Российское государство между монологом и диалогом.
Попытка проследить развитие российской государственности под углом зрения изменения соотношения монолога и диалога, качественных сдвигов в субъекте динамики общества обнаруживает существование сложного циклического процесса: периодические попытки расширения легального диалога, выработка его легальных форм и негативный ответ на эти попытки. Дворяне, купцы, рабочие, колхозники не проявляли интереса к этого рода деятельности в масштабах, выходящих за рамки локального мира. Против попыток власти развивать диалог выдвигался довод вполне в духе архаичного традиционализма: подобные попытки — обман. Эта точка зрения идет от архаичной веры, что мы живем в мире оборотней, где каждое явление в действительности нечто обратное тому, чем оно кажется по его собственной или чужой злой воле. Корни веры идут от тотемизма, веры в тотема-субъекта, растворяясь в котором, личность отказывает себе в праве быть субъектом собственных решений. Но она одновременно включает представление о том, что каждый тотем может оказаться лжетотемом, антитотемом, таит в себе обман. Иногда приходится сталкиваться с интеллигентской рационализацией этой архаичной точки зрения, интерпретирующей действия власти как лицемерные, недостаточно радикальные. Мнение это невозможно принимать всерьез. Заинтересованные в развитии диалога слои ищут любые возможности расширения и углубления диалога. Схема непрятия власти сформировалась в среде российской интеллигенции еще задолго до советской власти и стала неотъемлемым элементом «совковых» представлений: во всем, даже в нашей безответственности, виновата власть, любые ее действия — результат каких-то коварных, злых планов. А мы, так называемые простые люди, ни в чем не виноваты, а если и виноваты, то и в этом виноваты не мы, а те, кто за нас несет ответственность. Речь идет о том самом «Я», которому и представляется право персонифицировать государство. Некоторые развивают этот разрушительный для общества культ личной безответственности, закрепляя тем самым раскол общества. Впрочем, есть признаки сокращения адептов такой позиции. Подобная ситуация со всей очевидностью свидетельствует о том, что страна сталкивается с крайне негативным обстоятельством, оказывающим существенное влияние на государственность, его динамику, функции, организацию. Общество хронически сталкивается с низким по сравнению со сложностью проблем уровнем потребности в диалоге, потребности личности превращаться в субъекта государственности, потребности примеривать на себя формулу «Государство — это Я». В стране, которая с нарастающей силой испытывала потребность в изменениях, в повышении хозяйственного потенциала, эффективности управления, преодолении нарастающей напряженности, угрожающей взрывом, периодически усиливалось стремление к реформам. Реализация глубокой реформы, по крайней мере в России, требует соответствующего развития диалога при принятии решений, соответствующих изменений в государстве. Массовое обсуждение проекта реформ само по себе уже является их началом, но при условии, что обсуждение перерастает в реформы прежде всего механизмов формирования решений. Что бы ни думали реформаторы по поводу своих проектов, главным содержанием реформ является развитие соответствующих культурных и организационных ее аспектов. Наивно думать, что можно провести хозяйственную реформу в узком смысле слова. Она всегда связана с изменением культурных основ, организацией диалога. Без этою акции реформаторов могут привести к последствиям, существенно отличающимся от ожидаемых, они будут протекать в неадекватных культурных, организационных условиях. Реформы не будут освоены, превратятся в фактор развития дискомфорта, ответом на который может быть активизация противостоящих сил. В этой связи особый интерес представляет исторический опыт России, полученный при подготовке к реформам. Александр 1, придя к власти, четко разделил окружающих на тех, кто занимался текущим повседневным управлением, и тех, кто пытался пересмотреть общие принципы и задачи управления. В эту группу входили его личные друзья. Речь шла о «бесформенном дружеском кружке», состоящем из людей «малоприкосновенных к служебным делам»154. Бросается в глаза, что подготовка реформ была не только отделена от повседневных проблем государственного управления, но и ей противопоставлена. Реформаторы были непосредственно связаны с императором, а не с повседневностью государства. Это означало, что потребность в реформах осмыслялась не столько в толще общества, государстве, сколько в маленькой интеллектуальной точке, где, очевидно, собрались люди, способные к высокому уровню рефлексии, осознавшие нечто такое, что никто не мог сформулировать. Массовая повседневная жизнь и духовная элита оказались расколотыми, противопоставленными друг другу вплоть до засекречивания проекта реформ. Николай I, который мечтал освободить крестьян, развил эту практику. Он учреждал один за другим шесть секретных и весьма секретных комитетов по крестьянскому вопросу. Ключевский писал в этой связи: «Словно хотели украсть крепостное право у дворян и подкинуть свободу крестьянам. Сановники... надеялись постепенным ограничением крепостного права довести дело до того, чтобы крестьянин стал свободным, прежде чем услышал слово свобода». Царь и правительство «не считали возможным действовать иначе, как под густым покровом государственной тайны... Император требовал строжайшего хранения комитетских секретов и лицам, в них посвященным, членам комитетов и самого Государственного совета за неуместные разглашения грозил судом по всей строгости законов, как за государственное преступление»155. Александр II также создал секретный комитет, связанный с предполагаемой реформой. Особым циркуляром по ведомству печати было предписано не вдаваться в суждения о предметах будущего устройства крестьян. Тем не менее «подули новые вет- ры». В противоположность предшественникам Александр II почувствовал необходимость привлечь дворянство к участию в освободительной реформе. В стране к участию в подготовке реформы были готовы «исключительные единицы»156. Не ощущалось достаточных предпосылок для диалога, необходимого для осуществления столь грандиозного замысла. Ключевский писал: «Дворяне страшились крестьян, крестьянство злобилось на дворянство, то и другое не питало ни малейшего доверия к правительству, а правительство боялось обоих»157. Тем не менее стремление власти наладить диалог было столь сильно, что, скажем, литовскому генерал-губернатору было высочайше поручено повести дело так, чтобы дворянство его трех губерний выразило правительству свои освободительные желания. В ответ был составлен «знаменитый рескрипт», где одобрялись «благие намерения» дворянства, «которых оно не выражало», разрешалось приступить к составлению проектов «об устройстве и улучшении быта помещичьих крестьян». Открываемые для этой цели губернские комитеты как будто бы соответствовали «собственному (небывалому) вызову представителей дворянства». Ключевский с иронией писал: «Немало нового узнало о себе из рескрипта литовское дворянство». Рескрипт требовал исполнения и не допускал возражений. Вскоре аналогичная участь постигла и петербургское дворянство. Все начальники губерний и губернские предводители были извещены о примере для подражания. Тем самым, имитируя диалог, правительство пыталось преодолеть тупик, когда «дворянство ждало указаний сверху, а наверху ждали первого шага от дворянства»158. Из этих фактов, цепь которых можно протягивать в прошлое и в будущее, следует ряд важных выводов, бросающих свет на российскую государственность. Первое, на что следует обратить внимание, это глубокое противоречие, раскол между нарастающей потребностью решать все более сложные проблемы и чудовищным страхом высшей власти перед тем, что теперь называют общественностью. Страх был перед неконтролируемыми последствиями самих разговоров о реформе, а также перед возможностью принять недостаточно эффективные, разрушительные решения. Впечатление таково, что правители стояли на грани пропасти, боясь шелохнуться, чтобы не вызвать оползень, который вовлечет в пропасть страну. Сложность задачи требовала расширения и углубления диалога по поводу того реального «Я», которое должно было изменяться при решении главных задач. Общество никак не решалось сделать первые шаги. Сегодня, опираясь на богатство накопленного опыта истории, можно пытаться ответить на вопрос, насколько страх власти перед реформой был правомерен. На основе известного последующего опыта реформ можно с достаточной уверенностью сказать, что страх был обоснован. Реакция крестьян, т.е. основной части населения, на действия власти была для нее непредсказуемой, иррациональной. Диалог власти и крестьян в период подготовки реформ был невозможен. Смысл слов власти не был понятен крестьянам. Они жили в своем замкнутом мире, разгадать ценности которого было непросто. Крестьяне отвечали бунтом на любые действия власти. Поводом для бунта практически всегда было «одно и то же — докатывающийся до крестьян слух о нарушении «сильными людьми» — помещиками — воли царя». Крестьяне ждали законного претендента на трон, образ которого был «порой довольно фантастичен... Любое слово, исходящее от властей, могло истолковываться как указание на всероссийское поравнение... Крестьяне считали своим долгом перед царем добиться осуществления его воли и тогда причиной волнения могло стать любое событие местного масштаба, как то: сомнение в законности наследования каких-либо земельных угодий или действий каких-либо чиновников»159. Решения реформаторов в процессе крестьянской и последующей столыпинской реформ не были удачными. Они не опирались на диалог с теми миллионами людей, которые в своей повседневной деятельности и должны были реализовывать замыслы реформаторов. Столкнулось два монолога. Это привело к тому, что большинство сокрушило монолог меньшинства, отказавшись от тезиса «Государство — это Он», от исторически сложившейся интерпретации этого «Он» как царя. Государство рухнуло. Однако массовая разруха, смута, гражданская война дали стимул восстановлению государства, где в конечном итоге достигнутый уровень диалога был подавлен; старый принцип Людовика XIV восстановлен в крайних, беспрецедентных формах. Невозможность успешного проведения реформ без соответствующего движения государства по пути диалога означала, что они были изначально обречены на неудачу. Практическое отсутствие внутренней связи между динамикой диалога в обществе и подготовкой реформы и даже противостояние этих процессов не позволяли выявить реального, а не умозрительного субъекта преобразования. Сущность реформ в России обычно заключается в попытках изменить в реформируемой сфере господство вечевого идеала на развитый утилитарный идеал, на либеральный идеал. Изучение этого аспекта реформ требует достаточно углубленного анализа функционирования реформируемой формы деятельности в условиях господства каждого из связанных с предполагаемой реформой, с возможностями стимулировать реальные сдвиги в значимости этих идеалов. В этой связи представляет интерес прежде всего возможность изменений в обществе, где господствуют формы вечевого идеала. Легче всего эту проблему рассмотреть на примере. Председатель московского общества по делам акционеров побывал на десятках предприятий разных отраслей и регионов и, по его наблюдениям, на всех, кроме одного, директор был полновластным хозяином. Зарплата не выдается месяцами, а руководитель ездит на новеньком «мерседесе», покупает особняки за рубежом; трудовой коллектив ничего не может сделать, хотя формально владеет контрольным пакетом акций160. Причина безнравственного разгула «директорского Я» в том, что коллективы по своей социокультурной сути носят вечевой характер. Вечевой идеал отвечает на кризисную ситуацию не столько углублением диалога, сколько инверсией соборности в авторитаризм (или наоборот). В условиях кризиса люди согласны отказаться от своих прав на принятие решений в масштабе локального мира, в масштабе государства, согласны на тезис «Государство — это Он», где «Он» — директор, «царь». В этом пафос советской власти, точнее, того, что государство, возникшее как власть бесчисленных локальных советов, ответило на неспособность реально управлять в большом обществе авторитарной инверсией — переходом власти к авторитарным институтам и руководителям. Формальное противопоставление государства-монолога и го- сударства-диалога есть абстрактная предпосылка дальнейшей конкретизации процессов, протекающих между этими полюсами. Между господствами монолога и диалога имеется промежуточное состояние. Оно присутствует как в логике движения мысли, так и в динамике общества. Распад монологического го сударства приводит к существованию множества монологов рядоположенных сообществ. Но находясь в рамках одного, хотя и слабого государства, они сосуществуют друг с другом, располагаются в логическом поле между двумя полюсами, т.е. между конфликтом, расколом, с одной стороны, и взаимопроникновением монологов, в перспективе ведущим к диалогу, — с другой. С точки зрения общества в целом, это не тоталитаризм, не авторитаризм, не монолог абсолютного «Я», но еще и не диалог. Фактически это гибридное, цивилизационно-промежуточное общество, способное вернуться к авторитаризму, но одновременно несущее возможность усилить взаимопроникновение с силами либерального нравственного идеала, усилить либеральную демократию. Здесь люди еще согласны на тезис «Государство — это Он». Но одновременно они склонны сосуществовать с другими монологами, эклектически сочетать раскол, конфликты, стремление к автаркии с ограниченным взаимопроникновением. Это еще не господство либеральной демократии с ответственностью за динамическое взаимопроникновение части и целого, но уже и не односторонний монолог. Для России, которая ищет пути формирования государства, важен анализ промежуточного состояния. В нем право не заняло господствующего положения. Борьба за право в этих условиях является элементом установления диалога. Именно здесь, как считает С. Алексеев, возникают «институты, не подвластные простому государственному хотению». К этим институтам относится частное (гражданское) право — сфера, в которой правовое регулирование принадлежит частным лицам — предпринимателям, фирмам, гражданам при гарантированном невмешательстве государства. Сюда же входят фундаментальные права человека, понятые непосредственно как действующие юридические обязательства абсолютно для всех, включая государство. К этим институтам относится и независимое сильное правосудие14. Господство права означает, что авторитет сакрального «Я» в обществе замещается диалогом, который опирается на ставшую общепризнанной ценностную систему, на соответствующий базисный консенсус. Диалог во всей сложности на основе права приобретает организационную форму разделения властей. Он создает базу для законодательства как результата диалога и одновременно фактора, его обеспечивающего. Между господством монолога и диалога в государстве лежит промежуточная сфера, где предметом диалога может стать вопрос, кто из людей способен воплотить «Я» государства. Многие из российских царей избирались на Земских соборах. Однако реальное господство диалога обеспечивается тогда, когда его предметом становятся организационные формы власти. Путь западных государств и государственности России существенно различны. Специфика российского пути состоит в том, что в нем исходное тотемическое представление, перенесенное на государство, оказалось достаточно сильным. Борьба с ограниченностью этого представления приобретала форму борьбы разных личностей на право олицетворять государственное «Я». Отсюда беспрецедентное в мировой истории развитие самозванства в России, попытки многих имитировать право на власть. Идущая от тотемизма синкретическая связь сакральной личности и власти означала часто, что борьба с первым лицом приобретала характер борьбы с государственностью как токовой, подмену ее локальными образованиями государственного типа. Если среда современной европейской государственности развивалась на основе диалога рынка, средневекового корпоративизма, принятия абстрактности денег, права, рациональной логики и т.д., в России этот процесс проходит на основе мощных пластов синкретизма, архаичных ценностей. В России наличествует, то развиваясь, то отступая под давлением монолога, протодиалог в масштабе всего общества. Периодически имеют место переходы от государства монологического типа, где высшая власть воплощена в одном лице, к власти, рассредоточенной по многим центрам, в каждом из которых господствует свой монолог. Первостепенная проблема российской государственности — избегать инверсионных, сокрушительных попыток перехода от традиционной к либеральной государственности и наоборот, наращивать стремление не столько достигнуть того или иного идеального состояния, сколько решать проблему поиска взвешенной динамики, меры диалогизации государства. В поисках выхода. Опыт мировой истории подсказывает пути повышения эффективности государственности, ее способности повышать уровень принимаемых государством решений. Этот путь ведет к открытому гражданскому обществу, правовому государству. По сути дела, все эти понятия представляют разные определения, аспекты общества, характерного для либеральной суперцивилизации. Движение в этом направлении обусловлено не случайными прихотями, игрой ума, но обстоятельством первостепенной важности. С определенного уровня сложности, динамичности отвечать на вызов истории может лишь общество, способное вырабатывать возрастающие потоки необходимых конструктивных инноваций, адекватных усложнению человеческой реальности. Сложность ответов на нарастающий поток вызовов истории не должна отставать от сложности этих вызовов. Неспособность выйти за рамки исторически ограниченного шага новизны может оказаться губительной для общества. Она ставит фиксированный в соответствующей (суб)культуре предел выражению способности личности конкретизировать исторически сложившуюся программу деятельности, делать ее адекватной новым опасностям. Люди, стиснутые ограниченностью своей культуры, унаследованных программ воспроизводства, закрытостью общества, в существенно усложнившихся условиях не могут противостоять нарастающей дезорганизации выше некоторого уровня. Расплата за закрытость комфортного мира была в историй слепа и беспощадна. Гибли народы, империи, цивилизации, которые, замыкаясь в своих устаревающих программах, не могли дать достойного ответа вызову истории. Какое-то время соответствующее (со)общество может держаться, сохранять традиционную культуру, впрочем, постепенно коррозирующую. На определенном этапе человеческой истории в каких-то регионах те элементы открытости, которые находились где-то в порах общества, стали постепенно выходить вперед, продвигаясь на место ведущих ценностей. Это означало, что в процессе освоения исторически сложившейся культуры шаг новизны перестал носить жесткий сакральный характер. Он сам стал предметом критического анализа, рефлексии, превратился в подвижный, в постоянно расширяющийся. Он из чего-то абсолютного превратился в предмет осмысления. Это изменение затрагивало не только движение мысли, но и устройство, организацию общества. Возникло общество, где высшей ценностью стало достижение стабильности через повышение эффективности решений, деятельности в результате развития всех сторон жизни общества: личности, культуры, отношений. Соответствующие ценности «вышли из катакомб» и заняли господствующее положение, возникла либеральная суперцивилизация, ставшая на путь формирования открытого общества, правового государства. Полной закрытости цивилизации не может быть нигде и никогда. Возможность сохранять закрытость и одновременно стабильность, выживаемость обратно пропорциональна сложнос ти, динамизму подлежащих решению проблем. В современном мире эта возможность снижается. Путь к открытому обществу лежит не на шумной внешней стороне исторического процесса с войнами, революциями, подвигами и преступлениями властителей и т.д., о чем так любят писать историки. Этот путь прокладывается где-то на скрытой стороне истории, где человек, погруженный в повседневность, решает свои разнообразные проблемы. Там, отвечая на сложность повседневности, человек накапливает умение, творческий потенциал, способность к рефлексии, новые смыслы. Развитие открытого общества происходит в разных странах различным образом. Некоторые из них можно отнести к первому эшелону, где открытая либеральная суперцивилизация возникала на исторически сложившейся почве своих народов, на основе сложившейся культуры, традиций античности, иудо-хрис- тианства. Процесс шел медленно, не без конфликтов, но сравнительно безболезненно, если его сравнить с аналогичными процессами в странах последующих эшелонов. К странам второго эшелона можно отнести Германию, которая отставала политически и экономически и, стимулируемая опытом более развитых стран, пыталась получить утилитарные результаты открытого общества, прибегая подчас к методам закрытого общества. Это привело к тому, что, перейдя к либеральной суперцивилизации, Германия ответила на внутренний кризис и на внешнеполитическое поражение установлением фашизма. Тоталитаризм XX в. был попыткой крайними методами закрытого общества удержать определенные достижения открытого общества. Россия оказалась страной третьего эшелона, которая так же, как и Германия, но в значительно большей степени, не созрела для открытого общества, господства рынка. Общество, однако, пыталось использовать достижения открытого общества для экономического и социального развития. Для этого Россия, как и Германия, прибегла к методам закрытого общества, тоталитаризму. Но в отличие от Германии общество формировалось в условиях преобладания традиционализма на докапиталистической основе. В России был создан невиданный в истории химерический порядок, сочетающий максимально мыслимую закрытость с попыткой сформировать индустриальное и даже постиндустриальное общество на дорыночной основе, на базе архаики, примитивных форм утилитаризма. Никаких гарантий перехода к открытому обществу, лежащих за пределами массовых стремлений, способностей людей активно действовать, изменять себя таким образом, чтобы формирование открытости превратилось в первую жизненную потребность, нет. Исторический опыт показывает, что народы по-разному реагировали на рост опасностей. Одни не ищут выхода и пассивно идут навстречу собственной гибели. Жители Византии, когда в нее вторглись турки, бросили на произвол судьбы страну; с захватчиками сражались только жители столицы во главе с императором. Расплатой было исчезновение общества. Историческая традиция отвечать на критическую ситуацию лозунгом «не сойдем с печи», возникшая среди крестьян России, не способствует развитию открытого общества. Каждый шаг сложного процесса формирования открытости включал развитие культуры, формирование сдвигов в культурных программах. Этот процесс мог иметь место лишь в условиях роста способности формировать позитивные инновации, вступать в диалог по их поводу. Речь шла не только о художественной, литературной, технической и т.д. формах творчества, но и о массовых его формах, сердцевиной которых является частная инициатива, вторжение творчества в сферу хозяйства, экономики, политической жизни, функционирования государства. Люди постепенно осознали, что все, что их окружает, есть результат творческого потенциала носителей частной инициативы, открытости. Формирование, воспроизводство открытого общества возможно в процессе формирования, воспроизводства диалога. Диалог — всеобщая характеристика мышления, но одновременно и организационный принцип построения общества, его саморазвития. Этот процесс приобретает относительно завершенную форму в формировании правового государства. Оно превращается в защитника прав каждого на расширяющийся и углубляющийся диалог, творческие разработки, инновации. В правовом государстве личность, возможность ее самореализации превращается в главную ценность. Это означает, что открытое общество, правовое государство неотделимы друг от друга. Логически общество либеральной суперцивилизации, открытое общество, гражданское общество, правовое государство должны определяться друг через друга. Стремления личности формировать открытое общество (или действовать в противоположном направлении) всегда являются особым ответом на вызов истории. Этот ответ лежит в диапазоне возможностей между двумя крайностями: разрушением права, восстановлением господства обычая, возврата к архаике и стремлением сформировать правовое государство. Выбор в рамках этой оппозиции неизбежен для каждого общества, каждого человека. Гражданское общество, правовое государство и есть та форма жизни человека, где этот прямой выбор между крайностями, опасный стремлением стереть с лица земли оппонентов, замещается поиском диалога как в мышлении, в культуре, так и в формах организации жизни. Любая государственность находится в некотором соотношении с уровнем дезорганизации. Это соотношение — узловой пункт способности государства выполнять роль всеобщей суперорганизации общества. При этом возможны следующие варианты: а) импульсы государственности, направленные против дезорганизации, слабее дезорганизации, идущих от нее опасностей. Общество и государство гибнут в хаосе дезорганизации в результате распада, междоусобиц. История переполнена такими примерами. Государство, которое несет в себе уровень дезорганизации, равный уровню дезорганизации общества, исчезает, растворяется в обществе; б) импульсы, направленные на противостояние дезорганизации, позволяют организовать, воспроизводить государство. Не следует понимать это лишь как административную форму организации. Оно может воплощать некоторый базовый культурный консенсус; в) общество в России то с помощью, то без помощи извне создавало государство. Но ему не хватало потенциала для сдерживания дезорганизации. Будучи бессильно подавить дезорганизацию, оно стремилось адаптироваться к сложившемуся ее уровню. Но (и это крайне важно) не настолько, чтобы утонуть в хаосе вместе с обществом. В первом случае хаос общества захлестывал государство, оно превращалось в источник дезорганизации. Государству второго типа удавалось удерживать организованность выше, чем в обществе, что позволяло ему противостоять дезорганизации. Российское государство относится к третьему типу. Оно подвергалось постоянному давлению сил уравнительности, нажиму борцов за «справедливость», океану коррупции. Вспомним, что несколько раз государство в России ликвидировалось само собой. Кстати, это поразительным образом контрастирует с распространенностью в России архаичной веры во всякие антигосударственные заговоры оборотней. Единственным заговорщиком кроме бандитов и болтунов может быть власть. Но в расколотом обществе — это ее естественное состояние. Например, любая реформа в России — результат заговора власти, так как она до сих пор сталкивалась с ограниченными возможностями обсуждения проекта через диалог. Специфика государства в России заключается в том, что оно, с одной стороны, существует в условиях слабой поддержки общества, а с другой, — опираясь на способность мобилизовать ограниченный элемент некоторой версии порядка, постоянно балансирует на грани перехода к необратимому росту дезорганизации. Здесь можно определить циклы, когда государство удаляется от опасного состояния, но при этом трагичным образом приближается к противоположному, не менее опасному. В основе возможности совершенствования государства лежит возникновение и развитие способности вычленять государственные отношения и превращать их в предмет массовой озабоченности. Важным этапом распада синкретизма было вычленение организационных отношений на предприятиях, в учреждениях, в армии. Способность превращать человеческие отношения в особый предмет массовой озабоченности распространяется на изменения общества в целом, на все типы отношений. Об открытом обществе стало возможно говорить тогда, когда творческая способность людей формировать новые отношения постепенно достигла способности повседневно совершенствовать государственность через формирование всеобщего диалога в масштабе гражданского общества. Открытое общество возможно лишь в гражданском обществе, где культура, система отношений ориентированы на стимулирование развития личности как субъекта творческих инноваций, развития диалога.