Отыщи всему начало, и ты многое поймешь. К. Прутиков, управляющий Пробирной палаткой Но сравнению, например, с математикой или астрономией, история которых исчисляется тысячелетиями, криминалистика молода. Как самостоятельная наука она возникла в последней четверти XIX в. В то время в австрийском городе Граце жил необыкновенный человек. Его звали Ганс Гросс. Он много лет служил следователем и вкладывал душу в свою работу. Гросс не только расследовал преступления, но и стремился уяснить общие причины успехов и неудач расследования. Он искал ответа на вопросы, какие знания могут быть с пользой применены при осмотрах, допросах, экспертизах при расследовании отдельных видов преступлений. Этому Г. Гросс посвятил немало книг и научных статей. Самым значительным из его трудов явилось изданное в 1892 г. «Руководство для судебных следователей как система криминалистики». Переводы этой книги были опубликованы во многих странах мира. Несколько раз переводы «Руководства» издавались в России, С выходом в свет этой книги связывается рождение криминалистики. В трудах Г. Гросса обобщено едва ли не все известное следственной практике и юридической науке Западной Европы и Америки об орудиях и способах совершения преступлений, о выявлении, сохранении и исследовании оставляемых преступником следов и вещественных доказательств. Но первостепенное значение Г. Гросс придавал личности следователя, его нравственным, волевым, интеллектуальным качествам. Вот его рассуждения на этот счет, бросающие отраженный свет на требования, предъявляемые автором к самому себе: «Следователю, строго говоря, должны быть присущи все хорошие качества, которыми наделен человек: неустанное усердие и рвение, самоотвержение и твердость, остроумие и знание людей, образование, безусловно вежливое отношение ко всем, железное здоровье и сведения по всем отраслям знания, — эти качества предполагаются сами собой, но на некоторых я хочу остановиться, так как, мне кажется, им придают слишком малое значение. Прежде всего я требую, чтобы следователь обладал твердой решимостью в характере и действиях. Нет ничего более печального и вредного, чем следователь медлительный, малодушный и вялый; мне кажется, эти последние качества скорее простительны кавалеристу, но отнюдь не следователю, и у кого нет этой решительности, тот должен избрать другую отрасль юриспруденции. Он никогда не будет хорошим следователем. Это качество следователь должен проявить не только в том деле,, где он сталкивается с раздраженным, строптивым или даже агрессивным обвиняемым, но и тогда, когда вдали от постоянного места службы один, без чинов полиции он должен допросить и задержать такого обвиняемого. Положительно неприятно видеть следователя, который берется за дело медленно, неуверенно, робко, так сказать в белых перчатках. Напротив, сердце радуется, когда наблюдаешь следователя, действующего энергично, твердо от начала до конца. Часто одна энергия с успехом заменяет талант и многолетний опыт. А где энергии нет, то ее уже нечем заменить»1. Выписывая эти строчки, я подумал: до чего же верно. И вспомнил своего коллегу Николая Герасимовича Корбачева. По окончании юридического института он был направлен на стажировку в прокуратуру одного из городов Верхневолжья, где служил и я. Рабочих рук не хватало. Прокурор передавал стажеру дела и отдельные поручения наравне со следователями. Однажды поздним вечером он зашел ко мне в кабинет совершенно изможденный. Оказалось, ему попало поступившее с Урала поручение разыскать и задержать скрывшегося обвиняемого. Автомашины прокуратура не имела.. Общественного транспорта в городе не было. Николай Герасимович прошел пешком по четырем указанным в поручении адресам родственников и знакомых разыскиваемого и не нашел его, но узнал еще один адрес — на дальней окраине города — и решил, немного передохнув, направиться туда. О том, что такие поручения положено выполнять милиции, а не следователю, он не знал. От совета же прервать поиски до утра он отмахнулся (и в том был резон: в случае промедления родственники могли предупредить разыскиваемого, и он оставил бы город). Мы вышли на улицу. К счастью, случайно встреченный знакомый шофер отвез нас по пятому адресу. Там и был задержан беглец. В те же первые дни работы Корбачеву поручили расследовать убийство, совершенное в воровском притоне. Очевидцы — подружки убийцы и убитого сочли за благо помалкивать. Николай Герасимович не пожалел времени, чтобы убедить их сказать правду. Они дали показания, уличающие в убийстве вора- рецидивиста, однофамильца известного военачальника. И вот через тонкую стенку, разделявшую наши кабинеты, слышу, как молодой коллега увещевает допрашиваемого: «Товарищ Ворошилов! Товарищ Ворошилов! Поимейте совесть!» Он еще даже не знал, что в подобных случаях лучше бы обращаться к допрашиваемому по имени-отчеству. Но компенсируя неопытность целеустремленностью, стажер успешно раскрыл это убийство. Опыт пришел потом, Со временем Николай Герасимович стал одним из лучших следователей области. К качествам, безусловно необходимым следователю, Г. Гросс относил также чрезвычайную точность. Он настаивал на всесторонней проверке сведений о промежутках времени между исследуемыми событиями, о расстояниях, которые в ходе этих событий преодолели преступник и его жертва, и т. д. Эти указания старого следователя из Граца сохраняют значение и по сей день. Темным декабрьским вечером Кустова была убита ударом ножа на окраине Торжка". Прохожие только и видели, как она с криком выбежала на проезжую часть улицы и упала. Через считанные минуты ее погрузили на случайно проходившую мимо автомашину «скорой помощи». Но в приемный покой ее доставили уже мертвой. Преступник, судя по следам, дворами и огородами убежал на противоположную сторону квартала. Свидетели его не разглядели. По обвинению в этом преступлении был осужден Свеклин. Одним из уличающих доказательств были показания кондуктора автобуса, которая из окна видела подсудимого идущим в сторону места убийства. Время, записанное в протоколе ее допроса, сходилось с названным свидетелями, оказавшимися на месте преступления: «около восьми часов вечера». У вышестоящего суда возникли сомнения в виновности осужденного. Приговор был отменен с направлением дела на дополнительное расследование. Только после этого были приняты меры, чтобы уточнить время, когда было совершено убийство, а также когда кондуктор видел Свеклина из окна своего автобуса. В журнале приемного покоя больницы имелась запись о том, что умершая Кустова доставлена в 20 час. 15 мин. В ходе следственного эксперимента было определено время пути автомашины от места происшествия к ближайшей больнице: три минуты. С учетом времени, предшествующего появлению автомашины, а также потребовавшегося, чтобы погрузить потерпевшую, получалось, что убийство совершено между 20 час. 03 мин. и 20 час. 10 мин. Следователь также разыскал путевой лист автобуса, на котором в тот день работала свидетель обвинения. В нем имелась компостерная отметка о прохождении автобуса через диспетчерский пункт в 19 час. 55 мин. Следующим экспериментом было определено, что от диспетчерского пункта до того места, где кондуктор видела Свеклина, автобус с остановками по графику идет 20 минут и еще столько же требуется, чтобы дойти оттуда до места преступления. Значит, если бы Свеклин действительно шел туда, где была убита Кустова, он опоздал бы по меньшей мере на полчаса. Уточнение этих обстоятельств позволило уяснить, что показания кондуктора подтверждают алиби Свеклина, не уличают, а оправдывают. В данном случае точность исследования способствовала реабилитации невиновного. А вот как Г.Гросс очерчивал круг интеллектуальных задач следователя: «Ему приходится решать вопросы по всем без исключения отраслям человеческого знания, он должен знать различные языки, уметь рисовать и должен знать, что ему может ответить судебный врач. Он должен быть знаком с уловками браконьеров, равно как и с приемами биржевого спекулянта, знать, каким образом был совершен подлог завещания, как именно произошло железнодорожное крушение, как действовали в известной карточной игре, как произошел взрыв котла и каким образом продавец лошадей обманывал покупателей, он должен быть осведомлен в счетоводстве торговых книг, должен понимать воровской жаргон, уметь разбирать шифрованное, понимать работу и орудия всех ремесел»2. Некоторые из этих требований (например, знать разные языки) современному российскому следователю могут показаться чрезмерными. Конечно, Г. Гросс находился в специфической языковой ситуации. В границах Австро- Венгрии, где он служил, бок о бок с австрийскими и судетскими немцами, венграми жили чехи, словаки, поляки, украинцы, хорваты, словенцы, итальянцы и др. Незнание языков местного населения, необходимость часто прибегать к услугам переводчика, очевидно, осложняют следственную работу. У российского следователя подобные проблемы до последнего времени возникали разве что в Дагестане с его многоязычным населением. Однако положение изменяется. Получает развитие экономическое, культурное, правовое сотрудничество России с ближним и дальним зарубежьем. Оборотной стороной этих в общем-то прогрессивных тенденций является рост доли иностранцев среди потерпевших, а также преступников. Возникают и усиливаются связи международных преступных группировок. Поэтому и у нас уже входят в цену следователи-полиглоты. Гросса беспокоили проблемы подготовки следователей. Он не видел ничего хорошего в том, что студент юридического факультета, проходя курс наук, не знает, к какой области приложения сил его готовят — будет ли он адвокатом или дипломатом, нотариусом или судьей. Гросс ратовал за создание кафедр криминалистики для специализированной подготовки студентов, намеренных пойти на следственную работу, а также для повышения квалификации следователей и судей по уголовным делам. Для Гросса было также очевидным, что и при оптимальной университетской подготовке на формирование корпуса следователей из молодых людей с энциклопедическими знаниями, готовых раскрыть любое преступление, рассчитывать нельзя. Поэтому очень важное значение он придавал самообучению, постепенному пополнению знаний. Как это делается, Г. Гросс показывает на собственном примере: «С тех пор как стал юристом, я ни разу не упускал случая осмотреть сельскохозяйственную ферму, фабрику или завод, причем всегда просил заведующих подробно разъяснить мне действие машин, и могу удостоверить, что ни разу не встречал нелюбезного или хотя бы равнодушного приема... Приобретенные таким образом познания весьма облегчают труд следователя» ' В России труды Г. Гросса с 1930 г. не переиздавали. И об этом можно сожалеть. Ибо из них и сегодня следователь почерпнет ценные советы о том, как производить осмотры и допросы, полезные сведения о возможных физических, химических, минералогических, ботанических, зоологических исследованиях в уголовных делах, об уловках преступников, о следах человека, о способах совершения и приемах раскрытия всевозможных краж, мошенничества, поджогов, о расследовании несчастных случаев на предприятиях. Факты и соображения Г- Гросса по сей день воспроизводятся едва ли не во всех европейских (включая и российские) учебниках криминалистики, причем нередко без ссылок, в вялом пересказе, не передающем горячей увлеченности, с которой старый следователь из Граца относился к следственной работе. В 1897 г. в г. Линце при деятельном участии Г. Гросса был созван Конгресс международного союза криминалистов. Конгресс принял решение, рекомендующее включить преподавание криминалистики в программу юридических факультетов. Участники Конгресса назвали Г. Гросса отцом криминалистики. Оставив практическую деятельность, Г. Гросс создал в Карловом университете (Прага) и возглавил первую в мире кафедру криминалистики. Мне довелось побывать в Карловом университете в 80-х гг. Кафедрой криминалистики тогда руководил академик Ян Пещак, в прошлом военный следователь, первоклассный мастер по раскрытию убийств, автор монографии «Следственные версии» и других книг о расследовании. Идущая от Г. Гросса традиция связи теории и практики на этой кафедре продолжалась. Развитие научных методов раскрытия преступлений в России долгое время сдерживалось неразвитостью уголовного судопроизводства. До 1864 г. в стране функционировал негласный инквизиционный письменный процесс с присущей ему системой формальных доказательств. По этой системе значение доказательства совершенного, т. е. достаточного для постановления обвинительного приговора, придавалось признанию обвиняемым своей вины в суде. Признание же, сделанное вне суда, но удостоверенное заслуживающим уважения свидетелем, считалось половинным доказательством. Так же расценивались показания свидетеля-очевидца. Однако если против подсудимого свидетельствовали его отец или мать, этого уже было достаточно для обвинительного приговора. В случае противоречий в показаниях свидетелей закон предписывал отдавать предпочтение мужчине перед женщиной, знатному перед незнатным, ученому перед неученым, духовному перед светским. К уликам по закону относились, в частности, худая молва, злые слухи, совершение обвиняемым подобных преступлений прежде, изменение и «превратное толкование» обвиняемым своих показаний. Ряд лиц не допускался к допросу в качестве свидетелей. Среди них: «смертоубийцы, разбойники, воры, люди, портившие тайно межевые знаки»; «явные прелюбодеи»; «не бывшие никогда у Святого Причастия»; «те, кто от церкви отчуждены или прокляты»; «иностранцы, коих поведение неизвестно». Исследование обстоятельств дела по системе формальных доказательств сводилось к домогательству от подсудимого «достоверного» признания своей вины и арифметическому подсчету Силы улик. Просвещенные либералы прошлого века иронизировали по поводу архаических правил дореформенного суда. Как свидетельства абсурдности системы формальных доказательств эти правила приводят и современные историки процесса. Вряд ли правильно, однако, видеть здесь лишь недомыслие наших предков. В этих странных на нынешний взгляд законах была своя логика. С точки зрения самодержца, возможно, лучше было бы пренебречь истиной по тому или другому делу, нежели допустить, чтобы незнатные и светские уличали в суде во лжи представителей сословий, на которых заждется трон, — дворянства, духовенства. Законодатель должен был считаться и с нехваткой среди судей правоведов, да и вообще образованных людей. Поэтому старые кодексы служили не только собраниями норм, определяющими права и обязанности участников процесса, но и своеобразными учебными пособиями, разъясняющими, какие бывают доказательства, как ими пользоваться сообразно видам высшей власти. JI.P. Шейнин, автор лживых рассказов о следователях и чекистах,, участник фальсифицированных политических процессов 30-х гг., обращался к истории российского правосудия, чтобы противопоставить «проклятое прошлое» изумительной советской действительности. Он писал: «Следователь Филовертов, выведенный Салтыковым-Щедриным на страницах "Губернских очерков", так рассуждал о своей работе: "Я не вхожу в свою совесть. Я не советуюсь с моими личными побуждениями, я смотрю только на то, соблюдены ли формальности, и в: этом отношении строг до педантизма. Есть у меня в руках два свидетельских показания, надлежащим образом оформленные, я доволен и пишу: есть. Если их нет, я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет"»3. В данном случае цитата вырвана из контекста и приспособлена к заданной цели. В рассказе же Салтыкова- Щедрина «Надорванные» Филовертов говорит о различии в деятельности следователя и судьи, состоящем в том, что первый имеет дело с «живым материалом», видит обвиняемого, потерпевшего, свидетелей, а второй — «с мертвой буквою», только с письменными показаниями. И процитированные Шейниным слова сказаны от имени судьи, а не следователя. Видимо, не случайно этому персонажу сообразно литературной традиции дана нарицательная фамилия (от греческого «phileo» — «люблю» и латинского «veritas» — «истина»). Противоречие между «живым материалом» и «мертвой буквой» духовно и телесно надорвало Филовертова, уже на надеющегося дожить до светлых дней0. Упрощенным был бы, однако, взгляд на дореформенное царское законодательство как на непреодолимую преграду к достижению истины. В любом государстве, при любом режиме власть заинтересована в исполнении своего уголовного закона. И всегда находились, люди, для которых не «оформление дела», а раскрытие преступления, изобличение действительного преступника составляют смысл работы по уголовному делу. Они-то в повседневной практике на ощупь вырабатывали криминалистические приемы и методы расследования еще до того, как возникло само понятие криминалистики. Так, Иван Тихонович Посошков, современник Петра I, для предупреждения и разоблачения лжесвидетельства советовал: «...с великим притужением, напорно всякими образы разными допрашивать: давно ли то было и товарищи ево как в росписи написаны, все ли тут были, и прежде ли ево они пришли или после, или все они вместе пришли и отъкуду пришли, где они сошлися, и отьчего у них сталось и как кончилось, и о коем часе дня или ночи и в какой хоромине или на дворе или в каком ином месте. И буде в хоромах, то в коем: месте, в переднем углу или у дверей или у печи или за столом, и сидя или стоя, и рано или поздно, и на дворе ведрено ли в то время или ненастливо было и после того случая как разошлися и кто из них прежде пошел от него и кто остался, или пошли и сколько их было и всех ли он знает иль никого не знает?.. И, допрося, отвести ево в особное место, чтобы он ни с кем никакого слова не промолвил»7. Работая следователем, я не раз пользовался этим приемом и убедился, что подобного града вопросов не выдержит самый изощренный сговор о даче ложных показаний. Еще в дореформенное время стал блестящим криминалистом- практиком начальник сыскной полиции Петербурга Иван Дмитриевич Путилин. В бытность окружным прокурором А. Ф. Кони наблюдал за деятельностью Путилина и оставил воспоминания о том, как он раскрыл убийство иеромонаха Александре- Невской лавры Иллариона. Иеромонах жил в двухкомнатной келье. Он вел уединенный образ жизни, лишь изредка принимал у себя певчих и поил их чаем. Как-то спохватились, что Илларион уже два дня не выходит из кельи. Когда вошли в келью, то увидели на полу в луже запекшейся крови труп иеромонаха со множеством ножевых ран. На руках и лице виднелись следы борьбы. Длинная седая борода была почти вырвана, и спутанные клочья ее валялись на полу в обеих комнатах. На столе стоял самовар и стакан с остатками чая. На, тумбочке у входа — медный подсвечник в виде глубокой чаши, почти в уровень с краями наполненный кровью. Исчезла сумка с золотыми монетами, которую Илларион брал с собою в заграничные поездки. Возникло предположение, что убийца — один из послушников, приглашенный стариком попить чаю. Но кто именно? Оказалось, в лавре без прописки жили послушники других монастырей, причем они могли в любое время незаметно уходить из лавры и возвращаться, перелезая через ограду обители. К концу осмотра на место преступления приехал Путилин. Он внимательно ознакомился с обстановкой, после чего у него состоялся разговор с А. Ф. Кони. — Я пошлю агентов по пригородным железным дорогам. Убийца, вероятно, сейчас кутит где-нибудь в трактире возле станции. — Но как агенты узнают убийцу? — Он ранен в кисть правой руки, — убедительно сказал Путилин. — Это почему же? — Вот видите этот подсвечник? На нем много крови, и она натекла не брызгами, а ровной струей. Значит, это не кровь убитого, да и натекла она после убийства. Ведь нельзя предположить, что напавший резал старика, держа свечку в руках: его руки были заняты. В одной был нож, а в другой он, как видно, хватал старика за бороду. — Ну хорошо. Но почему он ранен в правую руку, а не в левую? — А вот почему. Пожалуйте сюда, к комоду. Видите: убийца тщательно перерыл все белье, отыскивая в нем спрятанные деньги. Он переворачивал каждое полотенце, как перелистывал страницы книги. И видите — на каждом свернутом полотенце внизу пятно крови. Это правая рука, а не левая: при переворачивании левой рукой пятна были бы сверху. Вечером того же дня убийцу схватили на станции Любань в трактире, где он расплачивался золотом. Ладонь правой руки у него была ранена. Он сознался в преступлении и был предан суду. Присяжные признали его виновным. Версия Путилина, которая привела к раскрытию убийства, явилась сплавом редкостного профессионального опыта, природной наблюдательности и логики. По следам крови он определил не только механизм и мотивы преступления, но и броскую примету убийцы — ранение правой руки. Знание повадок тех, кто совершает такие преступления, подсказало ему направление поиска. Возможно, он принял во внимание, что неподалеку от лавры проходит Николаевская железная дорога, которой воспользуется убийца, чтобы скорее оставить город, но при этом не удержится от посещения одного из попутных трактиров. Путилин, как и его современник, прототип пристава следственной части Порфирия Петровича из «Преступления и наказания», был самородком, криминалистом: от Бога. Но уже во времена А. Ф. Кони они являли собой вчерашний день уголовного судопроизводства. Реформа 1864 г. вызвала к жизни новый для России тип суда. Главный вопрос уголовного дела — о виновности подсудимого в преступлении — решали не судьи- чиновники, а призванные по жребию присяжные заседатели. Этот суд не был связан правилами о предустановленной ценности тех или иных доказательств. Свое решение присяжные обязаны были принимать по внутреннему убеждению, т. е. по совести, не давая никому отчета, почему они пришли к выводу о виновности или невиновности подсудимого. В этих условиях исход процесса во многом зависит от того, кому — обвинителю или защитнику — удастся убедить присяжных в своей правоте. И успех приходит к тому, кто наиболее полно, эффективно использовал арсенал всевозможных доказательств. Этот арсенал неуклонно расширялся. Суд присяжных пришел в континентальную Европу в начале XIX в. — века просвещения. Это был век великих открытий в разных областях математики, физики, химии, биологии, психологии. Особое значение доя судебного исследования материальных объектов имели прикладные результаты по оптике, аналитической химии, ботанике. Открылись недоступные доселе методы: изучения обстоятельств дела. Новые суды жаждали криминалистики. И она возникла на стыке теории судебного права с науками о природе и человеке. В России выдающиеся результаты были достигнуты в одном из разделов криминалистики — в судебной фотографии. Этим российская наука обязана Евгению Федоровичу Бурин- скому. На свой страх и риск он создал первую в мире криминалистическую фотолабораторию. Своей задачей он считал постоянное зоркое наблюдение за успехами фотографической техники, заимствование и, главное, переработку всего, что может быть в ней полезного для разных судебных исследований. Буринский открыл метод цветоотделительной фотосъемки для выявления невидимых и поврежденных надписей. Этот метод он применил в экспертизе по делу некоего Юнгерца. Для современного читателя это дело интересно помимо прочего и тем, что способ банковских хищений, примененный в недавних миллиардных аферах с фальшивыми авизовками, оказывается, известен более ста лет назад. Суть дела состояла в том, что в г: Козлов (ныне Мичуринск) пришло из Петербурга подложное извещение о внесении в товарную кассу Николаевской железной дороги 9000 руб. как наложенного платежа за поступивший из Козлова груз. На основании этого извещения преступники получили по поддельному же дубликату накладной 9000 руб. Петербургский кассир Бернгард, чьим именем подписано было извещение, настаивал, что этот документ он не подписывал. На дубликате же накладной подпись получателя была залита чернилами. Произведя цветоотделительную фотосъемку извещения,, Буринский обнаружил, что подпись от имени Бернгарда первоначально нарисована карандашом, а затем карандашный рисунок обведен анилиновыми чернилами. Это определенно указывало на подложность подписи кассира. Тем же методом на дубликате накладной под чернильным пятном была выявлена и сфотографирована подпись в получении денег — «Шольц». Сравнительное исследование показало, что эта подпись произведена подсудимым Юнгерцом. Широкая известность пришла к Буринскому в связи с исследованием древних документов. В 1845 г. в Кремле производили земляные работы, Под лопату землекопа попал медный сосуд. В нем оказалось сорок кожаных свитков с какими-то письменами. К свиткам были прикреплены свинцовые и восковые оттиски печатей, указывающие, что свитки восходят к XIV в. Видные отечественные и зарубежные ученые пытались прочесть свитки, но безуспешно: от чернил не осталось и следа. Пятьдесят лет спустя расшифровкой рукописей занялся Буринский. С помощью цветоотделительной фотосъемки он восстановил и прочитал древние тексты. Стало очевидным, что открытие цветоотделительной фотосъемки по своему значению выходит далеко за пределы криминалистики. В решении Императорской академии наук об этом было сказано: «Беспрерывными трудами и настойчивостью г. Буринский достиг того, что наука получает новое орудие исследования, столь же могущественное, как и микроскоп, и обещающее вывести естествоиспытателя в новый мир, доселе ему совершенно неизвестный и недоступный... Императорская академия наук, признавая несомненную важность за открытием Буринского, положила наградить его премией им. М. В. Ломоносова». Результаты теоретических и практических изысканий Буринский изложил в своей книге «Судебная экспертиза документов» (СПб., 1903). Это была первая российская монография по криминалистике. В 1893 г. Буринскому предложили возглавить вновь образованную лабораторию при прокуроре Петербургской судебной палаты. Он отклонил это предложение, считая подчинение эксперта органу уголовного преследования неприемлемым. «Невозможно отрицать, — писал позже Буринский, — что эта служебная зависимость должна во многих случаях вредно отзываться на действиях эксперта и оказывать давление на его совесть». Без Буринского эта лаборатория влачила жалкое существование. Всплеск интереса российских властей к криминалистике — собственно к дактилоскопии, изучающей возможности идентификации и регистрации обвиняемых по отпечаткам пальцев, — относится к 1904—1906 гг. В этот период полиции и жандармерии задавали много забот революционеры, которые совершали побеги из тюрем и ссылок, под чужими именами жили в подполье, пересекали туда и обратно государственную границу. Ввиду этого при Главном тюремном управлении было учреждено центральное дактилоскопическое бюро-, ведающее регистрацией и учетом осужденных. В Западной Европе центрами разработки проблем криминалистики изначально были (и в значительной мере остаются сегодня) кафедры юридических факультетов университетов и других высших учебных заведений. Конгресс международного союза криминалистов, состоявшийся в г. Линце (Австрия) в 1897 г., рекомендовал включить криминалистику в круг предметов, преподаваемых студентам- юристам. В российских университетах, однако, некоторые сведения по криминалистике в течение ряда лет излагались в рамках других дисциплин: уголовного права, судебной.медицины. Только с 1911 г: систематический курс криминалистики начали читать профессор С. Н. Трегубов в училище правоведения и профессор С. М. Потапов в Военно-юридической академии. В тот же период в Петербурге, Москве, Киеве, Одессе были учреждены кабинеты научно-судебной экспертизы. По многим направлениям Россия отставала в разработке теоретических и практических проблем криминалистики. Ввиду этого Министерство юстиции командировало в Швейцарию и во Францию группу сотрудников на выучку к светилам того времени — Рейсу (Лозанна) и Бертильону (Париж). Разруха, сопутствовавшая мировой войне (1914—1917 гг.), не миновала и криминалистику. Научные исследования в этой области пришли в упадок. После Октябрьской революции многие видные криминалисты оставили Россию. Да в них советская власть на первых порах и не особенно нуждалась. Чрезвычайные комиссии и трибуналы выносили приговоры исходя не из доказательств, а из произвольных подозрений и предубеждений, из классовых и личных антипатий и предрассудков, которые тогда называли «революционным правосознанием рабочих, солдат и беднейших крестьян». Положение начало изменяться с переходом к новой экономической политике (нэп), нуждавшейся в минимальных гарантиях законности. В 20-х гг. было введено уголовно-процессуальное законодательство, восстанавливающее общепризнанные нормы доказательственного права. Реализация этих норм во многом состоит в собирании и оценке доказательств, а потому невозможна без использования криминалистических приемов и средств. К этому времени живая связь с зарубежными криминалистическими центрами прервалась. В какой-то мере это компенсировалось переводами. В 20-х гг. вышли в свет на русском языке книги немецких криминалистов: «Практическое руководство для работников уголовного розыска» В. Штибера и Г, Шнайкерта, «Учение о приметах для опознания» Г: Шнайкерта, «Искусство раскрытия преступлений и законы логики» 3. Аннушата,, «Экспертиза почерка и графическая идентификация» С. Отголенги и др. В 1930 г. был переиздан перевод «Руководства к расследованию преступлений» Г. Гросса, а в 1941 г. вышел в свет сокращенный перевод классического труда руководителя криминалистической лаборатории в Лионе Эдмонда Локара «Руководство по криминалистике». В отличие от «Руководства» Гросса труд Локара написан преимущественно для экспертов, а не для следователей. Из шести объемистых томов оригинала переводчики отобрали для издания в Москве лишь отдельные, по их мнению наиболее актуальные, материалы, которые составили 544 страницы. Книга вышла в свет тиражом в 5000 экземпляров накануне Отечественной войны и вскоре стала библиографической редкостью. Со временем органы расследования обзавелись собственными учеными. На службу в Управление уголовного розыска НКВД РСФСР пришел П. С. Семеновский, врач по образованию, судебно-медицинский эксперт по опыту работы. В 1923 г. была опубликована его монография «Дактилоскопия как метод регистрации». Семеновский — фигура значительная. Сведения же о нем разноречивы, и давно уже пора внести ясность. В 1930 г. П. С. Семеновский оставил службу в уголовном розыске и вернулся к занятиям судебной медициной. Но и в своих судебно-медицинских заключениях он высказывается по вопросам криминалистического характера. Его деятельность на этом поприще высоко оценена в специальной литературе, причем особо отмечена его роль в деле Семенчука и Старцева, а также участие в комиссии по расследованию фашистских злодеяний4. Ради исторической правды следует, однако, указать, что по делу Семенчука и Старцева П. С. Семеновский, поощряемый следователем Шейниным и государственным обвинителем Вышинским, дал заключение, положенное в основу обвинительного приговора, по которому подсудимые 23 мая 1936 г. были осуждены и через три дня расстреляны. Пятьдесят три года спустя, 12 июля 1989 г., Верховный Суд России отменил приговор и прекратил дело за отсутствием события преступления5. Участвуя в работе Всероссийской чрезвычайной комиссии по расследованию фашистских злодеяний, П. С. Семеновский Дал заключение, что массовые убийства польских офицеров в Катынском Лесу под Смоленском произведены между сентябрем и декабрем 1941 г., т. е. когда эта местность находилась под контролем оккупантов, и констатировал «полную идентичность метода расстрела польских военнопленных со способом расстрела мирных советских граждан и советских военнослужащих, широко практиковавшимся немецко- фашистскими властями». В действительности же эти расстрелы произведены весной 1940 г. сотрудниками НКВД СССР6. В 1924 г. на службу в уголовный розыск НКВД РСФСР пришел бывший помощник присяжного поверенного Иван Николаевич Якимов, человек незаурядных дарований. В том же году было издано составленное им «Практическое руководство к расследованию преступлений», написанное с широким использованием зарубежных источников. В следующем году эта книга была переиздана под названием «Криминалистика. Руководство по уголовной технике и тактике». Одновременно начиная с 1924 г. И. Н. Якимов читал курс криминалистики в Высшей школе милиции и на юридическом факультете Московского университета. В 1946/47 г. я, тогда студент МГУ, слушал его блестящие лекции, присутствовал на защите его докторской диссертации, посвященной следственному осмотру. В те же 40-е гг. на юридическом факультете работал Владимир Иустинович Громов. Мы знали, что до Октября он семнадцать лет служил судебным следователем, в первые годы советской власти работал в Госконтроле и Рабоче-крестьянской инспекции, перед Отечественной войной несколько лет занимался методической работо'й в следственном отделе Прокуратуры СССР. Он написал множество статей и книг о расследовании преступлений, которые до сих пор не утратили своего значения. Среди них «Дознание и предварительное следствие» (М., 1925, в последующие годы: много раз переиздававшаяся); «Материальная истина и научно-уголовная техника» (М., 1930); «Вещественные улики и научно-уголовная техника» (М., 1932); «Методика расследования преступлений» (1929). Дважды издавалось его пособие по тактике и методике расследования отдельных видов преступлений «Следственная практика в примерах» (М., 1935, 1948). На юридическом факультете МГУ В. И. Громов преподавал нам почему-то не криминалистику, в которой ему тогда не было равных, а латинский язык. С середины 30-х гг. преподавание криминалистики было введено во всех советских юридических институтах, на юридических факультетах, в учебных заведениях НКВД (МВД). Требовались учебники. Первый из них, в двух книгах, был издан в 1935—1936 гг. Научно-исследовательским институтом уголовной политики при Прокуратуре СССР. Среди авторов был один из пионеров криминалистической науки в России С. М. Потапов, уже упомянутые И. Н. Якимов и В. И. Громов, ответственные работники Прокуратуры СССР С. А. Голунский, хТ-П. И. Тарасов-Родионов. Подготовка учебников обусловила Необходимость разработки теоретических проблем. Уже в первом учебнике были предприняты попытки обобщенного реше- \Гния вопросов о сущности криминалистики, ее структуре, ее связях с естественными науками и др. Не все эти попытки были удачны, но они определили направление дальнейших исследований. Большой вклад в развитие криминалистики сделан учеными высших учебных заведений и научно- исследовательских центров Министерства внутренних дел. Среди их трудов выделяется фундаментальный труд: «Курс советской криминалистики» Р. С. Белкина (т. 1. Общая теория советской криминалистики. М., 1977; т, 2. Частные криминалистические теории. М., 1978; т. 3. Криминалистические средства, приемы и рекомендации. М., 1979). Первые советские криминалистические учреждения были образованы в недрах Народного комиссариата внутренних дел. Так, с 1 марта 1919 г. начал функционировать кабинет судебной экспертизы при Центральном управлении уголовного розыска НКВД. В последующие годы подобные подразделения были созданы в наркоматах внутренних дел союзных и автономных республик, в краевых и областных управлениях внутренних дел. Функциональное руководство ими осуществляет экспертно-криминалистический центр МВД России. Сегодня сотрудники этих подразделений производят криминалистические экспертизы, а также участвуют в следственных действиях, оказывают консультативную помощь сотрудникам милиции по вопросам применения научно-технических средств при собирании доказательств. И, если остается время, ведут научно- исследовательскую работу. Экспертная деятельность подразделений МВД, особенно его территориальных органов, давно уже вызывает возражения правового характера. Указывают, что органы внутренних дел в лице милиции и следственного аппарата осуществляют уголовное преследование с целью осуждения обвиняемого. Подчинение же эксперта этим органам порождает косвенную заинтересованность его в определенном исходе дела. Между тем по закону эксперт, как и судья, должен быть чужд какой-либо заинтересованности в исходе дела, иначе участие его в Деле исключено. На практике, однако, берут верх прагматические соображения. Сеть экспертных учреждений Министерства юстиции маломощна и не в состоянии обеспечить производство всех требующихся криминалистических экспертиз в приемлемые сроки. Поэтому прокуратура и суды мирятся с тем, что значительную часть этой работы выполняют эксперты органов МВД, и принимают их заключения в качестве доказательств. Таким образом, гарантии соблюдения закона и охраны прав личности приносятся в жертву конъюнктуре. Это положение не может быть терпимо. Чтобы преодолеть его, необходимо усилить независимую от следствия и суда систему экспертных учреждений Министерства юстиции, приведя ее производственные мощности в соответствие с потребностями органов расследования и суда. Значительные трудности с внедрением в практику криминалистических рекомендаций обнаружились в послевоенные годы у органов прокуратуры. Следователей, прокуроров с высшим юридическим образованием тогда было мало. Преобладали сотрудники, окончившие среднюю юридическую школу либо краткосрочные (3— ("’-месячные) курсы, а то и самоучки с неоконченным средним образованием. Меры по форсированному развитию системы заочного высшего юридического образования немедленных результатов, естественно, дать не могли. Изданные до войны пособия для следователей успели растерять, а из тех, что сохранились, многие к тому времени изрядно устарели. Оказать помощь в повышении квалификации следователей, снабдить их руководством, максимально приближенным к повседневной практике — такую задачу поставил методический совет Прокуратуры СССР, предприняв издание «Настольной книги следователя» (1949). До сих пор бережно храню этот том большого формата в добротном коленкоровом с тиснением переплете. На 880 страницах убористого текста изложены основные понятия уголовного и гражданского права, разъяснены уголовно-процессуальные нормы, определяющие порядок возбуждения уголовного дела и предварительного следствия, основные положения теории доказательств. Главное место в книге было отдано указаниям по криминалистической технике, тактике и методике расследования отдельных видов преступлений. В написании книги участвовали известные криминалисты — профессора А. И. Винберг, С. М. Потапов, Н. В. Терзиев, процессуалисты — профессора Б. Я. Арсеньев, М. М. Гродзинский, М. А. Чельцов-Бебутов и другие деятели науки. Основу же авторского коллектива составили многоопытные прокуроры и следователи. Среди них — и мой наставник, непревзойденный мастер по расследованию дел: о взяточничестве Давид Львович Голинков. В 1949 г. был создан Всесоюзный научно-исследовательский институт криминалистики Прокуратуры СССР. Основной костяк его образовали следователи и прокуроры, великолепные специалисты по расследованию преступлений, проявившие себя и в научной работе. Это были прокурор Москвы А. Н. Васильев, начальник следственного отдела В. Г. Танасевич, следователи Н. И. Гуковская, Л. М. Карнеева, Г. И. Кочаров, Г, М. Миньковский, А. Р. Ратинов, С. Я. Розенблит, С. С. Степичев. С ними я был знаком по практической работе. Они принесли с собой присущие лучшей части следователей и прокуроров высокий профессионализм, энтузиазм, нетерпимость к нарушениям закона, понимание нужд и запросов практики, да еще и товарищескую взаимовыручку, чувство локтя. С годами, удостоенные высоких ученых степеней и званий, бывшие следователи и прокуроры приобрели известность не только в России, но и за ближними и дальними рубежами. В Институте криминалистики получили оригинальную разработку сложные проблемы теории и практики расследования, изданы монографии и пособия о техническом оснащении следователя, тактике следственных действий, методах расследования отдельных преступлений. Работы в этих направлениях не прекращались и после преобразования Института криминалистики в Институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, когда приоритетное значение приобрели криминологические проблемы. Криминалистические исследования ведут не только москвичи. Замечательные работы по истории криминалистики выполнены петербургским профессором И. Ф. Крыловым. Монографию об исследовании огнестрельного оружия и боеприпасов, применяемых при совершении преступлений, написал белорусский ученый профессор В. Ф. Черваков. Ряд оригинальных работ выполнен на кафедре криминалистики юридического института в Екатеринбурге. В дальнейшем изложении я не раз еще сошлюсь на исключительно интересные труды профессора В. И. Шиканова и его коллег по кафедре криминалистики Иркутского университета. История российской криминалистики знала и плохие времена. Сказалась на ее развитии «холодная война» 40— 80-х гг. Информация о достижениях зарубежной криминалистики была сведена к минимуму и обставлена грифами «Сов. секретно» и «Для служебного пользования» (едва ли не единственное исключение — перевод книги шведских криминалистов А. Свенссона и О. Венделя «Раскрытие преступлений» в 1957 г.). Изучение западноевропейских и американских произведений в этой области по общему правилу дозволялось не иначе как ради «разоблачения реакционной сущности буржуазной криминалистики». Например, приводится цитата из труда немецкого автора: «Конечно, криминалисту не придется отказаться от свидетельских показаний, но уже теперь можно предсказать, что путем экспертизы объективных следов преступления и самого преступника нам удастся во все возрастающем числе дел получить нужные выводы». И это здравое рассуждение было осуждено в советском учебнике как противопоставление свидетельских показаний «немым свидетелям», объясняемое «прежде всего противоположностью интересов буржуазной юстиции и свидетелей — представителей трудящихся»7. Беглый обзор западноевропейской и американской криминалистики в трехтомном «Курсе советской криминалистики» завершался безапелляционным приговором: «...буржуазная криминалистика... существует не как наука, а как полицейская практика фальсификации и подтасовки доказательств, пыток и издевательств над прогрессивными элементами общества и покровительство синдикатам гангстеров и убийц, как орудие защиты интересов монополистического капитала и попрания прав человека в "свободном мире"»8. Не будем гадать, стоит ли за этими строками заблуждение либо сознательная конъюнктурная дезинформация. Так или иначе подобные утверждения мешали освоению зарубежного опыта и тем самым затрудняли развитие российской криминалистики.