ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ В РОССИИ

В России первой политической организацией, официально присвоившей себе название партии, была, как известно, «Народная воля» (1879). До этого «партиями» здесь называли на западный манер то разного рода придворные группировки или кружки гвардейских офицеров, нередко делавших в XVIII в.

Это и понятно, если учесть, что в России были тогда еще не граждане, а только верноподданные царя, не гражданское общество, а конгломерат чем-то напоминавших восточные касты сословий. Такие западные понятия, как конституция, парламент, оппозиция, были здесь достоянием лишь узкого слоя образованных людей и мало о чем говорили простому крестьянину или мещанину. В то время как на Западе кипели политические страсти, российские самодержцы с помощью послушно исполнявшей их волю полицейско-бюрократической машины, наоборот, делали все, чтобы искусственно деполитизировать общественную жизнь страны, превратив политику, идеологию и даже историю в монопольную собственность царя и правительственных канцелярий.

В этих условиях сама мысль о возможности появления в России санкционированных законом политических партий была утопией. Да и кто, кроме тончайшего слоя дворянской и разночинной интеллигенции, мог претендовать на создание подобных диковинных для нашей страны организаций? Крепостные полурабы-крестьяне? Малообразованные и покорные чиновники-автоматы? Или, может быть, не помышлявшее ни о какой политике «темное царство» русских купцов? Что же касается.первого сословия России — дворянства, то, освободившись в 1762 г.

А.И. Герцен очень верно заметил однажды, что у народа, лишенного свободы, литература — это единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести.

41

Не случайно многие видные русские писатели, нередко помимо своей воли, приобретали значение политических деятелей, а литературные направления и популярные толстые журналы в известной мере даже заменяли в России политические партии. Логическим следствием подобной ситуации было и то, что история русской литературы XIX в.— это настоящий мартиролог жертв самодержавного режима: достаточно вспомнить о судьбах Радищева, Шевченко, Достоевского, трагедии Пушкина, Лермонтова и многих, многих других. Для тех же смельчаков, которые хотели не просто «потаённо» говорить и писать о свободе, но и реально бороться за нее, в России оставалась лишь одна дорога — дорога тайных антиправительственных обществ со всеми вытекающими отсюда последствиями вплоть до Петропавловской крепости, Сибири и виселицы. Это в полной мере испытали на себе уже декабристы, хотя среди них были не только бескомпромиссные республиканцы и потенциальные цареубийцы, но и довольно умеренные либералы.

За отсутствием в России революционно настроенного «третьего сословия» инициативу борьбы за освобождение страны от гнета самодержавия взяли на себя лучшие представители сначала дворянской, а затем разночинной интеллигенции. А.Н. Радищев и Н.И. Новиков, декабристы и А.И. Герцен, В.Г. Белинский и Н.Г. Чернышевский — вот лишь наиболее яркие имена в этой славной когорте борцов за российскую свободу, судьба которых была глубоко трагична.

Ну а сам народ? Его политическое пробуждение было в то время еще впереди. Пока же, по крылатому выражению Пушкина, он в основном «безмолвствовал», оправдывая закрепившуюся за ним славу самого терпеливого и послушного правительству народа в мире. «Загадочная» русская душа причудливо соединяла чисто восточный фатализм и анархистское бунтарство, стремление к коллективизму и неорганизованность, способность к мобилизации колоссальных душевных и физических сил в экстремальных ситуациях и детски-наивное упование на знаменитое русское «авось». Вышеназванные черты имели и чисто материалистическое объяснение: ведь русский характер рождался на бескрайних, но не очень щедрых к человеку восточноевропейских просторах, в постоянной борьбе с опустошительными набегами агрессивных соседей, в условиях экстенсивного развития хозяйства. К этому нужно добавить традиционно гипертрофированную роль всех государственных структур, жестокий крепостной гнет, чрезвычайно низкую цену человеческой жизни, постоянное попрание чести и достоинства миллионов людей, явно недостаточное развитие образования и науки.

42

Особое значение имел тот факт, что централизованное государство в России изначально складывалось как большая полиэтническая общность, скрепляющим цементом в которой были не только насилие и произвол, но и экономические, культурные и религиозные связи между отдельными народами, их общие интересы в борьбе с иноземными захватчиками. Во времена Петра I это государство превратилось в мощную мировую империю, само геополитическое положение которой толкало российских императоров на путь внешней экспансии.

Экономическая интеграция такой огромной страны, как Россия, была возможна практически лишь сверху, из единого общеимперского центра, поскольку рыночные механизмы были развиты здесь весьма слабо.

Однако время от времени по Руси словно пробегали страшные судороги: это доведенный до отчаяния народ поднимался против своих угнетателей на борьбу за «землю и волю». Достаточно напомнить о грандиозных крестьянских и казацких антифеодальных войнах XVII— XVIII вв., о многочисленных выступлениях «работных людей», «инородцев», солдат, причем их вожди нередко специально подчеркивали свою приверженность царскому строю и даже принимали имена «добрых» по отношению к трудовому люду царей.

Однако было бы неверным считать, что в России не было своих демократических традиций — они были и питали освободительное антисамодержавное движение, в какой-то мере сближая ее с передовыми странами Запада. Об этом свидетельствовали вечевые народные собрания на Руси, сохранявшиеся, например, в Новгороде и Пскове до конца XV—начала XVI в., общинные демократические традиции русского крестьянства, частично уцелевшие в деревне до начала нынешнего столетия, а также казачье самоуправление. На сословно-пред-ставительных земских соборах XVI—XVII вв., где обсуждались важнейшие вопросы государственной жизни вплоть до избрания некоторых русских царей, правом голоса обладали не только бояре и дворяне, но и представители городской посадской верхушки и даже части крестьян. Последним отголоском этой старомосковской традиции

43

стала знаменитая екатерининская Уложенная комиссия 1767 г., т^к и не закончившая, впрочем, своей работы.

Однако все эти вольности были либо уничтожены, либо сильно деформированы российской самодержавно-абсолютистской системой.

Указанные выше обстоятельства важны для понимания неравенства стартовых позиций стран Запада и России в процессе их экономического, политического и культурного развития в новейшую историческую эпоху. Совпадение многих основных направлений этого развития отнюдь не снимает проблемы кардинальных различий в его уровне* формах и цене, которую пришлось платить за свободу и прогресс различным народам. Поэтому нельзя объективно оценить ни сам факт возникновения в России в начале XX в. множества разных политических партий, ни особенности и неизбежные издержки этого процесса, не осознав того, в каких неимоверно сложных условиях он протекал.

Но как бы своеобразно ни складывались исторические судьбы нашей страны, она не могла оставаться в стороне от мирового прогресса. Тенденция к смене феодализма капитализмом и демократизации всех общественных структур и институтов пробивала себе дорогу и в России, которая со времен Петра I уже не могла жить без постоянных контактов с Западной Европой. На рубеже 50-—60-х годов XIX в. Россия вступила в полосу острого общенационального кризиса. Крепостническая система все больше заходила в тупик, а Крымская война поставила под вопрос и позиции России как великой мировой державы. Недовольство крестьянства и рост интеллигентского вольномыслия также требовали безотлагательной модернизации и либерализации страны. Решение этой проблемы путем демократической революции снизу было практически исключено, ибо в Ррссии в то время не было революционного класса, способного на подобный переворот. Поэтому отмена крепостного права и другие буржуазные преобразования в России могли быть проведены либо самим царским правительством, либо группой революционеров-заговорщиков, если бы ей удалось захватить государственную власть.

В период подготовки и проведения реформ в России довольно четко обозначилось несколько политических направлений: реакционеры-кре

44

шстники; либеральные бюрократы, в руки которых было отдано дело реформ (братья Н.А. и Д.А. Милютины и др.); либералы западнического и славянофильского толка (К.Д. Кавелин, Ю.Ф. Самарин, A.M. Унковский и др.); демократы и революционные демократы, центрами притяжения для которых были лондонский «Колокол» А.И. Герцена и Н.П. Огарева и петербургский «Современник» Н.Г. Чернышевского, Н.А. Некрасова и Н.А. Добролюбова. Границы между этими течениями были достаточно подвижными и прозрачными, но контуры трех будущих политических лагерей — консервативно-охранительного, либерального и революционного — вырисовывались тогда уже вполне определенно. Однако каких-либо политических партий в то время создано еще не было, а тайная революционная организация «Земля и воля» просуществовала лишь три года (1861—1864) и результаты ее деятельности были более чем скромными. Не оправдались и надежды революционеров на подъем массового крестьянского движения: хотя в 1861 г. в России произошло около 1900 крестьянских волнений — в два раза больше, чем за пять последних предреформенных лет, — для огромной страны, занимавшей шестую часть Земли, этого было слишком мало. Меньше чем за два года справилось правительство и с польско-литовско-белорусским национально-освободительным восстанием 1863—1864 гг.

Какие бы существенные изъяны мы ни находили сегодня в реформах 60—70-х годов XIX в. и как бы ни проглядывали в них интересы дворян-помещиков, историческое значение этих преобразований поистине непреходяще. Отмена в 1861 г. крепостного права, введение земского самоуправления, радикальная судебная реформа, реформы в области городского управления, финансов, цензуры, народного просвещения, введение всесословной воинской повинности значительно продвинули. Россию по пути прогресса. В стране быстрыми темпами пошел промышленный переворот, значительно ускорился процесс урбанизации, росло население и его грамотность. Положительные сдвиги происходили и в аграрном секторе экономики. Однако тяжелый груз прошлого, несомненно, значительно замедлял поступательное развитие огромной многонациональной державы, не давая проявиться в полной мере созидательным потенциям российского капитализма.

Россию можно отнести к странам «второго эшелона» или «вторичной модели» развития капитализма. Они значительно отставали по темпам своей буржуазной эволюции от передовых государств Запада. Однако возможность широкого использования зарубежного опыта и капиталов, а также активная роль государства в ускорении социально-экономического прогресса путем реформ «сверху» позволяли здесь в кризисные моменты резко сокращать сроки дальнейшего развития благодаря своеобразным скачкам через не пройденные еще естественным путем фазы. Именно это было характерно для пореформенной России, где промышленный переворот намного опередил аг

45

рарную революцию, тяжелая индустрия, развивавшаяся при подЦер-жке государства, резко обгоняла легкую и т.д. В итоге ранне-капиталистические формы, минуя длительную фазу свободной конкуренции, перешли у нас на рубеже XIX—XX вв. сразу в монополистический и государственно-монополистический капитализм.

Однако последний представлял собой лишь надстройку над многоукладным и достаточно рыхлым экономическим базисом общества, в котором еще недостаточно укоренились частнособственнические отношения. Для подобного типа монополизации были характерны выход на мировой уровень по абсолютным размерам промышленного производства при крайне низком уровне потребления на душу населения, сильная зависимость от иностранного капитала, большой удельный вес государственного сектора экономики, резкие диспропорции Б развитии промышленности и сельского хозяйства, города и деревни, центра империи и ее окраин. Видимо, не случайно против российских монополий как паразитического нароста на народнохозяйственной системе страны выступали не только революционеры, но и партия кадетов, монархисты-консерваторы, деятели земств.

Наиболее яркая черта политического развития пореформенной России состояла в противоестественном затягивании царем и крепостниками-помещиками процесса эволюции самодержавно-абсолютистской системы в буржуазную монархию при сохранении всех командных высот в руках дворянства, что еще более обостряло социальную напряженность в стране. Сегодня многие историки едины в том, что своевременное введение конституции }щ парламентской системы, а также коренная аграрная реформа типа преобразований, начатых в 1907 г. Столыпиным, могли бы избавить Россию от тех потрясений, которые она пережила в начале XX в., или по крайней мере во много раз уменьшить их тяжелые последствия. Однако отсталость и бедность страны, низкий уровень политической и общей культуры ее населения, отсутствие прочных и глубоких демократических традиций, классовый эгоизм самих реформаторов, помноженные на революционное нетерпение и социалистические иллюзии радикально настроенной российской интеллигенции, помешали осуществлению здесь реформистской программы и толкнули страну на путь насильственной революционной ломки всех общественных отношений.

Прогрессивный характер реформ Александра II не может затушевать того несомненного факта, что на европеизацию, а тем более на американизацию политической жизни России ее правительство так и не пошло. Не был решен и ключевой для страны аграрный вопрос. Социальным фоном общего политического бесправия народа в России было острейшее крестьянское малоземелье: на одно крестьянское хозяйство приходилось в среднем лишь 7 десятин земли, тогда как для обеспечения прожиточного минимума одной семьи требовалось не менее 15 десятин. В то же время на одного крупного землевладельца

46

$ стране приходилось в среднем примерно 2300 десятин. Низкий жизненный уровень рабочих также намного отставал от соответствующих показателей в развитых странах Запада.

Немало горючего материала накопилось в России и в области межнациональных отношений, хотя к чести большинства великороссов Нужно сказать, что по отношению к другим этносам, населявшим Российскую империю, у них никогда не было комплекса «народа-господина», а их горячий патриотизм органично соединялся с национальной и религиозной терпимостью и стихийным интернационализмом. Как известно, по данным переписи 1897 г., население Российской империи говорило почти на 150 языках и наречиях, причем на долю нерусских народов приходилось почти 60 % жителей страны. Уже после отмены крепостного права силой оружия к России была присоединена в 60—80-х годах XIX в. Средняя Азия. В национальных районах царизм последовательно проводил русификаторскую политику: русский язык безраздельно царил в государственных учреждениях и суде, высшей и средней школе и в периодической печати. На многие административные должности в национальных районах империи назначались лишь русские чиновники.

В унизительном положении находились в России евреи. С конца XVIII в. в империи существовала так называемая черта оседлости: для свободного проживания евреев были открыты лишь 15 западных и южных губерний. В 1882 г. евреи были ограничены в праве приобретения недвижимой собственности, а в 1887 г. был издан циркуляр министра народного просвещения о процентной норме для евреев при поступлении в учебные заведения (10 % — в черте оседлости, 5 % — вне ее и 3 % —в Петербурге и Москве). Дело дошло до того, что их даже искусственно отлучали от занятий земледелием, разрешая жить только в городах и местечках.

По существу, лишь переход в православную веру, диплом о получении высшего образования или наличие крупного капитала открывали перед наиболее зажиточной и интеллигентной частью еврейской общины возможность интеграции в существовавшую тогда в России социально-политическую систему. Альтернативным вариантом была лишь эмиграция. При этом особенно тяжелым было положение еврейской ремесленной и пролетарской бедноты. Кроме того, начиная с 1881 г. в России периодически происходили массовые еврейские погромы., Антисемитизм стал нормой государственной жизни. Все это во многом объясняет, почему в российском революционном движении был так высок удельный вес еврейской молодежи. С другой стороны, хищничество и корыстолюбие еврейской буржуазии нередко приводили к тому, что официальный антисемитизм как бы получал подкрепление снизу, со стороны трудящихся слоев русского, украинского, белорусского и польского населения, для которых антиеврейские настроения ста

47

новились извращенной, но от этого не менее реальной формой социального протеста.

Очаги национальной напряженности существовали и в других национальных районах Российской империи, особенно в Царстве Польском, присоединенном после антинаполеоновских войн, и на Кавказе, где войны России с горцами шли около полувека (1817—1864), а армяно-азербайджанский конфликт на этнической и религиозной почве то и дело грозил вылиться в кровавую резню. «Инородцы», как презрительно называли тогда многие нерусские народы, третировались в империи как люди второго сорта, не имеющие права на собственную культуру, историю, национальные традиции и обычаи, равную оплату труда и т.д. Все это вызывало у них естественный протест, и по мере того, как с развитием капитализма росло национальное самосознание нерусских народов, складывались и предпосылки для возникновения национально-освободительного движения, для создания революционных и оппозиционных по отношению к царизму национальных партий.

Значительная неравномерность в социально-экономическом развитии отдельных регионов страны способствовала тому, что в некоторых национальных районах империи политические партии и движения возникли даже раньше, чем в великорусском центре страны. Так, в Финляндии, где «политический климат» был всеща намного мягче, чем в самой России, среди дворянства, буржуазии и интеллигенции еще с первой половины XIX в. существовали течения швбдоманов и финноманов (это деление шло в основном по национальному признаку), а затем последние разделились на боле^ консервативно настроенных старофиннов и либералов-младофиннов.

Довольно рано появились политические партии и организации и в Царстве Польском. Здесь сказывались и более высокий уровень развития капиталистической промышленности, и традиционные связи Польши с Западом, и то стремление к национальной независимости, которое никогда не угасало у большинства поляков. Своеобразные партийные группировки среди польских помеуциков, буржуазии и интеллигенции были созданы, например, во время антирусских восстаний 1830—1831 и 1863—1864 гг. На рубеже веков в Польше оформилась национально-демократическая партия, которая постепенно приобретала классические черты либерально-реформистской партии западного типа. Наряду с ней возникло и течение так называемых угодовцев — сторонников русско-польского сближения на старой имперской основе, к которым примыкала часть польской шляхты и компрадорской буржуазии.

Большую активность проявляли и те круги радикально настроенной польской интеллигенции, которые ориентировались на молодой национальный пролетариат. Так, в 80-х годах в Царстве Польском существовали две организации, носившие название социалистической

48

рабочей партии «Пролетариат» (1882—1885 и 1886—1888), а в 1893 г. оформились марксистская Социал-демократия Королевства Польского (с 1900 г.—Королевства Польского и Литвы), ориентировавшаяся на воссоздание демократической Польши в составе обновленной республиканской России, и Польская социалистическая партия (ППС), добивавшаяся отделения Польши от России и готовая идти в борьбе с русскими оккупантами на самые крайние, в том числе и террористические, методы борьбы.

Весной 1896 г. в Вильно возникла Литовская социал-демократическая партия, а в 1897 г. состоялся и учредительный съезд Бунда — Всеобщего еврейского рабочего союза Литвы, Польши и России. Он носил социал-демократический характер и добивался культурно-национальной автономии для евреев в составе России. При этом бундовцы стремились узаконить особое место еврейского пролетариата в рабочем движении России и строить свои отношения с социал-демократами других национальностей, входящих в состав империи, на федеративных основах.

Среди первых социал-демократических организаций России была и возникшая в 1887 г. в эмиграции армянская социал-демократическая партия «Гнчак» («Колокол»). В 1890 г. был создан также Армянский революционный союз «Дашнакцутюн», во многом близкий польской ППС

В остальных районах Российской империи, включая ее великорусское ядро, в первые пореформенные десятилетия процесс создания политических партий почти не сдвинулся с мертвой точки. Торгово-промышленная деловая буржуазия вплоть до 1905 г. подчеркнуто сторонилась политики, предпочитая устанавливать отношения с правительством, что называется, «с заднего крыльца» (личные знакомства, подкуп влиятельных лиц и т.п.) или путем подачи разного рода прошений и ходатайств. Пределом их активности было создание сословно-корпоративных представительных организаций и созыв торгово-промышленных съездов, занимавшихся исключительно экономическими вопросами. По-прежнему неорганизованным в политическом отношении оставался и класс дворян-помещиков.

Что касается либералов, то помимо литературной, просветительской и благотворительной деятельности они занимались в основном работой в земстве, ставшем для них едва ли не единственной отдушиной в обстановке угасания реформаторских инициатив Александра II и консервативных контрреформ его сына Александра III. Либеральные помещики и интеллигенты мечтали об «увенчании» здания земского и городского самоуправления каким-либо общероссийским представительным учреждением хотя бы законосовещательного типа и о предоставлении населению страны гражданских свобод по образцу западноевропейских стран.

49

Однако вокруг земств группировались не только оппозиционно настроенные помещики, но и довольно многочисленные круги демократической интеллигенции («третий элемент»), занимавшейся развитием народного образования и здравоохранения, сельской инфраструктуры, агрономии, статистики и т.п. Они склонялись в основном к либерально-народническим взглядам, для которых были характерны вера в возможность некапиталистического развития России на базе сельской общины и различных форм кооперации, идея возвращения исторического долга интеллигенции народу, демократические и даже социалистические идеалы. Однако и либералы, и либеральные народники оставались до конца XIX в. организационно разобщенными и довольно пассивными, они избегали ставить острые политические вопросы.

Гораздо активнее проявляла себя радикально настроенная дворянская и особенно разночинная интеллигенция, составившая ядро широко известного революционно-народнического движения, пик которого пришелся на 70-е—начало 80-х годов XIX в. Это были честные и смелые молодые люди, готовые принести себя в жертву во имя освобождения народа от самодержавного произвола и построения справедливого социалистического общества. Социализм был для народников естественной альтернативой хищническому, антигуманному западному капитализму, причем, идеализируя народ, они были глубоко убеждены в том, что социалистическая идея глубоко созвучна общинному укладу русской крестьянской жизни с его коллективизмом и уравнительностью. Однако надежды народников на всероссийскую крестьянскую революцию, как и надежды их предшественников-революционеров 60-х годов, оказались тщетными, поскольку деревня к такому перевороту оказалась явно не готовой. Гораздо эффективнее была деятельность народников среди городских рабочих, в которых они видели, однако, не новый общественный класс, а тех же крестьян, временно вынужденных трудиться на фабрике.

Неудача «хождения в народ» заставила часть членов народнической организации «Земля и воля» (1876—1879) взять курс на индивидуальный политический террор и создать уже упоминавшуюся выше партию «Народная воля». Меньшая часть землевольцев составила в 1879 г. организацию «Черный передел», сохранявшую веру в действенность традиционных методов революционной пропаганды и агитации в массах. Однако ни те, ни другие не добились успеха. Убийство Александра II народовольцами не привело к изменению политического строя страны, оно вызвало лишь усиление консервативных тенденций в политике правительства и волну репрессий против революционеров. И хотя народническая идея продолжала жить и находить себе новых сторонников, умами наиболее радикально настроенной части российской интеллигенции начал все больше овла

50

девать марксизм, делавший в 80—90-х годах прошлого века большие успехи на Западе.

Правильнее было бы сказать, что, начиная с 80-х годов прошлого столетия и вплоть до 1917г., в России шла острейшая идейная, а затем и организационно-политическая борьба марксизма с народничеством (или неонародничеством, если говорить о начале XX в.), в ходе которой каждое из этих течений стремилось построить собственную модель революционно-социалистического обновления страны. Заметим, что в аграрно-индустриальной России, ставшей вдобавок местом встречи западной и восточной цивилизаций и всегда очень чуткой ко всем новейшим течениям передовой общественной мысли на Западе, подобный диалог был, на наш взгляд, естественным и неизбежным. В ходе его было и конструктивное взаимовлияние, и догматическое взаимное неприятие, и поиски если не идеологического, то по крайней мере политического компромисса.

Российская, и прежде всего русская, революционная интеллигенция, которая практически и создала отечественные революционные партии, внесла в этот процесс не только бескорыстный энтузиазм, увлеченность и страсть, но и такие свои субъективные качества, как крайнее революционное нетерпение, озлобление против унижавшей их власти, нетерпимость к инакомыслию, стремление облагодетельствовать народ, часто даже не спрашивая о его собственных желаниях. К этому можно было бы добавить недостаток у нее позитивных знаний и практического опыта, преобладание критического, разрушительного начала над созидательным, конструктивным, слова — над делом.

Обращение части российской интеллигенции к марксизму, который сегодня внушает многим чуть ли не ужас и отвращение, было в свое время вполне естественным и оправданным. В обстановке острого кризиса народничества в начале 80-х годов XIX в. это была попытка спасти революционные и социалистические идеалы, опереться на быстро набиравший силу молодой угнетенный класс — пролетариат, уйти от заговорщических, террористических методов борьбы, характерных для «Народной воли», и вместе с тем сохранить и развить ориентацию этой организации на активную политическую деятельность и насильственное свержение самодержавия.

Характерно, что уже первый русский марксист Г.В. Плеханов предупреждал об опасности преждевременных социалистических экспериментов в России, чреватых установлением нового, на этот раз революционного деспотизма и казарменных, грубо уравнительных порядков. Поэтому победу социализма в России он мыслил как естественный итог достаточно длительного процесса создания его материально-технических предпосылок и значительного роста сознательности и организованности народных масс, первым шагом к

51

которому должна была стать полная демократизация страны в результате буржуазной революции.

Возникшая в 1883 г. в Швейцарии группа «Освобождение труда» во главе с Г.В. Плехановым, а затем группы Д.Н. Благоева, П.В. Точисского, М.И. Бруснева, Н.Е. Федосеева и др., которые вели пропагандистскую работу уже непосредственно в России, проложили дорогу русскому марксизму. С середины 90-х годов начался процесс соединения марксизма с массовым рабочим движением. В 1898—1903 гг. на базе ряда марксистских организаций сформировалась Российская социал-демократическая рабочая партия, расколовшаяся в 1903 г. на фракции большевиков и меньшевиков. Примерно в это же время, в 1902 г., оформилась партия социалистов-революционеров (эсеров), ставшая преемницей традиций революционного народнического движения. Таким образом, пролетариат и другие слои трудящегося населения России, от имени которых выступала радикально настроенная марксистская и народническая интеллигенция, обогнали в своем политическом развитии буржуазию и помещиков.