Глава вторая Развитие теории дипломатии

Три периода, выделенные профессором Моуатом. — Недостаточное освещение непрерывности развития теории дипломатии. — Влияние международного права. — Что следует понимать под словом «прогресс» в теории дипломатии? — Вклад Греции в этот прогресс.

I

В своей полезной книге «Дипломатия и мир» профессор Моуат различает три периода в развитии теории дипломатии в Европе. Первый период охватывает «темные века» с 476 по 1475 гг., когда дипломатия была совершенно не организована. Второй период — с 1475 до 1914 гг. — представляет ту фазу в истории, когда дипломатическая теория отражала систему политики, известную как «European States system»[30]. Третий период был открыт президентом Вильсоном, и в результате появилось то, что иногда называют «демократической дипломатией»*.

Книга профессора Моуата была опубликована в 1935 г., то есть до того как было подорвано влияние Лиги наций* и в полной мере обнаружилась действенность антидемократической дипломатии. Сомнительно, чтобы теперь, в 1938 г., профессор взирал на свой «третий период» с прежним оптимизмом.

Новое евангелие, которое проповедовал президент Вильсон, ныне может показаться уже не столь новым и не столь всесильным, как одно время думали.

Исследуя возникновение и развитие теории дипломатии, под которой я подразумеваю общепринятые принципы и методы международного общения и переговоров, я не стану делить предмет на отдельные фазы или категории и уделю больше внимания непрерывности его развития, чем внезапным рывкам или длительным периодам торможения, которыми оно было отмечено.

Необходимо с самого начала предупредить читателя, что главный фактор в развитии дипломатической теории по большей части находится вне общей темы моих рассуждений. Я имею в виду постоянный, происходивший на протяжении многих веков процесс развития понятий и рост влияния того, что ранее именовали «правом народов», а теперь не совсем точно называют международным правом. После издания в 1625 г* книги Гроция «De jure belli ас pacis» («О праве войны и мира») все мыслящее человечество обратило внимание на вопрос о том, существуют ли какие-либо принципы, общие дли всего человечества, которые в совокупности образуют действительный «кодекс» международного поведения. Правоведы веками спорили, корректно ли ввиду отсутствия какого-либо судебного органа, который мог бы обеспечивать соблюдение этого кодекса, применять термин «право» к тому, что представляет собой лишь намек на желаемые принципы. Все же следует признать, что интерес, проявленный к праву народов, тот факт, что нормы и принципы этого права всегда обсуждались и кодифицировались, и добровольное подчинение его принципам со стороны великих держав в течение длительного времени

оказывали все большее и большее влияние на общепринятое представление о международной морали и, вместе с тем, на теорию дипломатии.

Изучению только одного международного права можно посвятить всю жизнь. В монографии, подобной этой, я мог бы надеяться только слегка коснуться этого вопроса.

Итак, если сосредоточить больше внимания на непрерывности развития теории дипломатии, чем на наблюдавшихся в нем перерывах, то нельзя не поразиться тому, что, несмотря на разнообразные формы, которые эта теория принимала, и несмотря на драматические периоды, когда насилие на короткое время брало верх над разумом, можно видеть, что определенно наблюдается движение вверх. Какова природа этого движения? Я бы определил ее следующим образом: «Теория дипломатии развивалась от узких взглядов об исключительности племенных прав к более широкой концепции общности интересов».

Могут сказать, что, выдвигая данное определение, я нарушаю собственный принцип о недопустимости смешения политики и переговоров и что в предложенном мною определении развития имеется в виду прогресс в политике, а не в способах, при помощи которых политика осуществляется. Я отрицаю такое возражение. Политическая теория и теория переговоров находятся во взаимодействии. Не всегда верно, что цель оправдывает средства, и все изучающие дипломатию согласятся со мной, что дипломаты часто шли дальше политиков во взглядах на международные отношения и что слуга неоднократно оказывал решающее и благотворное влияние на своего господина.

II

В предыдущей главе был выдвинут тезис о том, что в дипломатической практике постепенно осуществлялся переход от глашатая (вестника), или «этапа белого флага», к оратору, или «этапу судебного учреждения». Было показано, что к V веку до н. э. греки организовали нечто похожее на регулярную систему межгосударственных связей. Их достижения в теории дипломатии были столь же поразительны.

Часто полагают, что греки брали за образец успешного дипломата не только бога-покровителя Гермеса, но также и героическую фигуру хитроумного Одиссея.

«Я сам, лакедемоняне, участвовал во многих войнах и вижу среди вас моих сверстников, из которых, конечно, нет ни одного, кто бы по неопытности желал войны: только тот, кто не имеет такого опыта, может считать войну благом или даже легким делом lt;...gt;.

Впрочем, я вовсе не предлагаю закрывать глаза на ущерб нашим союзникам от афинян и отказаться от изобличения злых замыслов наших противников. Я советую только пока не браться за оружие, а сначала отправить послов с жалобами, не угрожая открыто войной, но и не проявляя готовности пойти на уступки. А тем временем самим нам следует готовиться к войне lt;...gt;.

И вот, если афиняне хоть в чем-нибудь уступят нашим послам — тем лучше. Если же нет, то года через два-три мы будем лучше подготовлены, чтобы в случае необходимости самим напасть на них. Поэтому, когда они убедятся, что мы уже начали приготовления и наши слова не расходятся с делом, тогда они, пожалуй, скорее пойдут на уступки lt;...gt;.

Не будем опрометчиво и поспешно выносить решение, от которого зависит участь столь многих людей, городов, казны

и имущества и, наконец, даже нашего доброго имени. Давайте же все обсудим спокойно. lt;...gt; Итак, прежде всего, отправьте послов в Афины для переговоров о Потидее, поручите им также уладить и остальные жалобы союзников, тем более что афиняне готовы принять решение третейского суда. Атому, кто согласен предстать перед судом, объявлять войну как нарушителю договора незаконно, до тех пор пока его не выслушают»[31].

Реализм речи царя Архидама может показаться нам сегодня циничным или, по крайней мере, возмутительно откровенным, но его заключительная ссылка на третейский суд (арбитраж) совершенно меняет картину. Как случилось, что спартанский государственный деятель, живший за 2 260 лет до президента Вильсона, мог сослаться (в минуту острого напряжения) на арбитраж как на метод, уже известный его аудитории, на метод, каковой народное собрание, к которому царь обращался, было обязано принять, исходя из моральных соображений? Да просто дело в том, что эллины, несмотря на весь пыл их междоусобной вражды, перешли от теории племенных прав к концепции общности интересов.

В VII веке до н. э. наиболее влиятельная из амфиктиониче- ских, или региональных конференций состоялась на острове Делос. После того как это священное место было осквернено Афинами, центр влиятельного Делосского амфиктиона был перенесен в Дельфы. Хотя главной целью этих конференций, как и постоянного «секретариата» при них, была охрана святынь и сокровищниц, а также регулирование движения паломников,

они, однако, занимались также общими для всей Эллады политическими вопросами и по существу выполняли важную дипломатическую функцию. Было введено важное дипломатическое новшество: они требовали для себя то, что мы сейчас назвали бы «правом экстерриториальности» или «дипломатическими привилегиями». Государства, которые были членами лиги, или совета, брали на себя обязательство никогда не разрушать городов других членов совета и не лишать их воды ни в военное, ни в мирное время. Если союзник нарушал эту статью договора, то он автоматически становился врагом для всех остальных членов лиги, которые клялись пойти на него войной. И, действительно, история сохранила немало свидетельств, когда совет амфикти- оний налагал санкции на нарушителей устава амфиктиона.

Эти достойные восхищения учреждения в конце концов потерпели неудачу, и произошло это по двум основным причинам: во-первых, они никогда не были всеобщими, и многие важные государства не входили в них; во-вторых, они не обладали достаточной совокупной силой, чтобы заставить более могущественные государства подчиняться принятым постановлениям. Тем не менее само их существование оказывало стабилизирующее влияние на положение дел в Греции и сделало многое для продвижения концепции общности международных интересов и единого международного права.

III

Достигнув этого первого пика в своем развитии, теория дипломатии стала затем отступать. Греческие полисы не умели соответствовать изобретенным ими же стандартам общежития, когда разные нации признают законы и обычаи друг друга. Сила восторжествовала. Дух амфиктионий или содружества народов был чужд Александру Македонскому. Сотрудничество сменилось подчинением. Свободы были утрачены.

Римляне в свою эпоху создали скорее концепцию международного порядка и дисциплины, чем международного равенства

и сотрудничества. Их вклад в теорию дипломатии был, конечно, огромен. Проворство и хитрость они заменили послушанием, организацией, «привычкой к миру» и ненавистью к беззаконию. Даже те, кто больше всех не любит римскую систему за тяжеловесность, должны признать, что система эта содействовала осознанию общности интересов человечества. Мелочное, воинствующее и преисполненное заносчивости межплеменное или межклановое соперничество переросло в концепцию мирового масштаба. Римляне сделали всемирным (вселенским, или экуменическим) не только право, но и теорию дипломатии. Но тем не менее ощутимая польза, которую они принесли (не считая Pax Romana[32] и мировое господство), имела значение главным образом для права и поэтому не подлежит обсуждению при исследовании неюридической стороны дипломатии.

Когда в последние века существования Римской империи значение политики силы снизилось, в Византии возродился наименее созидательный вид дипломатии. Дипломатия стала скорее стимулировать, чем излечивать человеческую жадность и глупость. Сотрудничество уступило место обособлению, единство — распаду, разум — хитрости, принципы морали — изобретательности. Византийская концепция дипломатии была непосредственно перенесена в Венецию, а с берегов тамошних зловонных лагун распространилась по всему Апеннинскому полуострову. Дипломатия в средние века имела в основном итальянский и уж точно византийский привкус. Этому наследию она обязана той дурной славой, которой пользуется в современной Европе.

Интересно порассуждать на тему, каким образом дипломатия, которая, по существу, не что иное как проявление здравого смысла и человеколюбия в международных отношениях, приобрела столь сомнительную репутацию. Мы не уклонимся слишком далеко от истины и не выскажем несправедливых оскорблений, если объясним это несчастное предубеждение

тем, что дипломатия попала в феодальную Европу из Византии через итальянские города-государства.

Общеизвестно, что уровень европейской дипломатии, когда она впервые оформилась как отдельная профессия, был невысок. Дипломаты XVI и XVII вв. часто давали повод к подозрениям, от которых впоследствии несправедливо страдали их преемники. Они давали взятки придворным, подстрекали к восстаниям и финансировали их, поощряли оппозиционные партии, вмешивались самым подрывным образом во внутренние дела стран, в которых были аккредитованы, они лгали, шпионили, крали.

Посол той эпохи считал себя «почетным шпионом». Он был искренне убежден, что частная мораль стоит отдельно от общественной. Многие из них воображали, что официальная ложь имеет мало общего с лживостью отдельного человека. Им и на миг не приходило в голову, что не просто недостойно честного и порядочного человека, но и бесполезно вводить иностранные правительства в заблуждение преднамеренным искажением фактов.

Британский посол сэр Генри Уоттон высказал мнение, что «посол — это честный человек, которого направляют за границу лгать во имя своей страны». На эту фразу часто ссылаются в выпадах против нас, но при этом никто не поясняет, что сэр Генри написал это изречение как шутку в какой-то альбом в Аугсбурге. Фраза была обнаружена одним из его врагов, который донес о ней Иакову I. Король был глубоко потрясен цинизмом своего посла. Напрасно Уоттон оправдывался тем, что написал это изречение для забавы. Король отказался впредь пользоваться его услугами.

Дурная слава, которая окружала дипломатов, была обязана своим происхождением не только случайным шуткам, подобным той, что допустил сэр Генри Уоттон. Более важную роль сыграло усиливавшееся отождествление теории и практики дипломатии с заповедями Макиавелли. Интересен следующий

факт. «Государь» был написан Никколо Макиавелли в 1513 г., английский перевод был издан лишь в 1640 г., а между тем искаженная версия его идей проникла в Англию задолго до этого, отчего и возникло слово «макиавеллизм».

Стаббз и Нэш употребляли прилагательное «макиавелли- евский» («macciavelian») и существительное «макиавеллизм» («machiavilisme») уже в 1579 и 1592 гг.

Главным намерением Макиавелли было предостеречь свой век от опасностей, которые таит в себе слабое правительство.

«Надо знать, — пишет он, — что с врагом можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю; но так как первого часто недостаточно, то приходится прибегать и ко второму»[33].

Это заявление, учитывая эпоху, в которую оно появилось, может показаться принадлежащим к теории политического реализма, но оно не цинично. Больше вреда принесли искажения теории Макиавелли, чем подлинное ее изложение, и именно они породили соответствующие эпитеты. Нужно признать, что в «Государе» и впрямь имеются страницы, которые давали основания для возникновения ложного впечатления.

«Излишне говорить, — пишет он, — сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался держать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца; такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность. lt;...gt; разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание. Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же»[34].

Фразы, подобные этим, в действительности редко попадающиеся в достопамятных произведениях Макиавелли, часто цитировались в ту эпоху, поэтому среди публики создалось неверное представление, что именно подобные принципы, а не честность и здравый смысл, должны лежать в основе всех международных переговоров и служить руководством к действию для всех стремящихся к дипломатической карьере.

IV

Я кратко обрисовал развитие теории дипломатии с первобытных времен до того момента, когда около середины XVI в. она начинает принимать современную окраску. Я показал, как греки безуспешно пытались осуществить идею содружества народов, общие интересы которых более важны и ценны, чем локальные интересы отдельных государств. Я показал, как римляне ввели понятие международного права и как благодаря огромным размерам империи они сумели оставить в веках воспоминание

о              мировом государстве. В последующие века римско-католическая Церковь и Священная Римская империя* пытались, хотя и с меньшим успехом, закрепить это воспоминание. Я показал, как с упадком могущества империи теория дипломатии стала византийской и как Константинополь завещал итальянским государствам теорию о том, что дипломатия скорее союзник, нежели враг, силы и беззакония.

Наблюдательный циник мог бы поспорить и сказать, что сам ход развития дипломатии доказывает, что она становилась защитницей морали только тогда, когда находилась на службе у подавляющей силы, и что народы только тогда подчиняют общему благу свои индивидуальные интересы и притязания, когда находятся перед лицом общей для всех угрозы. В этом утверждении есть некоторая доля истины. Грекам удалось объединиться, когда им угрожала Персия, но как только опасность миновала, междоусобные войны опять возобновились. Высокие идеалы их амфиктионов потерпели крах, потому что

ни один из их членов не обладал достаточной силой, чтобы заставить остальных быть бескорыстными. Римляне, в свою очередь были в состоянии установить господство международного права и навязать «привычку к миру», лишь когда стали бесспорными владыками всей известной части земного шара. Одновременно с упадком владычества римлян теория дипломатии выродилась, утратила свой всемирный охват и стала в Византии и Италии хищнической, разлагающей и подлой.

Если, однако, мы примем во внимание непрерывность развития дипломатической теории и исследуем график этого развития, то найдем, что этот график представляет собой восходящую линию, хотя в каждую эпоху мировой истории бывали моменты, когда она, как и теперь, демонстрировала значительные колебания. Каковы же были те силы, которые вызывали улучшение?

Первой было право, второй — торговля. Я сейчас займусь разбором второй.

Англо-саксонские авторы трудов по вопросам теории дипломатии имеют тенденцию приписывать те улучшения, которые обнаруживают в постулатах этой теории, распространению морального просвещения. Они утверждают, что прогресс в теории дипломатии следует измерять не только уровнем развития концепции общности интересов человечества, но и степенью приближенности общественной морали к личной.

Вне всякого сомнения, подобное сближение — это идеал, к которому должны стремиться все порядочные дипломаты. Однако всегда существовала и продолжает существовать школа континентальных теоретиков, которые заявляют, что безопасность и интересы собственного государства составляют высший нравственный закон и чистая сентиментальность утверждать, что законы этики, регулирующие взаимоотношения между отдельными людьми, могли или могут когда-либо применяться ко взаимоотношениям суверенных государств. Очень соблазнительно, конечно, отвергнуть подобную теорию

как низкую и реакционную и противопоставить ей другую, сверкающую чистотой. Но факты таковы, что доктрина «Это моя страна — независимо от того, права она или виновата», находит мощный отклик в сердцах миллионов вполне цивилизованных людей. Эта концепция даже может вызывать проявление таких добродетелей, как самопожертвование, дисциплина, энергичность. Она дает дипломатии твердые и точные Сэр Эрнест Сатоу руководящие указания, а не

просто выражает неопределенные устремления людей с просвещенными взглядами.

Мой личный опыт практической деятельности и многолетнее изучение этого вопроса оставили во мне глубокое убеждение, что «нравственная» дипломатия в конечном итоге дает наилучшие результаты, а «безнравственная» вредит собственным целям. Но я не решился бы, высказывая свое мнение об искусстве переговоров, приписать его развитие только этическим стимулам. Эти стимулы сделали многое для выработки более здравой теории дипломатии, и они продолжают действовать даже теперь. Однако преувеличивать их влияние — значит искажать действительную роль различных обстоятельств в процессе развития. Это может привести к тому, что одна школа мыслителей будет считаться хорошей, а другая плохой, и тем самым возникнет серьезная угроза впасть в самодовольство, пристрастную односторонность и даже морализаторство.

Дипломатия — это не система моральной философии. Сэр Эрнест Сатоу определяет ее как «применение ума и такта к

ведению официальных сношений между правительствами независимых государств»1. Худший сорт дипломатов — это миссионеры, фанатики и адвокаты, лучший — рационалисты и гуманные скептики. Главное и определяющее влияние на теорию дипломатии оказала не религия, а здравый смысл. А применять здравый смысл в своих взаимоотношениях друг с другом люди впервые научились благодаря торговле.

Изучение этапов, которые прошла международная торговля, выплыв из хаоса темных веков и феодальной системы и войдя в более спокойные воды Средневековья, лежит за рамками этой книги. Я не предполагаю рассматривать, какое влияние оказали на торговлю крестовые походы, монополия Венеции и падение Восточной [Римской] империи. Достаточно упомянуть несколько дат. Ганзейский союз* был основан в 1241 г., Канарские острова открыты в 1330 г.* Васко да Гама достиг Индии, обогнув мыс Доброй Надежды, в 1497 г- Португальцы основали Макао в 1537 г.* Итальянские города учредили первых консулов в Леванте* в 1496 г.

Теория дипломатии развивалась по нескольким параллельным линиям. Существовало римское право и воспоминание о мировом государстве, которое превращало это право в международное. Существовала византийская традиция ловкости и хитроумия (ingenuity). В наследство от Римской империи осталась политика силы (power-politics), в рамках которой на дипломатию смотрели как на придаток к военно-феодальной касте. Имелась папская идея мирового порядка, покоящегося на религиозных основаниях. И все эти сверкающие нити соткали незатейливую ткань коммерческой концепции дипломатии, в основе которой — разумный торг между людьми. Дипломатия здравого смысла — это изобретение среднего класса.

Camay Э. Руководство по дипломатической практике / Пер. С. Г. Займов- ского и А. В. Петровой. Под. ред. А. А. Трояновского. М.: ОГИЗ: Гос. изд-во политич. лит-ры, 1947. С. 27.

V

В дальнейшем, в другие века (если не считать некоторых формальных отличий в целях и процедуре, о чем пойдет речь в следующей главе) сложились два главных направления в теории дипломатии: первое — это теория военно-политической касты, являющаяся пережитком Средневековья, второе — более буржуазная концепция, развившаяся на почве торговых связей. Последователи первого течения склонялись к политике силы и уделяли много внимания вопросам национального престижа, статуса, первенства и внешнего блеска; приверженцы второго интересовались политикой, дающей прибыль, и занимались, главным образом, умиротворением, примирением, компромиссами и вопросами репутации. Следует признать, что эти направления зачастую переплетались между собой. Были периоды, когда феодальная концепция становилась чрезвычайно миролюбивой, а буржуазная — в высшей степени провокационной. Но в общем и целом разница между этими двумя тенденциями — феодальной и буржуазной — бросает более яркий свет на развитие и современное положение дипломатии, чем всякие поиски невразумительных и бесполезных нравственных концепций.

Назовем первую теорию теорией воина, или героя, а вторую — теорией купца, или лавочника. Первая рассматривает дипломатию как войну иными средствами, вторая — как фактор, помогающий мирной торговле.

Нужно иметь в виду, что не только цели, которые ставит себе воинственная школа, — грабительские, но и методы, которыми проводится эта политика, скорее военные, чем гражданские — как по замыслу, так и по применению. Переговоры при такой системе напоминают военную операцию или, в лучшем случае, осенние маневры, а приемы, которые применяют лица, ведущие переговоры, сродни скорее военной тактике, чем политике взаимных уступок, свойственной общению людей штатских.

В основе такой концепции дипломатии лежит уверенность в том, что цель переговоров — победа и что отказ от полной победы означает поражение. Дипломатия рассматривается как упорный натиск, направленный на достижение полной победы. Стратегия переговоров, таким образом, предполагает попытку обойти противника с фланга; захват стратегических позиций, которые немедленно укрепляются до перехода в дальнейшее наступление; ослабление врага всевозможными нападениями за линией фронта; поиск удобных случаев вбить клин между главным врагом и его союзниками; организацию нападения в одном месте, в то время как противник удерживается в другом. Тактика, применяемая в ходе переговоров, также носит военный характер. Здесь налицо неожиданные и часто ночные атаки, налеты на окопы, или Kraftprobe[35], для определения, насколько сильны позиции противника в том или ином конкретном пункте. Можно наблюдать порой и стратегическое отступление, и занятие украдкой ключевых позиций. Применяются и устрашение, и беспощадная жестокость, и сила. Часто производятся искусные сдерживающие маневры, в то время как главные силы сосредотачиваются на других направлениях.

Очевидно, что при такой системе примирение, доверие и прямота места себе не находят. Уступку или заключенный договор при этой системе склонны рассматривать не как окончательное разрешение отдельно взятого спора, но как проявление врагом слабости, как его отступление, а также как собственное преимущество, которое должно быть немедленно использовано для подготовки будущих триумфов.

В противоположность воинственной концепции дипломатии существует концепция коммерческая, торговая, или «концепция лавочника». Эта штатская теория переговоров основана на предпосылке, что компромисс, как правило,

более выгоден, чем полное уничтожение соперника. Переговоры — это не просто этап в смертельной схватке, а попытка путем взаимных уступок достичь сколько-нибудь прочного взаимопонимания. Под выражением «национальная честь» нужно понимать «национальную честность». Вопросы престижа не должны мешать заключению разумной сделки. Кроме того, предполагается, что, вероятно, существует какая-то точка, находящаяся посредине между двумя договаривающимися сторонами, которая в случае обнаружения способна примирить их противоречивые интересы. Для нахождения этой точки требуется только откровенно обсудить вопрос, выложив карты на стол, да еще обычное человеческое мышление, доверие и честность в делах.

Каждая из этих двух теорий имеет свои характерные опасности и иллюзии, но самая большая опасность заключается в том, что воинственная школа не способна понять искренности штатской, а «лавочники» не могут уразуметь, что «воинами» руководят совершенно иные представления о способах и целях переговоров. Первые слишком верят в то, что силой можно запугать, а вторые — в то, что хорошая репутация порождает доверие. «Лавочники» желают внушить доверие, а «воины» надеются вселить страх. Разница в концепциях рождает негодование у одних и презрение и подозрительность — у других.

По тому вниманию, которое я уделил этим двум разнонаправленным тенденциям, можно сделать такой вывод: я считаю, что развитие теории дипломатии больше зависело, да и по-прежнему зависит от противопоставления воображения разуму, романтики — здравому смыслу, героического — меркантильному, нежели от каких-то определенных стандартов моральных ценностей. В каждом из двух течений мы видим и идеализм и реализм. Что их действительно разделяет — так это то, что первая представляет собой, главным образом, динамическую теорию, а вторая — статическую. Первая для своей практической реализации требует движения, вторая — покоя.