Первые симптомы кризиса «шведской модели» проявились в 1976 г., когда правящая социал-демократическая партия проиграла выборы коалиции «либеральных партий». И хотя спустя шесть лет ей удалось вернуться к власти, тем не менее, уместно говорить о приближающемся конце социальнополитического курса развития Швеции. И, вероятно, политический застой произошёл бы уже тогда, если бы не активная деятельность У. Пальме в сочетании с его новым видением построения социальной политики. Именно это позволило концепту «Дома для народа» просуществовать ещё некоторое время. Но, если с точки зрения выработки идеологии в стране наблюдалась относительная стабильность, то этого нельзя было сказать о других сферах жизни. Поскольку вместе с назревающей стагнацией власти разрушалась и ключевая для «шведской модели» система переговорного процесса. Социал- демократическая установка на солидарность в области заработных плат, желание расширить влияние трудовых коллективов методом организации фондов наёмных работников и, в целом, антиинфляционная политика по плану Ё. Рена и Р. Мейднера не нашли понимания у работодателей. Кроме того, значение промышленников и предпринимателей в процессе принятия государственных решений уменьшился, и они почувствовали угрозу собственным интересам. Поэтому неудивительно, что к середине 1980 г. Организация работодателей Швеции инициировала процесс выведения своих представителей из структур близких к политике на рынке труда и обсуждению вопросов по начислению заработных плат. «Дебаты об общественных фондах, - замечают Рябиченко А. В. и Шендерюк М. Г., - привели к развёрнутой Шведским объединением работодателей и буржуазным центром общественного мнения «Тимбру» информационной кампании против СДРПШ». Таким образом, с «духом Сальтшёбадена» было покончено, что существенно ударило по имиджу социал-демократов, а экономическая рецессия следующего десятилетия фактически уничтожила классическую «шведскую модель». В 1990-х гг. Швеция пережила самый тяжёлый макроэкономический кризис, сравнимый с Великой депрессией в США. Занятость сократилась более чем на полмиллиона человек, что равнялось 13% от всей рабочей силы. Безработица выросла почти до 9% и, одновременно с этим, наблюдалось увеличение числа лиц, охваченных мерами активной социальной политики на рынке труда. Рост ВВП был отрицательным три года подряд. Экономический кризис самым негативным образом отразился как на простых гражданах (молодёжь, матери-одиночки и иммигранты), так и на государственных расходах, приведя к ускоренному бюджетному дефициту. В дополнение, Швеция столкнулась с ростом иммиграции. Если ранее это были в массе своей трудовые иммигранты, то с 1990-х гг. в Швецию приехали беженцы из зон военных конфликтов (Югославия, Кавказ). Их было сложнее социально адаптировать, а в условиях низкой трудовой конъюнктуры, когда возможности влиться в рынок рабочей силы были предельно ограничены, содержание беженцев становилось бременем для бюджета государства. Пополняя ряды безработных, создавая этнические анклавы и, зачастую требуя права на свой язык и культуру, иммигранты всё чаще вызывали антипатию у коренного населения. Вскоре межнациональные конфликты привели к осквернению еврейских кладбищ, подрыву центров по размещению иммигрантов и сожжению мечети в городе Трольхэттане (1990). Возможная сегрегация и обострение отношений между коренным населением и вынужденными переселенцами серьёзно озадачили шведских политиков. Но, главное, от этого всего пострадал национальный (гомогенный) характер шведского государства всеобщего благосостояния. 183 184 Эти проблемы не получили адекватного решения в правительстве И. Карлссона. Политически СДРПШ была, как никогда ранее, ослаблена, её политическая и идеологическая активность исчерпала свой ресурс. Предвыборная борьба 1991 г. велась вяло, настроения рядовых членов партии были пораженческими. Симпатии избирателей, согласно опросам, были не на стороне социал-демократов. В итоге кабинет социал- демократического меньшинства заменило четырёх-партийное буржуазное правительство (Умеренная коалиционная партия, Народная партия, Партия центра, Христианский демократический союз). Возглавляемое лидером Умеренной коалиционной партии (Moderata samlingspartiet), К. Бильдтом, правительство начало воплощать в жизнь политику нового типа. В качестве примера можно привести подготовку новой пенсионной реформы, когда решение принималось не на основе привлечения заинтересованных групп (ЦОПШ, ОРШ), а «группой скромных парламентариев». Кризис «шведской модели», следствием которого стал переход от эгалитарно - универсалистского государства всеобщего благосостояния к политике либерализации в экономике и сфере социального обеспечения, вызвал интерес многих шведских исследователей. Стоит отметить, что изучение проблематики кризиса социального государства выходило далеко за пределы Швеции, охватывая все социально ориентированные страны, пострадавшие в ходе кризиса начала 1990-х годов. До этого периода научные работы, посвященные социальному государству, носили другой характер. Раннее учёных интересовало изучение типов социального государства, предпринимались попытки их классификации по определённым критериям. Этим занимались Р. Титмусс и Ё. Эспинг-Андерсен, и выдвинутая датским социологом концепция вызвала интерес в научной среде и побудила других учёных (Кангас, Раджин, Петруцелло, Хемерийк) на создание собственных типологий социального государства. Но, поскольку к концу XX века в большинстве социально ориентированных стран наблюдался замедленный экономический рост, а глобализация и мультикультурализм угрожали их национальному виду, прежние теории потеряли свою актуальность. Учёные переключили всё внимание с изучения процесса распространения государства всеобщего благосостояния и его разновидностей на анализ особенностей его регресса, политики сокращения расходов на социальные программы в контексте процессов глобализации, постиндустриализма и гендерной революции. Швеция в этом отношении находилась в русле общей тенденции трансформации развитых государств, при этом местные учёные и политики считали первостепенной задачей найти объяснение причин эрозии стабильного социал-демократического концепта «Дома для народа». В 1991 г. появляется книга Свена Отто Литторина, шведского политика от Умеренной партии, с характерным названием «Расцвет и упадок государства благосостояния в Швеции». В ней автор в довольно критичной форме и не без доли популизма отзывается о «шведской модели». Литторин увязывал тогдашний кризис в Швеции с длительным и деструктивным господством социал-демократов. По его мнению, многолетнее следование концепту «Дома для народа» лишило общество необходимости критически мыслить в отношении социальных вопросов и усыпило бдительность оппозиционных партий. «Социал-демократы, - замечает Литторин, - продемонстрировали выдающиеся способности в изучении общественного мнения и использовали его в своих интересах». Отсюда формируется общественная несвобода, которая в сочетании с корпоративизмом и государственной монополией на средства массовой информации сделала индивида податливым к идеологии. В свою очередь, задуманная СДРПШ «социальная инженерия» обернулась появлением власти групп людей, давно и хорошо знакомых между собой, а также рядом системных ошибок. К ним относится ощутимое влияние профсоюзов. Политическая установка на выравнивание заработных плат и передачу активов крупных предприятий в руки профсоюзных лидеров привели к таким перекосам в экономике, как 185 избыточный спрос на рабочие руки или непомерный рост заработных плат, который был непропорционален государственным доходам от налогообложения. Проблема, по его мнению, усугублялась и кризисом в здравоохранении, где помощь оказывалась в первую очередь молодым и трудоспособным членам общества или людям, близким к медицине, властным структурам. То, что рядовые граждане были вынуждены простаивать в очередях, говорит, по его мнению, о проблемах системы. Многие из рядовых граждан, если не умирали, то переходили на государственное пенсионное обеспечение по болезни, чем вызывали нагрузку на разлаженную экономику Швеции. Подобные просчёты автор наблюдает и в других социальных сферах. В итоге, Литторин приходит к выводу: «Проблема Швеции заключается в отсутствие политической силы, способной перестроить шведскую модель, а саму страну настигли худшие последствия монополии на принятие решений».186 187 Более взвешенный взгляд на проблемы «шведской модели» сформулирован профессором политологии университета Гётеборга Бу Ротштайн. В своём труде «Подъём и падение шведской модели» (1998) он увязывает политические изменения в Швеции конца XX века с кризисом доверия в государстве. Его анализ строится на рассмотрении психологии общества, и он полагает, что за время существования системы переговорного процесса между профсоюзами, промышленниками и государством выработался определённый тип доверительных отношений, пронизывавший всю систему: от простых рабочих до представителей власти. «Это было что- то, - заявляет Б. Ротштайн, - чему (заинтересованные) стороны научились в тех многих государственных учреждениях корпоративных административных органов, которые возникли с начала века (двадцатого) в Швеции». Тем не менее, прежде чем шведы пришли к необходимости коллективного взаимодействия во имя общего блага, их общественная жизнь характеризовалась, так называемой, «социальной западнёй». Все граждане осознавали преимущества сотрудничества, но не обладали достаточной уверенностью в желании совместного действия между собой, что заставляло их держаться опосредованно. Проблема была преодолена, когда СДРПШ выдвинула своё предложение о реформировании социально-политического курса. По мере осуществления концепта «Дома для народа» укреплялись и доверительные отношения между различными институтами, организациями и рядовыми гражданами. Однако деятельность социал-демократов, направленная на совершенствование социальной политики, оказала и разрушающее воздействие на данный процесс, и в данном случае речь идёт об экономической теории игр, к которой прибегло правительство с целью поддержания показателей роста и социального обеспечения на должном уровне. Эта концепция исходит из того, что руководство должно использовать меры поощрения и наказания, заставляющие самих индивидов действовать в интересах компании или же в интересах государства. Ротштайн убеждён в недееспособности данной методики. Проблема, главным образом, состоит, по его мнению, в том, что руководство не может обладать достаточной информацией для эффективного функционирования такой системы, и более того - оно зависимо от предоставляемой сотрудниками информации о рабочем процессе. Если же они, в свою очередь, решат, что руководство будет использовать информацию для повышения темпов работ, то никогда не будут давать корректную информацию. Напротив, они будут в любом состоянии стремиться манипулировать данными. Вывод Б. Ротштайна: «шведская модель» подверглась процессу разложения в ходе управленческого кризиса, когда, на первый взгляд, успешные политические манёвры СДРПШ обернулись кризисом переговорной системы. С взглядами Б. Ротштайна не согласен профессор политологии Лундского университета Йоханнес Линдвалль. В своём исследовании «Политика реформ и отмена корпоративизма в Швеции» (2005), он убедительно показывает, что доверительные отношения в шведской системе управления трансформировались. Проведя анализ активной политики на рынке труда, пенсионной и иммиграционной сфер, он заключает, что «не только формальные рамки административного корпоративизма изменились, но также его нормы, и практики». Если говорить точнее, то, по его мнению, выработка совместной политики в данный момент идёт на более неформальном уровне, чем это было во времена расцвета «шведской модели». А это может означать, что государство благосостояния в Швеции выжило даже после экономического и политического кризисов начала 1990-х годов. Примечательно, что в 2006 г. Б. Ротштайн и Й. Линдвалль публикуют совместную статью «Швеция: падение сильного государства», которая развивает и дополняет их взгляды. В исследовании анализируются широкомасштабные политические изменения, произошедшие в Швеции за последние три десятилетия. Авторами проводится параллель между социально-политическим курсом Швеции до 1990-х годов и после того, как социал-демократы потеряли свои властные позиции. При этом особое внимание уделяется исследованию стиля политического управления, и Швеция времён расцвета социал-демократической идеологии описывается как страна с чётко отлаженной системой управления. В этот период ведущие политические деятели на национальном уровне ставили общие цели политики в ходе сотрудничества с лидерами крупных заинтересованных сторон (ЦОПШ, ОРШ...). Далее назначались специальные исследовательские правительственные комиссии, подключавшие сторонних экспертов, которые должны были обобщить всю имеющуюся информацию по запрашиваемой тематике и провести экспертизу. На основании предоставленных ими отчётов и рекомендаций формулировались политически, технически и административно целесообразные предложения, которые могли бы быть 188 189 законодательно оформлены. На последнем этапе государственные департаменты наделялись ответственностью за реализацию данной политики, а муниципалитеты и другие местные органы власти претворяли её в жизнь. В рамках этой рационалистической модели шведское социальное обеспечение строилось на особом сочетании двух разных систем управления. С одной стороны - это была, так называемая, «реформистская бюрократия» (Совет по жилищному вопросу, строительству и планированию, например), наделённая обязанностями управления и осуществления социальных реформ. С другой стороны - подразумевалось наличие муниципальных административных организаций, ответственных за проведение социальной политики. Обе системы пытались примирить классический конфликт между локальной автономией и требованиями общенационального равенства, чего и достигали через функционирование разного рода консультативных советов. Однако, согласно Линдваллю и Ротштайну, «не столько рациональнофункциональное планирование с отлаженным механизмом трансформации гражданских требований имело значение в классической «шведской модели», сколько то, что политическая культура основывалась на консенсусе, когда выработка политики осуществлялась при участии широкого политического большинства, неизменно поддерживаемого заинтересованными организациями и группами».190 Поэтому социал-демократический «Дом для народа» следует понимать как «сильное государство», в котором присутствовало взаимопонимание между властью и различными группами интересов, а граждане обеспечивались достаточно ясным представлением о том, как была выработано государственная стратегия (или должна быть выработана) и реализована. В связи с упадком социал-демократии, разработанного её стиля управления и курса в политике все эти связи нарушились, что, само по себе, имело тревожные последствия для функционирования демократии. Авторы статьи также единодушны в том, что в последнее десятилетие XX века убеждение в возможности изменения общества и управления социальными проблемами посредством централизованных и рациональных реформ и процесса планирования стало проблематичным. Из приведённого ими исторического экскурса становится ясно, что данные изменения проходили крайне неравномерно, и в некоторых сферах ослабление центральных административных институтов стало ощутимой потерей для государства. В других же сферах государства эти изменения проходили постепенно и, как в случае с Национальным советом по вопросам здравоохранения и социального обеспечения, негативно отражались на взаимоотношениях между департаментами и местными самоуправлениями. Однако помимо этого существовала и другая тенденция изменений, которая касалась идеологического аспекта «шведской модели». Б. Ротштайн и Й. Линдвалль указывают на то обстоятельство, что при социал-демократах существовала сильная и стабильная идеология, формулируемая как СДРПШ, так и профсоюзами, и шведскими предпринимателями. Этот фактор являлся дополнительным условием для поддержания универсального социального государства в Швеции. Однако после кризиса начала 1990-х г. идеологическая составляющая социальной политики ослабла, что указывает, по мнению исследователей, на трансформацию «шведской модели».191 192 Этот факт подтверждает и исследование Кристины Бергквист и Андерса Линдбума «Шведское государство благосостояния: неолиберальный вызов и устойчивость государства всеобщего благосостояния» (2003). Их целью было, с одной стороны, проанализировать характеристики реструктуризации шведского государства всеобщего благосостояния, а, с другой - ответить на вопрос о том, была ли демонтирована прежняя социал-демократическая модель. Обратившись к результатам анализа Ё. Эспинг-Андерсена по восемнадцати странам и сравнив их со шведскими показателями, они заключили, что «изменения в Швеции имели дополнительный, а не фундаментальный характер». Хотя «шведская модель» и была, по их мнению, демонтирована, однако нельзя с полной уверенностью заявлять о либерализации государства благосостояния. Напротив, в условиях рынка социальная сфера стала более щедрой, а универсализм, квинтэссенция «шведской модели», в действительности был усилен в некоторых из основных программ социального страхования и в сфере ухода за детьми. Несколько другой, хотя и в целом близкой позиции этих учёных, выглядит точка зрения шведского политолога Маурисио Рохаса. По его мнению, падение государства всеобщего благосостояния в Швеции связано ни с чем иным, как с переходом к новой системе экономических отношений. Классическая «шведская модель» - типичная индустриальная система, появившаяся на волне промышленного переворота. «Это было время машин, а, следовательно, появления механических утопий индустриального общества. Век машин также совпал с золотым веком национальных государств - чётко определённых островов суверенитета с передовой бюрократией, которая всем своим видом подражала машинному идеалу, эгоцентричному типу структуры, который, с его чёткой линией демаркации, определяет эксклюзивное внутренне пространство с его правами и обязанностями, конфликтами и лояльностями, культурой и идентичностью, обществом, сохраняющим ядро национального государства как в контейнере». Из этого можно сделать логичный вывод о том, что концепция «Дома для народа», с одной стороны, утопична, поскольку ориентировалась на марксистскую теорию, а, с другой стороны, имела национальный контекст. По Рохасу она опиралась на четыре решающие исторические предпосылки: этнически однородное население; сильное национальное государство; экспансию индустриальной экономики и 193 194 технологическое и организационное развитие.195 По мере наступления века информационных технологий (IT-революции) модель всё больше и больше превращалась в анахронизм. Информационно-технологическая революция развивалась параллельно новым методам организации работы и объединению производственных ресурсов. Все эти изменения лежат в основе появления новых форм экономического партнёрства, нового типа предприятий, основанного на принципах, которые являются чистой противоположностью предприятиям промышленного общества. К этому следует, по его мнению, добавить и глобализационные процессы в мире. В Швеции этот переход ознаменовался, в первую очередь, экономическим кризисом, корни которого уходят в 1970-е гг. Проблемы в экономике вызвали потерю доверия к государству всеобщего благосостояния. До переломных 1990-х годов шведы верили, что государство неизменно будет держать свои обещания в социальной политике, но, когда в связи с массовой безработицей люди обратились за помощью к государству, оказалось, что универсализм социального обеспечения был во многом притворством, и в период масштабных экономических проблем система социальной политики не работала. Тем не менее, экономический кризис и кризис доверия не привели бы к глубоким и постоянным изменениям, если бы не совпали с масштабными преобразованиями в шведском обществе. «Предложения государства всеобщего благосостояния о лучшем образовании, здравоохранении, жилищной и социальной политике в обмен на отсутствие свободы выбора, - пишет М. Рохас, - были приняты обществом, которое ещё только делало первые шаги к социальному государству. Но когда партийные обещания были выполнены, стало всё более трудно мириться с крайними формами монополии и патернализма в шведском государстве всеобщего благосостояния».196 То есть шведы устали от проводимой социал- демократами политики и выступили против неё на выборах 1991 года. А. В. Сергачёв охарактеризовал эту ситуацию следующим образом: «Улучшая жизненные условия оно (социальное государство) поддерживало в людях чувство ожиданий и растущее недовольство низким уровнем услуг, которые 197 способно было им предоставить». Политолог Магнус Рюнер идёт дальше в объяснении причин провала политического курса социал-демократов. Он согласен с М. Рохасом в оценке изменений экономических процессов в мире, отразившихся на функционировании шведского государства всеобщего благосостояния. Однако при этом Рюнер не ограничивается этим и в статье «Неолиберальная глобализация и кризис шведской социал-демократии» (1999) делает упор на анализе различных внутренних и глобальных политико-экономических сил, которые подкрепляли и подрывали «шведскую модель». В отличие от Рохаса, М. Рюнер полагает, что «шведская модель» - продукт послевоенного либерального мирового порядка, и процесс перехода к «неолиберальной глобализации» является центральным для объяснения её проблем. Пытаясь осмыслить данный процесс, Рюнер даёт своё объяснение «фордистского» «встроенного» либерального порядка. «Встроенный либерализм, - пишет Рюнер, - основывался на политике производительности, обычно ведомой силами, связанными с промышленным капиталом, профсоюзами и реформистскими технократами. Он обеспечивал право коллективных переговоров, низкий уровень безработицы и высокие зарплаты рабочим в обмен на признание управления и мирных трудовых отношений». 197 198 199 Но главное - это наличие когерентного интенсивного режима накопления, протекающего на фоне увеличившейся производительности труда, интегрированных норм заработной платы и кейнсианской экономической политики. В дальнейшем вследствие стагфляции 1970-х гг. и рецессии произошло изменение производственных отношений, то есть стало очевидно, что фордистская система производства капитала оказалась в ситуации кризиса. Замедление роста прибыли в сочетании с феноменом массовой безработицы подвели черту под тейлористской моделью управления, характерной для кейнсианства. Разложение системы дало импульс к зарождению новой формы накопления капитала, составляющей экономическое ядро «неолиберальной глобализации». Переход был ускорен появлением новых технологий, облегчающих оптимизацию распределения решений и повышающих производительность. Рюнер вслед за Рохасом повторяет, что технология радикально изменила условия организации трудового процесса, да и всего мира. «Эти новые условия для корпоративной стратегии сделали более неоднозначной связь между охватом экономики и её масштабом. Как результат, производительный капитал стал менее зависимым от национально генерируемого народного потребления».200 Естественно, Рюнер также как и Рохас признавал трансформацию мирового порядка в качестве одной из причин упадка классической «шведской модели». Однако, по его мнению, в том, что к 1990 гг. социально-политический курс социал- демократов пришёл к кризису, повинна, прежде всего, сама СДРПШ. По убеждению Рюнера, социальные противоречия фордизма проявились в стране ещё в 60-х гг. XX века. И две характеристики фордистского экономического развития особенно важны в провоцировании кризиса: уравнивание заработных плат и рационализация трудового процесса. Они создали проблему для существующей корпоративистской системы в контексте правильного выражения трудовых отношений, поскольку в них стали неправильно воспроизводиться представления о том, что законно, а что незаконно. С одной стороны, это объяснялось пересмотром трудовых отношений и включением гендерного равенства и индустриальной демократии. С другой же существовали сложности в поддержании скоординированной системы переговоров о заработных платах в 1960-х гг. Наконец, тейлористское разделение труда сообразно человеческим способностям в совокупности с экспансией государства всеобщего благосостояния привели к образованию большой прослойки «белых воротничков». В результате шведской дифференциации профсоюзного движения на ЦОПШ («голубые воротнички») и КПС (Шведская конфедерация профессиональных служащих), а также Профсоюз работников с высшим образованием возникло разделение процесса ведения переговоров по условиям заработной платы. В 1960-х гг. это начало создавать серьёзные проблемы, которые усложнялись тем, что представители «белых воротничков» не поддержали в начале 1970-х гг. принцип политики солидарных заработных плат. Зато это сделали феминистские организации, отстаивавшие не только принцип уравнивания доходов между мужчиной и женщиной, но и политику большей интеграции женщин в трудовой сфере. Правительство отреагировало на эти требования, но меры не оказались функционально совместимыми с изменением экономических условий. К концу 1970-х гг. шведское общество оказалось в ситуации кризиса накопления капитала, который негативно повлиял на корпоративистскую систему страны. Хотя в дальнейшем ОРШ предприняла меры по выходу из переговорного процесса, но важно не это, а то, что вместо использования государственного аппарата для противодействия структурной власти капитала, социал-демократическая политика намеренно усиливала эту власть. И по Рюнеру, у социал-демократов не было иного выхода, как идти по такому пути. Сильная инфляция в сочетании с низкими процентными ставками разрушили институциональный потенциал Центробанка по нормированию выдачи кредитов и контролю денежных потоков. В результате образовался избыточный спрос на долги. Так появился «серый» кредитный рынок за пределами системы банковского регулирований в конце 1970-х годов. Дальнейшие финансовые инновации ещё больше усугубили ситуацию, и правительство обратилось к международным процентным ставкам по кредитам и соблюдению финансовой дисциплины через ограничение платежей. Исследование о причинах упадка социал-демократического концепта «Дома для народа» также было проведено в 2011 г. профессором Лундского университета Андерсом Бергом. В отличие от предыдущих исследователей он фокусирует внимание на институциональном развитии страны, чьё процветание, экономические успехи и эгалитаризм следует, по его мнению, связывать с хорошо функционирующими капиталистическими институтами. Что касается кризиса «шведской модели», то здесь он полагает, что существовали как экономические, так и политические причины этого, и в отличие от Рюнера он не склонен списывать проблемы Швеции только лишь на противоречия «фордистского общества». «Напротив, слишком много акторов, - согласно Бергу, - осуществляло ошибочные действия в шведской экономике». Это, например, касается значительно чрезмерных затрат на проведение политики на рынке труда, чем это мог позволить рост производительности. Или же политики высоких предельных налогов, обернувшейся неэффективностью ввиду появления неплательщиков. Однако, по мнению Берга, и некоторые политические институты также внесли свой вклад в кризис «шведской модели». Он допускает, что уменьшение срока пребывания правительства у власти до трёх лет в 1970-х годах способствовало нестабильности в политике, так как каждое правительство в своей деятельности было осложнено либо своим недавним назначением, либо предстоящими скорыми выборами. Ко всему прочему, по его мнению, у местных политиков снизился стимул к реализации политических программ из-за отсутствия должного внимания к политической обстановке на местах. Увеличение мест в парламенте до 350 человек косвенно также оказало влияние на политику, из-за того, что на выборах 1973 г. места в нём были поделены поровну между двумя оппозиционными блоками, решения принимались по жребию. То есть, от политики предсказуемости и рационализма шведская политика перешла к чехарде в 201 принятии решений. В целом для А. Берга неспособность Швеции поддерживать себя на должном социально-экономическом уровне не является чем-то удивительным. «Для страны, - пишет Берг, - тяжело поддерживать высокие темпы экономического роста, когда это одна из богатейших стран мира. Страны беднее могут имитировать технологии более благополучных, учиться на ошибках других и пропускать некоторые технологические фазы».202 203 В заключение отметим, что ни один из анализируемых нами исследователей не подвергает сомнению сам факт изменения шведского социально-политического курса к концу XX столетия, и, обобщая их мнение, можно сделать вывод о том, что причины кризиса «шведской модели» неоднозначны. Отечественными учёными данный факт кризиса часто объясняется структурными проблемами развития экономики и факторами глобализации (Евдокимов, Кхалед; Мартынов; Плевако) , а в отдельных случаях (Антюшина) наличие кризиса вообще игнорируется.204 205 Так в книге «Северная Европа. Регион нового развития» реформирование политической системы связывается с такими причинами, как усиление «бегства» шведского капитала за границу, предстоящее присоединение Швеции к ЕС, дефицит государственного бюджета, замедление темпов экономического развития, 205 рост безработицы, снижение конкурентоспособности некоторых компаний. Таким образом, шведский вариант государства благосостояния в России понимается как неизменно развивающаяся модель, которая в начале 1990-х гг. преодолела масштабный экономический кризис и адаптировалась к новым реальностям. В действительности же, ситуация выглядит иной. Сейчас уже трудно говорить о правильном функционировании «шведской модели». Правлению социал-демократов была присуща определённая логика, выработавшаяся в ходе переосмысления таких понятий как равенство, социал-демократия или концепция переговорного процесса, которая в той или иной форме существовала и в других развитых западноевропейских странах. На почве этой логики строилась национальная модель управления, которая время от времени проверялась на прочность рецессиями. Поэтому очередной спад в экономике не был чем-то непривычным для шведской политической элиты. Другое дело, что события начала 1990-х г. указывали на системный кризис, корни которого уходили, с одной стороны, в несовершенство «фордистского общества», с другой стороны, в неправильные политические решения СДРПШ. Б. Ротштайн, А. Берг и М. Рюнер указывают на разные партийные просчёты, которые и определили судьбу «шведской модели». Желание руководства страны неизменно поддерживать высокий экономический рост, полную занятость и универсальный характер социального государства обернулось нарушением доверия внутри системы переговорного процесса и игнорированием глобальных экономических изменений. Как показывает практика, социал-демократам следовало идти навстречу этому процессу, а не искать способы удержания социального благополучия в стране. Впоследствии неолиберальная глобализация проявилась и без вмешательства СДРПШ, но в более зримом и жестком виде, чему местные политики не могли препятствовать ввиду отсутствия новых идей и по той причине, что проводимая ими политика разрушила переговорный процесс между всеми заинтересованными сторонами. То есть, социал-демократы не имели ни перспективной политической программы, ни способов её реализации. В дополнение к этому, шведское общество устало от однообразия предлагаемых государством социальных программ. Таким образом, кризис «шведской модели» необходимо связывать с политическими ошибками власти. Именно в этом кроются причины столь сложных для Швеции последствий экономического кризиса и глобализации. С другой стороны, как показано шведскими учёными, кризис в обществе всё же был преодолен ценой потери концепцией социального государства универсалистской версии данной концепции, но при сохранении теоретического и практического духа данной концепции.