Объяснение женской преступности

В последние годы внимание криминологов привлекло объяснение различий в характере женской и Мужской преступности. Особый интерес представляют два вопроса. Почему существует «гендерный разрыв» в преступности: почему показатели женской преступности всегда и везде меньше, чем мужские, особенно для тяжких преступлений? Почему этот разрыв сохраняется на протяжении длительного времени и не зависит от социальных условий?

Большую часть традиционных теорий о преступности создали криминологи мужчины для объяснения явления мужской преступности.

Некоторые криминологи утверждают, что традиционные теории на самом деле являются специфическими для мужчин и, следовательно, неприменимы для объяснения явления женской преступности. Однако, несмотря на их андроцентрическое происхождение, можно рассматривать традиционные теории структурных и социальных процессов как более или менее нейтральные с точки зрения пола. Эти теории в равной степени полезны для общего понимания мужской и женской преступности. Кроме того, они могут объяснить, почему же уровень женской преступности намного ниже мужского.

С другой стороны, множество тонких и глубинных различий в характере мужской и женской преступности можно лучше понять, используя именно гендерный подход. Чтобы яснее проиллюстрировать нижеследующие положения, мы сначала кратко коснемсй так называемых традиционных теорий, того, как они объясняют женскую преступность и гендерный разрыв в уровне преступности. Затем мы суммируем традиционные интерпретации «равенства полов» с точки зрения пространственно-временных вариаций гендерного разрыва.

мы в общих чертах наметим гендерный подход к пониманию женской преступности, который займет промежуточное положение между двумя полюсами, на одном из которых настаивают на том, что женская преступность нуждается в специальных теориях, а на другом провозглашают, что классические теории вполне адекватны для объяснения всех нюансов мужской и женской преступности.

Традиционные теоретические объяснения гендерного разрыва

Такие подходы, как теория аномии и теория конфликтов, утверждают, что структурные факторы (нищета и неравенство), особенно в свете нацеленности общества на успех и прибыль, являются причиной большей части обычных преступлений. Согласно этому подходу непропорционально бдльшая доля и мужчин, и женщин, совершающих правонарушения, являются выходцами из бедных и обездоленных слоев общества. С этой точки зрения гендерный разрыв можно объяснить как следствие того, что такие цели, как достижение успеха и получение прибыли, менее присущи женщинам, чем мужчинам.

Теории, оперируюцре социальными процессами (например, теория дифференциальной ассоциации или теория ярлыков), стараются объяснить преступность с точки зрения различных возможностей к приобретению криминальных ценностей и умений или q позиции того, что ярлыки, навешиваемые на человека благодаря процессам общественного контроля, сильно влияют на собственные представления личности о его (или ее) будущем. Подобные теории считают гендерный разрыв следствием того, что женщины имеют меньший доступ к криминальным возможностям и/или тем, что между мужскими стереотипами и отрицательными поведенческими ярлыками существует более тесная связь.

Теория контроля утверждает, что для большей части преступлений характерны слабые социальные связи. Согласно этому подходу непропорционально много правонарушителей и преступников обоих полов являются выходцами из проблемных семей, имеют более низкий уровень обучения или демонстрируют иные черты слабой опоры.

Полезность традиционных теорий подтверждает тот факт, что причины мужской и женской преступности зачастую перекрываются. Во-первых, так же, как и в случае мужчин, непропорционально много правонарушительниц (особенно тех, кто часто контактирует с органами уголовной юстиции) вышли из среды людей 9 низким уровнем доходов, плохим образованием и принадлежащих к каким-либо меньшинствам ("см. обзоры М. Chesney-Lind and Rt Shelden, 1992; D. Dennot 1994; Steffensmeierand E. Allan, 1995). Ключевым отличием является то, что женщины-правонарушительницы чаще имеют детей, находящихся на их иждивении.

Во-вторых, тот факт, что на уровень женской преступности влияют те же социальные факторы, что и на уровень мужской, находит свое отражение в тесной параллели между изменениями уровней мужской и женской преступности на протяжении длительного времени, для разных категорий преступлений, социальных групп и географических регионов: уровень женской преступности растет и снижается одновременно с мужским (D. Steffensmeierand Е. Allan, 1988; Dt Steffensmeieretal1989).

В-третьих, групповые исследования и изучение самоотчетов явно демонстрируют структурные корреляции между мужской и женской преступностью. Любо

пытно, что регионы, характеризующиеся высоким уровнем бедности, безработицы и другими показателями структурных недостатков, имеют высокий уровень и женских, и мужских правонарушений (Dm Steffensmeier and D. Hayniet в печати,). Причины преступности, выдвигаемые традиционными теориями аномии, социального контроля и дифференциальной ассоциации, в равной степени применимы к жен* ской и мужской преступности (D. Steffensmeierand Е. Allan, 1996). Степень привязанности, ассоциации, обучение, родительский контроль, восприятие опасности И т. п. оказывают на оба пола сравнимый эффект.

Гипотеза «равенства полов», объясняющая вариации гендерного разрыва

Очевидно, что традиционные теории помогают понять, почему уровень женской преступности всегда и везде ниже, чем мужской.

Гипотеза о гендерном равенстве и преступности была чрезвычайно популярна в 1970-х гг., когда несколько криминологов выступили с утверждением, что уйе- личение доли арестов женщин в течение 1960-х и 1970-х гг. могло бы быть связано с успехами движения женщин за равенство полов (Pt A. Adler, 1975; R. Simon, 1975). Подобное объяснение отрицательной стороны освобождения женщин горячо приветствовали средства массовой информации.

Возможно, гипотеза равенства полов важна с исторической точки зрения. Тем не менее во многих отношениях она не принадлежала к основному руслу криминологических теорий, дающих более йравдоподобные объяснения феномену пространственно-временных вариаций гендерного разрыва. М. Чесни-Линд и Р. Шелден (М. Chesney-Lind and R. Shelden91992: 77) были среди тех, кто подчеркивал абсурдность «гипотезы, утверждающей, что улучшение экономической ситуации женщин и девушек могло вызвать рост женской преступности в то самое время, когда практически все литературные источники единодушно подчеркивали огромную роль дискриминации, нищеты и безработицы (или частичной занятости) в порождении преступности».

Альтернативное объяснение пространственно-временных вариаций гендерного разрыва в уровнях преступности лежит в детальном рассмотрении степени экономической нестабильности и дезорганизации общины, которые испытали женщины; степени формализации аппарата правоприменения и системы санкций а также того, насколько легко можно совершать преступления «женского» типа.

Кроме того, похоже, что увеличение торговли наркотиками сильнее повлияло на основные тенденции женской преступности по сравнению с мужской, даже с учетом того, что уровень арестов женщин за преступления, связанные с наркотиками, не опережал этот показатель для мужчин начиная с 1960 г. Наркотическая зависимость увеличивает число преступлений, направленных на получение выгоды, у представителей обоих полов, но в большей степени у женщин, которые испытывают более сильное неприятие к преступности и которым нужны гораздо более сильные мотивы для совершения преступлений, особенно таких «чисто мужских*, как грабежи или берглэри. Употребление наркотиков значительно быстрее сталкивает женщин на дно общества, заставляет вступать в союз с мужчинами-наркома- нами, которые используют их как соучастниц при1 совершении преступлений, эксплуатируют их в качестве «старых леди* для удовлетворения своей потребности в наркотиках или «мулов* для незаконной торговли наркотиками (J. Covington, 1985; W. Miller, 1986). («Старые леди*, «мулы* — жаргонные прозвища распространителей и перевозчиков наркотцкдв. — Прим. ред.)

Более того, социальное изменения и трансформация общественных институтов в больших городах в течение последних двадцати лет, направленные, в частности, на отделение от основных социальных институтов (например, брака, получения образования, занятости), породили более доступную возможность для женщин, принадлежащих к меньшинствам, участвовать в преступной деятельности. Их шансы совершить уголовное преступление так же велики или даже превышают аналогичные возможности мужчин, принадлежащих к меньшинствам.

Последние теоретические разработки

Сторонники нескольких макроуровневых подходов придерживаются точки зрения, что дивергенция гендерных ролей, а не их конвергенция, может помочь объяснить вариации в гендерном разрыве в уровнях преступности. Т. Хартнагел и М. Мизануддин (Т. Hartnagel and М. Mizanuddin, 1986) высказали предположение, что «гендерное неравенство в распределении власти и богатства может быть более плодотворным [чем равенство полов] для дальнейших попыток объяснения кросс-национальных различий в женской преступности*.

Аналогично, Р. Клоуорд и Ф. Пайвен (Rt Cloward and Ft Piven91979% основываясь на традиции теории беззакония, утверждают, что существующая гендерная сегрегация дифференциально формирует тип и частоту мужской и женской девиантности. В частности, ограниченные возможности женской рабочей силы в сочетании с более широкими домашними обязанностями уменьшают для женщин доступность девиантного способа адаптации. В результате «единственными моделями женской девиантности, которые наше общество побуждает или позволяет женщинам вообразить и осуществить, являются личные модели саморазрушения* (с. 660).

А. Харрис (А. Harris, 1977) отстаивает сходную точку зрения, утверждая, что общества структурированы таким образом, что все типы поведения расписаны заранее. Эти предписания содержат более или менее приемлемые формы девиантности для различных категорий социальных актеров. В результате существования подобных ролей женщинам несвойственно или невозможно совершать наемные убийства, роббери или изнасилования* (с. 12).

Дж. Мессершмидт (J. Messerschmidt, 1986) использовал теорию конфликтов, для того чтобы подробно исследовать взаимоотношения между социальными структурными возможностями, ожиданием определенных поведенческих реакций и гендерным разрывом в уровне правонарушений. Он утверждал, что капитализм и патриархат структурируют возможности людей и определяют их поведение. Автор заявил, что патриархально-капиталистическая система сужает рамки женской преступности и направляет ее на совершение менее тяжких преступлений. Большинство серьезных преступлений являются маскулинными по своей природе и служат для укрепления доминирования мужчин в патриархальной системе посредством агрес1 сии. Кроме того, в патриархально-капиталистической системе уровень контроля над женщинами выше, чем над мужчинами; они обладают меньшей властью в экономических, религиозных, политических и военных институтах, что, соответственно, сужает возможности совершения преступлений. Эта схема позволяет понять, каким образом структурные параметры формируют половые различия в уровне преступности, но не предлагает объяснения совершения преступления женщинами в тех случаях, когда они имеют место.

Д. Стеффенсмайер с соавторами (ZX Steffensmeieret al., 1989) выделил ряд структурных факторов, с помощью которых можно объяснить вариации в гендерном разрыве гораздо короче и убедительнее, чем это делает гипотеза о равенстве полов. В число этих факторов входят рост экономической маргинальности женщин; повышение мотивации женщин к совершению преступления; расширение возможностей совершать такие «женские» бытовые преступления, как магазинные кражи, предъявление недействительных чеков, злоупотребления с кредитными картами и совершение подлога с целью получения социального пособия; формализация общественного контроля, которая повышает тщательность и последовательность идентификаций преступлений, совершенных женщинами, и последующего возбуждения дел.

Сегрегация полов в пределах низших классов общества добавляет дополнительные структурные ограничения уровня женской преступности, особенно в местах совершения самых выгодных преступлений (D. Steffensmeier91983:1025): «По сравнению со своими коллегами-мужчинами, потенциальные правонарушительницы находятся в невыгодном положении при отборе и привлечении в преступные группы, а также в отношении возможности карьерного роста и доступа к ней, участия в деятельности этих групп, обучения, развития умений и получения вознаграждений».

Недавние исследования на микроуровне могут быть исключительно плодотворными для нашего понимания и объяснения явления женской преступности. Структурный подход не учитывает индивидуальные различия влияния структурной динамики на итоговое поведение. Как правило, микроуровневые теории гораздо лучше объясняют вариации уровня преступности среди представителей одного и того же пола.

По всей видимости, половая принадлежность является своего рода линзой, ко* торая фокусирует силы, действующие на макроуровне, различно для мужчин и женщин. Тот факт, что преступность является практически исключительно мужским феноменом, привела к появлению теоретических обоснований, которые связали совершение правонарушений с половыми ролями и гендерной идентификацией. Некоторые теоретики выступили с предположениями, что различия в гендерных ролях могут объяснить существование гендерного разрыва в уровне преступлений. Подоб

ный подход исходит из предположения, что традиционная женская роль несовместима с преступным поведением. Таким образом, чем сильнее женщины придерживаются традиционных взглядов на женственность, тем с большей вероятностью можно ожидать, что они не будут вовлечены в криминальную деятельность.

Однако большинство правонарушителей (как мужчин, так и женщин) придерживаются традиционных определений гендерных ролей (J. Bottcher9 1995). В ряде работ отмечена взаимосвязь склонности к нетрадиционной, или маскулинной, гендерной роли и уровнем правонарушений среди женщин, однако эта склонность проявляется лишь по отношению к нескольким аспектам и не затрагивает остальных (К. Heimer, 1995; N. Shover et al., 1979; S. Simpson and L EUis91995). Однако ос* новная масса исследователей подчеркивает, что повышенная делинквентность кор* релирует скорее с традиционными взглядами, чем с нетрадиционными (см. обзоры М. Chesney-Lind and R. Shelden, 1992; J. Pollock-Byme9 1990; D. Steffensmaier and

Е.              Allan, 1995).

Другие ученые предполагают, что гендерная идентичность (т. е. До какой степени человек определяет се^рсак феминного или маскулинного индивидуума) вопреки представлениям о традиционных гендерных ролях должна учитывать индивидуальные колебания в половых различиях между уровнями преступности. Маскулинная самоидентификация должна увеличивать вероятность правонарушений, тогда как феминная — уменьшать. Существует ряд фактов, которые позволяют предположить наличие связи между гендерной идентификацией и типом патологии — маскулинность связана С правонарушениями У мужчин, тогда как ее отсутствие — с дистрессом и злоупотреблением наркотиками и алкоголем как у мужчин, так и у женщин (A. Horowitz and Н. White, 1987). Однако ни Присутствие, ни отсутствие феминности не связано с делинквентностью или психологическим дистрессом.

Приверженцы третьего подхода связывают правонарушения с требованиями Тендера как социальной структуры. Другими словами, правонарушение представляет собой способ «реализации гендера* или, в более специфической ситуации, «реализации маскулинности* (J. Messersehmidt9 1993; S. SimpsonwtdL. Ellis9 1995). Из этого следует, что преступления, особенно насильственные, являются для мужчин средством доказать свою маскулинность, поскольку позволяют им доказать и укрепить свое превосходство. Далее, гендерно обусловленные нормы поведения таковы, что в определенной ситуации насилие получает социальное одобрение у мужчин, но не совместимо с феминностью, поэтому его проявления у женщин не приветствуются практически при любых обстоятельствах. В этом случае насильственное преступление как исключительно мужская привилегия имеет смысл, поскольку явно противоречит «реализации феминности*.

Однако истолковать совершение преступления как способ «реализации маскулинности* означает превратить гендер в бесполезный инструмент для исследования женской преступности. Э. Миллер (?. Miller, 1998) утверждает, что при совершении преступления правонарушительницы также «реализуют гендер* — даже при совершении таких насильственных преступлений, как грабежи. Качественное исследование, проведенное автором, показывает, каким образом гендер влияет на конкретную форму совершения грабежа мужчинами и женщинами, даже при наличии одних и тех же мотивов. Мужчины, как правило, выбирают жертву среди других мужчин и при совершении грабежа (разбойного нападения)

используют прямую конфронтацию, физическое насилие и огнестрельное ору[††††] жие. Женщины чаще нападают на других женщин и редко прибегают к огне* стрельному оружию. Если же женщины выбирают в качестве жертвы мужчину, то, хотя они могут иметь при себе огнестрельное оружие, для воздействия на потерпевшего они чаще используют свою половую принадлежность, чем реальное насилие. Э. Миллер делает вывод о том, что грабежи, совершаемые мужчинами и женщинами, могут иметь одинаковые социальные и культурные причины, но на способ совершения этого преступления влияет гендерная принадлежность.

Вывод о том, что процессы, приводящие к мужским и женским правонарушениям, сходны, но их сущность существенно различается, содержит и теоретическое исследование Л. Бройди и Р. Агнью (L Bwidy andЯ Agnew, 1997). Эта работа посвящена дальнейшему развитию общей теории напряжения Роберта Агнью (KAgnewi 1992; см. гл. 13) и объясняет гендерные различия в реакции на напряжение и стресс, И мужчины, и женщины совершают преступления в том случае, если они исчерпали все законные способы эффективно справиться с напряжением на фоне наличия отрицательных эмоций.

Согласно цитируемым авторам на этом сходство исчерпывается, поскольку гендерная динамика формирует как типы напряжения, которому подвергаются мужчины и женщины, так и присущие им эмоциональные и поведенческие ответные реакции, и таким образом приводит к различным конечным результатам. Мужчинам при различных внешних обстоятельствах присущи агрессивные поведенческие реакции, направленные вовне, что совсем нетипично для женщин (A. Harris, 1977; Я Cloward andF. Piven, 1979). Следовательно, на напряжение женщины более склонны реагировать неагрессивно и/или саморазрушительно. Более того, эти половые различия в конечном результате проявляются не только в половых различиях в ожидаемом поведении, но и в самой природе и формах стресса у мужчин и женщин. Л. Бройди и Р. Агнью отмечают, что если у мужчин стресс и напряжение обычно выливаются в отношения конкуренции и направлены на окружающую среду, то женщины в такой ситуации более склонны погружаться в межличностные отношения.

Биосоциальный подход А. Каспи и его соавторов (A. Caspi etal., 1993) предлагает еще одну точку зрения на то, каким образом гендер формирует Характер мужской и женской преступности. Их модель проливает свет на взаимоотношения между биологическими изменениями в процессе полового созревания и социальным окружением, внутри которого они происходят, а также на то, каким образом эти взаимоотношения влияют на женскую делинквентность. Авторы утверждают, что раннее половое созревание является для девочек фактором социального стресса, и отмечают, что начало менструаций в раннем возрасте «разрушает существовавшее ранее социальное равновесие и представляет для юной девушки загадочное, новое и непонятное явление, с которым она должна отныне считаться* (с. 20). Исследователи говорят о том, что на реакции девушек на эти физические изменения влияют социальные факторы и конкретная среда, особенно школьная, где происходит формирование аффилиации* со сверстниками.

А. Каспи и его соавторы (A. Caspietal., 1993) высказывают гипотезу, что раннее созревание девушек в условиях школ со смешанным обучением значительно повы

шает риск делинквентного поведения по сравнению с обучением в женских школах или при условии созревания в нормативные сроки. Факты, обнаруженные авторами, подкрепляют ранее высказанные ими же гипотезы и указывают на связь между наступлением ранней половой зрелости и склонностью к правонарушениям в школах со смешанным обучением из-за контактов со старшими делинквентными юношами. Из этого следует вывод, что раннее созревание является специфическим фактором стресса именно для девушек в силу их общественных контактов, особенно С МОЛОДЫМИ людьми.

Различные типы напряжения, с которыми сталкиваются женщины, подробно рассмотрены в работе М. Чесни-Линд (М. Chesney-Lind, 1997), посвященной различному влиянию гендерной динамики на жизнь и лйчный опыт мальчиков и девочек, растущих в условиях сходной домашней и школьной среды. Примечательно, что характер социализации, основанной на гендерной принадлежности, создает плацдарм для сексуальной виктимизации и преследования девушек. Именно эта виктимиза* ция подталкивает их к делинквентному поведению, когда они пытаются избежать злоупотреблений со стороны окружающих. Исследовательница утверждает, что все попытки девушек часто заканчиваются на улице, где у них существует мало законных способов выжить, поэтому девушки часто расценивают преступную деятель-1 ность и предоставление сексуальных услуг как единственный способ выживания.

В своей работе М. Гилфус (М. GUfus, 1992) поддерживает предположение, что женская преступность является результатом виктимизации в процессе межличностного общения в период юности и во взрослом возрасте. Автор описывает замкнутый цикл, когда виктимизация порождает для женщины повышенный риск совершения преступления, что, в свою очередь, увеличивает вероятность последующей виктимизации. Эта динамика порождает особенно острую проблему для женщин, принадлежащих к меньшинствам и имеющим низкий уровень доходов, для которых риск совершения преступления и виктимизации уже высок вследствие ограниченного доступа к ресурсам (R. Arnold, 1995; Richie, 1995). К. Дали также детально изучил связь между уровнем виктимизации и тяжких преступлений у женщин (К. Daly, 1994).

Дж. Хаган в своей теории власти и контроля (/. Hagan, 1989; JHagan et al, 1987) объединил теории феминизма, конфликта и контроля, чтобы объяснить различия в уровне правонарушений как между полами, так и в пределах одного пола. Теория власти и контроля оценивает различие между уровнем делинквентности мужчин и женщин, исследуя взаимоотношения структуры семьи (патриархальной или эгалитарной), классовой принадлежности, социального контроля и гендерной принадлежности. Было высказано предположение, что положение семьи в классовой структуре направляет социализацию или по патриархальному пути, или по эгалитарному. Социализация в пределах семьи обычно ставит девочек в условия более жесткого контроля, чем мальчиков, учит девочек избегать опасности, но поощряет мальчиков к рискованным действиям. Это объясняет, почему мальчики более склонны к правонарушениям, т. е. к поведению, чреватому опасностью. Эта теория утверждает, что уровень социализации, основанной на половой принадлежности, и степень контроля в патриархальных семьях выше, чем в эгалитарных, что позволяет объяснить различия в уровне правонарушений среди представителей одного пола.

В то время как открытия Дж. Хагана свидетельствуют в пользу основных гипо* тез теории власти и контроля, исследования, проведенные другими авторами, дают несколько иные результаты (S. Cemkovich and P. Giordano, 1987; G. Jensen and К. Tompson9 1990; S. Singer and Af. Levine, 1988). Примечательно, что ни половые различия в уровне родительского контроля, ни профессиональная принадлежность родителей не помогают учесть гендерный разрыв в уровне делинквентности.