§ 1.   КРИМИНОЛОГИЧЕСКАЯ СПЕЦИФИКА ПРЕСТУПНОСТИ В ВОЙСКАХ: ОБЪЕКТИВНЫЕ И СУБЪЕКТИВНЫЕ АСПЕКТЫ

Очень важно было бы рассмотреть преступность военнослужащих в разных странах на сопоставимом фактическом материале и на фоне общей преступности. Но военно-криминологические сведения обычно не публикуются в официальных сборниках криминальной статистики, а публикуемые показатели не носят системного характера.

Согласно Конституции РФ, защита Отечества является долгом и обязанностью граждан. Они проходят службу по призыву и на контрактной основе. К 2000 г. контрактники должны были составить 50% солдат и сержантов. Однако в силу экономических, организационных и иных причин этого не произошло даже в 2004 г., хотя медленное движение в этом направлении идет. Однако при всех планируемых изменениях Вооруженные Силы и другие войска остаются составной частью государства, а военнослужащие — неотъемлемой частью народа. Аналогичное положение и в других странах. Все позитивные и негативные тенденции и закономерности, свойственные государству и обществу в целом, в полной мере проявляются в армии. Но войска — специфическая часть общества со своими социально-экономическими, демографическими, организационно-управленческими и правовыми особенностями, которые положительно или отрицательно отражаются на преступности военнослужащих.

Социальная вредность преступного поведения военнослужащих объективно связана не только с нарушением общественного порядка, характерного для преступных деяний гражданских лиц, но и с ослаблением воинской дисциплины как важнейшей составляющей боевой готовности воинских частей и соединений. Этот показатель остается главнейшим и на нынешнем этапе окончания холодной войны и существенного снижения международной напряженности. Пренебрежение боеготовностью делает ненужными дорогостоящие войска. А они существуют не ради парадов. Недоверие между странами остается. Вооруженные силы сохраняются и в ближнем, и в дальнем зарубежье. Не распались и блоки. НАТО, например, расширяется в бывшие социалистические страны Восточной Европы и страны Прибалтики. Военные базы США практически окружают Россию со всех сторон. Показатель реальной и потенциальной военной силы до сих пор остается самым серьезным аргументом в отношениях между странами.

Воинская дисциплина поддерживается различными методами, в том числе уголовным наказанием правонарушителей. В силу этого сфера действия уголовного права в войсках намного шире, так как военнослужащие несут уголовную ответственность не только за общеуголовные, но и за воинские преступления, удельный вес которых составляет около или более половины.

Криминологическая специфика в армейских условиях, однако, не ограничивается уголовно-правовым своеобразием. Она связана также с демографическими, социальными, социально-психологическими, организационными и иными особенностями военной службы. Перечислим некоторые из них: в вооруженных силах сосредоточена молодежь в возрасте 18—25 лет, которой во всем мире свойственна более высокая преступная активность; военную службу проходят главным образом мужчины, коэффициент поражаемое™ преступностью которых в 6 — 8 раз выше, ч е м женщин; при комплектовании армии по призыву (при наличии в России несколько десятков отсрочек) и по контракту (в армию нередко идут лица, не устроенные в гражданском обществе, — безработные, бомжи, ранее судимые и т.д.) среднестатистический интеллектуальный, образовательный, а часто и нравственно-правовой уровень военнослужащих рядового и сержантского состава ниже, чем у молодежи в стране в целом, что при определенных условиях повышает их криминогенность.

—              военнослужащие участвуют в боевых действиях, военных операциях и находятся в других условиях, опасных для жизни и здоровья, что далеко не все выдерживают, и это является сильнейшим мотиватором уклонений от военной службы и других форм преступного поведения. Можно привести и иные общие и частные обстоятельства, которые заметно повышают криминогенность военной службы вообще, а в некоторых ее видах (например, строительные и железнодорожные части) в особенности.

Наряду с криминогенными в войсках действуют и антикриминогенные факторы, ослабляющие действие общих и специфических причин и условий преступности военнослужащих.

К ним можно отнести следующие: система воинского, правового и нравственного воспитания, которая как-то функционирует в армиях различных стран; строгая организация жизни, быта, досуга и деятельности солдат и сержантов; жесткий уставный контроль за деятельностью и поведением военнослужащих;

— обеспеченность военнослужащих соответствующими условиями жизни, быта, отдыха и предметами первой необходимости и т.д. Список этих обстоятельств можно продолжить.

Если же воинские особенности криминологически менее значимы, то корреляционная связь статистических рядов преступности в стране и в войсках будет относительно сильной. А значит, и стратегия борьбы с преступностью в войсках должна быть тесно увязана с контролем преступности в стране. В противном случае непосильные требования к субъектам контроля и предупреждения преступности в воинских частях могут привести лишь к деформации борьбы с преступностью, к сокрытию преступлений, приукрашиванию действительного положения дел и т.д. Эти болезни всегда сопровождали Вооруженные Силы СССР, особенно в 60—80-е гг., когда декларации и реальности заметно расходились, в связи с чем психология очковтирательства, приукрашивающего действительность, достигла апогея на всех уровнях и во всех сферах жизни и деятельности государственных структур.

После принятия третьей Программы КПСС (1961 г.), в которой императивно была сформулирована волюнтаристская задача искоренения преступности, в Вооруженных Силах СССР, действующих в условиях единоначалия и особых организационных форм, серьезно полагали, что она быстрее всех может быть решена в армии и на флоте[612].

Забегая вперед, следует сказать, что в последние годы в СССР и особенно в России в связи с ослаблением государственной власти, ухудшением условий службы в армии и усилением темного, а нередко и коррупционного лоббирования в законодательных органах было закреплено огромное количество отсрочек от военной службы. Несмотря на то, что в стране существовала всеобщая воинская повинность, служба в Вооруженных Силах при увеличении коррупции в военкоматах фактически превратилась в наказание. Служить стали те, кто не имел возможности получить отсрочку или откупиться.

Скажем только о правовом положении военнослужащих, особенно срочной службы. Оно было, как и во время войны, практически бесправным. Солдаты продолжали оставаться в сфере широких дискреционных полномочий командиров и начальников. Можно без преувеличения сказать, что правовой статус заключенных в 70—80-е гг. законодательно был более проработанным, чем правовой статус военнослужащих. Долгое время официально считалось, что сама постановка вопроса о подготовке закона о правовом статусе военнослужащих необоснованна, поскольку они якобы и так являются полноправными гражданами[615].

Командиры и начальники Вооруженных Сил СССР на протяжении всего послевоенного периода, находясь под прессом требований партийных, государственных и военных властей, завышенного общественного мнения о военной службе и будучи не в состоянии справиться с падением воинской дисциплины, вставали на путь укрывательства преступлений, хотя приказы покончить с укрывательством преступлений издавались систематически.

Одно из объяснений: в мирное время отслеживать состояние реальной боеготовности частей очень непросто. Нужна большая аналитическая работа. Поэтому одним из повседневных, а со временем и главных показателей боеготовности становится состояние воинской дисциплины, а точнее — число зарегистрированных преступлений и иных правонарушений. Их легко подсчитать, сопоставить, ранжировать. Поэтому криминальная статистика со временем стала для вышестоящих начальников простым и удобным критерием оценки деятельности подчиненных командиров. Так сложилась порочная система, которая позволяла без доскональных проверок и глубокого анализа реальной обстановки в воинских частях и подразделениях принимать скорые решения в отношении подчиненных командиров, наказывать и поощрять, снимать с должностей и продвигать по службе, создавая видимость управленческой деятельности. К слову сказать, эти приемы известны и гражданской службе, причем не только в нашей стране. Но в условиях советского единоначалия их роль была намного выше.

Фетишизация уголовного учета помимо прочих негативных последствий создала благоприятную базу для формирования далеко не лучших командирских и человеческих качеств. Сложившаяся система оценок сначала заставляла командование скрывать совершенные преступления, а затем, если оно оказывалось недостаточно ловким, наказывала его за то, что «попалось». Перед стоящим над ним начальством возникала та же дилемма: доложить наверх — самому можно получить взыскание, скрыть — тоже можно быть наказанным, но если дознаются.

Этой порочной системе способствовали сомнительные правовые установления: а) бланкетные нормы в Законе об уголовной ответственности за воинские преступления 1958 г., отсылающие к неопределенным и меняющимся положениям общевоинских уставов, наставлений и приказов, отклонения от которых могли расцениваться самим командованием как воинское преступление или дисциплинарный проступок; б) нормы об ответственности за воинские преступления, которые позволяли при наличии смягчающих обстоятельств, отбираемых самим командованием (поскольку их перечень в законе не был закрытым), оценивать противоправное поведение подчиненного в качестве дисциплинарного проступка или преступления; в) особый порядок привлечения военнослужащих к уголовной ответственности за любые воинские преступления (кроме дезертирства) только с согласия полномочных начальников, который остался со времен войны.

В других странах вопрос о привлечении к уголовной ответственности военнослужащих чаще всего также решается на основе дискреционных полномочий командования. Может быть, это и повышает значимость начальников в глазах подчиненных, но вряд ли следует это делать за счет снижения авторитета закона. Единый кодекс военной юстиции США, принятый Конгрессом в 1951 г., также не содержит четкого определения преступления и признаков его разграничения с дисциплинарным проступком. Право решения вопроса о серьезности нарушения (преступление — проступок) фактически принадлежит командиру. А если учесть, что в армии США нет постоянно действующих судов, а они (главный, специальный и дисциплинарный суды) назначаются соответствующими командирами по каждому конкретному делу и ими же утверждаются судебные приговоры, то надеяться на объективное отражение преступности в официальной отчетности США тоже трудно. Поэтому вполне обоснованно американский военный социолог Р . А . Габриэль считает, что регистрируемая в армии США преступность не отражает криминальные реалии[616].

Другой вопрос, что в вооруженных силах США иные условия: добровольный принцип комплектования, высокий уровень материального стимулирования, личная ответственность военнослужащих за свое поведение, которая не перекладывается на командиров, и т.д. Разрыв контракта с военнослужащим за нарушение дисциплины может явиться для него большим наказанием, чем уголовная ответственность. И данный рычаг находится в руках командования. Но и эти обстоятельства не являются панацеей от укрывательства преступности в интересах командования.

В СССР и России субъективистский взгляд на преступность, порочные способы оценки деятельности воинских должностных лиц и подогнанное к этому законодательство разрушали правовые основы воинской дисциплины, переводили пути ее укрепления из области права в сферу личностных интересов начальников. Военные прокуроры в силу большой зависимости от командования (служебные помещения, квартиры, автотранспорт, бюджет, лимиты, присвоение званий), особенно на уровне армий, округов, групп войск и вооруженных сил, чаще всего были бессильны изменить ситуацию, хотя попытки такие предпринимались.

На столь сомнительной идеологической, правовой и практической основе приживалось и крепло очковтирательство с круговой порукой общегосударственного масштаба. Попытки об этом говорить и писать в 70—80-е гг. цензурировались, но не преследовались[617]. Причины не устранялись, и все оставалось по-старому. Скрытые от учета и расследования преступления загоняли криминальные болезни в глубь воинских отношений. Управляемая статистика «подтверждала» наличие огромного воспитательного потенциала военной службы, что, в свою очередь, оправдывало субъективистские лозунги и требования высоких властей. Круг замыкался.

Приведу один масштабный пример о «дедовщине», которая разрослась до государственной проблемы прежде всего благодаря очковтирательству командиров и начальников.

В Вооруженных Силах СССР всегда уделялось большое внимание положительному влиянию старослужащих на молодых солдат. Непосредственные начальники как бы перекладывали свои обязанности на плечи старослужащих, предоставляя им определенные поблажки. В 60-е гг. влияние старослужащих стало приобретать криминальный характер. Солдаты и сержанты третьего года службы в отсутствие офицеров, а нередко с их молчаливого согласия путем психического и физического насилия подчиняли своей воле молодых солдат. По законам психического «заражения», отложенной и перенесенной мести эта «мода» стала быстро распространяться, передаваясь от одного призыва к другому. Военнослужащие, обиженные и униженные в первый год службы, вымещали свои обиды на новобранцах. Глубинная причина происходящего таилась не в годах службы, ибо положение не менялось, когда срок действительной службы был сокращен до двух лет, когда в порядке эксперимента некоторые части комплектовались в основном военнослужащими одного призыва и даже одной национальности. Находились другие поводы насильственного подчинения «слабых» более «сильными».

Подобные явления в той или иной мере существовали и существуют в регулярных армиях многих стран. Были они и в старой российской армии[618]. Особой остроты они достигли в Вооруженных Силах СССР. На военном сленге их именовали по-разному: «солдатские присяги», «казарменное хулиганство», «глумление», «дедовщина». До 1984 г. они квалифицировались как злостное и особо злостное хулиганство по ст. 206 (ч. 2 и 3) УК РСФСР с санкцией до 5—7 лет лишения свободы. Несмотря на борьбу с ними, преступления эти интенсивно росли количественно и изменялись качественно. В 60-е гг. «дедовщина» носила унизительный, но ритуальный характер: били «провинившегося» пряжкой ремня или ложкой по ягодицам. Необходимые меры по пресечению этих деяний приняты не были. В 70—80-е гг. упомянутые деяния приобрели опасный насильственный и массовый характер с тяжкими, а нередко и смертельными последствиями. Нужны были «экстраординарные» меры, чтобы можно было доложить о них наверх. И не без помощи военных юристов они были найдены.

11 января 1984 г. был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР, по которому в ст. 8 Закона об уголовной ответственности военнослужащих, дипломатично и туманно поименованной «Нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности» (ст. 244 УК РСФСР), прямо предусматривалась уголовная ответственность за «дедовщину» с мерой наказания при отягчающих обстоятельствах до 12 лет лишения свободы. Формально наказание за это деяние усилилось. Не следует, однако, думать, что усилилась реальная борьба с «дедовщиной».

Данная новелла, как и все, что принималось и декларировалось в годы застоя, носила «фасадный» характер. До ее введения привлечение к уголовной ответственности виновных по ст. 206 УК РСФСР за хулиганство осуществляли непосредственно военные следственно-прокурорские органы. С принятием упомянутой новеллы в уголовный процесс по этим делам включалось военное командование с его правом давать или не давать согласие на привлечение виновных к уголовной ответственности, поскольку «новое» преступление относилось к воинским. Негативные последствия указанных изменений прогнозировались автором на стадии законопроектной работы[619]. Однако этот прогноз мало кого интересовал. Принятая норма получила одобрение высшего руководства Вооруженных Сил.

Поддерживая эту норму, оно убивало двух зайцев: докладывало наверх об усилении уголовно-правовой борьбы с этим явлением и получало реальную возможность «управления» ею. Укрывательство «дедовщины» в середине 80-х гг. превысило все мыслимые пределы. Как показывали некоторые проверки, военные госпитали были переполнены солдатами с переломами челюстей, разрывами печени и селезенки и другими травмами, полученными в результате неуставных отношений. Боясь расправы и старослужащих, и командования, они, как правило, утверждали, что получили повреждения от случайного падения. Один из командиров частей Московского округа ПВО, например, узнав об убийстве солдата в результате издевательств над ним старослужащих, скрыл этот факт, возбудив уголовное дело не в отношении убийц, а в отношении убитого, якобы самовольно оставившего часть, так как за это «преступление» подчиненного командир не нес такой ответственности, как за «дедовщину» с тяжкими последствиями.

Может сложиться впечатление, что укрывательством занимались только нижестоящие командиры, а наверху с ним боролись. Формально так, а по сути все наоборот: руководство Вооруженных Сил в центре и округах несомненно осознавало, а часто просто знало по своему предшествующему опыту о существующей практике, но «ломать» ее не стремилось, так как и его способности укреплять воинскую дисциплину оценивались по тем же «палочкам». Поэтому оно, требуя от подчиненных невозможного, прямо толкало их к укрывательству, а когда те «попадались», наказывало их.

Обратимся к несовершенной статистике.

В 1970 г. было зарегистрировано 588 глумлений старослужащих над молодыми (так тогда именовались эти деяния в статистической отчетности, чтобы они не потерялись в общем числе хулиганских действий), в которых участвовали 1120 правонарушителей, в 1980 г., соответственно, 1129 и 1763, а в 1983 г. — 1 782 и 2 646. За 13 лет только учтенные глумления утроились, а реально — более чем удесятерились. В 1983 г. удельный вес этих деяний в структуре хулиганских действий, как они квалифицировались, составлял более 60%. Криминализация глумлений и перевод их из общеуголовных деяний в воинские неуставные нарушения привели в 1984 г. к снижению регистрируемого хулиганства на 79%. В связи с этим так же резко снизился и уровень общеуголовных деяний в целом.

В объективно регистрируемой ситуации резонно было бы прогнозировать в связи с этим рост воинских преступлений в 1984 г. примерно на то же число деяний, на которое сократились общеуголовные деяния. Но они увеличились лишь на 330 единиц. Таким образом, в 1984 г. в связи с переводом «дедовщины» из общеуголовных деяний в воинские командование одним махом «сократило» и «искоренило» ее, как и предписывало руководство Вооруженных Сил, и «снизило» общий уровень преступности. Реально «дедовщину» загнали в подполье воинских отношений. Правда об этом стала известна обществу лишь в 1990—1991 гг., после массового возмущения родителей потерпевших от «дедовщины» военнослужащих.

Разорвать порочный круг всеобщего очковтирательства в войсках можно было лишь на основе объективации учета и расследования преступлений в воинских частях, непредвзятого изучения реальных тенденций преступности военнослужащих в тесной связи с преступностью в стране. Однако осуществить это было практически невозможно из-за полной закрытости любых негативных явлений в армии (сведения о них имели гриф «совершенно секретно») и волюнтаристской стратегии борьбы с ними.

После второго рождения советской криминологии и образования Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности Прокуратуры СССР в 1963 г. были попытки создать в нем военно-криминологический сектор. Однако эта идея в те годы не получила поддержки в военном ведомстве по причине возможной утечки совершенно секретной информации о преступности военнослужащих. Правда, в Главной военной прокуратуре в 1964 г. была образована группа по изучению причин и разработке мер предупреждения преступлений в Вооруженных Силах, которая переросла в отдел. На волне криминологической моды изучением этой проблематики занялась и Военная коллегия Верховного Суда СССР, а с образованием Управления военных трибуналов в 1970 г. эта функция отошла к нему . Этими же вопросами стали заниматься некоторые преподаватели военно-юридического факультета Военно-политической академии (затем Военного института, в подчинение которого был передан этот факультет) — В.П. Маслов, Ф.С. Бражник, В. Г. Белявский и другие, где ввели преподавание криминологии и где автором были подготовлены первые учебники по военной криминологии[620].

Проводимые исследования никем не координировались и не обеспечивались необходимой информацией. В одном случае они были подчинены учрежденческим задачам, в другом — учебному процессу. Системные и всеобъемлющие исследования не проводились, а результаты проводимых изучений до практики, как правило, не доходили. В годы застоя так было всюду: наука и практика развивались по своим автономным законам. В 80-е гг. интерес к ним стал угасать и в стране, и в армии, так как их проведение не давало немедленных результатов: преступность росла. Для изучения и предупреждения преступности в войсках не хватало средств. Расходы на оборону достигали 18% от национального дохода, чего не было ни в одном государстве мира[621]. Милитаризация СССР и его экономики развивалась в одном направлении: как можно больше вооружений, на уничтожение которых Россия в настоящее время тратит огромные средства.

С началом перестройки в СССР появилась надежда отхода от порочных идеологических постулатов и перехода к более глубоким криминологическим исследованиям в Вооруженных Силах. Будучи полковником юстиции и профессором военно-юридического факультета, в декабре 1985 г. автор этих строк обратился с докладной запиской к заместителю начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР генерал-полковнику М.А. Гарееву, доктору военных наук, курирующему военно-научное управление и подчиненные ему научно-исследовательские учреждения, в которой изложил свое понимание проблемы преступности военнослужащих, уровня научного обеспечения борьбы с ней и предложил пути объективного изучения преступности в войсках. Понимая актуальность проблемы, особенно в свете совершенно секретного постановления ЦК КПСС «О мерах по укреплению воинской дисциплины в Советской Армии и Военно-Морском Флоте» от 10 ноября 1985 г., в котором были выражены озабоченность растущей преступностью в войсках и требование «полного искоренения преступлений и происшествий», он предложил создать из военных криминологов и социологов различных учреждений временную (?) научную группу, чтобы добиться скорых положительных сдвигов в динамике преступности военнослужащих.

Сознавая невозможность таких результатов и связанность этого вопроса с общегосударственными проблемами и деятельностью руководства Вооруженных Сил, автор спросил генерала, а что будет, если результаты исследований не понравятся руководству. Он, не колеблясь ответил: «Мы вас разгоним». Получилось еще короче. Работа ограничилась единственным анализом. Этот факт приводится с одной целью: подход к проблеме даже у высоких руководителей с серьезной научной подготовкой был сугубо военным, волюнтаристским и упрощенным.

Распад СССР в 1991 г. и его Вооруженных Сил, суверенизация России, формирование Вооруженных Сил РФ, принятие Конституции РФ обусловили принятие в 1996—1998 гг. определенной совокупности законов в военной сфере («Об обороне», «О воинской обязанности и военной службе»; «О статусе военнослужащих), которые затем в целях адаптации к новым реалиям изменялись и дополнялись вплоть до 2004 г. В эти годы были приняты также общевоинские уставы Вооруженных Сил РФ, Положение о порядке прохождения военной службы и другие нормативные акты. Новая и в какой-то мере более совершенная правовая система жизни и деятельности войск, к сожалению, не способствовала укреплению воинской дисциплины и правопорядка, поскольку все изменения происходили главным образом на бумаге.

Определяющими факторами были перманентные политические, экономические, демографические, финансовые и организационные кризисные состояния в стране и армии, отсутствие необходимого финансирования, недостаток призывного контингента, война в Чечне, безответственное руководство войсками в стране, начиная от Верховного главнокомандующего и кончая младшими офицерами, а также иные трудности и проблемы криминогенного характера, которые подробно рассматривалось в первых главах книги. Новый УК РФ существенно изменил содержание и структуру Особенной части. Воинские преступлений в нем помещены в гл. 33, которая стала называться «Преступления против военной службы». Ее содержание подробно рассматривалось и автором[622], и другими специалистами в уголовно-правовой литературе[623].

Глава 33 УК РФ сохранила основные составы воинских преступлений такими, как и в прежнем законодательстве. Вместе с тем введены новые составы, декриминализированы деяния, не отвечающие требованиям времени, уточнены многие нормы и признаки. Рассматриваемая глава не содержит составов преступлений, совершаемых в военное время и в боевой обстановке.

Уголовная ответственность за них должна была определяться законодательством РФ военного времени. С тех пор прошло восемь лет, законодательство военного времени не принято. Высказываются предложения, готовятся проекты законов о восстановлении в соответствующих статьях частей, предусматривающих повышенную уголовную ответственность за совершение воинских преступлений, связанных с боевыми действиями в Чечне и антитеррористической деятельностью. В связи с этим возникает необходимость определить еще одно условие повышенной ответственности военнослужащих за совершение воинских преступлений — внутренний вооруженный конфликт, который не может быть отнесен ни к боевой обстановке, ни к военному времени. Но это пока остается на уровне теоретических рассуждений, хотя реальные потребности в этом есть.

Подготовленный в 2004 г. в Комитете Государственной Думы по обороне проект закона, вносящий соответствующие нормы действия военно-уголовного законодательства в условиях боевой обстановки или военного времени, поддержки не получил. Мотивы его непринятия, скорее всего, носят политический (международно-политический), чем сущностный, характер. Если бы подобные нормы были включены в УК РФ в 1996 г., они не вызвали бы настороженности (но в то время тоже довлела политика), а принятие подобных изменений и дополнений в военно-уголовное законодательство спустя почти 10 лет может вызвать недоумение в других странах. Нетрудно сделать журналистскую сенсацию: Россия готовится к войне.

Исследуя тенденции и закономерности преступности в войсках, необходимо помнить, что криминологические показатели о ней в связи с распадом Вооруженных Сил СССР и созданием Вооруженных Сил РФ несопоставимы с данными 1991 г., а также с данными 1997 г., когда вступил в силу новый УК РФ. Тем не менее основные тенденции преступности сохранились, и по некоторым сопоставимым показателям (например, по коэффициенту преступности в расчете на 100 тыс. военнослужащих, удельному весу преступлений и др.) можно отслеживать единые тренды.

Следует также отметить, что в последние годы большая открытость в стране и Вооруженных Силах, отход от идеологизированных представлений борьбы с преступностью в обществе в целом вели к реальной оценке возможностей командования в контроле над преступностью военнослужащих. Было ясно, что за совершение преступлений они должны нести личную ответственность. Ее нельзя перекладывать на командиров и провоцировать тем самым их укрывательство. Командир может и должен нести ответственность за упущения по службе, которые способствовали совершенному преступлению, но при условии, если будет доказана, а не презюмирована (командир за все в ответе) его личная вина. И эта ответственность должна быть соразмерна его объективным и субъективным возможностям. В противном случае всеразру-шающее очковтирательство никогда не будет изжито, а солдаты и сержанты никогда не приобретут, с одной стороны, чувства правовой защищенности, а с другой — сознания неотвратимой личной ответственности за свое собственное поведение.