§ 1.1. Политика идентичности: концептуализация понятия

Процесс формирования устойчивой идентификации индивидов с определенного рода сообществом или социальной группой в исследовательской литературе получил название «политика идентичности».

Первоначально термин «политика идентичности» использовался для описания деятельности угнетенных ранее социальных групп, борющихся за изменение своего положения в обществе. Как отмечает М. Бернштейн, в академический дискурс термин «политика идентичности» был введен в 1979 г. Р. Анспачем (Anspach), который рассматривал его как процесс изменения людьми с ограниченными возможностями самопрезентации и общественного

образа себя . В то же время часть исследователей относят появление данного термина к деятельности The Combahee River Collective в 1970-е гг., группы, которая описывала себя как «приверженцев борьбы против расового, сексуального, гетеросексуального и классового подавления»^{[74] [75] [76] [77] [78] [79] [80] [81]}. В любом случае большинство исследователей сходятся в том, что возникновение политики идентичности стало возможным только в качестве реакции на либеральную демократию, которая была изначально ориентирована исключительно на белых, трудоспособных и гетеросексуальных граждан, прежде всего — мужчин.

В дальнейшем термин «политика идентичности» использовался для

77

объяснения этничности как современной формы политики , формы

78

критической педагогики , а также для описания деятельности общественных движений, формирующих культурные идентичности своих членов . В середине 1990-х гг. понятие «политики идентичности» использовалось для описания этнических конфликтов, и сопоставлялось с национализмом .

Приведенные примеры использования термина в самом общем виде сводятся к пониманию политики идентичности как «политической деятельность групп идентичности» . Однако, как пишет Дж. Ноуз, такая трактовка не может быть использована в научном анализе, поскольку не позволяет определить ни характеристики групповой идентичности, ни природу политической активности группы. Таким образом, важным аспектом изучения политики идентичности становится определение групп идентичности, то есть тех социальных групп, от имени которых осуществляется «борьба за признание»⁸². Другими словами, необходимо ответить на ряд вопросов, таких как: кто является основным участником политики идентичности? Как мы можем определить группу идентичности? Чем такие группы принципиально отличаются от других социальных групп?

Дж. Ноуз выделяет три основных типа социальных групп: феноменологические группы, группы идентичности и идеологические группы. К феноменологическим группам относятся группы, сформированные на основе анатомических и квази-анатомических признаков . Например, группы людей, объединенных одним цветом глаз или схожими политическими представлениями. Г руппы идентичности представляют собой только те феноменологические группы, которые ассоциируются с культурными нормами, определяющими уровень политической власти (или полное отсутствие таковой) у ее членов. В качестве иллюстрации группы идентичности можно привести темнокожих людей в Америке, которые на протяжении долгого времени не обладали политической властью из-за доминирующих представлений о превосходстве белой расы. Наконец, идеологические группы — это объединение людей на основе не анатомических признаков, а философских воззрений или систем верований.

При этом автор выделяет три условия, необходимых для формирования групп идентичности. Так, нужна осведомленность членов группы о различии, неравенстве и субординации. Дж. Ноуз подчеркивает, что американские племена стали определять себя как группу только после того, как начали ^{[82] [83] [84]} обращать внимание на другие племена. До этого они называли себя просто людьми. Знание о различиях, в свою очередь, приводит к появлению знания о неравенстве, которое создает привилегированные и подчиненные группы, как это происходило с темнокожим населением Америки. Именно группы, осознающие себя в качестве подчиненных по отношению к доминирующим нормам, и становятся в итоге группами идентичности⁸⁵.

Опираясь на такое понимание групп идентичности, Дж. Ноуз уточняет определение политики идентичности. Политика идентичности рассматривается им как политическая деятельность групп идентичности, то есть групп, объединенных общими признаками и занимающих подчиненное положение в культурной системе, и диктующих идеологию своим членам⁸⁶.

Такое широкое толкование политики идентичности находит различные интерпретации в ряде методологических подходов, существующих в научной литературе. Исторически первым из них является неомарксистский подход, основанный на макроанализе экономической структуры общества. С точки зрения приверженцев данного подхода, источником политики идентичности является существующее классовое неравенство, подразумевающее эксплуатацию и подавление одного класса другим. Главными же агентами социальной жизни служат активисты угнетаемого класса, которые пытаются

87

преодолеть экономическое неравенство и изменить социальную структуру . Другими словами, политика идентичности рассматривается как «особая политическая практика» , деятельность по изменению социальной структуры с целью повышения статуса группы, прежде всего экономического.

Формирование новых общественных движений в 1960-1970-х гг. привело к появлению иной интерпретации политики идентичности. Несмотря на то, что представители этого подхода напрямую не использовали язык политики идентичности, именно они обратили особое внимание на роль ^{[85] [86] [87] [88]} идентичности в деятельности общественных движений, где она выступает главным механизмом мобилизации участников . Идентичность при этом рассматривается преимущественно в культурных терминах как конструирование «смысла на основе определенного культурного свойства, или соответствующей совокупности культурных свойств, которые обладают

90

приоритетом по отношению к другим источникам смысла» .

Источником политики идентичности в данном случае является «ошибочная» позиция группы внутри (доминирующей) культуры^{[89] [90] [91]}, то есть восприятие группой своего положения как подчиненного по отношению к доминирующим культурным нормам. А политика идентичности понимается как деятельность по переопределению места группы внутри культурной системы. Содержание политики идентичности при этом включает в себя «сознательное конструирование коллективной идентичности, направленное на улучшение позиции в поле»^{[92] [93]}. Соответственно, основными агентами политики идентичности в рамках концепции новых общественных движений являются группы «с особым социальным положением, до настоящего времени отрицавшихся или преследуемых», которые разрабатывают «набор

93

политических проектов» для изменения своего положения .

Определение политики идентичности как деятельности по изменению культурной системы зачастую используется в теориях мультикультурализма и приравнивается к понятию «политика различия» и/или «политика признания»^[94]. Как отмечает Г. Тернборн, политика идентичности являлась следствием борьбы за институциональное равенство «прежде

дискриминированных, маргинализированных и часто презираемых

этнических групп», которая получила распространение в США, Канаде,

Австралии и Новой Зеландии⁹⁵.

Другими словами, в рамках описанных ранее подходов политика идентичности рассматривается как особая политическая практика, связанная с борьбой за символические (властные) ресурсы. Как подчеркивает Г. Миненков, политика идентичности — это, прежде всего, «борьба теоретическая и социально-политическая, а не просто объединение в группы по интересам, борьба, связанная с разрушением прежних легитимаций и поиском признания и легитимности, а иногда и власти, а не только возможностей для самовыражения и автономии»^{[95] [96] [97] [98] [99]}.

Однако, как указывает О. Малинова, политику идентичности проводят не только социальные группы, но и все современные государства с целью интеграции «стоящих за ними сообществ, на поощрение солидарности, формирование определенного представления о “Нас”, опирающегося на те или иные интерпретации истории и культуры»^[100]. Подобное использование термина «политика идентичности» стало возможным благодаря распространению конструктивистского подхода в социальных науках, основатели которого, П. Бергер и Т. Лукман, определяют идентичность в качестве ключевого элемента субъективной реальности, формирующегося посредством социальных процессов^[101].

Наибольшее распространение конструктивистский подход получил в рамках исследований наций и национализма. В работах Б. Андерсона , Э. Гидденса^[104], Э. Хобсбаума^[105] процесс формирования национальных государств рассматривался как результат деятельности политических акторов, использующих государственные институты для конструирования политического сообщества. Однако, как отмечает М. Ноженко, национализм^{[106] [107] являлся не только продуктом деятельности политических институтов, но и следствием политики идентичности . Последняя в данном случае определяется как «совокупность ценностных ориентиров, практик и инструментов формирования и поддержания национальной (национально­государственной), гражданской и иных форм макрополитической идентичности»[108]. Цель проводимой политики идентичности сводилась к формированию в границах государства чувства принадлежности к национальной общности («мы-сообществу»).}

О. Малинова предлагает рассматривать политику идентичности современных государств как составную часть символической политики, под которой понимается деятельность политических акторов, направленная на «производство и продвижение/навязывание определенных способов

109

интерпретации социальной реальности в качестве доминирующих» . Главным, хотя и не единственным, актором в поле политики идентичности является государство, обладающее специфическими ресурсами (прежде всего речь идет об обладании всей полнотой власти, то есть суверенитете, а также о праве на принуждение). Так государство способно навязывать «поддерживаемые им способы социальной реальности с помощью властного распределения ресурсов (например, при утверждении образовательных стандартов)»^{[109] [110]}. Кроме этого, государственные институты имеют возможность нормативно устанавливать правила принадлежности к сообществу посредством введения института гражданства и правил натурализации. Наконец, на международной арене политические лидеры государств выступают от имени всего национального сообщества, провозглашая себя выразителями интересов всех его членов.

Национальные элиты могут проводить политику идентичности не только внутри государства, но и в рамках более масштабных сообществ. Подобное понимание политики идентичности можно встретить в работе И. Нойманна «Использование Другого. Образы Востока в формировании европейских идентичностей». В ней автор уделяет особое внимание анализу процессов формирования представлений о Северной и Центральной Европе, которые рассматриваются в качестве (суб)регионов. И. Нойманн формулирует подход построения регионов (region-building approach), в котором последние рассматриваются как воображаемые сообщества, наряду с национальными государствами. Ключевую роль в процессе подобного воображения играют политические элиты национальных государств, входящих или стремящихся к вхождению в состав (суб)региона. Такие элиты «в рамках некого политического проекта считают, что в их интересах - вообразить некую пространственную и временную идентичность для определения региона»^{[111] [112]}. Политика идентичности при этом рассматривается как деятельность по созданию региона, с помощью которой «участники пытаются сформировать свой образ» . И. Нойман показывает, что регионы оказываются продуктом борьбы различных интерпретаций, которые «борются и сталкиваются друг с другом, деконструируют и вытесняют одна другую»^{[113] [114]}.

Однако, как показывает И. Семененко, государство является только одним из участников политики идентичности. В ее формирования и реализацию вовлечены также и «гражданские организации и гражданские институты, интеллектуальные сообщества и экспертные структуры, институты социальной сферы и культуры, СМИ, бизнес, органы местного самоуправления, сами граждане»¹¹⁴. Помимо этого наряду с государством агентами политики идентичности могут выступать и другие «политические предприниматели, прежде всего принадлежащие к различным сегментам элит»^[115]. Чаще всего речь в данном случае идет о политике идентичности, разворачивающейся внутри региональных политических сообществ.

Так, французский регионализм XIX века во многом опирался на интеллектуалов, выступавших против модернизации и секуляризации государства. Экономические элиты в наиболее развитых регионах Европы (Баден-Вюртемберг, Фландрии, Каталонии) в ХХ веке также становились ключевыми агентами проводимой в них политики идентичности, требуя больше экономической и политической самостоятельности для региона.

Помимо этого, агентами политики идентичности были и региональные политические партии. Например, в Шотландии и Стране Басков именно политические партии являлись основными проводниками идеи региональной независимости^[116].

Подобные исследования стали следствием происходящих в Западной Европе процессов регионализации, связанных с интернационализацией территориальных экономик, а также с «ростом усилий по мобилизации периферии, регионов и даже районов, направленных против центра, и утверждение меньшинствами требований культурной автономии и полномочий в принятии решений, касающихся данной территории»^{[117] [118]}. В результате регионализации в регионах Западной Европы возникли политические движения, которые идентифицировали себя с территориями и группами, не совпадающими с государственными границами и национальными популяциями, и предъявляющими претензии к центральной власти от их имени . Региональные политические сообщества при этом стали рассматриваться не как данность или памятник истории, но как результат политики идентичности, социальный конструкт, постоянно создаваемый и пересоздаваемый^{[119] [120]}.

В рамках исследований региональной идентичности В. Гельман и Е. Попова рассматривают политику идентичности как «деятельность региональных элит по управлению информационной средой в целях создания у потребителей информационных потоков внутри и вовне региона желаемого представления о самом регионе, о самих себе в регионе и о месте региональных элит в прошлом, настоящем и будущем региона» . Используя метафору Р. Патнэма, авторы предлагают понимать политику идентичности как «игру на двух уровнях»: она адресована не только «внутрь региона», но и вовне его. Поскольку политические акторы заинтересованы не только в электоральной поддержке, но и притоке «в регион извне доступных... ресурсов в тех или иных формах (от привлечения инвестиций до получения налоговых льгот или поддержке на выборах со стороны влиятельных общероссийских акторов)». Другими словами, политика идентичности определяется как целенаправленная деятельность политических элит по

формированию представлений о политическом сообществе с целью

122

«легитимации региональных властных институтов вне и внутри региона» .

Вслед за М. Китингом, можно выделить три основных элемента региональной идентичности: когнитивный, аффективный и

инструментальный. Когнитивный компонент включает в себя распространение знания о существовании сообщества, его границах и отличительных чертах, а также знания о существовании других сообществ. Это знание, как правило, инкорпорируется в систему ритуалов, практик и культурных символов, которые транслируются среди членов сообщества. Как отмечает Е. Здравомыслова, когнитивная работа агентов политики идентичности заключается «в создании и распространении такой интерпретации событий . которая способствует мобилизации». При этом необходимо, чтобы предлагаемые акторами интерпретации «соответствовали представлениям . и находили отклик в общественном сознании, то есть резонировали с коллективными представлениями»^{[121] [122] [123]}. Это предполагает, что когнитивный аспект политики идентичности является постоянным процессом, а не разовым действием.

Аффективный компонент подразумевает чувства и эмоции, испытываемые людьми по отношению к сообществу, а также способ интерпретации имеющихся знаний о нем. Он также позволяет определить, насколько эмоциональное отношение к сообществу служит базой для общей

идентичности и солидарности, особенно по отношению к другим основам идентичности, таким как класс или нация.

Наконец, инструментальный компонент может как включать в себя коллективные действия, связывающие членов группы в единое целое, когда речь идет об общественных движениях, так и отвечать на вопрос, используют ли политические элиты сообщество в качестве основы для мобилизации и коллективный действий при достижении собственных целей (будь то требования региональной автономии или повседневные задачи) . Другими словами, инструментальный компонент идентичности позволяет определить, каким образом идентичность используется в качестве ресурса легитимации для политической элиты.

Можно сказать, что политика идентичности чаще всего связана с формированием легитимирующей идентичности, которая используется господствующими институтами для расширения и рационализации своего превосходства над социальными акторами. Она направлена на «упорядоченную последовательность передачи культурных кодов от поколения к поколению»^{[124] [125]}. Задачей политики идентичности в данном случае является формирование представлений о «мы-сообществе», границы которого совпадают с границами действия политических институтов.

Однако, как указывает М. Кастельс, наряду с легитимацией политика идентичности может быть направлена и на формирование идентичности сопротивления и проективной идентичности. Идентичность сопротивления строит сообщество «на традиционных ценностях Бога, нации и семьи, возводя укрепления вокруг своего лагеря, созданного по этническому и территориальному признакам»^[126]. Опора идентичности сопротивления находится в ценностях сообщества, и не поддается напору глобальных тенденций. Она не вступает в контакт с государством, за исключением случаев борьбы и проведения переговоров с ним по поводу защиты своих особых интересов и ценностей. Для данного типа идентичности характерно строго закрепленное деление на «своих» и «чужих». В данном случае политика идентичности направлена на отстаивание права на региональную идентичность, альтернативную общегосударственной. Подобная политика идентичности появляется в случае, когда государство активно навязывает единые ценности и нормы. В большей степени подобная стратегия характерна для регионов, образованных по национально-территориальному принципу.

Проективная идентичность (идентичность, устремленной в будущее) направлена на преобразование общества в целом с одновременным сохранением ценностей сопротивления доминирующим интересам. Как показывает М. Кастельс, проективная идентичность возникает не из «самобытности гражданского общества, а из развития ... идентичности сопротивления» . Она направлена на защиту своего пространства, на сохранение своей исторической памяти и утверждение непреходящего значения своих ценностей. Важнейшую роль здесь играют горизонтальные связи. Политика идентичности в данном случае, с одной стороны, будет иметь схожие черты с политикой идентичности сопротивления, а, с другой стороны, принципиально иную основу. Если в первом случае речь идет об этнических и/или религиозных ценностях, объединяющих людей, то в случае с проективной идентичностью подобным фактором может быть только общее пространство. В этом смысле стратегия проективной идентичности в большей степени будет опираться на изобретение традиций, нежели предыдущие два типа.

Итак, проведенный в параграфе анализ употребления термина «политика идентичности» показал, что сфера его использования достаточно широка: от анализа стратегий угнетенных социальных групп до

целенаправленной деятельности политических элит при строительстве политических сообществ разных масштабов. ^[127]

В качестве теоретико-методологической основы настоящего диссертационного исследования будет использоваться конструктивистский подход, позволяющий рассматривать политику идентичности как особую разновидность политической деятельности. При этом политика идентичности обладает определенной спецификой, что не позволяет относить ее в чистом виде ни к политической борьбе (politics), ни к политическому курсу (policy)¹²⁸. Так, она включает в себя элементы политической борьбы и так или иначе связана с распределением власти. С другой стороны, политика идентичности, как правило, не является самостоятельным политическим курсом, с декларируемыми целями, задачами и показателями результативности. Напротив, деятельность по формированию положительного образа сообщества является составной частью большого количества разных политических курсов (в области образования, культуры, национальной политики и т.д.). Поэтому процесс исследования политики идентичности включает в себя рассмотрение механизмов формирования образа сообщества, но не оценку эффективности подобного рода деятельности. Поскольку, как отмечает Э. Хобсбаум, «мы слишком мало знаем о том, что происходило прежде - и, если угодно, что происходит сейчас в умах и душах большинства относительно "бессловесных" мужчин и женщин, чтобы сколько-нибудь уверенно рассуждать об их мыслях и чувствах» по поводу институтов власти,

129

«притязающих на их лояльность» .

Таким образом, политика идентичности в данной работе будет определена как деятельность политических элит по формированию как представлений о «мы-сообществе», так и чувства принадлежности к сообществу в рамках границ политического сообщества, будь то границы национального государства или региона. При этом основная цель политики идентичности заключается в обеспечении легитимности существующих властных институтов. Вопросу о том, каким образом политические элиты ^{[128] [129]}

формируют политику идентичности, будет посвящен следующий параграф диссертационного исследования.