Наряду с американской, азиатской, европейской, исламистской (Туранской) русская идея относится к разряду так называемых великих панидей, которые применительно к народам (ценностным группам) ясно и отчетливо — формулируют присущие им концепции бытия; — обосновывают мировоззренческую самобытность; — объемлют понятия о роли, месте, назначении, притязаниях в мире; — содержат программы утверждения, схемы достижения престижа, планы повышения веса, получения дополнительных активов, влияния; — определяют их относительно единиц родственных; — не предоставляя иным решение сформулированных задач, исключают возможность помимо них их как-то зафиксировать, а тем самым омертвить60. Согласно такому взгляду на природу вещей, русская идея, тематизируя внушительный перечень вопросов: каковы боги? каковы люди? какова история? какова культура? какова база самоидентификации? каковы отношения к европейским и азиатским традициям? каковы собственные генеральные ценностные параметры, корни, первоистоки? и т.д., — ориентирует на решение объемной проблемы исторического призвания России, связываемого с ее перспективными державными прорывами-взлетами: судьба России принадлежит будущему, коим она обогатит, удивит, преобразит человечество. Родовая модель грядущего, питая порядок символический, организует фигуры мысли в направлении согериологическом, — проекты потребного мироустройства привязываются к исполнению Россией некоей спасительной цивилизационной роли. Содержательный остов этих далеко идущих проектов образует теза своеобразного избранничества народа, страны, чему сообщается то религиозная, то вполне светская редакция, не оставляющая сомнений: Россия — средоточие истины, обилия, благодати. Понятие исторического избранничества России намечается в древней Руси, акцентирующей особостъ ситуации принявшего православие народа. Тогда и укрепилось мнение, будто, даровав русской земле веру, Господь будет требовать за это от русских больше, чем от других, будет строже за грехи их наказывать. Как отмечает С. Зеньковский, «в своем составленном около 1037 года “Слове о законе и благодати” митрополит Иларион, перрый русский, ставший главой молодой... церкви, утверждает равноправие Руси с Византией, претендовавшей на мировое господство и мировое руководство. Он говорит: “Сбысться о нас языцех рече- ное: открыет господь мышцу свою пред всеми языкы и узрят все концы земле спасение, еже от Бога нашего”». Летописец, составлявший в том же веке первую историю русского народа, развил эту же мысль об избрании Руси Богом для особой христианской миссии в мире. В своем прологименоне к русской истории он описывает посещение Руси апостолом Андреем и пишет, что, остановившись на горах берегов Днепра, Апостол предсказал большое будущее христианству в России: “Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия...”61 Идея богоизбранности Руси, задавая контур национального историософского мессианизма, развилась в теорию потенциальной перспективности России по отношению к Западу. Эвристическим посылом этой претенциозной теории выступило представление об исчерпанности цивилизационных сил Европы: Европа, дескать, изжила творческие силы и должна передать свое наследие новым народам, — России62. Подобное убеждение, оказываясь концентрацией провиденциальных надежд, составило стержень поисков отечественной идентичности, многочисленных макетов вселенского положения нашего общества, его идеального назначения. Не стремясь к полноте, охарактеризуем основные из данных культовых макетов. “Москва — Третий Рим”. Модель православного царства с воплощенной благодатью духа святого: Русь воспреемница благочестия, завещанного Византией, оплот православной державности. Вопрос: достаточно ли православия для поддержания политической мощи — получил в нашей истории ответ отрицательный. Замысленного Филофеем спасительного сочетания власти и веры в опыте национального державостроения достигнуто не было. Свидетельство последнему — церковный раскол, знаменовавший раскол социальный. За измену церкви раскольники отказались принимать официальную власть, расщепившуюся для них на праведно-пра- вославную и великоцарскую. Первая, не имея шансов на выживание в борьбе со второй, исчезает метафизически (неорганичное русскому духу сказание о скрывающемся под водами Светлояр-озера легендарном граде Китеже) и физически (расправа со старообрядцами с их уничтожением, выдворением, отселением); — светские реформы Петра I, искоренявшие в тотальной вестернизации старую добрую самобытную народную Русь, усиливавшие в обществе культурные диспропорции. Для утверждения новых порядков требуется долговременность, постепенность, всеохватность. Петр же “ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками... со времен петровых высшие степени отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец, увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний”68. Вера не преобразила российский мир, что, в конце концов, дало веские основания В. Соловьеву подытожить: “И третий Рим лежит во прахе, а уж четвертому не быть”. Панславизм. Модель державного Всеславянского союза с положенным в ее основу этническим принципом славянства удивляет недостатком связи с реальностью. Славянское братство и единство химерично, что лишний раз доказала линия Чехии, Болгарии, Польши по недавно обостренному балканскому (югославскому) вопросу. Славяне в центральной и южной Европе это — Европа с ее далеко не пророссийскими настроениями и интере сами. Сердечные тенденции в политике идут отдельно от державных. Преждевременное воздействие на умы поверхностной панславистской схемы сдерживается аналитичными увещеваниями Достоевского: «Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными... начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себя и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись... вмешательством европейского концерна, а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас же, “имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи на порабощение славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому племени”... России надо серьезно приглядеться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества»63; и Леонтьева: “Наши западные и южные единоплеменники гораздо более нас похожи всеми своими добродетелями и пороками на европейских буржуа самого среднего пошиба”, оттого “слияние и смешение с азиатцами... или с иноверными и иноплеменными гораздо выгоднее... по одному тому, что они еще не пропитались европеизмом”64 (препятствующим установлению духовного единства вульгарным мещанством). Кроме того план славянской федерации несбыточен ввиду национальной многосоставности России: Россия — лидер славянского мира по населенческому признаку не сугубо славянская; многим входящим в нее этническим группам идеал всеславянства не привлекателен (ср. превентивную позицию Татарстана по вопросу возможного объединения с Югославией). Почвенничество. Модель самобытного, особого пути странового развития, развиваемая славянофилами, выглядит химерой горячечной фантазии. Каково существо спасительной, преобразитель- ной миссии России для мира? Вариант Киреевского: христианское (читай: православное) обновление европейского просвещения, сознания, духа. Вариант Хомякова: мондиализм — державно-культурное доминирование России в мире. Тебя призвал на брань святую, Тебя господь наш полюбил, Тебе дал силу роковую, Да сокрушишь ты волю злую Слепых, безумных, буйных сил... И встань потом, верна призванью, И бросься в пыл кровавых сеч! Борись за братьев крепкой бранью, Держи стяг божий крепкой дланью, Рази мечом — то божий меч! Вариант К. и И. Аксаковых: фронтальная критика Запада с апологией отечественного. К. Аксаков: “Подражание Западу — гибельно для нас. Подражание введено самим правительством, то есть Петром, и от правительства мы вправе ожидать возвращения на русскую дорогу... Запад разрушается... ясно, к какой болезни приводит... избранная им дорога... Ужели и теперь Россия захочет сохранять свои связи с Западом. Нет — все связи нашей публики с Западом должны быть прерваны... Русским надо отделиться от Европы... верная порука тишины и спокойствия есть наша народность. У нас другой путь, наша Русь — святая Русь...”65 И. Аксаков: “Русская земля подверглась... страшному внешнему и внутреннему насилованию. Рукой палача совлекался с русского человека образ русский и напяливалось подобие общеевро- пейца... Все, что только носило на себе печать народности, было предано осмеянию, поруганию, гонению: одежда, обычай, нравы, самый язык, — все было искажено, изуродовано, изувечено. Народность, как ртуть в градуснике на морозе, сжалась, сбежала сверху вниз, в нижний слой народный; правильность кровообращения в общем организме приостановилась, его духовная цельность нарушена... Русский человек из взрослого, из полноправного, у себя же дома попал в малолетки, в опеку, в школьники и слуги иноземцев всяких...”66 Помимо критики и видёний, — в чем позитив позиции; позволительно спросить: о какой собственно и по преимуществу национальной дороге речь? Невнятные ремарки К. Аксакова, будто на Западе “душа убывает”, подменяясь законодательством, человек трансформируется в механизм, русский народ безгосударст- венный, подвигнувшие того же Хомякова отметить невозможность Аксакова в “приложении практическом”73, разумеется, не позиция. Трудно понять и принять и скрупулезно выписываемую Толстым линию почвенного уклада, выражаемую в “Анне Карениной” Левиным. Он, дескать, видел, что Россия “имеет прекрасные земли, прекрасных рабочих и что в некоторых случаях, как у мужика на половине дороги, рабочие и земля производят много, в большинстве же случаев, когда по-европейски прикладывается капитал, производят мало, и что происходит это только от того, что рабочие хотят работать и работают хорошо одним им свойственным образом, и что это противодействие не случайное, а постоянное, имеющее основание в духе народа. Он думал, что русский народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, до тех пор, пока все земли не заняты, держался нужных для этого приемов и что эти приемы совсем не так дурны, как это обыкновенно думают”. Неразрешимая проблема, составляющая камень преткновения почвенников, — проблема положительной предикации составляющего пафос платформы самобытного пути национального развития. Народничество. Модель уточненной самобытности, комбинирующая в отличие от славянофильской схемы не апофатическими описаниями типа “стремление к духовной свободе без политического значения”, а катафатическими дескрипциями: специфичность развития России обусловлена сопоставительно с Европой ее отсталостью, которая через общинность, артельность, неформальное народное право позволит построить общество справедливости, решить проблемы, Западом нерешаемые. Критика Запада по тем временам адекватна: он страдает болезнями (социальная конфликтность); ему грозит гибель (пролетарский бунт); там нет живого духа (капитализация, бездуховность). Неадекватен позитивный момент: прогресс через регрессивный метаморфоз, ответ на важнейшие вопросы, волнующие человечество, через архаику. Негативист- ский утопизм народничества определен а) романтизацией отсталости — поздняя и недостаточная урбанизация, социальная беспомощность бюргерства, атрофия капитализма расцениваются как предпосылки грядущих завоеваний; б) социальным изоляционизмом — отторжение достижений западной культуры, ставка на консервацию ветхого сельского мира, рурализацию, якобы исключающих западноевропейское мироедство; в) акцентом насилия, политического радикализма, экстремизма (призывы Руси “к топору”) в обретении чаемых “земли и воли” в отсутствие какого бы то ни было гуманитарного обсчета проекта, оценки степени готовности масс к преобразованиям; г) соблазном через постановку умозрительных и небезобидных экспериментов над согражданами открыть новую “счастливую” страницу мировой истории. Как выяснилось, народничество не выработало платформы вывода России в признанные первопроходцы-лидеры сообщества наций. Оказалось: — преимуществ отсталости не существует; — консервация общины — не путь ликвидации цивилизационной архаики; — на народнический террор, пропаганду бунта (ишутинцы, лав- ристы, бакунисты) после акции Каракозова правительство ответило рескриптом 13 мая 1866 г., противопоставив агрессивным идеям пушки, развязав истончающие интеллигентскую среду репрессии; жертва образованных слоев во имя народа оказалась неоправданной; хождение в народ с будированием масс потерпело полный провал уже к концу 70-х годов XIX в.; — социальное разложение общины выбивало почву из-под иллюзии возможности специфически патриархального развития: с третьей четверти прошлого столетия наметился рост буржуазного элемента — отвратительного народничеству “мещанства”, опасность присутствия и дальнейшего укоренения которого выразил Салтыкова-Щедрин, констатируя: “идет чумазый! Идет, и на вопрос: что есть истина? — твердо и неукоснительно отвечает: распивочно и на вынос”; — всецело посрамила себя волюнтарная затея “перескочить социальный порядок” — в изобилующей пережитками древности стране насадить социализм. Вселенская теократия. Модель “земной жизни человечества”, где в вожделенной гармонии соединяются церковь, общество, государство, воплощая откровение высшего Божественного мира. От народа, способного сочетать свободу, веру, единство, “всецен- ность, всепримиримостъ, всечеловечность” (Достоевский), полагал В. Соловьев, требуется: — свобода от всякой ограниченности и односторонности; — возвышение над узкими специальными интересами; — отказ от самоутверждения с исключительной энергией в какой-то частной низшей сфере; — равнодушие к жизни с ее мелочностью; — всецелая вера в положительную действительность высшего мира и покорное к нему отношение. А все эти свойства, “несомненно принадлежат племенному характеру славянства, в особенности же национальному характеру русского народа” (Соловьев). Программа объективации царства божия на земле посредством блока государственности и христианства (в частном случае, как у Карсавина, — православия), минуя обскурантизм, невозможна вследствие а) дискордантности символов вер, идейной, организационной, психологической несопряженности Западной и Восточной церквей; б) призрачности в век просвещения, прогресса наук и искусств, секуляризации жизни, огосударствления вероисповедного; в) необоснованности идеи избранности русского народа. Впоследствии (после голода 1891 г., продемонстрировавшего безучастность российского правительства к доле народа) и Соловьев и Е. Трубецкой, горячий поборник вселенской теократической империи под эгидой России, вынуждены скорректировать позицию. Трубецкой, напоминает Лосский, окончательно убедился, что в Новом Завете все народы, а не какой-либо один в отличие от других призваны быть богоносцами; так что “горделивая мечта о России как избранном народе Божием, явно противоречащая определенным текстам... должна... быть оставлена как не соответствующая духу Новозаветного откровения”74. Соловьев же в “Оправдании добра” указывает на непреходящую роль многих народов, которые на разных этапах истории реализовывали в национальном творчестве интернациональные ценности. Большевизм. Модель земного спасения в истории: посредством материализации социально чаемого на руинах прошлой культуры силой перестроить жизнь сообразно с “идеалом наилучшего и наисправедливейшего общежития” (Ткачев). Крупнейшие представители отечественной и зарубежной интеллигенции воодушевились программой общественного обновления. Блок, Брюсов восторгались “грядущими гуннами” (в скобках заметим: оставшийся едва ли не в одиночестве Мережковский позволил себе усомниться в первопроходческих возможностях “грядущих хамов”), Франс, Роллан, закрывая глаза на кричащие несообразия, оправдывали созидание нового мира> Утопическое прожектерство большевиков в воплощении социальных абсолютов питалось комплексами: а) титанизм: “будущее зависит от нас”; мы “призваны решить бблыиую часть проблем социального порядка... ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество” (Чаадаев); б) просвещенский принцип самозаконности разума, согласно которому разум дает законы “всему существующему в области практической и общественной”; вся жизнь — общественные и политические отношения — должны быть устроены и управляемы “исключительно на основаниях, вырабатываемых... человеческим разумом”67; в) кратократия: практический осуществитель большевизма Сталин почитал Ивана Грозного за то, что из всех усилий ума и воображения он вынес, внедрил “только простую, голую идею... власти без практических выводов, каких требует всякая идея”68; г) промыслительность: Россия потребна миру не ради “национального эгоистического процветания”, а ради его спасения (Бердяев), — “мы поставлены на рубеже двух миров: протекшего и будущего; мы новы и свежи; мы не причастны к преступлениям старой Европы; пред нами разыгрывается ее страшная, таинственная драма, которой разгадка... таится в глубинах русского духа”69; д) страновая мобильность России, слабость ее собственных традиций, неукорененность, недоразвитость ее социокультурной инфракструктуры: “мы пойдем вперед и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам”70. Полномасштабная критика большевизма — сюжет особый. В плане его самой общей оценки укажем лишь на порочность таких его составляющих, как: — антиэтизм: “в марксизме нет ни грана этики”, — заявлял Ленин. Симптоматическая, развязывающая свободу рук установка в деле организации революций, практически развенчанная всем революционным опытом. Неудача в преобразованиях после поражения Коммуны заставила Бакунина удалиться в Локарно и заняться разработкой новой этики. Позже Кропоткин, констатируя, что революция “пошла не по тому пути, который... ей готовили”, что она “творит ужасы... разоряет страну”'9, также берется за этику. Причина ясна. Как впоследствии объясняла Фигнер, к революции нужно готовиться: “Что толку, если снова угнетенные сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже может быть худшими... закроются ворота одних тюрем, откроются других... Снова угнетение свободной личности. Рабство, нищета, разгул страстей... Нам надо стать иными... надо... начать серьезную воспитательную работу над собой, звать к ней других...”®0; — антигуманизм: во имя отрешенных идей конкретный человек стал предметом отрицания, унижения, подавления71; производилась сугубая порча жизни как исторического процесса, об этом не преминули напоминать развернутый тотальный террор, нажимные методы созидания некоего ревзаповедника; — “умное делание”: конструирование мира по абстрактным рациональным схемам. Идея преимущества рационального устроения жизни имеет, казалось бы, очевидные основания, — вопреки стихийному варварству цивилизация обеспечивается прогрессивным поступательным движением социума посредством сознательного планирования, проектирования существования. В соответствии с традициями абсолютизма гарантом целесообразных перемен к лучшему выступала верховная монаршая власть. Однако после того, как Корнель высказал сомнение: Управа королей шагает не спеша, Ленивой поступью злодеев не страша, тема рационально устраиваемой жизни утратила характер несо- мненности понимания. Пробегая историю, скажем: сомнения развеяли большевики, подкрепившие практически ими созданную сосредоточенную государственность учением исторической безошибочности компартии, руководимой горсткой безгрешных вождей. Отсюда долгое данничество тем тайникам зла, в которые нам пришлось заглядывать глубже, чем требовалось. От имени идеального ratio в обход чувства реальности наладилось производство из видимости сути со своими непременными аксессуарами — практикой социальных коновалов, волюнтарными интервенциями в народную жизнь, подрывом малой социальности, развалом экзистенциальной сферы; — тактика форсмажора: перевод существования в разряд перманентной чрезвычайщины обессмысливает деятельность, утрачивающую ценность сопоставительно с затратами и результатами (только те реформы хороши, которых не замечаешь). Личность в России и без того юридически и политически ничтожна (Кавелин). Попавшая же в плен к рациональной деспотической одаренности большевиков она и вовсе оказалась дискредитированной; — монополизация собственности, власти: центрально-админи- стративная система, исключающая конкурентные начала жизне- воспроизводства, сыграла роль causa efficiens хозяйственной, политической отсталости. За все годы большевистского руководст- вования не были решены капитальнейшие вопросы стимуляции и мотивации продуктивной, граждански ответственной деятельности. Вестерн. Модель борьбы с национальной автаркией во имя заимствования наработанных Западом авангардных жизневоспроизводительных технологий. На сакраментальный вопрос Данилевского — нужно ли разливать европеизм по лицу всей обширной земли русской?72 — западники от раннего Чаадаева до последующих и современных либерал-демократов дают определенный и однозначный ответ: нужно, и чем скорее, полнее, решительнее, тем лучше. Чем притягателен Запад России? Отвечая односложно, правильно принимать в расчет совокупность цивилизационно оптимальных черт, к коим относятся порядки налаживания, отправления хозяйственной, политической, частной жизни. Не имея равных в деле обеспечения производительности труда, материально-технической базы, долга, гражданственности, правопорядка, Запад добился небывалых высот в построении комфортного общества потребления (рынок, демократия, парламентаризм, либерализм, вложения в человека). Проблема, однако, в том, транслируем, имплантируем ли западный опыт по достижению “обеспеченного труда при общедоступности удобств жизни” (Лавров) в наши условия? Решение проблемы, по-нашему, при отвержении как почвенничества (“нам не нужно искать каких-нибудь новых, еще не бывалых на свете начал, — нам следует только проникнуться тем духом, который искони живет в нашем народе и содержит всю тайну роста, силы и развития нашей земли”73), так и больше визма (Россия преодолевает, опережая, Европу через социализм), состоит в отрицании возможности прямых переносов. Суть в том, что западный тип цивилизации — своеобразное и далеко не универсальное обнаружение исторической жизни. 1. Истоки европейского образа существования уходят в древнегреческое колонизационное движение, которое за счет расширения катекий и клерухий обеспечило эксплуатацию вненациональных богатств — зависимых территорий. 2. Античные традиции, возрожденные в Новое время, обусловили упрочение специфической формы товарно-рыночного хозяйствования, подпитываемого потреблением потенциала колоний, — гомологичная греческой вторичная колонизация (Новый Свет, Азия, Австралия, Африка), когда, по выражению Гегеля, мир для европейцев стал круглым, произошла многозначительная встреча Европы с остальной ойкуменой74. Вследствие этого европейский космос складывался как надре- гиональная форма, поддерживаемая, кроме прочего, высокой мобильностью, динамизмом плотно живущего населения, интенсивностью урбанизации, стремительностью разложения аграрного социума в ходе набирающей обороты индустриализации, дефицитностью природных ресурсов, вызванной этим необходимостью интенсификации производства75. По трезвом размышлении следует признать: данный блок факторов, сам по себе достаточно оригинальный, характеризуя именно западноевропейскую реальность, не допускает прямых экстраполяций на иные цивилизационные структуры. В том числе на Россию, где а) “объем совокупного прибавочного продукта... всегда значительно меньше, а условия для его создания значительно хуже, чем в Западной Европе”76; б) несопоставимая с Европой разреженность территорий (плотность населения примерно 12 человек на один квадратный километр, тогда как в Европе в среднем — 100, в Голландии и Японии — 1000 человек); в) неразвитость, затрудненность коммуникаций; г) невстроенность в мировую торговлю, международное разделение труда; д) неблагоприятность климатических условий хозяйствования, обусловливающих повышенную затрату энергии на единицу продукции (на душу населения в СССР потреблялось 8 т условного топлива в год, троекратно перекрывая среднемировую норму. Как показывают расчеты, для достижения уровня промышленно развитых стран России предстоит потреблять 14,2 т условного топлива на человека, тогда как на эти же цели Япония расходует — 4,5, Германия — 6,1, США — 11 тонн77). Помимо сказанного уместно напомнить, что лобовая вестернизация России, по различным оценкам предпринимавшаяся за 300 последних лет 14 раз, неизменно влекла сильнейшую дестабилизацию общества. Не является исключением и недавний опыт либерально-рыночных реформ по чикагским рецептам, обнаруживших недееспособность при попытке решения важнейших национальных задач. Для большей глубины, ясности понимания существа проблемы стоит представлять: чего достигает теория и чего она хочет достичь в концептуализации реалий. Несомненно, в таком тонком деле, как абстрактное моделирование явлений, не многим продуктам теоретизации суждено сформировать доверительное отношение к действительности, миру, культуре. Когда озабочиваешься воссозданием хода социально-исторического движения, важно а) “не впасть в совершенно бессодержательные мечтания”78; б) отказаться от вековой привычки смотреть на себя чужими глазами, сквозь чужие очки79. Руководствуясь данными идеями как принципиальными ре- гулятивами, мы отвергаем вышеохарактеризованные толкования “русской идеи”: ни мессианизм, ни миссионизм, ни “мучительно-травматическое” (Барабанов) ученичество в широком смысле применительно к поиску назначения России состоятельными не являются. Мечтательны проповедники, предваряющие, предсказывающие, предуказывающие пути к царству правды, советующие то “оправдать веру наших отцов, возведя ее на новую ступень разумного сознания”80, то пойти на выучку к стяжающему “расчищенные дорожки цивилизации”81 Западу, то приобщиться к единому человечеству, его всемирно-исторической судьбе82. Меч тания. Они оказались “гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше”83. Оттого столь витиеваты, неисповедимы судьбы России в XX в. Теперь же стоит мучительный вопрос, как, избегая мечтаний, вернуться к неутопическому обществу, «менее “совершенному” и более свободному»84. Со всей остротой и отчетливостью, следовательно, ставится задача создания адекватной духовной основы российской жизни, способствующей достойному национальному существованию. Решаться она, полагаем, может лишь в тщательной оценке выводимых из опыта истории обобщений: — А — цивилизационно человечество не едино; — Б — у составляющих человечество национально-государственных образований не просматривается единства судьбы; — В — почвенная апология отечественной архаики, в коей и усматривается базис страновой специфики России, химерична; — Г — Запад враждебен России. А. В мире нет единой цивилизации, хотя есть общие закономерности мирового развития. К последним относятся фазовые переходы, связанные с обретением качественно новых черт жизни. Здесь: — появление Homo sapiens; — аграрная революция; — урбанистическая революция; — индустриальная революция; — культурная революция; — сексуальная революция; — научно-техническая революция. В эти фундаментальные интервалы все единицы человечества так или иначе, рано или поздно входят. Но именно так или иначе, рано или поздно. Один и тот же процесс в одинаковой мере все народы непосредственно не захватывает. Причины опережения и отставания по фазам в прохождении народами тех или иных этапов цивилизационной динамики составляют предмет изучения социальной фенологии — только складывающейся науки о периодических явлениях в движении общества. Скажем: упрочение новоевропейских империй отсчитывается с XV в. 1453 г. — взятие турками Константинополя, зарождение Оттоманской империи. 1480 г. — конец монголо-татарского ига, зарождение Российской империи. 1497 г. — открытие Америки, начало эпохи Колумба, периода активной колониальной экспансии, западноевропейского имперостроительства. В этой фазе складывается европоцентризм, завершается средневековье, оформляется новое цивилизационное время. Это пример синхронизированных по фазе параллельных рядов. А вот пример другого типа. Взять урбанизацию. Формально Россия стоит в одном ряду с самыми урбанизированными странами мира. Реально же — учитывая качественный состав жителей, степень их адаптированности к городской среде (лимита), — уровень урбанизации в России в два раза меньше85. Аналогично сельское расселение. По подсчетам историков86, в Новгородской губернии в 1550 г. было 35 тыс. поселений, в 1600 г. — 23 тыс., в 1787 г. — 9,5 тыс., в 1860 г. — 10 тыс., в 1906 г. — 10,5 тыс., в 1916 г. — 14 тыс. Населенность двора — порядка 2,54. Таким образом, в деревне в начале XVI в. проживало в среднем 30 человек. Потом, когда в качестве удобрения стал использоваться навоз, люди сселялись, — “было удобнее на открытых пространствах иметь пашню и совместно ее обрабатывать”87 . Вычисление кривой среднего расстояния между селами показало, что “сначала оно большое, потом, с ростом числа сел сокращается, достигает порога в 2,25 км. Это барьер, за которым начинается слияние и укрупнение поселений и вновь увеличивается расстояние между селами”88. К схожим выводам по обследовании 10 стран (Россия, Индия, Япония, США, Великобритания, Франция, Италия, Испания, Канада, Германия) с получением такой же существенно нелинейной кривой среднего расстояния между селами пришел Г. Гольц89. Следовательно, сложный нелинейный процесс расселения оказывается универсальным для разных стран, чего нельзя сказать ни об урожайности (в России в силу условий хозяйствования в XIX в. в почву вносили примерно в 25 раз меньше удобрений, чем в Германии), ни о менталитете (на Западе индивидуализм, в России коллективизм). Сказанное навевает: универсалии социально-экономического развития не отменяют цивилизационные уникалии. Вопрос в том, как первые (гуманитарные инварианты, фундаментальные социальные константы90) согласовывать со вторыми. Б. Человечество не едино ни по вере, ни по технологиям, ни по расовым, ни по этническим, ни по национально-государственным признакам. Последнее отличает, казалось бы, консолидированные формы. Так, Запад дифференцирован на католический юг и протестантский север, латинство и лютеранство. В Германии различаются (по качеству жизни, менталитету) западные и восточные земли. В Италии богатый север противостоит бедному югу. В Великобритании, напротив, богатый юг пикируется с бедным севером. Живущих восточнее Рейна французы считают дикарями. Голландцы ставят под сомнение немецкую работоспособность. Прослеживается настороженность немцев относительно славян. Ну, и так далее. Экономически капитализм соединил Запад, Реформация духовно разъединила его. В настоящий момент дают знать о себе национализм, сепаратизм, возбудившие распады Югославии, Чехословакии, обострившие ситуацию в Великобритании, Испании, Франции, Канаде... Выводы? Они в вопросах. Каков потенциал единительных социокультурных и национально-государственных процессов? Насколько они действенны? Могут ли конфронти- рующие, конфликтующие национальные культуры, традиции интегрироваться в универсальную мир-систему? На каком пути просматривается объединение? Как к нему идти? Нужно ли? Задается ли единство истории единством целей человечества как рода? Выживают ли люди вместе? Рассмотренное как высшая сфера мироздания человечество, кажется, консолидировано в существовании, — но это в отвлеченной логике. А фактически? Каждый выживает, как может. Мир разделен на блоки, сферы, зоны влияния, национальные государства, противоречия внутри которых и между которыми усугубляют расизм, шовинизм, гегемонизм, глобализм. Карл Великий пробовал объединить Европу политически (властно) — попытка выказала недееспособность. Престол тщился объединить Европу духовно. Реформация этому воспрепятствовала; протестантское национализированное христианство подорвало универсализм латинства. Движение за суверенитет национального государства упрочил Аугсбурский мир 1555 г., декларировавший принцип державной автономии веры — cujus regio, ejus religio. Модель мировой католической империи испано-австрийских Габсбургов повлекла 30-летнюю войну, завершившуюся Вестфальским (1648 г.) миром. Последний положил конец силовому навязыванию чуждых ценностей, задал систему международных отношений нововременной истории — Pax Europeana с учетом идей Аугсбургского мира. Реальное раздробление человечества с этого момента, следовательно, конституировало национальное государство, воспроизводящее самого себя, а не цивилизационную систему как таковую. В. В обширном сюжете самобытности России — две плоскости: политическая и цивилизационная. Политически долгое время Россия развивалась изолированно от Европы. Причины: а) монголо-татарская оккупация; б) державная конфронтация, обязывающая противопоставлять колонизационному напору Запада обеспечивавшую национальный суверенитет откровенную автаркию. Исторически Россия была отгорожена от Европы то завоевателями, то необходимостью собственного выживания. Радикально обстановка изменилась в эпоху наполеоновских войн, когда межгосударственная борьба в Европе уже не могла не вовлечь в водоворот событий континентального колосса Россию. Противостоявший Англии Наполеон для наращивания мощи, достижения гарантированного успеха в войне с главным врагом решил предварительно покорить стяжательницу богатств хартленда Россию. Наполеоновская стратегия (которую впоследствии перенял Гитлер) предусматривала на первом этапе разделить Европу на сферы влияния — Тильзитский мир 1807 г., по которому Западная и Центральная части материка включались в орбиту Франции, а Восточная часть отходила к сфере влияния России (ср. с разделом Польши по пакту Риббентропа — Молотова); на втором этапе — развернуть агрессию против союзника (ср. с Великой Отечественной войной). Самый ход кампании 1812 г., изгнание и разгром “великой армии” слишком хорошо известны, чтобы останавливать на них свое внимание. В интересном нам ракурсе рассмотрения достойно упоминания то, что проходившее под эгидой России освобождение Европы, завершившееся Венским конгрессом, дополнилось оформлением в 1815 г. Священного Союза. Готовивший программный документ наднациональной политической ассоциации — Акт Священного Союза — Александр I закладывал в него мощные идеи практического обновления и объединения Европы на базе истин святого писания вне толкований церкви. Священному Союзу, призванному политически преодолеть конфессиональные, метафизические различия католичества (Австрия), протестантизма (Пруссия), православия (Россия), выполнить свою вселенскую миссию не довелось. Однако для нашего изложения не это суть главное. Главное в подчеркивании того, что лишь с рубежа наполеоновских войн вследствие сильнейших потрясений ум и воля народов обратились к совместной деятельности; россияне получили возможность “участвовать в судьбе просвещенной Европы”91. В цивилизационном отношении проблема само бытности России имеет прочтения: жизнь трудно выразимых, едва выводимых почвенных рефлексов; специфика отечественного строя существования. Ориентированная на почвенные ценности самоидентификация, фиксируя такие черты национального бьпия, как коллективизм, артельность, общинность, заединность, дружинность, хоровое начало, поднимает на щит “соборность”, “всеединство”, “солидарность”. Соборность помимо и вне метафизических и утопических интерпретаций (славянофилы, Соловьев, С. Трубецкой, Иванов, Франк, Булгаков, Флоренский) означает свободную ассоциацию, союз добровольно объединившихся людей. С одной стороны, здесь нет ничего сугубо русского: а) трудовая кооперация интернациональна; б) западный богослов Моллер независимо от Хомякова декларировал идеи кафоличности. С другой стороны, соборность как феномен искони русский — общинно-центристский — деформировалась, проходя кризисы: 1) трансфер индивидуализма в элитную культуру (образование, воспитание, стандарты жизни); 2) трансфер конкурентных начал в народную культуру — а) разложение традиционного (холи стского) общества вследствие модернизации (урбанизация, гражданская атомизация, полифункционализация лица); б) развитие капитализма (упрочение духа мещанства, кулачества); Ключевский аттестует великороссов как с некоторых пор единоличников: “великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами”; 3) культурная революция — развал синкретизма (персонификация, специализация, секуляризация). Понимание этого дезавуирует пропаганду особой стати России на базе “антициви- лизационизма”. Вспомним все того же толстовского Левина: “Теперь в земских учреждениях, — рассуждает он, — я... не вижу ничего, что бы содействовало моему благосостоянию. Дороги не лучше и не могут быть лучше; лошади везут меня и по дурным. Доктора и пункта мне не нужно. Мировой судья мне не нужен... школы мне не только не нужны, но даже вредны”. Что же нужно? Гордиться “простором земли русской и широтою русской натуры, которая не может и не хочет ничем стесняться”102? Воистину бич России дураки и дорога. Тема самобытности в терминах соборности не может быть выражена мерой концептуальной. Аналогичное утверждается и касательно якобы такой самородной черты, как “смирение”, суть которого состоит в том, чтобы «сложить все десять пальцев на животе и вздыхать, возводя глаза к небу: “Божья воля! Поделом нам... за грехи наши! Несть батогов аще не от бога!”»92. В удельный период, замечает Белинский, русскому народу присуши “скорее гордыня и драчливость, нежели смирение”. Толкуют о “любви” как национальном начале, исключительно присущем одним славянским племенам, в ущерб западным, — как утверждает критик, в данных толкованиях “высокий образец ума, зашедшего за разум”. Все эти дающие повод для кривотолков заблуждения, штампы давно разоблачены практикой, выводящей на более глубокий уровень трактовки проблемы. Суть не в гипертрофиях тех или других, впрочем, не специфически русских социально-психологичес- ких признаков, а в уяснениях, подготовивших утверждение неких неповторимых традиций и институтов, подлинных условий нашего исторического существования. В крайне эскизном виде дело выглядит так, что географический, геополитический, социокультурный антураж — сама объективная жизни основа детерминировала особенности страновой динамики России с букетом причудливых форм: мобилизационным типом хозяйствования, милитаризованной экономикой, этатизмом, военной демократией, бюрократизацией управления, феодализацией социальных связей, доминированием ценностей выживания над ценностями развития, духом общинности, экстенсивностью, принудительностью накопления, методами концентрации “во что бы то ни стало”, общественной дифференциацией по признаку не владения, а распоряжения собственностью, свернутым рынком, засильем “естественных” монополий, командно-административной регуляцией социума, тоталитарностью. Эти слагаемые отечественного мира, как ни непривычно это звучит, не были только насилием над обществом и здравым смыслом. Они попросту не могли бы утвердиться, если бы не имели реальной почвы, не получали широкой поддержки, если бы не решали (по-своему) “действительно насущных проблем общественного развития, в том числе в большей или меньшей степени поступаясь доктринальными принципами”93, если бы не оказывались способом самосохранения России, поддержанием ее уникального цивилизационного строя. Г. Россия и Европа, невзирая на расовую, конфессиональную, индустриальную близость, — различные виды цивилизаций, опираются на несхожие raison d’etre существования. С целью иллюстрации мысли оттолкнемся от упорядочивающей схемы, которая дифференцирует общие и частные звенья цивилизации. Поскольку остов цивилизации образуют жизневоспроизводящие ценности, коль скоро налаживают жизнь, поддерживают бытие люди, человеческий облик не утрачивающие, имеются общечеловеческие универсалии, гуманитарные инварианты, обеспечивающие глобальное выживание. Это уровень фундаментальных социальных констант (ФСК) масштаба социальности в целом. Они целеориентируют развитие родовой мегасистемы по векторам эффективности, оптимальности, благоприятности. А именно: просматриваются общие восходящие упорядочивающие тенденции в регистрах — материально-техническом: индустриальные технологии (механизмы, приемы, навыки, операции); — гражданском: социально-политические технологии (мотивация, стимуляция активности, свобода, права, обязанности); — экзистенциальном: рекреационные технологии (волеизъявление, самореализация, релаксация). Здесь учитывается, постигается, отслеживается совокупная рит- модинамика (всеобщие социально-фенологические зависимости). Поскольку человеческая цивилизация не едина, в различных пространствах высокого порядка доминируют разные жизневоспроизводительные ценности, имеются особенные дифференцирующие качество отправления существования по ареалам социальности параметры, обеспечивающие региональное выживание. Это уровень районированных социальных констант (и переменных) масштаба социографически специфицированной социальности. Они целеориентируют развитие общественно-исторических макросистем типа объединенного Запада, Востока, Евразии по векторам потребных изменений и сохранений в сочетании величин автогене- тических и эктогенетических, автономных и гетерономных. Здесь рассматривается вариантное воплощение и распознаваемая структурная устойчивость процессов большой интенсивности и длительности на региональных пространственных континуумах (особенные социально-фенологические зависимости). Поскольку человеческая цивилизация мозаична, глобальные и региональные жизневоспроизводительные ценности реализуются партикулярно — в страновой, национально-государственной, этнической привязке, — имеются единичные инкарнации человечности, обеспечивающие локальное выживание. Разнообразие условий существования лишает ценности понятие окультуренной планетной среды как жизненного универсума. Человеческое целое расслаивается на народные составляющие, которые различаются между собой духовно и ландшафтно. Понятие этого формирует уровень идиоадаптивных социальных переменных масштаба местных жизнедеятельностных ниш. Они целеориентируют развитие социальных микросистем (майя, бушмены, готтентоты и т.д.) по вектору самоподдержания. Здесь выявляются характеристики эмпиричес кого распределения, рассеяния социальности в конкретных условиях (своего рода вариационная социальная статистика, исследующая единичные социально-фенологические зависимости). В терминах традиционной теории цивилизаций, следовательно, мы имеем три уровня предметности: цивилизационные универсалии (ФСК) — культурно(социально)-исторические типы — цивилизационные уникалии (локальные цивилизации). Предмет нашего внимания — второй уровень — сопоставление цивилизационных типажей Европы и России. Отправная мысль состоит в подчеркивании враждебности Европы России, враждебности с позиций совокупных ценностей и интересов. Довольно принять во внимание а) фактор колонизации (конфронтация: объединенная Европа — Россия); б) фактор глобального соперничества, тотального взаимного прессинга двух систем (капитализм — социализм), двух блоков (НАТО — ОВД) в имперский и советский периоды истории. Если говорить о “восстановленной” (после августа 1991 г.) России, ситуация не изменилась: и экономически, и политически, и геополитически, и духовно в отношении России Запад проводит жесткую линию двойных стандартов, агрессии. Ограничимся лишь такими свидетельствами. В 80-е годы для подрыва восточного блока Запад информационно усердствовал в отношении Польши, требуя “выбросить коммунистический пограничный контроль на свалку истории”. После распада СЭВ, ОВД, вступления Польши в НАТО тот же Запад вновь требует — только усилить пограничный контроль в Польше по отношению к бывшим коммунистическим соседям. Новый континентальный порядок предусматривает санитарный кордон с более восточными, нежели в период холодной войны, границами. В недавно же подготовленном американским институтом стратегических исследований документе “США и РФ на рубеже XXI века” правительству США рекомендовано сосредоточиться на еще большем снижении международного авторитета и влияния России; предложено отказаться от равного партнерства; перевести Москву на зависимое положение от Вашингтона. Для достижения этих стратегических целей акцентируется возможность применения силы. Ни больше, ни меньше. В створе сказанного Запад активно противится балканской, ближневосточной, центрально- азиатской, кавказской политике России. Фронтальный, правда односторонний, прессинг продолжается. Учитывая, что цивилизационные единицы среднего уровня представляют собой относительно замкнутые, немембранные структуры, возможно сформулировать правило взаимной нетранслируемости и некорреспондируемости их отличительных черт. Запад пребывает Западом; Восток — Востоком; Россия — Евразией. С точки зрения учета ценностной подкладки жизневоспроизводительных механиз мов вместе им не сойтись. Существуют инварианты общежитель- ности — ФСК, но существуют и вариантные интенции народов жить по “законам отцов”. Даже в наше время, применяя новинки (авангардные технологии трех вышеназванных регистров), народы идут не к какому-то одному, а к собственному укладу. Последнее навевает идеи региональных и локальных архетипов, которые, вторгаясь в общецивилизационный процесс, его непредсказуемым образом трансформируют. Спорадические социальные трансформации — соответствуют ли они уклонению от неких предзаложенных (?) магистралей или означают прокладывание аутентичных путей? Ввиду головолом- ности вопроса, главным образом непроясненности “предзаложен- ности” вселенских динамических линий мы склоняемся ко второму: народы в истории в отсутствие “алгоритмов” прокладывают аутентичные пути развития. Итак, Россия и Запад — автономные уровни цивилизационной реальности, имеют собственные исторические, гражданские судьбы. Несопряженность, дискордантность последних предопределяет взаимоконфликтность. Беспристрастное моделирование реалий в терминах формулы “вызовы — ответы” подводит к такой картине. Россия как цивилизационно менее продвинутый социум есть общество догоняющего развития, запаздывающей модернизации. Исходно экстенсивная отечественная динамика вполне оправдывает внутреннее назначение, но в итоге снижает конкурентоспособность. За стадию стагнации интенсивно хозяйствующий консолидированный Запад делает инновационный отрыв. Давление по всем азимутам на Россию возрастает, обстановка вокруг нее обостряется. На предъявляемый вызов следует вынужденный ответ в виде форсированных прогрессивных обновлений с усвоением западных уроков. Достижение паритета неизбежно проходит в мобилизационном ритме, оплачивается высочайшей ценой — усилением крепостничества, развертыванием репрессий, понижением уровня жизни, ограничением свобод. Так как поддержание державного равновесия подобными способами долгое время невозможно, в конце концов наступает сбой, за которым очередное отставание, в очередной раз корыстно обыгрываемое Западом. Новый вызов требует нового эквивалентного ответа. Цикл повторяется. Принципиально, что всякая подготовка вызова производится на Западе органически эволюционно — через самоорганизацию снизу, предполагающую индивидуализацию, кооперацию, демократизацию, рационализацию. Напротив, чрезвычайное обеспечение ответа в России протекает неорганически революционно — через деиндивидуализацию, концентрацию, централизацию, милитариза цию. На Западе — общество для человека. В России человек для общества. Не входя в острейшие проблемы социальной цены, гуманитарных издержек форсмажорных ответов России вызовам Запада, зададимся вопросом: что позволяет России выигрывать борьбу, преодолевать отставание? Перебирая возможности, в качестве приоритетной выбираем одну. Выживать, отстаивать суверенитет в обстановке жесточайшей борьбы по всем сторонам горизонта и одновременно налаживать вершение жизни на 1/6 планетарной суши, обеспечивать территориальную целостность, экономическую независимость, сплачивать регионы, повышать мощность инфраструктуры, соблюдать национальные интересы, в условиях критического земледелия поддерживать хозяйствующих крестьян, патронировать малоимущих (одних пенсионеров в нынешней России 37 миллионов), исторически кредитовать аборигенные народы, — все это делать способна лишь крепкая, проникающая, государственная власть, de facto отождествляемая у нас с империей. Для долгого путешествия нужны тяжелые башмаки. Как ни трудно принять тезис, предложим потенциальным оппонентам набраться терпения и, реагируя на обоснование, повременить со скороспелой критикой. История не знает априорных качеств. Каждый народ формирует подходящий тип институционализации. Таким типом — способом самосохранения, самоподдержания национального тела оказалась для России империя. “Империя”, созданная народом России, не терпит применительно к себе квалификаций уничижительных. Она есть высококачественный продукт исторического развития, представляющий властно консолидированный, державно продвинутый социум, располагающий а) развитой военно-бюрократической машиной; б) выраженной тенденцией к тем или другим формам ценностного идентитета (мощные единительные духоцентричные идейные комплексы). По мере ослабления этих скреп статус (цельность, целостность) империи подрывается. Избегать эрозии империи как института позволяет либо поддержание дисциплинарного тонуса общественных связей сверху, либо стимулирование самодеятельного, инициативного поведения населения снизу. В России в основном и преимущественно опробован первый способ, связанный с применением жестких технологий достижения странового единства. Универсальный гарант от смуты, провалов державности, отрабатывающийся непосредственно в завоеваниях, складывается в виде абсолютизма, военно-монархического, бюрократического централизма. У кого сила, у того право. Сила и право — первейшие рычаги имперостроения. Однако ограничиться утверждением, будто российская империя держалась лишь правом силы основного войска и власти наместников — сатрапов, было бы в корне неверно. Наша линия состоит в проведении идеи, что Россия как метрополия — не тривиальная захватчица, посредством грубого силового напора поглощающая фрагменты мира. Российская империя одна из немногих в мировом опыте, целеустремленно выполнявшая культуротворческую устроительную миссию: в отношении покоряемой провинции проводилась стратегия цивилизационного обихожения, состоявшая из глубоких шагов — экспорта этноса (переселенцы) или ставленников этноса (казаки) из метрополии (подкрепляющая экспансию торгово- промышленная колонизация земель); — экспорта бюрократии (привлечение к управлению местами ставленников из центра); — инкорпорации аборигенной знати во власть; — урбанизации (закладка городских центров как ведущих звеньев системы расселения, обслуживающих хозяйственные, оборонные, административные, образовательные интересы); — централизации управления; — интернационализации армии; — либерального, терпимого, избирательного отношения к обычаям покоренных народов; — активного наступления на эндогамию (поощрение межнациональных браков, создание энергичной буферной диаспоры). Все эти безусловно перспективные слагаемые имперостроения, получившие материализацию в национальной истории, не смогли за относительно короткий имперский век проявить себя полномочно и представительно. Как следствие — чрезвычайной трудности проблемы поддержания единства экономической, культурной, управленческой основы державности, без которой последняя оказывается не органической целостностью, а хаотичным конгломератом непереваренных плавильным котлом местных структур. Известные события 1991 года вызвали распад складывавшегося в столетиях исполина. Из империи вышли Россия и некогда колонизированные по ее географическому канту аборигенные периферии. Не входя в анализ устойчивости возникшей геополитической фигуры, обратимся к оценке видов на будущее России: с каким цивилизационным сценарием стоит связывать ее перспективы? Не усложняя интригу, дадим прямой и ясный ответ: перспективы России, по-нашему, стоит связывать с восстановлением ее статуса империи. Дабы быть адекватно понятыми, дадим пояснения. 1. “История имеет глубокий смысл, но он недоступен человеческому познанию”, — утверждает Ясперс. Почему же? Понять историю означает понять себя как ее творцов. Смысл же того, “как творить мир”, раскрывается в постижении, “как воссоздавать себя в мире”. Краеугольной темой оказывается извечный сюжет самостоянья человека в череде времен, потоке событий. Человек и история. Нет всеобъемлющей схемы развертывания исторического процесса, но есть обоснованное понимание того, что центром любого его развертывания является человек в различных своих измерениях — народ, этнос, лицо. 2. Человеку в многоразличных его ипостасях в российской империи всегда было неуютно. Византизм, этатизм, тоталитаризм как виды властного деспотизма неизменно деформировали личностное, этническое, народное. Рычаг империи служил орудием установления баланса сил в Евразии, решал задачу выживания России в бескомпромиссной исторической конкуренции с соперниками. Государство с его специфическим интересом по этой причине подчиняло все человеческие интересы. Даже культурная революция — предприятие ультрагуманитарное — протекала у нас не как кампания по превращению человека массы в личность, а как акция по производству грамотных, вписанных в надлежащую инфраструктуру (школы, клубы, читальни). “Зараза” же личностного локализовывалась на периферии общественного — в “патологическом” диссидентстве. 3. “Гибнет Российская империя. И так же погибнут все империи, которые будут созданы”105, — пророчествовал Бердяев. Предыдущие и в особенности текущие времена дают изумительное подтверждение бердяевской мысли. Канули в Лету империи древности. В начале XX века распались Австро-Венгерская, Оттоманская империи, с середины того же столетия пошло обвальное крушение Британской, Французской, Нидерландской империй. В 1991 году завершилось бытие Советской империи. В чем причина нежизнеспособности, ущербности империй как социальных структур? Фатален ли их конец? У империй как единиц социальности повышенной сложности — две уязвимости: полиэтнизм и кратократизм. Наиболее радикальная версия купирования первого — Версальская идея всемирного плана политической организации, где каждый этнос является государством, и наоборот. Эту идею, однако, трудно провести для многонациональных стран. Хотя последние события уходящего столетия, вроде бы, свидетельствуют о подобных стран державной непрочности (распад Чехословакии, Югославии, СССР), никакой неотвратимости их саморазрушения нет. Вопреки этому имеется богатый опыт плодотворной кооперации разных этнических, расовых, культурных, конфессиональных групп в консти- туировании державных общностей в США, Франции, Нидерландах и т.д. Наиболее радикальная версия купирования второго — демократизация, обеспечение прав человека, гражданина, народа, законодательное пресечение проявлений гнета, насилия, тирании. Слабость империй сказывается при проведении интересов этнических групп наряду с воплощением принципов демократии. Неизбежно галопируют национализм, сепаратизм, влекущие взаимо- отчуждение, отложение составляющих. Нерв бытия империи, следовательно, — равновесие между властью (силой) и гражданином (народом). Представляется, что имеются лишь две возможности его (равновесия) достижения. Это а) развал империи для соблюдения интересов нации (Великобритания, Франция, Турция); б) укрепление империи, использование ресурса империи для соблюдения интересов нации (США). Возможность (а) для России не подходит. Ослабление империи, приведшее к распаду СССР, и посегодня подтачивает российское целое. Дальнейшая сдача позиций ввиду эскалации центробежных тенденций, усиливаемой внешней агрессией (экспорт геополитического сепаратизма под эгидой ваххабизма), сецессии попросту невозможна. Учитывая, что целостность Евразии для России — factor prima, исходя из того, что исторически и державно обеспечивается он имперски, вопрос не в том, как отменить империю в России, но в том, как сделать ее цивилизационно эффективной. Остается, следовательно, возможность (б), подразумевающая гармонизацию взаимодействий человека (народа) и власти (государства) в рамках нации. Нерешенная в отечественной истории задача гармонизации взаимодействия данных столпов и составляет содержание “русской идеи” в современной транскрипции.