Возникновение большого общества есть попытка охватить разнообразие ранее независимых сообществ через некоторое организационное единство, суметь объять разнообразие единой организацией власти государства. Задача эта чудовищно трудна, так как локальные сообщества, которые входят в организационное целое, несут различия в субкультурах, люди, их представляющие, мыслят различно и, следовательно, в самом различии заключена возможность противостояния целому, возможность его развала. Чем сложнее общество, тем большее значение в нем приобретает закон. Существование законов открывает возможность для государства обращаться к каждому человеку, к входящим в него сообществам на языке норм, изложенных письменно и подкрепляемых силой власти. Эти нормы разнообразны. Они могут включать требования передачи ресурсов, налогов, дани, воинов, рабочей силы, запрета на разрушительные действия (мятежи, неповиновение властям, призванным обеспечивать выполнение законов). Законы, по сути, пытаются превратить во всеобщую и обязательную норму некоторые ритмы жизни большого общества, подобно тому, как в локальных мирах складывались обычаи соблюдения сложившихся ритмов, воплощения программ поведения, содержащихся в субкультурах. Вместе с тем закон создает основу для обращения личности к государству, требуя защиты своих прав. Природа законов не проста. Законы носят характер внешнего принуждения, подкрепляемого жестокими наказаниями. Они так же, как культура в локальных сообществах, создают основу для сохранения стабильности целого, действуя как бы от имени некоторого абсолюта. Закон совпадал с идеей космического, сакрального целого, которое воплощалось в государстве. А оно в свою очередь могло воплощаться в первом лице, несущем сакральный смысл. Сложность природы закона заключалась в том, что он должен быть функциональным, выполнимым, результативным и одновременно по своему куль турному содержанию опираться на исторически сложившиеся представления членов общества, отвечать их нравственным ожиданиям, сливаться с ними. Важно отметить, что исключительная сложность для государства решать эту (медиационную) задачу усиливается рядом обстоятельств. Важнейшим из них было стремление первых государств превращаться в империю, т.е. объединять в одну государственность множество этнических групп, различно относящихся к государственности. Практически для многих групп это означало, что они подчинялись закону как покорившему их врагу. Герцен говорил о законах России, что народ «подчинился им, как силе», что нравственно не только не связывало его, но наоборот, противопоставляло его законам и поэтому он «нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно»149. Это касается не только крестьян, но и интеллигенции. В «правовой норме (она) видит не правовое убеждение, а лишь правило, получившее внешнее выражение... Мы нуждаемся в дисциплине внешней именно потому, что у нас нет внутренней дисциплины»150. Государство могло опираться на насилие, включая прямой геноцид, если оно располагало соответствующими возможностями, если базовый этнос имел соответствующие ресурсы. Про такое государство можно сказать словами М. Бакунина, что оно — «сумма отрицаний свобод всех его членов». Подобное государство также пыталось опереться на соответствующую масштабам большого общества религию. Российская империя, в особенности в ее советском варианте, практически выполняла эту сложившуюся в древности имперскую программу, внедряя унификацию. Отличие советской империи заключалось в значительной степени в том, что она пыталась это сочетать с модернизацией и делала это в мире, в котором имперский принцип уже оказывался нефункциональным. Исключительная сложность проблемы, постоянное сопротивление различных этносов приводило древние великие государства к распаду. Тем не менее, и это крайне важно, развитие культуры включало постепенное формирование нравственного основания для большого общества, для государства, которое затем переросло в развитие права. Оно соединило нравственность и государство. В российском правоведении связь права и нравственности стала общепризнанной идеей. Право есть превращенная форма нравственности, которая может стать непосредственным основанием законов и законности во всех формах. Право можно рассматривать как такую форму нравственности, из которой выводима система законодательства, соответствующие организационные формы. Право — сфера соединения нравственности и законодательства. Право в идеале как раз и составляет ту продвинутую форму культуры, которая создает основу государственной способности постоянно разрешать медиационную задачу, соединять в каждом решении массовую нравственность и функциональность решения. Формирование права, во всяком случае для России, является исключительно сложной задачей, требующей преодоления раскола, разводящего закон и нравственность как взаиморазрушающие силы. Из этого следует, что если законодательство как практика государства возникло вместе с ним, то право — явление сравнительно позднее, могущее возникнуть в обществе лишь на определенной стадии его нравственного развития. Государство при своем возникновении нуждалось в законе как средстве защиты от разрушительных процессов, догосударственной стихии. Государство испытывало потребность в законах, которые содержали угрозу смерти, страшных наказаний ослушникам воли власти. В России лишь при Петре I в законодательных документах появились некоторые попытки убедить людей в правильности, справедливости, правомерности того или иного законодательного акта. Появление идеи права возможно лишь тогда, когда в обществе возникает легальный механизм постоянного, повседневного диалога между людьми, осознавшими потребность в нравственном самоутверждении личностного начала, превращении государства в его защитника. Сама эта заинтересованность возникает на основе возможности, способности государства черпать ресурсы воспроизводства в творческом потенциале личности, ее росте. Современное право возникает тогда, когда общество и государство начинают рассматривать изменения в масштабе целого как позитивную ценность. Право в обществе, где возникла ценность изменений, ориентирована на граждан. В этой ситуации возникает необходимость в особой деятельности, формирующей в рамках культуры право как особую форму реальности общества уже далеко ушедшего от синкретизма. В такой деятельности не нуждается то государство, которое решает свои проблемы экстенсивными методами. Но в ней нуждаются люди, которые в состоянии видеть путь удовлетворения своих потребностей не в противостоянии государству во всех доступных ему формах, а в своем участии в его совершенствовании, в частности, совершенствовании законодательства. В такой деятельности не нуждаются люди, видящие задачи в стремлении экстенсивно увеличить свои ресурсы, истощая и дезорганизуя власть. В формировании права нуждаются люди, которые решают проблемы повышением эффективности деятельности (занятые предпринимательством). Право в его развитой форме, как некоторая основа законодательства, должно нацеливать общество на охрану возможности граждан постоянно включаться в совершенствование жизни общества, формировать право, защищать те сферы жизни, где человек реализует свои интересы, способность высказывать, защищать идеалы, доводить их до сведения сограждан на всех уровнях общества. Право защищает возможность человека расширять сферу свободы. Право требует защиты граждан от попыток государства решать проблемы террористическими методами, захватом, подавлением, экстенсивными средствами. Право включает требования последовательного, непротиворечивого, легального законодательного оформления своих принципов. Практически это происходит на основе определенного уровня осознания ценности личности, владеющей частной собственностью, определенным уровнем культуры. В противном случае основы для права не складывается. При слабости права законодательство формируется как в той или иной степени хаотический процесс, что со стороны государства диктуется стремлением сохранить стабильность большого общества, себя как его главного гаранта. Законы принимаются на основе конъюнктурной целесообразности под влиянием различных групп, монополий, каждая из которых интерпретирует государственный интерес на основе собственного частного интереса. Право — результат длительного пути развития общества, двигающегося по направлению формирования предпосылок приближения к идеалу гармоничного развития, предотвращения роста дезорганизации. Поэтому для России непосредственно неприменима точка зрения на государство Фихте и Гегеля, которые отождествляли государство с правовым государством. Для России о реальности правового государства можно говорить лишь на уровне ценностей. Для России с большим количеством оговорок ближе точка зрения Гоббса, который исходил из государства, существующего в условиях войны всех против всех. Этот подход позволяет рассматривать государство в условиях хаоса, нацеленное на решение проблем в значительных масштабах доправовыми методами. Особенно неблагоприятным фактором для формирования правовой основы является существование исторического раскола между обществом и государством. Мнение, что право формируется непосредственно под влиянием хозяйственных потребностей, развития товарно-денежных отношений, односторонне. Право концентрирует уровень человеческой рефлексии, представление человека о самом себе, своем достоинстве, нормальном образе жизни, путях и возможностях его обеспечения. Оно скорее предшествует возникновению новых форм жизни, чем им следует. Ранний капитализм в Европе опирался на сильную юридическую систему, продвинутые правовые основания. Без них развитие новых форм хозяйства может соединиться с такой нравственностью, которая в сочетании с новыми формами стимулирует распад, беззащитность этих новых форм от дезорганизации. Право — специализированная форма культуры, является формой соединения нравственности и государства. Не всякая нравственность способна непосредственно быть основой права. То, что государство на первых этапах своего развития как будто не нуждается в праве, объясняется тем, что ранняя нравственность не приспособлена к специфике государства, носит в значительной степени догосударственный характер. Это парадоксальное обстоятельство ставит вопрос о том, как возможно возникновение государства с неадекватной нравственной базой. В России эта проблема стояла и стоит остро. Для анализа проблемы необходим конкретно-исторический анализ нравственного многообразия общества в его динамике, необходим ответ на вопрос, какое нравственное основание выходит вперед на том или ином историческом этапе, способно ли оно служить основой права, государственности. Соборная и вечевая государственность не нуждаются в праве, хотя эта проблема может возникнуть, если в обществе приобретает, возможно, ограниченное влияние либеральный идеал. Утилитаризм, особенно его развитая форма, нуждается в праве как форме защиты утилитарной деятельности, стимулирует формирование предпосылок для либерального права. Реальную возможность и необходимость развитого права несет лишь либеральный идеал. Слабость либерализма в России требует исследования реальных основ государственности, какие бы они ни были. В России важнейшие решения, т.е. те, которые определяют существенные изменения в жизни общества, не основаны на праве. Они формируются на отдаленных подступах к правовому механизму, на почве, чуждой праву. Движущие силы сдвигов в социокультурной динамке формируются на уровне динамики нравственности, где господствуют иные, неправовые основания и требования к законам. Нравственные идеалы, как и культура в целом, организованы как система дуальных оппозиций. Полюса оппозиций противоположны по ценностной ориентации. Они амбивалентны, способны различным образом, по разной логике переходить друг в друга, что и создает весьма сложную основу для динамики государственности. История России дает богатый материал, раскрывающий многочисленные переходы между ними. В чем движущая сила переходов от господства соборного идеала к господству авторитарного и наоборот? С точки зрения культурологии ответ на вопрос требует выявления причин коренного изменения вектора ориентации человека между двумя полюсами — от воспроизводства господствующего идеала, например соборного, к господству авторитарного. Суть этого механизма заключается в следующем. Самоощущение человека может быть описано, осмыслено через дуальную оппозицию «жизнь в комфортном — дискомфортном мире». Это описание имеет важнейшее значение для понимания действий человека вообще, в частности действий, вносящих значимые изменения в государственную жизнь. Появившийся на свет младенец превращается в человека в процессе освоения исторически сложившейся культуры, субкультуры семьи, общины, большого общества. Освоение культуры есть превращение культуры как внешнего для человека явления, запечатленного в чужих словах и действиях, текстах и т.д., в содержание собственного сознания, действия, самого себя. Тем самым он формирует личностную культуру, что делает его из биологической предпосылки человеком, личностью. Одним из важнейших аспектов освоения культуры является становление ощущений, представлений о том, что освоенный, точнее осваиваемый мир, в который человек погружается, в основе своей комфортен. Он обжитой, домашний, уютный, отвечающий потребностям, представлениям о естественности жизни. Это означает, что вектор эмоционального нравственного напряжения направлен на воспроизводство, защиту мира, попытки слиться с ним в единое нерасчле- ненное целое. Комфортный мир бесчисленными невидимыми нитями связан с личностью, ее деятельностью. Комфортный мир начинается с нераздельной связи родившегося (а может быть, зачатого) кандидата в личность с телом, голосом матери. Он неотделим от повседневности детства и, бесконечно усложняясь в своих крайних формах, может преодолеть ограниченность эмоционального восприятия мира, стать на путь рационального осмысления общества, государства, выйти за рамки повседневности, включать в себя абстракцию большого общества, вселенной. Без осмысления, прочувствования мира как комфортного личность не имела бы стимулов воспроизводить мир своих условий, средств, целей. Человек был бы равнодушен к нему и тем самым позволил бы ему разрушаться, гибнуть, что одновременно было бы движением к собственной гибели, саморазрушению. Не следует думать, что комфортный мир — мир, лишенный страданий, бедствий, смерти. Критерий комфортности — не предметные, физические и даже научно обоснованные медицинские характеристики, но прежде всего превращение его в ценность для человека, в нечто естественное, само собой разумеющееся, элемент жизни. Человеческое восприятие мира поляризовано, растянуто между полюсами оппозиции «комфортное — дискомфортное». Дискомфортный мир — мир, потерявший естественность в представлениях субъекта, мир бездомности, бесприютности, хаоса, бесовщины, деструкции, смерти, это мир, отделенный от субъекта и ему противостоящий. Описание мира через эти два полюса дает первое приближение для понимания того, какую реальную роль играет как для поведения человека, так и в судьбах могучих империй возможность оценивать реальность через дуальные оппозиции. Дело в том, что комфортный и дискомфортный миры не являются географическим понятием (хотя и не исключают географической интерпретации — можно рассматривать Россию как средоточие комфортных условий, а Запад как средоточие зла, и наоборот). Полюса реально и потенциально присущи смыслу каждой вещи. Последняя амбивалентна, способна переходить от воплощения в себе одного полюса к воплощению другого, и наоборот. Принадлежащий к нашему «Мы» человек может быть расценен как воплощение добра, но в результате какого-либо события моментально превратится в воплощение зла. Это означает, что реально человек всегда находится и в мыслях, и в повседневности, и в истории на границе комфортного и дискомфортных миров, постоянно переживая страх отпасть от комфортного мира (а может, болезненное стремление, любопытство испытать его противоположность), радость слияния с комфортным (а может, усталость, пресыщение). Не касаясь психологических проблем этого механизма, рассмотрим его социокультурную сторону, те массовые процессы, которые решают судьбы империй. Миллионы людей в большом обществе могут чувствовать себя комфортно, если общество отвечает их ценностям; человек, живущий во власти культуры патриархальной семьи, может рассматривать и большое общество, где правит диктатор, как комфортное. Но это имеет место лишь в том случае, если он экстраполирует на диктатора представления о батюшке. Для него это общество — большая патриархальная семья. То, что с точки зрения иной культуры (либеральной) такое видение кажется абсурдным, мало что меняет там, где подавляющее большинство еще не вышло за рамки вечевых идеалов. Значимые масштабы подобных экстраполяций позволяют государству решать медиационную задачу в расколотом обществе. Тем не менее роковое несоответствие государственной реальности большого общества и попыток ее осмыслить в догосу- дарственных представлениях (как и другие несоответствия, например реальности империи и идеологии национального государства и т.д.) приводит к тому, что ранее комфортный мир, его элементы превращаются в представлениях людей в дискомфортный. Существуют факторы, медленно (а может, молниеносно) превращающие представления миллионов людей из комфортных в дискомфортные. Царская власть из комфортной, рассматриваемой как воплощение уравнительной справедливости, правды и т.д., превращается в дискомфортную, воплощение зла, хаоса. Аналогичным образом советское государство превратилось в глазах значительной части общества из самой справедливой власти бедных и угнетенных в защитницу системы привилегий воров, грабящих страну. Власть демократов не застрахована от того, что в результате инверсии смысла может превратиться во власть захребетников, продающих Россию, и т.д. Массовый отказ от одного полюса дуальной оппозиции имеет глубокий социальный смысл и не исчерпывается изменением смысла в головах людей. Он меняет программу воспроизводственной деятельности, что может, в частности, означать сдвиг в государственности, замену одной государственности на другую. Опыт истории России свидетельствует, что в такого рода процессах существует определенная логика. Возникновение массового дискомфортного состояния стимулирует оборачивание смысла в рамках дуальной оппозиции. Выбор оппозиции опре деляется господством, значимым влиянием в обществе того или иного нравственного идеала. Превращение авторитарных порядков из комфортных в дискомфортные означает, что в качестве комфортного может выступать соборный идеал, основанный на стремлении к локализму. Ослабление сталинской системы крайнего авторитаризма стимулировало через некоторые промежуточные ступени соборный локализм, в конечном итоге перестройку, приведшую к резкому снижению центров власти вниз — ведомствам, регионам, вплоть до локальных сообществ. Наоборот, хаос и дезорганизация после разрухи и распада, имевшие место во время первой мировой войны и продолжавшиеся после большевистского переворота, привели к господству авторитаризма. При описании механизма превращения общества из комфортного в дискомфортное не понадобилось понятие «право». Причина этого очевидна. Массовость инверсионных переворотов, сменявших характер государственной власти, говорит о том, что в обществе господствовали архаичные механизмы смены нравственных идеалов, которые не несли потребности в праве. Однако есть и другой пласт формирования нравственности, где смыслы переходят от вечевого к либеральному идеалу и, следовательно, к соответствующим воспроизводственным программам. В этом случае возникает осознанная потребность в праве, правовом государстве. Динамика нравственных идеалов в обществе представляет сложную картину, где сталкиваются противоположные формы нравственности, порождающие сложную, запутанную динамику. Общую картину динамики нравственных идеалов можно в первом приближении представить в форме пластов. Первый пласт — исторически наиболее древний, имеющий глубокие корни, пронизывающий массовую ментальность на протяжении истории страны вплоть до сегодняшнего дня. Он не может быть сведен к тому или иному нравственному идеалу. Его можно описать через переход полюсов дуальной оппозиции, форм распавшегося вечевого идеала: «соборный — авторитарный идеал». Он может рассматриваться как логический, как движение смысла, переосмысление, формирование решения. Но этот переход есть сложный социокультурный процесс, в котором участвуют массы людей, переходящие от ценностей, смыслов одного полюса к противоположному, что обусловливает качественные изменения, возможно крах государства. Второй пласт, исторически возникший позже, связан с возникновением утилитаризма. Его развитие — медленный процесс. Между его полюсами возможно взаимопроникновение, но возможно и состояние гражданской войны. После 1917 г. развитый утилитаризм уничтожен, но остатки его оттеснены в поры общества. В современной России продолжается наращивание утилитаризма, что в тенденции направлено на оттеснение первого пласта на задний план. Третий пласт «вечевой идеал — либеральный идеал» возник сравнительно недавно, нацелен на оттеснение первых двух. Слабые почвенные корни либерализма в той или иной степени компенсируются тем, что лишь на основе самокритичного самоуглубляющегося либерализма возможно получение ответов на постоянно возникающие проблемы, ответы на современный вызов истории, поиск выхода. Необходимо подчеркнуть, что речь не идет о конкретной форме либерализма, сформулированной в той или иной книге в России или на Западе, а об общем движении к либеральной суперцивилизации. Проблема правового обоснования государства возникает на основе движения в третьем из указанных пластов. В первой из дуальных оппозиций движение происходит в рамках традиционных ценностей. Во второй движение может выходить за рамки традиционного общества, требует развития законодательства, в своих высших формах может адаптироваться к праву, стимулировать его развитие. Ориентация на развитие права может быть результатом, формой движения общества, оттесняющего от господства древние идеалы, утверждающего либеральный идеал. Если проблема законов приобретает остроту при возникновении большого общества, то проблема права по сути возникает как элемент процесса формирования либерального гражданского общества. Неразвитость права, разрыв, раскол между [фавом и законодательством могут служить оценкой меры зрелости либерализма. Сдвиги в иерархии нравственных идеалов несут в себе возможность возникновения массового дискомфортного состояния, которое, как показывает опыт истории, несет угрозу резкой деформации иерархии нравственных идеалов, прежде всего исчезновения, по крайней мере при поверхностном рассмотрении, оппозиции либерализма и вечевого идеала, оппозиции развитого и умеренного утилитаризма. Либерализм и развитый утилитаризм подавлены, сгорели в огне террора в результате активизации архаичной духовности после падения царской империи. Однако механизм динамики культуры не знает исчезновения возникших нравственных оппозиций. Они уходят в глубины культурного подсознания, как бы ожидая, когда кризис общества востребует их альтернативные программы. Сегодня общество восстановило иерархию ценностных идеалов в той форме, как она уже существовала до советской попытки разрушить раздражающее архаичное сознание разнообразие. Циклизм социокультурной динамики России позволяет обществу как бы проигрывать свою историю, хотя и существенно в иных условиях. Как мы воспользуемся этой возможностью? Практически страна стоит перед альтернативой: повседневными попытками стимулировать сдвиги нравственной ситуации по пути конструктивного творческого поиска, формировать соответствующую культуру, институты и в первую очередь соответствующую государственность, ее правовые основы, либо сокрушать, давить те полюса оппозиций, включать институты и людей, которые кажутся носителями зла. В первом случае при углублении диалога можно надеяться на спокойное развитие, ведущее к органической, преодолевающей раскол жизни, во втором случае мы приближаемся к повторению под иными лозунгами в еще более трудных условиях катастрофы, начавшейся в 1917 г. В этом случае перед нами во весь рост встает опасность саморазрушения основ человеческого существования. Наука может и должна исследовать условия этой альтернативы, опираясь на исторический опыт. Необходимо вникнуть в исторически сложившуюся логику массовых действий, обратить внимание на преобладание в России инверсионной логики смены смысла одного полюса противоположным. Эта логика преобладала и преобладает в России при решении сложных проблем, оттесняя логику медиации, творческого поиска новых решений в новом логическом пространстве. Если перейти от общелогической схемы к ее социокультурной интерпретации, на первый план выходит то обстоятельство, что рост дискомфортного состояния в значимом слое общества приводит к нарастанию противоречий, приобретающих форму конфликта. Положение осложняется тем, что в каждом из ценностных идеалов существует своя программа интерпретации конфликта и его разрешения. Массовое дискомфортное состояние может иметь место между разными слоями общества, между теми, кто расценивает свое состояние как дискомфортное, и теми, кого они же считают за него ответственными. Возможно существование и иных групп, которые могли иметь иные представления о том, какой мир является дискомфортным. Россия — страна, слабо подготовленная к решению внутренних конфликтов. Это объясняется тем, что исторически исходный вечевой идеал во всех его разновидностях приспособлен для жизни в локальных сообществах и не учитывает возможности сложных конфликтов, возникающих в большом обществе. Проблема конфликта в России ввиду ее сложности и исключительной важности для судеб государства требует специального рассмотрения. Здесь же следует ограничиться следующими соображениями. Вечевой и либеральный идеалы носят по своим ценностям и отношению к государству противоположный характер. В каждом идеале заложено определенное представление о сути возможных конфликтов и профаммах их решений. В вечевом идеале программа сформирована для локального мира, для людей, которые непосредственно знают друг друга, находятся в состоянии непосредственного общения на эмоциональной основе. У них имело место специфическое отношение к конфликтам. Идея соборности «по сути дела, не оставляла места для понимания каких-либо конфликтных отношений»28. Общество оказывалось не в состоянии разработать эффективные механизмы преодоления конфликтов, выходящих за рамки локального мира. Это касалось и древних вечевых институтов, которые пытались распространить власть за рамки локального мира на город, регион, страну. Много писалось о вече древнего Новгорода. Город в сложных условиях «раскалывался» на части, что приводило к побоищам. Такое было не всегда. Однако в подобных инцидентах выявлялись зловещие симптомы нефункциональности вечевой власти в условиях большого общества. Для людей, тяготеющих к вечевым формам принятия решений, характерна эмоциональная реакция на дискомфортное состояние, которая могла превратиться в разрушительный взрыв. Такой тип решения ориентирован не на поиск новых путей, а на возврат к иному полюсу оппозиции в рамках сложившейся культуры. Для этого типа мышления характерно движение в ранее сложившихся формах культуры, переход от одной стереотипной формы культурного опыта к противоположному. Эта система мышления оказывалась беспомощной в ситуации большого общества, о чем, кстати говоря, свидетельствует судьба крестьянства в России. Носители архаичного вечевого идеала пытались воплощать ценности в принципиально изменившихся условиях, и тем самым разрушали большое общество, государство. Существует много описаний «выброса» вечевого идеала в гибнущее большое общество. Одним из них являются «Воспоминания» офицера русской армии Г.А. Гагарина, очевидца наступления новых порядков29. Он писал о крестьянах: «В одночасье вообразив, что все кругом принадлежит им, потеряв голову от вседозволенности, они решили, что имеют полное право уничтожать то, что принадлежит помещикам. Они начали вырубать наш корабельный лес. Делалось это самым что ни на есть варварским способом — они валили первое попавшееся дерево и, если оно казалось им не слишком подходящим, бросали его и принимались за следующее. Призывать крестьян к благоразумию было заведомо бесполезно. Они просто-напросто ничего не желали слушать». «Наш лес — единственный сохранившийся в округе, все остальные были безжалостно сведены под корень». «Бушевали митинг за митингом. Людей с головой захлестывали злоба, пышно расцветал порок и глупость. ...Взломали двери в библиотеку, вскрыли буфеты, рассыпались по всему дому. Все книги из обширного собрания, среди которых было немало бесценных раритетов, были сброшены с полок. Исчезли все иллюстрированные книги — иллюстрации пошли на оклейку стен в избах. Прочие же были изорваны в клочья и свалены грудой посреди библиотечной залы. Та же участь постигла семейные портреты: холсты вырезали из рам, изгадили их, изорвали и бросили в кучу. Рамы, которые мужики по своей наивности приняли за золотые, были украдены все до единой. Мебельная обивка из шелка и штофа была срезана, то же самое произошло с кожей, которой была обита мебель кабинетов. Вскоре после погрома нам стали попадаться крестьяне, щеголявшие в сапогах из красивой зеленой кожи. В доме не уцелело ни единой занавески, ни одной мелочи, которая блеском напоминала бы золото и серебро. Большую часть мебели мужики тоже растащили по избам. Зрелище было ужасное». «Даже двери и оконные рамы, не говоря уже об обстановке, бесследно исчезли». «Это был жестокий и бессмысленный вандализм. Крестьяне под метелку вычистили не только сам дом, но и разнесли по бревнышку конюшни, скотный двор и все прочие хозяйственные постройки. Всю обстановку, сельскохозяйственный инвентарь и скотину погромщики поделили на равные доли... одна свинья оказалась лишняя, заколов ее, они разрубили тушу на равные части». «Я своими глазами видел мужика, преспокойно распиливавшего перед собственной избой рояль». Он объяснял: «штуковина эта слишком велика и в таком виде в избу не лезет». «Громадное зеркало было установлено в коровьем стойле». «Мне в жизни не приходилось видеть ничего более примитивного и абсурдного, чем этот дележ, и таких ссор, к которым он приводил. Части, разумеется, выходили далеко не равными, и оттого на каждом шагу дело доходило до жестких потасовок». При дележе инвентаря происходили бурные сходы. «А тем временем соседские крестьяне под шумок спокойно растаскивали то, что им приглянулось. После того, как были поделены даже военные железнодорожные платформы, свары возобновились с новой силой, так как после “деления поровну” каждый раз непременно оставалось что-то лишнее». Аналогичные места можно найти у других авторов. Из вырисовывающейся яркой картины можно сделать ряд значимых выводов. Массовые действия определялись представлением самоценности локального мира крестьянина и отрицанием им ценности всего, что находилось за его границами. Принцип уравнительности доведен до поражающих воображение крайностей, во-первых, был совершенно неадекватен реальной сложности мира, окружающего людей, во-вторых, нес опасность для крестьян, так как порождал конфликты между ними, в-треть- их, эмоциональный накал процедуры обезоруживал их перед соседями, которые пользовались этим для того, чтобы унести все себе. Избивая друг друга по ничтожному поводу, они уничтожали деятельное меньшинство, чем обезоружили себя перед силами, толкающими их к коллективизации. Следует обратить внимание на отмеченную Гагариным невозможность вступить с ними в диалог, как и остроконфликтные отношения внутри крестьян. Вышедшая из локальных миров сила почувствовала дискомфортное состояние в результате попыток власти толкать страну на путь либеральных реформ, включая столыпинскую, а также в результате разрухи во время мировой войны. Реакция приняла безнравственные, бесчеловечные формы борьбы с богатыми или кажущимися таковыми, что ловко эксплуатировали профессиональные демагоги. (Гагарин пишет: «большевизм довольно быстро пускал корни в среде крестьян»30.) Крестьянское большинство отказало в поддержке большому обществу и государству и тем самым сокрушило их. Важно зафиксировать, что разрушительный характер крестьянских войн, бунтов в России означал нечто большее, чем желание пограбить, отомстить помещикам, чиновникам. Здесь можно наблюдать проявление метафизического возбуждения догосударственных пластов культуры, активизацию враждебности не столько к той или иной форме государственности, большому обществу, сколько ненависть к ним, как к таковым. В этом было важнейшее проявление раскола, ставящего сообщество на грань существования, делающего почти невозможным государство там, где крестьяне составляли чуть ли не все население. (В этом «почти» и следует искать позитивную возможность государствен ности.) Проблема культурных основ государственности не сознавалась во всей ее полноте. Однако симптомы ее постепенно выявились после освобождения от власти Золотой Орды. Симптом глубинного неблагополучия можно видеть в страхе властей перед хаосом, которым они должны были управлять. То, что три царя — Иван IV, Борис Годунов и Лжедмитрий — зондировали возможность бегства в Англию, можно объяснить лишь отсутствием в стране силы, способной стать на защиту монархии против нарастающей дезорганизации. Постепенно, однако, общественная мысль перешла к интенсивному обсуждению невозможности существования общества и государства в его сложившихся формах, начала искать выход из сложившейся ситуации. Славянофилы подметили существование раскола между народом и властью. Казалось бы, следующий шаг должен заключаться в поиске путей его преодоления, попытке ограничить неизбежные конфликты. Но реализовывался иной путь. К. Аксаков писал, что отношение между народом и Государем в России, особенно в допетровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном искреннем желании пользы. «Однако нам скажут: или народ или власть могут изменить друг другу. Гарантии нужны!» Ответ: «Гарантия не нужна! Гарантия есть зло. Где нужна она, там нет добра: пусть лучше разрушится жизнь, в которой нет добра, чем стоять с помощью зла»31. Такова альтернатива, которую предложил России славянофил К. Аксаков более ста лет назад. Вопреки здравому смыслу и естественному стремлению сохранить жизнь общества он предпочитал разрушение жизни формированию права и определенных правовых процедур решения проблемы. Он предпочитал нравственное осуждение конфликта народа и царя превращению его в предмет озабоченности общества, проблему, подлежащую разрешению. Так ставшее влиятельным направление общественной мысли оставляло общество беззащитным перед реальным конфликтом, вызовом истории. Не следует удивляться, что общество выбрало путь разрушения жизни.