Марвин: преодолеть сопротивление
Знать недостаточно —
мы должны применять знания.
Желать недостаточно — мы должны делать.
ГЕТЕ
Было первое сентября — новые тетради, стеллажи книг, молодые писатели, готовые погрузиться в свою стихию.
В конце занятия, после того как студенты обсудят их глубокую тягу к творчеству, я всегда задавала вопрос: «Кто чувствует сопротивление, когда садится и начинает писать?» Почти по всей аудитории я вижу вскинутые руки — словно антенны.Это всегда было главной отличительной особенностью писателей. Не желание, не стремление и даже не блестящий литературный талант — показатель того, что этого писателя будут печатать. Важнейший индикатор — это, как сказала Мэри Хитон Ворс, «способность не отрывать брюки от стула».
О том, насколько писательское творчество может быть утомительным, написаны целые книги. Джене Фаулер пошутил: «Писать просто. Все, что надо делать, это сидеть над чистым листом бумаги, пока на лбу не выступит кровавый йог». В Интернете можно найти тысячи страниц о постоянном откладывании работы, которое свойственно писателям.
Ральф Кейес в книге «Смелость писать», целиком посвященной этой теме, описывает Е. Б. Уайта как «одаренного откладывальщика», которому благодаря «написанию длинных писем и болтовне о своей ферме... часто удавалось избежать травмы от всецелой поглощенности творчеством». Поэтому, чтобы столкнуться лицом к лицу с чистым листом, требуется некоторая смелость. Но где же взять ее?
В прошлом году я начала работать с Марвином, молодым «расстроенным писателем», как он сам себя называл. Он обладал удивительным природным талантом, который часто хвалили, когда он учился в колледже. Однако вскоре творчество сделалось для Марвина мучительным процессом начинаний и остановок. Его писательский ум никогда не выключался. Он проявлял себя в тех мыслях и идеях, которые могли прийти в голову, пока Марвин ехал в автобусе, — он записывал их шариковой ручкой прямо у себя на руках.
Однажды рука Марвина оказалась исписанной до самого локтя. Но как только молодой писатель действительно садился писать, ои начинал заниматься чем угодно, только не творчеством: сортировал книги по алфавиту или по тематике и даже по размеру, бросал резиновый мячик в стену над столом (там оставались грязные отметины) или — что он считал самым худшим — лежал в послеобеденное время (в свои рабочие часы!) на диване и смотрел сериалы. Им овладевало такое тупое безразличие, что, по его словам, если бы случился пожар, он не потрудился бы даже встать.Когда я была маленькой, все соседи обычно срезали угол через наш двор, оставляя за собой грязную протоптанную тропинку. Привычки таковы: следование им — это путь наименьшего сопротивления. Со временем не пройти там становится почти невозможно — настолько въедается привычка.
Изучая творческое пространство Марвина, мы вместе исследовали его попытки работать и возможные способы исправления ситуации. Большого и добродушного Марвина можно было бы описать как «доброго великана» и «человека, который мухи не обидит». Но когда он пытался сесть за работу, с ним происходили кардинальные перемены. Он начинал раскачиваться, теребить одну руку другой, задавать себе вопрос: «А что, по-твоему, ты хочешь написать?»
Когда я предложила ему погрузиться в его телесные ощущения, в один момент после глубокого вдоха он сказал, что чувствует в центре себя некое неприятное жжение. Он отстранялся от этого ощущения, сосредоточиваясь на своих мыслях, и в результате застревал во внутренней самокритике. В этих мыслях он представлял себя уже не только «ослом, думающим, что он может писать», но и «ничего ие написавшим писателем».
Дыхание Марвина было при этом поверхностным, а его плечи странно поднимались. Он становился похож на карикатурное изображение мужа-подкаблучника. В такие моменты и случался коллапс, когда он откладывал работу. Неспособный на поддержание взаимосвязи с внутренней энергией, он изолировал себя от жизненных сил и вдохновения, необходимого, чтобы преодолеть его затруднения.
Каждый раз, когда Марвин садился писать, ему приходилось вступать в эту битву с самим собой. Таковы были его врата в нашу профессию.Мы занялись многократной отработкой процесса приступания Марвина к работе. Он говорил, что его охватывает чувство ярости и ощущение, как будто он проглотил пылающий уголь. Когда его возбуждение нарастало, он автоматически начинал глушить его поверхностным дыханием и «натягиванием плеч на уши», перемещая все свое внимание иа голову, на мысли самокритичного содержания.
Через несколько недель я спросила: —
Что если вместо того чтобы пытаться подавить твои ощущения, просто дать им выход?
Он остановился, голос его потерял силу, дыхание в груди не было даже заметно. —
Боюсь, эго может кому-нибудь навредить, — сказал он.
Марвин отступил от меня на шаг. Я заметила, что мое сердце забилось быстрее. MI>I действительно затронули нечто отличное от обычного для Марвина образа «плюшевого мишки». Обычно его сгорбленность создавала впечатление такое, как будто он собирается нырнуть, но сейчас он стоял, выпрямившись во весь свой рост, напряженно сжав зубы. —
А вдруг то, что ты сейчас чувствуешь, это самый сок, кровяной ток твоей творческой способности? — спросила я. — А ты постоянно бежишь от этого.
Мы придумали упражнение, в котором Марвин мог дать своим эмоциям возможность проходить сквозь него. Он должен был бить подушку простым локтевым ударом из боевых искусств, задействующим все его тело, и подключать при этом голос. 11оначалу, когда я держала для него подушки, я несколько беспокоилась но поводу того, чем это может закончиться. С каждым ударом звучание его голоса становилось все более глубоким, звук шел как будто из колодца. Выходившее изнутри Марвина казалось диким и необузданным, но оно шло прямо из глубин — чистая, концентрированная сила, сублимированный творческий потенциал.
Когда Марвин устал, руки его опустились, челюсти разжались, а дыхание стало глубоким — до самого живота. На мой вопрос, как он себя чувствует, он ответил: «Жив».
Тогда я спросила его о самокритичных мыслях. Он ответил, что в первые моменты нашей «тренировки» они совсем ушли. Теперь же он снова их чувствовал, но менее выраженно. Они походили скорее на вьющихся вокруг комаров, чем на впивающиеся в него колючки. В том месте туловища, где у него было ощущение проглоченного угля, теперь заявляла о себе некая клокочущая энергия, но это чувство было менее агрессивным. Оно меньше путало его и вызывало скорее любопытство: как мог его творческий потенциал возникнуть именно там?Мы несколько недель повторяли с ним эти занятия перед тем, как ему сесть за работу, и некоторые результаты постепенно появились. Тогда мы перешли к более спокойным двигательным и дыхательным упражнениям, направленным на уменьшение тревоги и расслабление, а также на контролирование энергии в центре его тела. Марвин представлял, что он раскалывает оболочку твердого ореха, засевшего у него в животе подобно пуле. Теперь его ощущения были не тем, от чего необходимо отгородиться, а воспринимались скорее как некий подземный источник, куда можно было погрузиться. Таким образом, мы приходим к выводу, что писатель должен научиться обращаться к своей внутренней психической энергии и использовать ее, иначе он никогда не сможет плодотворно работать.