п JL Проведенное нами исследование позволяет проследить процесс «открытия» польскими учеными эпохи Возрождения истории славянского востока для читающей публики Польши и Западной Европы. По времени он совпал с рядом важных событий в истории интеллектуальной культуры Старого Света - распространением книгопечатания, началом постепенной эмансипации ученых от церкви, а также стремительным расширением умопостигаемого пространства просвещенных европейцев, вызванного Великими географическими открытиями и предопределили рост интереса к новым неизведанным землям, их истории, богатству природных и человеческих ресурсов. Переход от характерных для средневековой хронографии отрывочных представлений о прошлом восточных соседей поляков к системному восприятию их истории, формированию полноценного и идеологически ангажированного исторического образа Руси, был обусловлен не только общими тенденциями развития ученой мысли в Европе, но и коренным изменением политической ситуации. Начиная с XIV в., Польша постепенно превращается из конгломерата слабых удельных княжеств в региональную сверхдержаву. Решающую роль в этом процессе сыграло включение в состав Польского королевства Юго-Западной (Червонной) Руси и заключение династической унии между Польшей и Литвой в 1385 г. По условиям этого соглашения, польская корона передавалась литовской династии Ягеллонов, что положило начало процессу политического и культурного сближения польского и литовского государств, завершившемуся их объединением в 1569 г. В новых исторических условиях коренным образом изменились концепция внешней политики Польши на славянском востоке и отношение к православному населению русских земель, оказавшихся под властью Польши и Литвы. Этнические русские (Rusini, Russy), превратившиеся в подданных Ягеллонской монархии и считавшиеся «младшими партнерами» двух титульных народов - поляков и литовцев, нередко подвергались политической и культурной дискриминации. Для легитимации гегемонистской внешнеполитической доктрины польско- литовского союза, рассматривавшей славянский восток как покоренную территорию, ключевую роль должны были сыграть исторические аргументы - именно они стали мощнейшим инструментом обоснования прав Польши на владение русскими землями. В этой связи «русская» тема оказывается в центре внимания выдающихся польских историков Ягеллонской эпохи, многие из которых в той или иной степени были связаны либо с польским королевским двором, либо с высшими церковными иерархами Польши. Ключевую роль для обоснования ягеллонской концепции истории славянского востока сыграла хроника Яна Длугоша. Заслугой этого автора было привлечение огромного массива фактического материала из русских летописей, его упорядочение, перевод на латинский язык и истолкование в соответствии с основополагающими идеями концепции национальной истории польского государства. Именно Длугошу удалось «вписать» историю русских земель в историю Польши, создать «пантеон» героев и антигероев истории взаимоотношений двух стран, выделить ключевые моменты в историческом развитии Руси и ее взаимоотношений с соседними государствами и народами. Созданный Длугошем «исторический синтез» имел существенный недостаток: в его сочинении была применена устаревшая «анналистиче- ская» техника изложения исторического материала в форме «погодных» статей. Из-за того, что «русские» известия в хронике были «рассеяны» по тексту, понять логику исторического развития Руси неискушенному читателю было весьма сложно. Еще одним фактором, препятствовавшим популяризации представлений Длугоша об истории славянского востока, была рукописная форма его хроники. В результате, свидетельства Длугоша об истории Руси до массового читателя дошли преимущественно в интерпретациях его последователей - польских ренессансных историков XVI в., комбинировавших заимствованные из хроники Длугоша «русские» свидетельства по своему усмотрению и трактовавших их с учетом стремительно менявшейся политической ситуации в региональных международных отношениях, лейтмотивом которых в это время становится бескомпромиссная борьба польско- литовского союза и Московского государства за гегемонию в Восточной Европе, достигшая кульминации в годы Ливонской войны. Между тем, представленная на страницах хроники Длугоша трактовка истории Руси, получившая широкую известность благодаря опубликованным сочинениям Матвея Меховия, совершенно не учитывала «московского» фактора. Именно это обстоятельство привело к некоторой коррекции представлений Длугоша в трудах польских историков второй половины XVI в. - Мартина Кромера, Марчина и Иоахима Бельских, Мачея Стрыйковского и Александра Гваньини. Важнейшим катализатором таких изменений стала публикация Записок о Московитских делах Сигизмунда Герберштейна, содержавших непривычную для поляков трактовку истории славянского востока, которая в значительной степени была ориентирована на интересы Московского государства и потому существенно отличалась от интерпретации Длугоша и Меховия. Авторитет Герберштейна среди европейских интеллектуалов был настолько велик, что проигнорировать его «взгляд» на историю Руси польские авторы не могли. Попытки согласования двух различных подходов обернулись тем, что каждый из упомянутых нами историков продемонстрировал индивидуальный подход к «интеграции» изложенных Герберштейном «альтернативных» свидетельств об истории русских земель в собственную концепцию истории Польши и польско-русских отношений. Мартин Кромер, в целом сохранивший приверженность «историческому синтезу» Длугоша при описании истории Польши и польско- русских отношений, заимствует у Герберштейна лишь отдельные факты новейшей истории Московии XIV-XVI вв. Это позволило ему разделить историю «польско-литовской» и «московской» Руси и представить Московию как относительно молодое образование, не связанное с традициями древнерусской государственности. Марчин Бельский на страницах третьей редакции Хроники всего света представил обе трактовки истории славянского востока: в очерке истории Польши этот автор воспроизвел соответствующие фрагменты сочинения Длугоша, а в очерке истории Московского государства — передал на польском языке основные элементы концепции Герберштейна, тем самым сделав ее доступной широкому кругу польских и восточнославянских читателей, не владевших латынью. Мачей Стрыйковский при написании своего сочинения, как и Длугош, использовал материалы восточнославянского летописания, а также привлек литовские источники. Таким образом, он предпринял попытку согласования польского, литовского, русского и московского «прочтений» региональной истории. В его хронике нашли отражение «гегемонистские» претензии сразу трех держав - Польши, Литвы и Московского государства; для обоснования их исторических прав на русские земли Стрыйковский, опираясь на источники различного происхождения, зачастую приводит противоречащие друг другу аргументы. Александр Гваньини, воспользовавшийся достижениями своих предшественников, представил историю русских земель с прагматических позиций иностранного наблюдателя, находившегося на польской службе. Этот автор опубликовал свой труд на заключительном этапе Ливонской войны, и, в связи с этим, созданный им исторический образ славянского востока в немалой степени был согласован с результатами передела сфер влияния в Восточной Европе в интересах Речи Посполитой. Гваньини, следуя Кромеру, сводит исторический очерк истории Московии Герберштейна к описанию захвата московскими князьями русских княжеств, тогда как история древнерусской Киевской державы рассматривается им как ранний период истории «Русской земли», ограниченной пределами польско-литовского государства. Аналогичная трактовка истории русских земель представлена также и на страницах хроники Иоахима Бельского, возродившего традицию «полоноцентристского» взгляда на историю восточных славян. Он заимствовал из сочинений своих предшественников преимущественно те фрагменты, которые позволяли акцентировать необратимость интеграции русских земель в структуру польско-литовского государства. Как видим, подходы польских авторов к описанию истории восточных славян были разнообразны, что обусловлено не только изменчивостью политической обстановки, но и самой природой ренессансной интеллектуальной культуры, позволявшей историкам выходить за рамки средневековых моделей описания прошлого. Польские ученые обратились к потенциалу античной историографии и воспользовались достижениями ведущих мастеров исторического жанра европейского Ренессанса. В результате, созданные ими концепции истории славянского востока отражали передовые тенденции в развитии исторического знания того времени и на протяжении столетий были образцом для подражания. К ним обращались многие поколения интеллектуалов, представлявшие разные страны Европы. Вплоть до конца XVIII столетия к польским историческим хроникам эпохи Возрождения апеллировали не только польские, но и зарубежные ученые, обращавшиеся к изучению истории средневековой Руси. По мере развития критической историографии, все чаще в адрес этих сочинений высказывались замечания, однако создать труды, сопоставимые по содержательной полноте с хрониками Длугоша, Кромера и Стрыйковского, историкам Нового времени удалось лишь во второй половине XVIII - начале XIX в. После того, как памятники польской ренессансной хронографии утратили репутацию достоверного исторического источника, начинается изучение их роли историографами и историками литературы Польши. «Русские» известия польских хроник конца XV - начала XVII в., интерес к которым проявили польские, российские, белорусские и украинские исследователи, оценивались представителями различных научных школ по-разному. Проблематика формирования представлений об истории славянского востока в сочинениях польских ренессансных хронографов не относилась к числу приоритетных направлений исследований польских ученых. В немногочисленных работах польских авторов, посвященных данному вопросу, главным образом были изучены «образ Руси» и стереотип восприятия православных русских в исторической литературе ренессансной Польши (А. Гейштор, Е. Юючовский, С. Гавлас), проанализированы свидетельства польских историков того времени об отдельных регионах Руси (В. Големан, А. Кияс), а также нашла отражение проблема взаимного влияния восточнославянской летописной традиции и польской хронографии (Ф. Щелицкий). Представители российской, а позже советской исторической школы неизменно порицали «полоноцентризм» и неприязненное отношение к восточным славянам в трудах Длугоша и Гваньини, а также всячески подчеркивали русо- и славянофильские мотивы в сочинениях М. Бельского и Стрыйковского. В современной отечественной историографии представлены два взаимодополняющих подхода к изучению этих вопросов. С одной стороны, важную роль сыграли исследования польских исторических хроник как источников, содержащих заимствования из русских летописных памятников. Подобный «текстологический» подход, отразившийся в работах М. Н. Тихомирова, Ю. А. Лимонова и А. И. Рогова, позволил разобраться в структуре представлений о прошлом Руси, определить приоритеты польских историков, выявить взаимные связи между различными источниками, а также степень и характер их влияния друг на друга. С другой стороны, в исследовательской традиции был представлен более широкий по охвату проблематики «культурологический» подход, представленный работами А. Н. Робинсона, Б. Н. Флори, А. С. Мыльникова и К. Ю. Ерусалимского, в рамках которого исследователи рассматривали историографический источник в контексте породившей его интеллектуальной культуры, а также специфической социально- политической ситуации, требовавшей от историка гибкости и ориентации на конъюнктуру в трактовке тех или иных событий прошлого. Следует отметить также достижения в изучении данного спектра вопросов современной белорусской и украинской историографии, во многом унаследовавших традиции советской исторической школы. Особенностью их подхода является стремление рассмотреть «русские» фрагменты сочинений польских авторов в качестве источника сведений по истории Беларуси и Украины в их современных границах. Внимание белорусских исследователей (А. Семянчук, А. Белый) привлекли описания истории русских провинций Великого княжества Литовского в трудах польских историков конца XV — начала XVII в. Украинские ученые (Н. И. Ковальский, О. А. Дячок, Ю. А. Мыцык) проявили повышенный интерес к «русским» известиям в польской редакции хроники Гваньини, идеологическая направленность которых в немалой степени отвечает приоритетам исторической политики современного украинского государства. Вместе с тем, следует обратить внимание на неравномерность исследования проблемы формирования исторического образа Руси в польской историографии конца XV - начала XVII в., которая проявляется как в избирательном изучении наследия отдельных историков, так и историографической традиции в целом. Например, труды Длугоша, Меховского и Стрыйковского, содержащие сведения по истории Руси, изучены крайне однобоко. При глубочайшей проработке фрагментов, посвященных отражению в этих источниках истории Киевской Руси, в значительно меньшей степени изучен мощнейший пласт восточнославянских этногенетических легенд и протогипотез, нашедших отражение в польских хронографических памятниках. Также отметим, что крайне поверхностно исследовались представления польских авторов о прошлом русских земель (М. Бельский, Гваньини), а некоторые авторские концепции вовсе были обойдены вниманием (Кромер, И. Бельский). В этой связи мы полагаем перспективным проведение комплексных обобщающих исследований, посвященных истории польской историографии, а также изучение отдельных авторских концепций истории Руси. Актуальность работы в данном направлении едва ли может вызвать сомнение, поскольку расширение научных знаний в сфере данной проблематики не только обогатит наши знания по истории исторической науки, но и позволит проследить эволюцию представлений о России, сложившихся на столь важной стадии формирования европейской идентичности, каковой является эпоха Возрождения.