ПОЛИТИЧЕСКИЕ МЕТАФОРЫ В СМИ Н. Д. Бессарабова

Трудно переоценить значение метафоры для политического дискурса публицистического стиля русского литературного языка. Обсуждаются ли в прессе, на радио, по телевидению, в Интернете насущные, актуальные, злободневные проблемы внутренней политики, идет ли речь о важных, знаменательных, этапных шагах, предпринимаемых во внешней политике, журналисты, публицисты, писатели, политологи, общественные деятели неизменно обращаются за помощью к метафорам.

И метафоры действительно помогают. В данном случае — единодушно осудить сегодняшние беды в нашем государственном и культурном пространстве. Навсегда заклеймить тех, кто развязывает войны, принося людям немыслимые страдания (недаром в словарях коричневая чума сопровождается пометой презр.). Представить опасность экономических потрясений, масштаб бедности. Помощь, оказываемая метафорами, состоит не только в образно-ассоциативной характеристике определяемых реалий, но и в выработке к ним у читателя, слушателя, зрителя соответствующего отношения, которое, заметим, в девяноста девяти случаях из ста есть отношение негативное, отрицательное. В похвалу политические метафоры (за редчайшим исключением) не употребляются. В этом нас убедили многочисленные публикации отечественной прессы (60-е годы

XX в. — первое десятилетие XXI в.)[256]. Об особенностях эмоциональной направленности политических метафор, обусловленной влиянием господствующей идеологии, состоянием общественного сознания и другими причинами, мы будем говорить специально, а пока вернемся к теме «метафорической помощи».

Двусторонняя природа политической метафоры (сочетание образа и оценки)[257] обнаруживает, проявляет себя неодинаково. В одних случаях она предстает ощутимой, яркой, как в ранее приведенных примерах. В других — уместно го

ворить о скрытом взаимодействии характеристики и оценки. Иллюстрацией здесь может служить пример из книги «Некоронованные короли Америки» известного журналиста- международника В. Зорина: «Обладатели крупнейших состояний находят тысячи лазеек, чтобы обойти формально существующие правила налогообложения» (с. 1). Оставим в стороне наблюдения сорокапятилетней давности, на редкость актуальные для сегодняшней России, и сосредоточим внимание на совсем нехитрой метафоре лазейка. Без нее утверждение: «Обладатели крупнейших состояний находят тысячи способов, чтобы обойти... правила налогообложения», — не утрачивает свого смысла. Однако разг. лазейка с компонентами переносного значения — ‘уловка’, ‘хитрый’, ‘ловкий’ прием для выхода из неприятного, затруднительного положения — выставляет «обладателей крупнейших состояний» как обманщиков и мошенников.

В отдельных случаях, например в эвфемистических метафорах, оценка может быть как бы отодвинута, приглушена, образ слабо проступает, однако воздействующий эффект высказывания сохраняется: «Противники разрядки не пребывали в политической летаргии» (Спутник, 1977, № 3, с. 44)». Обратимся для сравнения к допустимым вариантам: «Противники разрядки, проводя свою агрессивную политику, не бездействовали»; «Противники разрядки... не спали, не дремали» (традиционные метафоры). Летаргия, собирающая в своем значении компоненты ‘бездействие’, ‘оцепенение’, ‘спячка’, делает мысль более точной, а на фоне привычных — не спали, не дремали — подчеркивает неусыпную бдительность противников разрядки, их постоянную готовность к конфронтации. Еще пример эвфемистической метафоры. Ср.: «напряжение, ухудшение в отношениях между Россией и Украиной» и «дипломатическая пауза» в отношениях (между Кремлем и Киевом. — Н.Б.) (КП, 12.08.09), передающая состояние напряженного ожидания.

Соединение характеристики и эмоционального отношения наиболее отчетливо демонстрируют живые, действующие, образные метафоры. Некоторые из них, как мы видели, не нейтральны, стилистически маркированы, что обеспечивает им продолжительную метафорическую жизнь. Но и здесь надо быть настороже: например, высокие сло

ва не очень охотно контактируют с лексикон политической. Сочетание натовской стезёй, на наш взгляд, не корректно. Помета высок, ограничивает сочетательные возможности слова стезя в переносном значении: стезёю славы. По стезе добра и правды. На стезю истины. Стезя жизни (ход жизни, судьба) (Слов. Шведовой, 2007). Заимствованная аббревиатура НАТО не относится к тем путям и направлениям, по которым следует идти и которых должно придерживаться. Не так свободны в своих лексических связях и недавние историзмы: путинское «политбюро», вашингтонский «обком партии». Фигуральное осмысление реалий СССР, вернувшихся в современные тексты (да еще в таком нестыкуемом варианте — столица США и «обком партии»), явно затруднено. Эти метафоры более поражают новизной, необычностью, нежели прямыми аналогиями, что для политических метафор особенно существенно.

В политическом дискурсе (при умелом обращении со словом) источниками образно-ассоциативного прочтения метафор нередко становятся метафорические стандарты, стереотипы, обычно составляющие необходимый пласт политической речи. Так, еженедельник АиФ (№ 21, 1994) сообщил об «официальном возрождении в Москве клуба радикальных демократов». Слово клуб в третьем значении ‘названия административных, финансово-коммерческих или общественно-политических организаций’ (Слов. Шведовой, 2007) — пример типичного метафорического стереотипа: инвестиционный клуб. Клуб взаимного страхования. Европейский клуб стран-кредиторов. Парижский клуб. Лондонский клуб и др. (иллюстрации — Слов. Шведовой, 2007). В публикации АиФа говорилось о серьезных разногласиях в радикальном демократическом объединении, что позволило автору материала, журналисту А.

гонка телевооружений), указание на конкретный объект (холодная война — холодная война за эфир) дополнительно характеризуют неблагополучную ситуацию в современном телевещании. И еще. Казалось бы, что можно извлечь из приевшихся клише: лицо газеты, лицо издания, лицо фирмы?.. А вот К. Ревенко (Радио «Россия», 19.09.93. «Деловой клуб») пригласил своих радиослушателей вглядеться в одно из таких лиц: «В рекламе прослеживается лицо рекламодателя. Оно, лицо, может быть угрожающим, злобным...» Ненавязчивая, как бы естественная перекличка переносного и прямого значений наверняка обострила внимание к радиопередаче.

И последнее замечание, касающееся взаимодействия образа и оценки в политических метафорах. Как известно, в политической речи немало метафор, пришедших из словаря зарубежной прессы: черные пантеры; гориллы, «одетые в шелк»; «дипломатия» ягуаров; «жирные коты»; концерт держав и мн. др. Такие метафоры (и то не всегда) фиксируются специальными словарями[258]. Так, «Черные пантеры» — это леворадикальная мелкобуржуазная негритянская партия в США. «Горилла — реакционер, сторонник насильственных действий (обычно о высокопоставленном военном)». Примеры из текстов 70-х годов XX в.: «Эдгар Гувер в секретном меморандуме... разъяснял необходимость прибегнуть к самым жестким мерам, чтобы искалечить партию “Черных пантер” и ее лидеров» (Пр., 20.11.77). «Сегодня стресснерам и Пиночетам, сомосам и им подобным “гориллам, одетым в шелк”», еще удается удерживаться в кресле диктаторов» (Пр., 14.12.77). «“Дипломатией” ягуаров называет парижская газета “Матэн” военное вмешательство Франции в Чаде» (МФ, вып.

Толковые словари русского языка иногда включают метафоры этого разряда, либо как принадлежащие политическому лексикону зарубежной прессы, либо на правах освоенных лексических единиц. Первые — иллюстрируют сочетания жирный кот и черные полковники, отмеченные

в Сл. нов. слов—70: «Жирный кот. О богаче, обладающем многомиллионными капиталами. “Жирные коты”... — это не журналистский образ, а вполне определенный политический термин, бытующий в современном словаре Америки. Черные полковники. Представители реакционной военщины Греции, установившие в стране режим военной диктатуры (1967—1974 гг.). Власть в стране [Греции] захватила хунта черных полковников, среди которых преобладали бывшие пособники гитлеровцев». В Словаре Шведовой, 2007 данные сочетания не представлены. В свою очередь, метафоры ястреб ‘перен. обычно мн. об агрессивно настроенных деятелях — сторонниках войны’[259] и охота за ведьмами (на ведьм) ‘преследование, травля инакомыслящих’ подаются этим же словарем как образы, пополнившие метафорический фонд русского литературного языка.

Значительная часть заимствованных метафор так и остается для русской метафорики экзотикой, чужими для русского языкового сознания. Сказанное относится не только к экзотичным гориллам, тиграм, пантерам, ягуарам... Метафорическое значение слова змея («... Норвегия входила в так называемую “валютную змею” — группу из западноевропейских стран, связанных соглашением о взаимозависимости курса их денежных единиц» (Пр., 15.02.78)) никоим образом не стыкуется с традиционным представлением об этой метафоре, запечатленной в сочетаниях змею отогреть на груди. Не человек — змея! Змеиная улыбка. (Слов. Шведовой, 2007). Так же дистанцируются от «валютной змеи» примеры из русского политического дис

курса: «Змея съездовских дискуссий». «И тогда Ельцин — подобно Вещему Олегу — примет смерть от коня своего: из пустой черепной коробки прошлого выползет змея тоталитарного режима» (День, 1-7 марта, 1992). То же можно сказать о генитивных конструкциях с этой метафорой, характерных преимущественно для языка поэзии XIX—XX вв.: змея воспоминаний (Пушкин), змея зависти (Батюшков), змеи коварства (Лермонтов), змея тоски (Д.

В наши дни политический язык продолжает пополняться метафорами, отражающими именно национальную специфику образного мышления: «Китайское правительство уже приняло стратегию по Индийскому океану под названием «нитка жемчужин» (Время новостей, 17.03.09). «Правительственные войска Шри-Ланки захватили... крупный населенный пункт, контролировавшийся сепаратистской группировкой “Тигры освобождения Тамил Илама” (ТОТИ)» (Сценарии, Приложение к Независимой газете, 27.01.09). Революция лоз? — заголовок. «События в Молдавии выглядят на сегодняшний день как несостояв- шаяся цветная революция...» (Лит. газ., 15-21 апреля 2009) и мн. др. Очевидно, в метафорических заимствованиях также существуют свои отношения между образом и оценкой, но для русского политического дискурса подобные формулировки, запечатлевающие этапы внешней или внутренней политики за рубежом, названия доктрин, партий, политиче

ских персон и т. д., в целом остаются экзотикой и рассматриваются в качестве метафор-терминов. (Они тоже представлены в нашем словаре метафор «Из метафорического фонда».)

Как «работают» политические метафоры? У нас есть возможность показать их в действии, заглянув в ближайшую историю — 60—90-е годы XX в. На большом материале мы увидим зависимость использования политических метафор от правящей идеологии, состояния общественного сознания и нравственно-этической ответственности журналистов, публицистов за слово.

В 60-е—80-е годы XX в. основные метафорические силы отечественной журналистики были сосредоточены, если так можно выразиться, на международном направлении. Идеология КПСС в условиях «холодной войны», «железного занавеса» обязывала журналистов обличать, всячески принижать мир, противоположный тогдашнему социалистическому содружеству, настраивать на решительный отпор капитализму-империализму. США и их союзники были главными объектами обличения. Для этого требовались устрашающие, категоричные образы-оценки: волчье обличье капитализма, диверсии империализма, мастодонты «холодной войны», антикоммунистическая истерия, шабаш реваншистских ведьм, проповеди одичавших натовских генералов, американские ястребы, джунгли делового мира Америки, стервятники делового мира, щупальца Сити, плач президента Соединенных Штатов, грызня на задворках американской кухни и т. п. Весь этот негатив нередко усиливался определениями типа болезненный, затхлый, лицемерный, мутный, оголтелый, позорный, пресловутый, прогнивший, ядовитый и т. д.: в затхлом воздухе колониальной колбы, ...лицемерная маска так называемой свободы и справедливости для всех, пресловутый миф о «непомерном наращивании военной мощи СССР»,... проваливались на прогнивших подмостках своих концепций, ядовитые грибы неофашизма и проч. В общем, если клеймо соучастников агрессии, то позорное; если поток сенсаций, то мутный', если плесень, то заскорузлая. Перечисленные примеры объединяет общий настрой — однообразие в выражении неприязни к тому миру,

в адрес которого они направлены. Кажется, что все метафоры удивительно похожи, несмотря на их лексическое различие. Разумеется, среди западных политиков, политологов, идеологов находились убежденные противники тогдашнего СССР, призывавшие к «крестовому походу» против него и заслужившие прозвища волков, динозавров, оборотней, мастодонтов, ястребов и пр. Но справедливо также и то, что со стороны советской прессы политические характеристики и оценки Запада выглядят довольно односторонне, прямолинейно и, следовательно, — не всегда убедительно. Представить плачущего (по политическим мотивам) президента США или одичавших натовских генералов, читающих проповеди, очень непросто. Но так полагалось в соответствии с советской идеологией видеть мир, противоположный тогдашнему социалистическому лагерю. Язык нашей агитации и пропаганды не отличался гибкостью. Недаром иностранцы называли его «деревянным»[261]. Еще одним доказательством этой негибкости, «деревянности» политического языка служит разный подход в советской прессе к подаче сведений «о них» и «о нас».

Если для утверждения о неблагополучном состоянии дел «у них» наши средства массовой коммуникации еще как-то утруждали себя поисками аргументов, то для обоснования верности выбранному курсу «у нас» таких доказательств не требовалось, ибо сам выбранный курс не подлежал сомнению, а принимался на веру. В этом плане интересна трактовка метафоры локомотив газетой «Правда» 70-х годов XX в.

В политическом языке буржуазной прессы существует термин «теория локомотива» — «самая популярная в капиталистическом мире доктрина антикризисного регулирования» (Пр., 12.03.78). В этом же номере газеты термин обыгрывается: «Согласно этой доктрине, ключ к преодолению нынешних трудностей капитализма лежит прежде всего в улучшении экономического положения трех ведущих капиталистических держав — США, Японии, ФРГ — «локомотивов» экономики Запада. Из сказанного следует: капи

талистическая экономика испытывает трудности, требуется помощь в виде дополнительной «движущей силы» — локомотива. Однако помощники (США, Япония, ФРГ) сами нуждаются в улучшении своего экономического состояния, так как, по словам «Правды», сославшейся на итальянский журнал «Джорни», «капиталистические локомотивы» сегодня катятся по рельсам отцепив «вагоны» (Пр., 14.11.77). Полной противоположностью выглядит безапелляционное утверждение, пафосно преподнесенное той же газетой несколькими годами раньше: «Воистину движущей силой человечества стал локомотив социализма. Он находится во главе эшелона истории, потому что выигрывает и выиграет темпы, скорость, то есть в конечном счете — время» (Пр., 25.10.70). Вместо комментария: к языковой стороне, к построению развернутой метафоры претензий нет, смысл же метафоры поправила история. Идеология советского времени («Наш паровоз, вперед лети, / В коммуне остановка...), обязывавшая журналистов разоблачать империализм «без маски», как бы снимала с них личную ответственность за информирование общества о жизни за границей.

После 1985 г. вся эта армия разоблачений была переброшена на внутрисоюзные темы, в сферу внутренней политики. Критически осмысливая более чем 70-летний послеоктябрьский путь нашего государства, отечественные журналисты, публицисты воспользовались готовым набором метафорических образов-оценок. Некоторые иллюстрации к сказанному: кровавые психозы гражданской войны, братоубийственная бойня (о гражданской войне), метастазы беззакония, трясина вселенского произвола, железные тиски сталинской «культурной политики», политическая истерика в пору издания «книг века» (о книгах Л. И. Брежнева «Малая земля», «Возрождение». — Н.Б.), постыдный шабаш вокруг Пастернака, административный окрик, империя зла (об СССР), историческое бездорожье (об историческом пути России), болезнь государства, демократический паралич и мн. др.[262]

Ту же негативную тональность в метафорическом освещении «перестройки, гласности, демократии, КПСС, СССР, России и других ключевых сторон нашего политического бытия» отмечают и авторы книги «Русская политическая метафора» А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов. В освещении внутренней политики нашего государства прослеживается та же тенденция, что и в материалах на темы внешней политики, — критическая, обличительная направленность метафор. Снова, вынося во многом горькосправедливый, страшный приговор теперь уже тому, что имело место в СССР — России, политические метафоры тем не менее дают одностороннее, однобокое представление о российской действительности, о многочисленных «русских вопросах». Снова вырисовывается одномерная, однолинейная картина нашей жизни, т. е. повторяется то же, что наблюдалось в отношении Запада. Нередко одни и те же метафоры фигурируют в изображении реалий Запада и СССР — России: агония «Дейли геральд» — агония режима; акулы гонки вооружений — «квартирные акулы»; атака на Белый дом — «атаки» на статью № 6 Конституции... (АиФ, 1990, № 5); болото махрового антисоветизма — болото застоя; милитаристская возня — недостойная возня вокруг афганского вопроса; колониальный Карфаген — коммунистический Карфаген (последний пример из словаря метафор А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова); оборотни антикоммунизма — оборотни в погонах и мн. др.

Наше отношение к применению одних и тех же метафор-оценок (о метафорах-стандартах типа решающие шаги, правящие верхи, правительственные круги речь не идет) — двойственное. В советское время журналистика не была свободной, и серьезная аналитическая работа подменялась соответствующим набором клише. В перестроечную и последующую эпоху сказались отсутствие опыта всестороннего, объективного, непредвзятого изучения материала, ложно понятая свобода слова как вседозволенность и «ангажированность», зависимость от «лица издания». Вместе с тем одни и те же политические метафоры стали своего рода доказательством, что собственные акулы, волки, динозавры, куклы, лакеи, монстры, отравители, слуги, тузы,

хищники, ястребы и проч. имеются как «у них», так и «у нас». Что через налоговый пресс и финансовую удавку, промывку мозгов и перетасовку кадров, взбадривание производства и замораживание заработной платы, ловушку стагфляции и перенапряжение бюджета и т. д. проходили (проходят) многие страны, в том числе и наша. Что устранять психозы и шабаши, расчищать завалы и баррикады, преодолевать болота и омуты, выбираться из капканов и мышеловок, ликвидировать всевозможные перекосы и т. д. ит. п. приходится многим странам, в том числе и нашей. Общность метафор говорит об идентичности процессов, происходящих в мировом сообществе. Разница — в количестве и степени тяжести этих процессов, становящихся объектами метафорических характеристик.

Отдавая должное изобразительно-выразительным возможностям политических метафор, мы считаем, что их использование не всегда уместно даже в политическом дискурсе. Существуют понятия, явления, ситуации, которые не укладываются в формат обвинительных, безоговорочных оценок (а политические метафоры, как мы видели, настроены именно на эту волну). Имея в виду Россию, переломные, драматические, трагические этапы ее истории, мы ни в коей мере не подразумеваем лакировку истории, замалчивание ее темных сторон. Говорить о том кошмаре, что пришлось пережить нашей Родине, необходимо. Вопрос в том, что, когда, где и как говорить, понимая, что самые звонкие метафорические оплеухи, раздаваемые без разбору направо и налево, могут восприниматься как дежурные ярлыки и в итоге оказаться неэффективными. К таким относятся бесчисленные политические трупы, оживающие по мере улучшения отношений между государствами; мировые жандармы, сменяющие друг друга в процессе очередных отставок или выборов; оборотни в погонах, на что сами носители милицейских знаков отличия уже не реагируют; в угаре (шовинистическом, перестроечном) — продолжение следует. А теперь переведем разговор о политических метафорах в область этической и гражданской ответственности журналиста за слово.

После 1985 г. в российских СМИ появились метафоры, торопившиеся назвать СССР позорным пятном в истории

человечества, империей зла, тюрьмой народов; обвинить перестроечную Россию в капитуляции перед Западом; диагностировать демократический паралич у нарождающейся, делающей первые шаги демократии; представить путь нашей страны как историческое бездорожье... Целая коллекция жестких оценок в адрес нашей страны собрана в словаре А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова: военный звероящер, волкодав, таран для разрушения европейских твердынь, «чумной дом» и мн. др. По тональности, общему настрою эти и ранее приведенные политические метафоры мало чем отличаются от политических «обзывательств» 60—80-х годов в адрес США и их союзников. И в том и в этом случае формировался «образ врага» — из капитализма-империализма и из нашего послереволюционного прошлого. В обоих случаях аналитическая работа (о причинах говорилось выше) подменяется примитивным нагнетанием негативных образов, упрощающих и в итоге искажающих представление о мире. В этих условиях самые сильные и смелые оценки, направленные только на отрицание, к тому же претендующие на истину в последней инстанции, создают видимость правды, а потому могут оказаться несостоятельными.

Понимая сложность поднятой темы и невозможность исчерпать ее (тем более в рамках статьи), мы, тем не менее, хотим обратить внимание на значительность, серьезность морально-этического аспекта использования политических метафор. В этом нам поможет редакционная врезка «Перспективное прошлое» (Лит. газ., 14-20 февр. 2007), хотя говорится в ней не о метафорах. Приведем выдержки из публикации: «История любой страны дает повод и гордиться ею, и быть ею недовольным. Но такой показательной иррациональной порки, какую мы устроили себе перед всем миром, отрешаясь от большевистских догм, не позволял себе ни один народ. Легионы историков-любителей навязывали через печатные средства массовой информации, с теле- и киноэкранов свой взгляд на сложнейшие и трагические проблемы прошлого, фальсифицируя события в угоду новой морали и новым политическим установкам. lt;...gt; Сможем ли мы наконец отказаться от суда над историей с позиций той или иной идеологии и, сказав молодежи правду,

не лишить ее исторической подпитки, которую дает наше перспективное прошлое?»

Возвращаясь к метафорам, мы не можем пройти мимо других метафорических зарисовок, прямо-таки полотен, посвященных России. Они изображают иную Россию, многострадальную и жертвенную: «дешевое и послушное пушечное мясо»; «десятилетиями отдавала свои жизненные соки республикам»; «сама же Русь ныне в прострации лежит — и опустошена...» Невозможно читать без волнения строки

о              «распластанном теле страны, истерзанной, уставшей, потерявшей точку опоры, балансировавшей на краю...» (Русская политическая метафора... с. 122-125).

Приведенные примеры показали два подхода к образу России в составе СССР, два ряда метафорических характеристик-оценок: страна — волкодав и страна — жертва. Первая метафора вызывает самые отрицательные эмоции... Вторая — взывает к пониманию, сочувствию, состраданию. Как совместить, объединить эти несоединимые понятия? Нам представляется, что в этом случае мы имеем дело с ситуацией, которую нельзя определить однозначно и которая, как уже говорилось, не укладывается в формат обвинительных, безоговорочных метафорических оценок. А может быть, в таких случаях вообще обойтись без метафор-оценок и предпочесть им изучение многочисленных документов, архивных материалов, философских трудов, научных исследований? Обратиться к русской литературе, древней, классической, новой, искусству, культуре, истории российского государства с желанием понять былое и настоящее нашей страны; не утаивая правды, называть факты?

Там же, где выявляются «болевые точки», метафоры востребованы и очень необходимы. Они привлекают внимание общественности к локальным бедам, порокам, проблемам нашей сегодняшней жизни. Тема преступности (на разных уровнях) обозначена в метафорах криминальная клоака (о Черкизовском рынке, теперь уже бывшем. — Н.Б.), чугунная оргия (о безнаказанном расхищении металла), экономические разборки, которые ассоциируются с мафиозными, криминальными разборками. Бесхозяйственность, нерасторопность управленческого аппарата, работу которо

го тормозит бюрократия (социальная скверна), приводит к дорожно-транспортному коллапсу, к превращению бывших колхозных земельных участков в колхозные «помпеи». Культурный «холокост», мрак потребительства, демон потребления, «покупательская шизофрения»* и дефолт справедливости (статья О. Попцова с этим заголовком опубликована в Лит. газ. 28 янв.—3 февр. 2009) — констатируют опасность духовного опустошения людей и утрату веры «в незыблемость социально-политического строя, именуемого капитализмом». Как подытоживает известный журналист в своей статье «Дефолт справедливости», «планета заговорила о новом мироустройстве».

Очень надеемся, что свой вклад в мирное, конструктивное преобразование современного «мироустройства» внесут отечественные СМИ и политические метафоры, профессионально сделанные, свободные от «образного обругивания политического противника» (слова О. П. Ермаковой, с. 55), ярлыков, «образа врага» и прочего наследия прошлого.