Глава 5 Манен Стрыйковский об истории восточных славян
и JL Лнтерес к истории Польши и других стран и народов Восточной Европы во второй половине XVI столетия был вызван не одним только стремлением просвещенных поляков к знаниям, но и необходимостью осмысления тех грандиозных событий, которые в течение всего лишь нескольких десятилетий до неузнаваемости изменили политический ландшафт огромного региона. В это время происходит стремительный рост могущества Московского государства, начинается Ливонская война, а польско-литовский союз трансформируется в Речь Посполитую. Данные реалии сделали востребованным историческое произведение совершенно нового типа, способное раскрыть исторические предпосылки происходивших изменений, рассказать о прошлом уже не одной только Польши, но и других народов, являвшихся субъектами региональной политики. Труды Длугоша, Меховия, Кромера и Марчина Бельского не смогли выполнить эту миссию из-за своего избыточного полоноцентризма. Впрочем, как мы могли убедиться, в сочинениях двух последних авторов предпринимались попытки преодоления этой тенденции. Так, в заслугу Мартину Кромеру можно поставить обоснование сарматской теории славянского этногенеза, акцентировавшего роль восточных славян как насельников древней славянской прародины - Сарматии. Мар- чин Бельский представил на страницах своего сочинения альтернативную «московскую» версию истории восточных славян, заимствованную из сочинения Сигизмунда Герберштейна. Вместе с тем, автором, впервые решившимся на радикальный пересмотр концепции региональной истории был Мачей Стрыйковский (Maciej Stryjkowski, 1547-1590), в трудах которого значительное внимание было уделено описанию истории Литвы, Руси, Московии, Пруссии и других стран, которые на протяжении многих столетий являлись важнейшими внешнеполитическими партнерами польского государства в Восточной Европе. Биография Стрыйковского вызывает споры исследователей. Согласно данным автобиографического очерка, который мы находим в составе его сочинений, этот автор получил неплохое среднее и высшее гуманитарное образование - был выпускником Бжезиньской приходской школы, а затем обучался в Краковской академии446, где имел возможность получить знания в области всемирной истории, познакомиться с достижениями античной литературы, овладеть латынью. По окончании обучения в университете Стрыйковский не стал «кабинетным» ученым. Он принял деятельное участие в Ливонской войне, многие годы провел в пограничном Витебске, немало путешествовал как по различным провинциям Речи По- сполитой, так и по другим странам (биографы Стрыйковского обращают особое внимание на его путешествия по Швеции и Прибалтике, а также участие в посольской миссии в Турцию в качестве секретаря польского посла Анжея Тарановского, направленного в Стамбул в 1574—1575 гг.). Писательский талант Стрыйковского раскрылся при написании цикла стихов и очерков исторической тематики447. К работе над исторической хроникой этот автор приступает в 1570-х гг., в разгар Ливонской войны. Интересовавшие его источники были собраны во время путешествий по странам Восточной Европы и обработаны в годы службы в Витебске. В это время произошел нелицеприятный инцидент: по свидетельству самого Стрыйковского, принадлежавшая ему рукопись хроники, оставленная без должного присмотра, была присвоена его непосредственным командиром Александром Гваньини, который впоследствии опубликовал похищенные материалы под своим именем448. Несмотря на пропажу рукописи, Стрыйковский продолжил исторические изыскания и в 1582 г. в Крулевце (Кёнигсберге) опубликовал свое самое известное историческое сочинение - Хронику Польскую, Литовскую, Жмудскую и всей Руси (Kronika Polska, Litewska, Zmodska i wszystkiey Rusi; далее по тексту -Хроника)\ В рукописи сохранился еще один «универсальный» исторический труд Стрыйковского - меньшая по объему, написанная преимущественно в стихотворной форме историческая повесть О началах, происхождении, доблестях рыцарских и гражданских деяниях славного народа литовского, жемоидского и русского (О pocz^tkach, wywodach, dzielnosciach, sprawach lycerskich i domowych slawnego narodu litewskiego, zemojdzkiego i ruskiego; далее по тексту - О началах)449 450. Как следовало из пространного заголовка Хроники Стрыйковского, главным достоинством своего сочинения сам автор считал привлечение для его написания не только свидетельств отечественных (domowych) историков, но и сочинений «сторонних» (postronnych) писателей. Эта разносторонность в привлечении источников была характерна и для известий по истории восточнославянских земель. Для ее описания Стрыйковский использовал наиболее известные польские сочинения, упомянул их в приведенном на обороте титульного листа перечне «историков и авторов», труды которых использовались при написании Хроники. Помимо «отца польской истории» Длугоша, Стрыйковский в числе своих информаторов называет Меховия, Ваповского, Бельского, «просветителя польской истории» Кромера, Винцентия Кадлубка, Поста Людовика Деция и некоторых других своих соотечественников. Вместе с тем, в этом перечне мы не находим ряда памятников, использовавшихся его предшественниками - хроники Галла Анонима, Великопольской хроники, средневековых анналов (рочников). Стрыйковский имел широкий доступ к восточнославянским летописным источникам благодаря содействию покровительствовавших ему литовско-русских магнатов и церковных иерархов. Среди них упоминаются «4 старые киевские хроники» (Kijowskie kroniki stare 4), «старые русские хроники» (Ruskie kroniki stare) и «московская история» (Mos- kiewskie dzieje). Какие именно летописные памятники были использованы при написании хроники, Стрыйковский не сообщает. А. И. Рогов пришел к выводу, что большая часть летописей, использовавшихся польским автором, находились в частных собраниях князей Заславских и Слуцких, а также Яна Ходкевича, который был опекуном Супрасльского монастыря, тесно связанного с Киево-Печерским монастырем — крупнейшим центром западно-русской книжности того времени451. Эти возможности, по мнению А. И. Рогова, позволили польскому автору познакомиться с Повестью временных лет через посредство Новгородско-Софийского свода 1448 г., Тверской летописи и Летописца Переяславля Суздальского452. Именно они составляли «летописную основу» «русских» известий Стрыйковского, благодаря чему реляции этого польского автора оказались гораздо содержательнее сообщений Длугоша, также использовавшего русские летописи при написании своей хроники453. Интереснейшим источником познаний Стрыйковского об истории Руси А. И. Рогов называет «русскую хроничку» - не сохранившийся до наших дней в составе летописных сводов «особый русский летописец», описывавший события второй половины XI - начала XII в. (открывается известием о смерти князя Ярослава Владимировича)454. Источником для составителя хро- нички, по мнению А. И. Рогова, послужили Печерская летопись и ряд других памятников455. Не вполне ясно, что именно подразумевает Стрыйковский под «киевскими летописями» и «московской историей», фигурирующими в реестре источников его хроники. По всей видимости, определение «киевский», применительно к источнику исторических сведений, употребляется в данном случае как синоним определения «русский», поскольку в тексте хроники первого словосочетания мы ни разу не встречаем. Упоминая о «московской истории», Стрыйковский, очевидно, имел в виду не какой-либо конкретный памятник, а всю совокупность исторических свидетельств московского происхождения, использовавшихся преимущественно при написании заключительных книг Хроники. О том, что это были за памятники, мы можем лишь догадываться по весьма скупым оговоркам Стрыйковского. Так, по словам историка, в его распоряжении находилась некая «старая московская хроника» (stara kronika Moskiewska, ktorej ja tez exsemplarz mam), содержание которой польский автор даже соотнес с содержанием исторического блока записок Герберштейна и сумел выявить между ними сходство". О наличии в арсенале источников Стрыйковского каких-либо иных московских памятников нам ничего не известно. «Русские» известия Стрыйковского чаще всего представляют собой комбинацию заимствований из польских хроник и русских летописей. В числе польских источников предпочтение отдается свидетельствам Меховия и Кромера - именно через их посредничество передаются посвященные событиям на Руси фрагменты хроники Длугоша. В то же время прямые ссылки на русские летописи в тексте хроники Стрыйковского являются большой редкостью: лишь однажды он прямо указывает на свой источник - «русскую хроничку», тогда как большинство заимствований из летописей сопровождаются ссылками самого общего характера456 457. Помимо польских и русских источников, для изучения истории русских и московских земель Стрыйковским были привлечены свидетельства зарубежных авторов. Их можно разделить на две группы. Одну из них составляют писатели, на авторитетное мнение которых польский историк ссылается в 1 и 4-й книгах хроники, стремясь доказать древнее происхождение русского и московского народа. В числе привлекавшихся для достижения этой цели источников были книги Ветхого завета (Biblia wszystka), а также труды историков и географов древности. Другую группу составляют средневековые авторы, а также современники Стрыйковского, в сочинениях которых польский историк находил сведения об истории восточнославянских народов. Среди них наибольшее значение имел труд Сигизмунда Герберштейна (в тексте хроники можно встретить постраничные ссылки на базельское издание 1571 г.), а также сочинения Иоанна Зонары (Zonaras), Ламберта Шаф- набургского (Lambertus Safnaburgensis), Луитпранда (Luitprandus) и ряда других авторов, содержавшие свидетельства о начальном периоде истории русского государства. Отметим, что некоторые из них были привлечены Стрыйковским для описания русской истории даже раньше Мартина Кромера458. Два главных исторических произведения Стрыйковского, содержавших известия об истории восточнославянских земель - повесть О началах и Хроника - имели различную структуру. Повесть О началах представляет собой совокупность исторических рассказов различного объема, большинство которых составлено в стихотворной форме. Эта особенность повести Стрыйковского позволяла ему, с одной стороны, избежать обвинений в компилировании сочинений предшественников, и, с другой стороны, делала описание более привлекательным для читателя, открывая широкие возможности для амплификации: литературного развертывания и эпизации сюжетов, представляемых в стихотворной форме. Сам историк не разделяет повесть на книги или главы (хотя изначально, по всей видимости, такое разделение предполагалось, на что указывают заголовки вводных разделов сочинения). Однако в ее содержании можно выделить несколько тематических блоков: 1) авторское введение459; 2) изложение аргументов, проясняющих вопрос происхождения литовского народа460; 3) описание истории взаимоотношений русских княжеств и Польши в конце XI - начале XIII в.461; 4) описание истории Литвы и ее взаимоотношений с соседними народами и государствами в XIII в.462; 5) описание истории Литвы в эпоху правления князей Гедимина, Ольгерда и их потомков, а также ее взаимоотношения с Польшей в XIV в.463; 6) описание истории Литвы после заключения литовско-польского союза (конец XIV — начало XVI в.)464. Повесть заканчивается сообщением о коронации Сигизмунда I (1507 г.). Фрагменты, посвященные описанию истории русских земель и Московского государства, их взаимоотношений с Польшей и Литвой, в данном сочинении Стрыйковского имеют вспомогательное значение - они призваны лишь дополнить главную сюжетную линию повести, ориентированную на изложение истории Литвы и литовско-польских отношений. Совершенно иначе организована Хроника Стрыиковского. Исторический материал здесь строго упорядочен разделен на 25 книг, каждая из которых, в свою очередь, дробится на нумерованные главы (разделы), большая часть которых имеет развернутые заголовки, а некоторые из них - на подразделы, также озаглавленные, но непронумерованные Хотя Стрыйковский в этом сочинении также делает акцент на описа нии истории литовского народа и государства, вопросы истории русских и московских земель здесь акцентированы в гораздо большей степени, что нашло отражение в структуре хроники. В той или инои степени восточнославянская проблематика затрагивается практически во всех книгах хроники, однако наибольшее внимание вопросам эволюции русской государственности и проблемам взаимоотношении русских с соседними народами Стрыйковский уделяет в 4, 5 и 6-и книгах, которые в совокупности могут рассматриваться нами как наиболее по шыи и систематизированный очерк истории Руси в польской историографии того времени, в рамках которого польский историк предпринимает попытку представить развитие этой страны на протяжении многих столетий - с момента возникновения русского народа до начала XIII в. Наибольший интерес представляет 4-я книга Хроники, которую сам автор неоднократно анонсирует в вводных разделах своего сочи нения как источник сведений о происхождении и раннеи истории рус ского народа и, как правило, при этом называет ее русской хроникой > Между тем, не только по своему полному заголовку, но и по содержанию 4-я книга такому определению не вполне соответствует, поскольку здесь Стрыйковский излагает свою оригинальную концепцию происхождения всех славянских народов, которая напрямую увязывается с проблемой происхождения Руси и русских. 4-я книга представлена Стрыйковским под заголовком Хрони а польская, русская, киевская, московская также содержащая надежные и доказательные сведения о происхождении всех народов славян к их собранные с огромным старанием и трудом . В ее 1 и главе изложена авторская этногенетическая концепция Стрыиковского. Польский историк предпринимает попытку связать происхождение всех славян со славным прошлым двух восточнославянских народов русских и московитов, которых, в свою очередь, производит от хорошо известных польской просвещенной публике по сочинениям античных авторов народов древности, а также библейских героев. Здесь Стрыиковскии, подобно 465 466 Кромеру, имеет возможность продемонстрировать свою эрудицию, прежде всего познания в области древней истории, привлекает авторитетные источники - библейские тексты и труды античных и средневековых писателей, в том числе сочинения авторов, использованных Кромером (Бероса, Корнелия Тацита, Иосифа Флавия, Плиния, Птолемея и Страбона), дополняет список источников своего предшественника сочинением Ксенофонта467, а также апеллирует к трудам современных европейских авторов - Герберштейна, Тилеманна Стеллы468 и Теодора Библиандра469. Для доказательства отдельных положений своей концепции Стрыйков- ский ссылается также на сочинения Длугоша, Меховия, Ваповского, Бельского и Кромера, отдельные тезисы которых он оспаривает, а иные привлекает для верификации собственных гипотез. В результате, на страницах вводной главы 4-й книги представлен причудливый симбиоз устаревших мифологем и протонаучных догадок, способствовавший коренной трансформации представлений о происхождении славянских народов. Не меньший интерес для нас представляет глава О происхождении славного народа русского, славянского, сарматского, а также о том, почему они названы словаками 470. Постановка вопроса в таком ключе прямо вытекала из выводов, к которым Стрыйковский пришел в результате доказательства своей концепции этногенеза первого уровня471, требовавшей конкретизации, привлечения дополнительного исторического материала, а также дополнения доказательствами и свидетельствами, позволявшими согласовать приписываемые древним славянам достижения с их актуальным положением. Необходимые аргументы польский историк находит в трудах древних и современных ему писателей: Трога Помпея472, Помпония Мелы473, Евтропия474, Диона Кассия475, Светония476, Иорнанда477, Прокопия Кесарийского478, Волатерана479 и других авторов, упоминавших в своих сочинениях либо о славянах, либо об отождествлявшихся с ними сарматах. Дополняя заимствованные у этих авторов сведения ссылками на авторитетное мнение Кромера, Стрыйковский обосновывает феномен разделения русско-славяно-сарматской общности на отдельные народы480. Заголовок 3-й главы 4-й книги - О белой и черной Руси, восточных, северных и южных древних народах и их князьях Великоновгородских, Изборских, Псковских, Белозерских, Киевских, Луцких, Владимирских, Волынских, Галицких, Подгорских, Подольских и т д481 — уже сам по себе указывает на особенности концепции истории развития русских земель на протяжении многих веков, представленной в хронике Стрыйковского. Главным источником описания истории упомянутых в названии главы земель казалось бы должны быть, прежде всего, русские летописи. Однако польский историк остается верен себе и для установления взаимной связи истории Руси с описанным в предыдущих разделах славным прошлым русско-славяно-сарматского народа он опять же привлекает труды авторитетных авторов древности - Птолемея, Страбона, Тацита, а также сочинение своего современника Иоганна Кариона482 483 в целях подтверждения факта пребывания предков народа Руси на территории Восточной Европы. В этой главе Стрыйковский также обращается к вопросу происхождения этнонима «Русь», со ссылкой на древние и современные источники излагает касающиеся данного вопроса гипотезы, большую часть которых сам же и опровергает. Описывая расселение восточно- славянских племен, а также раннюю этнополитическую историю Руси, Стрыйковский контаминирует известия, заимствованные из русских летописей и хроники Длугоша, свидетельства которой, в большинстве случаев, передаются через посредничество хроники Меховия, и неред- ко дополняет их собственными умозаключениями . Основным «иностранным» источником при описании Стрыйков- ским начальной истории Руси были записки Герберштейна: именно из них заимствуются свидетельства, которые мы не обнаруживаем в древнерусских летописях. Кроме того, в 3-й главе 4-й книги Стрыйковский также обращается к запискам кремонского епископа Луитпран- да, но особенно часто ссылается на Annalium Graeciae Иоанна Зонары. В частности, к этим памятникам польский историк апеллирует при описании неудачного для русских морского похода на Константинополь под предводительством князя Игоря484. Ссылки на труд Зонары мы также встречаем в рассказе о крещении Ольги и Владимира485, а также в сообщении о первой попытке обратить Русь в христианскую веру, предпринятой во времена правления императора Василия Македонянина486. Вместе с тем, многие «фактические» элементы описания ранней этнополитической истории Руси в 3-й главе 4-й книги хроники Стрый- ковского не находят подтверждения ни в одном из указанных выше источников - например, свидетельство о княжении и последующем захоронении «Трувора или Трубора» в Пскове487, а также указание на то, что княгиня Ольга происходила из Пскова и была правнучкой Гостомысла488. А. И. Рогов, обративший внимание на данные несоответствия, высказал предположение, что эти сведения Стрыйковский мог получить непосредственно от какого-то жителя Пскова во время своих путешествий489. 3- я глава завершается обстоятельным рассказом о крещении князя Владимира и всей Руси. По заключению А. И. Рогова, основным источником Стрыйковского в данном случае был русский летописный рассказ в польской или западнорусской (прокатолической) обработке490, дополненный свидетельствами Герберштейна и Зонары, а также собственными умозаключениями автора хроники (Стрыйковский не ограничивается пересказом заимствованных из источников известий, в ряде случаев бел- летризирует свое описание, а также дополняет его отдельными деталями, происхождение которых установить не представляется возможным). «Религиозная» тема находит продолжение в заключительной 4-й главе 4-й книги, где описывается языческий культ славян и других народов Восточной Европы - «стародавние церемонии, или скорее безумства идолопоклонников», а также различия их «ложных божеств»491. Здесь мы не находим сколько-нибудь ценной информации об истории русских земель, интересны могут быть лишь отдельные сравнительные наблюдения и выводы Стрыйковского. 5- я книга Хроники охватывает временной промежуток с конца X в. по 1139 г., и разделена на 13 глав. Здесь речь идет о разделении русского государства на уделы, а также уделяется значительное внимание взаимоотношениям Руси с соседними странами и народами - прежде всего Польшей и половцами. 1-я глава 5-й книги содержит рассказы о разделении русского государства между двенадцатью сыновьями Владимира и смерти этого князя, междоусобной войне наследников Владимира, походах на Русь польского короля Болеслава Храброго и завершается сообщением об установлении единоличной власти над русскими землями князя Ярослава. Стрыйковский для описания этих событий привлекает свидетельства «русской хроники» (kronika ruska) Длугоша и Меховия. Польский историк чередует фрагменты, заимствованные из польских и русских источников, не только трактовавших описываемые им события по- разному, но и использовавших различные системы летоисчисления (польские источники - от Рождества Христова, русские - от сотворения мира). По этой причине рассказ Стрыйковского изобилует противоречиями в датировке событий. К примеру, датировав смерть Владимира 6525 г. (1017 г. от Р.Х.), ориентируясь на свидетельство русской летопи- 46 е/ си , польский историк, в дальнейшем, в соответствии с хронологией Длугоша и Меховия, сообщает о походе Болеслава Храброго на Русь, состоявшемся в период междоусобной войны наследников Владимира, под 1008 г.47 Контаминация известий русских и польских источников очевидна также при описании событий, предшествовавших смерти Владимира, и последующей войны его сыновей. Противоречивость свидетельств источников самим Стрыйковским не была в полной мере осознана. Повторяя Кромера, он ограничивается констатацией факта игнорирования «русскими хрониками» двух из трех сражений Болеслава Храброго с войском его противника князя Руси Ярослава, завершившихся поражением последнего. Об итогах войны наследников Владимира, возвращении Болеслава Храброго в Польшу и смерти Святополка Стрыйковский приводит согласованные свидетельства польских и русских источников, и делает акцент на результат этих событий — «Ярослав стал править во всей Руси». 492 493 Заголовок 2-й главы 5-й книги Ярослав Владимирович - единовластец всей Руси в 1009 году лишний раз подтверждает отмеченную нами выше приверженность Стрыйковского хронологии русской истории, предложенной в свое время Длугошем. Впрочем даже эта ошибочная хронология в Хронике искажается, поскольку к раннему периоду правления Ярослава, по свидетельству Стрыйковского завершившемуся в 1018 г вторым походом Болеслава Храброго на Русь, отнесены увековечение памяти Бориса и Глеба494, строительство в Киеве церкви св. Софии495, войны с полоцким князем Бретиславом496, «князем Вотмутаракани» Мстиславом497, «князем с Косхохона» Редедой498, и даже поход под предводительством сына Ярослава Владимира на Константинополь499. Сам Стрыйковский ни одно из этих событий не датирует, в результате чего складывается впечатление их синхронности в пределах, по крайней мере, одного десятилетия. Общей тенденцией, характерной для 3-й главы 5-й книги становится упоминание дат, знаменующих важнейшие события польской истории, к которым «привязываются» недатированные сообщения о событиях на Руси. Так, под 1018 г. описывается вторая война Ярослава и Болеслава, в рассказе о которой акцент сделан на генеральном сражении, состоявшемся на Буге, и последующем захвате польским королем русских земель. Стрыйковский здесь прямо называет своими источниками польские хроники, поскольку, по его словам, «этой войны и поражения Ярослава русские хроники не упоминают». Под 1025 г. сообщается о смерти Болеслава Храброго и последовавших после нее «мятежах» на землях, отторгнутых этим польским монархом от Киевской державы, а также о попытках Ярослава, действовавшего совместно с братом Мстиславом (здесь: Мецлавом), вернуть эти территории под свой контроль военным путем. Эти известия могли быть заимствованы Стрыйковским как из русских летописей500, так и из польских хроник501. К периоду правления польского короля Мечислава II (1025-1034) Стрыйковским отнесены два значимых события в истории русских земель - смерть Мстислава Владимировича, «единовладца Северских земель», обернувшаяся присоединением его владений «к киевской столице», и разгром огромного войска печенегов, осадившего Киев. Судя по компоновке материала, эти сведения Стрыйковский заимствовал из хроники Меховия502, в том числе упомянул о возведении церкви св. Софии в ознаменование победы над печенегами, упустив из виду то обстоятельство, что это же событие ранее он связывал с первым десятилетием правления Ярослава. С периодом бескоролевья в Польше Стрыйковский связывает походы Ярослава «по Бугу до Подляшья и до тех земель, где ныне Мазовия». Указание на Подляшье позволяет сделать вывод о заимствовании этого известия из хроники Кромера503, поскольку данной детали мы не находим в других источниках. Помещенное под 1041 г. известие о женитьбе нового польского короля Казимира на сестре «русского монарха» Ярослава Марии, дочери Владимира Святославича, «рожденной императрицей греческой Анной», дополненное сообщением об условиях примирения Руси и Польши, является почти буквальным пересказом соответствующего фрагмента хроники Меховия (опущено лишь указание на родство Марии с греческими императорами Василием и Константином, имеющееся у Длугоша и Меховия)504. Остается загадкой, какие источники являлись ориентиром для Стрыйковского при описании разделения Руси между наследниками Ярослава. Рассказ об этом событии не датирован годом, хотя точно указаны день и месяц кончины русского князя и количество лет его правления. Список имен Ярославичей Стрыйковский мог заимствовать у Длугоша и Меховия, или напрямую из русских летописей, а сверить по хронике Кромера (на такую сверку указывает наличие в его сочинении двух вариантов имен Swantosiaw / Stosiaw и Ihor / Hrehor которые мы находим лишь в тексте De origine et rebus505). Отметим, что со свидетельствами перечисленных нами выше источников Стрыйковского совпадают описания владений лишь трех князей - Изяслава (Заслава), Святослава и Всеволода, тогда как с уделами остальных сыновей Ярослава нет полной ясности. Так, Игорю (Григорию) Стрыйковский «приписывает», помимо Владимира, также и Смоленск, а Вячеслава, за которым большинство известных нам памятников закрепляли Смоленск, называет князем Пскова и Великого Новгорода. Источники своих познаний Стрыйковский в данном случае не указывает, но излагает «альтернативное» мнение Меховия, основанное на хронике Длугоша, и свидетельствах русской летописи506, никак не комментируя разночтений. Что любопытно, здесь же, сославшись на Длугоша, сообщившего в своем сочинении под 1054 г. о последовавшей вскоре после кончины Ярослава смерти двух сыновей этого князя, Стрыйковский называет первого из них (Вячеслава) «князем Смоленским», а второго (Григория) «князем Владимирским»507 508. 3- я глава 5-й книги завершается рассказом о вражде русских князей и вмешательстве в русские междоусобицы польского короля Болеслава Смелого. Стрыйковский воспроизводит ключевые факты, заимствованные из сочинений предшественников, скрупулезно перечисляет источники своих познаний, а также не упускает случая упрекнуть «русские хроники» в том, что они «не упоминают ни о Болеславе, польском короле, ни о том, что ему пришлось дважды сопровождать Изяслава в Киев»62. Вместе с тем, по сравнению с реляциями более ранних польских авторов, рассказ Стрыйковского о данных событиях весьма краток и практически лишен идеологических акцентов. Компенсировать недостаток сведений, заимствованных из русского летописания, польский автор пытается посредством инкорпорирования в состав своего сочинения краткой «Русской хронички» (Kroniczka Ruska), занимающей вторую половину 4-й главы 5-й книги509. Этот документ, в свое время охарактеризованный А. И. Роговым как «особый русский летописец» в составе хроники Стрыйковского, содержит описание политической и культурной (религиозной) истории Руси второй половины XI - начала XII в., а также ценнейшие сведения о ранних этапах русско- половецких отношений, тем самым в значительной степени дополняет не только сочинения польских историков, но и русских летописей510. По всей видимости, именно свидетельства «Русской хронички» о войнах русских с половцами послужили стимулом для углубленной проработки вопроса происхождения и ранней этнической истории половецкого народа. Результаты исследования изложены в 5-й главе 5-й книги хроники, где речь идет «о частых битвах с русскими князьями половцев и печенегов», сведения о которых собраны из русских летописей и сочинений польских авторов (прежде всего здесь очевидно влияние трудов Меховия, Ваповского и Бельского), а также дополнены оригинальными этногенетическими гипотезами самого Стрыйковского. Обращает на себя внимание также фрагмент 5-й книги Хроники, в котором автор в рамках оригинального авторского очерка подводит итог княжения киевского «единовластна» Владимира Мономаха (Wolodimerz Monomach Xijyz^ Kijowskie у Jedynowtadziec). Упомянув о смерти этого князя, польский историк указывает точную дату этого события сразу в двух системах летоисчисления (10 мая 1126 г. от Р.Х. и 6633 г. от сотворения мира511) со ссылкой на «русские хроники» и сочинение Герберштейна. Между тем, именно этим источникам данные Стрыйковского противоречат, поскольку в русских летописях фигурирует иной год и день, а Герберштейн указывает лишь год в летоисчислении «от сотворения мира», но не указывает на конкретный день кончины Владимира Мономаха. Упоминаемые Стрыйковским детали позволяют утверждать, что для уточнения своих известий он пользовался также хроникой Меховия, из которой заимствовал сведения о погребении Владимира в церкви св. Софии «в отцовской гробнице»512. Упомянув о заслугах Владимира Мономаха, польский историк рассказывает о захвате русским князем в качестве трофея в войне против «генуэзцев итальянцев», в те времена господствовавших в Таврии, регалий высшей государственной власти, которые достались ему от «гетмана» и старосты Кафы, побежденного Владимиром в единоборстве. Источником представлений автора Хроники, касающихся обстоятельств появления на Руси этих регалий, могло быть только сочинение Герберштейна, в котором как раз и упоминались «бармы» (barmai), взятые Владимиром у побежденного им под Кафой генуэзца513. Однако, в отличие от автора Записок о Московитских делах, польский историк литературно развивает данный сюжет и сопровождает свой рассказ обстоятельными пояснениями, связывает трофей Владимира с символами власти современных ему московских царей, то есть конструирует на основе свидетельства Герберштейна концепцию, позволявшую обосновать преемственность монархических традиций Киева и Москвы514. Таким образом, наряду с этногенетическими рассуждениями Стрыйковского, данный фрагмент 5-й книги является примером творческого подхода этого польского автора к описанию истории русских земель. Свидетельства Стрыйковского об истории Руси, содержащиеся в заключительных главах 5-й книги, находят соответствие в сочинениях Меховия и Кромера, реже Бельского, который, вероятно, был ценен для Стрыйковского как пересказчик недоступной ему хроники Вапов- ского515. В этих разделах хроники польский автор чередует рассказы о русско-половецких столкновениях с известиями о «внутренних» войнах русских князей, а также сообщениями о взаимоотношениях Руси с Венгрией, Литвой и Польшей. В заслугу Стрыйковскому и здесь можно поставить не только обобщение опыта освещения данной темы в сочинениях предшественников, но и стремление хронологически упорядочить изложение событий русской истории, исправить ошибки в датировке, допущенные предшественниками516. Стрыйковский, разбивший изложение на небольшие рассказы, даже если не указывает дат, старается изложить события русской истории последовательно, пользуясь логическими приемами, и в ряде случаев исправляет обнаруженные «фактические» погрешности517. События русской истории, представленные в 5-13-й главах 5-й книги Хроники освещаются Стрыйковским также и на страницах повести О началах, причем различия в текстах этих двух источников минимальны (в повести эти разделы, как и в хронике, изложены в прозе). При их сопоставлении мы обнаружили лишь два существенных разночтения. Во-первых, следует отметить уже привлекавший наше внимание фрагмент, посвященный итогам правления Владимира Мономаха. В повести О началах к этому русскому князю не применяются характеристика «единовластец» и прозвище «Мономах»518. Здесь также нет ссылки на сочинение Герберштейна и отсутствуют признаки знакомства польского историка с реляциями немецкого автора о Владимире и версией происхождения княжеских регалий. Таким образом, возникают закономерные вопросы о времени и обстоятельствах написания повести, а также ее источниках. Дело в том, что ссылок на сочинение Герберштейна в описании событий начала XII в. мы не находим; нет никаких признаков знакомства Стрыйковского с этим источником и в других фрагментах повести, например, в разделах, посвященных истории татарского нашествия и характеристике татарского народа73. Эти особенности позволяют сделать вывод о том, что именно при создании Хроники Стрыйковский значительно расширил свою источниковую базу за счет зарубежных ученых трактатов, что значительно обогатило представления этого автора об истории стран и народов Восточной Европы, в том числе русских земель. Во-вторых, в русле отмеченной нами выше тенденции использования Стрыйковским в повести лишь польских источников, в главе О свержении русскими князьями польского ига в оригинальном латинском варианте приводится текст речи киевского князя Ярополка в редакции Кромера. В Хронике латинской версии речи мы не находим. Стрыйковский ограничивается пересказом основных ее тезисов и дает возможность читателю ознакомиться лишь с собственной редакцией политического манифеста Ярополка74. История Руси второй половины XII — начала XIII в. излагается в первых десяти главах 6-й книги Хроники. Значительную часть русских известий мы находим также на страницах повести О началах. Польский историк комбинирует здесь известия своих соотечественников, изредка дополняя их сведениями заимствованными, по его собственным словам, из русских летописей. Во фрагментах, посвященных событиям середины XII в. акцент сделан на «жестоких и непрерывных распрях» (srogi i ustawiczne rozterki) русских князей за контроль над «киевской столицей». Стрыйковский ссылается на хроники Длугоша и Меховия, а также сочинения Винцентия Кадлубка, Кромера и русские летописи (по заключению А. И. Рогова, по русским источникам он сверял, прежде всего, названия местностей75). 519 520 Следуя тенденции, наметившейся в работах его предшественников, при описании событий конца XII в. и последующих эпох Стрыйковский делает акцент на истории Галицкой Руси и противостоянии в этом приграничном регионе русских и польских князей. В ряде фрагментов исторический материал изложен в стихотворной форме (причем не только в повести О началах, но и в Хронике - в обоих источниках стихотворные фрагменты идентичны). Автор акцентирует внимание читателя на том, что в основе его виршей лежит не художественный вымысел, а свидетельства, заимствованные из ученых трудов (в прозаических послесловиях даются ссылки на источники). В стихотворной форме описаны, в частности, важнейшие русско-польские войны, произошедшие на рубеже XII и XIII вв., в том числе битвы под Галичем 1182 г.521 522 523 и под Зави- хостом 1205 г. , а также конфликты 1208 и 1211 гг. В 9-й главе 6-й книги Хроники Стрыйковский описывает «первое появление скифов или татар в тех местностях, где они ныне осели» в качестве предпосылки одного из важнейших событий в истории русских земель - битвы на реке Калке. Эта глава, являющаяся ярким примером ренессансного полемического научного очерка, заслуживает самого пристального внимания, прежде всего из-за самостоятельного подхода Стрыйковского к решению вопросов этногенеза и ранней этнической истории татар, а также истории их взаимоотношений с Русью, которая излагается с учетом политических тенденций развития ситуации в Восточной Европе в целом, посредством привлечения свидетельств широкого круга авторитетных авторов, в отношении которых польский историк занимает критическую позицию. Важно также указать на различия в содержании этой главы в двух сочинениях Стрыйковского - повести О началах и Хронике, характер которых позволяет проследить эволюцию взглядов польского историка на данную проблематику. В составе повести мы обнаруживаем сокращенную редакцию главы о первом появлении татарского народа в Восточной Европе. Стрыйковский упрекает «литовских летописцев» в том, что они начинают историю татарского нашествия со времен «императора Батыя» (cesarz Baty) и приводит доказательства того, что столкновение Руси и татар произошло гораздо раньше. Здесь же польский автор кратко излагает концепцию происхождения татарского народа и историю его переселений, сведения о которых он заимствует из 3-й книги хроники Меховия и 7-й книги сочинения Кромера524. О битве на Калке Стрыйковский рассказывает по этим же хроникам, сопоставив свидетельства их авторов с известиями Бельского, на что также имеется указание в тексте. Рассказ о татарском нашествии на русские и половецкие земли, содержавшийся в повести О началах, в Хронике воспроизведен в неизменном виде и дополнен новыми сведениями о «деяниях и древности народа скифов или татар» со ссылкой на сочинения «очень древнего историка» Диодора Сикула525. Стрыйковский приводит также обширный перечень трудов, в которых он обнаружил сведения, подтверждающие тот факт, что «татары издавна проживали на реках Танаисе и Волге» в близком соседстве с «нашими предками славаками». В этот перечень включены сочинения Геродота, Трога Помпея, Юстина, Каллимаха, Герберштейна, Иоганна Кариона и Венгерские хроники526. Тем самым на страницах Хроники Стрыйковский, посредством конструирования собственной этно- генетической гипотезы, предпринимает попытку пересмотра традиционной для средневековой хронографии концепции происхождения татарского народа, изложенной со ссылкой на польских историков, а также связывает ее с опубликованной в 1 и 4-й книгах концепцией происхождения славян. Стрыйковский завершает 9-ю главу 6-й книги сообщением о смерти «коронованного князя либо царя Галицкого» Мстислава Мстиславича Храброго (Mscislaw Mscislawic Chrobry, xi^z? albo carz Halicki, koro- nowany), датируя это событие 1212 г., и последующей передаче Галицкой короны венгерскому королевичу Коломану, правившему Галичем, согласно реляции Стрыйковского, до 1225 г. Здесь каких-либо ссылок на источники мы не находим, хотя последняя дата была известна Длугошу, и потому можно предположить использование его хроники. Именно на 1225 г. прерывается систематическое описание Стрыйков- ским событий русской истории. В дальнейшем этот автор обращается к ним крайне редко, уделяя внимание преимущественно истории Литовского княжества. Упоминание русских земель связано, главным образом, с взаимоотношениями Литвы и Руси в военно-политической сфере. Стрыйковский свидетельствует об установлении власти литовских князей над отдельными русскими землями, упоминает русских либо как противников литовцев, либо как их союзников в описаниях войн, которые вели литовские князья в XIII и XIV вв.527 В результате, как для повести О началах, так и для Хроники общей становится тенденция изложения истории русских земель в контексте истории Литвы. Исключения из этого правила крайне немногочисленны. К примеру, событиям на Руси без прямой их связи с историей Литвы посвящены лишь отдельные фрагменты 8 и 12-й книг Хроники528. В 3-й главе 8-й книги Стрыйковский описывает коронацию Даниила Романовича, «князя Киевского, Галицкого, Владимирского, Дрогичин- ского и проч.»529, а в 6-й главе той же книги рассказывает о нападении русского князя Шварно на Польшу530. В совокупности эти два фрагмента представляют собой краткий очерк истории Юго-Западной (Галицкой) Руси второй трети XIII в. и содержат, помимо заимствованных у предшественников сведений (дана ссылка на 45, 53 и 63-ю главы 3-й книги хроники Меховия, а также 9-ю книгу хроники Кромера), рассуждения и сравнительно-исторические выводы самого Стрыйковского, сделанные им на основе анализа политической ситуации, сложившейся в Восточной Европе в середине XIII в. В 5-й главе 12-й книги Стрыйковский свидетельствует о «завладении» (posiedzenie) русскими землями Казимиром Великим, а также о соглашении (ugoda) этого польского монарха с литовскими князьями. В выносной глоссе дана ссылка на 12-ю книгу сочинения Кромера как основной источник познаний Стрыйковского по этому вопросу, но при этом в тексте автор называет в числе своих информаторов Длугоша531. Факты действительно излагаются по двум этим источникам, однако Стрыйковский комбинирует их таким образом, что захват Казимиром русских земель представляется как раздел Руси между двумя могущественными державами - Литовским княжеством и Польским королевством. В этой связи весьма важны экскурсы в историю подчинения русских земель власти литовских князей, призванные подтвердить обоснованность претензий Литвы на Русь, уравнять их с претензиями Польши. В последующих разделах Хроники Стрыйковский рассматривает западные русские земли как провинции Великого княжества Литовского и Польского королевства, не уделяя их истории существенного внимания. Начиная с 12-й книги Хроники, а также в повести О начетах мы находим ценную информацию об истории Московской Руси, а также других северо-восточных русских земель, которые сохранили независимость от Польши и Литвы. Как мы помним, вопрос происхождения московского народа и государства Стрыйковский затрагивает уже в 4-й книге своей Хроники. В 3-й главе 12-й книги польский историк уделяет внимание политической истории Московского княжества в рассказе о конфликте Великого московского князя Дмитрия «Семечки» (Dimitr Semeczka) с Великим литовским князем Ольгердом (в повести О началах представлена в стихотворной форме краткая редакция этого рассказа532). В описании данного сюжета немало загадок и противоречий. Во-первых, Стрыйковский путается в датах: в повести помещает интересующий нас рассказ под 1331 г., в Хронике - под 1332 г. Во-вторых, некоторые сложности возникают с идентификацией одного из героев повествования - «потомка русских монархов» Великого московского князя Дмитрия, называемого «Семечкой» со ссылкой на Герберштейна и Ваповского533. Приписываемые ему заслуги, прежде всего «жестокий разгром» татарского царя Мамая, о котором Стрыйковский мог узнать из записок все того же Герберштейна, не оставляют сомнений в том, что польский историк в данном случае имел в виду Дмитрия Донского. Таким образом, возникает противоречие между датировкой описываемых событий и двумя главными героями сюжета, поскольку оба получили титулы великих князей в своих государствах значительно позже ука- занной Стрыиковским даты . Вместе с тем, несмотря на путаницу, рассказ Стрыйковского интересен тем, что именно в нем обосновывается преемственность государственной традиции Киевской и Московской Руси, генеалогия русских монархов ведется от Рюрика и важнейшим ее звеном автор хроники называет Владимира Мономаха, а «замыкается» она Великим московским князем Дмитрием. Здесь же Стрыйковский представляет очерк драматичных взаимоотношений русских князей с татарскими ханами. Факты переданы по Герберштейну, однако их изложение подчинено собственному замыслу Стрыйковского, в частности, историк подводит читателя своей Хроники к выводу о могуществе бросившего вызов татарам Дмитрия, который осмелился «надменно» разговаривать с литовскими князьями, чем вызвал их гнев и был наказан военным походом их армии, возглавляемой Ольгердом, на Москву. О таких походах, действительно предпринимавшихся этим литовским князем, польский историк, по его собственным словам, был осведомлен по литовским летописям, изучению которых он посвятил многие годы. Таким образом, Стрыйковский в рассказе, помещенном в хронике, контаминирует свидетельства, заимствованные из литовских летописей и сочинения Герберштейна, произвольно комбинирует их в целях подчинения повествования важной для него задаче - прославлению доблестей Ольгерда. По всей видимости, уже упоминавшаяся нами более ранняя версия данного рассказа, изложенная на страницах повести О началах, отражавшая свидетельства одних только литовских летописей (свидетельства Герберштейна не использовались), не могла в полной мере выполнить эту задачу и требовала укрепления образа противника Ольгерда посредством «приписывания» московскому князю еще не совершенных им подвигов534 535. Так или иначе, несмотря на некоторые искажения последовательности в изложении событий, читатель хроники Стрыйковского имел возможность получить из этого рассказа сведения о внешнеполитических акциях Московского княжества и отношениях с Литвой (подробно описана линия пограничного размежевания двух государств) и татарами в XIV в. Эти же темы привлекают внимание Стрыйковского и в дальнейшем, при описании событий XV и XVI вв. Они нашли отражение в повести О началах, а также в большинстве книг, составляющих вторую часть Хроники. В 14-й книге Хроники московско-литовские отношения освещаются в 4 и 8-й главах. Речь в них идет о взаимоотношениях двух породнившихся, благодаря браку детей, монархов - Василия и Витольда. В 4-й главе содержится краткая историческая справка о Смоленске, в связи с упоминанием о переговорах, прошедших здесь между литовским и московским князьями, в которой Стрыйковский свидетельствует об обстоятельствах присоединения этого города к Литве, а также о последовавшем спустя столетие его возвращении в состав Московского княжества536. В повести О началах этих экскурсов мы не находим, а встреча двух князей описывается здесь в стихотворной форме537. Каких-либо указаний на источники польский историк здесь не дает, а также не датирует описываемые события. Между тем, смоленская встреча Василия и Витольда была упомянута в хронике Кромера (о ней не сообщали ни Длугош, ни Меховий), которая, по всей видимости, и является источником Стрыйковского. Рассказ о первом походе Витольда на Москву в 1406 г. представлен Стрыйковским в стихотворной форме и почти без изменений перенесен из повести О началах в 8-ю главу 14-й книги Хроники538. Описывая этот поход, Стрыйковский отдает предпочтение литовским памятникам, главным образом летописи Быховца539. Второй поход Витольда на Москву описан по польским источникам, на что указывает сам автор хроники в выносных глоссах, не только называя свои источники, но и подтверждая свои сведения цитатами из сочинений предшественников, которые для убедительности приводятся в оригинальном варианте, то есть на латыни540. Наиболее содержательным «русским» фрагментом в составе 15-й книги Хроники является сообщение о «подчинении Литве» (podbice ku Litwie) усилиями Витольда княжеств Великого Новгорода и Пскова, датированным 1414 г. (в повести О началах об этих событиях сообщается в кратком стихотворном фрагменте541). Своих источников польский автор не называет. В тексте имеются ссылки на труды Герберштейна, Кранца и даже Мюнстера542, однако их реляции использованы лишь для общей характеристики Пскова и Новгорода, тогда как о самом походе литовского князя в указанный период никто из вышеперечисленных авторов даже не упоминает. Любопытно, что Стрыйковский, описывая эти события, игнорирует труды своих соотечественников - Длугоша и Кромера, в которых мы находим описание экспедиций Витольда против псковичей и новгородцев, датированных, правда, более поздним временем543. Между тем, не только по датам, но и по деталям повествования, их описания не имеют ничего общего с реляцией Стрыйковского. А. И. Рогов называет единственным источником польского историка о походе Витольда на Псков и Новгород свидетельства летописи Быховца (по которой описаны не столько сами походы, сколько характер зависимости русских княжеств от Литвы, особенно размер взымаемой ежегодно дани), однако при этом исследователь подвергает сомнению саму достоверность описываемых фактов, на том основании, что никакие другие источники «не имеют об этом ни малейшего упоминания»544. Также не вполне достоверна реляция Стрыйковского о датированной 1442 г. войне Литвы и Московского княжества, которую мы находим в 8-й главе 17-й книги Хроники. Здесь в рамках пространного рассказа описывается военная кампания, в которой, по словам Стрыйковского, войско московского князя, призвавшего на помощь казанских татар, потерпело поражение в войне с польско-литовской армией, возглавляемой Станиславом Кишкой545. Источник этих сведений не вполне ясен - никто из более ранних польских историков о каких-либо войнах Литвы с Москвой, состоявшихся в данный период, не упоминал. Летописи различного происхождения, как было установлено А. И. Роговым, давали несколько иную картину происходящего на границах Московской Руси и Литвы в это время546. Таким образом, Стрый- ковский вновь пытается преувеличить масштаб московской угрозы Литве, причем в ряде случаев делает это посредством очевидного искажения свидетельств своих источников. В заключительных книгах Хроники «московские» известия сводятся, главным образом, к описанию экспансии Московского государства в западном направлении, преимущественно войн великих московских князей Ивана III и Василия III с польско-литовскими монархами. Эти известия Стрыйковского, а также их соответствие свидетельствам источников (преимущественно летописцу Быховца, а также сочинениям Длугоша, Меховия, Кромера, Деция, Бельского и Герберштейна) были проанализированы в свое время И. А. Тихомировым и А. И. Роговым и потому нам останавливаться на них нет смысла547. Свидетельства об истории Московского государства и его взаимоотношениях с Литвой и Польшей, содержащиеся в заключительных разделах повести О началах (описание событий здесь доведено до 1506 г.), почти полностью идентичны соответствующим известиям Хроники, как по форме (все «московские» фрагменты излагаются в прозе), так и по содержанию. Вызывает интерес лишь несколько нетипичных для иных разделов этого источника явлений. Во-первых, текст повести в ряде случаев переносится в Хронику в сокращенном виде (ранее мы отмечали обратную тенденцию). Во-вторых, именно в заключительных главах повести мы находим ссылки на сочинение Герберштейна548, признаков использования которого в иных разделах этого сочинения Стрыйков- ского нами не обнаружено. Данные особенности позволяют высказать предположение, что работа над заключительными главами повести О началах проводилась Стрыйковским значительно позже создания основного текста этого источника, и, возможно, даже совпала по времени с написанием соответствующих глав Хроники. Подводя итог нашему обзору свидетельств об истории Руси и Московии, содержавшихся в двух важнейших исторических сочинениях Мачея Стрыйковского, мы можем сделать ряд выводов. Содержательные различия «русских» и «московских» фрагментов повести О началах и Хроники минимальны. За исключением ряда оговоренных нами случаев, свидетельства переносились из повести в Хронику и дополнялись автором. Таким образом, некорректно говорить, имея в виду два эти сочинения, о каких-либо принципиальных отличиях в освещении истории Руси (исключением является лишь этногенетическая концепция Стрыйковского представленная в 4-й книге Хроники, которая выглядела в повести принципиально иначе). Между тем, именно Хроника Стрыйковского является наиболее полной компиляцией русских и московских известий польских историков конца XV-XVI вв. Именно в этом сочинении были объединены свидетельства польских, европейских, восточнославянских и литовских источников. В заслугу автору Хроники можно также поставить концептуализацию истории русских земель, дополнение пересказа источников собственными гипотезами, касавшимися проблематики этногенеза восточных славян. Историографические достижения Стрыйковского вызывали интерес как у современников этого автора, так и у потомков. Долгое время его хроника оставалась самым содержательным источником знаний об ис- тории восточнославянски* земель, получила широкое распространение не только в Польше, но также на Западной Руси и в Московском государстве. Труд Стрыйковского знали и использовали при создании своих исторических сочинений восточнославянские книжники XVII в. (составители украинских летописных сводов, Иннокентий Гизель, Андрей Лызлов и др.), а также российские историки XVIII столетия, в числе которых выделяются Алексей Манкиев, Василий Татищев, Михаил Щербатов549. Можно без преувеличения говорить о том, что по своему просветительному значению труд Стрыйковского превзошел все иные созданные в XVI столетии исторические сочинения польских авторов. Исследователи, представлявшие критическую историографию XIX - первой половины XX в., давали противоречивые оценки его методу историоописания. Л. Голембиовский признавал масштабность замысла Стрыйковского, подчеркивал важность использования при его реализации национального языка, однако упрекал этого автора в неспособности сориентироваться в огромной массе привлеченных для написания Хроники источников. Главными недостатками историографического метода Стрыйковского Л. Голембиовский называет «отсутствие критических способностей», неумение видеть недостатки и противоречия в реляциях источников, низкое качество их перевода с иностранных языков, что стало причиной многочисленных искажений передаваемой информации о прошлом550. Вердикт, вынесенный Стрыйковскому критиком, был нелицеприятен - Л. Голембиовский называет его труд «славным по замыслу, но дурно реализованным предприятием»551, «библиографической редкостью, в которой содержится больше болтовни, чем сюжета», из которой старательный исследователь способен получить представление не столько о сути описываемых событий в истории, сколько о «состоянии политических дел» во времена написавшего такой труд автора552. Оценка хроники Стрыйковского, предложенная Л. Голембиовским, долгое время была ориентиром для многих поколений польских исследователей, ей следовали его современники: М. Малиновский, Ю. Крашевский, М. Вишневский, Й. Островский и ряд других авторов. М. Малиновский, инициатор третьего издания хроники Стрыйков- ского553, выступил в качестве критика историографического подхода ее автора во вводной статье, предварявшей публикацию этого труда554 555. По мнению М. Малиновского, Стрыйковский не представлял себе «как приноровиться к призванию историка» и потому использовал имевшиеся в его распоряжении источники лишь в той мере, в какой они отвечали потребностям его собственных доказательств00. Историк польской литературы М. Вишневский упрекает Стрый- ковского в том, что тот не видел различий в исторических трудах, которые использовались им в качестве источников - «в один ряд ставил все, что находил, не обращая внимание на то, какой из них был более достоин доверия, ранний или поздний, отечественный или иностранный»556 557. Обратив внимание на некритичность описания Стрыйковским исторических событий, обвиняя его в «анахронизации» прошлого, М. Вишневский в то же время был склонен считать главной заслугой этого автора «спасение истории Литвы от полного забвения» . Публицист и историк И. Островский, отреагировавший на переиздание хроники Стрыйковского политическим очерком, пришел к выводу, что «ни стиль, ни композиция, ни анализ ее автора не могут удовлетворить даже самых умеренных требований». Этот критик полагает, что сочинение Стрыйковского не обладало простотой, наивностью и ясностью, присущими хронике Марчина Бельского, структурой и совершенством изложения, характерными для труда Мартина Кромера, а по уровню писательского мастерства стояло гораздо ниже, нежели сочинение Станислава Ожеховского558. Положительные отзывы о труде Стрыйковского были большой редкостью. К их числу мы можем отнести реляцию В. А. Мачейовского, признавшего хронику этого автора «шедевром» исторической мысли своего времени, лучшим историческим сочинением, которое было создано польской историографией после Длугоша559. Историографы и историки литературы Польши XX столетия (Ю. Кжыжановский, Б. Надольский, К. Тыменецкий, Т. Улевич, X. Барыч, Е. Серчык и др.) подходили к оценке наследия Стрыйковского более взвешенно, трактовали его сочинения не в качестве исторических источников, чья репрезентативность не без оснований ставилась под сомнение, а в большей степени как самобытные произведения ренессансной исторической мысли, в которых нашли отражение свойственные для эпохи Возрождения черты восприятия прошлого560. Б. Надольский называет Стрыйковского «сказочником Литвы», которому не хватало историографических навыков, но при этом подчеркивает достоинства литературной формы его труда, выгодно отличавшие его от сочинений предшественников561. Достижения этого автора оцениваются с точки зрения востребованности его подхода к описанию прошлого, основанного в большей степени на «воображении», нежели на критике. Б. Надольский также обращает внимание на то обстоятельство, что Стрыйковский искренне «верил в то, над чем мы смеемся», не мог избежать в своем отношении к прошлому характерных для эпохи Возрождения коллизий - «был фантастом, поэтом и настоящим романтиком, однако несомненно обладал качествами историка»562. Сходной точки зрения придерживался К. Тыменецкий, полагавший, что Стрыйковский, воспользовавшийся приемами, характерными для историографии эпохи гуманизма, стремился связать начальную историю народов Восточной Европы с древнейшей историей человечества, прибегая в большей степени к приемам «фантастическим», но не критическим563. По мнению Т. Улевича, некритические реляции Стрыйковского действительно находили отклик и поддержку в его время, хотя и были, по выражению этого исследователя, «заметным шагом назад» в сравнении с трудом Кромера и даже с более близкой сочинению Стрыйковского по духу хроникой Бельского564. Е. Серчык сделал акцент на светском характере хроники Стрыйковского, что, по мнению этого исследователя, вызвало к ней интерес восточнославянских интеллектуалов565. В последней трети XX в. в Польше было опубликовано немало работ, посвященных Стрыйковскому566. В их числе выделяются труды Ю. Бар- даха567, Ю. Раджишевской5685 3. Войтковяка569, а также публикация рукописи повести О началах (вводная статья и комментарии подготовлены Ю. Раджишевской570). В отечественной историографии достижения Стрыйковского освещались на страницах монографии А. И. Рогова571 и в ряде статей этого ученого572. Также следует отметить биографическое исследование Л. Л. Михаловской573. По мнению А. И. Рогова, «труд Стрыйковского явился в известной мере итогом развития польской историографии XVI в.», поскольку в нем были учтены все ее достижения, использован накопленный богатейший фактический материал574. Уникальность историографического замысла этого автора отечественный исследователь видит в том, что Стрыйковский «поставил перед собой цель создать историю трех народов - польского, русского и литовского - в их неразрывной связи», для реализации которой была проделана громадная работа по сведению и сопоставлению источников различных типов - письменных и устных свидетельств, а также археологических данных. Подвергавшиеся критике недостатки в подходе Стрыйковского - «доверчивое принятие ряда легенд и преданий» - А. И. Рогов склонен объяснить стремлением почь- ского историка учесть интересы феодалов Великого княжества Литовского. Впрочем, ученый не придает этим изъянам особого значения, акцентир>я внимание на главной функции хроники Стрыйковского - предоставлявшейся через ее посредничество возможности < проследить судьбу древнерусского культурного наследия на Украине и в Белоруссии», что, по мнению А. И. Рогова, дает основание оценивать этот памятник как «одно из самых ярких и характерных проявлений русско-польских культурных связей»'30. Польский исследователь Ю. Бардах, опубликовавший полемическую рецензию на монографию А. И. Рогова, так же как и советский исследователь полагал, что Стрыйковский исполнял «общественный заказ» магнатов и шляхты Великого княжества Литовского, сравнивая прошлое литовских элит с прошлым элит польских (коронных), реагир)я таким образом на попытки «принижения» исторических доблестей литовцев в общественном мнении Польши, и со своей стороны стремился «повысить исторический престиж Великого княжества»1 '. Не соглашается Ю. Бардах с А. И. Роговым лишь в оценке идеологии Стрыйковского, полагая в корне неверными выводы советского ученого, усмотревшего в подходе польского историка «славянофильские» и «русофильские» мотивы 2. Ю. Раджишевская пришла к выводу о том, что историческое мировоззрение Стрыйковского складывалось в равной степени как на основе исторических источников, так и литературных произведений, в связи с чем им и был создан ожидаемый общественностью «исторический эпос», чему, по ее мнению, исследователи деятельности Стрыйковского не уделяли должного внимания, поскольку «эрудиция историка и археолога до сих пор заслоняла творчество Стрыйковского-поэта»575 576 577 578. Ю. Раджишевская называет позицию Стрыйковского «особой» в ряду историографических достижений его времени, полагая, что этот автор, хотя и почерпнул основной массив исторических сведений из летописей, «преобразовал его, дополнил и обогатил... характерной для его эпохи исторической традицией», сконструировал свой образ прошлого из различных по происхождению материалов (nawarstwien)579. Именно комплексность историкопоэтического подхода Стрыйковского к описанию прошлого, по мнению Ю. Раджишевской, игнорировалась исследователями, что было причиной негативных оценок его историографических достижений580. В монографии 3. Войтковяка представлены результаты сравнительного исследования двух «универсальных» исторических сочинений Стрыйковского - повести О началах и Хроники. Этот ученый аргументированно опровергает мнение о том, что опубликованный в 1582 г. труд Стрыйковского является лишь «отредактированной версией хроники- поэмы», характеризует Хронику в качестве сочинения, претендующего на изложение «истории если и не всего славянства, то наверняка Восточной Европы в представлениях того времени», тогда как повесть называет лишь описанием истории Великого княжества Литовского. 3. Войтковяк также ставит под сомнение гипотезу своих предшественников о том, что стихотворная повесть О началах была написана раньше Хроники, полагая, что «легче готовый научный текст переложить на стихи, нежели наоборот»581. Интерес исследователей XIX - начала XX в. (И. Даниловича582, И. Якубовского583, И. Тихомирова584) к «русским» и «московским» известиям, содержавшимся в хронике Стрыйковского, был обусловлен богатством и многообразием источниковой базы этого памятника. Эти авторы выявили и изучили восточнославянские и литовские хроники, использованные Стрыйковским для освещения истории русских земель. Во второй половине XX в. исследования в этом направлении проводились Ф. Щелицким585. Их результаты нашли отражение также в упоминавшихся публикациях А. И. Рогова, Ю. Раджишевской, Ю. Бар- даха, 3. Войтковяка. В контексте истории общественно-политической и ученой мысли XVI в. «русские» и «московские» фрагменты в составе сочинения Стрый- ковского рассматривались В. Н. Татищевым, И. И. Первольфом, А. Н. Робинсоном, А. И. Роговым, Ю. Бардахом, В. Големаном, А. С. Мыльниковым, А. А. Семянчук и К. Ю. Ерусалимским. Большинство отечественных авторов старались подчеркнуть симпатию Стрыйковского к восточным славянам, причем не только к населению «русских» областей польско-литовского государства, но и Московской Руси. Весьма лестные для Руси и Московии этногенетические гипотезы этого польского историка были упомянуты в публикациях В. Н. Татищева и И. И. Первольфа, хотя эти авторы решали посредством их акцентирования различные задачи. Тогда как Татищев усматривал в изобретенной Стрыйковским «мосоховой» генезе славян признаки «лестного коварства ко прельщению» русских586, то Первольф, как искренний адепт панславистской доктрины, считал признаком «промос- ковского» расположения Стрыйковского ключевой тезис его концепции, а именно утверждение, что «Москва-Русь» является древней родиной всех русско-славянских народов и хранительницей важнейших ценностей славянской культуры, прежде всего греческо-славянской азбуки и «русского славянского языка»587. А. Н. Робинсон также усматривал в трактовке этногенеза славян через концепцию «Мосох-Москва», получившей наибольшее развитие именно в хронике Стрыйковского, указание на стремление этого автора «создать впечатление всемирного признания Московского государства от Мосоха», что, по мнению исследователя, отвечало умонастроениям той эпохи, «когда Западная Европа внезапно увидела на своих восточных окраинах вместо порабощенной татарами страны быстро возмужавшую огромную империю во главе с Москвой»588. А. Н. Робинсон приходит к выводу, что весьма лестная для Московского государства библейская генеалогия, обоснованная Стрыйковским, представляла Россию крупнейшей и сильнейшей славянской державой, населенной самым многочисленным и могущественным среди славян московским народом, а также наиболее «славной» по своему происхождению589. Близкие оценки подхода Стрыйковского к освещению истории Руси и Москвы высказывались и другими отечественными исследователями. В частности, А. И. Рогов не только подчеркивал приверженность польского историка идее славянского единства, но и полагал, что автор Польской хроники создал свое сочинение «к славе» русского народа, а также «восхищался его историей»590. А. С. Мыльников усматривал в «славянском космополитизме» Стрыйковского признаки гуманистического подхода к описанию этногенеза славянских народов. Этот исследователь полагал, что посредством акцентирования славянской идеи польский автор, несмотря на «наивность» созданной им концепции и довлевшие над ним стереотипы мифологического мышления, тем не менее «исходил из идеи сближения поляков, русских и остальных славянских народов как христиан, независимо от их внутриконфессиональной принадлежности»591. Сходная оценка идеологической направленности концепции Стрыйковского дается и в работах белорусской исследовательницы А. А. Семянчук, признававшей важнейшей заслугой этого автора преодоление обусловленной политической конъюнктурой неприязни к Руси, которая была характерна для польской средневековой хронографии592. По вопросу оценки идеологии труда Стрыйковского в принципиальную дискуссию с А. И. Роговым вступил Ю. Бардах. Этот польский исследователь решительно отверг тезис советского ученого о «восхищении» польского историка историей России и его славянофильских аспирациях. По мнению Ю. Бардаха, Стрыйковский представлял, прежде всего, интересы Литвы и тех русских земель, которые входили в состав Речи Посполитой, и хотя и имел «широкий взгляд» на вопросы истории славянского востока, но всегда трактовал их руководствуясь интересами Речи Посполитой593. Эта позиция в работах Ю. Бардаха подкрепляется выдержками из хроники Стрыйковского, подтверждающими, в целом, позитивное отношение ее автора к Люблинской унии594. Вместе с тем, оценивая отношение историка к «московской Руси», Ю. Бардах признает, что Стрыйковский не только «осознавал единство русских земель в историческом смысле, независимо от их актуальной политической принадлежности», но и нередко занимал нейтральную позицию в отношении прошлого московского государства, а в ряде случаев даже демонстрировал доброжелательное отношение (zyczliwosc) к московитам1 Чем именно обусловлена двойственная, а в ряде случаев и непоследовательная позиция Стрыйковского в оценке прошлого различных восточнославянских земель, польский исследователь не поясняет. Попытка выявить роль «русского элемента» в созданном на страницах сочинений Стрыйковского историческом образе Великого княжества Литовского предпринимается в работе польского исследователя В. Го- лемана. Сопоставив два главных сочинения Стрыйковского, этот автор приходит к выводу о том, что «печатная хроника, предназначенная для широкого круга читателей, как Великого княжества Литовского, так и Короны, тушует имеющееся в рукописной повести, некогда очень острые, заимствованные из русских источников, обвинения в адрес поляков»595 596. В. Големан ограничивается кратким описанием основных черт образа русской истории, подчиняя его нашедшей отражение в трудах Ю. Бардаха точке зрения о лояльности Стрыйковского уний- ной идее, а также приписывает этому автору весьма спорную, с нашей точки зрения, оценку притязаний московских князей на русские земли, полагая, что Стрыйковский считал их «совершенно безосновательными»597. При этом проблема противоречивости позиции польского историка по вопросам трактовки русской истории В. Големаном даже не ставится. В исследованиях современного российского ученого К. Ю. Ерусалим- ского концепция истории славянского востока, представленная на страницах сочинений Стрыйковского, рассматривается в контексте формирования «идеологии истории» Речи Посполитой на завершающих этапах Ливонской войны. Этот автор выделяет две различные по своей идеологической направленности «исторические модели» восточного соседа Польши, одна из которых нашла отражение в повести О началах, другая - в Хронике. К. Ю. Ерусалимский приходит к выводу о том, что первая модель, созданная Стрыйковским в годы вынужденного перемирия Речи Посполитой и Москвы, в эпоху бескоролевья, содержала такое «прочтение» истории славянского востока, которое предполагало «осторожное и в ряде случаев подчеркнуто комплиментарное отношение к имперским амбициям царя»598. Ключевую роль при решении данной задачи, с точки зрения ученого, сыграла авторская версия этногенетической легенды, производившей славянские народы от эпонима Москвы, в рамках которой этот герой в родовой иерархии был расположен выше эпонимов поляков и чехов - Леха и Чеха, а также Руссы (сыновей Москвы), что давало возможность не только оправдать притязания московской династии на первенство в славянском мире, но и подтвердить ее право на владение русскими землями. По мнению К. Ю. Ерусалимского, обеспечение таких притязаний «историко-географической легитимацией» в разгар военного противостояния Польши и Москвы не воспринималось в качестве государственной измены в силу ряда обстоятельств: популярности в польской историографии этногенетических построений, связывавших легендарное прошлое славян с «альтернативным» эпонимом московитов ветхозаветным Мосхом, позиционирования Ивана IV в качестве кандидата на польско-литовский трон, а также в силу стремления Стрыйковского усилить позиции русско-славянской «партии» в Литве посредством акцентирования ее исторической связи с могущественным соседом599. Потенциал данной модели, по мнению К. Ю. Ерусалимского, был исчерпан после коронации Стефана Батория и возобновления активных боевых действий между Речью Посполитой и Московским государством. Именно эти обстоятельства исследователь считает причиной утверждения новой модели истории восточных славян, в рамках которой Стрыйков- ским полностью были устранены указания на московское участие в овладении «сарматским наследством», поскольку отразившая эту версию Хроника, в отличие от повести О началах, уже не содержала «никаких следов происхождения сарматских народов от Москвы», что способствовало опровержению «исторической легитимации великого князя Московского» и его претензий на русские земли Речи Посполитой600. Оценивая представленную точку зрения на проблему концептуализации и актуализации представлений об истории славянского востока в трудах Стрыйковского, мы не можем не обратить внимание на ряд недостатков заявленного К. Ю. Ерусалимским подхода, которые очевидны с учетом проведенного нами выше сравнения русских и московских известий, содержащихся в повести О началах и Хронике. Во-первых, не следует забывать о том, что в состав повести вовсе не были включены этногенетические гипотезы Стрыйковского о происхождении славян от библейских «первопредков» русских и московитов - Сарматы и Мосоха, которые нашли отражение в Хронике'56. Этим концепциям, выполнявшим те же функции «историко-географической легитимации» московских государей, что и этногенетическая концепция происхождения славян от эпонима Москвы, в хронике посвящен специальный раздел, тогда как в повести О началах этногенетические рассуждения автора «рассеяны» по тексту и, как правило, «встроены» в рассказы не о русских или московских, а о литовских делах, из-за чего создается впечатление их периферийности и избыточной гипотетичности для самого автора. Во-вторых, именно в Хронике, как мы могли убедиться, появляются «русские» и «московские» известия, заимствованные из сочинения Герберштейна, которые, наряду с весьма лестными для Москвы этно- генетическими построениями самого Стрыйковского (развитие «мосо- ховой» генезы славян), позволяли обосновать право московских князей на русские земли, поскольку они на конкретных примерах подтверждали историческую преемственность киевской и московской великокняжеских династий (крайне важен сюжет о «регалиях» Владимира Моно- маха, проигнорированный в повести). Именно дополнение Хроники этими материалами, с нашей точки зрения, ставит под сомнение высказанное К. Ю. Ерусалимским предположение о предпринятом Стрый- ковским в этом сочинении пересмотре исторического прошлого восточнославянских народов в антимосковском ключе. Таким образом, спор о тенденциях идеологизации истории славянского востока в сочинениях Стрыйковского едва ли близок к завершению. Вместе с тем, предпринятое нами выше изложение высказанных различными авторами точек зрения дает нам возможность прийти к выводу о том, что отдельные элементы концепции Стрыйковского могли быть использованы для обоснования его современниками самых 601 разных, нередко противоположных по своей направленности, политических задач. В частности, она была в состоянии обеспечить аргументами, необходимыми для легитимации прав на русские земли во внешнеполитическом противостоянии, обе заинтересованные стороны - как польско-литовские, так и московские элиты. Работа К. Ю. Ерусалим- ского зримо показывает возможности «эксплуатации» потенциала интересующей нас концепции истории славянского востока со стороны «интеллектуалов-эрудитов», шляхетской общественности и правящих кругов баторианской Польши, что является новым, прежде всего для отечественной историографии, до настоящего времени раскрывавшей влияние идей Стрыйковского лишь на восточнославянскую традицию исторических представлений. Помимо приведенных нами выше общих оценок отношения Стрыйковского к вопросам восточнославянской истории, в последние десятилетия огромный интерес у исследователей, представляющих различные страны, вызывают отдельные аспекты отражения истории Руси в хронике этого автора. Полагаем важным представить здесь краткий обзор таких работ. Белорусские исследователи Н. Улащик, А. Белый и О. Латышонок в своих работах уделили внимание представлениям Стрыйковского о территориальной дифференциации Руси, в частности, обратили внимание на особенности применения и трактовки географических терминов «Белая Русь» и «Черная Русь», а также связанных с ними этнонимов. О. Латышонок полагает, что Стрыйковский, по всей видимости, не имел собственной «терминологической концепции» и следовал при описании русских земель терминологии своих источников, чем и объясняются разночтения в названиях различных восточнославянских регионов602. Н. Улащик и А. Белый склонны видеть в «цветной» маркировке русских регионов, предпринятой Стрыйковским, влияние хроники Кромера603. Некоторые авторы уделили внимание отдельным сюжетам, так или иначе связанным с прошлым Руси, нашедшим отражение в хронике Стрыйковского: ярким событиям или же образам героев Так, П. С. Стефанович рассматривает хронику Стрыйковского как один из ключевых источников формирования мифологического образа важного эпизода в истории русско-польских отношений первой половины XII в. пленения поляками перемышльского князя Володаря Ростиславича. Он показывает роль Хроники в освещении данного сюжета в сопоставлении „ 19 с другими памятниками польской исторической мысли того времени . Внимание Д. Домбровского привлекла проблема освещения на страницах сочинений Стрыйковского генеалогии Романовичей - потомков легендарного галицко-волынского князя Романа Мстиславича, которая рассматривается в качестве важного фактора формирования историко- культурного образа Руси в ренессансной Польше, характеризуется как результат глубокой проработки Стрыйковским материалов русского летописания604 605. Подводя итог нашему обзору, следует отметить ряд тенденции в изучении историографических достижений Стрыйковского отечественными и зарубежными исследователями. Научный интерес к концепции истории русских земель, созданной Стрыйковским, обусловлен широтой круга источников этого автора, а также его активной личной позицией в освещении восточнославянской проблематики. Концепция Стрыйковского не укладывалась в стандартные схемы, поскольку, привлекая материал из источников различной идеологической направленности, польский автор, находившийся под влиянием различных, нередко противоречивых идей, дискурсов - династического, метаэтнического, конфессионального и этнополитического, не ставил перед собой задачи согласования противоречий, и потому те или иные исследователи имели возможность посредством выборочного использования аргументации Стрыйковского увидеть в его сочинении значимые для себя идеи. В этой связи неслучайна отмеченная нами противоположность в подходах российских и польских ученых. В связи с вышесказанным, остается лишь сожалеть о том, что до настоящего момента практически не предпринималось попыток провести исследование этого памятника «на пограничье дискурсов», усмотреть в подходе Стрыйковского отражение той грандиозной региональной трансформации, которую Восточная Европа переживала на исходе XVI столетия, политические и культурные итоги которой для интеллектуалов того времени не были очевидны, что и обусловило некоторую эклектичность в их подходах к оценке истории.