Часть I. Анализ властных отношений через призму различных типов социального действия
Абстрактный и всеобъемлющий характер концепта власти делает необходимой операционализацию, или, если использовать терминологию марксистской философии, которая, в свою очередь, заимствовала ее у Г.
Гегеля, переход от абстрактного к конкретному. Первые и до сих пор чаще всего цитируемые попытки разработки всесторонней таксономии конкретных форм (атрибутов) властных отношений относятся еще к началу XX в. М. Вебер использовал различные принципы, которые лежат в основе притязаний власти на легитимность — это может быть право, традиция, харизма — в качестве ключевого критерия разработки таксономии. Однако он четко не обосновал выбор легитимности в качестве критерия классификации. Он просто предположил, что «каждая такая система пытается установить и поддерживать веру в свою легитимность»[52]. Почему же передачу права контроля нужно непременно оценивать под углом легитимации?Другую попытку сделать концепт власти более пригодным и полезным для эмпирических исследований предпринял Гирт Хофстед. У него в центре внимания оказывается культурно приемлемая степень неравенства в распределении права контролировать действия человека. Он использует для количественного анализа власти «дистанцию власти», измеряемую с помощью ординальных шкал. «Дистанция власти между боссом В и подчиненным Sвнутри иерархии есть разность между степенью, в которой В может определять поведение 5, и степенью, в которой S может определять поведение В»[53]. К сожалению, здесь прорыв в решении проблемы измерения был обеспечен ценой перескакивания через все вопросы, связанные с легитимностью власти: список прогностических параметров властной дистанции главным образом состоит из таких объективных показателей, как географическая широта, на которой находится страна, размер ее населения и уровень его благосостояния (ВНП на душу населения). Стратегию «большого скачка» от абстрактного к конкретному взяли на вооружение и другие ученые, большинство из которых решили сосредоточиться на структурных вопросах, например: Степень монополизации применения силы[54] (ср.
упор на легитимном в противоположность нелегитимному применению насилия у Вебера[55]);Экстенсивность: «Отношение числа людей, наделенных властью, к числу людей, лишенных власти»[56] (этот автор выходит далеко за рамки использования чисто структурных критериев, и его концепция в дальнейшем будет рассмотрена более подробно); Степень всеохватности: «Число сфер деятельности, в которых обладатель (ли) власти контролирует деятельность субъекта (ов) власти»[57]; Интенсивность (разновидность властной дистанции): «Набор эффективных вариантов, открытых для обладателя власти внутри всех без исключения сфер деятельности, где действует субъект, над которым он обладает властью»[58]; Степень «разграничения ветвей власти и ответственности при решении таких задач, как... правовые вопросы... законодательные вопросы... исполнительные и бюрократические функции и... международные отношения»[59]; Местоположение: «уровень социальной организации... на котором воплощена власть»[60]; Степень асимметрии: «отношение изменения в поведении объекта влияния к изменению в поведении источника влияния»[61].
Каждый из этих структурных критериев или их комбинации помогают создавать классификации, которые исследователь может применить к широкому кругу ситуаций, начиная от индейских племен в Америке и террористических групп до транснациональных корпораций и государств в Западном полушарии. Как это часто случается, повышение надежности достигается в ущерб валидности[62]: вопросы, касающиеся условий, при которых субъекты жертвуют частью своей свободы и самостоятельности, и, в широком смысле, касающиеся «социальных механизмов» властных отношений, остаются без ответа. Чтобы удовлетворить интерес
к надежности и валидности, потребуются дальнейшие попытки перехода от абстрактного к конкретному, совершаемые без принесения в жертву аналитического интереса к случаю обоснованной власти.
Анализ Дэвида Битэма дает нам ключ к разгадке скрытых препятствий на этом пути. Он критикует Вебера за то, что тот не сумел систематически применить четко определенный набор дифференцирующих критериев при разработке трех идеальных типов легитимной власти.
По Битэму, легитимность власти производна от (1) ее соответствия установленным правилам, (2) обоснованности правил, что достигается, когда в их основе лежат представления, которые разделяют как те, кто господствует, так и те, кто подчиняется, (3) выражения согласия подчиненных на определенное властное отношение[63]. У Вебера легальная власть удовлетворяет условию (1), традиционная — условию (2) и харизматическая — условию (3). Иными словами, эти три идеальных типа являются результатом применения трех разных критериев, что заставляет сомневаться в логически последовательном и систематическом характере таксономии.Указанный автор также предлагает объяснение, почему необходимо обосновывать власть. В глазах любого нравственного агента «властные отношения несут в себе негативные черты — исключение, ограничение, навязывание и пр., — и [поэтому] нуждаются в обосновании»[64]. В результате концепт власти и концепт легитимации полностью совпадают: неспособность обеспечить легитимацию власти ведет к насилию и принуждению (что исключает последние две формы из перечня властных взаимоотношений). Но тогда возникает новая проблема: можно ли использовать легитимацию в качестве дифференцирующего критерия, если она присуща всем властным взаимоотношениям? Иными словами, складывается впечатление, что Битэм недооценивает многообразие иных приемов навязывания своей воли другим, чем легитимации.
Идея регистров взаимодействия — привычного, нормального и обоснованного — принадлежит Лорану Тевено[65]. Представляется правильным положить ее в основу последующих шагов. Она подразумевает, что не все взаимодействия требуют легитимации. Например, локализованные (во времени, в географическом и институционном пространствах) взаимодействия с теми, кто «находится на расстоянии вытянутой руки», позволяют субъекту уделять им меньше внимания и иных когнитивных ресурсов. Привычное действие часто основывается на заведенном порядке, что делает ненужными как обоснование, так и обсуждение: координация может произойти «молча».
Заведенный порядок может действовать на физическом, телесном уровне, потому что он «запечатлен» на теле. Используя общепринятую метафору, противопоставляющую тело и сознание как средства навязывания воли[66], привычное действие четко соответствует первому.
В регистре нормального действия действуют те субъекты, которые имеют похожие планы и проекты. Чтобы скоординировать свою деятельность, им нужно согласовать общие задачи и интересы. Поэтому они говорят на языке интересов, возможностей, полезности и функциональности. Их задача состоит в том, чтобы сделать координацию взаимно полезной и выгодной, а не в том, чтобы обосновать ее. Решение, передавать ли право контроля, в результате зависит от рационального рассчета. Либо «один субъект [передает его другому], потому что первый субъект считает, что ему будет лучше, если руководить им будет другой» (случай согласованной власти, conjoint authority), либо первый субъект сделает это, «не разделяя это представление, а в обмен на материальную компенсацию» (случай рассогласованной власти, disjoint authority)[67]. Представляется, что существование схожих планов и общих интересов требует координации не на основе власти, а в других формах. Поэтому Стивен Льюке приравнивает власть к господству: «Л влияет на Z? способом, противоречащим интересам В»[68]. С другой стороны, концепт трансформативной власти, то есть власти, осуществленной в интересах В, ставит под вопрос исходный постулат, касающийся конфликтной природы любых властных взаимоотношений[69]. На это могут возразить, что «родство душ» применительно к интересам не исключает применения власти. Напротив, власть может помочь в преобразовании общих интересов in potentio в реальные общие интересы.
И, наконец, в высшем регистре взаимодействия носят обезличенный характер, они открыты для потенциально неограниченного числа участников. Координация своих действий с обобщенным Другим требует их обоснования, которое определяется как соотнесение с общепринятыми и понятными всем критериями оценки и нравственными суждениями[70].
Здесь уже сознание становится ключевым средством навязывания воли.
Стоит отметить, что общепринятые и понятные критерии являются внешними по отношению к индивиду. Они воплощены в институциональной среде, и в этом регистре вряд ли можно игнорировать общий контекст властных взаимоотношений.В итоге нам удается избежать как опасности проигнорировать обоснование, так и опасности превратить ее в ключевой элемент властных отношений. Мы также избегаем смешения двух концептов — власти (power) и авторитета (authority). Представляется разумным определить авторитет как властные отношения, подлежащие моральному обоснованию и успешно прошедшие это испытание[71]. «Легитимная власть или авторитет... дает [подчиненному] моральное основание для сотрудничества и послушания»[72]. С другой стороны, обладателю власти (power) не нужно обосновывать свое действие. Чтобы воздействовать на подчиненных, достаточно полагаться на санкции (позитивные и негативные), стратегии манипулирования, силу (физическую и психическую) или монопольное положение на рынке. Властные взаимоотношения не регулируются никакими внешними принципами или институциональными ограничениями; их ограничивает только определенная конфигурация ресурсов. Напротив, авторитет по определению ограничен. Власть существует в квази-физической области, где наличествуют парные силы действия — противодействия и причинные связи. Тогда не приходится удивляться, что аналогии, заимствованные из физики, часто используются в текстах на тему власти. Например, Аристотель сравнивал власть с физическим принуждением[73]. В этом смысле у власти есть ряд общих элементов с контролем над материальными объектами, воплощенным в праве собственности. Как формулирует Джон Коммонс, «старое разграничение владения физическим имуществом и договорной свободы превращается в разграничение поведения тех людей, которыми командуют
и вынуждают к послушанию, и поведения тех, на кого воздействуют только убеждением или принуждением»[74].
Еще по теме Часть I. Анализ властных отношений через призму различных типов социального действия:
- § 2. Взгляды политических партий на проблемы власти переходного периода: сравнительный анализ
- § 1 ПОЛИТИКА КАК ОБЪЕКТ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
- § 1. Человек и государство: к новому типу отношений
- Вступительная лекиия по Государственному праву, читанная в Московском университете 28 октября 1861 года
- Ю. С. Пивоваров РУССКАЯ ВЛАСТЬ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ТИПЫ ЕЕ ОСМЫСЛЕНИЯ, или ДВА ВЕКА РУССКОЙ МЫСЛИ
- 3.1. Социальные предпосылки исполнения служебных правовых норм
- ГОНОРАРНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРАКТИКИ КАК ФОРМА РЕАЛИЗАЦИИ СОЦИАЛЬНЫХ ИНТЕРЕСОВ
- Часть I. Анализ властных отношений через призму различных типов социального действия
- ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ И ТРУДНОСТИ ПОСТСОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ТРАНСФОРМАЦИЙ О. Гаман-Голутвина
- Исследование властно-политических отношений в новое время
- Раздел I. ФЕНОМЕН ГОСУДАРСТВА
- рационально функционирующие политические институты. СОЦИАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ: КАК ОНИ ВЛИЯЮТ НА ХАРАКТЕР ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕАЛИЙ
- § 3. Природа и сущность социального контроля
- Глава 1 Проблемы соотношения и взаимосвязи права с иными видами социальных норм
- Глава 4 Системный анализ норм права
- Глава 3 ОНТОЛОГИЯ КОНСТИТУЦИОННОГО ПРАВА (КРИТИКА ИНТЕРПРЕТАЦИОННЫХ ТЕОРИЙ В ПРАВЕ)