Российская государственность, как множество несвободных вещей, не определяемых к действию только самими собою, складывалась не самопроизвольно. Ряд сугубо объективных факторов природного и исторического порядка наложил неизгладимый отпечаток на ход отечественного этатогенеза. Россия формировала державность в специфических геоклиматических, геополитических, геопланетарных условиях: — страна с получаемым на форсаже — в обстановке затратного хозяйствования в районах критического земледелия — скудным прибавочным продуктом, подлежащим необходимой редистрибуции, не могла избежать центрально-административной (авторитарной) организации управления; — страна, испытывающая непрестанный, жесткий колонизационный напор по всем сторонам горизонта, для обеспечения суверенитета не могла избежать милитаризации жизневоспроизводящих циклов. По подсчетам Ключевского, Русь с XIII по XV столетие отразила 160 внешних нашествий. По данным JIoc- ского, у нас на один год мира в среднем приходилось 2 года войны; — страна, производительно развивающаяся вширь за счет экстенсивной запашки малоплодородных земель, освоения циви- лизационно разрозненного жизненного пространства по южному и восточному направлениям, для налаживания оперативного управления державным громадьем не могла избежать ставки на жесткие властные технологии. Поклонница французских энциклопедистов просвещенная императрица Екатерина II в заметках в защиту конституционалиста Монтескье начертала: «столь великая империя, как Россия, погибла, если бы в ней установлен был иной образ, чем деспотия, потому что только она может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний. Всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую жизнь». Итак, централизм (авторитаризм), милитаризм, деспотизм (абсолютизм) — наша естественная стихия, наша «почва», стимулировавшая этатистскую версию державоорганизации. Этатизм у нас — не блажь, а предпосылка выживания. И в производстве, и в обороне, и в развитии лишь соблюдающее интересы целого государство — и только оно, — дабы отбиться от наседающих врагов, преодолеть сопротивление природы, сплотить народ, — по точной характеристике Ф. Нестерова, должно было властью требовать от людей столько богатств, труда, жизней, сколько испрашивалось на победу, а последние, коль скоро хотели отстоять свою политическую независимость, должны были отдавать все это, не считая. Государство как естественное средоточие властной силы, отправляющей политику волчьей пасти и лисьего хвоста, у нас всегда было всем. Не государство обслуживало народ, а народ государство с фактически полной атрофией благотворных эффектов низовой демократической самоорганизации. Самоорганизация народа заявляет себя лишь в часы испытаний, когда «беспас- тушье стадо» берет на себя почему-либо проваленные традиционно государственные поводырские функции. Так было в Смутное время, в семибоярщину, в периоды ведения народно-отечественных, партизанских войн. Но это — вынужденные исключения. Правилом при величии и обильности земли нашей пребывало отсутствие наряда. Прежде всего самой державной власти. Власть в России носила вотчинный характер, отождествляющий отношения власти и собственности95. «Между разными видами собственности не проводили никакого различия: вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки и родословная. Еще важнее, что ею была политическая власть, к которой относились, как к товару»96. Властитель любого уровня чувствовал себя посаженным на вотчину, безграничным, не скованным в пределах своего поместья хозяином. Чем большее по размеру хозяйство, тем больший произвол. Захочет станционный смотритель (деспот в своей обители) — откажет тройку. Захочет император — отпишет землю. Не закон, а произвол — стержень организации. От «А» до «Я». От привратника до министра. Вся жизнь соткана из произвола, безнарядных выбросов самости служилых да и прочих «гулящих» лиц. В одной из пьес поэднесоветского периода воюющий с устоями борец за правду сталевар бросает плавку. Задумаемся: допустимо ли в правдоискательстве жертвовать реальностью. Может ли врач, вспоровши живот, обуреваемый идеей, урезонить началь ство, прерывать операцию, покидать больного? Вопрос, скорее всего, риторический. Цель и средство в движении к высокому требуют конкордии. Так может ли сталевар, каким бы идеальным стремлением он воспламенен ни был, оставлять домну? Может ли полицейский брать взятки? Учитель надувать? Премьер браконьерствовать? Первый секретарь дарить Крым, отчуждать земли? Накат вопросов неостановим. Как несдерживаема нарядом беспредельная практика вотчинного государственного хозяйствования. Работа на себя и государство у нас перепутана. Взять послепетровский период: «От Петра I престол перешел к его вдове императрице Екатерине I, от нее к внуку преобразователя Петру II, от него к племяннице Петра I, дочери царя Ивана Анне, герцогине Курляндской, от нее к ребенку Ивану Антоновичу, сыну ее племянницы Анны Леопольдовны брауншвейгской, дочери Екатерины Ивановны, герцогини мекленбургской, родной сестры Анны Ивановны, от низложенного ребенка Ивана к дочери Петра I Елизавете, от нее к ее племяннику, сыну другой дочери Петра I, герцогини голштинской Анны, к Петру III, которого низложила его жена Екатерина II. Никогда в нашей стране, да кажется, и ни в каком другом государстве, — восклицает Ключевский, — верховная власть не переходила по такой ломанной линии. Так ломал эту линию политический путь, каким эти лица достигали власти: все они попадали на престол не по какому-либо порядку, установленному законом или обычаем, а случайно, путем дворцового переворота или придворной интриги»3. Аналогичная чехарда у трона в послебрежневское время. Не порядок, а интрига, шкурная возня через Андропова, Черненко подвела в междуцарствии к нелепому Горбачеву. Не законные национальные интересы, но эгоистические происки pro domoua решают исход дела. Так во всем. С отпечатком, остатком терратологичности. По сему поводу — на грани отчаяния горькие, до слез обидные слова Белинского: «Мы люди без отечества, нет — хуже, чем без отечества. Мы люди, у которых отечество — призрак». Есть ли у россиян отечество? Не призрачно ли оно? И если есть и не призрачно, — какое именно? Разобраться в этих первостепенных вопросах позволит уяснение, что процесс народно-общественной — отеческой — жизни в России выступает в форме государственно-исторического процесса. История нашего отечества синонимична истории нашего государства. Крах последнего предопределяет крах первого. Это — хорошо верифицируемый материалом российской реальности факт. Следовательно, исходная связь установлена: россияне обладают отечеством, покуда обладают государством. Поскольку же государство российское неустойчиво, поскольку время от времени оно терпит крах, полный крах терпит и отечество. В отсутствие государства россияне остаются в безотеческом состоянии. Соотношение нащупано; предварительный ответ найден: наше отечество не призрак, а сказочный феникс, обладающий способностью вместе с государством то сгорать, то из пепла возрождаться. Между тем, почему в России неустойчиво государство, почему оно от случая к случаю имеет тенденцию распадаться, навлекая утрату отечества, — проблема проблем, заслуживающего самого тщательного изучения. Чисто эмпирически фиксируется: в России много Россий. Вариации державной организации представляют: родовая (пред- государственная) Русь, Киевская Русь, Золотоордынская fycb, Московская Русь, Петровская Россия, Императорская Россия, Советская Россия (СССР), постсоветская Россия. Восемь Россий — семь кризисов государственности, воссоздающих малопонятную циклику державного распада: государство, казалось бы, навеки утрачивает все, точно шагреневая кожа съеживается до начального предела, и вдруг распрямляется, набирая силу, обретает былое могущество. Подобий такого рода державных циклов (инверсий) нет. В том и загадка, на уровне цивилизационно-исторических рассмотрений получившая специальное отображение в характерном образе России-Сфинкса. «Нам некого бояться, кроме самих себя», — говорил об американцах Рузвельт. Говоря о себе, скажем: нам — тоже. Отвергая схему трансгредиентности России своему культурному содержанию, цивилизационному составу, равно как славянофильские версификации якобы врожденной, природной нашей бес- серебренности, высмеянные Толстым: «Мы беспечны, мы ленивы, Все у нас из рук валится, И к тому ж мы терпеливы, — Этим нечего хвалиться»4, в ходе рефлексии проблемы перипетии России будем объяснять не мистикой, а перипетиями же России. Итак: как завязывался наш государственный порядок и почему с некоей периодичностью во времени он развязывался? Каковы внутренние пружины качания русского державного маятника?