§ 2.2. Этапы формирования и реализации политики идентичности в постсоветской России

российских регионах протекал крайне неравномерно и подвергался влиянию самых разных факторов. Прежде всего к ним относятся характер взаимоотношений между центральной и региональной властью в России, а также деятельность федерального центра по конструированию

общегосударственной идентичности.

В целом политика идентичности в регионах России началась в начале 1990-х гг. как реакция прежде всего национальных республик на происходившие политические процессы. В первую очередь речь идет о двух конфликтных линиях, которые обусловили территориальное устройство современной России. Так, конфликт между российской и союзной властями привел к принятию Декларации о суверенитете РСФСР, где закреплялось, помимо прочего, обеспечение «каждому человеку неотъемлемого права на ... пользование родным языком, а каждому народу — на самоопределение в избранных им национально-государственных и национально-культурных формах» . Следом за РСФСР подобные декларации стали принимать и автономии в составе России. Начавшаяся таким образом «суверенизация» стала стимулом для создания комиссии по подготовке Федеративного договора РСФСР, и началом новой конфликтной линии внутри России: Москва - национально-территориальные образования.

После объявления тремя прибалтийскими республиками своей независимости окончательный распад СССР стал очевиден. Руководство России столкнулось с угрозой повторения для республики союзного сценария. Поэтому летом 1991 г., когда противостояние между союзным и российским центром приобретало все более жесткий характер, Б. Н. Ельцин предложил главам регионов забрать столько суверенитета, сколько они ^[201] смогут «переварить». После этого заявления, бывшие автономные республики стали воспринимать себя в качестве независимых, обладающих всей полнотой власти государственными образованиями.

Еще одним фактором, определявшим стратегии региональных акторов при проведении политики идентичности в начале 1990-х гг., стала административная слабость российского государства. Так уже в 1992 г. стали все более четко проявляться противоречия между исполнительной и законодательной ветвями власти, что ослабило эффективность управления страной. Этим сразу же воспользовались бывшие автономии, «давно уже мечтавшие о суверенитете» . Первым об особом положении заявил Татарстан, проведя «несмотря на протесты и угрозы Москвы референдум о независимости ... Вскоре Тува и Якутия провозгласили, что на них также не распространяется Конституция Российской Федерации. Попытка провозглашения Енисейской республики означала, что начали поднимать головы и российские регионы, которые решили не отставать от автономий»^[204].

Во второй половине 1992 года в средствах массовой информации все чаще стала обсуждаться проблема сохранения целостности Российской Федерации. Прежде всего это было обусловлено событиями на Северном Кавказе, а также тем, что руководство Татарстана требовало предоставить республике все больших полномочий, угрожая выходом из состава РФ. Как писал С. Хенкин, Москва критически не переосмыслила лозунга суверенизации, выдвинутого в борьбе против союзного центра, который изначально «способствовал национальной и региональной консолидации», а позднее «обернулся против целостности самой России» .

Политический кризис, затронувший все стороны общественной жизни и приведший к человеческим жертвам (речь идет, прежде всего, о событиях октября 1993 г.), завершился 12 декабря 1993 г. принятием новой российской Конституции и учредительными выборами в нижнюю и верхнюю палаты нового российского Парламента. Конституция закрепила для субъектов возможность относительно независимого функционирования. Так статья 11 пункт 2 гласит: «Государственная власть в субъектах Российской Федерации

207

осуществляют образуемые ими органы государственной власти» . Статья 68 пункт 2 дает республикам право устанавливать свои государственные языки, которыми бы пользовались наравне с общегосударственным русским языком. А органы власти субъектов федерации получили возможность самостоятельно разрабатывать и утверждать региональную символику. Таким образом, Конституция закрепила необходимые институциональные основания для формирования в субъектах Российской Федерации региональных политических сообществ, политические элиты которых получили возможность проведения собственной политики идентичности. Как отмечает Е. Мелешкина, «создание федеративных структур, пусть даже имитационного характера, под воздействием взаимоотношений с Центром

достаточно быстро приводит к становлению региональных политий и

208

способствует формированию региональной политической идентичности» .

Следует отметить, что вплоть до 1997 г. политика идентичности проводилась в первую очередь в национальных республиках, которые получили особый статус в период становления российского федерализма. Это связано с тем, что в ряде республик, объявивших в 1990-м г. суверенитет, был введен пост президентства, который «рассматривался отчасти как атрибут “настоящей” государственности, а отчасти как инструмент укрепления легитимности республиканских лидеров»^{[208] [209] [210]}/ Избранные §резиденты республик становились главными агентами политики идентичности как внутри, так и вовне региона.

С осени 1996 года главы всех субъектов РФ начали избираться напрямую населением. Это привело к тому, что региональные лидеры приобрели демократическую легитимность и стали «полноправными и не зависящими от кадровой политики Центра руководителями» . Начиная с этого момента, избранные губернаторы стали основными агентами политики идентичности, а региональная идентичность включилась в политическую повестку дня. В ходе избирательных кампаний 1996-1998 гг. кандидаты в руководители регионов активно использовали темы защиты «региональных интересов, местного патриотизма, развития с опорой на собственные силы»^[211].

Политика идентичности в регионах проводилась на нескольких уровнях. С одной стороны, региональные лидеры стремились укрепить свое положение внутри региона посредством создания губернаторских «партий власти» , особых «региональных идеологий» или региональных мифов , которые были призваны обеспечить монополию действующего руководителя на политическом пространстве региона. В республиках изначально создавались различные национальные движения, которые затем трансформировались в националистические партии (радикальная партия «Иттифак» в Татарстане, Чувашский национальный конгресс, Бурят- Монгольская народная партия и др.) . В «русских» же регионах попытки создания организаций, выступающих с позиций автономизма^{[212] [213] [214] [215] [216] [217]}, не получили поддержки населения и их деятельность быстро прекратилась. Особое место в политике идентичности в регионах занимала тема конструирования прошлого, которое использовалось для легитимации существующего положения региона.

С другой стороны, руководителям субъектов федерации было необходимо по-новому выстраивать взаимоотношения с федеральным центром. Ключевым элементом двусторонних отношений становится региональный интерес, понимаемый как интерес регионального сообщества в целом. Главы субъектов позиционировали себя как выразители интересов всех жителей региона, поэтому зачастую вступали в открытое противостояние с федеральным центром. Наиболее острую форму конфликты приобретали во время кризисов (например, августа 1998 г.), когда регионы вынуждены были самостоятельно справляться с их последствиями. Основная же борьба за региональные интересы разворачивалась в Совете Федерации, который блокировал законопроекты, ущемляющие права субъектов .

Анализ процесса формирования и реализации политики идентичности в российских регионах в 1990-е гг. позволяет сделать вывод о том, что для большинства (но не для всех) национальных республик, а также ряда административно-территориальных субъектов была характерна «эксклюзивная» идентичность.

Показательным, и наиболее изученным примером в данном случае является республика Татарстан, в истории политики идентичности 1990-х гг. которой выделяют несколько этапов: от резкой и категорической

дистанцированности от федерального центра в 1980-х - 1994 гг. до неконфликтного утверждения республиканской идентичности в период до 2000 г.^{[218] [219]}. Так, центральной линией, вокруг которой выстраивалась региональная идентичность на рубеже 80-90-х гг., была тема этнического возрождения татар. Как отмечает Л. Сагитова, «даже темы, не связанные напрямую с этничностью, обсуждались в свете данных проблем»^[220]. В дискурсивной практике республиканских элит проблемы татарского народа связывались как с политикой российского государства, так и во многом с этническим русским большинством, что усиливало оппозицию «(российское) государство - республика (Татарстан)»^[221].

Особое место в политике идентичности в Татарстане занимала тема государственности. В рамках борьбы за государственность, активизировалось использование символов, «включающих в себя память о былой государственности татарского народа», в частности, был учрежден День памяти погибших защитников Казани при завоевании Казанского ханства Иваном Грозным. В то время как памятник покорителям Казани в 1552 г., установленный практически в центре города, воспринимался как «символическое закрепление неравноправия татарского народа»^{[222] [223]}. Тема государственности Татарстана, с одной стороны, рассматривалась как необходимое условие для культурного и языкового возрождения татар. В этой связи, в частности, происходило обсуждение обязательного изучения татарского языка в школах, преподавания на татарском языке в высших учебных заведениях.

Однако, с другой стороны, государственность рассматривалась политическими элитами Татарстана как возможность перераспределения власти и собственности на территории республики. Республиканские акторы довольно успешно вели «торг» за возможность проведения самостоятельной политики, включая международные отношения, в обмен на отказ от претензий на выход из состава России. Эксклюзивная политика идентичности при этом позволяла обеспечить легитимность подобных действий как в глазах Москвы, так и внутри республики.

Похожие процессы разворачивались и в других национальных республиках России, политические элиты которых стали активно разыгрывать этническую карту во взаимоотношениях с Москвой. Наличие титульного этноса, а также стремление к контролю над использованием природных богатств, стимулировало региональные элиты к проведению политики идентичности, направленной на обособление представлений о региональном сообществе от сообщества общероссийского.

Другими словами, политика идентичности для республиканских элит стала «наиболее подходящим инструментом в борьбе с “центром” за ренту на

223

природные ресурсы и контроль над регионом» , в то время как этнический

фактор во многом служил «ресурсом и инструментом консолидации населения республики вокруг ее лидеров»^{[224] [225]}.

Иные факторы определяли стратегии региональных элит в так называемых «русских регионах», в которых этничность не могла быть основой для региональной идентичности. Калининградская область представляет собой пример региона, который стремился использовать уникальное геополитическое положение не только для формирования представлений о «мы-сообществе», но и во взаимоотношениях с федеральным центром по аналогии с национальными республиками. При этом успех политики идентичности на «внутреннем» рынке был достаточно сомнительным, поскольку, как отмечает В. Ачкасов, население Калининградской области - «это относительно недавние русскоязычные переселенцы», которые «не “укоренены” сколько-нибудь глубоко в его историю» и «не могут похвастаться... дедовскими воспоминаниями “том, как здесь было раньше”» .

Кроме этого, существовали две основные интерпретации регионального сообщества: как исторической части Европы, что

основывалось на довоенном прошлом области в составе Восточной Пруссии, и как форпоста России, «штыке, обращенном на запад», основанном на советском прошлом^[226]. Другими словами, в публичном пространстве шла борьба между «эксклюзивным» и «инклюзивным» типами региональной идентичности, каждый из которых использовался региональными элитами в различных ситуациях. Однако, отсутствие единого представления о «мы- сообществе», а также малочисленность «коренных» жителей области препятствовало формированию устойчивой региональной идентичности.

При этом географическое положение выступало в качестве важного ресурса при выстраивании отношений с федеральным центром, который шел на различные уступки, чтобы обеспечить целостность государства. Так, одним из важных элементов «эксклюзивного» дискурса являлся тезис о необходимости отделения области от России, создания независимого государства. Также обсуждались идеи передачи области Германии, Польше и/или Литве и т. д^[227]. Очевидно, что подобная риторика отрицательно воспринималась центральными органами управления. Экономическое положение области, которая в начале 1990-х гг. получила статус особой экономической зоны, не позволяло региональным элитам активно транслировать сепаратистские идеи, поскольку к окончанию ХХ столетия регион оставался дотационным, зависимым от финансовой поддержки Москвы. Наличие же «инклюзивного» дискурса давало возможность демонстрировать лояльность федеральному центру, получая от него необходимые дотации.

Таким образом, на протяжении 1990-х гг. Калининградская область демонстрировала отсутствие единой стратегии политики идентичности, которая сочетала в себе черты «эксклюзивной» и «инклюзивной» идентичности. Тот или иной тип использовался политическими акторами для получения краткосрочной выгоды, не становясь при этом основой для формирования представлений о регионе.

Похожая ситуация разворачивалась и в других географически обособленных регионах, в частности на Дальнем Востоке. Данные проведенных в 1998 опросов общественного мнения, фиксировали довольно высокий уровень сепаратистских настроений в Приморском и Хабаровском краях (20% опрошенных выступили за отделение регионов от России), а также в регионах Восточной и Западной Сибири (более 15%). При этом в центральных регионах «русский сепаратизм» был «явно маргинальным явлением»^[228]. Географическая близость к центру стала важным фактором формирования «инклюзивной» идентичности, особенно среди экономически неразвитых регионов. В целом дотационность российских регионов, прежде всего административно-территориальных образований, стимулировала региональные элиты к формированию «инклюзивной» идентичности, направленной на демонстрацию принадлежности региона к российскому государству. Более успешные в экономическом плане области, напротив, демонстрировали тяготение к «эксклюзивному» типу региональной идентичности.

Так, в Свердловской области реализовывался проект создания Уральской республики, направленный на получение дополнительных льгот и полномочий со стороны федерального центра. Была разработана Конституция будущей республики, которая содержала в себе все атрибуты государственности, включая официальную символику. Несмотря на то, что Уральская республика так и не была создана, Свердловская область стала одним из первых административно-территориальных субъектов РФ, который получил «относительную независимость от финансовой поддержки и властных конфликтов в Центре», а также дополнительные полномочия «по использованию природных ресурсов области, управлению предприятиями и

229

внешнеэкономической деятельности» .

Параллельно с ростом активности региональных элит по формированию региональной идентичности, центральная власть пыталась осуществить проект по конструированию российской нации. Так уже в первом Послании Федеральному Собранию Российской Федерации Б. Н. Ельцин озвучил идею понимания «нации как согражданства», согласно которой источником власти во всех субъектах России является весь народ «независимо от национальности» . После этого в российском публичном дискурсе активно стало использоваться понятие «россияне», которое должно было стать наименованием новой российской общности . При этом такая ^{[229] [230] [231]}

трактовка российской нации поддерживалась не всеми представителями элитных групп, часть из которых усматривало в ней «ущемление прав

232

«национальностей» .

Пожалуй, самой заметной инициативой российских властей в сфере строительства национальной идентичности стал объявленный в июле 1996 г. конкурс на выработку «идеи для России». Проведенный М. Ноженко анализ показывает, что представленные на конкурс проекты содержали две противоположные идеи. С одной стороны, половина проектов основывалась на предложенном Президентом понимании нации как согражданства, отстаивая принципы «демократического патриотизма». С другой стороны, предлагалось формирование русского национального патриотизма . Таким образом, был обозначен оформившийся в обществе раскол относительно консолидирующей идеи новой России.

Проводимые в 1990-е гг. опросы общественного мнения фиксировали разный уровень общенациональной и региональной идентификации людей. Так, в национальных республиках доля жителей, у которых доминирует региональная идентичность, колебалась от 55,3% в Северной Осетии до 85,7% в Татарстане . Основываясь на результатах опроса 1998 года, Е. Мелешкина отмечает, что «в последнее время среди избирателей России появилась значительная доля тех граждан, у которых преобладает региональная идентификация (35% респондентов ощущают себя скорее жителем отдельного субъекта федерации, 29% - гражданами России и у 22% респондентов преобладает смешанная идентификация» . С одной стороны, эти данные свидетельствуют об успехе региональных «предпринимателей» от политики идентичности, и относительном проигрыше «предпринимателей» общероссийских. Однако ситуация оказывается не ^{[232] [233] [234] [235]} столько однозначной, поскольку те же опросы фиксируют слабую ценность региональной автономии жителей регионов. В частности, при оценке возможного объединения региона с другими только 22% респондентов высказались негативно, тогда как 21% отметили, что от этого будет больше пользы, чем вреда, а 18% заключили, что объединение никак не изменит их жизнь^[236]. Другими словами, региональная идентичность в большинстве случаев относилась к экономико-географическому региональному пространству, а не к политическому сообществу.

Тем не менее, период 1990-х гг. можно охарактеризовать как этап активного формирования политики идентичности в регионах, которая, с одной стороны, являлась реакцией на разворачивающиеся в России политические процессы, а с другой стороны, была одним из ресурсов региональных элит во взаимоотношениях с центральной властью. Складывание ассиметричной модели российского федерализма привело к дифференциации регионов и появлению двух типов региональной идентичности: «эксклюзивная» идентичность в большей степени была характерна для национальных республик, а «инклюзивная» - для административно-территориальных образований.

Укрепление регионального самосознания во многом опиралось на поддержание, а отчасти и конструирование региональной самобытности, и влекло за собой сопротивление попыткам формирования общегосударственной идентичности. И если в национальных республиках важным ресурсом региональных элит была титульная этническая группа, то административно-территориальные субъекты опирались на разнообразные исторические и географические маркеры. При этом выбор между «экслюзивным» и «инклюзивным» типом конструируемой идентичности осуществлялся с учетом большого количества факторов, включая уровень экономического развития региона.

Приход к власти В. Путина в 2000 г. ознаменовал начало нового этапа в развитии политики идентичности в регионах России. С одной стороны, это было связано с провозглашенным курсом на консолидацию государства. Первым шагом В. Путина в этой области стало введение в России системы разделения страны на семь федеративных округов во главе с Полномочными представителями Президента. Целью реформы провозглашалось преодоление слабых сторон сложившихся федеративных отношений и повышение эффективности управления страной. На протяжении почти тринадцати лет правовой основой деятельности Полномочных представителей остаются лишь Указ Президента РФ «О полномочном представителе Президента Российской Федерации в федеральном округе» и Положение о полномочном представителе Президента РФ в федеральном округе. При этом не существует никакого иного законодательного закрепления места и роли реорганизованного института полпредства в системе органов

государственной власти России. Таким образом, основной проблемой полпредства является его легитимность, попытки решения которой отчасти предпринимались посредством формирования новых политических

сообществ в границах федеральных округов.

Как указывает Н. Петров, полномочные представители президента России в федеральных округах, «стремясь к легитимации собственного статуса, заявили о формировании окружной идентичности» . Окружная идентичность таким образом могла бы стать альтернативой региональной идентичности, однако, как показывают М. Ноженко и Е. Белокурова, деятельность полномочных представителей по ее формированию не

238

увенчалась успехом .

Важным шагом на пути усиления государства стало реформирование Совета Федерации, в результате чего региональные лидеры оказались исключены из процесса принятия решений на федеральном уровне. Наряду с принятыми ранее федеральными законами, устанавливающими ^{[237] [238]} ответственность региональных органов власти за принятие нормативных актов, противоречащих федеральному законодательству^[239], а также в результате деятельности Полномочных представителей по приведению регионального законодательства в соответствие с федеральным, эта мера значительно сужала возможности для региональных элит по проведению самостоятельной политики.

Наконец, еще одной инициативой Президента стало изменение порядка выбора руководителей регионов. Начиная с осени 2004 года, выборы глав исполнительной власти регионов перестали быть всеобщими, губернаторский состав стал формироваться легислатурами субъектов федерации из рекомендованных Президентом и его полномочными представителями кандидатур. Фактически это означало снижение самостоятельности субъектов РФ, поскольку за Президентом, помимо выдвижения кандидатур, также было закреплено право снимать с должности «провинившихся» глав регионов. За жителями региона осталось лишь право выбора депутатов законодательного органа власти, что нанесло урон автономии не только субъектов федерации, но и формирующихся в их границах региональных сообществ.

Указанные ранее меры заметно ограничили «шансы на использование политики региональной идентичности в арсенале средств региональных политических акторов», что, в конечном итоге могло привести к «маргинализации стратегий региональной идентичности»^[240]. Однако изменение институциональной среды привело не к исчезновению, а, скорее, трансформации региональной политики идентичности. Как было показано в первой главе данного исследования, целью любой политики идентичности, в том числе региональной, является легитимация существующих властных институтов. После отмены прямых выборов глав исполнительной власти субъектов сохранение руководителями регионов властных позиций стало зависеть от федерального центра, что поменяло источник легитимации в регионе. Региональные лидеры, прежде заинтересованные в массовой поддержке населения и проводившие для этого политику идентичности «внутри» региона, теперь в большей степени ориентируются на «внешний рынок», формируя позитивный образ «своего» субъекта федерации в глазах Москвы (в первую очередь), других регионов и иностранных партнеров.

Особая стратегия политики идентичности в регионах принадлежала главам субъектов федерации, которые до своего назначения не жили на территории региона (так называемым «варягам»). С одной стороны, перед ними стояла задача демонстрации лояльности федеральному центру, а также выстраивания отношений с «местной» элитой. Решение данной задачи, как правило, не требовало проведения политики идентичности, поскольку основными показателями эффективности главы региона здесь оказывались электоральные успехи партии власти^[241]. С другой стороны, назначенные руководители должны были решать разнообразные экономические проблемы регионов, а поскольку большинство субъектов РФ являются дотационными и зависят от финансовой поддержки центра, то формирование позитивного образа «мы-сообщества» на основе сравнения с другими регионами России становилось важной составляющей политической повестки дня. При этом региональное «мы-сообщество» представлялось в качестве неотъемлемой части России.

О трансформации политики идентичности в регионах свидетельствует, в частности, опыт Татарстана. Л. Сагитова отмечает, что с 2000 г. наметилась тенденция интерпретации республиканской идентичности «как составной

части общероссийской идентичности»^{[242] [243]}. В обмен на это республика получила дополнительное финансирование из федерального бюджета для

243

«реализации многочисленных инвестиционных программ» .

В то же время в Калининградской области была сформулирована новая региональная идея, представляющая область в качестве «пилотного региона», в котором могут быть отработаны механизмы взаимодействия России с Европейским Союзом. Несмотря на то, что новая концепция строится вокруг идеи исключительности Калининградской области, она тем не менее направлена на формирование «инклюзивной» идентичности, поскольку регион рассматривается как неотъемлемая часть России. Уникальность области базируется на представлении о ней как о «субъекте РФ, стоящем особняком от остальных российских регионов»^[244]. Празднование юбилея областной столицы в 2005 году также свидетельствует о предпочтении «инклюзивного» типа региональной идентичности. Основной логотип юбилея представлял собой прусские Королевские ворота, раскрашенные в российский триколор, что позволило «отразить идею Калиниграда как «российского города в сердце Европы»^[245].

Таким образом, произошедшая в 2000-х гг. ре-централизация российского государства стала главным фактором, повлиявшим на изменение политики идентичности в регионах. Важным направлением деятельности региональных лидеров стала демонстрация лояльности федеральным органам власти, что оказывалось практически невозможным в условиях проведения политики, направленной на формирование «эксклюзивной» идентичности. Встраивание региона в единое российское пространство являлось необходимым условием для получения различных льгот и преференций от федерального центра. Другими словами, сложившаяся система

взаимоотношений между центром и регионами, с одной стороны,

действительно не стимулировала региональных акторов заниматься формированием политики идентичности, а, с другой стороны, в случае, когда политика идентичности все-таки проводилась, не оставляла им пространства для маневра и «вынуждало» реализовывать стратегию «инклюзивной» идентичности.

Идея «сильного государства», которую реализовывал В. Путин посредством реформирования институциональной системы в 2000-е гг., одновременно играла роль и идеи, способной объединить российскую нацию. В первом обращении к Федеральному Собранию В. Путин отметил, что не нужно специально создавать национальную идею, поскольку «она сама уже вызрела в нашем обществе»^[246]. Как подчеркивает В. Ачкасов, «призыв к тотальной консолидации» стал основным мотивом путинской символической политики»^[247]. Принятые законы о государственной символике отчасти доказывают данный тезис. Соединение в официальных символах современной России символики трех разных исторических этапов может быть свидетельством стремления власти удовлетворить интересы разных групп общества, «сочетать идеи и ценности из репертуаров разных политических сил»^[248].

Отказ от проведения политики идентичности, направленной на формирование представлений о «мы-сообществе» в границах российского государства, привел к тому, что к концу первого десятилетия XXI века в России так и не сформировалась устойчивая идентификация граждан с политическим сообществом. Политика идентичности в регионах при этом хотя и ориентирована на демонстрацию принадлежности субъектов к единому государству, также не стала почвой для роста общегосударственной идентичности. Другими словами, период с 2000 по 2010 гг. можно охарактеризовать как «реванш» со стороны федерального центра, направленный на усиление возможностей контроля над процессами, происходящими в регионах, в том числе и над формируемой региональными элитами политикой идентичности.

В настоящее время мы можем говорить о начале нового, третьего, этапа в формировании политики идентичности в регионах России. С одной стороны, за последние несколько лет были приняты меры, которые по меньше мере создают видимость возвращения региональной автономии (прежде всего речь идет об изменении порядка выборов руководителей исполнительной власти регионов), что порождает новые стимулы для проведения политики идентичности региональными акторами. Как отмечают исследователи федерализма, «любое значительное изменение политической системы... включает в себя пересмотр характера отношений между центром и регионами», который содержит вопрос о «степени политической и экономической автономии, которой располагают регионы»^[249].

С другой стороны, в политическую повестку дня федерального уровня вновь возвращен вопрос о формировании общенациональной идентичности. При этом следует отметить, что проблема формирования общероссийской идентичности рассматривается в тесной связи с межэтническими отношениями, т. е. как один из способов преодоления межэтнических конфликтов. Так, на состоявшемся 11 февраля 2011 г. Государственном Совете по национальной политике впервые за долгое время была озвучена идея о необходимости разработки комплексных планов мероприятий, направленных на укрепление общероссийской идентичности и гармонизации межэтнических отношений. Подобную же идею высказывал В. Путин в одной из своих предвыборных статей, посвященных национальному вопросу. В частности, он отмечал, что День народного единства 4 ноября может считаться «днем рождения нашей гражданской нации» и подчеркивал

необходимость разработки стратегии национальной политики, основанной на гражданском патриотизме^{[250] [251] [252]}.

Как реакция на озвученные идеи в декабре 2012 г. была принята Стратегия государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года. Одной из целей национальной политики России провозглашалось «упрочение общероссийского гражданского самосознания и духовной общности многонационального народа Российской Федерации (российской нации)» . Утвержденная 20 августа 2013 года федеральная целевая программа «Укрепление единства российской нации и этнокультурное развитие народов России (2014-2020 гг.)» также ставит своей целью «укрепление единства многонационального народа Российской Федерации (российской нации)» . При этом в пояснительной записке к Программе указывается, что формирование общероссийской гражданской идентичности позволит преодолеть стагнацию и негативные тенденции в сфере межнациональных и межконфессиональных отношений. Реализация программы предполагает разработку всеми субъектами аналогичных программ, направленных, с одной стороны, на содействие этнокультурному многообразию народов России, а, с другой стороны, на укрепление единства российской нации и гармонизацию межнациональных отношений. Другими словами, принятые на федеральном уровне документы стимулируют региональных акторов к формированию «инклюзивного» типа идентичности, в котором каждый субъект РФ рассматривается как составная часть единого государства и при котором доминирующей идентификацией людей должна стать идентификация с государством.

В этой связи проблема формирования и реализации политики идентичности в регионах приобретает новую актуальность. Впервые проведение региональными акторами политики идентичности, направленной на формирование инклюзивной идентичности, рассматривается как важная часть формирования общероссийской идентичности. Текущая ситуация отличается от описанных ранее этапов, в том числе тем накопленным опытом реализации политики идентичности, которым уже обладают региональные элиты.

Таким образом, специфика политики идентичности в регионах заключается в особом положении последнего как составной части национального государства. Политические элиты субъектов РФ вынуждены сочетать деятельность по формированию регионального политического сообщества с демонстрацией лояльности государству в целом. При этом они могут использовать две различные стратегии, направленные на противопоставление или гармонизацию представлений о региональном «мы - сообществе» с сообществом более крупного масштаба. Выбор между «эксклюзивным» и «инклюзивным» типами идентичности обуславливается как интересами региональных элит, так и объективными факторами, к которым относятся статус региона, доля титульного населения, показатели экономического развития, географическое положение и тип политического режима. Кроме этого большое значение для политики идентичности в регионах имеет характер взаимоотношений между центром и регионами, а также деятельность национальных элит по формированию

общегосударственной идентичности.

История становления и развития федеративных отношений в России показывает, что неравенство статусов субъектов федерации во многом способствовало формированию в регионах двух типов региональной идентичности. Эксклюзивная идентичность преобладала в национальных республиках, тогда как для большинства других субъектов была характерна инклюзивная идентичность. Изменение характера взаимоотношений федерального центра и субъектов федерации в 2000-е гг. привело к трансформации политики идентичности в регионах и вытеснению дискурса «эксклюзивной» идентичности. При этом центральные органы власти отказались от формирования общероссийской идентичности, попытки создания которой в 1990-е гг. оказались неудачными. В настоящее время наблюдается новый этап как во взаимоотношениях центра и регионов, что стимулирует региональные элиты активизировать политику идентичности, так и новый этап в формировании общероссийской идентичности.

В данном диссертационном исследовании особое внимание уделено анализу формирования и реализации политики идентичности в одном из субъектов Российской Федерации - Республике Карелия. Выбор Карелии в качестве объекта исследования обусловлен, с одной стороны, ее спецификой как национальной республики в составе России. Как и другие национальные субъекты в 1990-е гг. Карелия обладала значительными полномочиями по проведению самостоятельной политики, в том числе политики идентичности, и могла вести «торг» с федеральным центром за предоставление особых льгот и условий. Но, с другой стороны, как и административно­территориальные образования Карелия никогда не демонстрировала стремления к независимости, отделения от России. Таким образом, Республика Карелия может рассматриваться как своего рода «взвешенный» случай, который позволит понять специфику формирования и реализации политики идентичности в регионах России.