Конструкция личности в советской психологии

Пожалуй, не будут отрицать мои коллеги, что криминологическая теория личности преступника не ыюгла бы сорганизоваться в самостоятельную отрасль знаний, если бы не имела надежный фундамент психологической науки.

Однако единый методологический подход к рассмотрению личности не повлек за собой (как в криминологии) полного сходства взглядов психологов на эту проблему. Наоборот, картина, можно сказать, оказалась довольно пестрой. Одни авторы отождествляют с личностью черты человека как индивида, другие идентифицируют личность с характером, третьи - с социальным статусом и функциями (кстати сказать, это направление укоренилось и в криминологии), четвертые - с родовой сущностью, пятые - с совокупностью различных уровней: от физических качеств до духовного содержания.

Таким образом, определяется не особое содержание понятия личности, а разные по своим основаниям аспекты понятий человека, и, что самое главное, «эти определения, выделяя отдельные, пусть чрезвычайно важные стороны деятельности и сознания человека, обычно не указывают основных функций свойства «быть личностью*, цель и назначение этого новообразования в человеке*[185] [186]. В результате в большинстве учебников психологии советского периода человеческая психика представлена в виде «набора деталей недействующей машины*. «Но из этой демонстрации по сути дела ничего нельзя узнать о субъективной жизни человека...*[187]. Этой ситуации способствовала, как я полагаю, советская идеология, в основе которой лежит монистическое учение о материи классиков материализма. Поскольку речь идет не о чем ином, как о личности, то я должен исходить из понимания сущности человека, выраженной К. Марксом в широко известном тезисе, согласно которому «в своей действительности она есть совокупность общественных отношений*[188] (выд. курс, мною. - Е.Ж.). Однако в рукописи «Тезисы о Фейербахе*, в не переведенной на русский язык, т.е. в оригинале, нет слова «совокупность», а стоит короткое французское слово «ансамбль», имеющий иной смысловой оттенок. На этот момент справедливо обратили внимание отечественные философы Л.П. Буева, М.С. Каган, А.Г. Мысливченко и др., отмечая ненужность перевода этого слова, ставшего интернациональным. Не стоило, быть может, заострять внимание читателя на этом моменте, если бы слово «ансамбль» в этом основополагающем тезисе было адекватно переведено, как указано в словаре русского языка.

Эта терминологическая неточность привела к целому ряду смысловых смещений не только в философском плане1, но и в психологическом. Последнее выразилось прежде всего в том, что, несмотря на столь частое цитирование этого тезиса о сущности человека, а впоследствии и личности[189] [190], как совокупности общественных отношений, это положение не удалось связать с конкретным представлением о психике и прежде всего о высшем отражательном ее уровне - личности. Может, в связи с этим Л.С. Выготский как-то скажет, что вся история психологии есть борьба за психологию в психологии[191]. Ведь психология, развиваясь вплоть до середины XIX в. в лоне философии, была ориентирована на понимание деятельности души, ее психических явлений. Но развитие науки XIX в., особенно его второй половины, шло под знаком крепнущего авторитета естественнонаучного знания, которое все более смело наступало на метафизические положения мышления. Поэтому не удивительно, что первыми психологами были преимущественно физиологи и даже физики, которые формировали основы экспериментальной психологии. Это элементарные ощущения и реакции и т.п., что могло измеряться, регистрироваться аппаратурой физиологических экспериментов того времени. Обращение психологии к физиологии традиционно носит причинный характер: физиологические механизмы рассматриваются как объясняющие и порождающие факторы по отношению к психическим явлениям. Советские психологи имели своей целью решение психологических проблем путем применения методов биологических наук. Но абсолютизация этого подхода в психологии, его расширительное применение приводят в тупик и означают утрату психологией своего предмета, так как психическое (сознание, разум, мышление и т.п.) не может быть объяснено и описано в терминах физиологических механизмов.

Предел возможностей применения физиологического подхода осознают и крупные отечественные ученые физиологи. Например, крупнейший советский специалист по физиологии зрения В.Д. Глезер в своей книге «Зрение и мышление*1 пришел к неожиданному заключению: зрение есть мышление. В этих словах выражено осознание невозможности объяснить зрение в терминах физиологических механизмов зрительного восприятия окружающего нас предметного мира. Пользуясь системой понятий психологической науки, это высказывание следует интерпретировать следующими словами: «Зрение есть психический, а не физиологический процесс*[192] [193].

Поэтому более высокие проблемы психологии (мышление, сознание, воля и т.п.) оставались по-прежнему прерогативой философии, ибо они были недоступными опытному исследованию. В анализе последних экспериментальные психологи (в первую очередь я имею в виду зарубежных ученых) придерживались идеалистических философских воззрений. Действительно, сделать психологию наукой психического (т.е. души человеческой) еще не удавалось никому. Даже такой корифей психологической науки, как Жан Пиаже, тоже считал, что у психологии в

конечном итоге лишь два объяснительных пути - опора на биологию или опора на логику (либо, добавлял он, «на социологию, хотя последняя сама в конце концов оказывается перед той же альтернативой*1). То есть проблема психического так и оставалась проблемой, которую не могли решить отечественные психологи, тем более с позиций монистического учения марксизма о материи.

Ленинское определение: * Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них** (выд. курс. мною. - Е.Ж.).

В ленинском определении материи особое значение приобретает термин «независимо», который соотносится с сознанием и означает, что предметы физического мира «существовали до возникновения сознания как свойства особым образом организованной материи*8 (выд.

Материальный мир действительно был создан в начале мироустройства, а человек с его сознанием и разумом - в последнюю очередь. Этот момент из Библии и привел материалистов к абсурдной мысли, что путем постепенного непрерывного процесса количественных изменений в неживой природе подготавливаются качественные изменения, которые в конце концов переходят в высший разряд и появляются новые, более сложные виды материи. Этот процесс развития был назван эволюцией. Хотя здравомыслящему человеку трудно предположить, что спонтанное развитие могло иметь намерение устроить мир целесообразно, каким мы его наблюдаем сейчас. Поэтому мой разум заставляет мою волю принять точку зрения креационизма, согласно которой у мира есть Устроитель. Отсутствие мысли, разумности в мироустройстве - самое узкое место в эволюционизме, которое не выдерживает напора схватки с оппонентами, и эта теория рвется на мелкие кусочки. К этому вопросу я еще вернусь.

В приведенном выше тезисе Готта мною выделены слова «особым образом организованная материя*, которые относятся к со- [194] [195] [196] [197] [198]

знанию человека (кстати, слово «организованная* предполагает Организатора, Устроителя). При этом сознание понимается не только как «отражение», присущее всей материи (к ней относятся не только объекты, существующие в природе независимо от деятельности людей, но и объекты, созданные их трудовой деятельностью), но и как совокупность психических процессов, активно участвующих в осмыслении человеком объективного мира и своего личного бытия1. По этому поводу В.И. Ленин писал: «... логично предположить, что вся материя обладает свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отражения...»[199] [200] (выд. курс. мною. - Е.Ж.). То есть Ленин всего лишь высказал догадку (гипотезу, как сказали бы криминологи), которая, кстати сказать, так и осталась неким допущением, но сторонники этого учения приняли этот тезис за абсолютную, самодовлеющую идею. Например, психолог К.К.

Как отнестись к этому умозаключению, пусть выбор сделает каждый читатель самостоятельно. Однако подобные легковесные воззрения не делают эту теорию для меня привлекательной, ведь эта точка зрения порождает массу вопросов. К примеру, и такой: какие следы в структуре камня может оставить лежащее рядом бревно?

Кстати, автор разбираемого нами тезиса опирался на тот же монистический марксизм, который полагает, что взаимодействие как процесс взаимного влияния тел друг на друга реально существует. Без способности к взаимодействию материя не могла бы существовать[202]. Таким образом, статику или состояние покоя вещей и предметов физической действительности диалектический материализм не приемлет. Потому что диалектическое развитие должно постоянно присутствовать в неорганической, неживой природе, а иначе невозможно было бы выдвинуть марксизму версию, что из неживой материи в процессе эволюции образовались живые формы материи, которые со временем превратились из одного вида в другой и так до человека с его сознанием.

Итак, благодаря некоему отражению, именуемому взаимодействием, природа эволюционировала из составления неживой материи в живую материю и дошла до вершины этого процесса - сознания (духа). А что произойдет дальше, ведь диалектическое развитие постоянно, марксизм ничего нам не сказал. Однако, как представляется мне, никакого отражения (или взаимодействия) между предметами и вещами неживой природы не существует, в противном случае диалектическое развитие не позволило бы существовать наряду с высокоорганизованной материей примитивным ее формам. Ведь диалектические законы универсальны, поэтому их действие по усмотрению противоречит объективной сущности.

Второй момент вышеприведенного тезиса. Кроме понятия «отражение* как общего свойства, присущего всей материи, философский словарь утверждает, что сознание представляет собой и совокупность психических процессов, т.е. сознание не что иное, как психическое отражение.

Если сознание есть форма отражения, нам не безынтересно знать, что имеет в виду философский словарь под термином «психическое*. Он отождествляет его с такими категориями, как опять же «сознание*, «мышление*, «познание*, «разум», «идея*, «дух* и т.п. и рассматривает как особое свойство высокоорганизованной материи[203], т.е. человека. А это свойство именуется отражением. Таким образом, получается, что термин «отражение* в монистическом учении марксизма приобретает универсальное значение; это сознание, мышление, разум (ум), рассудок, познание, идея, дух, душа и т.п.

Вышеприведенный тезис, что «сознание есть психическое отражение*, приобретает бессмысленный набор слов, если заменить слова «сознание» и «психическое» тождественным им словом «отражение*.

Я обратил внимание читателя на этот казус не случайно, а только потому, чтобы он убедился в том, что монистический материализм, отвергающий самостоятельную духовную субстанцию человека, не смог придать сознанию (как, впрочем, и другим духовным категориям) объективный характер, т.е. материализовать, овеществить его, придать ему смысл продукта, произведенного телесностью человека.

Бели продолжить наш экскурс, то в диалектическом материализме можно встретить и такое мнение по поводу интерпретации слова «независимо», выделенного из приведенного выше ленинского определения материи. Автор комментария ленинского определения материи профессор В.С. Готт писал: «Термин «независимо» также соотносится с сознанием и означает, что предметы имеют самостоятельное существование, они не нуждаются в сознании»1.

Действительно, зачем предметам, явлениям объективного мира сознание? Да и сам В.И. Ленин, формулируя определение материи, заключил, что она существует независимо от ощущений. Если материя и ощущения (в ленинском определении последнее заменено словом «копирование») существуют самостоятельно, т.е. свободно и не находятся в подчинении друг у друга, тогда говорить, что ощущения - продукт головного мозга[204] [205], теряет всякий смысл.

Ведь духовным категориям и в первую очередь сознанию, воле, интерпретируемой психологом К.К. Платоновым формой психического отражения[206], присуща свобода, а развитие материи подчинено действиям объективных универсальных законов диалектики, она им полностью подчинена, т.е. не свободна.

Казалось бы, этим как бы подведена черта: материя сама по себе, а дух, который прежде всего свобода, сам по себе. Но монистический марксизм, упраздняя духовную ипостась человека - личность, решал этим основной, как он называл, вопрос в философии: что является первичным - дух или материя. Камнем преткновения тут и стал вопрос о метафизической свободе. Если материя связана с необходимостью, т.е. зависима от объективной причинности, то дух (а с ним такие важные категории, как личность, сознание, разум, воля и т.п.) есть свобода. Провести анализ соотношения такой несовместимой пары, как свобода и необходимость даже не решились авторы двух учебников «Диалектический материализм* (1974) и «Материалистическая диалектика» (1985)[207]. Что же касается философского словаря, то он, как говорится, не мудрствуя лукаво (т.е. без всяких затей), заявил: «Подлинно научное, диалектико-материалистическое решение проблемы свободы и необходимости исходит из признания объективной необходимости как первичного в гносеологическом смысле, а воли и сознания человека как вторичного, производного»1.

Конечно же, подобное объяснение не имеет под собой никаких научных оснований, кроме идеологически-классовых или идеологически-партийных. Вообще-то философские выводы есть продукт раздумий, мыслительной деятельности личности, поэтому они не могут претендовать на достоверность и тем более на научность. Философские выводы монистического материализма основаны на убеждении классиков марксизма. Поэтому Ф. Энгельс решительно предостерегал идеологов от навязывания их философии несвойственного ей методологического значения[208] [209]. Однако монистическое учение марксизма апологеты втиснули в весьма своеобразную формулу: «Научным и до конца последовательным материализм может быть, лишь став диалектическим, а подлинно научной диалектика может быть, лишь став материалистической*[210], определив тем самым политическую установку для ученых всех отраслей знаний, в том числе и криминологических. В этой связи нам немудрено понять, почему личность человека разрабатывалась советскими философами и психологами именно на основе этого контекста.

Этот контекст в конце концов заставил С.Л. Рубинштейна сказать следующие слова: «За проблемой психического закономерно, необходимо встает другая, как исходная и более фундаментальная... - о месте человека в мире, в жизни*[211]. Таким образом, советский психолог проблему психического как сущности человека перевел в плоскость общественной сущности, в отношения человека к человеку, т.е. во внешние отношения, складывающиеся между людьми в процессе деятельности. Психологический анализ человеческой жизни к другим людям стал ядром «жизненной психологии*[212].

Итак, главным для понимания человеческой сущности является отношение психолога к самому феномену «человек», и это отношение формировалось в борьбе двух разнонаправленных векторов. Один ведет к пониманию человека как самоценности, как существа, способного к саморазвитию безотносительно заранее установленных общественных отношений. Другой, противостоящий ему, ведет к пониманию и реализации человека как средства. Разрешение конфликта, противоречия в пользу первого направления ведет к утверждению истинной сущности человека, тогда как в случае преобладания второго рода отношений человек выступает в конечном счете в нечеловеческой форме своего существования. Советские психологи, разрабатывая «деятельностное» направление в познании психических процессов личности человека, пытались самоустраниться от «второго вектора» понимания человека как средства. Они свои исследования направили на утверждение иного тезиса, что сущность человека определяется не количеством и объемом усвоенных общественных отношений, а прежде всего выбором и осуществлением главного, системообразующего отношения - отношения к людям и к каждому отдельному человеку1. Пожалуй, это был единственный выход из той ловушки, которую сорганизовали идеологи из марксистско-ленинского монистического учения.

Рассматривая деятельность человека как целесообразную и целеобусловленную (а не только как причинно обусловленную), психологи установили, что цели могут браться человеком уже в готовом виде и даже быть прямо навязанными ему извне. Этот путь, в самом крайнем своем выражении, превращает человека в «вещь среди вещей», в средство достижения совершенно чуждых ему «анонимных институциональных целей»[213] [214] (т.е. связанных с общественными институтами, учреждениями). И совсем другое качество имеют цели, когда они сформированы самим человеком. В таких случаях мы можем говорить о свободном целеполагании, о свободной целенаправленной деятельности (в противоположность каузальности - причинной определенности).

Самопроектирование жизни в качестве необходимого условия саморазвития личности человека требует наличия свободы. Вот тут мнения о свободе психологов-материалистов и психологов-идеалистов расходятся. Материалисты свободу подразделяют на негативную, т.е. свободу от внешних стеснений и ограничений, и свободу позитивную, нужную для достижения каких- либо поставленных целей и задач1. Свободы первого рода достигаются «завоеваниями» гражданами своих прав, которые затем фиксируются государством в Конституции и правовых актах. Свободу второго рода уже проявляет сам индивид при реализации поставленных целей, при этом эта свобода, как правило, связывается с «положительной силой проявлять свою истинную индивидуальность» субъектом.

Главная особенность, на мой взгляд, заключается не в том, что свободу именуют позитивной, которая только и может проявиться в созидании и преобразовании себя и внешнего мира, а в том, что свобода рассматривается как самостоятельный феномен, а не в связи с волей. Лишь только тогда, когда «свобода из потенциального состояния переходит в созидающее действие, возникает необходимость проявления воли субъекта...»2. В этом тезисе в проявлении воли присутствует необходимость, тогда как воля как духовный акт не Отделима от свободы и всегда является свободной волей. Этим я хочу сказать, что свобода и необходимость - антиподы, как добро и зло, поэтому эти категории несовместимы, они не могут существовать рядом. Если воля всегда взаимосвязана со свободой, следовательно, воля и необходимость - понятия антиподичные друг другу.

Выше я уже комментировал термин «отражение», но к нему пришлось вернуться вновь, ибо материалисты волю зашифровали в следующем умозаключении. Воля есть форма психического отражения, в которой отражаемым являются объективная цель, стимулы ее достижения, возникающие объективные препятствия, мешающие ее достижению, отраженным становится субъективная цель, борьба мотивов, волевое усилие, а результатом будет действие и удовлетворение достижением цели8.

В этом, можно без стеснения сказать, абсурдном тезисе объединен ряд противоречивых смыслов. Если отражение материалисты относят к свойствам объектов действительности, то объективная цель - такое явление, которое, как и любой материальный предмет, существует само по себе. Тогда объективная цель

gt;См.: Братусь Б.С. Указ, работа. С. 34.

2 См.: там же. С. 35.

3См.: Платонов KJC. Указ, работа. С. 22.

должна существовать самостоятельным образованием, но это же абсурд (!) - удивится читатель и будет, несомненно, прав. Потому что, когда какой-либо материальный предмет становится вожделенной целью приобретения (или завладения), тогда он принимает не объективный, а субъективный образ желаемого результата действия индивида.

Кроме того, субъективная цель не всегда предстает явлением отраженным. Не нужно забывать об абстрактном мышлении, для которого предметный внешний мир не обязателен, оно может быть направлено на идеальное, т.е. воображаемое, представляемое. Следовательно, абстрактное мышление свойством отражения обладать не может, ибо отражение есть всеобщее свойство лишь материи1. Но мысль, идея - категории нематериальные, поэтому, согласно ленинскому определению материи, она не может копироваться нашими ощущениями как материальный объект.

И, в-третьих, в приведенном тезисе воля как форма отражения интерпретируется и как результат действия. Но результатом действия всегда есть поступок, который можно назвать волевым, но это уже будет качественная оценка результата действия, но не само действие.

Причину подобного положения я вижу только в том, что психологи, опирающиеся в своем творчестве на марксизм и ленинскую теорию отражения, придают этой абстрактной категории всеобъемлющий характер. Беглый анализ психологических терминов, данных К.К. Платоновым в указанном словаре, показал, что психическим отражением признано не менее 25 различных душевных состояний. Психическим отражением названы скопом все эмоции, чувства, переживания и потребности, разновидности которых даже сложно представить (к слову сказать, «представление» тоже одна из форм отражения).

Таким образом, всем ненаблюдаемым метафизическим духовным категориям советские психологи присвоили свойство отражения, «заключающееся в воспроизведении признаков свойств и отношений отражаемого объекта»[215] [216]. Смысл этих слов, если повнимательнее в них вникнуть, заключается в том, что человек, обратив внимание на какую-либо вещь, отражает (воспроизводит) в своем мозгу ее форму и признаки.

Такой подход советских психологов, упраздняющий душу, а с ней и психику человека, основывался на ленинской идее (о ней я говорил выше), что предметы и явления физического мира обладают способностью взаимодействовать между собой и оставлять в своей структуре (т.е. во внутреннем устройстве) следы этого взаимодействия. Эта идея объективировала все без исключения духовные категории, делая из них предметы, взаимодействующие с предметами действительности. В своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» В.И. Ленин, оспаривая некоторые положения философской теории Э. Маха, привел мысль английского философа К. Пирсона, что «...нелогично утверждать, что вся материя социальна...» Не дочитав до конца пирсо- новский тезис, Ленин тут же в скобках пишет свои сакраментальные слова (я вынужден привести их вновь): «...но логично предположить, что вся материя обладает свойством, по существу родственным с ощущением, свойством отражения»1. Вождь пролетариата был готов на всякую абсурдность, чтобы только лишний раз сказать, что материя первична. Но я никакой логики в его тезисе не увидел: разве может неорганическая материя, не имея органа чувств, ощущать?

Пирсон же свою мысль закончил однозначно, в пользу материи: «...еще более нелогично утверждать, что сознание или воля существуют вне материи», т.е. он материю наделил волевыми способностями и сознанием. Однако Ленин, оставив без внимания последнюю часть мысли Пирсона, с возмущением набросился на ее первую часть, подытожив свою речь следующими словами: «Значит, ощущение и мысль - первичное; материя - вторичное»[217] [218] [219], хотя Пирсон, по-моему, далек от такого умозаключения. Но Ленину уже было все равно, так как он был возмущен сомнением Пирсона в первой части его тезиса.

Советские психологи, чтобы подогнать свои исследования под ленинскую концепцию отражения, психическому отражению присвоили замысловатый термин ¦изоморфизм* или отношение, якобы существующее между отпечатком в отражательном аппарате (считай, мозг человека) и определенной стороной воздействующего объекта8. Однако, если читателю пояснить или напомнить, что термин «изоморфизм» (от греч. «isos» и «morphe* - равный по форме) выражает отношение между сравниваемыми между собой объектами материального мира, имеющими одинаковую, тождественную структуру (строение)1, тогда, я думаю, ему станет понятной вся абсурдность этой затеи: ведь сравнивать положено тождественные вещи и явления. Кстати, это понятие широко применяется в математике, теоретической физике, кибернетике, а также в математической логике.

Таким образом, даже введение в объяснение объективности духовных явлений термина «изоморфизм» не помог психологам затушевать несравнимость разных по своей сущности объективного и субъективного, несходных понятий «человек», как биологического существа и «личность» как категории духовной.

Отвергнув дуализм человеческой сущности и приняв за методологическую основу марксистско-ленинское учение об историко-материалистической концепции личности, психолог К.К. Платонов заявил, что «любой взрослый здоровый человек является личностью, хотя ею не рождается, а становится в процессе деятельности и общения с другими людьми...»[220] [221] (выд. курс. мною. - Е.Ж.). Данное умозаключение Платонова основывается на сформулированном С.Л. Рубинштейном своеобразном по своему смыслу законе психологии - «взаимодействие личности и деятельности». «Психологические свойства личности, - по его мнению, - заключаются в ее поведении, в действиях и поступках, которые она совершает...» В приведенной фразе нет ничего нового, но, продолжая говорить, он закончил свою мысль следующими словами, перескажу их произвольно: но в действиях одновременно проявляются и формируются новые психические свойства личности[222].

Если согласиться с мнением Рубинштейна, что психические свойства личности формируются в ее действиях, поступках, тогда логично верным будет задать и такой вопрос, откуда появилась психика человека при совершении им первых своих действий? Ведь любые первые действия: сенсорные, проявляемые через ощущения; моторные или двигательные; волевые; мыслительные и мнестические, в которых доминирует память, все равно есть элемент деятельности, являющейся психическим понятием, характеризующим функцию субъекта в процессе его взаимодействия с объектом1. То есть все равно мы никуда не денемся от объяснения психического, которое противоположно материальному. С этой точки зрения рубинштейновский закон звучит так: взаимодействие психического (личности) с психическим (деятельностью) - вот такая получается «картина маслом», как сказал бы один из героев кинофильма «Ликвидация».

Однако термин «субъект* в советской психологии всегда ассоциируется с понятием «сознание», поэтому психологи не могли обойти стороной этот атрибут психики человека. Но классики марксизма заявили, что «сознание с самого начала есть общественный продукт...*[223] [224] (выд. курс. мною. - Е.Ж.), т.е. без самого общества сознание не могло бы возникнуть. В этой связи, как говорится, не мудрствуя лукаво, психологи изобретают принцип советской психологии - «единство сознания, личности и деятельности*. Согласно этому принципу, данное триединство объясняется так: сознание есть высшая форма психического отражения, личность является человеком как носителем сознания, а деятельность есть форма взаимодействия человека с миром, в котором существуют, проявляются и формируются в триединстве (сознание, личность, деятельность), определяемом диалектикой их причинно-следственных связей[225].

Из анализа изложенного принципа я прихожу к тождеству сознания и конечной причины, сознания и личности. Итак, проследуем по цепочке: сознание есть отражение; отражение есть взаимодействие (или взаимная связь двух явлений); взаимодействие, по мысли Энгельса, есть конечная причина. Ведь без взаимодействия не может быть движения, непрерывного развития материального мира. Получается, что сознание в конце концов есть causa finalis. Так же и личность или человек (роли не играет) - носитель сознания, которое в конце цепочки превращается в конечную причину. Таким образом, из этого следует, что сознание и личность - понятия тождественные, хотя К.К. Платонов этого, конечно же, не сказал. Но бездумное оперирование Платоновым термином «отражение* приводит исследователя к такому выводу.

Советская психология, зажатая в тисках монистического учения марксизма, своеобразно толковала личность человека. Она напрочь отрицала признание некоторыми авторами возможной обособленности психических явлений, а тем более изначального самостоятельного их существования сразу же с рождения ребенка. Утверждая, что человек, научившись сравнивать себя с другими людьми в процессе деятельности, выделяет своё Я из окружающей среды и тем самым представляет себя личностью, которую может изменять в противоположных направлениях. Отсюда сложилось мнение, что личность преступника формирует не только сам человек, но и среда, и последней психологи отдают приоритет. Но ведь личность сама по себе только и соткана из психических (душевных) свойств и связей.

Теперь, когда в самых общих чертах проанализирован подход советской психологии к интерпретации личности, необходимо коснуться вопроса, что представляет собой «клеточка* или исходное звено (единица) психической деятельности человека. А.Н. Леонтьев в этой связи как-то сказал, что из самих по себе условий, предпосылок и вообще социального окружения, сколько бы мы их детально ни изучали, никакое живое развитие не выводимо1. То есть автор недвусмысленно отметил, что внутреннее действует на внешнее, а не наоборот, т.е. сознание определяет бытие, а не бытие - сознание.

Кратко обозначим основные понятия, которыми обычно оперируют психологи в рассуждениях о психической деятельности, это потребности, мотивы, цели.

Исходным понятием психической деятельности является «потребность». В словаре русского языка С.И. Ожегова она трактуется как «надобность*, «нужда*, а психологи к этому добавляют «ожидание* и «стремление* к какому-либо недостающему, желаемому предмету. Содержание потребности может быть вызвано самой разной необходимостью: от затекшего тела - подвигаться, до стремления завладеть вещью - совершить преступление. Содержательные показатели в конкретно-психологическом плане составляют ключевую характеристику потребности, наполняя ее определенностью и осмысленной направленностью. Не зная, не представляя себе предмета потребности, мы почти ничего не можем сказать и о собственно психологической характеристике самой потребности, о тех конкретных актах, которые будут предприняты для ее удовлетворения.

Советские криминологи при рассмотрении психического механизма преступной деятельности личности индивида упор делали тоже на потребность. Но при этом ориентиром у них были слова авторитетного, как им казалось, ученого К. Маркса, который писал, что «никто не может сделать что-нибудь, не делая этого вместе с тем ради какой-либо из своих потребностей*1. В унисон ему говорил и Ф. Энгельс: «Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления вместо того, чтобы объяснять их из своих потребностей...»[226] [227].

Если Маркс мышление человека оставил за рамками своего суждения, а потребности представил источником действий индивида, то Энгельс однозначно склоняет нас поддержать его тезис, что при действиях люди руководствуются не мышлением, а своими потребностями. Опираясь на этот абсурд, криминологи разрабатывали своеобразную иерархию потребностей, среди которых значатся «деформированные», т.е. «искаженные за счет гипертрофирования жизненно необходимых нормальных потребностей*[228], и «извращенные», «удовлетворение которых объективно противоречит развитию личности и интересам общества*[229] [230].

Именно эти два вида потребностей, по мнению названных криминологов, и приводят людей на скамью подсудимых. Но если их поведение действительно детерминировано потребностями и в этой связи они действуют неосмысленно, как полагал Энгельс, тогда таких людей мы называем «одержимыми», и они освобождаются от уголовной ответственности.

Однако советская психология заявляла: «Чтобы понять специфику человеческого поведения, необходимо ввести в рассмотрение некоторые характеристики сознания, которые тесно связаны с регуляцией предметной деятельности*6. (Эту категорию криминология вообще игнорирует). Сознание как предмет по-

знания психология рассматривала через знания биологии, которая старалась ответить на три определяющих вопроса: как происходит явление? Почему оно происходит? И для чего существует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно направлено, какую доступную наблюдению задачу оно предназначено решать?

Все эти вопросы сохраняют первостепенное значение и для сегодняшней психологии советского образца, в частности, для исследования поведения и деятельности. Первый вопрос ставит проблему феноменологии деятельности, качественных характеристик этого явления. Ответ на второй вопрос подразумевает исследование причинности, механизмов движения деятельности. А при ответах на третий вопрос психологи анализируют цели и мотивы, на которые непосредственно направлен процесс деятельности1.

Я, кстати сказать, нахожу в этом тезисе, намеренно, как мне представляется, изложенном неясно, следующие выводы. Так, на первый вопрос «как» ответ, получаемый советской психологией, для меня звучит странно. Ведь термин «феноменология* философами трактуется по-разному, в несходных смыслах - от эмпирического явления (у Канта) до духовного явления - сознания (у Гуссерля). Если трактовать этот термин по Гегелю как учение о пути развития человеческого сознания, тогда говорить о выявляемых качественных характеристиках сознания, которое не наблюдаемо и к эмпирическому предмету не относится, равнозначно сознательному введению в заблуждение. Остается один способ - материализовать сознание, что и делала советская психология, отождествив его с продуктом мозга - описанием нейрофизиологических процессов, к которым относит все человеческие впечатления, мысли, надежды, желания, верования и т.д.

А последние сформулированные ответы на вопросы «почему» и «для чего», смысл которых один и тот же, тождественны по содержанию, а иначе и не могло быть в принципе. Ответы на вопрос «почему* психологи-материалисты получали о причинности, а на вопрос «для чего» - о мотивах, следовательно, разговор шел, по сути, об одном и том же.

В этой связи в советской психологии накопилось множество фактов, показывающих особую значимость именно «смысловой

регуляции поведения». Иными словами, понятие «смысл» есть регулирование поведения с помощью разума человека, а не потребностей. Но причину сложившейся ситуации ученые видели в том, что психология, по примеру биологии, была ограничена этими тремя вопросами. Поэтому они решили, что этих вопросов - как, почему и для чего - недостаточно для понимания многих сторон человеческого поведения. Для преодоления этой недостаточности они посчитали необходимым включить в рассмотрение этой проблемы еще один аспект, задать четвертый вопрос: ради чего совершается тот или иной поступок. Другими словами, в чем заключается подлинный смысл достижения тех или иных .целей, мотивов, задач?1

Однако вопрос «ради чего» и третий вопрос «для чего* в сущности тождественные. Поэтому ожидания советских психологов, что за ссылками на один и тот же смыслообразующий мотив могут стоять совершенно разные по содержанию смысловые образования, не могли, как мне представляется, в полной мере оправдаться. Естественно, расшифровка сознания не может быть лишь умозрительной задачей, решаемой путем анализа, сопоставления самих по себе речевых знаков, опросов исследуемых респондентов (в особенности если мы имеем дело с лицами, совершившими умышленные преступления, умственное развитие которых, надо полагать, отстает от нормы или имеет патологии). Решение этой задачи скорее возможно лишь при обращении к анализу самой жизни человека (Л.С. Выготский в этой связи говорил: «за сознанием лежит жизнь»), ее индивидуальной истории, приведшей именно к такому, а не иному способу смысловой (или разумной) регуляции поведения.

Однако анализ самой жизни человека все равно происходит через опросник, в котором исследователь-психолог формулирует вопросы. И респонденту, от которого требуется уяснить его отношение к смыслу жизни, ответы не даются автоматически; в этот момент происходит сложная и специфическая деятельность психики, направленная не только на оценку своей жизни, но и на решение особой «задачи на смысл* (А.Н. Леонтьев). И чем выше по интеллектуальности смысловые образования (вопросы), тем труднее работа респондента по их осознанию, поскольку все неопределеннее и сложнее становятся те связи и отношения, из

которых завязывается диалектическая смысловая система вопросов. Вот почему, с одной стороны, самые главные вопросы - о смысле жизни, любви, добра, зла и т.п. - требуют таких больших внутренних усилий человека в поисках ответов на них, а с другой стороны, сами эти ответы, если они наконец найдены, психологу часто кажутся неопределенными, малозначительными и даже никчемными, ибо он заранее настроил себя на соответствующий его гипотезе результат. Причем последнее может указывать не только на слабость языка и мышления индивида, но и на многоаспектность самой сути смысловых реалий (вопросов), которые заведомо шире и многостороннее реалий языковых.

Кроме названных сложностей, отечественные психологи подчеркивали, что в изучении психической деятельности индивида нужно брать во внимание и его собственную логику, изнутри подготавливающую ситуацию осмысления своих действий и своего места в жизни1. Понятно, что эта неподъемная «добавка» окончательно отбила желание психологии влезать в душевную ипостась человека. В этой связи В.Г. Норакидзе справедливо заметил, что исследователи, работавшие в этой области, «давно пришли к общему мнению, что прямое наблюдение свойств личности невозможно (они непосредственно не даны)»[231] [232].

Таким образом, психологи так и не смогли из «клеточки потребность»[233] однозначно раскрыть механизм психической деятельности. Потому что, как я полагаю, им не хватило мужества признать сознание человека самостоятельной субстанцией, независимым от материи и не являющим ее свойством. Сделав этот шаг, им не пришлось бы выдумывать и так называемый закон психики «взаимодействие личности и деятельности», и сомнительный принцип психологии «единство сознания, личности и деятельности». Ведь на самом деле это триединство искусственное, ибо первые два элемента, по сути, одно и то же и разделению не подлежат. А деятельность - всего лишь фрагмент экзистенции (существования) личности человека.

Также и все другие мотивы и цели человека проявляются через действия, и только тогда мы можем говорить и рассуждать об уровне нравственности, о ценностных ориентациях, о глубине психической деформации индивида. Поэтому нет резона (разумного основания) анализировать дальше звенья механизма психической деятельности. Все равно «клеточкой* анализа психики по праву остается поступок человека, на который еще в середине 50-х годов обратил внимание С.Л. Рубинштейн1. Наверное, он знал евангелевскую притчу: «По плодам их узнаете их* (Мф. 7:16); на это указание и сориентировался психолог. И лучшего ориентира в познании личности человека пока еще никто не изобрел.

Объявив, что внешнее преломляется через внутреннее, Рубинштейн, тем не менее, структуру личности рассматривал как включающую в себя черты, обусловленные биологическими данными, и (что для меня оказалось неожиданным) общие черты, принадлежащие всем людям (например, свойства зрения, свойства высшей нервной системы и т.д.)[234] [235]. В данном случае, как я полагаю, им взято учение о единстве законов психофизиологического развития для любого человека, доминирующее в западной психологии того времени.

Однако несколько позже психолог А.Н. Леонтьев, развернув эту своеобразную формулу в обратном направлении, объявит: «...внутреннее ... действует через внешнее и этим само себя изменяет*[236]. В этой короткой фразе скрыт глубокий смысл, что внутренние психические факторы детерминируют внешние действия, поступки человека; что поведение индивида обусловлено его внутренним духовным (или психо-душевным) состоянием. Человек в таком ракурсе уже представляется не понятием tabula rassa, а изначально располагающим факторами саморазвития. В психологии этого направления в начале группы понятий стоит ¦само*: самоопределение, самореализация, саморазвитие, само- полагание и т.п.

В этой связи я упомяну еще одно имя, которое в советской психологии имеет определенный вес, имя этого ученого Б.Г. Ананьев. Человек, в его понимании, является продуктом индивидуальнопсихического развития. В работах Б.Г. Ананьева показано детерминирующее влияние психических явлений на физиологические механизмы, эти факторы и позволяют объяснить физиологию человека, а не наоборот.

Как видим, точки зрения названных авторов противоположны мнению Рубинштейна, полагающего, что внешнее определяет внутреннее, поэтому он и предлагал через внешнее - поступок познавать побудительные психические причины действования человека. Однако это направление, которое вполне логичное и мною поддерживаемое, развивается на основе диалектического материализма, согласно которому индивид живет по всем законам развития материи. Значит, индивид бездушен, не имеет духовную составляющую - личность и представляет собой материальный объект.

Но моя позиция согласуется с концепцией Б.Г. Ананьева, что «единого закона человеческого развития ни в природе, ни в культуре - нигде, вне самого человека, - просто нет...*1.

Но и эта концепция не может предложить другого пути познания элементов психики человека как только через его поступок. В этой связи можно еще раз упомянуть Б.Г. Ананьева, который писал, что «человек не является пассивным продуктом общественной среды или жертвой игры генетических сил*[237] [238]. То есть он отвергал и социологическое, и биологическое направления в исследовании личности человека и считал, что только через свое собственное поведение (психические акты) индивиды (люди) создают и изменяют обстоятельства современной жизни. Это ли не откровенное признание автора, что психическое не поддается прямому наблюдению, как биологическое и социальное? Поэтому, чтобы познать психическое (или личностные качества), существует лишь один путь, ведущий к всестороннему анализу деяний человека, ибо только они реальны, а всё остальное, личностное, существует виртуально.

С падением советского государства были сняты идеологические барьеры и с психологии, которая так же, как и другие науки, насильственно удерживалась в русле единственного методологического течения диалектического материализма, ориентированного на опыт естественнонаучных отраслей знаний. С 1990-ых годов уже той основополагающей теории, именуемой «субъектно-деятельный подход» к познанию психических элементов человека, нет. Чтобы обучить объективности и детерминизму в понимании психологических процессов, для этого нужны профессионалы, специально обученные в советский период. Сегодня владеющих этой теорией осталась небольшая часть профессионального сообщества. Ведь что греха таить, тексты монографий отечественных психологов советского периода были написаны, за редким исключением, эзоповским языком, и при прочтении отдельным индивидом они ему «не открывались». Их писали авторы в расчете на чтение совместно со своими учениками, о чем неоднократно указывалось в специальных источниках[239]. К таким архисложным текстам более всего подходят слова: их трудно понять, их нужно запомнить. (Не забуду, как я «штудировал» марксистско-ленинские источники, которых, признаюсь, я не понимал, а заучивал отдельные тезисы в качестве определений).

Можно сказать, нынче общепризнанной (или общепринятой) системы, которой придерживалось бы психологическое сообщество, не существует. Психологическое сообщество разделилось на три части: первую составили последователи субъектно-деятельностного подхода, о чем говорилось в данном параграфе. Вторую - приверженцы зарубежных психологических школ. Об этом я буду говорить в следующем параграфе. А третья группа психологов сорганизовалась вокруг религиозно-философской психологии.

Сегодня, признаться, в России нет соответствующего социального заказа на продолжение теоретических разработок этой направленности в психологии как субъектно-деятельностный подход. «Возможно, - пишет И.А. Мироненко, - мы, окончившие университеты до перестройки, - последнее поколение, которое научено понимать эти тексты, владеть этим языком, этим понятийным аппаратом. Много ли желающих учиться субъектно-деятельностному подходу в современной России? Не думаю, что даже в лучших университетах... студенты-отличники стоят в очереди, чтобы заниматься этой проблематикой*1.

Один из корифеев старшего поколения психологов В.П. Зинченко во второй половине «нулевых» годов опубликовал статью, в которой вновь коснулся вопроса соотношения объективного и субъективного, а по существу материального и духовного. В ней чувствуется его оптимизм при анализе «объективности субъективного*. Начиная с немецких философов Канта, Ницше, Хайдеггера и русских философов Булгакова, Флоренского, Франка, Шпета и заканчивая отечественными учеными естественных наук и психологами Вернадским, Павловым, Ухтомским, Выготским, Запорожцем, Мамардашвили и Элькониным, В.П. Зинченко приводит их высказывания по данному вопросу, склоняя читателей принять его точку зрения, что субъективное то же объективное, как и объективное в каком-то смысле есть субъективное. Опираясь на тезис художника М. Шагала: «То, что у нас внутри, - это и есть реальность*, автор статьи пишет: «...расширение понятия объективного за счет включения в него субъективного вовсе не требует отрицания души, ее активности, непосредственной данности душевных явлений переживающему их индивиду. Онтология души и духа - вполне достойный предмет размышлений философии и психологии»[240] [241]. Здесь я согласен с психологом, но только в части философии, потому что она не наука, а всего лишь проявление автором любви к мудрости. В этой связи философия, можно сказать, есть раздумья, являющиеся продуктом мыслительной деятельности. Неслучайно же философов называют и мыслителями, и продукт их деятельности соответствующий - духовный, субъективный (сколько философов - столько и точек зрения). Психология - все же наука, изучающая процессы и даже закономерности психической деятельности, а деятельность - это поступки, это объективные факты.

Поэтому как бы мы не продолжали говорить, что душа объективна, она все равно предметом исследования никогда не станет. Ее психическое содержание все равно познается через действия индивида. А слова старшего Зинченко П.И., тоже ученого- психолога, что «психология после богословия и медицины - самая точная наука»»[242] [243], всего лишь выражение личного признания психологии, объяснительным принципом которой продолжает являться категория деятельности, которая выражается только объективными фактами.

Итак, в отечественной психологии советского образца, которая развивалась в русле диалектического материализма и субъектно-деятельностного подхода к исследованию элементов психических процессов, происходящих в личности (душе) человека, все же наблюдалось разнообразие самостоятельных авторских концепций и теоретических направлений. Однако их слабостью, если мюжно так выразиться, является однобокость рассмотрения человека, не признающая в нем самостоятельной духовной субстанции - личности. Поэтому они не могли отличаться друг от друга по принципиальным вопросам.

В этой связи существует непреодолимое различие между верой в Создателя- как величайшим даром человеческой личности и доверием к ыауке психологии, которая представляет собой суррогат знанияг. И слова Зинченко-старшего о том, что богословие - самая точная наука, думается, сказаны неслучайно. Потому что богословы, писавшие вечные книги Ветхий и Новый Завет, получали мысли от святого источника - Божественного Духа. А уч.еный-материалист, к коим с гордостью себя относят многие криминологи, опирается в своих суждениях только на факты, добытые эмпирическим путем. Но материя - элемент изменчивый, поэтому так быстро меняются даже целые фундаментальные теории, о которых говорилось в первой главе, а знания пополняются с неимоверной быстротой: только в генетике они за два года удваиваются. Будем же опираться на вечное, только так можно сформировать более менее устойчивую криминологическую теорию личности преступника.