Глава первая Дипломат
...нелепо желать судить о столь многообразных вещах, сравнивая их лишь в одном отношении[19].
Монтенъ*'[20]
Я не знаю деятельности более разнообразной, чем ремесло дипломата.
Во всяком случае нет другой такой профессии, где было бы меньше твердых правил и больше традиций, где для достижения успеха нужно было бы проявить больше настойчивости, а сам успех сильнее бы зависел от игры случая, где так необходима была бы строгая дисциплинированность и где от человека требовалась бы большая твердость характера и независимость ума. У каждой нации свои нравы, свои предрассудки, своя манера выражать чувства. Живя за границей, послы не отрешаются от всего этого, но, так как их миссия заключается в том, чтобы служить своей стране, не создавая вокруг себя атмосферы враждебности, то они, естественно, стараются, насколько возможно, приспособиться к чужому образу жизни и мыслей. Это часто сбивает с толку широкую публику, которая не понимает, как сложна роль дипломатов, и потому склонна судить их без снисхождения. Это отношение выразил Лабрюйер, когда назвал дипломатов хамелеонами*. Он упрекал их в том,
что они принимают в расчет время, место, обстоятельства, нрав и характер людей и заключал, что все их «политические хитрости служат одной задаче — не даться в обман самому и обмануть других»[21].
Могло бы показаться удивительным, что подобное суждение вышло из-под пера такого галантного человека, каким был Лабрюйер, если бы мы не знали условий, в каких он жил. Свою жизнь он провел в доме Конде в качестве приближенного, занимая видное, но вместе с тем подчиненное положение. С важными делами, о которых говорили вокруг, он был знаком лишь поверхностно. Его задевало, что в фаворе были ловкие интриганы, подобные Гурвилю. Этим, несомненно, и объясняется горечь его слов. Ларошфуко, имевший опыт практической деятельности, более правильно замечает*, что «обмануть человека легче всего тогда, когда он хочет обмануть нас»[22].
В самом деле, совсем не так глупо принимать в расчет время, место, обстоятельства и характер людей, с которыми ведешь переговоры: это свидетельствует о благоразумии; и нельзя называть обманщиком того, кто проявляет сдержанность и умеет выжидать.В действительности, дипломата выделяет из толпы то, что он внешне чужд ее страстям: он обязан соблюдать профессиональную выдержку, которая вызывает удивление. Во Франции, где, как правило, стремятся к определенности, не признают нюансов и питают пристрастие к логике, особенно склонны признавать искренними только тех, кто, не стесняясь, громко высказывает свое мнение, пусть и составленное второпях. Здесь не любят хранителей тайн, какими выступают послы.
Северные народы проявляют свои чувства по-иному. Пусть даже мы оставим в стороне своего рода бессознательное фарисейство, которое часто встречается у англосаксов, но, когда живешь в Германии, больше всего поражаешься, как сильно в
этом отношении немцы отличаются от нас. У них наблюдается как бы раздвоение личности. Подчинение общим правилам в повседневной жизни легко соединяется у них с безграничной свободой умозрительных построений. Разве их философия не стремилась главным образом к тому, чтобы найти место для практического разума рядом с чистым разумом? В Германии не заботятся о логике. Отто фон Бисмарк Бисмарк отлично доказал это,
когда, желая ослабить сепаратистские настроения в Империи, сделал основой для выборов в рейхстаг всеобщее избирательное право, в то время как энергично отстаивал сохранение самых жестких ограничений в избирательном праве Пруссии. Я слышал, как один из его преемников в течение одной и той же недели защищал всеобщее избирательное право и нападал на него, в зависимости от того, где выступал: в германском рейхстаге или прусском земельном парламенте. Это противоречие, как правило, никого не смущало. Один видный государственный деятель, беседуя однажды со мной в Берлине о германском социализме, заметил, что, когда его соотечественники—социалисты отбывали воинскую повинность, они не обременяли себя антимилитаристскими убеждениями, сторонниками которых выступали, покуда оставались людьми штатскими.
«Я всегда полагал, — добавил он, — что, если бы Ренан родился в Германии, то он, вероятно, умер бы епископом или, по меньшей мере, каноником». Вот способы мышления, которые вызвали бы возмущение у французов, потому что у нас обычно считают вопросом совести
выстраивать жизнь в соответствии со своими принципами. Это одна из причин, и отнюдь не самая последняя, почему немцы и французы не понимают друг друга.
Как бы то ни было, для широкой публики дипломатия сводится только к интригам, и, если посол не занимается интригами, то кажется, что он лишь живет в свое удовольствие и всецело поглощен празднествами и зваными обедами. Кое-кто, однако, не удовлетворяется этим несколько упрощенным мнением; он хочет добраться до самой сути дела. Таким людям мир представляется в виде театра, и они обожают поговорить о закулисных сторонах политики. Они рисуют себе сцену, где им все кажется декорацией, бутафорией, обманом зрения. Пребывая в убеждении, что абсолютно все происходит по загодя подготовленному плану и с заранее обдуманным намерением, они оказывают честь дипломатам, принимая их за Макиавелли — больших интриганов, создающих катастрофы. Эти люди не могут поверить, что все происходит проще и что даже такие государственные деятели, как Ришельё или Бисмарк, не властны над случайностями, которые способствуют или же препятствуют осуществлению их замыслов. Как заметил Фридрих II, искусство политики заключается не в том, чтобы создавать благоприятные случаи, а в том, чтобы уметь извлекать из них выгоду.
На самом деле, качества, которые подобает иметь послу, — иные, нежели те, коими должен обладать министр иностранных дел. Последний, так сказать, держит в своих руках нити той деятельности, что осуществляют его представители, рассеянные по всему земному шару. Он сопоставляет присылаемые ими сообщения, взвешивает их и поддерживает в проведении внешней политики страны гармонию, обеспечивающую ей единство и успех; но он живет у себя в стране, он не находится в непосредственном контакте с заграницей.
Посол же, напротив, состоит именно в таком прямом контакте. Он следует инструкциям своего правительства, но в то же времяи сам информирует его, дает разъяснения, предостерегает, а иногда обязан его сдерживать. Независимость суждений не должна, конечно, доходить у него до нарушения дисциплины, но руководящий им министр, которому такая независимость портит настроение, обнаруживает не больше здравого смысла, чем тот, кто выколол бы себе глаза перед тем, как пуститься в путь. С другой стороны, посол, который не осмеливается быть ничем иным, кроме как почтовым ящиком, представляет для своего правительства опасность.
Итак, вы видите, что самое необходимое качество для дипломатического представителя — это моральный авторитет. Его испытанная лояльность должна внушать правительству, при котором он аккредитован, и его собственному правительству такое доверие, чтобы сказанное им никогда не ставилось под сомнение. Макиавелли, о котором повсеместно сложилось столь ложное представление, указывал в своих инструкциях флорентийскому послу при дворе Карла V, что посол должен стараться «не прослыть человеком, который думает одно, а говорит другое»*. Это показывает, как ошибаются те, кто видят в интриге суть дипломатического ремесла. «Подлинная хитрость (finesse), — говорил Шуазёль, — заключается в том, чтобы говорить правду: порой в решительной, но неизменно в изящной форме».
Что скажете по поводу этого замечания? От него веет XVIII веком, но в нем заключено нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Оно показывает, что, если посол желает иметь успех, он должен стараться не производить дурного впечатления, а для того чтобы хорошо выполнять свою миссию, ему полезно создать себе положение в обществе той страны, куда его направили.
Знать страну — значит постичь ее дух, жить в атмосфере ее представлений и научиться понимать связь ее внешней политики с внутренним положением. Чтобы этого добиться, посол не может удовлетвориться общением с министрами и
политическими деятелями.
Внешне пустые разговоры очень часто дают ему больше, чем беседы о делах; даже внимание женщин, занимающих видное положение, с которыми он встречается в обществе, будет для него весьма полезно. Посещение в эпоху Директории салона мадам де Сталь, а во время Реставрации салона княгини де Пуа или мадам де Монкальм давало возможность глубже проникнуть во взгляды и игру партий. А позднее, как можно было судить о тайных пружинах европейской политики, не будучи завсегдатаем салона герцогини Дино или княгини Ливен? Конечно, теперь салоны имеют далеко не такое значение, как раньше. Боюсь даже, что светские люди предаются странным иллюзиям относительно степени влияния, которую салоны еще сохранили. Но тем не менее европейское общество по-прежнему существует, и во всех кругах той страны, где послу доводится осуществлять свою деятельность, — ученых, политических и светских — ему полезно обеспечить себе благосклонный прием. Всякий знает, что светское общество не бывает снисходительно к новичкам. Дипломат, только что занявший свой пост, попадает под прицел взглядов того общества, в которое вступает, а его коллеги определят меру своего доброжелательного к нему отношения в зависимости от приема, оказанного ему там. Если с какой-либо стороны он покажется смешным, то его не пощадят. Я видел незаурядных людей, о которых отзывались безо всякого снисхождения в течение всего времени их пребывания на посту, потому что они имели склонность к снобизму. Нельзя себе даже представить, сколько зла причиняет снобизм. В частной жизни этот грех простителен; иное дело в жизни общественной, ибо снобизм говорит об известном недостатке рассудительности, что влечет за собой поступки, свидетельствующие о настоящей беспринципности. Впрочем, существует несколько видов снобизма. Некоторые представители самых древних аристократических родов щеголяют убеждениями, которые считают весьма передовыми. Их поведение столь же неуместно, как
поведение дипломатического представителя республиканского государства, изображающего из себя монархиста.
Не проще ли казаться тем, кто ты есть на самом деле? Ведь только так можно снискать некоторое уважение.У иных начинающих дипломатов робость принимает порой причудливые формы. Одни злоупотребляют сдержанностью и даже простой улыбкой боятся выдать какую-нибудь тайну; они даже не представляют себе, что никто не беседовал с такой лег- костью и непринужденностью, как г-н де Талейран или князь Бисмарк. Другие, наоборот, всячески навязываются в знакомые. Они воображают, что держатся естественно, тогда как на самом деле ведут себя просто развязно, и стремятся вызвать к себе доверие излишней откровенностью с коллегами, а те их коварно поощряют, чтобы извлечь выгоду из их наивности. Умение правильно держать себя во время беседы имеет поэтому существенное значение и до известной степени заменяет опыт. Если посол обладает к тому же некоторыми познаниями и широтой ума, то он скоро заставит прислушаться к себе. Я говорю о широте, но отнюдь не о рассеянности ума. Внешняя политика — не дело чувства; ее задача — согласовывать случайные факты с постоянными законами, управляющими судьбами наций. Эти законы существуют и от нас не зависят. Интересы народов не меняются. Их определяют природа, географическое положение и собственный характер народов. Таким образом, история повторяется: Филипп Август в битве при Бувине и Жоффр на Марне* защищали одно и то же дело. В мирное время наблюдаются те же явления, что и в военное. Сегодня проявляются те же политические настроения и в такой же форме, как встарь. Монтескьё замечает, что римляне часто заставляли побежденные народы прибегать к арбитражу для разрешения споров и вынуждали их топить свой флот. Мы видели, как недавно другие народы, не римляне, поступили точно так же*. Ничто не ново под луной.
Уже в силу того, что интересы народов не меняются, во внешней политике нации (какие бы потрясения ни происходили в
ее внутреннем устройстве) обязательно должна сохраняться преемственность, но когда все же затевают новую политику, следует быть готовым к тому, чтобы отстаивать свои позиции и отвечать за последствия. Старая монархия во Франции проделала этот опыт в XVIII веке при крушении союзов. Или вот более свежий пример. Колониальная политика предполагает наличие морской политики и тем самым ведет к союзу или вражде с морскими державами. Стало быть, император Вильгельм II рассуждал вполне логично, когда, проводя свою колониальную политику, говорил, что будущее Германии — на море; вопрос лишь в том, осознавали ли в Берлине, как это может отразиться на традиционных отношениях между Германией и Англией.
Но вернемся к дипломату. Он должен, разумеется, стремиться к успеху, но будет благоразумно с его стороны, если он постарается избежать при этом излишнего шума. Успех иногда причиняет неудобства. Нет ничего опаснее, чем задевать самолюбие противника, и прочен лишь тот успех, который приемлем для обеих сторон. Посол должен уметь отступать на второй план. Правительство, при котором он аккредитован, оценит его сдержанность, а его собственное правительство будет ему, может быть, еще более признательно. В скромности заключена большая сила.
Наконец, необходимо, чтобы он остерегался всякой горячности. Дипломатический представитель, не умеющий владеть собой, дает своим противникам неоценимое преимущество. Нужно ли напоминать то, чему мы были свидетелями в 1914 году? Я всегда высоко ценил сдержанность в выражениях, отличавшую имперского канцлера г-на фон Бетманн-Гольвега. Однако накануне войны*, под сильным впечатлением от неожиданного для него выступления Англии на нашей стороне, он в разговоре с сэром Эдуардом Гошеном обозвал клочком бумаги подписанный Пруссией договор, который гарантировал Бельгии ее нейтралитет*; очевидно, он не смог справиться
со своим волнением, и, если мерить на весах истории, это выражение «клочок бумаги» легло на его страну тяжким грузом.
Иногда посол может очутиться в затруднительном положении, но именно тогда ему нужно особенно хорошо владеть собой. Один старинный испанский автор* рассказывает по этому поводу о блестящей реплике посла Филиппа III при французском дворе. Однажды дон Педро де Толедо (так звали посла) беседовал в Лувре с королем Генрихом IV. Король, который порой обсуждал государственные дела в несколько развязном тоне и не забывал, что является королем Наваррским, заговорил о своих правах на испанскую Наварру*. Когда посол стал возражать, король ответил: «Ваши доводы великолепны и сохранят свою силу до тех пор, пока я не окажусь в Памплоне; вот тогда мы и посмотрим, кто возьмется защищать ее от меня». При этих словах дон Педро поднялся и поспешно направился к двери. «Куда это вы так заторопились?» — крикнул ему вслед король. «Ах, государь, — ответил посол, — я ухожу, чтобы встретить Ваше Величество в Памплоне и оказать Вам достойный прием». Генрих IV рассмеялся, и с тех пор вопрос о Памплоне больше не поднимался.
Не знаю, можно ли в наше время часто наблюдать подобную беседу между государем и послом, когда их страны находятся в почти враждебных отношениях. В XVI веке в отношениях между государствами было, правда, меньше сентименталь
ности, чем теперь, но зато больше простоты, добродушия и, в сущности, больше взаимного уважения.
В настоящее время из всех особенностей дипломатической жизни более всего публику поражают дружеские и часто даже сердечные отношения между дипломатами разных стран, что рождает среди них, если тому не препятствуют политика и ура-патриотизм, своего рода корпоративный, а иной раз и товарищеский дух. Те, кто этому удивляется, не имеют понятия, что значит в течение долгих лет оставаться за границей, в уединении, вдали от дома. Молодые люди, которые посвящают себя дипломатической карьере и в течение всей жизни расстаются и вновь встречаются в различных мировых столицах, переживают порой одни и те же приключения, одинаковыми темпами продвигаются по служебной лестнице, не могут не испытывать удовольствия при встрече. Лично я по своему опыту знаю, сколь полезны были мне добрые отношения, установившиеся у меня с некоторыми из моих коллег. Благодаря им я получал ценные советы, конфиденциальные предупреждения и важные сведения, которые никогда не смог бы собрать самостоятельно. Я пользовался ими к большой выгоде для интересов, которым служил.
Но пора оставить в покое особу дипломата и перейти к тому, что составляет самую сущность дипломатии — к переговорам.
Еще по теме Глава первая Дипломат:
- § 3. Дипломатические представительства
- § 5. Дипломатическое представительство
- ГЛАВА ПЕРВАЯ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ЦЕЛИ США В ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
- Глава 5 ПУБЛИЧНАЯ ДИПЛОМАТИЯ И СМИ
- Глава I Россия на перепутье европейской политики в эпоху 1812 года
- Глава первая Дипломат
- Глава первая Происхождение организованной дипломатии
- Глава третья Переход от старой дипломатии к новой
- Глава четвертая Демократическая дипломатия
- Глава пятая Идеальный дипломат
- Глава шестая Типы европейской дипломатии