабии, т. е. создан на юго- западе Германии, но его информация о Восточной Европе, в том числе и Руси, допускает «среднедунайскую» интерпретацию (см. главу II). Сам ха- рактер свидетельств — таких, как рассмотренный выше топоним Ruz- aramarcha на территории Баварской восточной марки в середине IX в. (с исторической точки зрения он рассмотрен в главе III) или данные «Раф- фелыптеттенского таможенного устава» первых лет X в. о регулярном присутствии русских купцов в той же Восточной марке — предполагает изустное заимствование этнонима «русь» в древнебаварский из речи носи- телей этого этнонима. Остается показать, что средневерхненемецкие фор- мы имени «русь» преемственны по отношению к древневерхненемецким.

Собственно древневерхненемецких текстов, которые содержали бы упоминания этникона «русь», насколько нам известно, нет. Но на выручку приходят латиноязычные источники немецкого происхождения. Приведем важнейшие упоминания (в хронологической последовательности текстов, их включающих), приходящиеся на древневерхненемецкий период, т. е. до конца XI в. (в свое время они уже изучались нами: Назаренко, 1980, с. 46— 57; однако ряд приведенных в этой работе сведений устарел, а некоторые из предложенных в ней интерпретаций требуют уточнения). «Вертинские анналы» (Rhos) и памятники, именующие русь «ругами» (Rugi), в список не включены, так как будут рассмотрены отдельно ниже.

О грамоте Людовика II от 862/3 г. (Ruzaramarcha) речь уже шла. В послании миссийного архиепископа Бруно Кверфуртского к германскому королю Генриху II (1002—1024) от 1008 г. русь трижды именуется Ruzi (Epist. Brun., p. 98—100). В отношении этого текста необходимы некоторые оговорки. Он сохранился в двух рукописях: XI/XII в. (Кассельский список) и копии с него XVII в. (Гамбургский список); именно по последней памятник был впервые почти одновременно издан А. Гильфердингом (1856, с. 8—34) в России и В. Гизебрехтом в Германии (Giesebrecht, 2, 1. Aufl. Braunschweig, 1858, S. 600—604). Эти издания, которыми в науке часто про- должают пользоваться до сих пор, в одном случае дают чтение Ruti, а в двух других — Ruzi, однако в самом Кассельском списке, положенном в основу критического издания 1969 г. Я. Карвазиньской, во всех трех случаях формы идентичны — Ruzi\ таким образом, аллограф Ruti (с которым мы считались в работе 1980 г.) в данном случае из рассмотрения следует исключить. В «Хронике» мерзебургского епископа Титмара, писавшейся в 1012—1018 гг. и дошедшей в авторском оригинале, встречаем три различ- ных варианта: Rusci / Ruscia (четыре раза) и по одному разу Rucia и Ruszi (Thietm. 11,22; VI, 91; VII, 65, 72; VIII, 31; p. 64, 382, 478, 486, 528; Назаренко, 19936, с. 134—136). В «Кведлинбургских анналах» начала XI в. дважды представлено Ruscia и однажды — Rucia (Ann. Quedl., а. 960, 1009, 1019, p. 60, 80, 84); в «Хильдесхаймских анналах» середины XI в. — по одному разу Ruscia, Rusciani nRuizi (Ann. Hild., a. 960, 992, 1031, p. 21, 25, 36). «Жизнеописание императора Конрада II», созданное придворным капелланом Випоном в 40-е гг. XI в., сохранилось в списке XVI в. и издании 1607 г., основанном, вероятно, на том же позднем протографе, к которому восходит и сохранившийся список; в обоих случаях читаются два варианта имени «Русь»: Ruhhia и Russia (Wipo, cap. 9, 29; p. 32, not. b; p. 48, not. c). Так как этот протограф демонстрирует, с одной стороны, ренессансную правку, а с другой — частую путаницу «z» и «Ь», что типично для XI— XII

вв. (Bresslau, 1915, S. L—LI), то с известной осторожностью в качестве исходного чтения оригинала можно предполагать Ruzzia. Из 17 случаев упоминания этникона «русь» и хоронима «Русь» в «Хронике гамбургских архиепископов» Адама Бременского, работавшего в 70-е гг. XI в., в 16 имеет место написание Ruzzi / Ruzzia, в одном — Ruzia; такая картина вырисовывается по сумме всех 22 списков (некоторые оговорки см. ниже) (Adam II, 21, schol. 14; II, 35; II, 54, schol. 39; p. 76, 95—96, 114 etc.). В завершенных примерно тогда же «Альтайхских анналах» один раз читаем Ruscia, один раз — Ruzones («legati Ruzonum»: Ann. Altah., a. 960, 1043, p. 9, 32). Ламперт Херсфельдский в своих «Анналах» (ок. 1080 г.) три раза употребляет форму Rusci/Ruscia, четыре— Ruzeni (Lamp., а. 960, 973, 1043, 1075, p. 38, 42, 58, 202, 225—226). Одно упоминание о Руси (Ruscia) есть у'Бруно в «Книге о саксонской войне» (конец XI в.) (Brun. bell. Sax., cap. 13, p. 20).

Подобная пестрота графики может вызвать впечатление безнадежной неупорядоченности. Однако это совсем не так.

Прежде всего отметим, что ср.-лат. Ruizi, Rusciani могут служить не- посредственным графическим подтверждением тому, что в древневерхне- немецкий период существовали формы этнонима «русь» с основой на -jan, о чем мы догадывались, исходя из средневерхненемецких форм с умлаутом и их дифтонгированных продолжений; кроме того, суффиксальные расши- рения основы -ian, -on, -еп в Rusciani, Ruzones, Ruzeni являются, несомнен- но, попытками передать в латинских формах «слабый» тип древневерхне- немецкого оригинала.

Далее, нетрудно заметить, что все перечисленные полсотни упомина- ний естественным образом разбиваются на две большие группы: формы с «с» (Rusci, Ruci и т. п.) и формы с «z» (Ruzi, Ruzzi и др.). В первых нет ничего для латинской графики необычного, тогда как аллографы с «г» в латинском контексте обращают на себя внимание. Строго говоря, литера «z» употреблялась в латинском языке только в словах греческого происхождения на месте греческой С (вроде лат. baptizare < греч. (ЗатгтіСєіу «крестить»). Зато она была типична для верхненемецкой графики, где использовалась для обозначения фонем, возникших в разных позициях в результате второго верхненемецкого передвижения согласных из глухого зубного смычного Г. В зависимости от своего положения в слове Д.-В.-Н. «Z» передавала либо аффрикату [ts], обозначением которой «г» остается и в современной немецкой графике, либо щелевой, близкий к современному нем. s, наряду с которым в древневерхненемецком существовал и исконный зап.-герм. s, который на письме обозначался буквой «s», но произносился несколько шепеляво, примерно как звук, в современном немецком языке обозначаемый графемой «sch»; поэтому-то и возникла необходимость в новой графеме (Braune, 1975, S. 86, § 87). Вопрос о хронологии передви- жения сложен, но большинство исследователей поддерживает точку зре- ния Э. Шварца, что передвижение глухих смычных в древнебаварском про- изошло ок. 600 г. (Schwarz, 1926, S. 242—287, особенно S. 266—267; Lech- ner G., 1971, S. 25—26; Braune, 1975, S. 81—83, § 83; в последних двух работах приведена и основная литература вопроса). Оба звука совпали в средневерхненемецком, начиная с XIII в., после чего «г» закрепилась за аф- фрикатой, a «s» — за спирантом. В составе верхненемецких или преломив- шихся через верхненемецкую языковую среду слов, как правило, естест- венно, имен собственных, «г» проникала и в немецкие латиноязычные тексты.

В таком случае напрашивается предположение, что варианты на Ruz- суть слова древневерхненемецкого языка, только зафиксированные в ла- тинском контексте и снабженные латинскими флексиями (такую мысль высказывали уже Я. и В. Гримм: Grimm, 8, Sp. 1539). В самом деле, в при- веденной выше сводке средневерхненемецких упоминаний абсолютно гос- подствуют формы с «г», тогда как форм типа Rue- нет вообще. Наше пред- положение превратится в уверенность, если окажется, что и в латинских памятниках IX—XI вв. верхненемецкого происхождения употребляются только формы С «Z».

И швабский составитель «Баварского географа» (см. главу II), и Ви- пон (выходец из западной Швабии: Bresslau, 1915, S. VII—VIII) были бес- спорно южнонемецкого происхождения; верхненемецкое происхождение Адама также известно: оно было замечено еще работавшим на рубеже XI— XII

вв. схолиастом Адамовой «Хроники» (Adam IV, 22, schol. 145, p. 266; Schroder, 1918, S. 351—365). Несомненно, в основу топонимической но- менклатуры грамоты Людовика Немецкого Альтайхскому монастырю легли данные, представленные из этой баварской обители. Во всех четырех названных источниках употреблены только варанты на RUz-. Из памят- ников, связанных с верхненемецким ареалом, формы с «г» и «с» упо- требляются вперемежку только в «Альтайхских анналах» и «Анналах» Ламперта, происходившего, вероятно, из южной Германии и связанного с франконским Бамбергом (Holder-Egger, 1893, S. 169—182; idem, 1897, p. VII—XIX). Однако необходимо иметь в виду, что по текстологическим данным (см. подробно в главе V), статья 960 г. в этих источниках, так же как в саксонских «Хильдесхаймских» и «Кведлинбургских анналах» (со- общение о посольстве киевской княгини Ольги к германскому королю Оттону I [936—973]), заимствована из утраченных «Больших хильдес- хаймских анналов»; следовательно, читающаяся во всех этих анналах под 960 г. форма на Ruse- взята из памятника нижненемецкого происхождения. Труднее определить источник сообщений Ламперта о русских посольствах в Германию под 973 и 1043 гг., в которых также видим написания на Ruse-.

Однако уже из хронологических соображений ясно, что вряд ли мы имеем дело с оригинальными сведениями самого историографа; считается, что в части до 1044 г. Лампертовы «Анналы» опирались на записи, которые велись в Херсфельдском монастыре (в верховьях Везера, на границе Саксонии и Франконии) (см. стемму памятников так называемой «херс- фельдской традиции» в главе V). Во всяком случае, в бесспорно при- надлежащем самому анналисту рассказе о пребывании в 1075 г. в Германии киевского князя-изгнанника Изяслава Ярославича (1054—1078, с пере- рывами) употребляется только форма Ruzeni. Аналогично, у сообщения «Хильдесхаймских анналов» под 1031 г. о гибели венгерского престоло- наследника герцога Имре, носившего загадочный титул «русского герцога» («dux Ruizorum»), в силу самой географической приуроченности этой информации, позволительно подозревать баварский источник.

Таким образом, корреляция между верхненемецким происхождением текста или даже отдельного известия и употребляемыми в них формами названия «русь» / «Русь» (именно с «х») для древнейшего периода (до XI в. включительно) достаточно очевидна. Отсюда, разумеется, еще вовсе не вытекает, что все варианты с «z» должны иметь верхненемецкое происхож- дение; вариант Ruzi, последовательно употребляемый в сочинении саксонца Бруно Кверфуртского, это хорошо показывает. Но произносились формы на Ruz- в древнесаксонском (древненижненемецком) иначе, чем в древ- неверхненемецком, потому что в древнесаксонском языке, который не знал второго передвижения согласных, графема «г» использовалась только для обозначения аффрикаты (Gallee, 1910, S. 145, § 181). В этой связи имело бы смысл внимательнее присмотреться к графике имени «русь» / «Русь» в различных списках «Хроники» Адама Бременского. В них по всем трем главным редакциям, выделяемым текстологами (Schmeidler, 1917, S. VII— XLV; idem, 1918, S. 1—122), доминирует написание Ruzzi /Ruzzia, которое, тем самым, с полным основанием можно признать принадлежавшим са- мому автору. Однако есть некоторые признаки того, что произносилось это название не со спирантом, по-верхненемецки, а с аффрикатой, по-саксон- ски. На это, кажется, указывают аллографы этнонима «пруссы» (которые в «Хронике» в целом обнаруживают явную близость к графике имени «Русь», «русские») в главе IV, 18: Pruczi, Prutzi, Pruzci\ они прослеживаются по спискам группы АЗ и спискам редакции С (по классификации Б. Шмай- длера), т. е. должны быть возведены к оригиналу Адама. В этой же главе встречается и этноним «русь», но только в списках группы АЗ в виде Rutzi, тогда как в редакции С находим Ruzzi, Ruzi; поскольку последняя отличается тщательностью обработки довольно хаотического автографа Адама, в том числе и унификацией написания имен собственных, то восстановление «регулярного» варианта Ruzzi следует, вероятно, отнести на счет работы редактора. Если так, эту «описку» в главе IV, 18 можно считать свиде- тельством того, что южанин Адам использовал в своем сочинении обычное для древневерхненемецкого написание на Ruz-, но, долгие годы живя и работая в саксонском Бремене, усвоил местное нижненемецкое произно- шение этого имени. О том же говорит и другая «описка» хрониста, на этот раз в главе II, 22 — Ruscia\ она присутствует в списках редакции Сив руко- писи В1а, главном списке редакции В, т. е. с большой вероятностью может восходить к самому Адаму.

В свете сказанного и с учетом того, что древнейшее упоминание фор- мы на Ruse- (хильдесхаймское сообщение о посольстве Ольги) на столетие младше первых вариантов на Ruz-, можно с большой степенью вероятности предположить вторичность «с»-содержащих форм по отношению к таковым с «z». Коль скоро д.-в.-н. Ruz- в древнесаксонском должно было произноситься как [ruts-], то в более привычном латинском оформлении (ведь речь идет о латинских текстах) на письме это, естественно, чаще выглядело как Rue-. Нельзя, конечно же, исключать и непосредственного влияния др.-русск. русь на др.-сакс. Ruz- /Rue-, потому что аффриката [ts] регулярно служила в нижненемецком для передачи слав. s\ ср., например, такие немецкие топонимы на бывших славянских землях, как Zossen < слав, sosna «сосна», Zaucha < слав, sucha «сухая» или Bolizlavus у саксонца Видукинда (X в.) (Widuk. I, 35, р. 51 и часто), который в то же время имя польского князя Мешка (польск. Mieszko) пишет исключительно как Misa- са (ibid. III, 66, 69, р. 141, 144—145). Но варианты на Ruse-, по всей види- мости, все же отражали графику потенциального древневерхненемецкого оригинала: диграф «sz» (у Ноткера повсеместно «zs»), а в отдельных случаях даже «sc», нередко применялся древневерхненемецкими авторами вместо «г» в тех случаях, когда этот последний передавал спирант (Braune, 1975, S. 155, § 160, Anm. 2); употребленная саксонцем Титмаром однажды форма Ruszi, наряду с «регулярным» вариантом Rusci / Ruscia, кажется, подтверждает это. В средневерхненемецком языке написания Rusze, Reusze нередки; к этой графеме восходит и соврем, нем. 6 как обозначение двойного s после долгого гласного.

Итак, из сказанного вытекает, что ср.-лат. Ruz(z)i — это оформленное латинской флексией слово древневерхненемецкого языка. Д.-в.-н. «г» в ро- ли спиранта передавала звук, наиболее близкий слав. 5і, и поэтому регулярно использовалась как субститут последнего при лексических заимствованиях в древневерхненемецкий из славянских языков или при передаче славян- ских слов древневерхненемецкой графикой. Тому существует масса сви- детельств, в том числе и такое яркое, как «Фрайзингенские отрывки» — изготовленная в X в. с миссионерскими целями в баварском монастыре Фрайзинг (близ современного Мюнхена) верхненемецкая транслитерация некоторых славянских катехизических текстов (в качестве исключений в этом памятнике встречаются и другие способы передачи слав, s: «sz», «zs», «zc» и «zz») (Braune, 1874, S. 529—530). Таким образом, д.-в.-н. *RHz(e)on (nominativus pluralis) (> ср.-лат. Ruzi и т. п.), Rdzdri представляют собой варианты имени «русь» в южнонемецких диалектах, прежде всего — в древнебаварском, возникшие здесь (как о том в равной мере говорят исторические и лингвистические данные) не позднее первой по- ловины IX в. в результате непосредственных контак- тов с носителями этого этнонима. *

* *

В связи с тем, что среди перечисленных немецкоязычных форм имени «русь» есть очень древние — вплоть до IX в. включительно (RClzdra грамо- ты Людовика Немецкого и Ruzzi «Баварского географа»), возникает еще одна лингвистическая проблема, также имеющая немалое значение для ис- тории первоначальной Руси. Дело в том, что уже эти упоминания IX в. де- монстрируют в корне долгий и, который трудно расценить иначе, нежели непосредственное отражение восточнославянского оригинала — др.-русск. русь. Вариант Rhos, зафиксированный в широко известном сообщении «Вертинских анналов» (по местонахождению рукописи в аббатстве св. Бер- тина на севере Франции — на самом деле, речь идет о франкских имперских анналах) под 839 г. о русском посольстве при дворе императора Людовика Благочестивого (814—840), не в счет, так как, без сомнения, представляет собой транслитерацию греч.' Рад из сопроводительного письма византий- ского императора Феофила (829—842) (русские послы прибыли из Кон- стантинополя в сопровождении греческого посольства к Людовику) (Ann. Bert., p. ЗО—31; русский перевод соответствующего фрагмента см., напри- мер: Назаренко, 1999, с. 288—289; о других трактовках см. ниже).

Этот факт любопытен по меньшей мере в двух отношениях. Во- первых, он свидетельствует о том, что вторичный й (так называемый м7), развившийся в славянских языках из дифтонгов (исконный долгий и, напомним, повсеместно дал в славянских у— звук типа русск. ы), при- сутствовал в восточнославянских диалектах (во всяком случае, в некоторых из них) уже в первой половине IX в. Это важно для установления абсо- лютной хронологии перехода *ой/ *ай > й на востоке Славянщины, а ведь абсолютная хронология фонетических изменений — вечная и сложная проблема исторического языкознания. Во-вторых (и это важнее для нашей темы), ориентация даже самых ранних немецкоязычных форм на славян- ский оригинал при изустном характере заимствования недвусмысленно по- казывает, что те носители самоназвания «русь», с которыми имели дело на юго-востоке Германии, в Баварской восточной марке (древнейшем ареале русско-немецких межэтнических контактов), уже в первой половине — се- редине IX в. говорили по-славянски. Это чисто лингвистическое наблю- дение подтверждается прямым указанием «Раффельштеттенского тамо- женного устава» 904/6 г. на то, что купцы, приходившие в Восточную марку из Руси и из Чехии («от ругов или от богемов»), были славянами: «Sclavi (выделено нами. — А. Н.) de Rugis vel de Boemanis» (Telon. Raffel. IV, p. 251; Назаренко, 19936, с. 63, 65; данные «Устава» подробно анали- зируются в главе III; об этнониме «Rugi» применительно к руси см. ниже).

Этот факт можно истолковать по-разному. Можно было бы, конечно, с известной натяжкой предположить, что этноним «русь» к середине IX в. успел стать самоназванием для части восточнославянского населения бу- дущей Руси и что именно такие принявшие самоназвание «русь» славяне и являлись для торговли в баварское Подунавье. Однако подобное объясне- ние требует прибегнуть к другой, еще более заметной, натяжке: пришлось бы делить древнерусское купечество IX в., занимавшееся дальней междуна- родной торговлей, на две категории, четко разделявшиеся по этническому признаку — на «водоплавающих» варягов и «сухопутных» славян. Ввиду таких затруднений значительно более вероятным, по нашему мнению, вы- глядит другое объяснение: с самого начала скандинавской инфильтрации в Восточную Европу, уже в первой половине IX в., (восточно)славянский язык был местным койнэ, которым варяжские купцы пользовались также во время своих международных операций (Назаренко, 1998, с. 75—79). Это было бы естественно как вследствие безусловного количественного пре- обладания славянского этнического элемента в Восточной Европе того времени (по крайней мере — в Среднем Поднепровье, центре древнейшей Руси), так и потому, что по-славянски понимали и на среднедунайских, и на византийских, и на переднеазиатских (ввиду большого числа невольников славянского происхождения) рынках; вспомним известное свидетельство Ибн Хордадбеха (IX в.), что древнерусские торговцы («купцы ар-Рус»), приходившие на южное побережье Каспия или даже в Багдад, в качестве переводчиков пользовались услугами «славянских слуг-евнухов» — может быть, именно поэтому Ибн Хордадбех считал их, «ар-Рус», «одной из разновидностей славян» (Ибн Хорд., с. 124, § 73в).

И все же изложенные наблюдения над формой древнейших заим- ствований имени «русь» / «Русь» в южнонемецкие диалекты дают много больше, чем вывод о том, что на международных рынках варяжские купцы пользовались славянским языком. Они влекут за собой последствия, важ- ные для понимания самого этнополитического характера Древнерусского протогосударства IX в., а также древнейшей истории этникона «русь». Одно дело — уметь изъясняться на чужом языке, когда того требовали обстоя- тельства, и совсем другое — употреблять иноязычную форму са- моназвания. По вполне понятным причинам, связанным с этнической самоидентификацией, самоназвание должно было отличаться максимальной устойчивостью, причем именно в случаях контактов с представителями иных народов и государств, особенно же в «протокольных» ситуациях вроде дипломатических переговоров (как, например, при заключении русско-ви- зантийских договоров первой половины X в.). Ясность в столь прин- ципиальном вопросе совершенно необходима.

Вероятно, именно эти очевидные соображения заставляют некоторых исследователей рассматривать самый ранний грекоязычный вариант имени «русь» — греч.* Раз? — как непосредственное воспроизведение гипотети- ческого древнескандинавского прототипа самоназвания с основой *гор-, в

IX—X вв. якобы еще звучавшего в языке восточноевропейских скандина- вов (Const. DAI, 1989, с. 295 [комментарий М. В. Бибикова]; Мельникова — Петрухин, 1989, с. 33—34; Петрухин, 1995, с. 51; Мельникова, 1999, с. 13). Осознанно или бессознательно сторонники этой гипотезы пытаются обойти уже отмечавшийся нами главный недостаток древнескандинавской этимо- логии (вернее было бы сказать — этимологий) имени «русь» — отсутствие формально-лингвистически безупречного древнескандинавского оригинала этого имени — путем подмены последнего хорошо засвидетельствованным греч. 'Рад. Здесь не место вникать в дискуссию вокруг постулируемого исходного звена — др.-сканд. *rdp(s)- в составе того или иного композита, проблематичность которого в достаточной мере была продемонстрирована еще Р. Экблумом (Ekblom, 1915, р. 9; idem, 1958, S. 47—58), а также дискуссией, развернувшейся после 1947 г. вокруг его работ (см. ее резюме: Schramm G., 1982, S. 13—16)1. Напомним только, что одним из краеуголь- ных камней скандинавской этимологии названия «русь» со времен В. Том- сена была такая последовательность заимствований: др.-сканд. *rop(s)- > фин. ruotsi > вост.-слав. русь, поскольку только на финской почве мыслимо сокращение второй части гипотетического древнескандинавского сложного слова до искомого *rdps. Следовательно, идея о заимствовании греч.' Рад из языка (пока еще германоязычных) варягов не только не подкрепляет скан- динавской этимологии имени «русь» (за исключением той ее разновидности, которая была предложена С. Экбу), а, совершенно напротив, ломает ее становой хребет. Как в языке самих варягов или, тем более, в греческом исходная форма типа *rops-menn могла редуцироваться до *rdps, остается загадкой.

Между тем для того, чтобы объяснить вокализм ср.-греч.' Рад, вовсе нет нужды искать какие-то иные варианты оригинала, помимо славяно- язычного др.-русск. русь. Обильный материал заимствований из славян- ского в греческий, особенно славянской по происхождению топонимии на территории Византийской империи, показывает, что греч. о (ш) служил обычным субститутом для слав, й под ударением (Vasmer, 1941, S. 239); поэтому считаем излишним предполагать в восточнославянском источнике греч. 'Рад гипотетический вост.-слав. 6 — якобы промежуточную ступень между дифтонгом и еще не развившимся в восточнославянских диалектах к IX в. й2 (Schramm G., 1982, S. 25); более того, последнее просто не соответ- ствует действительности ввиду древневерхненемецких форм IX в. на Ruz-. В то же время из предполагаемого др.-сканд. b ops вывести д.-в.-н. Ruz- никак нельзя, ведь в древневерхненемецком присутствовал собственный ДОЛГИЙ <9, так что следовало бы ожидать др.-сканд. *rdps > д.-в.-н. **Roz-. В свете данных латиноязычных источников о том, что носители имени «русь» (пусть даже и скандинавского происхождения или и скандинавского в том числе) уже в первой половине IX в. пользовались именно славяно- язычным вариантом самоназвания — др.-русск. русь, гипотезу о сканди- навоязычном прототипе ср.-греч.'Раз?, думается, нужно оставить. Трудно предполагать, что те же самые древнерусские купцы, которые на Дунае именовали себя по-славянски, в Константинополе почему-то предпочитали древнескандинавское самоназвание.

Это заключение подтверждается, заметим кстати, еще одним линг- вистическим фактом начала X в. В «Раффелыптеттенском таможенном уставе» встречается название местной восточнобаварской денежно-весовой единицы scoti, заимствованное, как выясняется (см. главу IV), из лексикона древнерусских купцов. В то же время др.-русск. скотъ в значении «мо- нета», «деньги» было, в свою очередь, заимствованием из языка восточно- европейских скандинавов (в котором др.-сканд. *skattR служило обозна- чением серебряной монеты) с характерным для славянских диалектов переходом а > о. В таком случае показательно, что в древнебаварский это слово не позднее рубежа IX—X вв. попадает не в скандинавской, а именно в славянской огласовке.

Некоторые сложности сопряжены с лингвистической интерпретацией форм с двойным согласным — Ruzzi / Ruzzia} в аутентичности которых нет сомнений: гемината мешает их объяснению как заимствования из вос- точнославянского, где известны только формы с простым согласным: др.- русск. русь, русинъ, русьскии (встречающийся иногда в литературе термин «руссы» придуман псевдоученой историографией и источникам неизвестен). В древневерхненемецком двойные согласные, вообще говоря, не были просто диграфами типа «sc», «sz» или т. п. (тем, что применительно к более позднему нововерхненемецкому периоду называется Konsonantenhaufung — этимологически неоправданным «нагнетанием согласных»), а отличались также и в произношении: между ними проходила граница слогораздела и они отделялись друг от друга экспираторной паузой, как принято считать ввиду того, что обязательное упрощение геминат происходило именно в тех случаях, когда второй согласный не мог быть начальным следующего слога, т. е. в конце слова и перед согласным (Braune, 1975, S. 91, § 91, Anm. 1; S. 153, § 160). Это, а также несколько дерзкое желание довести идею до ее логического конца, побудило нас в более ранней работе (Назаренко, 1980, с. 54—57) отказаться от представления о заимствовании из восточно- славянского, предположить, что гемината указывает на участие этнонима в верхненемецком передвижении согласных, и реконструировать исходную форму *RUt-. Возраст этой исходной формы отодвигался, следовательно, ввиду хронологии передвижения, по крайней мере до рубежа VI—VII вв. Не решаемся сейчас настаивать на таком предположении, которое сталкивается со слишком явными трудностями. Главная из них состоит в том, что приходится допускать одну из двух (равно маловероятных) возмож- ностей: либо др.-русск. русь и д.-в.-н. Ruiz- развились независимо друг от друга (что выглядит слишком искусственно), либо др.-русск. русь явилось заимствованием из древневерхненемецкого (что резко противоречит всей сумме фактов об истории Руси IX в.). Вероятнее, пожалуй, видеть в формах с двойным «z» все же результат непоследовательности средневековой гра- фики; это тем более резонно, что Ruzzi /Ruzzia из «Хроники» Адама Бре- менского, как было отмечено выше, скорее всего отражают древнесак- сонское произношение с аффрикатой, тогда как Ruzzia Випона все-таки представляет собой плод палеографической реконструкции; тем самым Ruzzi «Баварского географа» превращается в единственное достоверное упоминание варианта с геминированным согласным в IX—XI вв. В пользу такого предположения можно было бы привести два соображения. Во- первых, графема «zz», пусть и редко, но встречается в качестве субститута слав. s\ так, по подсчетам В. Брауне, один из двух писцов упомянутых «Фрайзингенских отрывков» в трех из 93 случаев передает слав, s через «zz» (через «г»— в 59 случаях) (Braune, 1874, S. 530). Во-вторых, Ruzzi могло стать следствием графической гиперкоррекции ученого монаха из Райхенау под влиянием этимологического древневерхненемецкого -zz-. Дело в том, что в позиции после долгого гласного, как в д.-в.-н. Riiz-, происходило факультативное упрощение геминат, возникших в ходе второго передвижения; это вело к образованию параллельных написаний типа д.-в.-н. slaffan / slafan «спать», причем написания с «zz» отличались в этом отношении большой цепкостью вполоть до XI в. включительно (Braune, 1975, S. 96—97,154, § 97,160, Anm. 1).

Тем временем мысль о происхождении южнонемецких форм на Ruz(z)- в результате верхненемецкого передвижения согласных была под- хвачена О. Прицаком (Pritsak, 1986, р. 48—55; Прицак, 1991, с. 117—122). К сожалению, соображения гарвардского (тогда еще) историка на эту тему, как и в ряде других случаев (см. ниже критику мнения О. Прицака о проис- хождении форм Russi, Rut(h)eni, Rugi, а также, в главе III,— о его трак- товке топонима Ruzaramarcha), обременены произвольными толкованиями и лингвистическими неточностями, а то и просто путаницей, отличаясь, сверх того, неоправданной беглостью, совершенно несовместимой со слож- ностью предмета. Так, например, автор не различает нижненемецких и верхненемецких форм, используя данные Титмара как верхненемецкие (!) и потому ошибочно полагая, что графемы «z» и «с» были взаимозаменяемы в древневерхненемецком; путает западногерманскую геминацию с верхнене- мецким передвижением (!) и потому не замечает, что предполагаемый им переход *Rut-jan- > Riizz- удревняет гипотетическую праформу *Rut- до III—IV вв. (ориентировочная датировка западногерманской геминации со- гласных); странным образом квалифицирует Ruzara- в Ruzaramarcha как

древнефризский (!) genetivus pluralis, не поясняя, как можно считать древ- нефризской (т. е. нижненемецкой) форму с передвинутым согласным, и т. д. *

* *

Изменения, которые наблюдаются в написании имени «русь» / «Русь» в латиноязычных источниках из немецкоязычного ареала в XII—XIII вв., т. е., по лингвистической хронологии, в средненемецкий период, характери- зуются заметной нивелировкой диалектных различий и интернационали- зацией некоторых форм, которые, тем самым, превращаются в известное подобие литературной нормы.

Аллографы, свойственные текстам X—XI вв., продолжают жить, но граница между верхненемецкими и нижненемецкими памятниками несколь- ко размывается. Так, формы с «г» по-прежнему типичны для текстов верх- ненемецкого происхождения, но в некоторых из них появляется форма Ruscia, которую мы выше квалифицировали как генетически нижнене- мецкую. Ограничимся избранными примерами, потому что упоминания о Руси в немецких латиноязычных текстах XII—XIII вв. чрезвычайно много- численны. Вариант Ruzi /Ruzia и т. п. встречается в следующих источниках из верхненемецкого ареала: у Гонория, автора сочинений энциклопеди- ческого характера, работавшего в первой трети XII в. в Регенсбурге — Ruzi (Honor. Summa, p. 130; Imago, p. 133); в экскурсе, посвященном пере- несению руки св. Стефана Первомученика в Цвифальтенский монастырь в Швабии, из «Хроники» Ортлиба Цвифальтенского (экскурс принадлежит анонимному монаху из Цвифальтена и написан вскоре после 1141 г.), где Русь именуется то Ruzzia, то Ruszia (дважды), тогда как в качестве этнонима употребляется форма Ruteni (Ortl. Zwif., addit. 1, p. 124, 128); в грамоте штирийского и австрийского герцога Оттокара IV (1164—1192) от 1191/2 г. о таможенных порядках в г. Энее («Plaustra in Ruziam vel de Ruzia tendentia»: Regensb. UB, 1, N 13, p. 13); в уже упоминавшемся аналогичном документе австрийского герцога Леопольда V от 1192 г. (Ruzi), в котором упоминается также проанализированный выше термин лат. Ruzarii (UB Ва- benb., 1, N 86, p. 118; оба последних известия подробно разбираются в гла- ве III); в «Больших шефтларнских анналах» середины XIII в. (Шефтларн — монастырь близ современного Мюнхена) (Ruzzia: Ann. Scheftl. т., а. 1240, р. 341); в «Баварской хронике императоров и пап» конца XIII в. (Ruzia: Chron. imp. pont. Bav., cap. 2, p. 221); и др.

Вариант Rusci /Ruscia находим реже, но все же он представлен. К кон- цу XI — началу XII в. относятся «Хроника» Фрутольфа из Михельсберга (под Бамбергом) с продолжением Эккехарда, в оригинальной части кото- рых встречаем как этноним Rusci, так и хороним Ruscia (Frut., а. 1089, р. 104; Ekkeh. chron., p. 150). Ruscia именуется Русь и в «Диалоге о житии бамбергского епископа Оттона» (1158/9 г.), принадлежащем перу другого михельсбергского монаха — Херборда (Herb. Vita Ott. II, 1, p. 60); в записи о

вкладе некоего Хартвика, постоянно проживавшего в Киеве, в регенс- бургский монастырь св. Эммерама (Trad. Regensb., N 926, p. 459); в «Нерес- хаймских анналах» (Нересхайм — монастырь близ Аугсбурга) конца XIII в. (Ann. Neresh., а. 1242, р. 23); в австрийской анналистике первой половины XIII

— XIV в. (Cont. Sancruc. I, а. 1227, p. 627; Cont. Garst., a. 1252, p. 599; Ann. s. Rudp. Salisb., a. 1246, p. 789; Cont. Lambac., a. 1246, 1261, p. 559— 560) — все это памятники южнонемецкие. В текстах с территории средне- немецких диалектов, особенно франкских, вариант Ruscia проведен после- довательнее: различные списки «Иерусалимской истории» Альберта Ахен- ского (первая половина XII в.) дают чтения Ruscia и романизированное Russia вперемежку (Alb. Aquen. I, 29; IV, 6; VII, 29, p. 294E, 393C, 525В); в «Кёльнской королевской хронике», в части, принадлежащей автору конца XII

в., находим Rutenia, а в продолжении 1240-х гг. — Ruscia («Ruscie regna», «cum quodam rege Ruscie»: Chron. reg. Colon., a. 1189, 1241, 1246, p. 142, 280, 290); в тюрингенских «Пегауских анналах» середины XII в. (Пегау — монастырь неподалеку от современного Лейпцига) употреблена форма Rusceni («Ruscenorum rex»: Ann. Pegav., p. 241); и т. д. Но особенно интересна глосса в «Суммарии» некоего Генриха (либо из Вормса, либо из Лорша — возможно, лоршского аббата Генриха), вероятно, середины XII в. (Wegstein, 1985; после появления этой работы бытовавшие в литературе более ранние датировки — от 20-х гг. до конца XI в. [Hildebrandt, 1974,

S. XIX—XXIV; idem, 1982, S. XI—XXIV; Wagner N., 1975, S. 118—125] — следует считать устаревшими): «Rosci — ruzin» или, в другой, сокращенной, редакции, «Rosci—ruza» (Summ. Heinr.-l, VIII, 1, p. 275; Summ. Heinr.-2, IV, 9, p. 72), т. e. Rosci рассматривается как латинская, a Ruzin (варианты по некоторым баварским спискам XII—XIII вв.: Ruzzin, Ruzen) или Ruza (в баварском списке XIII/XIV в. Rvzzi) (nominativus pluralis «слабой» и «силь- ной» основ) — как немецкая формы этнонима. Таким образом, нижне- немецкая по происхождению форма за пределами нижненемецкого ареала начинает восприниматься как специфически латиноязычная, в отличие от «немецкоязычных» южно- и средненемецких форм с «г». Вокализм в Rosci выдает, видимо, влияние территориально близких французских аллографов типа Rossie.

Экспансию ср.-лат. Ruscia можно проследить и далеко за пределами Германии. Уже в 1075 г. эта форма использована в посланиях папы Гри- гория VII (1073—1085) к киевскому князю-изгнаннику Изяславу Яросла- вичу и польскому князю Болеславу II (1058—1079) (Regist. Greg., N II, 73— 74, p. 235—236; о сюжете см. главу XI); однажды, наряду с другими ва- риантами, этноним Ruscienses использован в «Вышеградском продолжении» середины XII в. «Чешской хроники» Козьмы Пражского (Canon. Wissegr. cont., а. 1260, p. 185); в донесении венгерского доминиканца Юлиана (30-е гг. XIII в.) в различных списках читается то Ruscia, то Ruzia (Epist. Jul., p. 166, 173); Rusciani находим в «Дижонских анналах св. Бенигна» XIII

в. (Ann. s. Ben. Div., а. 1239, p. 49); Ruscia— в целом ряде грамот XIII

в., вышедших из венгерской королевской канцелярии (Шушарин, 1961, с. 136, примеч. 29), а также в венгерском хроникальном своде XIV в., во- бравшем в себя более ранние источники (Chron. Hung. s. XIV, cap. 80, 81, 111, 114, 115, p. 336, 337, 344, 377—378, 380, 381), хотя в них встречается и вариант Rut(h)enia (Шушарин, 1961, с. 137, примеч. 30; Chron. Hung. s. XIV, cap. 87, p. 344); и др.

Следует обратить внимание на характерное обстоятельство: в подав- ляющем большинстве перечисленных случаев формы с «sc» выступают только в качестве хоронима и лишь много реже — как этноним (Rusci или подобные); в некоторых памятниках хороним Rusci а находится в отношении взаимодополняемости с господствующим с XII в. в латиноязычной лите- ратуре вариантом этнонима «русь» — Rut(h)eni. Однако в памятниках нижненемецкого происхождения местные по происхождению формы с «SC» или «с» продолжают систематически употребляться и как этнонимы. См., например: Ruci в «Славянской хронике» Хельмольда из Бозау 60—70-х гг. XII в. (Helm. 1,1, р. 4), наряду с неоднократным Rucia (ibid. 1,1,15, 86, p. 5— 7, 30, 168) и прилагательным Rucenum («Rucenum mare» — «Русское море»: ibid. I, 1, p. 6) (такие написания Хельмольда интересны еще и тем, что представляют собой результат графической коррекции, поскольку все его сведения о Руси, за исключением одного, заимствованы из «Хроники» Адама Бременского, для которой, как мы помним, характерно написание имени «русь» / «Русь» с «z»); Rusci в «Магдебургских анналах» 1180-х гг. (Ann. Magd., а. 969, р. 149), причем показательно, что этой формой анна- лист заменяет обычное Rugi, которое наблюдается в других его сообщениях

о епископе Руси Адальберте, буквально заимствованных из «Продолжения хроники Регинона» (см. об этом подробнее в главах V, VI).

Вообще, на случаи изменения графики имени «русь» / «Русь» при заимствовании известий из других источников в рамках нашей темы следует обратить особое внимание, так как нарушаемую иногда тенденцию сред- невековых авторов к буквальным повторам можно рассматривать как свидетельство об их собственном произношении. Так, составитель тех же «Магдебургских анналов», заимствуя сведения Титмара Мерзебургского о мученичестве Бруно Кверфуртского в 1009 г. «на пограничье» между Пруссией и Русью и о походе польского князя Болеслава I (992—1025) на Русь в 1013 г., оставляет написания Ruscia, Rucia своего источника без изменений (ibid., а. 1009, 1013, р. 164, 165); при использовании сведений «Кведлинбургских анналов» о польском походе на Русь в 1018 г. Rucia по- следних заменяется на Ruscia (ibid., а. 1018, р. 166), а в сообщении о брако- сочетании императора Генриха IV (1056—1106) с Евпраксией Всево- лодовной (см. главу XI), взятом из «Хроники» Фрутольфа, Rusci пре- вращаются в Ruzi (ibid., а. 1089, р. 178), что особенно знаменательно, так как еще раз подтверждает сделанный нами выше вывод об аффрикативном произношении форм с «z» в древнесаксонском. Ту же картину наблюдаем и в сочинении саксонца Арнольда — так называемом «Саксонском анналис- те», отличающемся обилием аккумулированных в нем разнообразных ис- точников (Nass, 1996). Оставляя без изменений формы Ruzzia, Ruzia, по- черпнутые вместе со сведениями из Адама Бременского и Козьмы Праж- ского (Ann. Saxo, а. 952, 967, 983, р. 608, 619, 631), а также формы Ruscia, Rusci, Rusceni во фрагментах из Титмара, «Хильдесхаймских анналов», «Книги Бруно о саксонской войне», Фрутольфа (ibid., а. 992, 1009, 1013, 1068,1097,1106, р. 637, 658, 665, 696, 730, 745), в некоторых других случаях Арнольд модифицирует графику. Романскую форму Russi из сообщения Фрутольфа о походе князя Игоря на Византию он исправляет на ниж- ненемецкую Rusci («rex Ruscorum»: ibid., а. 938, р. 602), которая служит мо- делью и при исправлении испорченного в автографе Титмара чтения «гех rurorum» (Thietm. VIII, 31, р. 528, not. 1; Назаренко, 19936, с. 136, при- меч. и); в распоряжении Арнольда была так называемая корвайская переработка Титмаровой «Хроники», но в ее единственном списке XIV в. в данном месте стоит «гех Ruscenorum», а не «гех Ruscorum», как в «Сак- сонском анналисте». Но в то же время в одном из парафразов на основе Титмара Арнольд пользуется не типичным для Титмара термином Rusci, Ruci, а вариантом с «z» — Ruzi («гех Ruzorum»: ibid., а. 992, p. 637), который неоднократно встречается и в оригинальных сообщениях «Саксонского анналиста» или таких, источник которых неизвестен (ibid., а. 1040, 1062, 1103, р. 684, 693, 737), наряду с вариантом Ruscia (ibid., а. 1039,1082, р. 683, 721). Это опять-таки говорит о том, что для Арнольда формы с «с» / «sc» и «г» были взимозаменяемы и, стало быть, произносились одинаково — с аффрикатой.

Такое заключение вполне согласуется с наблюдением, что и в других текстах нижненемецкого происхождения XII—XIII вв. эти формы употреб- ляются вперемежку; см., кроме уже приведенных выше случаев: Rucia в «Деяниях магдебургских архиепископов» (середина XII в.) (Gesta archiep. Magdeb., cap. 10, p. 383), в грамоте 1165 г. кёльнского архиепископа Рай- нальда о введении городского права Зоста в вестфальском городе Медебахе («in Datia vel Rucia»: UB Westfal., N 55, p. 74; в составе спаянного ассо- нансом клише, обозначавшего, очевидно, Балтику на всем ее протяжении «от Дании до Руси» — ср. аналогичные обороты: «inter Daciam et Russiam» [Albr. Tr. Font., p. 684], «Dascia et Russia» и «Dacia hec et Rusia» на карте Генриха Майнцского и Херефордской карте соответственно: Leqoc, 1990, р. 162—163; Чекин, 1999, с. 129, 155, § 23; ср.: там же, с. 202), в «Сла- вянской хронике» Арнольда Любекского (рубеж XII—XIII вв.) («гех Rucie de Plosceke»: Am. Lubec. V, 30, p. 217), наряду с Ruzia в «Перенесении мо- щей хильдесхаймского епископа Годехарда» (1130-е гг.) («peregrinantes de Ruzia»: Transl. Godeh., cap. 3, p. 647), в «Штаденских анналах» Альберта (50—60-е гг. XIII в.) (Ann. Stad., а. 1112, р. 319: дважды), который в равной мере пользуется и формой Rucia (ibid., а. 1093, 1144, 1240, р. 317, 326, 367), или Ruzen в «Саксонской всемирной хронике» XIII в. (Sachs. Weltchron., cap. 49,121,158,188, 237, 363, 388, S. 105,143,163,178,199, 243, 254).

Несмотря на географически весьма широкое распространение вари- анта Rusci /Ruscia, он явно выказывает, тем не менее, свою ареальность, будучи представлен почти исключительно текстами из стран Центральной Европы (немецкими, венгерскими, чешскими) и лишь эпизодически — из романоязычной зоны. Для последней оказывается типичным другой вари- ант — Rus(s)i /Rus(s)ia. Его находим, например, в итальянских памятниках: в сочинениях 960-х гг. кремонского епископа Лиудпранда (трижды Rusi, однажды Russi: Liudpr. Antap. V, 15, p. 138; Legat., cap. 29, p. 190); в «Житии блаж. Ромуальда» знаменитого Петра Дамиани (1030-е гг.) («Russiana ecclesia», «ad regem Russorum»: Vita Romual., cap. 26, 27, p. 54, 58); в регесте «Dagome iudex» 1085/7 г. в несклоняемой форме Russe (дважды) (Dag. iud., p. 394—395; Щавелева, 1990, с. 28; здесь же, с. 24—26, и о характере этого довольно загадочного документа); в «Барийских анналах» конца XI в.: Russi (дважды) (Ann. Ваг., а. 1027,1041, р. 53, 54); в «Монтекассинской хронике» начала XII в. Льва Марсикана («apud Russiam»: Leo Mars., cap. 7, p. 640). Из французских источников назовем «Хронику» ангулемского клирика Аде- мара Шабаннского, относящуюся к 1030-м гг. (то, что ранее считалось интерполяциями XII в., является на самом деле последней редакцией са- мого Адемара: Werner, 1963, S. 297—326): дважды Russia (Adem. Ill, 37, p. 152—153, not. f); «Чудеса св. Бенедикта», написанные в интересующей нас части в конце XI — начале XII в. (Vidier, 1965, р. 212—214): «filia regis Russorum» (Mirac. s. Bened. VIII, 24, p. 314); «Хронику св. Петра Сансского» начала XI в. («terra Russie»: Clarius, p. 506); «Хронику» также начала XI сто- летия Сигеберта из Жамблу, который пишет Russi, в том числе и во фраг- менте о походе князя Игоря на Византию, заимствованном из Лиудпранда (Sigeb. Gembl., а. 936, 1073, р. 347, 362); «Книгу о французских королях» Хуго из Флёри (после 1114 г.: Molinier, 2, р. 308, N 2191): «regis Russorum» (Hug. reg. Franc., p. 388); «Хронику» середины XIII в. Альбрика из Труафон- тэн: дважды Russi и семь раз Russia (Albr. Tr. Font., a. 274, 1141, 1203, 1205, 1221,1227,1232,1234, p. 684, 834, 881, 885, 911, 921, 930, 935; в двух дубли- рующих друг друга сообщениях неизвестного происхождения Альбрик пишет Ruscia: ibid., а. 859, 921, р. 737, 756). Доминирует вариант Rus(s)i / Rus(s)ia и в текстах английских и англо-нормандских авторов, см. например: «Житие св. Фомы Бекета» конца XII в. — Russi (в одном из списков Rusci: Vita Thom. Cantuar., p. 7; Матузова, 1979, с. 46); свитки королевского казна- чейства того же времени, периода правления Генриха II (1154—1189) («Ysaac de Russia»: Roll of the pipe, 1180—1181, p. 134; 1181—1182, p. 143; Матузова, 1979, с. 49—50); продолжение «Деяний королей» Гервазия Кен- терберийского XIII в. (Gerv. Cantuar. Gesta, а. 1240, p. 179; Матузова, 1979, с. 104); «Великую хронику» Матфея Парижского: «plebs Rusiae» (Matth. Paris., vol. 3, a. 1237, p. 460), но однажды и Ruscia (ibid., vol. 4, a. 1241, p. 93), причем во включенных в «Хронику» документах, определенно или вероятно не принадлежащих перу Матфея, употребляются, за одним исключением, только варианты Rutheni, Rusceni, Rus(s)cia (ibid., vol. 4, a. 1241, 1244,

р. ИЗ, 386—389; vol. 6, N 48, 50, 51, р. 78, 81, 84; Матузова, 1979, с. 111, 114, 117, 124—126, 129, 133); анонимный (ирландский?) географический трактат второй половины XIII в. (Чекин, 1993, с. 213); «Бёртонские анна- лы» конца XIII в., в которых хороним Russia (четырежды) соседствует с этнонимом Rutheni (дважды) (Ann. Burt., а. 1245, р. 271—275; Матузова, 1979, с. 178—180); и др. Примеры из польских источников, где хороним Rus(s)ia выступает в паре с этнонимом Rut(h)eni, см. чуть ниже.

Варианты с «s» характерны также для французской эпической поэ- зии, которая с этой точки зрения была предметом двух обзоров (Lozinskij, 1929, р. 71—88, 253—269; Дробинский, 1948, с. 95—117); ограничимся по- этому только несколькими примерами. Одной из типичных форм является Rus(s)ie/Rous(s)ie: Geffr. Gaim., v. 4583 (1130-е гг.; чтения по различным спискам: Russie, Ruissie, хотя издатели предпочли в качестве главного явно испорченное Susie)', Ipom., v. 150 («par Russie»: XII в.); Bueve Hant., v. 733 (так называемая первая континентальная редакция), v. 1565 (вторая ред.), v. 1443, 1446, 1472 (третья ред.), причем все редакции относятся к первой четверти XIII в. и везде употреблена форма Rousie /Roussie; и др. В то же время часто встречаются и формы с корневым о: Theb., v. 7316 (середи- на XII в.: «pres de Rossie», хотя в этом же памятнике находим и «dus de Roussie»: ibid., v. 5641); Guer. sainte, v. 1900, 2776 (Rossie: XIII в.); Octav., v. 33 (Roissie: конец XIII в.); и др. Эти последние Г. Лозинский рассмат- ривает как возникшие под влиянием грекоязычных вариантов типа 'Рад, 'Розена в эпоху крестовых походов (Lozinskij, 1929, р. 267—268), с чем, очевидно, следует согласиться, особенно ввиду наличия таких форм как «de Ros et d’Esclavoz» (в некоторых списках «Песни о Роланде»: Chans. Rol., v. 3225) или «Roux et Perssanz» и т. п. (Folque Cand., арр. Ill, v. 1503—1504, 2195 etc.).

Из сказанного делаем вывод: варианты с «s» доминируют вне немец- коязычного ареала и тех центральноевропейских территорий, которые на- ходились под воздействием немецкой письменной культуры (Чехия, Венг- рия); в отличие от последних, s служил здесь естественным субститутом слав, s / др.-русск. с. Геминация была местным явлением и объяснялась желанием избежать озвончения в интервокальной позиции, свойственного романским языкам. В результате влияния романской графики формы с «s» эпизодически встречаются и в немецких текстах, происходящих с терри- торий активного контакта с романской письменной традицией: ср., на- пример, Russi у кёльнского схоластика первой четверти XIII в. Оливера (Oliv. Hist. Dam., cap. 69, p. 266). О. Прицак считает аллографы с «s(s)» по происхождению специфически рейнско-франкскими, возникшими якобы вследствие того, что «рипуарские территории по Рейну (Трир — Кёльн) не знали второго верхненемецкого передвижения согласных» и потому здесь не могли воспользваться графемой «z»; в поддержку этой мысли автор почему-то ссылается на Rus(s)i Лиудпранда Кремонского (Pritsak, 1986, р. 55—57; Прицак, 1991, с. 122—123). Это предположение никак нельзя

признать убедительным, причем не только потому, что оно совершенно не учитывает четкой территориальной дистрибуции немецкоязычных по про- исхождению форм с «z» / <<(s)c» и романоязычных С «S», но еще и по той

причине, что оно покоится на недоразумениях. Территории, которые ис- торик называет «рипуарско-франкскими», на самом деле принадлежали к разным диалектам — мозельско-франкскому (Трир) и рипуарскому (Кёльн), притом и первый, и второй были захвачены передвижением t > г, что делает рассуждения О. Прицака беспочвенными.

Помимо интернационализации ср.-лат. Ruscia, еще более характерной приметой XII—XIII вв. стало широкое распространение новой формы эт- нонима «русь» — Rut(h)eni, реже в качестве хоронима Rut(h)enia или эпизодически даже Rut(h)ia. Насколько удается установить, впервые такой вариант выступает в «Аугсбургских анналах» начала XII в. («гех Ruteno- rum»: Ann. Aug., a. 1089, p. 133), после чего он в течение короткого времени получает хождение в латиноязычной письменности практически всей Евро- пы. Лишь десятилетием позже «Аугсбургских анналов» термин Rutheni уже последовательно проведен в «Хронике» первого польского историографа (впрочем, он был, по всей вероятности, французского происхождения: Щавелева, 1990, с. 33) Анонима Галла (Gall. I, 7, 10, 23, 29; II, 36, 38, 41; III, 4, р. 21—25, 28—29, 48-49, 51, 55, 107, 108—109, 111, 133; Щавелева, 1990,

с. 43—48), в которой в качестве названия страны употребляется, однако, традиционный романский вариант Rusia (ibid. I, prooem., 7, 10, 19; II,

1, p. 6, 25, 28, 44, 64; Щавелева, 1990, с. 42, 44—46). Rut(h)eni находим также (помимо случаев, упомянутых ранее) в уже знакомом нам «Перене- сении руки св. Стефана» 1140-х гг. («гех Rutenorum»: Ortl. Zwif., addit. 1, p. 124); в трактатах богослова середины XII в. Герхоха из Райхерсберга (монастырь на территории современной Австрии), причем в одном случае термин употреблен как adiectivum: «гех Rutenus» (Gerh. Invest, antichr. I, 17, p. 324; Gerh. Comment, psalm., ps. XLV, p. 493); в сочинениях знаменитого хрониста и историософа середины XII в. фрайзингенского епископа Оттона и его продолжателя Рахевина, где пять раз встречается этноним Rut(h)eni (однажды в дифтонгированной форме Reuteni, о которой выше) и однажды хороним Ruthenia (Ott. Fris. chron. VII, 21, p. 342; Ott. Fris. Gesta I, 26, 33; III,

1, 3, p. 174, 180, 192, 398, 400); в саксонских «Брауншвайгских анналах св. Эгидия» (до 1164 г.) (Ann. Brunsv., а. 1135, р. 13); в чешских памятниках середины — третьей четверти XII в. — «Вышеградском продолжении Козьмы Пражского» (Canon. Wissegr. cont., а. 1260, p. 184) и «Анналах» Винцентия Пражского (Vine. Prag., а. 1141, 1148, 1149, р. 659, 663, 664) наряду с Rusia и, соответственно, Ruzia как названиями страны; в южноба- варском «Житии зальцбургского архиепископа Конрада» 1170-х гг. («таг- chia Ruthenorum»: Vita Chunr. Salisb., cap. 18, p. 74); в трактатах 1180-х гг. энциклопедиста Готфрида из Витербо (несмотря на cognomen, писатель был немцем по крови и работал при дворе императора Генриха VI [1190— 1197]), где однажды находим и хороним Rutenia (Gotifr. Viterb. Mem., p. 97, 99,100; Panth. XV, 25; XXIII, 38, p. 142, 249); в «Деяниях венгров» Анонима (вероятно, рубеж XII—XIII вв.) (Gesta Hung., cap. 8—12, 15, p. 42—51, 56), который при этом именует Русь и Rutenia (один раз), и Ruscia (дважды) (ibid., cap. 7—8, p. 42; возможно, здесь имеет место попытка терминологи- чески различить северо-восточную Владимиро-Суздальскую Русь и южную Киевскую, поскольку форма Ruscia оба раза употреблена в составе оборота «Ruscia, que Susudal vocatur»: Шушарин, 1961, с. 137, примеч. 30); в «Поль- ской хронике» Винцентия Кадлубка, писавшего, по всей вероятности, в конце XII — первой четверти XIII в. (Kadi. II, 12, 14, 18; IV, 2, 19, 23, 24, р. 279—280, 286, 294,379, 421, 433—434, 441; Щавелева, 1990, с. 86—88, 92, 95; в качестве хоронима Кадлубек употребляет термин Russia: ibid. II, 12,18; III,

20, 24; IV, 8, 14, 24, p. 279—280, 291, 351, 353, 357, 397, 407, 418, 437, 441; Щавелева, 1990, с. 86—90, 92, 94—97); в австрийской анналистике первой четверти XIII в. (Cont. Claustr. II, а. 1223, р. 624) и в австрийском актовом материале того же времени («Heinricus Rutenus»: UB Steierm., 1, N 293, S. 393; Назаренко, 1984a, с. 98, № 13); в «Донесении о Великой Венгрии» Рикарда (1237 г.), причем однажды также в адъективной форме Ruthenicum (Ric. Hung. М., p. 160—161; но Русь Рикард здесь же именует Rucia)\ в современной Рикарду уже упоминавшейся записке о монголах венгра Юлиана, который параллельно с хоронимом Ruscia пользуется этни- конами Rutheni (трижды) и Ruceni (однажды) (Epist. Jul., p. 174); у сак- сонцев Арнольда Любекского (Arn. Lubec. I, 9, р. 24) и Альберта в его «Штаденских анналах» (Ann. Stad., а. 1224, р. 358), причем в качестве хоро- нима оба автора, напомним, используют другую форму — Rucia или Ruzia\ в также нижненемецком «Любекском таможенном уставе» 1220-х гг. (Lub. UB, N 32, р. 38); в «Салонской истории» середины XIII в. далматинца Фомы Сплитского, в том числе и как название страны — Rutenia (Thom. Spalat., cap. 4, 33, 36, 37, p. 10,122,136,169); мн. др.

Едва ли подлежит сомнению (несмотря на особое мнение О. Прицака,

о котором специально ниже), что термин Rut(h)eni /Rut(h)enia примени- тельно к руси / Руси относится к тому обширному классу «ученой» этно- и топонимии средневековья, которая заменяла реальные названия заимство- ваниями, как правило, из античной ономастической номенклатуры по принципу либо той же территориальной приуроченности, либо большей или меньшей созвучности. Это факт хорошо известный. В византийской ли- тературной традиции такая тенденция была выражена очень сильно, в главных историографических жанрах будучи даже господствующей: русь именовалась «тавроскифами», венгры— «гуннами», болгары— «мисяна- ми» и т. п. (Бибиков, 1981, с. 42—46); но и в литературе латинского средне- вековья она достаточно заметна (см., например: Liman, 1987, s. 407—420; Chekin, 1991, p. 289—339). Иногда автор прибегает к древним названиям с апологетической целью удревнить историю описываемого им народа: так, готы под пером готского историка VI в. Иордана становятся античными «гетами» (Getae) (lord. Get., passim); у других писателей антикизация на- званий— следствие общей выспренности стиля. Поэтому полагаем, что термин Rut(h)eni по отношению к руси относится к тому же ряду, что «даки» (Daci) по отношению к данам, «тевтоны» (Theutoni) — к немцам, «свевы» (Suebi) — к шведам, «паннонцы» (Pannonii) — к венграм и т. п. В античных текстах Rut(h)eni было названием одного из южногалльских племен в районе нынешней Тулузы и встречается, например, в «Записках о галльской войне» Юлия Цезаря (Caes. bell. Gall. I, 45, 2) и «Естественной истории» Плиния (Plin. III, 37). Есть упоминания, которые прямо выдают античные корни этого этнонима как названия руси. В трактате «Импера- торские досуги» первой четверти XIII в. полигистора Гервазия Тильберий- ского, работавшего в южнофранцузском Арле, в контексте географиче- ского обзора Европы читаем: «Polonia in uno sui capite contingit Russiam, quae et Ruthenia, de qua Lucanus: Solvuntur flavi longa statione Rutheni» — «Польша одной из своих оконечностей граничит с Русью, которая [зовется] также Рутенией; о ней Лукан [пишет]: Вот и давнишний постой уходит от русых рутенов» (Gerv. Tilb. VII, p. 765; Матузова, 1979, с. 65; Лукан, с. 18).

Еще одним подтверждением происхождения термина Rut(h)eni из антикизирующей стилизации этнонимии может служить другой аналогич- ный термин, который ранее применительно к руси практически не был известен. В обнаруженном недавно (в 1980-е гг.) списке «Санкт-Галлен- ского продолжения» «Хроники» Херманна из Райхенау (о его существова- нии было известно, но оно считалось утраченным) есть сообщение о браке ок. 1069/70 г. киевского князя Святослава Ярославича (1073—1076) с нем- кой Одой, в котором «король Руси» Святослав назван «гех Rittulorum» (Cont. Sangall., а. 1072, fol. 17v); тот же термин употреблен и по отношению к Всеволоду Ярославичу в известии о браке его дочери Евпраксии с императором Генрихом IV под 1089 г. (об обоих сюжетах см. главу XI). Рукопись представляет собой довольно позднюю ренессансную копию, и чтение Rittulorum явно испорчено; поскольку палеографически путаница «и» и «it» весьма вероятна, то не будет слишком смелым предположить, что в оригинале стояло именно «гех Rutulorum». Этноним Rutuli также по- черпнут из античной традиции, где он неоднократно встречается как на- звание одного из древнелатинских племен — например, в «Энеиде» Вер- гилия (Verg. Aen. I, 266; VII, 409; X, 108, 445) и у Тита Ливия (Liv. I, 2, 2, etc.). В таком случае перед нами крайне редкий (он встречается, насколько нам известно, еще лишь однажды — в одном французском источнике XII в. в сообщении о женитьбе французского короля Генриха I [1031—1060] на Анне Ярославне: Bouquet, 11, р. 384) латиноязычный вариант имени «русь» Rutuli, засвидетельствованный, что интересно, одновременно с самым ранним упоминанием варианта Rut(h)eni («Санкт-Галленское продолжение» было завершено вскоре после 1102 г.) и происходящий из того же ре- гиона — юго-запада Германии (исторической Швабии).

Ясно, что ассоциация ср.-лат. Rut(h)eni с русью была облегчена на- личием среди латиноязычных вариантов имени «русь» форм типа Ruzeni,

Rusceni, Rusciani, отражавших древне- и средневерхненемецкие формы с основообразующим суффиксом -(j)an. После того как в течение XII в. ва- риант Rut(h)eni стал ходовым, следовало бы ожидать, что из его столк- новения с наиболее распространенными аллографами без -п- вроде Ruzi(a), Ruci(a), Rusci (а) возникнет гиперкорректное написание Rut(h)i / Rut(h)ia. И действительно, в одном из географических разделов энциклопедического труда Бартоломея Английского «О свойствах вещей» (середина XIII в.; автор жил и работал в Германии, в Магдебурге), находим пассаж о Руси: «О Рутии. Рутия или Рутена является провинцией Мезии» и т. д. (следует в принципе верное описание географического положения Руси, перегру- женное, однако, «ученой» номенклатурой: «Готия»— Скандинавия, «Пан- нония» — Венгрия, «Галатия» — Галицкая земля; значение термина «Ме- зия» у Бартоломея неясно) («De Ruthia. Ruthia sive Ruthena, quae et Mesiae est provincia ...»: Barth. Angl. XV, 131; ср. также Rutenea в качестве хоро- нима: ibid. XV, 64; Матузова, 1979, с. 74, 77). Обширная и неисследованная рукописная традиция сочинения Бартоломея и, как следствие, отсутствие его научно-критического издания давали бы известное право усомниться в аутентичности текста, изданного в 1492 г. А. Кобургером, если бы не на- личие других упоминаний — Rutheia у итальянского автора первой поло- вины XIII в. Рикарда из Сан-Джермано (Ric. de S. Germ., a. 1223, p. 110 [в составе сообщения о битве на Калке]), а также Ruthia в одном из списков уже цитированного выше «Донесения о Великой Венгрии» 1237 г. (Ric. Hung. М., р. 160).

Особо отметим уникальную форму Ruotheni в австрийском «Про- должении хроники Магна Райхерсбергского» XIII в. (Cont. Magni, а. 1276, р. 533); для нашей темы она интересна, во-первых, тем, что еще раз сви- детельствует о включенности даже сугубо латиноязычных вариантов имени «русь» (таких, как Rut(h)eni) в историко-фонетические процессы соот- ветствующих диалектов, поскольку дифтонгизация краткого и > ио была специфически баварской чертой (значительно реже фиксируемой в древ- нешвабском: Paul, 1953, S. 87, § 113); во-вторых, становится ясно, что кор- невой гласный в ср.-лат. Rut(h)eni на верхненемецкой почве мог произно- ситься и как долгий (отсюда отмеченная выше форма Reuteni у Оттона Фрайзингенского), и как краткий — возможно, вследствие его безударной позиции. *

* *

Не без некоторых колебаний относим также к числу «ученой» этнонимии менее популярный, но все же достаточно выраженный другой вариант имени «русь» в латиноязычной литературе средневековья — Rugi. Первоначально это было название восточногерманского племени ругов, которые, обитая в начале н. э. на берегах Балтики, оказались затем захва- чены миграцией готов на юг, в конце концов, к V в., на короткое время осели на Среднем Дунае, были побеждены римским полководцем Одоакром и депортированы им в Италию, где растворились среди местного населения (Rappoport, 1920, Sp. 1213—1223). По отношению к руси этот этникон впервые употребляется в «Раффелынтеттенском таможенном уставе» 904/6 г., происходящем с территории восточнобаварского Подунавья (Telon. Raffel. V, p. 251; Назаренко, 19936, с. 64—65; об «Уставе» и сопряженной с ним проблематике см. главу III), а затем примерно одновременно в двух не- зависимых друг от друга текстах 970-х гг.: в источнике (брачной грамоте?), связанном с женитьбой киевского князя Ярополка Святославича (972— 978) ок. 977/8 г. на дочери «знатнейшего графа Куно из Энингена» и отра- зившемся в 20-е гг. XII в. в родословии Вельфов («rex Rugorum»: Geneal. Welf., 1939, cap. 4, p. 76; Hist. Welf., 1939, cap. 6, p. 12; подробнее о самом сюжете и о его источниковедческой стороне см. в главе VII) и в «Про- должении хроники Регинона Прюмского», законченном после 973 г. маг- дебургским архиепископом Адальбертом, в части, касающейся миссии того же Адальберта на Русь в 961—962 гг. (Cont. Reg., а. 959, 961, 962, р. 169— 170, 172; подробнее см. в главе V). Очевидно, благодаря Адальберту ва- риант Rugi сделался характерным для дипломатической и отчасти ис- ториографической традиции, связанной с магдебургской кафедрой; он упо- треблен в ставленой грамоте Адальберту императора Оттона I от 968 г. (DD Ott. I, N 366), в заготовке подтвердительной грамоты прав Магдебурга ок. 995 г. (UB Magdeb., N 130) и однажды в связи с Адальбертом в «Дея- ниях магдебургских архиепископов» (Gesta archiep. Magdeb., cap. 9, p. 381) (не говорим о тех случаях, которые объясняются текстуальными заимство- ваниями из «Продолжения Регинона» в позднейшие сочинения — «Саксон- ского анналиста», «Магдебургские анналы»). Наконец, два упоминания XI—XII вв. содержатся в англо-нормандской письменности: «в королевство ругов, которое мы правильнее называем Русью», отправляются в изгнание ок. 1017 г. сыновья англо-саксонского короля Эдмунда Железнобокого (1016) согласно «Законам Эдуарда Исповедника» (не позднее 1134 г.) («... ad regnum Rugorum, quod nos melius vocamus Russiam»: Liebermann, 1903, S. 664; Матузова, 1979, с. 58; о сюжете см. в главе X); автор «Истории норманнов» Гийом Жюмьежский (начало 70-х гг. XI в.), говоря о женитьбе французского короля Генриха I на Анне Ярославне ок. 1050 г., называет Ярослава Мудрого «rex Rugorum» (Wilh. Gemmet. VII, 28, p. 185).

Аутентичность информации о Руси в перечисленных источниках не подлежит сомнению; более того, в ряде случаев она основана на автопсии: составители «Раффелыитеттенского устава» имели дело непосредственно с древнерусскими купцами в Баварской восточной марке, Адальберт лично побывал в Киеве и провел на Руси не менее полугода, свидетельство «Законов Эдуарда Исповедника» восходит, надо думать, к рассказу одного из изгнанных принцев — Эдуарда, вернувшегося в Англию в 1057 г. по приглашению своего дяди короля Эдуарда Исповедника (1042—1066). Все это создает известные трудности при истолковании термина Rugi при- менительно к руси как чисто литературного. В то же время не видно и никакой другой сколько-нибудь удовлетворительной интерпретации.

Ввиду того, что проблема является по сути историко-лингвистиче- ской, не вникаем в объяснения, игнорирующие эту сторону дела2. Из по- пыток осветить лингвистический аспект темы нам известны три, две из которых являются модификациями одной и той же идеи. В свое время К. Шиффманн, исходя из убеждения, что «руги» в «Раффельштеттенском уставе» — это чехи (о его несостоятельности см.: Назаренко, 19936, с. 89, коммент. 39, а также в главе III), предложил гипотезу, с помощью которой пытался даже объяснить происхождение «русской» топонимии на террито- рии Баварской восточной марки: лат.-герм. Rug(i)i > герм. *Ruji, -j- кото- рого на славянской почве дал якобы спирант (?), что при обратном заим- ствовании в немецкие диалекты и породило формы Ruzi, Riuzi, откуда, в свою очередь, возник, например, упомянутый выше гидроним RCizische Мй- hel (Schiffmann, 1922, S. 45—46). Несмотря на явную искусственность этого построения, оно было поддержано историком JI. Шмидтом (Schmidt L., 1941, S. 124) и, что удивительнее, лингвистом Э. Шварцем, который только несколько видоизменил схему К. Шиффманна: герм. Rugi > слав. *Rudzi > *Ryzi (где «z» обозначает звонкий дентальный спирант, как русск. з, возникший в ходе второй общеславянской палатализации), что в немецком дало с.-в.-н. Ruzen — видимо, вследствие выравнивания по д.-в.-н. / с.-в.-н. Ruzen «русские» (Schwarz, 1923, S. 10—11). Эта гипотеза крайне сомни- тельна во всех своих компонентах. Странная субституция герм, у' через слав, z ничем не подтверждена; корневой -и- в герм. Rug(i)i был, как извест- но, этимологически кратким (Kaufmann, 1968, Sp. 1283, Art. «RUG-»), сле- довательно, при заимствовании в славянский этот этноним должен был бы дать не *Ru(d)zi > *Ryzi, a *Rbzi, что делает вторичное народноэтимологи- ческое сближение с этнонимом RUzen маловероятным; наконец, главное: сосредоточившись на «ругах» «Раффельштеттенского устава» и «русской» топонимии на востоке Баварии, гипотеза К. Шиффманна — Э. Шварца даже не претендует на объяснение всех остальных случаев применения термина Rugi к руси. Все это дает полные основания отложить ее ad acta.

Аналогичная догадка была высказана X. Ловмяньским, который пола- гал, что отождествление балтийских (славянских) ругов и среднедне- провской руси возникло в среде восточноевропейских норманнов (варягов), хорошо знакомых со славянами на острове Рюген, и было облегчено фонетически близкой самоназванию руси формой *рузи, которую должен был принять этноним Rugi в древнерусском языке (Ловмяньский, 1971, с. 43—52; Lowmianski, 5, s. 148). Однако и такое объяснение представляется слишком искусственным: название «руги» проникает в древнерусский из языка варягов, которые при отождествлении руси и ругов пользуются, тем не менее, не привычной скандинавской, а древнерусской формой этнонима, хотя выступая в роли информантов для своих западноевропейских контр- агентов (того же епископа Адальберта), снова возвращаются к исходному германоязычному варианту Rugi. Кроме того, повторяем, лат.-герм. Rug(i)- в восточнославянском должно было бы дать *Ръз-, а вовсе не *Руз-.

О. Прицак видит в форме Rugi специфически рипуарско-франкское преломление форм на Rut-, отразившихся впоследствии в варианте Ruteni (Pritsak, 1986, p. 57—60; Прицак, 1991, с. 123—126). Эта гипотеза является органической составной частью общей концепции историка о происхож- дении Руси, ядром которой (концепции) служит представление о некоей раннесредневековой фризско-южногалльской (!) международной торговой корпорации, своей деятельностью охватывавшей всю Европу от Северного моря и Южной Франции (где, как мы помним, во времена Цезаря засви- детельствовано племя Ruten’oB, от названия которых происходит совре- менный топоним Rodez) до Днепра и Волги. О степени основательности концепции в целом не говорим (см. ее критику: Schramm G., 1983, S. 210— 228; Мельникова, 1984, с. 201—209), хотя она, естественно, непосред- ственным образом сказывается на самом направлении лингвистического поиска; гипотеза о среднерейнском происхождении формы Rugi приме- нительно к руси вызывает сомнения по чисто конкретным источнико- ведческим и лингвистическим соображениям, так как соткана из слишком большого числа сугубо умозрительных или просто безосновательных до- пущений pro domo sua. В самом деле, искомая форма Rugi возникла, по О. Прицаку, в ходе рипуарской гуттурализации (которую автор для этого удревняет до IX в.) из нигде не зафиксированной рипуарской формы *Rudi, произошедшей, в свою очередь, из также нигде не зафиксированного ранне- средневекового галло-романского этникона *Riiti. Непонятно, почему исто- рик считает форму Rugi собственно рипуарской, придавая решающее зна- чение ее употреблению Адальбертом, автором «Продолжения хроники Ре- гинона» (который действительно был, судя по всему, лотарингского про- исхождения), — ведь она фиксируется на всем пространстве южнонемец- ких диалектов от швабского («Генеалогия Вельфов») до восточнобавар- ского («Раффелыитеттенский устав»), причем в последнем упомянута бо- лее чем на полвека раньше, нежели у Адальберта. Откуда у автора уверен- ность в том, что составитель «Генеалогии Вельфов» и Гийом Жюмьежский в своих сообщениях о Руси «пользовались лотарингскими материалами» (Pritsak, 1986, р. 59)? Довершает дело неизбежное следствие гипотезы

О. Прицака: термин Rugi в качестве названия руси оказывается оторванным от реального этнонима герм. Rugi как случайный омоним последнего. *

* *

Результаты проведенного анализа можно суммировать в следующих тезисах. 1.

Древнейшие упоминания имени «русь» / «Русь» в западноевро- пейских источниках относятся к IX — началу X в. и содержатся в южноне- мецких памятниках — за исключением Rhos «Вертинских анналов» (839 г.), которое с филологической точки зрения не представляет интереса, так как является транслитерацией греч. 'Рад. Имя оформлено по двум типичным для древневерхненемецкой этнонимии моделям с суффиксами -ari и -(j)an: д.-в.-н. *Razdravi *RHz(e)on. 2.

В текстах IX—XI вв. немецкого происхождения, главным образом латиноязычных, различаются аллографы с «z» (Ruzi и т. п.) и «с» (Ruci, Rusci). Первые характерны для памятников с территории верхне- и сред- ненемецких диалектов, последние — для текстов с нижненемецких земель. Ввиду специфически верхненемецкого происхождения графемы «Z» это заставляет усматривать в вариантах с «z» оформленный латинской флекси- ей живой древневерхненемецкий этноним, в котором д.-в.-н. г (в его спи- рантном варианте) выступал обычным субститутом слав. 5. Вполне возможно, что аллографы с «z» стали исходными для появивишихся замет- но позже саксонских вариантов типа Rue-: в древнесаксонском, который не был захвачен верхненемецким передвижением согласных и не располагал соответствующим спирантом, д.-в.-н. Ruz- должно было произноситься с аффрикатой, что в латинском графическом оформлении естественно давало Rue-. 3.

Господство в средневерхненемецкий период (XII—XIII вв.) форм с умлаутом корневого гласного и их дифтонгированных продолжений Riu- zen > Reuzen свидетельствует о том, что для древневерхненемецкого был типичен вариант этнонима с основообразующим -jan. Так как -j- в этой позиции в юго-восточных немецких диалектах (древнебаварском), ранее других познакомившихся с этнонимом «русь», исчез довольно рано (он пе- рестал фиксироваться на письме уже в начале IX в.), приходится заклю- чить, что заимствование имени «русь» в древнебаварский произошло никак не позднее начала — первой половины IX в. Судя по единичности примеров дифтонгизации RUzen > Rauzen, варианты с основообразующим -on (без -j-) были редкостью, а варианты с «сильной» основой на -о вообще являли собой исключение. 4.

Наличие уже в древнейших упоминаниях Riizara- (863 г.) и Ruzzi (вторая половина IX в.) долгого -и- в основе говорит о том, что оригиналом заимствования послужила славянская форма этнонима— др.-русск. русь с вост.-слав. й2, а не ее гипотетический скандинавоязчный прототип *rops-. Это значит, что уже в первой половине IX в. носители этнонима «русь», кем бы они ни были этнически, пользовались славяноязычным самоназванием. 5.

Для латинских источников из романоязычных областей, Англии и Польши оказываются типичны варианты имени «русь» / «Русь» с «s»: лат. Rus(s)i/Rus(s)ia, ст.-франц.Ros(s)ie, Rus(s)ie и т.п. Это косвенным об- разом еще раз подтверждает древневерхненемецкое происхождение форм с «z». Показательно, что наблюдающаяся с XII в. заметная экспансия вари- анта лат. Rusci(a) за пределы нижненемецкого практически не коснулась исконного ареала форм с «s», а прослеживается только в немецкоязычных землях и в письменных традициях, находившихся под немецким влиянием (чешской, венгерской). 6.

В самом начале XII в. возникает и быстро приобретает широкое общеевропейское хождение «ученый» вариант этнонима, заимствованный из античной номенклатуры, — лат. Rut(h)eni; возникший одновременно ана- логичный вариант Rutuli распространения не получил. Во многих памят- никах этноним Rut(h)eni вступает в отношение взаимной комплиментар- ное™ с хоронимом Ruscia. Попытки усмотреть в формах на Rut- следы ре- альных архаических праформ этонима «русь» пока были неудачны и скорее всего бесперспективны. 7.

Возможно, к числу «ученой» этнонимии следует отнести и вариант Rugi, встречающийся в ряде памятников X—XI вв. Вместе с тем, практи- чески все случаи его употребления так или иначе связаны с автопсией, что существенно подрывает предположение о книжном характере термина Rugi применительно к руси. Вопрос продолжает оставаться открытым.