Раздел I. ГОСУДАРСТВО В РОССИИ: МЕЖДУ ДЕЗОРГАНИЗАЦИЕЙ И ПОРЯДКОМ
Тяжелейшие кризисы российского общества, разрушение государства, дважды имевшее место в XX в., ставят перед наукой проблемы поиска путей гармоничного развития в следующем столетии, выхода на качественно новый уровень динамики общества. Дело не в частностях, но в углублении возможности общества, государства обеспечить выживаемость в усложняющихся условиях, опасном и противоречивом мире. Для теоретического решения проблемы необходимы разработка и использование новых методов, расширение и углубление арсенала анализа динамичных, часто конфликтных социальных явлений. Речь идет прежде всего об использовании достижений культурологических исследований, развитии социокультурной методологии, позволяющей анализировать культурные основы деятельности людей, т.е. исторически наработанные, сложившиеся, зафиксированные в культуре поведенческие программы. Важнейшей задачей является изучение российского общества с точки зрения его способности повышать жизнеспособность. Эта проблема есть прежде всего проблема преодоления дезорганизации, превышающей некоторый критический предел необратимого сползания к катастрофе131. Возрастающее значение здесь приобретает государство, организация, непосредственно нацеленная на обеспечение интеграции, противостояние целого внешним и внутренним расколам. Дезорганизация как фактор государственности. Без анализа ее уровня, масштабов невозможно понять специфику государства в России, пути его развития, динамику его слабости и силы. - В основе знаний об обществе, складывающихся на Западе, лежит представление о его равновесности, устойчивости. В России ситуация принципиально иная. Она меньше всего соответствует представлениям о первичности, заданности гармонии. Российское общество — общество взрыва. Наше общество можно рассматривать как высоко дезорганизованное2. Оно несет в себе повышенный потенциал катастрофизма. Нужна иная социальная философия, отвечающая не столько на вопрос, как достигнуть адаптации личности к обществу, сколько — как жить и действовать в условиях раскола, высокой дезорганизации, опасности катастрофы. Разумеется, человек не может жить в обществе, не адаптируясь к исторически сложившейся культуре, системе отношений. Тем не менее здесь есть какой-то предел, переход которого опасен. Марксизм пытался выдвинуть на первый план рассмотрение общества как результат классовой борьбы, которая может приводить к гибели борющиеся классы. Фактически это была попытка легализовать, придать респектабельность распространенному массовому народному манихейству, рассматривающему мир как борьбу двух абсолютно непримиримых начал: добра и зла. Без сомнения, влияние марксизма в России, существенно превысившее его влияние на Западе, импонировало тем группам и движениям, которые пытались «перелететь» из социального низа в социальный верх. Стремясь адаптироваться к катас- трофизму общества, они тяготели к теории, доказывающей неизбежность, нравственную оправданность катастрофы. Эти люди персонифицировали этот аспект общества, что создавало основу формирования институтов, превращающих производство дезорганизации в непосредственную задачу. Отсюда стремление «превратить войну империалистическую в войну гражданскую», красный террор и т.д. Специфическая проблема России заключается, кроме всего прочего, в том, что в ней дезорганизация постоянно или периодически угрожает достигнуть критического порога катастрофической необратимости. Уровень дезорганизации здесь столь высок, что государство постоянно оказывалось дезорганизованным, неспособным реализовывать достаточно эффективные решения. При изучении России первостепенное значение имеет то, что происходит, когда общество находится в зоне повышенной дезорганизации. Необходимо уяснить формы реакции на эту ситуацию общества в целом, различных групп, меру способности этих реакций предотвратить сползание к катастрофе, развалу государства. Следует отметить, что понятие «конфликт» недостаточно отражает ситуацию в России. Конфликтология, получившая развитие на Западе, имеет дело с ситуацией, протекающей в рамках культурного плюрализма, некоторого базового консенсуса, общей для конфликтующих сторон культурной основы. В условиях раскола для понимания сути столкновений между людьми этой категории недостаточно. В обществе возможны столкновения, когда стороны не связаны общим культурным основанием. Во всяком случае оно может быть столь слабым, что не создает основу для консенсуса противоборствующих сторон. Это явление может рассматриваться как раскол. Слово «конфликт» в России, следовательно, носит двусмысленный характер. Интересно, что при этом насилие является категорией, через которую люди осмысливают социальные институты. Например, суд понимается не как правовое пространство разрешения конфликта, а как место наказания. Тюрьма, лагерь, «зона» — значимый элемент повседневности, который всегда незримо (или зримо) присутствует. Попадая в сферу действия централизованных систем насилия, люди стараются всеми силами избежать, уйти от явного столкновения с властями, обретая контроль над конфликтной ситуацией «домашними средствами», в своем кругу, осуществляя именно в ней немедленное физическое насилие132. Отсюда можно сделать вывод, что в принципе власть воспринимается как пространство насилия. Если государство разговаривает с человеком на языке насилия, то и диалог может быть погружен в насилие, что в конечном итоге угрожает государству разгромом, массовым отказом в воспроизводстве, а людям — массовым террором. Здесь вырисовывается возможность объяснения тех многих странных явлений, которые протекают в обществе. Проблема не сводится к ссорам, дракам, столкновениям людей друг с другом, с институтами и т.д. Речь идет о чем-то большем. Конфликт можно рассматривать как столкновение на границах некоторых упорядоченных тел, безразлично, выступают ли в качестве этих тел люди, институты, государство, общество. Конфликт, раскол, неупорядоченность пронизывают в России каждую клеточку общества, не зная границ. Кажется, что сам конфликт есть тело, которое структурируется, распадается на социокультурные тела с зыбкими границами. Он происходит внутри каждого человека, сообщества, в частности как конфликт, связанный с неопределенностью интересов, целей. Для описания явлений этого типа недостаточно использования «криминальных» терминов. Недостаток этого подхода связан с тем, что он опирается на резкое противопоставление преступления и нормативного порядка в самой реальности как явлений абсолютно противоположных, разрушающих друг друга. В действительности они пронизывают друг друга, создавая сложную, трудную для понимания картину. Так, начальник колхозной охраны утверждает: «Никогда не было так трудно как сейчас. С каждым днем все круче и круче воруют». Но затем добавляет: «Понять людей можно... И прощаем мы их, не наказываем». Исследователь комментирует высказывание: «Это не отклонение от нормы, а сама норма, сама повседневная жизнь»133. Проблема в том, что раскол встроен в отношения социальных процессов. Он не только разрушает каждое из них, но в расколотом обществе делается в некотором смысле естественным. Общество постоянно рождает дезорганизацию в каждой клеточке. Оно существует как некоторый результат разных потоков дезорганизации, где каждый из противоположных потоков не дает другому дойти до своего предела дезорганизации. Например, хаос, порождаемый тоталитаризмом, не доходит до предела, его сдерживает хаос локализма, и наоборот. Тезис А. де Кюстина, что «тяжесть законов смягчается необязательностью их исполнения» является иллюстрацией этой ситуации. Дезорганизация в результате тяжести законов и дезорганизация в результате их неисполнения в целом создают уровень дезорганизации, который открывает неустойчивую возможность существования общества между двумя безднами хаоса. Порядок, в котором парадоксальным образом умещается общество, существует на границе двух потоков дезорганизации. Исчезновение одного из потоков означало бы поглощение общества другим потоком. Такой порядок неустойчив, разрушается под влиянием вторжения новых потоков дезорганизации. Потому общество, какие бы идеологические одежды оно ни носило, располагает крайне ограниченными возможностями бысгро измениться для повышения способности противостоять существенным изменениям любого характера. Важнейшая проблема людей, живущих в обществе, — найти адекватную форму жизнедеятельности, воспроизводства. Внутренняя дезорганизация общества проявляется во множестве разнообразных форм. Особенно тяжелы ее последствия для государства, которое по самой своей сути является хранителем, защитником организации и управления. Советская система возникла как попытка вывести общество из катастрофической разрухи, хаоса. Могло казаться, что у новой власти много шансов решить эту задачу. Она опиралась на возможность распоряжаться всеми человеческими и материальными ресурсами, была готова ликвидировать не только активно несогласных, но и пассивно согласных. Сегодня хорошо известен результат этой утопической попытки. Однако, кажется, еще не привлек достаточного внимания тот факт, что высшее руководство, которое взяло на себя функцию воплощения порядка, абсолютной организации, оказалось на протяжении своего существования во власти деморализующей дезорганизации. Это обстоятельство разоблачает миф о всемогуществе вождей большевистской России; дезорганизованность высшего руководства — свидетельство слабости государства в его борьбе с дезорганизацией, симптом слабости общества в решении этой проблемы. Иллюстрацией являются письма «железного Феликса», оставившего пост главы ВЧК и с февраля 1924 г. до смерти в июле 1926 г. занимавшего пост председателя ВСНХ. В письме главе правительства А. Рыкову, в котором Дзержинский просит об отставке, он жалуется: «У нас идет какая-то канитель и жвачка»134. В письме Пятакову он пишет о бесконечной волоките, «губящей всякое живое дело и растрачивающей колоссальные средства и силы. Эту систему надо отбросить. Мы фактически не знаем при этой системе, что же есть на самом деле, и вместо плана, связывающего всех в одном согласованном направлении и темпе, имеем хаос и стихию... заводы до сих пор не знают своей себестоимости»135. Дзержинский фактически задолго до Андропова признал, что мы не знаем общества, в котором живем. Что касается отсутствия интереса к себестоимости, то об этом писали еще до 1917 г. Иначе говоря, эти документы — вполне закономерное звено между прошлым России и будущим советского периода. В письме от 3.VII. 1926 в тот же адрес Дзержинский писал: «9/10 сил и энергии уходит вместе с тем не на создание новых ценностей, не на само производство, не на изучение его, подбор работников и организацию дела, а на согласование, отчетность, оправдание, исправление. Бюрократизм и волокита заели нас, хозяйственников. На работу нет времени. Мы устали жить и бороться... Отсюда — у нас хорошие работники сходят с ума и занимаются «писаниями» — для творческой работы создания ценностей нет у них времени. Отсюда — мы кормим сотни и сотни тысяч людей излишних, отсюда — неслыханные потери в народном хозяйстве. Отсюда — аппараты объедают рабочих и крестьян, тех, кто своим трудом создают реальные ценности... Мы решаем вопросы и даем указания с неслыханным опозданием» . В письме Куйбышеву 3.VII.1926 он пишет: «У нас не работа, а сплошная мука». Хозяйственники «сейчас в унынии и растеряны. Я лично и мои друзья по работе тоже «устали» от этого положения невыразимо. Полное бессилие. Сами ничего не можем... А у нас — мы знаем наших рабочих — при 8-часовом дне будут работать 5—6. Прогуливать будут до 30%»136. «У нас сейчас нет единой линии и твердой власти. Каждый комиссариат, каждый зам и пом член в наркоматах — своя линия. Нет быстроты, своевременности и правильности решений»137. Высказывания говорят о том, что новое государство было воплощением дезорганизации. Его решения не только приводили к растрате ресурсов, но и к деморализации людей, занятых в управлении, включая высших руководителей. Письма опровергают устойчивый миф о российском государстве как об обладающем особым могуществом по сравнению с государствами других стран. Это государство, что и показал «железный Феликс», действительно было беспрецедентно могучим при истреблении собственных граждан. Но оно оказывалось слабым, беспомощным, когда надо было принимать конструктивные решения, обеспечивать развитие, прогресс, воплощаясь в творческие действия людей. (Прецедент Троцкого аналогичен. Общеизвестна его роль как организатора армии, в руководстве войной. Тем не менее он потерпел полное фиаско как руководитель транспорта страны.) Романтиков нового строя сменили другие люди, способные адаптироваться к дезорганизации как к «естественному состоянию», сродниться с ней как с комфортной средой. Разве не к такой категории людей относились не только организаторы, исполнители большого террора, но и большинство населения страны, считающее его естественным и необходимым ответом на козни мирового зла? Большой террор был нацелен на разрешение проблемы дезорганизации радикальным образом, попыткой защитить абстрактный идеал от людей как таковых, несших в себе дезорганизацию. Террор стимулировался представлениями, что подавить дезорганизацию можно лишь постоянно уничтожая некоторый процент ее носителей — людей. В этом проявлялись синкретические дохристианские представления о неотделимости человека от его греха. Советская система — не первая, пытавшаяся воспитать людей, способных адаптироваться к высокой дезорганизации. Но она пыталась превратить эту способность во всеобщую. Дезорганизация списывалась на пережитки капитализма, вредителей. Наконец, высшая власть, утопая в дезорганизации, выдвинула идею «временных трудностей». Многие забыли, что на определенных этапах советской системы сложившийся порядок рассматривался как сакральный и, следовательно, поиск в нем источника дезорганизации расценивался как клевета на «государственный и общественный строй». Способность адаптироваться к дезорганизации, хаосу социокультурной среды как принцип существования должна быть предметом исследования. В этой связи вспоминается случай: во времена Хрущева один из пишущих приехал в Тульский обл- план и рассказал руководству, как в районе колхозные коровы от голода не могли стоять на ногах, их подвешивали в коровниках на веревках. Без них они падали, вмерзая в собственную мочу. Этот рассказ не вызвал понимания, ибо «начальство» рассматривало подобные явления как нечто повседневное, рядовое. Эти люди не знали иного порядка или во всяком случае не были предрасположены к смене порядка. Окончив вузы, они не получили представления о том, что они живут и действуют в глубоко дезорганизованном, тяготеющим к катастрофе обществе. Они верили в гармонию, от которой какая-то часть общества временно, случайно отклонилась — до тех пор, пока не будет выполнено решение очередного вождя или съезда. Они пытались адаптироваться к решениям, видя в них перспективу выживания. Фактически эти люди адаптировались к росту дезор- ramtianmt, несли ее в себе, повседневно разрушая не только об- Ш1Чтво, но и себя. Борьба с дезорганизацией, превышающей некоторый в данной субкультуре допустимый уровень, идет в любом обществе постоянно. Это происходит в каждом акте человеческой деятельности, реализующей апробированную, возможно тысячелетней практикой, программу, которая с большей или меньшей остротой реагирует на отклонения от сложившейся нормы. Постоянно идет «работа над ошибками». Однако в расколотом обществе этот порядок деформируется в результате адаптации к расколу, к высокому, возможно катастрофическому, уровню дезорганизации. В условиях недостаточного уровня медиации борьба с дезорганизацией происходит через инверсию как реакцию на неудачу, дискомфорт. Отсюда инверсионные циклы, возможность рассматривать их как форму относительно упорядоченной дезорганизации. Одной из форм борьбы с дезорганизацией государства является попытка вытолкнуть.дезорганизацию во внешнюю среду. Это не обязательно война, которая должна заставить людей снизить свои дезорганизующие разногласия для борьбы с внешней опасностью, потоком внешней дезорганизации, реальной или мнимой. Это могли быть обычные при советской власти попытки преодолеть дезорганизацию при продвижении важных маршрутов поездов или других видов транспорта посредством запрета движения всего другого транспорта в определенное время и определенном месте. И сегодня можно наблюдать в Москве, как сотни всяких привилегированных автомашин дезорганизуют городской транспорт. Существенное понижение дезорганизации в одном месте подчас разрушительным образом повышает ее в другом. Использование подобных методов достаточно часто в условиях высокой дезорганизации. Например, в исследованиях Всемирного банка рассматриваются попытки правительства России сбалансировать федеральный бюджет, передавая на региональный уровень свои функции и ответственность за расходы. Но именно это в долгосрочном плане приводит к дестабилизации, которая в конечном итоге может привести к развалу федерации10. Дезорганизация не есть абсолютный хаос; она может выступать как процесс роста хаоса, проходящего определенные этапы. Каждый из них следует анализировать как звено в цепи снижения уровня организованности (со)общества, любого интересующего исследователя объекта. Эти этапы могут характеризоваться попытками сформировать формы организации и культуры, адаптироваться к ним, т.е. капитулировать перед снижением эффективности. Ключ к пониманию последствий процессов дезорганизации следует искать в мере способности (или неспособности) людей, составляющих соответствующие сообщества, противостоять натиску социальной энтропии, дезорганизации. Определенная комбинация натиска дезорганизации и способности людей ей противостоять, в данном случае высокий уровень первой тенденции и недостаточный в этих условиях уровень второй, порождает ситуацию социокультурного раскола. Раскол возникает в результате странного, с точки зрения сложившейся науки об обществе, обстоятельства — сложилось существенное расхождение между формами интеграции общества, прежде всего административно-государственной и культурной. Длительный нарастающий разрыв этого типа стимулирует превращение его в относительно постоянное состояние и стимулирует формирование различных форм государственной патологии. Изучение раскола выходит на первое место по своей важности. О расколе много писали еще до 1917 г. Признание раскола было неким общим местом138. Раскол имеет много определений. Его можно рассматривать как застойное противоречие, т.е. противоречие, которое люди не могут на данном этапе своей истории преодолеть, снять. Раскол — это не только разрыв коммуникаций в обществе, но и изменение содержания смысла в процессе социальной циркуляции, радикальное изменение интерпретации смысла в разных социокультурных группах. Раскол — это распад смыслового, культурного поля общества. Знаменитый «бес», который в России всегда был всеобщим объяснением всех ошибок, преступлений и т.д., находит в ситуации раскола рациональное объяснение. Не «бес попутал» Россию, а раскол, который реально «отводит глаза». Тайна расколотого общества в том, что, переходя границы раскола, резко, часто иррационально, меняются условия интерпретации реальности, коренным образом меняются смыслы. Специфика советского государства заключалась в том, что оно пыталось довести до крайности свою способность контролиро вать процесс пере интерпретации, им управлять. Переинтерпре- тация смысла в расколотом обществе происходит на границах расколотых (суб)культур, социокультурных групп. Новый смысл и здесь формируется между смыслами. Но движение смыслов есть одновременно движение программ воспроизводства. Это означает, что переинтерпретация смыслов неизбежно приводит к содержательным сдвигам в воспроизводственной деятельности, изменению воспроизводимых отношений (разумеется, если изменение смысла не является химерой и может быть реально воплощено в реальных отношениях, но это особая проблема), формированию специфических социокультурных сообществ, воплощающих, воспроизводящих раскол. Само по себе слово «раскол» может быть применено ко всем аспектам жизни, включая и раскол партии, раскол семьи, личности. Здесь речь идет о расколе во вполне определенном смысле, о расколе в масштабе традиционной и либеральной суперци- вилиаций. Они тождественны тем, что могут существовать, если люди своей деятельностью обеспечивают их стабильность, выживаемость. Но они фундаментально различны в том, что в традиционной суперцивилизации стабильность обеспечивается стремлением воспроизводить статичный идеал, помещенный в прошлое, тогда как в либеральной — превращением развития эффективности деятельности, культуры, отношений в высшую ценность. Раскол не тождествен возникновению противоречий, столкновений. О расколе суперцивилизационного типа в обществе можно говорить тогда, когда существует одновременно взаимоотталкивание, взаиморазрушение элементов двух суперцивилизаций в одном обществе, в личности, когда в системе ценностей каждой из суперцивилизаций формы противоположной цивилизации приобретают характер негативных ценностей, воплощения врага; когда суперцивилизационные системы ценностей, активизируясь, разрушают друг друга, повышают дезорганизацию общества, угрожают катастрофой. Напряжение, вызываемое расколом, может достичь высшего накала, перерастающего в конфронтацию, столкновение, гражданскую войну, но может приобрести и скрытый характер. Раскол может проникнуть во все сферы общества, включая повседневность. Именно он является центром формирования социальной патологии. В России истоки высокой дезорганизации следует искать в особенностях распада синкретизма общества, который не завершен и поныне. Его влиянием сегодня можно объяснить, почему так медленно массовое сознание, народная культура в России научаются отличать, разделять общество и государство, научаются проводить границу между ними. Собственно, удивляться медленности этого процесса не приходится. Как идеология царской государственности с идеей «православия, самодержавия, народности», так и советская идеология, где вождь рассматривался как «отец» народа, исходили из синкретизма, прежде всего неразделенное™ государства и общества. Этот элемент общности идеологий двух периодов при всем их различии свидетельствует об их синкретических истоках, о том, что общество как бы постоянно боялось расстаться с синкретизмом. В обоих идеологических построениях сама идея разделения общества и государства, их противопоставления была недопустима и преступна, угрожала опасной дезорганизацией. Реальные попытки отказа от этого тождества свидетельствовали о разложении сложившего порядка, появлении не только качественно новых представлений, но и организационных форм. В обоих случаях попытки разделить и даже противопоставить друг другу общество и государство заканчивались дезорганизацией, перераставшей в катастрофу, разрушение государственности (императорской, советской). В поисках объяснения специфики Российского общества. Высокий уровень дезорганизации государства требует объяснения, которое бы совпадало с объяснением специфики исторического пути развития общества. В российской исторической науке постоянно проявлялись попытки найти интегральный подход к истории страны, объяснить исторический процесс какими-то фундаментальными факторами. С.М. Соловьев, создавший многотомную историю страны, пытался найти объяснительный принцип в борьбе родового начала и государственности. Многие историки, включая В.О. Ключевского, придавали важное значение колонизации громадных территорий, позволявшей населению ускользать от государственной власти, что вносило важный специфический элемент в историю страны. Влияние марксизма стимулировало развитие точки зрения, что в основе истории лежит классовая борьба, доведенный до крайних разрушительных форм конфликт, который парадоксальным образом носит в конечном итоге созидательный характер. Критики российской версии марксизма не отнеслись с должным вниманием к тому, что эта конструкция интуитивно легализует факт всеобщей дезорганизации, давая ей архаичное мифологическое объяснение кознями злых сил, прежде всего власти эксплуа таторов, и одновременно обещает возврат к комфортному миру через акт всеобщего очищения, всеобщей смерти через гражданскую войну, террор, где оставшиеся носители Правды будут жить в идеальном обществе, не знающем дезорганизации. По сути дела, этот подход санкционирует дезорганизацию по крайней мере до тех пор, пока ее «виновники» не будут изолированы, истреблены. Говорить о научности этого подхода не приходится, но он без сомнения является архаизированной формой нарастающего беспокойства общества расколотостью, опасной дезорганизацией. В отличие от этого по сути разрушительного подхода в науке возобладала точка зрения, пытающаяся искать принцип, позволяющий дать объяснение многообразию явлений. Определенный статус обретает концепция, рассматривающая историю России в свете преобладающего влияния Востока. Споры о принадлежности России к Востоку или Западу никогда не утихали. В одном из последних исследований сделан вывод, что Россия — «традиционно-восточная в основе своей структура»12. Следует обратить внимание, что отношение России с Востоком рассматривается на основе их принадлежности к традиционализму. Значительное распространение в России получили работы Л. Гумилева, которые вводят в понимание человеческой и российской истории значительный биологический элемент, что открывает путь идеологическим спекуляциям, подменяет попытки понимания общества на его собственной основе поверхностными аналогиями с биологической реальностью. В западной исторической науке также имели место попытки обобщающего подхода к истории России. Известна концепция истории России Р. Пайпса, основанная на констатации существования «вотчинной монархии», для которой характерно слияние собственности и власти. Концепция К. Виттфогеля основана на представлении о принадлежности России к «восточному деспотизму», который, однако, встал на путь модернизации. Можно констатировать, что в исторических исследованиях России по сравнению с другими странами преобладал явный или скрытый крен в сторону общих процессов, поисков обобщающих объяснений исторических фактов. Какова причина этого? Ее следует искать в важной специфике российской жизни, в особенностях реформаторства, в постоянных попытках даже при решении повседневных проблем решать общие вопросы истории, всеединства, мироздания, смысла жизни, судеб человечества, в стремлении отвечать на знаменитые сакраментальные вопросы «что делать?», «кто виноват?». Причина этих массовых стремлений лежит в странной на первый взгляд неустроенности жизни, как на бытовом уровне, так и в масштабе общества в целом. Эта неустойчивость ярко проявляется при попытках воплотить изменения, затрагивающие многих людей, организации, сообщества. В России при решении важных проблем люди включают в этот процесс трактовку справедливости, смысла жизни. Россия, решая свои проблемы на разных уровнях общности, постоянно решает, точнее пытается решить, общие проблемы, проблему передела страны из капиталистической в социалистическую и затем наоборот, из страны православной в коммунистическую и наоборот, из страны с господством натуральных отношений в хозяйстве к господству товарно-денежных и обратно и т.д. Эти резкие (инверсионные) скачки весьма важны для понимания истории и требуют своего объяснения. В истории России можно обнаружить много необычного по сравнению с опытом других стран и народов. Проблемы, выходящие за локальные границы, не имеют четко очерченных границ, ограниченных групп, которые их должны решать. Чтобы сместить Президента СССР, понадобилось уничтожить государство, чтобы разрешить конфликт между ветвями власти, был расстрелян из танков Дом правительства. Г.П. Федотов писал. «В Европе экономический кризис, — в России безвыходная нищета и голод. В Европе борьба классов, — в России уничтожение их. В Европе насилие, — в России кровавый террор. В Европе покушение на свободу, — в России каторжная тюрьма для всех. В Европе помрачение культуры, — в России систематическое ее истребление»139. Чтобы «навести порядок» в стране при советской системе истреблялась значительная часть населения. Иначе говоря, повседневность в России непостижимым образом сталкивает нас с общими вопросами, что заставляет предпринимать непропорционально большие усилия для попыток их разрешения. С точки зрения наблюдателя из России на Западе столь же непостижимым образом решение частных проблем возможно в рамках сложившегося порядка без смены мировоззрения, глобальных перестроек. Старая проблема самобытности, обсуждаемая среди образованного слоя, сегодня приобретает особую остроту. Споры по- пали в журналистику. Газеты пишут, что в России все не так по сравнению с другими странами: от числа абортов — до структуры несчастных случаев, от функций мафии — до отношения народа к власти. Особенно много говорится о специфике государства. Своеобразный итог обсуждению проблем самобытности подвел премьер-министр B.C. Черномырдин своей крылатой фразой «мы хотели как лучше, а получилось как всегда». Тем самым он превратил самобытность из предмета национальной гордости в признак ущербности. Большевистская концепция истории отрицала специфику страны, утверждая господство общих закономерностей перехода от одной формации к последующей. Но одновременно признавалась самобытность России, которая якобы позволяла СССР стать во главе человечества, прокладывая путь к коммунизму. Банкротство большевизма включало и банкротство его исторической концепции, представлений об обществе и государстве. Отсюда неизбежные попытки найти новый подход, который отвечал бы исключительной сложности сложившейся ситуации, опирался на достижения наук об обществе. Специфику государства можно понять лишь на основе анализа культуры России, ее динамики — от распада синкретизма до формирования глубоко расчлененного общества, формирования культурной основы гражданского общества, правового государства, для формирования специфической культуры расколотого общества. Методологические основания целостного подхода. Поиск меры особенного и всеобщего в определении российского общества является задачей, которая здесь, в России, с нашей манией самобытности и одновременно манией, что «мы не хуже других людей », представляет собой трудное дело. Между тем без этого невозможен анализ специфики государственности. Парадоксально, что бесконечные споры о судьбах России не подготовили теоретической основы для решения этой задачи. Без этого трудно формировать эффективную программу выхода страны из кризиса. Определенные перспективы здесь открывает цивилизационный подход. Сегодня с достаточной степенью уверенности можно говорить о критериях выделения двух логически полярных суперцивилизаций — традиционной, которую в России можно назвать вечевой, и либеральной. В основе этого расчленения — рассмотрение культур, заложенных в них программ воспроизводства как дуальной оппозиции. Один из ее полюсов нацеливает на воспроизводство культуры, общества на основе некоторого статичногб, абсолютного идеала: «хотим жить так, как жили наши деды», сохранения исторически сложившегося уровня эффективности человеческой деятельности, человеческих способностей. Другой полюс нацеливает на воспроизводство общества на все более эффективной основе, включает ценности развития, совершенствования, повышения эффективности воспроизводственной деятельности, неуклонного углубления и расширения потенций человека. Для традиционной суперцивилизации ведущими являются статичные ценности, для либеральной — динамичные, достижительные. В современном обществе можно обнаружить пласты, анклавы, которые несли бы в себе ценности, цели как той, так и другой суперцивилизаций. Однако это не означает, что общество эклектично. Следует искать ответ на вопрос, культура какой из суперцивилизаций является господствующей. Здесь содержится определенная возможность для сравнения исторических путей разных стран и народов. Однако поворот исследования в этом направлении требует решения ряда сложных теоретических проблем. Прежде всего совершенно невозможно проводить подобную работу, ориентируясь лишь на специфику культуры, оставаясь в рамках культурологии. С этой точки зрения может оказаться, что слова крестьянина прошлого века, обращенные к власти, — «не сойдем с печи», неизмеримо весомее, чем те или иные слова представителей серебряного века. Массовые ценности крестьян оказались определяющими для судьбы России, что отчетливо выявилось при падении государственности в 1917 г. Разумеется, как и везде в науке, надо искать разумную меру; то, что говорилось духовной элитой, в перспективе может оказаться не менее важным для анализа путей развития страны, но лишь в том случае, если идеи духовной элиты в той или иной форме стали содержанием массового сознания, элементом культуры социально значимых групп. Такой подход, не замыкаясь на культуру, выходит на общество, государство, систему специфических отношений в целом. Важным методологическим элементом социокультурного сопоставления стран является анализ в рамках культуры страны, специфических значимых ее форм. Последние носят характер духовных идеалов, несут в себе ценности воспроизводства определенных типов отношений, ценности людей, особых отношений с ними, ценности целого. Их специфика заключается в том, что они поставляют особую программу воспроизводства, которая реально или потенциально может быть основой интеграции общества, предотвращения его распада, процесса дезинтеграции, могущего привести к катастрофическому распаду. Анализ, проведенный в рамках страны, должен раскрыть потенциал выживаемости, жизнеспособности, эффективности, потенциал воспроизводственного процесса, определенное множество возможностей общества, их общей динамики. Возникновение нравственных идеалов есть ответ общества на усложнение проблем созданием нового культурного основания, культурной программы для совместной деятельности, совместных решений. Каждый из нравственных идеалов несет в себе высокую ценность особого типа отношений, обеспечивающих основу для определенного образа жизни, определенного типа хозяйства. Появление нового нравственного идеала является изменением, возможно ростом способности людей формировать более сложные смыслы, принимать более сложные решения, обеспечивающие воспроизводство общества, включая культуру, всю систему отношений. Ранее сложившиеся пласты нравственности при этом оттесняются на задний план, быть может в ожидании ситуации, открывающей путь своему победоносному возвращению, превращению в господствующую форму. Выделение этих пластов массовой нравственности в целом дает картину содержащихся в культуре значимых вариантов программ типов воспроизводства культуры и отношений людей, включая и хозяйственное воспроизводство. Прежде всего следует выделить традиционный пласт, который в России может быть назван вечевым. Он существовал с доисторических времен. Для него характерен синкретизм, неотличимость деятельности от результата, подчинение человека сложившимся природным и социальным ритмам. Этот пласт ценностно нацеливает человека на сохранение в неизменном состоянии некоторого исторически сложившегося уровня эффективности воспроизводства, т.е. способности сдерживать дезорганизацию на приемлемом для выживаемости общества уровне. Такое отношение к эффективности несовместимо со стремлением к развитию хозяйства вообще. Это не значит, что развития не существует, — его нет как ценности. Усложнение общества, возникновение государства стимулирует распад синкретического вечевого идеала на два: соборный и авторитарный. Соборный пласт связан с определенным ограниченным отступлением от синкретизма, что, однако, не исключает его сохранения как культурной ценности, массового пред ставления о синкретизме, как утраченном идеале, к которому необходимо вернуться. Господство этого идеала ограничивает возможности роста примитивных форм рынка, эффективности. Для этого пласта характерен вектор напряженности в рамках локального сообщества, что стимулирует сохранение, восстановление натурального хозяйства, стремление к автаркии. Авторитарный пласт однороден с соборным. Однако здесь вектор напряженности охватывает государство, большое общество (т.е. он выходит за рамки групп, где люди знали друг друга в лицо). Их заинтересованность в получении возрастающего дохода требовала повышения эффективности. Это стремление, однако, вступало в противоречие с высокой ценностью в этом идеале «тишины» и «покоя», статичной культуры и статичных отношений. Нельзя не отметить, что как идеология Российской империи, так и идеология советской власти сошлись в стремлении преувеличивать значимость авторитарного идеала и преуменьшать значимость соборного, что было призвано оправдать закрепление архаичной власти авторитаризма, подчас перерастающего в тоталитаризм. Однако существует не одна нравственная традиция России. Каждая из них тяготеет к разным политическим и хозяйственным порядкам. Отношение между ними представляет сложную проблему истории страны, которая, хотим мы этого или нет, знаем ли мы об этом или нет, решается в каждом хозяйственном акте, чтобы, возможно, быть опровергнутой в последующем. В России развивается утилитарная нравственность, утилитарный пласт культуры, имеющий многовековую историю. Для него характерно ценностное отношение к миру как набору реальных и потенциальных средств. Это должно было обеспечить сначала поддержание исторически сложившейся эффективности воспроизводственной деятельности новыми методами (умеренный утилитаризм), а затем ее повышение (развитый утилитаризм). Последний может иметь место в условиях неразвитого рынка, нацеливая людей на обмен дефицитом, на коррупцию. Однако его длительное существование подготовляет почву для органического соединения с рынком. В России возник либеральный идеал, ставший в различных формах господствующим в развитых странах Запада. Он связан с повышением эффективности человеческих потенций как высшей ценности, реализуется в условиях господства рыночных отношений. Кроме основных существуют и промежуточные гибридные пласты. Они как бы слеплены из различных, возможно, исключающих друг друга форм культуры, например соборного и либерального (соборно-либеральный идеал). Существуют разновидности основных пластов, например либерализм распадается на консервативный и радикальный. Анализ показывает, что эти формы нравственности реально существуют как полюса дуальных оппозиций. Между полюсами соответствующих пар существует нравственная напряженность, имеет место циркуляция человеческой мысли и действия, формируется нравственный выбор. Полюса относятся друг к другу как амбивалентные, т.е. как взаимопроникающие друг в друга, существующие друг через друга, взаимодополняющие и одновременно взаимоисключающие. История России показывает, что организованная совокупность пар пластов культуры открывает возможность науке создать целостную картину вариантов реализации способности людей переходить от одного пласта к другому, множественности таких переходов (соборный и авторитарный идеалы в России неоднократно сменяли друг друга как господствующие; соборный локализм первых месяцев советской власти сменился авторитаризмом, крепостничеством военного коммунизма). Амбивалентность является общим законом всех полюсов дуальных оппозиций. Однако это отношение может превратиться в конфликт, в раскол. Развитый утилитаризм значимо нацелен на повышение эффективности, в конечном итоге на рынок. Между разными формами утилитаризма возникал антагонизм. Во время гражданской войны в России силы, отстаивающие умеренный и развитый утилитаризм, сражались на разных сторонах. Силы развитого утилитаризма и либерализма были разделены силами умеренного утилитаризма и традиционализма. Теоретически либеральный и вечевой пласты культуры также находятся в состоянии амбивалентности. Россия, пребывая в промежуточном состоянии между господством этих пластов, дважды пыталась инверсионно, логически моментально, без перехода перейти к господству либерализма (в марте 1917 и октябре 1993 гг.). Однако силы, стоящие за вечевым и утилитарным пластами, препятствовали и препятствуют этому. Здесь следует искать основное поле столкновений программ реализации рыночной и дорыночной эффективности. За каждым пластом культуры стоят конкретные личности, группы, сообщества, массовые процессы. Переходы между этими пластами — конкретные действия этих людей, попытки преодолеть противоположность полюсов соответствующих оппозиций. Современная ситуация в России культурологически может быть интерпретирована как узловой пункт движения между господством вечевого и либерального полюсов культуры и одновременно как движение между соборностью и авторитаризмом. На все это наслаивается движение между умеренным и развитым утилитаризмом. Картина представляется достаточно сложной. Для ее анализа необходимо понять сам характер переходов между полюсами. Исследование истории и современности России дает основание для вывода об общем ослаблении инверсионных поворотов после краха советской системы. Это расширяет возможности массового отхода от стремления к крайним вариантам решений во всех рассматриваемых парах. Ослабление массовых инверсий носит устойчивый характер, хотя в этом нельзя быть полностью уверенным. Само существование подобных пластов культуры, значимость каждого из них является важнейшей характеристикой соответствующего общества, его возможностей. При этом следует выделять лишь те из них, которые могут претендовать на ведущий характер в обществе, на интеграцию всех пластов культуры, что в конечном итоге и должно дать некоторое единое основание для воспроизводства общества, государства как организации большого общества. Далее предметом анализа должна стать динамика системы идеалов, их переходов друг в друга, логика этих переходов, существования раскола и т.д. Такого рода анализ мог бы стать основой качественного обогащения знаний в каждой из рассматриваемых стран, так как показал бы скрытые, не реализовавшиеся, но потенциально возможные варианты динамики. Здесь исследователей ожидают многие неожиданности, в частности, могут выявиться различные пути и возможности (со)обшеств, характеризуемые существованием раскола, что создает совершенно особые условия, препятствующие реализации потенции как каждого из идеалов, так и всех вместе. В разных обществах возможны не только различные идеалы, но и совершенно различные их отношения, сложная их субординация и т.д. Нельзя закрывать глаза на сложность такого рода-исследований, связанных с недостаточностью их методологической подготовки, организационными и психологическими проблемами. Тем не менее логика самой науки требует движения в этом направлении. Россия несет определенный потенциал, нацеленный на попытку воплотить некоторый всеобщий для человечества принцип. Осознанную выработку этой идеи можно отсчитывать начиная от попыток принять эстафету древнего Рима, пытавшегося отождествлять себя с миром. Вариант интеграции христианского мира предложил В. Соловьев. Интеграционные тенденции иногда ограничивались славянами, иногда включали земли давно погибшей Византии (второго Рима), в философии русского космизма эти стремления вышли за рамки земного шара. Интеграционные тенденции достигли своей высшей точки в попытках России стать во главе преображенного коммунистического человечества. Сама по себе утопичность идей не должна быть поводом для того, чтобы игнорировать их важное значение для выявления специфики культуры. Культура, как она есть, не только диктует абстрактную программу деятельности для России, воплощаемую в разных идеологических и организационных формах, действиях. Вера в то, что мы способны научить весь мир жить, еще сегодня живет в стране. Она заключается в особом интересе к соединению людей во всех масштабах их жизни — от повседневности до мировой истории, в стремлении к целостности. Эта особенность подкрепляется географическим положением России между Востоком и Западом, являющейся как бы мостом между ними, соединяющей народы, цивилизации. Можно говорить о цивилизационной специфике России, воплощенной в стремлении стать фокусом мирового единства, опираясь на свой духовный потенциал, интерпретируемый различным образом. Данное стремление страна не смогла реализовать, как она не смогла реализовать идею третьего Рима, не смогла стать очагом и центром мировой революции. Фиаско этой идеи можно назвать трагическим. Дело даже не в том, что про1раммы всеединства оказались нефункциональными. Идея всеединства в сложном мире превратилась для России в раскол. Утопическая задача оказалась нереализуемой. Раскол пронизал жизнь общества, достиг цивилизационных масштабов, превратился в цивилизационную специфику страны. Социокультурная реальность России выступает как противоположность идее всеединства. Саму эту идею можно рассматривать как реакцию на расколотую реальность, попытку найти вектор (адекватный или нет — это другой вопрос) странового движения. От синкретизма к государственности. Специфика российской государственности связана с расколом общества. Чтобы понять механизм возникновения этого явления, необходимо обратиться к догосударственному состоянию, рассмотреть суть синкретического общества. Синкретизм — это нерасчлененность. Его констатация есть результат того, что возникла возможность сравнить прошлое состояние с современным, расчлененным. Распад синкретизма — проявление, результат определенной деятельной способности, включая способность отличать субъекта от объекта (через формы отношений человека и мира). Синкретизм для современного человека некоторым образом загадочен, во всяком случае психологически. Загадочность заключается в том, что с его позиций каждое явление есть оборотень — оно может превратиться в любое другое: человек в волка, дерево в человека, сосед в колдуна, соседка в ведьму и т.д. Принцип синкретизма — «все во всем». Это трудно понять, так как людям современной культуры представляются очевидными различия между человеком и волком. Проблема в том, что очевидность — сложное явление. Освоение человеком мира есть превращение внешнего для него, неосвоенного, точнее находящегося на границе освоенного и неосвоенного, мира в содержание своего сознания, своей (суб)куль- туры, в содержание своей деятельности. Это происходит через формы сложившийся культуры. Человек всегда, еще до акта познания, располагает сложившимся богатством категорий, понятий, представлений. Очевидность для человека — очевидность содержания его культуры. Синкретизм отличается от современного мышления тем, что в нем, например, накопление эмпирического материала о том, что мы называем «волком», не было жестко закреплено за культурным представлением, предпонятием «волк». Этот эмпирический материал мог быть экстраполирован на любое другое явление, в том числе на соседа. Остатки этой способности сохранились в форме метафоры. При господстве синкретизма, о том, кто волк и кто человек, судят не по бросающимся в глаза признакам, существованию двух или четырех ног, наличию или отсутствию шерсти и т.д., но по степени враждебности, гипотетической опасности. Скажем, царь теряет статус, так как перестает «всех равнять». Критерием, следовательно, является не предметная оценка явления, а эмоционально-ценностная. Синкретизм тем самым характеризуется отсутствием возможности отличать мировую историю от повседневности, а следовательно, определять свою жизнь как поиск меры между тем и другим. Все это естествен но для статичного догосударственного общества. Но может иметь разрушительные последствия для общества, где история вторгается в повседневность. Историю человечества можно рассматривать как историю распада синкретизма, бесконечный процесс разделения труда, выделение специфических, профессиональных форм деятельности. Узловой пункт этого процесса — возникновение государства, выделение из общества специализированного, в конечном итоге профессионального аппарата управления. В дальнейшем этот процесс на Западе приобрел форму разделения властей. Усложнение общества, многообразие его элементов, динамичность процессов стимулируют дальнейший уход от синкретизма. Фокусом является развитие самоценности личности, которая как субъект мировой истории может наращивать способность культивировать собственные специфические потребности, свои ценности, возможно, далекие от ценностей других личностей. В результате нарастания многообразия общество все дальше уходит от синкретизма. Формируется общество, которое, с одной стороны, в возрастающей степени культивирует повседневность, возможность человека вести личную жизнь по своему усмотрению. С другой стороны, развивается высокая ценность культурного разнообразия человечества, ценность мировой истории как процесса, существенного для личности и человечества в целом. Распад синкретизма сопровождается развитием еще одного важного элемента — способности людей соотносить повседневность и мировую историю, способности осмыслять их различие, единство, взаимопроникновение, взаимокритику, развивать способность к диалогу, который становится реальной силой изменений, сохранения определенного единства в условиях возрастающего разнообразия. Это происходит в масштабе каждой культуры, страны, цивилизации, всего человечества. Однако этот процесс нигде и никогда не идет идеально как развертывание, воплощение некоторой предзаданной программы. Ему постоянно противостоит противоположный процесс — стремление вернуться к синкретизму, что порождает дезорганизацию, разрушающую и повседневность, и историю человечества. Как распад синкретизма, так и стремление вернуться к нему не являются чисто духовными процессами. Они охватывают все общество, включая систему отношений людей, систему интеграторов. Поэтому распад синкретизма несет опасность распада целого в результате дезорганизации. Представим ситуацию, ког да в обществе нарастает распад синкретизма, растет разделение труда, делаются попытки добиться разделения властей, растет осознание самоценности личности, отделяющей себя от целого, развивается наука и т.д. Но при этом может случиться, что специализированные формы деятельности не ведут к интеграции, развиваются как возрастающее накопление изолированных самоценностей, монад. Легко представить, что произойдет с таким обществом. Оно периодически будет распадаться, уровень дезорганизации в нем будет постоянно приближаться к состоянию необратимого распада. Такое общество будет находиться в состоянии раскола, силы интеграции в нем будут неадекватны силам дезинтеграции: оно либо может существовать, подавляя дезинтеграцию государственным насилием, если на это хватит мобилизуемой энергии, либо будет распадаться. Обе возможности чреваты необратимой дезорганизацией, катастрофой. Впрочем, незачем апеллировать к умозрительному построению. Достаточно взглянуть на прошлое и настоящее России, пережившей на протяжении своей истории несколько катастрофических дезинтеграций. Чем сложнее становилось российское общество, тем чаще оно искало выход из кризисов попыткой резких (инверсионных) поворотов, например от государства, основанного на авторитаризме, к государству, основанному на локализме соборности. Эта попытка могла отодвинуть опасность, но в конечном итоге приводила к возрастанию возможности противоположной катастрофы — в данном случае локализма. Эта трагическая и одновременно похожая на детектив история подобных инверсий уже излагалась в литературе140. То, что в центре духовной жизни России лежала проблема целостности, можно рассматривать как скрытую реакцию на опасность потерять эту целостность. Разнообразие вариантов целостности могло выступать как борьба философских идей, идеологий, массовые столкновения вплоть до ожесточенной гражданской войны. Борьба белых и красных шла вокруг интерпретации вариантов целого. Одна сторона стояла за целое на основе «православия, самодержавия, народности», тогда как другая стремилась к целостности на основе пролетарского интернационализма. Борьба красных против белых объективно опиралась на реальный факт полнейшего банкротства старой целостности. Борьба белых против красных основывалась на представлении о возможности совершен ствования старой целостности и о невозможности воплотить интерпретацию целого красными как подрывающих основы человеческого существования. В конечном итоге это была борьба двух утопических вариантов целостности: прошлой, исчерпавшей себя, и будущей, противостоящей нормальной человеческой жизни, невозможной как подавляющей повседневность и как пытающейся навязать утопию не только России, но и мировой истории. В защиту красных можно было выдвинуть довод, что на их стороне было стремление заменить отживший мир противоположностью — идея определенной правомерности исторической альтернативы. Однако этот довод не может быть принят. Оценка альтернативы как утопичной не требовала опыта гражданской войны, ГУЛАГа, массовой дезорганизации, так как духовная элита, прежде чем она была раздавлена толпами неорганизованных, а затем и организованных адептов «правды», предупреждала о последствиях утверждения новой утопии. И если эти голоса не были услышаны, то лишь по одной единственной причине — новая утопия казалась большинству вожделенным возвратом к древнему идеалу умиротворяющего синкретизма. На этом фоне аргументы не могли вступить в диалог с мифологическим доин- теллектуализмом, эмоционально насыщенным синкретизмом. Общество, сформировавшееся в результате победы красных, было и остается в некотором смысле загадкой. Его нельзя объяснить как результат тривиального политического переворота группой злодеев-заговорщиков. Россия была гигантской развалившейся дезорганизованной страной на громадной территории, интегрировать которую можно лишь на основе жестких властных импульсов. Трудно понять, каким образом значительная часть многомиллионного крестьянства, которое стремилось жить до- государственной жизнью в локальных мирах натуральным хозяйством, избегая обязательств перед внешними силами, могло стать на сторону государственного тоталитаризма. Оно было в значительной степени пронизано представлением о ценности синкретизма в форме простой жизни двором, общиной, где все знали друг друга в лицо, где управлял сельский сход, глава семьи и т.д. Однако как из многих грызунов нельзя сложить лошадь, так и из многих синкретически настроенных семей нельзя сложить большое общество, государство. Между тем государство возникло. Тайну его формирования следует искать в спонтанно образовавшихся в результате кардинального ослабления государства советах. Их суть элементарно проста. Общее возбуждение крестьянства проявилось в активизации синкретических ценностей, воплотившихся в повсеместном возрождении древних вечевых (традиционных) институтов, охвативших также и город. Не следует забывать, что «в социальном отношении даже старые и крупные города все-таки часто не были настоящей альтернативой селу»141. Советы — идеальное воплощение догосударственного вечевого нравственного идеала. Для него характерно стремление замкнуть власть в своем локальном мире, получать ресурсы для жизни в ее рамках, отсутствие всякого представления о разделении властей. Вечевой идеал, как выше говорилось, внутренне противоречив, амбивалентен, несет взаимоисключающие и одновременно взаимодополняющие формы: соборную и авторитарную. Соборный идеал превращал отношение братьев как глав семей, крестьянских дворов в нравственный и организационный принцип большого общества. Главы крестьянских дворов составляли сельский сход, основу организации функционирования веча. Не следует забывать, что эти главы были авторитарными руководителями своих домов. Вече было авторитарным институтом. Это четко проявлялось в его отношении к меньшинству, которое не имело права отстаивать мнение после принятия решения. Соборно-авторитарный характер вступившего на путь распада синкретизма имеет важное значение для понимания его места и роли в России, возможных вариантов целого, которые возникали на его основе. Две формы вечевого идеала представляют важный элемент накопленного культурного богатства. Они играют роль оснований формирования вариантов организации общества. На их основе возникли советы, охватившие общество, ставшее на путь восстановления целостности на базе синкретизма, соборности. Таким образом, общество пыталось противостоять распаду, обращаясь к древним пластам культуры. Случилось то, что должно было произойти. Чем больше советы пронизывали общество, тем сильнее выброс архаики выходил за рамки локальных миров, пытался охватить большие общности, большие территории вплоть до общества в целом. Почему? Причина проста. Власть, приспособленная к локальному миру, где все знали друг друга, общались на личностном эмоциональном уровне, оказалась беспомощной в масштабах большого общества и даже, как показал опыт реализации крестьянской реформы 1861 г., в масштабе волости. Функциональный крах спровоцировал инверсию, превращение советов, построенных по соборной модели, в авторитарные органы власти. Опыт истории России четко показывает, что кризис соборной власти, как и авторитарной, приводит к инверсии. Переход от соборного к авторитарной форме целостности в большом обществе является фактически переходом власти к некоторой жесткой структуре, в качестве которой в новом государстве выступала так называемая партия нового типа. Фактически это был особый институт, нацеленный на обеспечение целостности общества. Спонтанная волна синкретизма, если ее «оседлать», давала шанс именно своей амбивалентностью превращать власть из соборной в авторитарную. Партия нового типа, понятая как партия профессиональных революционеров (Ленин), орден меченосцев (Сталин), стала естественным дополнением и одновременно противоположностью советов. Амбивалентное соотношение советов и партии, способной перенести принцип авторитаризма из локального мира на большое общество, было основой новой государственности. Восстановила ли, однако, эта государственность синкретическую целостность общества? Ответ на этот вопрос и есть ответ на вопрос о сути того общественного порядка, который возник в советский период. Спонтанный процесс возникновения советов как варианта интеграции общества на основе синкретизма имел важное преимущество перед всеми иными проектами. Его воплощение опиралось на гигантский энергетический потенциал общества. Его субъектом были крестьяне, люди, несущие древнюю ментальность. Партия стремилась использовать попытки основной массы крестьян ответить на реформы, проводимые от Александра II до Столыпина, вернуться к идеалам синкретизма, локализма для овладения обществом. Но в одном фундаментальном пункте партия расходилась с наивностью первозданного синкретизма. Она несла идею государственности большого общества, что было органически несовместимо с синкретизмом. Бесчисленные факторы действовали на синкретизм разрушительно. К ним относились партийное управление, номенклатура, индустриализация, урбанизация, армия и т.д. Все это порождало разделение, расчленение, дифференциацию. Как можно характеризовать*возникший на развалинах старой государственности порядок? Его главная характеристика — раскол, его полюса нуждались друг в друге и одновременно разрушали друг друга, порождая потоки дезорганизации. Порядок не носил организованного характера. Гибель его была неизбежна. Опыт советского периода показал то, что теоретически и так очевидно. Реставрация синкретизма в обществе, где его потенциал в значительной степени разрушен, невозможна. Однако, как показывает опыт России, возможна активизация архаичных ценностей, бесчисленных массовых попыток встать на путь культурной и организационной реставрации синкретизма и добиться определенных успехов в этой деятельности. Исключительная социокультурная сложность, парадоксальность такого рода ситуаций должна стать предметом самого пристального внимания. Естествен вопрос: каким образом достигнута интеграция общества в той сложной социокультурной ситуации? Каким образом могла существовать государственность на основе неразрешимого противоречия между гигантской синкретической волной, несущей стремление замкнуть синтез на локальных сообществах, и государственностью? Большевики нашли выход, опираясь на накопленные элементы интеллигентской культуры. Они заключались в попытке посредством изощренной идеологии убедить большинство — носителей слабого государственного сознания, что новое общество есть воплощение реального синкретизма, что оно — безгосударственное общество советов. Оно одновременно и государство, но временное, для своей собственной ликвидации, для воплощения власти народа, управляющего собой без начальства. Взаимоисключаемость элементов формулы не смущала массовое синкретическое сознание. Государственная идеология, способная решить эту проблему, нуждается в особом рассмотрении. Она формировалась на языке науки, что было связано с возрастающим стремлением интеллигенции опираться на ее достижения, получать для своих идей сакральную санкцию науки. При этом, что крайне важно, структура идеологии формировалась как изоморфная синкретизму, двигаясь по структуре его ценностей, экстраполируя их на общество в целом. Государственная идеология носила гибридный характер, состояла из двух пластов, источниками которых были культуры разных суперцивилизаций. Это не был синкретизм, но лишь его имитация. Идеология большевизма была изощренной формой псевдосинкретизма. Он соединял стихийное рассмотрение большого общества как братства, общины и изощренные идеологические конструкции профессионалов. Если идеология была нацелена на то, чтобы убедить всех и каждого, что реальное общество есть по сути большая община, то это не могло остаться словами. Слова превращались в программы воспроизводства. Гибридный характер носит не только идеология, но и система социальных отношений. Жизнь общества, включая хозяйство, пронизана ценностями синкретизма. Так, Б. Славный писал: «Можно назвать русскую общину прототипом нынешней “русской экономики”, где любое предприятие — “промышленный колхоз”»142. Имитация синкретизма приводила к тому, что делались бесчисленные попытки либо отрицать различия внутри общества, связанные с привилегиями отдельных групп, либо доказывать их незначимость. Эта тенденция требовала не только отрицания государства, но и слияния повседневности и мировой истории. Сама же концепция мировой истории в официальной советской идеологии была имитацией народного манихейского представления о борьбе правды и кривды, прогрессивных угнетаемых сил с реакционными силами эксплуататоров. Высшая власть выступала перед народом как жрец этого процесса, носящего по сути сакральный характер. Власть тем самым черпала в идеологии право для подчинения повседневной деятельности новой версии мировой истории, ибо выступала как ее представитель, наместник, воплощение самой истории. Это одновременно санкционировало ее право на насилие — результат как общенародной веры в необходимость истребления сил зла, так и якобы научных представлений о насилии как форме движения мировой истории. Постепенно энергетические ресурсы, поддерживающие патологическое состояние общества, слабели, повседневность расправляла крылья. Ю. Левада, подводя итоги исследования общественного мнения в кризисный период, писал: «Вероятно, впервые в нашей истории повседневность одержала столь убедительную победу над политикой»143. Одновременно мировая история шла в сторону, не предусмотренную псевдосинкретизмом: мировая революция не шла, капитализм не загнивал, социализм разваливался и т.д. Не только синкретизм оказался невозможным, но и его имитация — псевдосинкретизм. Однако между ними были глубокие различия. Разлагающийся синкретизм продолжал существовать на уровне ценностей. Он мог временами усиливаться, что было реакцией на собственное разрушение. Псевдосинкретизм был, по сути, практической попыткой воплотить фольклорную утопию в жизнь об!цества, соединить ее с реальной государственностью. Гибридная версия интеграции общества, предложенная большевиками (точнее, не менее семи ее вариантов, которые были опробованы на протяжении советского периода), обанкротилась, будучи неспособной оградить общество от потоков дезорганизации. Тем самым вновь в полном объеме встала проблема поиска функциональных путей и методов интеграции общества, формирования соответствующей государственности. В огне гражданской войны потонул голос, несущий еще одну версию интеграции общества. Это был голос либерализма. Он нес мировой опыт несинкретической интеграции. Соблазнительно рассмотреть гражданскую войну как столкновение между синкретизмом и либерализмом, что сравнительно просто объясняло бы многие события, то же — возникновение советской власти. В пользу этой гипотезы говорит то, что народ отождествлял белых с «кадетами», т.е. либералами. Большинство руководства белых были республиканцами. Тем не менее они ненавидели либералов, которые, по их мнению, способствовали революции. Достаточно вспомнить борьбу Колчака с Комитетом членов Учредительного собрания. (Комитет выступал во время гражданской войны как либеральная власть в Среднем Поволжье.) При всех различиях, которые существовали внутри белого движения, оно «в среднем» пыталось восстановить старый политический порядок, возможно самодержавный, возможно основанный на Учредительном собрании. Специфика этого порядка заключалась между прочим в том, что он нес в себе нарастающую критику синкретизма на основе попыток усилить влияние либерализма. Это выявилось в продолжении реформ Александра II, что в конечном итоге привело к появлению в России в феврале 1917 г. либерального по своим ценностям правительства. Большевики же, «оседлавшие» массовую попытку сокрушить государственность, уравнительно переделить богатство, повернуть пулеметы от внешнего врага против внутреннего — «чернильного племени», государства, в глазах миллионов выступали как защитники комфортного синкретизма. Большевизм, пытавшийся слиться с волной синкретизма, имел в тот момент явное энергетическое преимущество, которое оказалось решающим. Крестьянство, например, добровольно не шло в белую армию. Все это, однако, не должно дать повод игнорировать, что борьба белых и красных была при более глубоком рассмотрении борьбой двух версий интеграции общества, каждая из которых, и это крайне важно, включала потенциал либерализма, хотя и существенно различный. Свести борьбу к столкновениям либерализма и синкретизма было бы непозволительным упрощением. Почему борьба двух вариантов интеграции происходила в неадекватной форме — без осознания масштабов и значимости либерального элемента? Причина проста. Либерализм имел крайне слабую социальную базу, не мог реально выставлять легионы борцов, которые в своей повседневной деятельности воспроизводили бы во всей конкретности его институты, ценности. Но тем не менее в либерализме бьгло нечто такое, что делало необходимым подавать его к любому блюду, хотя и в разных пропорциях. Щепотка либерализма была и у Петра I с его попытками использовать западную науку и технику, ввести коллегиальные формы управления. Из этого можно сделать парадоксальный вывод, что скрытой основой противоборства в гражданской войне были по сути разные варианты отхода от ортодоксального синкретизма. Этот отход не опирался на либерализм, но и без него он не мог иметь место. Массовое эмоциональное возбуждение синкретизма было пригодно для разгрома старого, но не для созидания, формирования •новой государственности, элементарного воспроизводства необходимых ресурсов, отвечающих амбициям готовых штурмовать небо революционеров от архаики. Между тем существовали люди, страны, где решались производственные, организационные, научно-технические проблемы, которые энтузиасты архаики не могли даже четко сформулировать. Все знали, что где-то живут немцы, мастеровые люди, которые, хотя и в нашего бога не веруют, но дело знают. У них в критической ситуации, очевидно, следует поднабраться ума-разума. Правда, как Петр I, так и Ленин, полагали, что Запад нам нужен временно, до тех пор, пока мы не усвоим его науку, умение. Можно купить на Западе машину и научиться работать на ней. Можно научиться делать такую же машину. Можно даже изобретать новые машины. Но чтобы стать на собственные ноги, необходимо общество, которое могло бы существовать лишь при формировании личности, не могущей жить без постоянного стремления к более высокой эффективности, без рынка идей, инноваций. Большевики, плясавшие на костях либерализма, вынуждены были допустить его в безопасных, как они полагали, дозах использования для преодоления дезорганизации, формирования определенного порядка. Это было свидетельством того, что решение любых проблем сложного общества без потенциала либерализма невозможно. И в конечном итоге все это привело к перестройке, открывшей путь либерализму в России. Парадокс России в том, что она тяготеет к синкретизму, который невозможен как повседневный ответ на проблемы большого общества. Но он возможен как утопия, которая может иметь адептов, столь многочисленных, что они способны к реализации утопии в гигантских, почти космических масштабах. Либерализм, как показывает опыт мировой истории, дает эффективные ответы, точнее культурное основание для эффективных решений, на возрастающие по сложности вопросы. Порядок в обществе, обеспечивающий интеграцию на основе либерализма, принципиально отличен от интеграции на основе синкретизма. Первый основан на специфической культуре, где непостижимым для синкретизма образом сочетается плюрализм, разнообразие потребностей, ценностей каждой личности и их единство в рамках общества, в рамках суперлиберальной цивилизации, потенциально в рамках человечества. Преобладание в либерализме культурных форм интеграции создает возможность ослабления жестких организационных форм управления, подавления свободы, поставляя основу для открытого, гражданского общества. Высокую значимость культурной интеграции плохо осознают в России, интерпретируя ее как проявление хаоса, нечто вроде русской воли. В условиях господства либеральной культуры ослабление пресса государственности значимо не усиливает опасность дезорганизации, а расширяет творческие возможности личности для формирования новых форм отношений, сообществ, более эффективной деятельности, включая хозяйственную. Здесь повседневная жизнь и всемирно исторический процесс не совпадают, они разведены. Человек в условиях либерального общества имеет возможность легально бороться за развитие своих личных способностей, возможностей и тем самым вносить свой вклад в человеческую деятельность в целом. Объективно в этих условиях происходит взаимопроникновение повседневности и истории общества в целом, что и является узловым элементом интеграции общества и личности. Либерализм в России должен рассматриваться не столько как особое политическое течение, сколько как специфическая культура либеральной суперцивилизации, которая существует в бесконечном количестве форм. Они могут существенно различаться, бороться друг с другом. Для России западный либерализм — не готовая сакральная программа, которую следует воспроизводить. Западный либерализм, доказывая, что существуют общества, способные эффективно решать проблемы, указывает общую направленность поисков путей их формирования. Либерализм в России постоянно предлагает обществу свое решение основных проблем общества и государства. На его основе разрабатываются проекты реформ, которые по своему замыслу, по крайней мере в тенденции, должны вывести общество из промежуточного состояния. Реформы эти обычно не приводят к желаемым результатам. Страна живет своими законами, которые наука плохо понимает. Современная Россия в противоположность советской идет по пути преодоления синкретизма, по пути, не соответствующему образу фольклорной народной правды, пытается, хотя далеко не всегда удачно, стать на рельсы научного знания, без которого невозможно освоение сложной общественной системы, стать на путь постижения истины. Тенденция движения к либерализму существует наряду с противоположной. В целом процесс можно описать на языке цивилизационной теории. Россия стоит на пороге перехода к либеральной суперцивилизации. Почему это необходимо? Никакой фатальности в этом нет. Ниоткуда не следует, что либерализм «лучше» традиционализма. Для людей лучше та культура, которую они освоили. Необходимость движения к либерализму определяется внутренней расколотостью России, невозможностью жить с расколом между развившимися под влиянием утилитаризма и либерализма потребностями в ресурсах и недостаточной потребностью их воспроизводить. Разрыв, раскол между этими типами потребностей губителен для общества, толкает его к деградации. Раскол вряд ли можно преодолеть кардинальным снижением потребностей в ресурсах. Дело не столько в невозможности адекватного снижения личного потребления, сколько в том, что подобная попытка поставила бы в конечном итоге под угрозу существование государства, его подсистемы — от пенсионного обеспечения до сохранения аппарата. Не менее важный аргумент, требующий перехода к либерализму, лежит в иной сфере. Хотя распад СССР можно расценивать как определенное снижение сложности общества, тем не менее Россия остается обществом высокой сложности. Она для своего существования, воспроизводства требует сложных механизмов, возможных, как об этом говорит опыт мировой истории, лишь на путях к либерализму. Имеется в виду прежде всего формирование культурных механизмов интеграции дифференцированного сложного общества, на основе которого возможно развитие личности, стимулирующей собственный прогресс через прогресс целого. В обществе, переходящем некоторый порог сложности, только личность может быть центром интеграции. Опыт мировой истории развития либерализма может быть использован лишь в одном случае — если он будет достаточно глубоко, конкретно проработан на материале конкретной страны, конкретного региона. Либерализм в России терпел поражение не только в результате слабости своей социокультурной базы, но и в результате абстрактности, непроработанности своих идей, ценностей на всех уровнях общества. Парадокс современной реформы и современного либерализма в России был бы непреодолим, если бы в стране отсутствовал другой процесс, который создает новую ситуацию. Это прежде всего смещение основной массы населения в город, где получила развитие утилитарная личность. Очевидно, сегодня она ушла дальше от синкретизма, чем человек начала советского периода. Российский либерализм в исключительно сложной для него ситуации может рассчитывать на успех, лишь обладая высоким теоретическим потенциалом. Взвешенный либеральный подход не может предлагать быстрых чудодейственных решений. Необходимо научиться жить в странных эклектических условиях, в условиях неадекватности массовых представлений нашей реальности. Необходимо научиться жить в условиях, когда слишком большие опасности и большие потери приводят людей к усталости от истории, к усталости от такой повседневности, которая в свою очередь приводит к погружению жизни в дискомфортный хаос. Усталость от истории дает стимул к большей осторожности, большему вниманию к формированию наших решений выхода за рамки прошлого опыта, что требует напряженного, и нередко, быть может, мучительного поиска как в повседневности, так и в масштабе мировой истории. В этом единственная возможность стать на путь уменьшения хаоса в государстве как организованной форме принятия решений на всех уровнях. Сегодня в живом теле России спор синкретизма и либерализма не решен, как он не был решен и в начале века. Либерализм, хотя и задал своими ценностями определенную ориентацию обществу, хотя и предложил выход, моделируя определенный тип государственного и общественного порядка, тем не менее либо выступает в абстрактных, не проработанных для конкретных условий формах, не решающих проблему слабости своих почвенных корней, либо в форме различных гибридов. Часто трудно понять — то ли либерализм прикрывается фольклорными представлениями, то ли носители остатков синкретизма пытаются использовать истину либерализма в качестве пропуска в государственную жизнь, средства утверждения антилиберализма. Либерализм вновь является ингредиентом всех спорящих между собой. Власть и народ. Существующий в обществе раскол имеет многообразные формы. Важнейшая из них — раскол между властью и народом. Он характеризовался разрывом коммуникаций, образовалось по крайней мере два пласта культуры, тяготеющих к превращению в две противоборствующих (субкультуры, дезорганизующих друг друга. Общество с расколотой культурой не может нормально функционировать, так как любые значимые смыслы, переходя границу раскола, меняют свое содержание на обратное. Любой смысл, переходя из одного пласта культуры в другой, попадает в принципиально иную сферу интерпретации, в сферу иной (возможно, прямо противоположной) конструктивной напряженности. Тем самым диалог народа и власти представляет собой исключительно сложную проблему. Неспособность ее разрешить несет в себе мощный фактор дезорганизации. История России свидетельствует о разрушительных последствиях раскола. В недавно вышедшей книге можно прочесть, как русские крестьяне второй половины XIX—XX вв. «старались избегать встреч с представителями государственной власти, как огня боялись попасть в суд хотя бы в качестве свидетелей, государственным учреждениям не доверяли, в их легитимности сомневались, а при появлении представителя власти в деревне прятались по избам»144. Община игнорировала реальное государство и «жила в том, которое представляла себе сама, и вела себя в соответствии с его законами, вступая в конфликт с действительными представителями власти. И, разумеется, верхушечное российское государство не могло представляться народу истинным»145. Важность подобных настроений для анализа общества особенно велика в связи с тем, что сельское население составляло в начале века в России 85% населения. Влияние крестьянских представлений фактически охватывало и значительную часть городского населения. Это показывает, что российская государственность существовала в весьма не обычных условиях. Сегодня забыто, что до 1917 г. представление о господстве среди крестьян неприятия государства было общепризнанным. В начале XX в. «любая официальная бумага, касающаяся переселенческих вопросов, воспринималась народом как царский клич на переселение... Так, среди сибирских переселенцев очень многие ссылались на выставленную в волостных управлениях бумагу, на какой-то “царский указ”, приглашавший якобы переселяться; эта бумага оказалась циркуляром, имевшим целью удержать крестьян от необходимости переселения...». Иначе говоря, «любая бумага, где упоминается слово “переселение” истолковывается как клич православному народу на переселение»20. В народе бытовали представления, не имеющие связи с реальностью государственной жизни. Известны факты, когда крестьяне отказывались от покупки земли у помещиков на очень выгодных условиях или соглашались на невыгодных, так как считали, что будет общий дередел земли. Крестьянские ходоки не могли правильно, адекватно интерпретировать результаты своих переговоров с чиновниками. Существовал мистический страх перед официальной бумагой и печатью, они отказывались от письменных удостоверений, расписок. Количество подобных фактов можно было бы умножать до бесконечности. Однако и этих достаточно для того, чтобы констатировать: крестьянство и государство были погружены в разные пласты культуры. Практически одни слова были связаны у них с разными смыслами. По одну сторону раскола слово «сокол» означало тотем, князя, Сталина. Вспомним «сталинских соколов» — носителей сакральной правды. По другую сторону раскола «сокол» — один из видов птиц, который можно описать на языке биологической науки. Крестьяне выхватывали из речевого потока власти знакомые слова. Они служили стимулом, возбудителем формирования смысла на основе мифологических представлений, а не на основе смысла, идущего от реальной государственности. Следует отметить, что в архаичном сознании возбудитель смысла активизирует нерасчлененный синкретический пласт культуры, но под определенным углом зрения, например желания переселиться. Это могло не иметь никакого отношения к смыслу слова у чиновника. Подобные явления — свидетельство недостаточной способности общества обеспечить собственную интеграцию, объеди нение власти и народа в связи с решением не только второстепенных, но и, очевидно, жизненно важных проблем, от которых зависело существование государства, общества. Важнейший узел подобного конфликта связан с крестьянской реформой 1861 г., во время подготовки и реализации которой выявилась неспособность власти, вставшей на путь реформ, вступить в диалог по поводу условий освобождения крестьян от крепостничества. Власть пыталась посредством реформы ослабить опасную для общества социальную напряженность с связи с нарастающим недовольством крестьян. Власть пыталась открыть возможности социального и экономического развития, что в конечном итоге должно, по мнению реформаторов, укрепить общество и государство. Крестьянство же мечтало о другом: полном избавлении от всех видов государственной повинности, государственности как таковой. Существование диаметрально противоположных оценок государственности как раз и означало отсутствие в культуре минимально необходимого для диалога базового консенсуса. Аналогичная ситуация повторилась во время столыпинской реформы, когда реформаторы пытались развивать дальше логику реформы 1861 г. как залога развития страны, пытались освободить крестьян, по крайней мере тех, кто этого желал, от крепостнической власти общины. Однако эти цели не были понятны крестьянам. Они в своем большинстве стремились прежде всего к укреплению, сохранению своего локального мира, самодостаточных, индифферентных, враждебных государству сообществ. Массовое сознание отвернулось от либеральных попыток как царского, так и временного правительства, пришедшего к власти после падения монархии. Либеральная власть после февраля 1917 г. обращалась к народу на языке права, законности, на языке ответственности личности за общество, пытаясь создать условия для частной инициативы. Логика массового противостояния либерализму привела к восстановлению архаичного крепостничества в советский период в неслыханных масштабах, что в конечном итоге можно рассматривать как результат неспособности общества и государства наладить диалог между собой, преодолеть раскол двух типов конструктивной напряженности. Здесь следует искать причину банкротства государственной политики и краха государственности, национальной катастрофы 1917 г. Ее причины лежали не в государственности как таковой, но значительно глубже — в обществе, в его недостаточной способности к внутренней интеграции, что толкало к самоубийственной политике преодолеть раскол массовым истреблением одной расколотой части населения другой. Также, как крестьянство в крестьянских войнах делало попытки физически истребить правящий класс России, построить в стране д ©государствен - ный порядок по типу общины, казацкого круга, точно так же появившаяся советская власть стремилась стимулировать государственное поведение людей, повседневно истребляя определенный процент населения. Обе попытки оказались обреченными на провал, избиение людей не меняло того, что обе части расколотого общества нуждались друг в друге: крестьянство — в государстве, а государство — в крестьянстве. Попытки не учитывать эту зависимость приводили к мощным волнам дезорганизации общества, подрывающим эффективность деятельности общества и государства. Подобные попытки уничтожения раскола сталкивались с непреодолимым препятствием. Раскол принципиально нельзя уничтожить уничтожением одной из расколотых частей. Раскол проходил не только между чиновником и крестьянином, между теми или иными социальными группами, но и внутри каждого человека. Но это означало, что истребление людей не уничтожало не только причину раскола, но и его субъекта, носителя. Негативный кровавый опыт России не решил проблемы преодоления раскола. Тем не менее можно говорить об ограниченных сдвигах в ослаблении раскола за советский период. Во-первых, попытка утвердить всеобщую грамотность способствовала овладению абстрактным мышлением, что создало предпосылки формирования пласта базисного консенсуса в большом обществе. Во-вторых, в результате избиения духовной элиты произошло общее усреднение культурного уровня общества, определенное сближение крайних позиций. Однако за это приходилось расплачиваться дорогой ценой: снижением уровня эффективности принимаемых решений, а это в конечном итоге вело к новому обострению раскола. В-третьих, смещение народной почвы из деревни в город, появление массового городского человека с эклектическими нравственными основаниями создало новые условия для формирования культурной общности. Тем не менее остается открытым вопрос, способен ли этот слой стать на последовательно государственную точку зрения, практически повседневно ответственно воспроизводить функциональную, эффективно действующую государственность? Хотя в стране произошла городская революция (доля городского населения увеличилась с 18% в 1929 г. до 66% в конце 80-х), связанные с ней люди «несли на себе печать промежуточности, маргиналь- ности»146. И наконец, в-четвертых, можно констатировать массовую реакцию на длительное насилие над личностью, включая большой террор, со стороны государства, на его постоянное вмешательство в повседневность. Эта реакция выразилась в ослаблении манихейского накала при интерпретации мира, ослаблении стремлений жертвовать жизнью своих детей и своей собственной во имя абстрактных идей и т.д., что препятствовало перерастанию раскола в разрушительную конфронтацию. Наблюдаются, однако, и другие тенденции. Бывшие колхозники прочно держатся за общинные формы жизни, противостоят развитию частной собственности на землю, развитию фермерства. Государственная Дума утвердила закон «О сельскохозяйственной кооперации», на который Президент наложил вето. Этот закон представляет собой существенный шаг назад по сравнению со столыпинской реформой, так как делает выход колхозника из колхоза с землей фактически невозможным147. Это лишь одно из свидетельств стремления к архаизации общества, как в локальных сообществах, так и в правящих кругах. Подобные процессы усиливают раскол во всех его формах. Сегодня, как и в прошлом, можно наблюдать изменения смыслов при их движении через раскол. Например, Центробанк в свое время разослал телеграмму, обязывающую банки принять оперативные меры для сбора наличных денег от организаций и обеспечить перечисление их остатков в резервные фонды. Это породило в стране панические опасения денежной реформы, хотя ЦБ рассматривал телеграмму как техническую. Граждане бросились менять рубли на иностранную валюту. Обменные пункты повысили курс доллара на 300—500 руб., тогда как официальный курс вырос на 20 р. Это подтверждает необоснованность паники. Во Владивостоке люди скупали в магазинах все — от продуктов до туалетной бумаги. Вполне возможно, что решение ЦБ и было рассчитано на двойственную реакцию. Это решение, не исключая технического аспекта, могло быть нацелено и на массовую панику. Решение, следовательно, было не только техническим, но и социокультурным, одновременно ориентированным и на социокультурную специфику России. Вполне возможно, что утечка информации с грифом «конфиденциально» была допущена специально. Панический страх реформы должен был толкнуть население в сторону доллара, что должно было приостановить его опасное для хозяйства падение. Это решение — одна из бесконечных иллюстраций важной специфики функционирования государства в расколотом обществе. Было ли это решение хорошо продуманной хитростью или результатом наивности — не имеет значения. Важно другое: подобные решения в стране воспринимаются как содержащие в себе прямо противоположные смыслы, что позволяет разным людям, и даже одному и тому же человеку, думать и действовать противоположным образом. Речь не идет об отдельных случаях. Существуют серьезные основания полагать, что риторика власти, язык, на котором она обращалась к народу, начиная с перестройки, как, впрочем, и до нее, воспринималась через смыслы, изменяющие содержание, переходя через границу раскола. Пытаясь сохранить функциональность в сложных условиях, государство строится как организация специалистов, профессия которых — обеспечение целого в условиях разнообразия. Государство выполняет свою функцию, если оказывается способным противостоять более или менее последовательным попыткам частей общества подчинить себе государство, превратить его из носителя всеобщего в особенное, форму защиты интересов того или иного ведомства, региона в ущерб другим ведомствам, регионам. По сути, государство — тень общества, результат и форма способности его сохранить себя от распада, дезинтеграции. Существует много факторов, без которых подобное стремление не может быть реализовано. Один из них — достаточное количество людей, способных по своей квалификации, ценностной ориентации и т.д. управлять государством, принимать сложные и ответственные — в известном смысле самые сложные и самые ответственные в обществе — решения. Исключительная трудность в России с поиском людей, пригодных для работы в масштабе общества, государства, объясняется именно мощным влиянием догосударственных, локальных ценностей. Это догосударствен- ное мышление, в основе своей эмоциональное, исторически сформировалось в локальных мирах. Такой тип мышления в России сохранил достаточно мощное влияние до сегодняшнего дня. Это в значительной степени определяет важнейшие проблемы государства в России. Государственное управление требует абстрактного мышления, обращения к законам, формирования специфического государственного аппарата, качественно отличного от системы управления догосударственных форм жизни. Людей, выполняющих государственные функции и составляющих живое тело государственного аппарата, можно условно разделить на две группы. Правящая элита, куда входят лица, принимающие ответственные решения в масштабе общества в целом. В правящую элиту входят люди, принимающие решения в масштабе государства, включая правительство, Государственную Думу, а также, возможно, и некоторые теневые группы. В последнем случае речь идет о людях, не занимающих государственные посты. Сталин, например, далеко не всегда занимал государственные посты, но это не ставило под сомнения его принадлежность к правящей элите. Бюрократия, повседневно выполняющая решения правящей элиты, составляет аппарат власти, его тело. Строгое разделение правящей элиты и бюрократии вряд ли возможно, хотя они могут вступать в конфронтацию. Бюрократия является питательной средой для пополнения правящей элиты. Первая проблема, которая возникает при анализе этих двух групп, — необходимость оценить реальный диапазон свободы принятия достаточно эффективных решений. Принимаемые государством решения можно логически расположить между полюсами дуальной оппозиции: максимально эффективное для общества и государства решение — дезорганизующее, неэффективное решение. Тайна бюрократии заключается в том, что государство — по своей сути как носитель всеобщего — не оправдывает существования, если не может выполнять эти функции с необходимой для данного общества эффективностью. Проблема, однако, заключается в том, что общество может нормально функционировать лишь тогда, когда существует соответствие между его требованиями к государству (точнее, необходимость для государства взять на себя функции в результате неспособности общества взять их на себя) и способностью государства нести соответствующее бремя. Государство же может оказаться не в состоянии это сделать. Попытки решить эту задачу стимулировали его увеличивать численность людей, занятых в аппарате. Но это далеко не всегда было возможно, так как общество не находило в себе для этого сил, подчас чисто экономических, кроме того, не хватало квалифицированных людей. Попытки Петра I перенести в Россию важные элементы западной системы управления закончились неудачей, так как для этого потребовались средства, которыми государство не располагало. В России государство, по крайней мере начиная с Ивана IV, практически никогда не могло решить эту задачу с достаточной полнотой. Оно время от времени пыталось ее разрешить, возложив на общество часть функций. Можно было бы написать целое исследование, посвященное этим попыткам. Особенно они усилились на основе либеральных тенденций. Либерализм видел свой идеал в формировании общества, где неуклонно возрастает личный творческий потенциал. Эта тенденция усилилась начиная с 1861 г. и включала создание Государственной Думы. Советское государство ответило на эту тенденцию резким инверсионным поворотом в противоположную сторону. Государство после определенных колебаний утвердилось в представлении, что должно брать ответственность за все функции общества. В результате государство распалось от чудовищной перегрузки. Современное государство в России опирается на богатый опыт двух катастроф XX в., которые можно рассматривать как результат противоположных нарушений меры разделения функций между обществом и государством вследствие неспособности государства выполнять свои исторически сложившиеся функции. Очевидно, не остается ничего другого, как искать эту меру, в частности формировать теоретический подход к проблеме, раскрывающий механизм распределения функций между обществом и государством. Раскол, существующий в обществе, крайне затрудняет решение этой задачи. Он проявляется также в психологической несбалансированности отношений народа и власти. В общем виде это выражается в том, что люди несправедливы к чиновникам и государству, как и власть несправедлива к народу. Обе формы несправедливости — лишь разные аспекты всеобщей неадекватной оценки роли и места государства в обществе. Люди несправедливы к государству, чиновникам, так как не видят в государстве самих себя, свое реальное, достигнутое ими всеобщее, которое не задано извне, но есть всегда результат их собственного самоуглубления, самовозвышения до универсального (достаточного или недостаточного — другой вопрос). Они несправедливы к государству, так как не видят в его пороках, недостатках результат собственных несовершенств. Государство несправедливо к гражданам, так как чиновники не чувствуют себя в должной степени гражданами. Оно ориентируется на сиюминутное настроение человека, а не на человека как на сложную противоречивую личность, способную поворачиваться к власти противоположными ценностями. Государство меняет свой язык, содержание своей идеологии, которая лежит в основе его надежды на понимание народом того, что власть хочет ему сказать, на что хочет его призвать, но не вступает с народом в содержательный диалог. Причина этого не во врожденных пороках государственности как таковой, но в том, что в истории не сложился содержательный, институциолизирован- ный диалог между народом и властью. Проблема отношения народа и власти стала особенно острой с начала модернизации, которую относят к царствованию Петра I. Это касается проблемы динамики самосознания народа, его значимых групп, способности власти устанавливать коммуникации с народом, решать медиационные задачи. В этом не преуспело пока ни одно российское правительство, включая и либеральное. Власть на разных этапах использует разный язык: идеалы и ценности меняются (православно-монархические на коммунистические, либерально-демократические и т.д.), но не осознает постоянно ускользающую их природу. Ограниченность содержательных коммуникаций народа и власти означает, что с точки зрения народа в России власть через некоторое время после ее установления «не та», она плоха, так как оказывается неспособной сделать то, что мы сами делать не могли, не считали нужным. Одновременно с точки зрения власти народ всегда «не тот» — не соответствует великим идеалам власти: от идеала мировой революции до идеала рыночной экономики. Самое трагичное, однако, заключается в том, что в известном смысле правы и те и другие, так как видят общество, проблемы с противоположных позиций. Отношения народа к власти и власти к народу не равнозначны, не симметричны. Массовый энергетический ресурс социального действия всегда на стороне народа. Ситуация в обществе постоянно колеблется между попытками склониться к ценностям власти, которые конструктивны уже тем, что несут в себе стремление воспроизводить всеобщее (хотя, возможно, и в утопической, неконструктивной форме), и попытками использовать массовый энергетический потенциал для «критики власти» (возможно, ее уничтожающей). Разрушительный характер этого маятника имеет тенденцию усиливаться в результате усложнения общества, хотя существуют и смягчающие процессы. Попытка установить в России либерально-демократический порядок в принципе может привести к изменению ситуации и обеспечить постоянную корректировку властью своих попыток разговаривать с народом в соответствии с изменениями массовых ценностей. Исторически сложившаяся слабость хозяйственной инициативы (что можно рассматривать как неопределенность синкретизма) стимулировала попытки сохранить, усилить государственное управление развитием производства на дорыночном натуральном основании. В советский период такая попытка была доведена до крайних форм, что, по мнению специалистов, превратило хозяйственную систему в самую сложную в истории человечества. Это требовало соответствующего усложнения управления, сталкивалось с естественными пределами такой возможности, с ограниченной пропускной способностью управления как канала информации, с сильным влиянием ценностей синкретизма, противостоящим усложнению государственного управления. Практически, чем больше был разрыв между сложностью управляемой системы и способностью государства этой системой управлять, тем больше снижалась эффективность государства, тем меньше оно оправдывало свое существование. Другие государства также стояли перед аналогичными проблемами. Однако на Западе положение облегчалось тем, что общество брало на себя существенные функции. Прежде всего рыночные механизмы, освобождающие государство от управления хозяйством. Развивались механизмы демократии, постоянно принимающие на себя функции управления обществом, в той или иной степени размывающие попытки государства расширить границы своей компетенции, меняющие саму природу государства. Теоретически в обществе на каждый момент времени должна быть установлена граница между функциями общества и государства, отвечающая потребностям общества и функциональным возможностям государства. Однако на пути решения этой проблемы всегда возникали серьезные преграды, в основе которых лежал возрастающий разрыв между сложностью общества, нарастающими проблемами опасностей, с одной стороны, и массовыми идеалами, содержание которых не отвечало сложности современного мира, — с другой. Они не стимулировали преодоление синкретизма в культурных программах. Путь преодоления синкретизма лежит через изменения соотношений массовых идеалов. Каждый из них обладает изменяющимся энергетическим потенциалом, изменяющимся количест вом людей, программа деятельности которых вытекает из соответствующего идеала. Исторически сложившаяся комбинация идеалов в обществе не характеризуется ни полным отрицанием государственности, ни достаточным развитием ценностей государства. Реальная картина может быть описана через дуальную оппозицию, полюса которой составляют «ценности догосу- дарственной жизни — ценности государства». В любой момент времени влияние государства в обществе занимает некоторую точку между этими полюсами, некоторую меру преодоления различий этих полюсов. Трагедия России в том, что эта точка периодически совершает инверсионные скачки, максимально приближаясь то к одному полюсу, то к другому. А это противостоит наращиванию позитивного потенциала государственности, наращиванию способности разрешать все более сложные проблемы. Но одновременно это означает, что в стране существует, хотя и в неадекватных формах, динамичный потенциал государственности. Общество и государство. Государство как специфическая организация большого общества, средство сохранения от распада возникает и существует в качестве носителя всеобщего в его конкретно-исторической форме. Государство постоянно находится в некотором логическом поле между двумя опасностями. Одна — возможность превратиться в жесткую абстракцию абсолютного, проводящую унификацию, игнорирующую разнообразие. Такое государство имеет шансы погибнуть в результате подавления живых сил общества, лишения его жизненно важных творческих ресурсов, разрушения механизмов диалога как источника эффективных решений. Приближение к такому состоянию возможно в условиях малого разнообразия общества, когда оно — сумма похожих друг на друга ячеек, например сельских общин. Другая опасность заключается в том, что бесконечное разнообразие элементов, частей общества будет утверждать себя, противостоя государству и тем самым дезорганизуя, в конечном итоге разрушая его. Имеется опасность, что в государстве, не способном интегрировать в единое целое поток разнообразия, возобладает процесс превращения частей в самостоятельные элементы, озабоченные удовлетворением групповых интересов. В России, как в прошлом, так и сегодня, широко распространено убеждение, что государство, рассматриваемое как армия чиновников, не считается с людьми, позволяет себе принимать решения не только независимо от интересов общества, но и вопреки им. Такая точка зрения, если ее рассматривать как объяснительный принцип, является, по сути, модернизированной конкретизацией старой догосударственной точки зрения на государство как воплощение зла, силы, враждебной народу. Теоретически эта точка зрения может рассматриваться как один из полюсов оппозиции. Другим ее полюсом является точка зрения о возможности слияния, тождества решений, опирающихся на субкультуру государства и общества в целом, другими словами, о совпадении ценностей общества и государства, синкретическом их слиянии. (Известный тезис советской идеологии о «морально-политическом единстве советского общества» включал в себя представление о синкретизме государства и общества.) Оппозиция этих противоположных линий задает логические рамки, внутри которых теоретически могут быть размещены возможные концепции государства. Каждое решение, которое выносится государством, может основываться на осознании себя как находящегося поблизости от того или иного из этих полюсов, как приближающегося к одному, отдаляющемуся от другого. Однако практически трудно представить такую возможность, когда решение прямо и непосредственно совпадало бы с одним из полюсов, т.е. основывалось бы на полном совпадении или полной противоположности общества и государства. Второй вариант означал бы полный разрыв, противостояние общества и государства, отсутствие их взаимопроникновения, что повлекло бы к немедленной катастрофе. Тем не менее существует опасность, что в борьбе с частями общества государство приобретает относительно самостоятельный характер со специфическими интересами и ценностями. На борьбу государства с его отпадающими частями общество отвечает активизацией враждебности к государству. Государство, аппарат в этой ситуации могут выступать в глазах общества прямым врагом. В кризисных ситуациях государство, чиновники оказываются главными виновниками. Распад СССР привел к массовому исходу бывшего чиновничества из правительства и к замене его на неопытный и плохо обученный персонал, что вызвало резкое снижение уровня и качества правительственного контроля. В бывших республиках положение еще хуже. Такого рода процессы приводят к ослаблению государства, ставят под угрозу исполнение им жизненно важных функций. Все трагедии и комедии государств разыгрываются между этими двумя опасностями — опасностью превращения государства из субъекта всеобщего интереса в защитника не которого особого интереса и опасностью его истощения в результате отрыва от общества. Государство как форма всеобщей связи может существовать лишь повседневно утверждая свою всеобщность в процессе постоянного взаимопроникновения целого и его элементов, постоянно реализуя внутренний диалог. Однако эта идеальная модель может на практике воплощаться лишь в тенденции, лишь в противоборстве со стремлением как высшей власти, так и ее элементов реализовывать ценности через монолог. Реальная жизнь общества представляет столкновение монологов, каждый из которых пытается реализовать свои ценности в качестве всеобщих. Очевидно, все это лишь иное выражение влияния в обществе разных идеалов, несущих различные отношения к диалогу и монологу. Государство — не только определенная организационная форма, но и носитель определенной культуры. М. Вебер говорил, что государство не выносит решений, его выносят люди. Это высказывание часто трактуется односторонне и по сути ошибочно. Государство — это люди, связанные между собой не только организационно: дисциплиной, субординацией, горизонтальными и вертикальными связями. «Государевы люди» связаны особой государственной субкультурой, определенными ценностями, специфической этикой. Содержание этой субкультуры представляет собой крайне важную проблему любой государственности. Именно она лежит в основе принимаемых на всех уровнях государства решений, обусловливает то, каким образом государство осмысляет реальность. В противном случае люди, составляющие государственный аппарат, ничем не отличались бы от кухарок, погруженных в повседневность, мыслящих на основе субкультуры кухни. Следовательно, правомерно все-таки говорить о решениях государства, правительства, министерства и т.д. Во всех этих случаях речь вдет, разумеется, о решениях, принятых людьми, но людьми — носителями субкультуры государства, точнее, субкультур, сформировавшихся на разных уровнях государства, в разных его учреждениях. Содержание субкультуры государства в России практически не изучалось. Между тем важнейшая проблема анализа государства требует ответа на вопрос о значении и месте в этой субкультуре (или субкультурах) рассмотренных идеалов — вечевого, либерального и т.д. Необходимость для государства постоянно подтверждать свое право сохраняться в качестве всеобщей формы общества происхо дит различным образом в зависимости от господствующего идеала. Представление о том, что первое лицо несет ответственность перед Богом (или перед другой отдаленной инстанцией — историей), может интерпретироваться таким образом, что уже в самом факте существования власти заложена нравственная санкция на ее сохранение. Идеалы либерализма, напротив, требуют периодического обращения власти к избирателям для получения мандата на существование. Практически, однако, смешение разных идеалов может породить бесконечное разнообразие ситуаций. Могут иметь место и такие, когда смысл власти, который формирует электорат, носит нефункциональный и даже разрушительный характер. Иначе говоря, от власти требуют воплощения утопий, несбыточных сказок. А государство, чтобы добиться поддержки, потоков воспроизводящей его энергии, это обещает. Возможно даже (и это особенно опасно), что высшая власть верит в реализацию утопий — большевики верили в то, что обещали, хотя в период упадка советской государственности усилилось влияние утилитарного отношения к обещаниям. Это создает в обществе ситуацию театра абсурда. В подобном случае государство неизбежно пытается сохранить относительную самостоятельность, свой энергетический потенциал, позволяющий существовать в определенных рамках независимо и вопреки постоянно поступающим разрушительным сигналам. Анализ специфики российского государства должен иметь своим предметом его возникновение и динамику, развитие государства как результата способности людей, общественного субъекта воспроизводить себя как противоречивое единство культуры и своих отношений. В центре исследования должна быть мера способности общества как субъекта создавать, подвергать критике, совершенствовать и т.д. государство, выходить за рамки прошлых достижений, рассматривать будущее как сферу творческого разрешения проблем, в частности воспроизводства государства. Следовательно, вопрос о субъекте государства перемещается в плоскость ответа на вопрос о мере способности общества воспроизводить государство, отвечающее сложности назревших, назревающих проблем. Более того. Вопрос перемешается в сферу способности общества-субъекта совершенствовать культуру, медиационную логику, диалог, формировать отношения, открывающие возможности принимать более эффективные решения, создавать реальность собственного виртуального пространства. Центр тяжести переносится именно в эту сферу. Это не значит, что иные сферы отмирают. Просто проблема виртуальности имеет смысл не в своей абстрактной изолированности, но как фокус, где синтезируются результаты анализа прошлого и настоящего. При такой постановке проблемы на первый план выходит рассмотрение человека, общества, государства через дуальную оппозицию «собственная реальная и потенциальная дезорганизация (опасность, угроза, вызов истории и т.д.), возможно перерастающая в катастрофу, — собственная реальная и потенциальная способность ей противостоять, обеспечивать свою выживаемость, жизнеспособность». При такой постановке проблемы резко повышается значимость анализа исторических тенденций интересующего исследователя явления, картины динамики способности людей преодолевать эти оппозиции. Исследование, дающее лишь статичную картину современного состояния, приобретает смысл при рассмотрении его как момента социокультурной динамики. Раскол не сводится к распаду общества на две особых кон- фронтирующих части. Раскол содержит возможность потенциально безграничного распада целого, атомизации общества. Это понятие часто используется для анализа определенных процессов либерального общества. Там этот процесс происходит на основе базового консенсуса, и атомизация тем самым может рассматриваться как рост разнообразия, многообразия очагов творчества, рефлексии. Это усложняет общество, но одновременно повышает его способность решать более сложные проблемы. Элементы этого процесса есть и в России. Но атомизация для нас идет как процесс далеко зашедшего локализма, который происходит при отсутствии, слабости базового консенсуса. Следовательно, между атомизацией в либеральном обществе и в России существует качественное различие. Слова «атомизация», «конфликт» могут нести существенно различные смыслы в разных обществах. Игнорирование этой двусмысленности может иметь весьма тяжелые последствия для науки, анализа специфики общества. В России от представления о расколе через лока- лизм можно перейти к атомизации, к нарастающей дезорганизации. При таком подходе можно понять раскол как основу дезорганизации общества. Государство в России выступает как средство борьбы с атомизацией, не опирающейся на базовый консенсус, с дезорганизацией как результатом недостаточной способности противостоять ее реальным и потенциальным формам. В этом смысл и оправдание государства. Обычно государство рассматривается как средство обеспечения порядка в обществе, т.е. гаранта от роста дезорганизации. Государство видится как система карательных функций, пресекающих действия нарушающих порядок через органы принуждения и т.д. Эта мысль теряет тривиальность как только мы обратим внимание на то, что смысл государства можно понять лишь в процессе его становления. Здесь государство рассматривается не как средство борьбы с дезорганизацией, но как становление, развитие организации, организованного общества, как средство не только сохранения уже сложившегося заданного порядка, но как процесс его возникновения. Формирование и динамика государства есть ответ общества на дезорганизацию, на реальное и потенциальное разрушение порядка. Проблема существования государства в России, в особенности начиная с реформ 1861 г., была в значительной степени связана с тем, что оно было погружено в хаос возрастающей и парализующей ненависти, в атмосферу активизирующихся до- государственных сил. Это означает, что в глазах значительной части общества государство не удовлетворяло людей, не отвечало их представлениям (возможно, утопическим) о власти. Они отказывали ему в праве на существование. Существование государства рассматривалось значительной частью общества со знаком минус. Необходимо найти наиболее общий подход, который позволил бы дать максимально содержательную объяснительную основу для анализа динамики российской государственности, для ответа на вопрос о путях повышения его эффективности. Никогда не иссякнут споры по поводу того, каким именно путем искать решение этой задачи. Ее постановка должна быть концептуальной, что зависит от накопленных концентрированных теоретически организованных знаний. Было бы неверно полагать, что концептуальный подход априорен, оторван от накопления знаний не только непосредственно в сфере государственной жизни, но и в сфере общих проблем общества, жизни человека. Невозможно понять суть государства, игнорируя по крайней мере следующие обстоятельства. Во- первых, выявилось, что развитие человечества не ликвидирует опасности, стоящие перед человеком, но их повышает. Единственным средством выживания является сам человек, его способ ности противостоять этим опасностям, вызову истории. Место государства в этом процессе должно быть важнейшей пробле мой исследования. Во-вторых, после второй мировой войны становится все более очевидным, что сила общества в силе личного творчества, в инициативе, в развитии личности. Она в конечном итоге является единственным субъектом формирования смыслов, решений, воспроизводственной активности. Развитие жизненно важных способностей общества зависит прежде всего от возможности общества наращивать личностный потенциал, личную инициативу граждан, что требует диалогизации общества. В-третьих, осознание роста опасностей, идущих как от природы, так и от людей, приводит к выводу, что существование общества зависит от того, сумеют ли люди превратить опасности в повседневную личную и общественную проблему, превратить ее разрешение в высшую ценность. Этого достаточно, чтобы понять, что выбор исходной концепции государства в России не произволен. Появление культуры означало возникновение человека. Культура стала мощной основой для борьбы с дезорганизацией, возникающей в обществе. Культура из поколения в поколения накапливала опыт людей, ценности. Люди действовали в соответствии с оправдавшими себя на протяжении длительных промежутков времени нормами. Это создавало базу для антиэн- тропийных действий, обеспечения выживаемости. Специфика культуры заключалась в том, что на ее основе развивалась творческая способность интерпретировать реальность, фиксировать значимые отклонения от норм, что могло рассматриваться как нарушение, дезорганизация и могло преодолеваться, нейтрализоваться. Выяснилось, что люди вовсе не действуют в соответствии с нормами, но скорее в диапазоне оппозиции, один из полюсов которой составлял сложившийся норматив, а другой его противоположность, то, что можно назвать отпадением, грехом, правонарушением. Значимый акт отклонения от нормативного полюса можно, по крайней мере в первом приближении, рассматривать как акт дезорганизации. Во всяком случае это так воспринималось. Этот акт вызывал в обществе культурно-психологическое состояние дискомфорта, что в свою очередь означало возникновение стимула борьбы с ним, приведение в действие системы репрессий вплоть до избиения и изгнания людей, рассматриваемых в качестве девиантов. В принципе в сложившемся сообществе такой порядок мог существовать неопределенно долго. Однако усложнение общества, рост количества и разнообразия связей, сложности проблем означали, что дезорганизация могла быть все более масштабна, опасна, разрушительна. Это в свою очередь означало, что только такое общество могло выжить, которое совершенствовало способность противостоять нарастающему потоку дезорганизации. Важнейшим звеном на этом пути было возникновение государства — специализированной организации общества, противостоящей дезорганизации. Возникает вопрос: откуда и как в обществе могла появиться эта принципиально новая организация? Она появилась как попытка экстраполировать старый, ранее накопленный в локальных мирах культурный багаж на большое общество. Например, представление о системе отношений, сложившейся в патриархальной семье, могло рассматриваться как основа, модель формирования большого общества. Иначе говоря, большое общество, пронизанное государством, рассматривалось как большая патриархальная семья. Эта интерпретация не требовала от людей ничего принципиально нового, так как позволяла как будто решать новые проблемы старым багажом. Проблемы будто бы решались предельно просто, механически. Но это иллюзия. В действительности перенос культуры происходил на основе определенной логики. Экстраполяция происходит посредством инверсии, так как результаты переноса уже сложившейся культуры не выходят за рамки ранее накопленной культуры. Но каким образом содержание экстраполяции превращается в содержательную интерпретацию? Здесь заключена тайна культуры, тайна возникновения государства, тайна сущности человека. В самом общем виде ответ заключается в следующем: если логически экстраполяция ранее сложившихся форм культуры для формирования государства возможна на основе инверсии, то интерпретация, дающая новый результат, немыслима без медиации, т.е. выхода за рамки сложившегося культурного богатства. Если в этой связи вернуться к формированию государства, то речь идет о способности отвечать на дезорганизацию, на кризисы как на микро-, так и на макроуровне, не только наслоением новых смыслов культуры, норм, ценностей, но и новых функций, отношений, учреждений, разделением властей и т.д. Речь идет о формировании государства в результате определенной активизации способностей к социокультурному творчеству как ответ на определенный вызов, цепь вызовов. Результатом деятельности должно быть абсолютное повышение эффективности функций государства, что неотделимо от совершенствования отношений, роста творческого потенциала общества. История, однако, не несет санкционированной вне- человеческой гарантии, что все будет гармонично меняться в сторону прогресса культуры, отношений, эффективности воспроизводства и т.д. Мощные силы, охраняющие древние формы культуры, отношений, не дремлют, но постоянно или периодически действуют в противоположном направлении. В результате может сложиться любое соотношение параметров, в частности культуры и государства. То, что это соотношение характеризовалось расколом, означало, что уровень исторически сложившейся медиации оказывался недостаточным для решения проблем развития государства, преодоления дезорганизации. В обществе складывался высокий уровень дезорганизации. Оно отвечало на все более сложные проблемы архаичными культурными программами, на рост потребности в производстве — решениями, основанными на экстенсивных методах, на рост творчества — массовым насилием, на развитие производства — беспрецедентным развитием натуральных хозяйственных отношений, на потребность в повышении технического уровня — массовым копированием, тиражированием зарубежных образцов, на потребности в развитии инициативы на микроуровне — локализмом, а на макроуровне — авторитаризмом и т.д. Синтетическим показателем ненормальности сложившейся ситуации является устойчивый высокий уровень дезорганизации. Дезорганизация — важнейшая категория, без которой невозможно понять специфику страны. Следует сказать, что чем больше углубляешься в этот предмет, тем больше выявляется удивительно слабая изученность важнейших реалий истории России. Страна уже давно представляет собой сферу повышенной дезорганизации. Есть основания полагать, что масштабы этого явления и его влияние на судьбу страны беспрецедентны. Разве царствования Ивана Грозного, Петра I не являются вакханалиями дезорганизации даже при поверхностном взгляде? Разве непрерывные смены Конституции в стране (это делалось при Ленине, Сталине, Брежневе, Горбачеве, Ельцине) не являются симптомом неспособности ограничить дезорганизацию приемлемым уровнем? Достаточно повседневных наблюдений для того, чтобы убедиться во всеобщем характере дезорганизации. Она охватывает все — от армии, где процветает дедовщина, до высшей власти, где нет возможности принимать эффективные решения, от дез- организации судебной системы, которую замещают криминальные разборки, до кризиса платежей, свидетельствующего о хозяйственной дезорганизации. Общество пронизано социальной патологией, представляющей институционализацию дезорганизации. Крайне важно, что она процветает и на бытовом уровне, на уровне личных отношений. Об это свидетельствуют уже упоминавшиеся бесхитростные тексты23. В наших фильмах диалоги, даже те, которые подаются как взаимно доброжелательные, пронизаны взаимной агрессивностью. Идеал нашей добродетели — правдолюбец, который готов убить собеседника ради его же пользы. Не этим ли объясняется высокий уровень убийств на бытовой почве? Вместе с тем в старой традиционной модели личных контактов бескорыстное правдолюбие замещается утилитаризмом. Исторически сложившиеся представления о механизмах развития России и ее государственности основывались на двух культурных источниках, которые оказываются неадекватными как друг другу, так и потоку научных знаний. Один из них — древние, часто модернизированные предания страны. Существует вера, что те или иные институты, мифы древности несут свет высшего знания о России. Это чисто традиционалистская попытка интерпретировать современность в свете архаичной мифологии. Второй источник — опыт западных стран, который используется для интерпретации исторического опыта России. Ни опыт традиционализма, ни опыт либерализма не помогает нам понять, каким образом преодолеть раскол во всех его формах. Опыт традиционализма при попытках поставить сложные задачи, которые решались уже на основе других идеалов, привел к попыткам формирования индустриального и постиндустриального общества на рабском труде миллионов, построение гигантского хозяйства на дорыночных натуральных отношениях. Опыт либеральных стран не содержит программы решения подобных задач. Выход из синкретизма для этих стран — забытая проблема. Сильно влияние идей гармоничного общества, где даже «война всех против всех» Гоббса в конечном итоге есть форма гармонии целого. Современный уровень знаний о России позволяет видеть в дезорганизации и расколе тот исходный и первичный элемент, который позволяет найти ключ к пониманию ее специфики, специфики государства. Вопрос, с которым неизбежно сталкивается исследователь генезиса российской государственности, заключается в том, как могла сочетаться исторически сложившаяся высокая и, следовательно, смертельно опасная дезорганизация с формированием государственности? Уместно вспомнить фундаментальную загадку, сформулированную Н. Бердяевым: «Почему самый безгосударственный народ создал такую огромную и могущественную государственность?». Стоит заменить «почему» на «как». «Почему» понятно, так как это был ответ на бедствия внешних и внутренних конфликтов. Но как удалось это сделать вопреки дезорганизации, которая была пронесена через века и под ударами которой периодически разрушалась государственность? Специфика государства в России заключается в том, что она балансирует на грани перехода к необратимому росту дезорганизации. Здесь можно проследить определенные циклы. Государство удаляется от опасного состояния, но при этом трагичным образом приближается к противоположному, не менее опасному состоянию. В принципе этому типу организации нельзя отказать в названии «государство». Но это такое государство, которое находится на грани, может превратиться в свою противоположность, раствориться в обществе, но одновременно не исчезает надежда на превращение в полноценное государство. Оно может пойти по второму пути в том случае, если снизит уровень адаптации к дезорганизации, усилит противостояние ей. Спасет ли это дезорганизованное общество? Ничто так не способствует дезорганизации как непреодоленный синкретизм, объединение в одних руках государственной власти, управления хозяйством, монополии на мысль. Расставание с синкретизмом представляет движение государственности от традиционного к либеральному идеалу. Этот процесс меняет содержание дезорганизации, отношение общества и государства в связи с изменением путей противостояния ей. Причина неспособности государства снижать уровень дезорганизации в обществе вполне очевидна. Государство порождается обществом, несет его достоинства и недостатки, в том числе сложившийся уровень дезорганизации. Перефразируя известное выражение, можно сказать: «Общество имеет такое государство, которое оно заслуживает». Тем не менее государство отличается от общества своей особой организацией, организованностью. Собирая, мобилизуя в обществе государственный элемент, государство могло превратить себя в некоторый очаг более высокой организованности, что является обязательным условием успешной борьбы государства с дезорганизацией в обществе. Еще не написана история того, как высшая власть в России подрывалась от отсутствия организаторов, людей, которым можно доверить государственные должности. При Алексее Михайловиче не хватало надежных людей, которым можно поручить управление государственной собственностью. Петр I вынужден был обращаться к иностранцам для заполнения государственных должностей. Столыпин жаловался, что не может найти пятьдесят человек, которых можно назначить губернаторами. Большевистская власть буквально задыхалась от отсутствия людей, способных занимать руководящие должности. Знаменитые кухарки, которые должны управлять государством, действительно проникали на высшие должности, но результаты были плачевны. Важнейшей функцией КПСС были подбор и расстановка кадров. Но ничего не помогало. Знаменитые привилегии номенклатуре были одним из средств в нищей стране объединить людей власти, противостоящей хаосу. Все это дало ограниченный эффект, вызвало мощное недовольство; попытки повысить организованность общества создавали новые очаги дезорганизации. Власть боролась с дезорганизацией теми средствами, которыми она реально располагала. Хаос локализма преодолевался авторитаризмом, который отождествлялся с желаемым всеми порядком. Это давало временный эффект, но затем выяснялось, что авторитаризм, централизуя принятие решений, порождал источники дезорганизации в системе управления, производстве. Общество пыталось снизить уровень дезорганизации, переходя к локализму, при котором все решали на местах, опираясь на свой творческий потенциал. Однако распад общества приводил к конфликтам, усилению общей дезорганизации. Подавление дезорганизации террором, всеобщим страхом превратилось при Сталине в стержень внутренней политики, означало, что система репрессий стала мощным источником всеобщей дезорганизации, источником постоянной борьбы в самом государственном аппарате. Это в конечном итоге привело к его разложению. В современных условиях в результате усиления локализма сложились крайне неблагоприятные условия для государственного противостояния дезорганизации. Налицо потенциал сопротивляемости государства дезорганизации, идущей из общества. Попытка формировать демократические порядки несет в себе важные элементы борьбы с дезорганизацией, возможность обсуждать все реально и потенциально опасные для общества действия людей. В этом смысле свобода является важным средством защиты общества от дезорганизации со стороны государства, воров, коррупции и т.д. Но эта возможность реализуется лишь в случае, если свобода, демократия несут достаточный потенциал противостояния дезорганизации. Демократия может стать источником дезорганизации, если противостоит либерализму, если она всего лишь маскировка вечевой «воли», до- государственного хаоса. Современный аппарат государственного управления несет очаги дезорганизации. «В госаппарате обозначились и стали весьма опасными “повадки скорпиона”. Едва появляющиеся островки эффективности принятия и выполнения решений подвергаются остракизму и немедленно уничтожаются. И наоборот. Чем хуже работа ведомства и ярче непрофессионализм конкретного чиновника, тем больше у них шансов остаться наплаву»148. В обществе нет достаточно активной прогрессивной силы, способной стимулировать людей противостоять подобным очагам дезорганизации, очищать государство от них. Правоохранительные органы страдают общей слабостью, присущей государству, неспособностью сформировать мощный слой высококвалифицированных людей, способных противостоять дезорганизации. Тем самым государству угрожает растворение в обществе, что представляет грозную опасность для страны. Специфические проблемы российской государственности заключаются в том, что она является продуктом высоко дезорганизованного общества. Высокий уровень дезорганизации таит в себе опасность потери государством своих функций и дискредитации в обществе, что, согласно опыту истории, может привести к его разрушению. Теоретически можно говорить по крайней мере о двух путях повышения эффективности государства. Во-первых, неуклонное снижение степени и масштабов дезорганизации в самом государственном аппарате, во всех механизмах выработки государственных решений. В условиях ограниченных возможностей противостоять дезорганизации общество вынуждено концентрировать антиэнтропийные возможности в некоторой узкой сфере, с тем чтобы, достигнув там определенного успеха, неуклонно расширять поле действия. Государство возникает как точка роста некоторой организации, несущей новые возможности борьбы с дезорганизацией, которые охватывают все общество. (Успешно или нет — другой вопрос.) Во-вторых, в России существует постоянное стремление высшей власти воздействовать на личность с целью выработать в ней способность противостояния дезорганизации в русле соответствующей деятельности государства. Первый путь был в свое время доведен до максимально возможной степени так называемой партией нового типа. Она стала основой новой правящей элиты, формирующей силы нового государства. Была создана номенклатура, замкнутый социальный слой «профессиональных революционеров», особо преданных режиму людей и одновременно способных к организационной работе. (Подбор кадров осуществлялся по «деловым и политическим признакам».) Одновременно использовался и второй путь. Проводилась политика устрашения террором каждой личности. Замысел заключался в том, чтобы пресекать попытки совершать действия, угрожающие дезорганизацией, и уклоняться от действий, организуемых властью против дезорганизации, парализовать саму мысль о возможности дезорганизующих по отношению к идеальному замыслу действий. Поклонники диктаторов советского типа до сих пор считают, что именно таким должен быть путь к порядку, уничтожению дезорганизации. Опыт СССР, однако, показал, что дезорганизация победила. В основе сталинской борьбы с дезорганизацией лежало стремление подавить все, что превышало некоторый уровень серого творчества. Под нож террора попадала интеллектуальная элита, культура, адекватная высокому научному потенциалу. Обрекались на гибель те уровни знаний, развитие которых требовалось для поиска путей преодоления дезорганизации. В основе этого пути борьбы с дезорганизацией лежали методы традиционализма, доведенные до крайних форм. По сути это была экстраполяция на современность первобытного метода преодоления дезорганизации, когда люди решали проблемы ударом дубины по голове. Попытка кончилась крахом, так как архаичные методы делали недостижимыми цели, включающие модернизацию. Подрыв дезорганизации посредством воздействия на личность происходил в России главным образом на основе стремления сохранить синкретизм государства и церкви. В советское время «террор» и «сознательность» дополняли друг друга. Тем не ме нее на всех этапах попытки переделки личности оканчивались неудачей. Стремление воспитать православного человека инверсионно превратилось во всеобщее глумление над церковью, которое, кстати, независимо от власти продолжалось на местах в форме массового надругательства над церковными зданиями на протяжении всего советского периода. Столь же плачевно закончилось «торжество марксизма-ленинизма», когда никто в стране даже «не почесался» при крахе советского государства СССР и запрете КПСС. Опыт подсказывает, что в основе дезорганизации общества и государства лежат факторы, не подвластные террору и диктаторам. Шумные политические баталии, которые происходят в Государственной Думе, регионах, средствах массовой информации, — всего лишь пена на глубоких и скрытых массовых социокультурных процессах. В свете прошлого неудачного опыта борьбы с дезорганизацией самое малое, что необходимо сделать, это попытаться понять, какими возможностями располагает общество в борьбе с дезорганизацией. Необходимо выделить те факторы, которые оказывают значимое воздействие на уровень дезорганизации, и учесть их при попытках реально его ограничить. Многообразие нравственных идеалов в России позволяет полагать, что каждому из них, точнее программам, сформированным на основе соответствующего идеала, присущ свой уровень и характер дезорганизации. Изменение реального влияния в обществе каждого из идеалов, их специфических программ борьбы с дезорганизацией должно рассматриваться как предпосылка для понимания ситуации в целом, для поисков возможностей повышения эффективности противостояния дезорганизации. Духовность — основа государственности. Невозможно понять суть государства, его место в обществе без ответа на вопрос: чем объяснить то, что люди объединяются для государственной жизни, воспроизводства государства? Откуда в обществе берется энергия сопротивления дезорганизации, распаду государства? В основе подобной деятельности лежит существование в каждом случае конкретной культурной программы, сложившейся на протяжении длительных исторических периодов. Формирование этой программы должно быть предметом специального рассмотрения. Важным элементом культурной основы государственности является высокая ценность определенного типа отношений, стремление их воспроизводить, что и является необходимым условием воспроизводства любых отношений, включая отношения государственной жизни. Сама эта способность рассматривать отношение как высокую ценность является сердцевиной, важнейшим определением нравственности. В этой связи можно говорить о нравственных основаниях государственности, соответствии (или несоответствии их друг другу). Задача анализа этой проблемы осложняется тем, что в любом обществе, особенно в расколотом, существует разнообразие идеалов. Среди духовных идеалов России прежде всего следует рассмотреть полюса дуальной оппозиции «вечевой (традиционный) идеал — либеральный идеал». Первый ориентирован на сохранение статичного состояния. Он допускает колебания параметров инноваций, но в жестко определенных рамках. Для этого идеала характерна минимизация инноваций, разброс их, но в рамках определенного шага, особого для каждой культуры. Выход инноваций за эти рамки рассматривается людьми-субъектами соответствующего пласта культуры как дискомфортное явление, дезорганизация. Это в свою очередь стимулирует личность действовать в направлении преодоления, ограничения, ликвидации дезорганизующей, вышедший за допустимые рамки, инновации. Смысл механизма очевиден. Инновации, вышедшие за рамки допустимых, рассматриваются как опасные. Вечевая культура содержит механизм ограничения, подавления потоков дезорганизации, превращения их в энергию борьбы с опасностями, энергию воспроизводства общества в соответствии с программой этой культуры. В принципе этот идеал, способность людей на его основе своими действиями порождать дезорганизацию и одновременно держать ее в допустимых рамках, кажутся сбалансированными. Тем не менее есть предел сложности проблем, с которыми может справиться такой механизм. Либеральный идеал организован в некотором смысле противоположным образом. Он сформировался как реакция на ситуацию, где невозможно остановить рост масштабов, опасностей дезорганизации. Идеал включает возможность и необходимость постоянного изменения шага допустимой новизны, расширения потока инноваций и одновременно соответствующего развития способностей их интеграции в культуру, отношения людей. В этом идеале принципиально иное представление о дезорганизации. Оно организовано в соответствии с принципом повышения эффективности деятельности, необходимой для обеспечения стабильности общества. Иначе говоря, здесь, в противоположность первому идеалу, дискомфортным является отсутствие инноваций, новых идей и впечатлений. Либеральная культура несет механизм постоянного превращения явлений, возможно год или месяц назад, рассматривающихся как дезорганизующие, в явления, вписывающиеся в культуру. Культура способна превращать дискомфортные явления в комфортные, дезорганизацию в порядок, что создает предпосылки для неуклонного расширения шага новизны и одновременно для неуклонного расширения способностей людей. Культура характеризуется динамичными программами преодоления дезорганизации. В ней есть потенция бесконечного развития. Очевидно, что между вечевой и либеральной культурами, соответствующими идеалами налицо существенные различия в отношении к дезорганизации. Они тождественны в том смысле, что направлены на обеспечение стабильности общества. Но первая нацеливает людей на сдерживание дезорганизации в определенных статичных рамках, тогда как вторая развивается как расширение и углубление способности превращать акты дезорганизации в энергию воспроизводства, превращать дискомфортное в комфортное. Оба типа идеалов несут разные, но в соответствующих условиях эффективные методы противостояния дезорганизации, содержащимся в ней опасностям для общества. Для России как расколотого общества (как, впрочем, и для все более усложняющегося человечества) на первый план выходит проблема совместного существования разных идеалов. Либеральное общество возникло на основе длительной культурной эволюции, медленного развития способности отвечать на вызовы истории иным, более сложным отношением к инновациям, дезорганизации. В России, однако, либерализм развивался не только этим путем, не только на основе утилитаризма, но и на основе развития анклавов либеральной культуры, сформировавшихся в мировом опыте. Это привело к тому, что вечевая и либеральная культура встретились в обществе в значительной степени не подготовленными длительной исторической эволюцией, встретились в значительной степени в относительно заверченном виде, недостаточно подготовленные для диалога, взаимопроникновения, встретились как ценностно, культурно расколотые, взаимо- оталкивающие и даже взаиморазрушающие друг друга. Важно понять, что вечевой идеал с его отказом от прекращения поиска новых организационных форм, повышающих эффективность борьбы с дезорганизацией, с точки зрения либерально го идеала является дезорганизующим фактором, так как стоит на пути повышения эффективности борьбы с дезорганизацией. Это ставит под угрозу существование либерального идеала, так как парализует возможность повышать эффективность решения все более усложняющихся проблем. Одновременно либеральный идеал, его согласие с потоками изменяющихся инноваций рассматривается с позиций последовательного вечевого идеала как разрушительная бесовская сила. Положение осложняется (а возможно, и облегчается) тем, что в стране существует и развивается также и утилитарный идеал. Утилитаризм можно рассматривать как идеал исторически переходный между традиционным и либеральным идеалами. Утилитаризм возникает в недрах традиционализма как качественно новый ответ человека на дезорганизацию, критические ситуации. Утилитаризм характеризуется постепенным формирование способности превращать в ценность деятельность, нацеленную на выделение из нерасчлененного целого любого его элемента, выделять любые явления среды для их использования в качестве средств достижения ранее существовавших целей. На этой основе формируется представление о мире как о бесконечном скоплении реальных и потенциальных средств. Утилитаризм основан на развитии ценности человеческой деятельности, направленной на вторжение в мир и, возможно, разрушение его элементов. Это значит, что развитие утилитаризма связано с ростом потоков нарастающей дезорганизации. Но одновременно его прогресс есть симптом роста возможностей человека, его творческого потенциала, что является необходимой предпосылкой для наращивания способности ограничивать рост дезорганизации, ее опасных последствий. Существует умеренный и развитый утилитаризм. Для умеренного характерны поиск и использование средств в рамках исторически сложившихся отношений, он существует в порах традиционализма. Впрочем, не исключается, что развитие этой формы утилитаризма расшатывает традиционализм. Умеренный утилитаризм превращается в развитый, распространяя свой основополагающий принцип на общество, превращает отношения людей в предмет манипуляции для достижения преследуемых целей. Тем самым усиливается культурная ориентация на развитие рынка, способностей людей подчинять свои собственные отношения (например, создание групп для новых видов деятельности, организационных отношений на производстве) поставленной цели, осознанное подчинение сообщества его функциям. Вторжение развитого утилитаризма в систему человеческих отношений означает резкое возрастание потоков дезорганизации, одновременно свидетельствуя о дальнейшем росте творческих потенций человека. Исторически между этими формами утилитаризма может быть плавный переход, занимающий гигантские исторические периоды. Однако возможна ситуация, когда они вступают между собой в состояние конфронтации и представляют друг для друга источники дискомфорта. Причина очевидна. Умеренный утилитаризм порождает дискомфорт для развитого, так как охраняет от изменений исторически сложившиеся отношения и тем самым не позволяет решать проблемы на более сложном и квалифицированном уровне. Умеренный утилитаризм выступает для развитого как дискомфортный по тем же причинам, что и традиционализм, т.е. как тормоз, препятствие, источник опасности дезорганизации, одновременно не способный на своей собственной основе с ней справиться. Развитый утилитаризм представляет для умеренного мощный источник дезорганизации, разрушающий потоками дезорганизации исторически сложившийся мир, отношения. Он представляется как некоторая разрушительная бесовская сила, что ярко проявляется в русской культуре. Одним из таких разрушительных процессов является развитие товарно-денежных отношений, развитие капитализма, требующих с определенного этапа свободы изменения сложившихся отношений. Гражданская война, которая началась в России в 1917 г., происходила с социокультурной точки зрения между, с одной стороны, силами умеренного утилитаризма, объединившимися с традиционализмом, а с другой стороны, силами развитого утилитаризма, объединившегося с силами либерализма. Массовый энергетический потенциал, численность активных защитников первых в стране оказались неизмеримо больше вторых, что и обрекло страну на цепь катастрофических событий, которая до сих пор не прервана. В принципе каждый из идеалов стимулирует формы деятельности, которые являются источником дезорганизации и одновременно формой, способной ее ограничивать. Однако отношение между этими потоками может быть существенно различным. Теоретически возможно определенное равновесие между потоком дезорганизации и способностью ее преодолевать. Традиционализм мог его сохранять длительные промежутки времени. Но возможно и отставание этой способности, что несет в себе угро зу обществу. Она лежит уже в самом отношении к миру как собранию средств. Угрозу можно видеть в отрицании самоценности мира, открывающем путь для его разрушения потоком дезорганизации. Эта опасность может быть нейтрализована появлением либерализма, идеей самоценности мира, необходимости его сохранения, воспроизводства. Следует осознать, что хотя проблема дезорганизации возникает на основе любого из идеалов, в расколотом дезорганизованном обществе она приобретает наиболее острый характер. Идеалы с разными программами воспроизводства, с противоположным отношением к дезорганизации могут сконцентрироваться в одной точке, одном решении, одном смысле, одном предприятии, где одновременно добиваются взаимоисключающих результатов. Общество приспосабливается к этому формированием хромающих решений, двоевластием, чтобы хоть как-то обеспечить выживаемость путем создания гибридных идеалов. Однако гибридные идеалы лишь создают иллюзию решения. Они в ограниченной степени вынуждают людей сближать возможно исключающие друг друга смыслы и действия. Гибридные идеалы не решают проблемы дезорганизации, временно снижая ее уровень. Повышенная дезорганизация, следовательно, объясняется тем, что раскол, разрывая смысловое поле в обществе, мешает взаимопроникновению разных идеалов, формированию эволюционных переходных форм. Это приводит к тому, что одновременно включаются разные культурные программы, мешающие друг другу. Возможно, что И.А. Крылов в баснях «Квартет», «Лебедь, рак и щука» имел в виду ситуации, навеянные расколотым обществом. Практически это означает, что происходит взаиморазрушение нормальных в каждом культурном пласте механизмов работы с потоками дезорганизации, не достигается в должной мере ожидаемый в соответствии с затраченными усилиями результат. Диктатура, даже если за нее добровольно и с энтузиазмом проголосует народ, не сможет преодолеть в расколотом обществе кризиса. Как показывает опыт России, диктатура, опираясь на архаичный идеал, подрывает возможности поиска выхода, что в конечном итоге усиливает дезорганизацию. Тем не менее поиск выхода из ситуации высокой дезорганизации и раскола — необходимое условие сохранения общества, его выживаемости. В исключительно сложной ситуации выход следует искать в фор мировании некоторой сложной программы преодоления раскола. В ее основе — не очередной миф об идеальном обществе, а исследование реальной динамики соотношения основных идеалов общества, формирование взвешенной ориентации на те идеалы, значимость которых возрастает. Для науки это означает необходимость рассмотреть исторически сложившийся расклад идеалов в динамике, надеясь на то, что его изменения можно оценивать как дающие шанс на снижение раскола и, следовательно, повышение способности избавиться от дезорганизации в самом механизме ее ограничения. Изменение удельного веса в обществе разных форм идеалов открывает возможность использовать это обстоятельство для изменения ситуации с ценностными механизмами преодоления опасных для общества форм дезорганизации. В общем виде решение очевидно. Наибольшей энергетической базой обладает утилитаризм, перерастающий из умеренной формы в развитую, именно поэтому он должен рассматриваться как создающий возможность выйти из хаоса взаимной дезорганизации идеалов. Развитие этого идеала не противоречит развитию либерализма. Это, без сомнения, длительный процесс, но он дает реальный шанс. Утилитаризм несет опасности — он угрожает тем, что его способности к дезорганизации могут оказаться выше способностей ее сдерживания. Опасность усиливается возможностью его объединения с архаичными формами локализма, что несет угрозу существованию общества. Исключительная острота проблем современной российской государственности требует формирования адекватной программы укрепления и развития. Ее составление является сложной задачей. В связи с глубокими причинами дезорганизации российской государственности анализ проблем должен включать исследование причин дезорганизации общества (также и локальный уровень). Важнейший элемент программы — исследование формирования и функционирования российской государственности как глубоко дезорганизованной, выявление путей, методов, способов, препятствующих росту дезорганизации. Следует обратить внимание прежде всего на возможность развития анклавов более высокой организованности, соответствующих организационных форм и культурных программ, нацеленных на их воспроизводство. Важнейшим аспектом повышения эффективности программы является анализ путей и способов существования государственных институтов, их функций, с помощью которых они приспосаблива ются к дезорганизации, воспроизводят социокультурные патологические формы, двоевластие, локализм и т.д. Не менее важен анализ государственного сознания групп, их практической способности воспроизводить государственные институты, их совершенствовать, формировать систему диалогических отношений, требующих соответствующих организационных форм, стимулирования соответствующей культуры. Необходимо осознание ограниченности, опасности сложившейся в обществе низкой эффективности государственных решений на всех уровнях, дезорганизующего характера стремлений решать проблемы как авторитарными методами, так и локалистскими, подразумевающими наличие множества дезорганизующих друг друга центров принятия решений. Работа по улучшению государственности в России должна быть начата с проблемы научения мыслить о государстве, осознания того, как подойти к этому странному, трудному*для понимания предмету. Без этого можно принимать законы, реформировать государственную структуру и т.д., но результаты не будут эффективны, функциональны как и вся государственность. Впереди длинный путь конкретизации, осмысления, переосмысления. Ценностные основания государственных решений. Большевизм отличался исключительной изощренностью в поиске ценностных оснований своего господства. Сложная, противоречивая ситуация, в которой находилась государственность в России, толкала коммунистическую власть на поиски достаточных для существования государственных идеалов, их вариантов. Все они оказались практически и теоретически несостоятельными. После падения советской государственности проблема ценностных оснований государственности не исчезла. Сегодня в совершенно новой ситуации этот поиск должен быть продолжен. По сравнению с предшественниками современные российские ученые находятся в существенно иной ситуации. Опыт истории дает новый результат. Мы обогащены по крайней мере двумя факторами: опытом государственной жизни советского периода и определенными достижениями наук об обществе, культуре, более глубоким пониманием связи культуры и общественных отношений, включая отношения государственного типа. На этой основе спор Ленина и Богданова о том, следует решать эту проблему в процессе приобщения к элементам буржуазной культуры или формирования пролетарской культуры, может быть расценен как донаучный. Он определялся не столько поисками истины, сколько задачей, диктуемой утилитарными, не обоснованными нау кой целями, поисками возможности манипулирования обществом, что допустимо лишь в крайне ограниченных рамках. Государство вызвано к жизни в догосударственном обществе критической ситуацией, на которую люди дают ответ, формируя на своей культурной, нравственной основе большое общество, его организационные формы. Этот ответ означает, что в усложняющемся мире люди должны усложнять и организацию формирования решений, обеспечивающих воспроизводство жизни. Формирование государства может быть осложнено вмешательством других государств и влиянием других культур. Может иметь место приобщение догосударственных образований к государственной жизни в результате прямого насильственного присоединения того или иного народа. Этот процесс может быть связан с большими потерями человеческих жизней, массовым насилием, неспособностью, нежеланием свободных племен, общин принять государственность. Практически формирование государственности любого народа можно рассматривать как результат сложного взаимопроникновения внутренних и внешних факторов. В связи с этим необходим анализ культуры с точки зрения ее реальной и потенциальной возможности быть основой государственной жизни. Вопрос этот, по крайней мере для России, оказывается сложным и многозначным. Нужно искать культурные основания государственности в сложившейся культуре. Необходим анализ органической связи нравственности и государства. Специфика нравственности как формы культуры заключается в том, что она несет признание ценности других людей, например «люби ближнего...», ценности и формы отношений людей через их культурное, деятельное, диалогическое взаимопроникновение. Специфика нравственности может конкретизироваться, обрастать нормами, традициями и т.д. различным образом, в различных формах. Представление о нравственных основах жизни напряженно культивируется в России. М. Сперанский считал, что целью прогресса является установление между людьми нравственного порядка. Большое значение имела традиция, связывающая право и нравственность, идущая от Б. Чичерина и В. Соловьева. А. Солженицын писал, что «возможности улучшить общество одними только политическими средствами — невелики», необходимо соответствующее состояние нравственности. Исторически нравственность вопреки распространенному заблуждению является динамичным и далеко не однозначным явлением. Редуцировать нравственное состояние общества к одной ее форме — это все равно, что считать людьми лишь жителей моей деревни, а всех других расценивать как нелюдей. Без анализа нравственности невозможно понять специфику динамики государственности в России. Важность этого подхода заключается прежде всего в том, что люди, объединенные единой нравственностью, тем самым приобретают некоторый базисный консенсус, т.е. несут определенную культурную гомогенность. Именно это позволяет людям объединяться для воспроизводства государственности, видеть в этой деятельности нравственный долг, культурную ценность. Без нравственного консенсуса невозможно объединение людей в связи и по поводу воспроизводства любой сложной системы отношений, воспроизводства государства. Отсюда невозможность понять суть государства в отрыве от анализа типов нравственных идеалов, их динамики. Исторически первым является традиционный (вечевой) нравственный идеал — неизбежный элемент культуры традиционной суперцивилизации. Он существовал как догосударственный, на основе которого формировались, функционировали локальные сообщества, патриархальные семьи, роды, общины, племена. Его специфика, если попытаться ее изложить в самом кратком виде, заключается в том, что люди объединяются в сообщество для воспроизводства своей (суб)культуры, своих отношений. Это происходит на основе деятельности, которая напряженно ориентирована на воспроизводство соответствующей культуры, отношений в соответствии с некоторым статичным идеалом, который обычно рассматривается как воплощающий некоторое идеальное, возможно утраченное прошлое. Основополагающая ценность вечевого идеала может быть выражена словами: «Хотим жить, как жили н^ши деды», что можно рассматривать как результат архаичного культа предков. Воспроизводство определено напряженным стремлением вписаться в некоторый абсолютный цикл мироздания, избежать отпадения от идеала, вернуться к идеалу, если это отпадение произошло. Среди важных особенностей этого идеала следует указать прежде всего на стремление замыкаться в локальных сообществах, где все знали друг друга, на ценность личности только в той степени, в какой она избегала отпадения от целого, в той степени, в какой она способна растворить, утопить в целом личное Я. Вечевой идеал распался на соборный и авторитарный. Они составили два полюса дуальной оппозиции в рамках вечевого идеала. Для соборного идеала как разновидности вечевого характерно стремление формировать систему власти типа веча, т.е. схода, круга, съезда князей, собрания глав ведомств, территорий, княжеств, боярской думы, политбюро. Подобная форма власти возникла как воспроизводство отношений братьев, которые собираются для решения общих проблем. Они отождествлялись с этим целым. В противоположность соборному идеалу авторитарный выдвигает в качестве модели власти отношения отца и семьи в догосударственном обществе, где батюшка имел далеко идущую власть над всеми членами семьи вплоть до крайних форм. Для этого идеала характерно отождествление сообщества в целом с этим лицом. Эти два идеала задавали основные сменяющие друг друга модели государственного устройства России. Влияние на протяжении всей истории общества и государства заключалось в том, что они составляли неотъемлемый элемент культуры всех и каждого как на уровне личностной культуры, так и субкультур сообществ. Здесь следует искать основы способности (или неспособности), точнее меры способности людей воспроизводить государственность. Возникновение и развитие либерального идеала означает, что высшей ценностью в нем является повышение эффективности воспроизводственной деятельности, достижительность во всех формах, включая саморазвитие личности, реализацию ее потенций. Для либерализма характерно стремление выйти за рамки ранее сложившихся возможностей человека, их наращивать. В центре его стоит личность, нацеленная на саморазвитие, творческое формирование позитивных для общества и личности инноваций, создающих базу совершенно иного типа государственности. В его основе модель личности — носителя специфической культуры, постоянно вступающей в диалог с другими личностями, институтами, сообществами, организациями — носителями соответствующих субкультур. Эти бесконечные диалоги составляли движущую силу изменений, включая постоянное совершенствование государственной жизни. Дуальная оппозиция «вечевой идеал — либеральный » задает абстрактные рамки, создающие основу для анализа государственности в России на протяжении ее истории. Разнообразие идеалов, открывающих возможности для вариантов государственности, этим не исчерпывается. Веками в стране медленно накапливались элементы утилитарного идеала. Умеренный утилитаризм нацеливает людей на использование элементов окружающей среды как уже готовых средств посредством собирания, уравнительного перераспределения, захвата, кражи, выпрашивания у соседей, власти и т.д. Для развитого утилитаризма характерно осознание зависимости достижения цели от затрат и эффективности собственных усилий, труда и т.д. Он включает стремление много работать, чтобы много заработать. В утилитаризме идея превращения элементов окружающего мира в набор средств может выражаться в крайних формах, вплоть до уничтожения людей и имущества во имя достижения целей. Утилитаризм приобретал возрастающее значение в России в XX в. Значение этого идеала для формирования государственности было неоднозначным. Утилитарные ценности стимулировали людей приспосабливаться к сложившимся условиям жизни, включая и существующую в соответствующий момент государственность. Это объективно могло укреплять такие формы, власть могла опереться на утилитарную нравственность для приобретения ресурсов, манипуляции людьми страны, используя их как средство. В принципе утилитаризм, соединяясь с другими идеалами, может стать фактором разложения и распада государственных форм не только в результате коррупции, но и в результате ситуации, когда он будет толкать людей к разрушению государства, формированию другого, открывающего новые утилитарные возможности. (Такая ситуация возникает при попытках уничтожить порядок, который мешал бедным разделить имущество богатых или тех, кого принимали за богатых.) Нарастание развитого утилитаризма подготовляло определенные предпосылки для отхода от традиционной государственности, усиления потребности в государстве, открывающем возможности предпринимательству. Развитие утилитаризма, разлагая синкретизм, создает необходимые, хотя и недостаточные, предпосылки либерализму. Прослеживая связь между государственностью и нравственностью в России, можно видеть, что идеалы не выступают в чистом виде, но приводят к сложным гибридным образованиям. Это создает предпосылки для сложных форм государственности. Каким образом массовое влияние в обществе того или иного типа нравственности связано с содержанием, типом государственности? Существует сложная система опосредований. Центральным звеном является акт принятия решений. Необходимы некоторые разъяснения о месте, роли процесса формирования решений в обществе, жизни государства. Связь людей друг с другом происходит через взаимопроникновение смыслов — этих молекул культуры. Человек, вступая в связь с другим человеком, опирается на личностную культуру, субкультуру сообщества, клана, предприятия, культуру общества в целом. Готовясь к общению, личность формирует смысл общения: просьбу, вопрос, стремление к сотрудничеству и т.д. Акт формирования смысла есть одновременно акт принятия решения. По сути формирование решения и формирование смысла — один и тот же процесс, но рассматриваемый с разных позиций и разными науками. Решение — это смысл, взятый с точки зрения предполагаемой последующей его реализации, воплощения в предметном, культурном мире. Решение направлено на изменение предметного мира через акт труда, изменяющего предмет труда, оно направлено на изменение общения — от приема на работу, заключения брака до насилия, оно направлено на изменение культуры, обогащение ее новым смыслом, новой идеей, новым знанием и т.д. Формирование смысла — то же самое, но рассмотренное как включение новых реалий в культуру, обогащение культуры. Между людьми нет других форм связи, кроме обмена, взаимопроникновения смыслами, решениями, через их превращение в результат диалога. Существуют, разумеется, факты, которые как будто противоречат этому. (Умалишенные могут совершать бессмысленные действия, можно относиться к человеку как к вещи — убить его для того, чтобы съесть, и т.д.). Однако это лишь доказывает, что в результате различных форм патологии — психологической, социальной, культурной — происходят разные формы редукции к дообщественным процессам осознания людьми своей специфики. Специфическое для человека действие, затрагивающее других, есть реализация некоторого предваряющего решения, системы решений. Акт смыслообразования, формирования решения всегда не только диалог, взаимопроникновение смыслов. Он одновременно и взаимопроникновение культуры субъекта и явления, которое при этом выступает как осмысляемое явление. Смысл явления — результат осмысления через культуру. Предмет, с которым сталкивается человек, осваивается им в формах культуры, т.е. превращается из внешнего, неосвоенного в содержание личностной культуры и деятельности. Одновременно происходит изменение культуры под влиянием новых смыслов, решений, но эта проблема выходит за рамки рассматриваемого предмета. Согласие группы, малой или большой, по поводу общего нравственного идеала создает некоторый пласт гомогенности. Формирование, воспроизводство государственности возможно как результат того, что в гомогенности содержится программа воспроизводства государства, наработанная прошлыми поколениями на протяжении истории человечества. Изложение подошло к узловому вопросу — каково реальное содержание гомогенного пласта культуры, пласта нравственных идеалов, которые послужили основой воспроизводства российской государственности ? Выше в абстрактной форме говорилось, что каждый из массовых нравственных идеалов несет специфический вариант воспроизводства государственности. Практически сие означает, что каждый из идеалов неотделим от особой формы организации выработки смыслов, решений, что предопределяет в конечном итоге характер государственности как механизма формирования значимых решений на всех уровнях общества. В этой связи необходимо вновь вернуться к вечевому идеалу как исторически исходному, возникшему до государства, но тем не менее дожившему до сегодняшнего дня. Принятие решения не является чисто психологическим процессом. Его культурологическое содержание заключается, в частности, в том, что в сложившейся культуре всегда очерчена граница между тем, что подлежит решению соответствующего субъекта, и тем, что не подлежит, во что запрещено вмешиваться, а во что разрешено. Различные культуры, нравственные идеалы существенно различаются по тому, где проходит эта граница. Синкретическая природа вечевого идеала жестко фиксирует допустимые в данной культуре исторически сложившиеся цели, средства. В культуре фиксируются также приемлемые, допустимые условия жизни. Ценности этой культуры несут задачу сохранить сложившиеся ритмы, изменения их целей, средств, условий в зависимости от времен года, времени суток, войны и мира и т.д. Разумеется, какие-то изменения происходят, но они являются результатом влияния внешних факторов, побочным эффектом попыток сохранить сложившуюся жизнь при изменившихся условиях. В человеческой истории способность формировать изменения возникает как попытка все оставить в неизменном состоянии. Тем не менее важно обратить внимание на то, что если запрет на изменение целей и средств достаточно велик, изменение условий допустимо за рамками ранее освоенных, допустим осознанный поиск новых земель, новых форм пищи, новой среды. Утилитарный идеал связан с коренным изменением в принятии решений. Он расширяет зону дозволенного, нацеливает на поиск новых, более эффективных средств для достижения ранее сложившихся целей. Переход к утилитаризму есть революция в культуре, принятии решений, осмыслении, деятельности. Переход к либеральному идеалу нацеливает на поиск новых целей, на возможность их изменений. Личность, опирающаяся на либеральный идеал, способна превратить смысл жизни в открытую проблему. Человек может искать себя, меняя религию с ее высшими ценностями, выбирая образ жизни, формируя новую религию, ранее несуществовавшие цели и формы жизни. Этот глубочайший качественный, если угодно революционный, сдвиг в культуре имеет множество форм и последствий. Такое специфическое, непривычное явление, как постмодернизм, находит объяснение как форма проявления попыток человека преодолеть внутренние барьеры творчеству. Речь идет о трех существенно различных типах формирования смыслов, принятия решений, каждое из которых облечено в различные организационные формы. Следует осознать, что значимые изменения в культуре органически связаны с определенными формами человеческих отношений, организации, формами сообществ. Ключ к существованию различных форм человеческой жизни следует искать в культуре, которая несет в себе программу воспроизводства этих форм. Решения, смыслы, направленные на воспроизводство любых явлений — от общества до хорошего настроения, органически включают воспроизводство и тех организационных форм, которые обеспечивают процесс смыслообразования, принятия решений. Организационные формы — прежде всего государство и те решения, которое оно принимает, — органически друг с другом связаны. Связь культуры и отношений носит фундаментальный характер, практически необходимость воспроизводства их единства можно назвать социокультурным законом. Его необходимо не терять из виду при анализе оснований государства, как, впрочем, и во всех остальных случаях, когда речь идет о взаимопроникновении культуры и отношений. Организационная форма принятия вечевого решения — собрание членов веча. В древности, на сельском сходе собирались главы семейств, каждый из которых имел специфический престиж в зависимости от многих факторов — количества ресурсов, от опыта в военном деле и т.д. Члены такого модернизированного веча, как политбюро КПСС, имели различный престиж в разные времена. В одно время в зависимости от доверия, которое оказывал диктатор, в другое — в зависимости от могущества ведомства, которым руководили. В этом собрании не было людей, которые не управляли бы могущественными ведомствами, целыми республиками, как не было на сельском сходе бобылей, крестьян, не владеющих землей, не имеющих сына, или хотя бы дочери, т.е. людей, не обладающих минимальным престижем. Члены веча участвовали в нем не как личности, а как символы значимых частей целостного сообщества. Каков характер решений, которые они могли выносить? Вече не могло принять решений, направленных на необычные изменения организации сложившихся вечевых отношений, даже с целью повышения эффективности принимаемых решений. Вече, какой бы вопрос оно ни рассматривало, всегда решало по сути одну проблему — воспроизводства себя как веча. Это означает, что вечевой идеал, а следовательно, и государственность в той степени, в какой она реализовывалась в вечевом идеале, не были нацелены на собственное самоизменение. Вечевой идеал дает ключ к пониманию специфики государства в той степени, в какой государство опиралось на него. Решения, которые формировались в государстве, фиксировали сложившиеся условия, постоянно переосмысляли средства и цели, интерпретировали их через вечевую субкультуру. Основополагающим принципом переосмысления было подчинение воспроизводственной деятельности некоторому абсолютному идеалу, воплощению идеального неизменного прошлого, тождественного вечности. Решения, основанные на либеральном нравственном идеале, нацелены на изменения отношений в государстве, его совершенствование. Принимая законы, государство либерального типа постоянно устанавливает границы изменений, в конституции могут быть оговорены его организационные формы. Однако общество в любое время может их изменить и установить новые границы. Утилитаризм, который нацеливал личность на приспособление к любым ситуациям, любым формам управления, носит промежуточный характер между вечевым и либеральным идеалами. Утилитаризм совпадает с вечевым идеалом своим некритическим отношением к целям и с либеральным — своим критическим отношением к средствам. Появление в культуре санкции на поиск более сложных, ранее не существовавших эффективных форм возможно на основе определенного уровня развития утилитаризма, превращающего в ценность более высокий эффект деятельности. Тем самым исторически готовилась важная, но далеко не единственная предпосылка либерализма. Рассуждения вошли в зону малоисследованных и непривычных для читателя проблем. Проникновение в сущностные пласты государственности в России требует анализа ее с точки зрения возможности к самокритике, самоизменению для повышения собственной эффективности. При этом обнаружилась глубокая разнородность различных исторически сложившихся оснований российской государственности. Они возникали в некоторой исторической последовательности. Однако, как показывают исторические исследования23, они не столько сменяли друг друга, сколько накапливались, все более усложняя картину реальности, своеобразный эклектизм оснований государственности, одновременное существование разных, противоположных оснований, что создает крайне сложную динамику исторического процесса российской государственности. Сложность заключается в концентрации в ней противоположных организационных форм, противоположных субкультур, противоположных решений. В чем проявляется нравственный эклектизм в жизни государства, складывающийся в результате многообразия идеалов? Он может проявляться в разных формах. Часто приходится слышать, что решение было принято хорошее, но исполнение плохое. (Как оправдывался М. Горбачев по поводу знаменитой антиалкогольной кампании.) Подобная линия в России отражает ситуацию, когда вынесенное решение не распространяется на механизм принятия последующих решений, конкретизирующих первоначальную идею, на механизм реализации как проблему самой цепи решений. Данный подход связан с тем, что обычно при принятии сложных государственных решений считается, что аппарат в том виде, как он сложился, способен, или по крайней мере должен (в России это часто не различается) выполнять решения, выносимые центром. Это означает, что решение не учитывает, что для его выполнения необходимо распространить решение на условия, средства и цели, т.е. сделать их предметом озабоченности, предметом решений. То, что это не делается, — результат раскола между, с одной стороны, возрастающей сложностью проблем, требующих для своего решения изменений условий, средств и целей людей, а с другой стороны, культуры и организации вечевого типа, которая, по сути, не в состоянии самоизмениться, усовершенствовать себя для достижения более эффективных решений. В России в одном государстве, в одном учреждении, в одном человеке сталкиваются две культурные традиции, которые не понимают друг друга, а в конечном итоге разрушают друг друга. Одна из них способна отслеживать условия и ограниченным образом приспосабливаться к их изменениям. Другая нацелена на безграничное расширение и углубление своих возможностей, включая изменение целей.
Еще по теме Раздел I. ГОСУДАРСТВО В РОССИИ: МЕЖДУ ДЕЗОРГАНИЗАЦИЕЙ И ПОРЯДКОМ:
- 2. Революционно-демократическое движение. Первые рабочие организации
- 3. Подъем революции. Всероссийская политическая забастовка. Образование Советов. Декабрьское вооруженное восстание
- Углубление кризиса и крах «оранжевой» власти
- 11. ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ
- § 2. Стратегия и тактика политической борьбы
- С. М. Елисеев ЭВОЛЮЦИЯ ПАРАДИГМ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ
- 1. АБСОЛЮТИСТСКОЕ ГОСУДАРСТВО НА ЗАПАДЕ
- РОССИЯ
- Основные типы красного и белого партизанства в гражданскую войну
- Раздел I. ФЕНОМЕН ГОСУДАРСТВА
- Раздел I. ГОСУДАРСТВО В РОССИИ: МЕЖДУ ДЕЗОРГАНИЗАЦИЕЙ И ПОРЯДКОМ