Паракриминалистика как отрасль околонаучных знаний
...Пользуясь военными обстоятельствами того времени, онуже написал проект под названием: Дешевейший способ продовольствия армий и флотов!! или Колбаса из еловых шишек с примесью никуда негодных мясных обрезков!! М. Е. Салтыков-Щедрин. «Господа ташкентцы» У весьма почтенных наук объявляются иногда придурковатые родственницы. Их можно называть паранауками (от древнегреческого «рага» — «около», «при»). Так, наряду с астрономией существует астрология, с химией — алхимия, с психологией — парапсихология. Деятели паранаук берутся за задачи, непосильные для обычных научных работников. Астрологи по расположению небесных светил предсказывают грядущие события и людские судьбы. Алхимики обещают из подручных общедоступных материалов изготовить золото. Парапсихологи настаивают на возможности восприятия настоящего, прошлого и будущего без участия органов чувств, приписывают отдельным индивидуумам способность указывать местонахождение спрятанного, равно как усилием воли перемещать предметы, пускать в ход: остановившиеся часы и т. п. Все это предлагается осуществить в кратчайшие сроки при мизерных расходах. Впоследствии, однако, сроки и расходы многократно возрастают, наступают разочарования, разоблачения, обвинения в мошенничестве. Но со временем приходят новые деятели того же пошиба, с новыми обещаниями, и все начинается сызнова. Так, алхимия процветала в Западной Европе на протяжении семисот лет — с XII по XVIII в. Астрология же, парапсихология, берущие начало от примитивных верований первобытного человека, популярны и по сей день. Общим для разных отраслей паранауки является произвольность гипотез, отсутствие естественнонаучного подтверждения выводов, несовместимость с критическим анализом. С субъективной стороны занятия паранаукой отражают широкий спектр мотивов — от добросовестного заблуждения до злонамеренного обмана. Переходные формы представляют случаи, когда, начав в надежде славы и: Добра, исполненные лучших намерений энтузиасты со временем убеждаются, что ошиблись, но самолюбие и груз прежних обещаний не позволяют это признать, и они упорно выдают обещанное за действительное. Есть такое почти забытое выражение: улыбка авгура. В Древнем: Риме авгурами называли хорошо оплачиваемых жрецов, которые по полету и крику птиц предвещали будущее. Без них не принимались ответственные политические решения. Сами авгуры, понятно, знали истинную цену своим показаниям, и, глядя в глаза друг другу, они не могли удержаться от улыбки. Авгуры — прямые духовные предки современных шарлатанов от паранауки. В тех же отношенияхл что астрономия с астрологией, алхимия с химией, парапсихология с психологией, состоит с криминалистикой сравнительно молодая отрасль паранауки — паракриминалистика. Паракриминалистика берется выявлять преступников по их анатомическим или генетическим признакам; раскрывать преступления путем непосредственного применения законов и категорий философии; восстанавливать внешность убитого по его черепу; на основе сведений о месте преступления и потерпевшем определять пол, возраст, адрес, семейное положение убийцы; устанавливать преступника по запаху; выявлять тайные мысли допрашиваемого с применением гипноза и специальной аппаратуры. При этом к раскрытию преступлений привлекаются телепаты, гадалки, экстрасенсы. В отличие, например, от алхимии паракриминалистика отнюдь не отмирает. В нашей стране она, напротив, процветает. И каждое из ее направлений достойно внимания. По роже видать., что за тип! Пз трамвайной дискуссии 15 августа 1897 г. Л. Н. Толстой записал в дневнике: «Был Ломброзо — ограниченный наивный старичок» — и только. А веДь это был Чезаре Ломброзо, глава антропологического направления в науках о преступности. Если Гросс считался отцом криминалистики, то Чезаре Ломброзо по праву должен быть признан отцом паракриминалистики. Неожиданным может показаться мнение Л. Н. Толстого об ограниченности и наивности человека, который большую часть жизни наставлял врачей и судей, полицейских и жандармов^ более тридцати лет занимал университетскую кафедру судебной медицины, участвовал в международных конгрессах. Возможно, впрочем, что наивны были попытки Ломброзо увлечь великого писателя своим учением, а само это учение выглядело свидетельством ограниченности. Л. Н. Толстой был на восемь лет старше Ломброзо, но себя старичком не числил. Посетитель же оказался у него в старичках, может быть, ввиду подмеченного одряхления интеллекта. А еще лет за двадцать до этой встречи Ломброзо был хоть куда! В 1876 г. он выпустил в свет книгу «Преступный человек», которая вызвала сенсацию. Ломброзо претендовал, и не без успеха, на великое открытие. Вот как сам он пишет об этом: «Внезапно однажды утром мрачного декабрьского дня я обнаружил на черепе у каторжника целую серию ненормальностей... аналогичную тем, которые имеются у низших позвоночных. При виде этих странных ненормальностей — как будто новый свет озарил темную равнину до самого горизонта — я осознал, что проблема сущности и происхождения преступника была разрешена для меня»15. Это озарение побудило Ломброзо обследовать в итальянских тюрьмах по собственной схеме около 400 заключенных. У 43% из них он нашел более пяти физических аномалий. Эти аномалии были им истолкованы как признаки (стигматы), «метки прирожденных преступников», т.е. тех, кто в силу неких наследственных атавистических свойств с самого рождения обречен совершать преступления. По утверждениям Ломброзо и его сотрудников, у прирожденного преступника длина вытянутых рук превышает рост, что делает его похожим на обезьяну; череп неправильной формы: сужается кверху, напоминая сахарную голову, или, наоборот, сужается в нижней части, или приплюснут с боков; у него выдающиеся челюсти, торчащие уши, сильно развитые надбровные дуги. Прирожденные преступники, по Ломброзо, общаются друг с другом на особом жаргоне и не обходятся без татуировок. Специфическими чертами, как утверждал Ломброзо, наделены разные виды преступников. Так, убийц он отличал по холодному неподвижному стеклянному взгляду, загнутому, как у хищной птицы, носу, мясистым и вместе с тем длинньм ушам, чрезвычайно обильной растительности на теле, длинным зубам с выдающимися клыками и тонким губам. У воров Ломброзо отметил быстро бегающие глаза, редкую бородку, подвижное лицо, а у сексуальных преступников — толстые губы, большие челюсти. Позже Ломброзо со своим последователем Ласки издал книгу «Политическая преступность», в которой, отнеся противников господствующего строя (революционеров) к прирожденным преступникам, он диагностировал революционное движение как проявление эпилепсии и «нравственное помешательство». Ломброзо считал, что внедрение его концепции в практику существенно облегчит работу полиции, следователей, судей, работников мест лишения свободы. Намного упрощается розыск и изобличение преступника, если внешность его заранее описана в претендующей на научность монографии. Нет нужды и судить его, поскольку преступление последовало не по злой воле, а вследствие психических и физиологических дефектов, которые не могут быть исправлены наказанием. Сообразно этому предлагалось вместо суда предъявить заподозренного комиссии врачей-ломброзианцев и по их заключению подвергнуть его профилактическим мерам: принудительному лечению, стерилизации или казни. «Эшафот, — писал Ломброзо, — помогает очищать природу и облагораживать сердца». Вот такой это был старичок! Ломброзо не отстранялся от практической деятельности. Он выступал в суде в качестве эксперта по громки делам об убийствах, о политических преступлениях, сотрудничал с полицией. Его книги, изданные в Италии и других странах, привлекли внимание не только ученых, но и широких кругов читающей публики. Однако за известностью последовала проверка и научная критика. В частности, было обращено внимание, что свои обследования Ломброзо проводил, не имея контрольной группы — соответствующего числа лиц, не совершавших преступлений, обследуемых по той же программе, что и заключенные. Когда же такие группы были образованы, то оказалось, что описанные Ломброзо признаки «врожденного преступника» в не меньшей степени обнаруживаются и у лиц, никакого отношения к преступлениям не имеющих. Так, не подтвердилось, что у преступников выступающие надбровные дуги встречаются чаще, чем у законопослушных людей. Французский антрополог Мануврие установил, что у парижан, никогда не совершавших преступления, объем черепа в среднем меньше, чем у их земляков, осужденных за убийство. Дотошный английский врач Горинг со своими сотрудниками обследовал 3000 заключенных по программе, предусматривающей 96 вопросов, относящихся к размерам и другим характеристикам тела и отдельных его частей, черт лица и проч. При распределении этих лиц на пять групп в зависимости от квалификации преступлений существенных анатомических различий между группами не обнаружилось. Далее по той же программе было обследовано такое же количество студентов Кембриджского университета, пациентов лондонских больниц, солдат и др. И здесь результаты не отличались от полученных при обследовании заключенных. Были также получены достоверные сведения, что татуировка более всего распространена не в мире правонарушителей, а в высшем лондонском свете, где особые мастера татуировки получали за свои рисунки на шее разных денди и леди до 100 фунтов стерлингов (сумма и сегодня немалая, а в те времена, 100 лет назад, — громадная). По наблюдениям Г. Гросса, заключенные-мужчины татуировались по большей части не до, а после совершения преступления, уже сидя в тюрьме — от скуки. У женщин-преступниц татуировку он встречал чрезвычайно редко. Но в Боснии (тогда входившей в состав Австро-Венгрии) среди никогда не совершавших преступлений малокультурных поселянок-католичек татуировка в виде креста на верхней части предплечья, на груди или даже на лбу — явление обычное. Филологи отметили, что общение на принятом в своей среде жаргоне (сленге) присуще не только преступникам, но и морякам, музыкантам, студентам, разъездным торговцам. Таким образом, попытка обосновать распознавание преступников по внешним признакам оказалась несостоятельной. Г. Гросс сочувственно цитировал вывод немецкого ученого доктора Неке о том, что сочинения Ломброзо «со всеми своими произвольностями, преувеличениями, поспешными выводами отнюдь не соответствует тем требованиям, которые мы должны предъявлять к научному труду». Кредо самого Неке: «Нет прирожденного преступника и нет преступного типа». Здесь же — длинный перечень итальянских, французских, немецких ученых, выступивших против Ломброзо. Собственная точка зрения Г. Гросса такова: «Отчасти отсутствие настоящей научности, отчасти отсутствие серьезной научной подготовки, отчасти наивное истолкование фактов и в не меньшей степени значительная доля самовнушения — все это вместе взятое объясняет рискованность, резкие скачки и вообще несостоятельность тезисов Ломброзо»16. Реагируя на критику, Ч. Ломброзо раз за разом модифицировал свои положения так, что его последние труды создавали впечатление отказа от собственной теории. Концепцию «прирожденного преступника», но не в изначальной человеконенавистнической, а в гуманизированной форме использовали некоторые российские адвокаты в защите по уголовным делам. О том, как это делается, ярко рассказал А. Ф. Кони на примере дела из своей прокурорской практики: «Молодой человек, о котором все отзываются как об умном, хитром, очень способном и понятливом^ но ленивом, решительно не желает учиться, а желает жить и кутить насчет богатого отца и, когда последний требует от него трудовых занятий, грозит ему убийством, старается раздобыть яд и револьвер и наконец, подкравшись ночью к спящему отцу, зарезывает его припасенным ножом, выписав перед тем в записную книжку статьи Уложения о наказаниях за отцеубийство. После убийства, восклицая: «собаке собачья смерть!», он идет с приятелем выпить и закусить и отправляется в объятья проститутки, а из-под ареста спрашивает письмами, нельзя ли пригласить защитника, умеющего гипнотизировать присяжных, и какая часть наследства отца достанется ему в случае оправдания. На суде эксперты находят, что у подсудимого ассиметрия лица и приросшие мочки ушей; покатый лоб и длинные ноги; у него притуплено нравственное чувство, ибо он утром угрюм и не сразу отвечает на вопросы, подергивает плечами и неуместно улыбается. Кроме того, его отец лечился от ревматизма, а мать страдала бессонницей и дважды лечилась от нервов. Все это как дважды два доказывает, что подсудимый глубокий вырожденец, заслуживающий сострадания, но не осуждения»17. Сколь-нибудь серьезного влияния на развитие правовой мысли в дореволюционной России Ломброзо не оказал. По свидетельству Г. Гросса, в конце XIX в. «Ломброзо на больших съездах (криминалистов. — А. Л.), в особенности в Париже, Брюсселе и Женеве, не играл никакой роли. А когда он несколько лет назад был уличен в несомненном плагиате (Кренье, «Графология»), то никто даже не обратил внимания на это»20. Таким образом, Ч. Ломброзо пережил свою славу. Ко времени его визита в Ясную Поляну о нем: уже стали забывать, Однако годы спустя одна из существенных сторон концепции Ломброзо — применение репрессии к «преступной личности» независимо от доказанности вины — со временем была востребована и в модернизированном виде широко использована в практике тоталитарных государств. «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против советской власти оружием или словом», — писал в 1918 г. Петерс, один из лучших, испытанных, по отзыву В. И. Ленина, коммунистов. Правда, Ленин назвал приведенные слова нелепостью. Но так оценивалась не сама идея Петерса, а его прямолинейность. Член руководства ВЧК Петерс хорошо знал, о чем пишет: такова была практика ВЧК — ОГПУ — НКВД — МТБ — МВД — КГБ на протяжении последующих десятков лет. Если у Ломброзо знаками, метками «преступного человека» служили форма черепа, внешность, татуировки, пользование жаргоном, мимика, то для советских карательных органов метками «врага народа» являлись социальное происхождение, пребывание за границей, национальность, принадлежность в прошлом «не к тем» партиям, нахождение в плену или на оккупированной территории. Миллионы были подвергнуты ограничениям прав, сосланы, брошены в лагеря и казнены как выходцы из дворянства, кулачества, духовенства, интеллигенции. Объявляли преступными и ссылали целые народы. Трудно сказать; совпадение это или плагиат, но положение Ломброзо о том, что нежелание примириться с существующим строем есть проявление душевной болезни, в 60— 80-х гг. нынешнего века без ссылки на источник широко применялось советскими органами госбезопасности и прокуратуры, карательной психиатрии. Чтобы изолировать от общества политических диссидентов, их незаконно заключали под стражу, добивались от повадливых врачей-психиатров заключения о невменяемости, и суды направляли в психиатрические больницы со специальным режимом цвет российской интеллигенции. В гитлеровской Германии и оккупированных ею странах наиболее распространенной меткой «врага нации» служила национальная принадлежность. За несколько лет было уничтожено шесть миллионов евреев. Та же участь постигла цыган. Разделяя взгляды Ломброзо, гитлеровцы уничтожали психически больных. На заключение в концентрационные лагеря и казни без доказательств виновности были обречены немцы, помеченные членством в коммунистической партии, а также бывшие социалисты, либералы, христиане, демократы, священники. Разумеется, Ломброзо не мог предугадать, какое распространительное толкование получат его концепции в практике тоталитаристов XX в. Нам же, пережившим все это, виднее. Поэтому по меньшей мере недоумение вызывают попытки некоторых наших современников реанимировать антропологическую криминалистику. Такие попытки предпринял профессор Саратовского юридического института И. С. Ной. Впрочем, сам И. С. Ной отрекается от взглядов Ч. Ломброзо как ошибочных, реакционных. В отличие от Ломброзо, который определял «прирожденного преступника» по крючковатому носу, толстым губам и другим признакам внешности, И. С. Ной связывает совершение преступления с генетическими особенностями человека. Но сходятся они в главном — в объяснении преступного поведения биологическими причинами. Основной пафос трудов И. С. Ноя заключен в тезисе о существовании прирожденных (биологических, генетических) программ преступного поведения. С этих позиций он выступил против преобладающего среди российских криминалистов мнения о том, что главные причины преступности коренятся в социальных явлениях и процессах. Ключевое понятие основного труда И. С. Ноя — преступность18. Но в центре его внимания не преступность, понимаемая обычно как совокупность поступков множества лиц на определенной территории за определенный период, а преступление, акт индивидуального поведения. В этой части криминология пересекается с криминалистикой, для которой причины конкретного преступления — звено в цепи обстоятельств! приводящих к обнаружению и изобличению преступника. В отличие от Ч. Ломброзо И. С. Ной не медик, не естествоиспытатель, а юрист, и естественнонаучные, биопсихологические исследования не его стихия. Свою концепцию И. С. Ной выстроил на цитатах из трудов классиков марксизма-ленинизма. Большое место в книге И. С. Ноя занимают ссылки на научно-популярную статью профессора В. П. Эфраимсона «Родословная альтруизма». В этой статье поддерживается предположение западных авторов о том, что наследственный аппарат животного и человека содержит гены, которые предопределяют социально положительные и отрицательные качества: миролюбие или агрессивность, альтруизм или эгоизм. В одном выводке волчат наряду с несколькими злобными особями попадается ласковый волчонок, поддающийся приручению. Подобным образом, по гипотезе В. П. Эфраимсона, от соответствующего сочетания генов зависит поведение человека, который может оказаться толерантным или агрессивным. В неблагоприятной социальной микросреде у человека с определенными генетическими отклонениями появляется склонность к совершению преступлений или к законопослушности'"8. Вообще популярный жанр располагает ученого к раскованности, к нестрогому применению понятий, тем более когда затрагиваются предметы, лежащие за пределами его отрасли знания. Возможно, поэтому генетик В. П. Эфраимсон мог не придавать значения тому, что понятие миролюбия и агрессии, злобности и ласковости, альтруизма и эгоизма, преступности или лояльности поведения принадлежат таким отнюдь не совпадающим отраслям знания, как психология, этика, правоведение, социология, и судить о вредности или полезности конкретных явлений, обозначаемых этими понятиями, вне соответствующего научного контекста было бы рискованно. Агрессивное поведение в форме применения физической силы для причинения вреда другому — отрицательное качество, поскольку речь идет о приручении или дрессировке животного. Но в естественных условиях волчонок, лишенный этого качества, погибнет от голода или будет кормиться за счет добычи других, ослабляя тем самым стаю в целом. Агрессивность человека как черта характера, унаследованная от предков или благоприобретенная, может проявляться не только в склонности к насильственным преступлениям, но и в способностях к спортивным единоборствам, в обыденных взаимоотношениях с сослуживцами, соседями, не выходящих за рамки правовых норм. Агрессивность и терпимость, эгоизм и альтруизм как психологические и этические категории на протяжении жизни ряда поколений устойчивы, стабильны. Понятие же преступления в нашей общественной жизни подвижно, изменчиво. Так, в двести пять статей Уголовного кодекса РСФСР, определяющих конкретные составы преступлений, с 1960 по 1995 г. внесено около 700 дополнений и изменений. Ряд статей отменен. Среди них статьи 153 и 154, предусматривавшие наказания в виде лишения свободы за частнопредпринимательскую деятельность, коммерческое посредничество, скупку и перепродажу товаров с целью наживы. Сегодня эти занятия признаются не преступными, а дозволенными и общественно полезными. Несомненно, однако, что ни с каким изменениями генофонда россиян это не связано. Для криминалиста взгляд на преступность как проявление агрессивности неприемлем еще и потому, что агрессивность предполагает активное поведение, тогда как некоторые преступления совершаются в форме бездействия, иногда выражаются во всепрощении, снисходительности к преступникам (например, халатность — ст. 172 УК РСФСР). Надо подчеркнуть, что в своем эссе «Родословная альтруизма» В. П. Эфраимсон говорит о связи наследственных особенностей человека с совершением преступлений как о гипотезе, Но не все генетики считают эту гипотезу обоснованной. В монографии «Генетика, поведение, ответственность» можно прочитать: «Некоторые авторы... полагают, что генетические различия людей служат причиной их различий по интеллекту, моральным качествам и связанным с ними особенностями поведения. Однако научно доказанных фактов в пользу данной точки зрения нет»19. Да и сам В. П. Эфраимсон, обращаясь к этому вопросу не в научно-популярном эссе, а в теоретической монографии, писал: «Если Одни социальные воздействия приводят человека данного генотипа к преступлению, то другие социальные же воздействия могут сделать его очень ценным человеком»20. Таким образом, и он признает определяющими социальные, а не биологические причины. Имея в виду свои разногласия с другими криминологами, И. С. Ной пишет: «Излишняя острота дискуссии о соотношении социального и биологического в 60-х годах была вызвана рядом сугубо субъективных обстоятельств»21. По-видимому, подобные обстоятельства не утратили своего действия и впоследствии. В этом убеждают своеобразные приемы полемики. Так, на упоминание в журнальной статье о том, что покойный А. А. Герцензон был основателем советской криминологии, И. С. Ной реагировал тирадой: «Совершенно неоспорим тот факт, что основоположником советской криминологической науки является В. И. Ленин. Его основополагающие идеи, сама методология...» и т. д. В том же ключе выдержаны его высказывания о поручении разработки проблем криминологии не тем,, кому следует, и о представлении к государственной премии за эти работы не тех, кто этого заслуживает22. Для криминалиста причины преступного деяния суть породившие его обстоятельства, исследуемые для раскрытия преступления, а также для предупреждения подобных преступлений в будущем. Лишенные естественнонаучного подтверждения, недостоверные указания на биологические причины преступлений дезориентируют практических работников, направляя их усилия на поиск у обвиняемых генетической программы преступного поведения и иных фантасмагорий.