Комплектование армии личным составом

В течение первых трех месяцев своего существования Сибирская армия комплектовалась исключительно офицерами, казаками и добровольцами.

Первого июня 1918 г. уполномоченные Временного Сибирского правительства в Западной Сибири М.

В.              О. Сидоров и командующий войсками Томского района капитан Л. Д. Василенко подписали приказ о мобилизации по Западной Сибири. Всем офицерам и военным чиновникам, как состоявшим на действительной службе, так и находившимся в запасе, предлагалось немедленно явиться в управления воинских начальников для зачисления в ряды Сибирской армии. Остальные категории граждан, в том числе отставные офицеры и военные врачи, приглашались вступить в ряды армии на правах добровольцев. Мобилизация объявлялась на территории, ограниченной на западе линией Екатеринбург Челябинск, на востоке - течением реки Енисей. «Обязательная мобилизация только офицеров, - говорилось в приказе, - производится в тех соображениях, чтобы обеспечить Сибирскую армию достаточным количеством военных специалистов»[368]. В приказе по войскам Западно-Сибирского военного округа от июня разъяснялось, что юнкера, не произведенные в офицерский чин по чисто формальным причинам, приравниваются к младшим офицерам и также подлежат мобилизации.

В ходе мобилизации возник вопрос о правомочности призыва в армию офицеров украинской, латышской, литовской и других национальностей. В связи с этим 18 июня последовало разъяснение Западно-Сибирского комиссариата «об офицерах-инородцах», согласно которому от призыва освобождались только финны, как не несущие воинской повинности вообще, и поляки, состоявшие на службе в польских легионах. Офицеры-украинцы, литовцы и латыши не подлежали освобождению от призыва ввиду того, что «они являются гражданами российской республики», а «Украина, Литва, Латвия и другие области России не представляют собой самостоятельных госу-, дарств»[369].

Приказом по войскам Западно-Сибирской отдельной армии от 1 июля 1918 г. при штабе Западно-Сибирского военного округа был образован резерв офицерских и классных чинов. В резерв зачислялись призванные на службу чины, не получившие при призыве назначения или отчисленные от занимаемых ими должностей. Зачисленные в резерв удовлетворялись содержанием согласно условиям поступления в армию, объявленных Временным Сибирским правительством, т. е. жалованием 300 руб. в месяц, солдатским обмундированием и квартирными деньгами, кроме того, семье ежемесячным пайком в 100 руб. Резерв должен был служить источником для замещения открывающихся должностей и для выполнения отдельных поручений[370].

Не выдерживает критики тезис советского историка Г. X. Эйхе о том, что на должностях начальников дивизий и командиров корпусов в белогвардейских вооруженных силах Востока России не было ни одного генерала старой Русской армии, за исключением М. В. Ханжина[371]. Применительно к белой Сибирской армии мы можем назвать как минимум одиннадцать таких генера

лов. Это генералы А. Ф. Матковский и В. В. Бржезовский, командовавшие Степным Сибирским корпусом, начальник 7-й Уральской дивизии горных стрелков генерал В. В. Голицын, начальники 2-й Оренбургской казачьей дивизии генералы В. Н. Шишкин и М. Г. Серов, начальники 3-й Оренбургской казачьей дивизии генералы А. Н. Ончоков и В. И. Печенкин, начальники 8-й Сибирской стрелковой дивизии генералы Л. В. Афанасьев и А. В. Мисюра, начальник Забайкальской казачьей дивизии генерал Д. Ф. Семенов и командир 4-й отдельной конной бригады генерал И. Ф. Шильников.

Определять общий профессиональный уровень руководителей белых армий по количеству в их среде генералов дореволюционного производства, как это делает Г. X. Эйхе, на наш взгляд, нельзя. Во время гражданской войны и у белых, и у красных проявили свои полководческие и организаторские способности прежде всего молодые офицеры, более энергичные по сравнению со «стариками»-генералами. За короткое время они делали порою головокружительные карьеры.

Общая численность офицеров в Сибирской армии к началу октября 1918 г. составила 10 754 чел.[372] В среднем на одного офицера приходилось около 17 нижних чинов. Для сравнения в старой Русской армии к 1917 г. это соотношение было примерно 1 : 40 (250 тыс. офицеров на 10 млн нижних чинов)[373]. Таким образом, Сибирская армия не испытывала недостатка в командных кадрах. В рядах Сибирской армии состояло не менее пятидесяти генералов старой армии. Большинство из них находилось на нестроевых должностях.

Так как Сибирская армия не испытывала недостатка в офицерах, ее руководители не разрабатывали какой-либо широкой программы подготовки офицерских кадров. Тем не менее, на территории, находившейся под юрисдикцией Временного Сибирского правительства с осени 1918 г., функционировало несколько военно-учебных заведений, в том числе Всероссийская академия Генерального штаба, Иркутское, Хабаровское и Читинское военные училища.

Всероссийская академия Генерального штаба, располагавшаяся до революции в Петрограде, весной 1918 г. была переведена большевиками в Екатеринбург, а после чехословацкого выступления разместилась в Казани. Академия в полном составе перешла на сторону чехо-белых при взятии последними Казани 7 августа 1918 г. Часть профессорско-преподавательского состава и большинство слушателей академии вскоре получили назначения на штабные должности в Народной и Сибирской армиях. Сама же академия перебазировалась в Томск и 11 августа «временно до создания Всероссийского военного министерства» была включена в состав Сибирской армии. 30 августа в первом эшелоне академии прибыли в Томск ее начальник генерал-майор А. И. Андогский, 13 человек профессорско-преподавательского и восемь лиц административного состава. Вскоре в Томск прибыл второй эшелон, в кото

ром находились академическая библиотека, учебные пособия, музей, типография и другое имущество[374].

В число профессоров и преподавателей академии входили генерал- лейтенант Б.

А.              Д. Сыромятников (Тактика артиллерии), полковник А. П. Слижиков (Тактика пехоты), полковник И. И. Смелов (Тактика конницы), полковник Г. Т. Киященко (Геодезия) и др.[375] декабря 1918 г. адмирал А. В. Колчак приказал с 20 января 1919 г. приступить к занятиям в «ускоренном младшем классе 4-й очереди» академии для подготовки офицеров к исполнению младших должностей Генерального штаба в полевых штабах действующей армии. Младший класс был рассчитан на 93 слушателя, в том числе 16 вакансий предоставлялось казачьим, 10 - чешским, 10 - польским и два - румынским войскам. Всем, окончившим этот класс, предполагалось предоставить право поступления в старший ее класс, а также те права, которые имели офицеры-выпускники подготовительных академических курсов 1-й, 2-й и 3-й очередей[376].

Иркутское военное училище, основанное в 1874 г. и упраздненное большевиками в конце 1917 г., возродилось после свержения советской власти в Сибири в августе 1918 г. Его начальником был назначен полковник JI. Н. Пархомов. В училище принимались лица с законченным средним образованием в возрасте от 17 до 28 лет по конкурсу аттестатов. Занятия начались 1 октября. Первоначально предполагалось установить традиционный двухлетний курс обучения, но вскоре он был существенно сокращен. Первый выпуск офицеров из училища (217 чел.) состоялся в начале июля 1919 г.[377]

Читинская военная школа (впоследствии - училище) была открыта в Чите по распоряжению атамана Г. М. Семенова. Ее начальником был назначен полковник М. М. Лихачев. В школе имелись отделения пехоты, конницы, артиллерии и инженерных войск.

тем, чтобы, пробыв в строю не менее одного месяца, они могли получить производство в прапорщики по представлению командиров частей[378].

Хабаровское военное училище было открыто по распоряжению атамана И. М. Калмыкова при Хабаровском кадетском корпусе 15 октября 1918 г. и первоначально именовалось военно-училищными курсами. 19 октября Калмыков официально переименовал военно-училищные курсы в «Хабаровское атамана Калмыкова военное училище». Начальником училища был назначен генерал-майор М. П. Никонов. Прием добровольцев, желавших стать офицерами, осуществлялся до 31 декабря, а 1 января 1919 г. предполагалось начать занятия. Первый выпуск офицеров училище осуществило спустя пять месяцев. 1 июня 1919 г. 22 юнкера были произведены в хорунжие и 20 юнкеров- артиллеристов - в подпоручики[379].

С учетом того, что подавляющее большинство офицеров не имело полноценного военного образования, оставлял желать лучшего и их общий профессиональный уровень. 26-28 ноября 1918 г. обер-квартирмейстер штаба IV Восточно-Сибирского корпуса полковник Н. В. Главацкий вместе с начальником Иркутской кадровой бригады осуществил проверку знаний уставов и наставлений офицерами 9-го Иркутского, 10-го Байкальского и 11-го Нижнеудинского кадровых полков. В ходе проверки выяснилось, что «офицеры в общем не только с уставами, но даже и с положением об обучении пехоты, как равно и с подробной программой обучения молодых солдат, не знакомы в той мере, как это понимается нами для хорошего строевого офицера». Наиболее слабым оказалось знание офицерами устава полевой службы и наставления для действия пехоты в бою[380].

Политические настроения большинства офицеров были гораздо правее того курса, который проводило Временное Сибирское правительство. Но, конечно, не стоит, как это делают некоторые исследователи, «всем скопом» зачислять сибирских офицеров в монархический лагерь. Как справедливо отметил Н. С. Ларьков, «в массе своей офицеры не являлись политическими фанатиками, а присущие многим из них монархические чувства и настроения далеко не всегда становились политическими убеждениями. Тем более что тяготение офицерства к авторитаризму допускало различные его формы, не сводившиеся только к монархии»[381].

Следует, однако, признать, что именно офицеры-монархисты наиболее часто демонстрировали свои политические взгляды, проявлявшиеся, как правило, в эпатажных требованиях публичного исполнения старого русского гимна. Подобных примеров можно привести достаточно много. Нередко гимн «Боже Царя храни!» являлся лишь поводом для совершения подвыпившими офицерами хулиганских действий. Один такой случай был описан в иркут

ской газете «Сибирь». После торжественного открытия на ст. Маньчжурия отделения Русско-Азиатского банка представители этого банка вместе с гостями отправились обедать в ресторан. Во время обеда оркестр стал играть «Боже Царя храни!». Все, находившиеся в ресторане, встали, за исключением представителей банка. Тогда на их стол полетели бутылки, тарелки и ножи; посыпалась отборная брань. От одного из служащих банка потребовали назвать свою фамилию. Поданная визитная карточка вскоре была возвращена, причем на ней было написано неприличное слово. На требование назвать фамилию сделавшего это последовал приказ - «выпороть!». Несчастного банкира выволокли из зала в соседнюю комнату, где он получил несколько ударов

114

по лицу .

Вообще, злоупотребления спиртными напитками были характерным явлением среди офицеров Сибирской армии. Приведем лишь несколько примеров такого рода, почерпнутых нами из приказов по Омскому гарнизону. 24 августа 1918 г. начальник Омского гарнизона арестовал на один месяц с содержанием на гауптвахте за появление в нетрезвом виде в саду «Аквариум» и буйство подпоручика 1-го Степного Сибирского запасного полка Качнова. сентября был арестован на три месяца за появление в нетрезвом виде в районе крепости и за публичное осуждение действий правительства хорунжий 1-го Сибирского казачьего полка Попов. 15 сентября аресту на один месяц за появление в пьяном до бессознательного состояния виде подвергся штабс-капитан Романчук - офицер отряда есаула Красильникова. В приказе по Омскому гарнизону от 17 сентября 1918 г. полковник В. И. Волков отметил, что за последнее время участились случаи недостойного поведения офицеров в связи с непомерным потреблением спиртных напитков, и отдал распоряжение коменданту города подвергать аресту всех таких офицеров.

В.              И. Волков также предупредил о своем намерении в особых случаях ходатайствовать о разжаловании недостойных офицеров в рядовые[382].

Одновременно с приказом о мобилизации офицеров 1 июня 1918 г. вышли в свет «Временные условия формирования сибирских добровольческих полков в Западно-Сибирском военном округе», подписанные уполномоченным Временного Сибирского правительства М. Я. Линдбергом, заведующим военным отделом Западно-Сибирского комиссариата Н. В. Фоминым и командующим войсками округа полковником А. Н. Гришиным-Алмазовым. В Сибирскую добровольческую армию принимались все граждане не моложе 18 лет, «незапятнанные нравственно и изъявившие искреннюю готовность преданно служить идее народовластия, осуществляемой Временным Сибирским правительством». Срок службы устанавливался в 6 месяцев[383].

Определенная часть добровольцев, вступившая в отряды для защиты своих населенных пунктов, не пожелала продолжать службу в рядах регулярной армии. В результате, когда пришло время выступать на фронт, численность некоторых добровольческих отрядов существенно сократилась. Из 370 казаков, составлявших сформированный в Омске дивизион Сводного казачьего полка, к концу июня 230 человек разошлись по домам. Из 72 бойцов русско- киргизского отряда поручика Карманова осталось всего 20 человек[384]. В целом, однако, эта убыль была незначительной и многократно восполнялась за счет новых добровольцев.

В докторской диссертации Н. С. Ларькова приводятся данные о динамике численности мобилизованных офицеров, военных чиновников и врачей, а также добровольцев, пожелавших вступить в Сибирскую армию, на территории Тарского уезда Тобольской губернии, составленные его военным руководителем подполковником В. Ю. Сокольницким. Соотношение численности зарегистрированных офицеров (в том числе военных чиновников и врачей) и добровольцев выглядело следующим образом: на 6 июня - 33/0, на 15 июня - 40/0, на 1 июля - 98/41, на 15 июля и 1 августа - 100/43, на 9 августа - 102/45.

Комментируя итоги набора, подполковник Сокольницкий отмечал, что записавшиеся добровольцы «за малым исключением это неимущие крестьяне, местные старожилы, так и переселенцы, и беженцы из европейской России, не привыкшие к упорному труду. Сознательно пришедших только 8 человек, все же остальные пришли лишь потому, что в военной службе увидели средство добыть хлеб легчайшим трудом. Пятьдесят процентов добровольцев оказались скверными наемниками, которых не добрым братским словом надо учить, не дисциплиной, основанной на сознании необходимости таковой, а только лишь репрессиями»[385].

Тарский уезд в этом отношении не был исключением. Подтверждением тому может служить вывод, сделанный специальной комиссией, составленной из высших военных чинов. Материалы комиссии легли в основу доклада штаба Западно-Сибирского военного округа от 8 июля 1918 г. «О комплектовании армии». «Призыв добровольцев в армию, - говорится в докладе, - малоуспешен вследствие непопулярности добровольческой службы вообще: добровольцы идут, главным образом, не по идее, а только с целью заработка. Естественно, что при таких условиях добровольческий элемент мало надежен, рассчитывать на большой приток его нет оснований»[386].

В ряде случаев строевые начальники имели серьезные претензии к боевым качествам добровольцев. Начальник левой боевой колонны 4-й Сибирской стрелковой дивизии полковник И. С. Смолин в приказании от 28 августа 1918 г. следующим образом оценивал деятельность своих частей: «Операции и 26 сего августа, не взирая на наше превосходство в отношении артиллерии, и даже числа штыков, особенно правого отряда, по сравнению с противником, не взирая на тщательную подготовку обстановки и этой операции, не достигли желаемого результата только потому, что вновь сформированные

роты, либо исключительно состоявшие из солдат-добровольцев, либо в значительной своей части состоявшие из этих последних, не только не проявили в нужный момент достаточного порыва и устойчивости, но даже своим малодушным поведением вносили панику в ряды других более устойчивых бойцов...». По словам И. С. Смолина, «красные, учтя относительное превосходство нашей артиллерии и пехоты, и понеся сравнительно большие потери от нашего преимущественно артиллерийского огня, стали уже оттягивать в тыл свои обозы и даже артиллерию, готовясь к отходу. Этого не случилось в результате только потому, что роты, наступавшие с юга и юго-востока на село Ирбитские Вершины, проявили недопустимую пассивность и даже в некоторых случаях позорную неустойчивость и этим создали катастрофическое положение для рот, направленных в тыл противнику»[387].

В тыловых районах Сибирской армии ряд добровольцев отметились в воровстве и разбое. Так, за кражу казенных вещей 30 июня 1918 г. командир Степного Сибирского корпуса уволил со службы солдат-добровольцев Омской конвойной команды - П. Кистенева, В. Мельникова, И. Боярищева, Л. Крейнера, А. Пулякина, А. Валящева, С. Печенаца, С. Чикалова, X. Хабиорахманова и И. Мартынова. 29 июля за воровство были изгнаны из той же команды солдаты И. Мельников и Н. Жарич. 2 сентября за растрату казенного имущества командир 17-го Семипалатинского Сибирского стрелкового полка уволил со службы добровольца И. Лебедева. Фамилии всех вышеперечисленных лиц были объявлены в приказаниях начальника штаба Степного Сибирского корпуса во избежание возможности повторного поступления воров на службу в другие части Сибирской армии. В приказании начальника штаба того же корпуса от 21 сентября 1918 г. сообщалось, что доброволец 19-го Петропавловского Сибирского стрелкового полка И. Черкасов, а также солдаты Сербской добровольческой конвойной роты М. Гайч, Т. Тодорович, Б. Бранкович, М. Бойч, И. Адамович, Р. Миюк, А. Кристич и Д. Мишич бежали со службы, захватив казенное имущество. Всем, знающим их местопребывание, предлагалось обращаться в штаб корпуса[388].

В ночь на 26 августа 1918 г. солдаты-добровольцы Новониколаевской местной команды А. И. Попов и Ф. А. Смирнов похитили из склада Новониколаевского военно-промышленного комитета 550 аршин ткани защитного цвета и 10 шинелей, всего на сумму 6 тыс. рублей. Похищенное имущество они спрятали в расположении местной команды, откуда оно вновь было украдено их сослуживцами добровольцами В. К. Шитиковым, Н. Т. Пчелкиным, И. М. Марнутовым, И. К. Дунькиным и Ф. Башкировым[389]. октября 1918 г. газета «Народная Сибирь» сообщила о преступлении, совершенном в селе Берском: несколько добровольцев Каменского гарнизона во главе со старшим унтер-офицером Золовым произвели вооруженное напа

дение на гражданку Лукьянову, отобрали у нее 2 тыс. рублей, после чего

123

скрылись .

В ночь на 12 декабря 1918 г. гусары третьего эскадрона 1-го Томского гусарского полка Назаров, Кухтин, Васильев, Лаптев и Золотов, вооруженные винтовками и шашками, по приказанию вахмистра Чижова произвели несанкционированный обыск у гражданки г. Барнаула Четыркиной и, найдя у нее 5 бутылок водки, получили путем вымогательства 1 тыс. рублей. Преступников задержали чины городской милиции. По приговору Барнаульского военно-полевого суда 17 декабря Кухтин, Лаптев и Назаров были осуждены к ссылке в каторжные работы с лишением всех прав состояния: первый на 15, второй - на 12 и третий - на 10 лет. Золотов и Васильев, как не принимавшие активного участия в разбое, были оправданы, а дело вахмистра Чижова - на-

w 174

правлено в Военно-окружной суд .

Приведенные факты, список которых можно расширить, свидетельствуют

о              неоднозначности и противоречивости добровольчества в Сибирской армии. В то же время нет сомнения в том, что большинство добровольцев являлось бескорыстными борцами с большевизмом. Именно они вместе с офицерами вынесли на своих плечах основную тяжесть боевых операций на фронтах ле- том-осенью 1918 г.

В связи со слабым притоком добровольцев в Сибирскую армию летом 1918 г. Р. Гайда, А.Н. Пепеляев и А. В. Эллерц-Усов выступили с инициативой о пополнении ее рядов путем мобилизации лиц, имевших образовательный ценз. Это предложение, не встретив сочувствия у руководителей Временного Сибирского правительства, было, тем не менее, частично реализовано на территории Восточной Сибири.

22 июля 1918 г. главный начальник Иркутского военного округа полковник А. В. Эллерц-Усов приказал всем гражданам в возрасте от 18 до 25 лет, имевшим высшее или среднее образование, а также закончившим четыре класса средних учебных заведений и получившим права вольноопределяющихся второго разряда, явиться в семидневный срок в управление Иркутского уездного воинского начальника для постановки на учет. Первым днем явки назначалось 23 июля[390]. Приказом от 9 августа Эллерц-Усов объявил призыв на военную службу всех вышеперечисленных категорий граждан. 10 августа им следовало явиться в управление воинского начальника для зачисления в войска. Данный контингент был использован для укомплектования Иркутского кадрового полка особого назначения[391].

Объявление призыва в армию не казачьего населения являлось компетенцией Временного Сибирского правительства, и полковник А. В. Эллерц-Усов, осуществив самочинную мобилизацию, превысил свои полномочия. Его мероприятия вызвали в Омске негативную оценку. 23 августа 1918 г. временно управляющий Военным министерством генерал М. К. Менде направил иркутскому военному прокурору телеграмму с требованием привлечь А. В. Эллерц-Усова к ответственности, так как в его действиях были обнаружены «признаки преступных деяний». В телеграмме указывалось также, что на время следствия мерой пресечения в отношении Эллерц-Усова может быть избрано и устранение его от должности[392].

К тому времени, когда телеграмма генерала Менде достигла Иркутска, мобилизация уже завершилась, и полковник А. В. Эллерц-Усов не нашел возможным сразу распустить всех мобилизованных по домам. Следственная комиссия не решилась поставить вопрос об его устранении. Генерал П. П. Иванов-Ринов, заменивший А. Н. Гришина-Алмазова на постах управляющего военным министерством Временного Сибирского правительства и командующего Сибирской армией, отнесся к самодеятельности А. В. Эллерц- Усова весьма благосклонно. По крайней мере, самоуправство Эллерц-Усова не стало препятствием для назначения его командиром IV Восточно- Сибирского корпуса и производства в генерал-майоры[393]. Призыв в войска лиц с образовательным цензом являлся незаконным, и Эллерц-Усов в конце концов был вынужден принять решение об их демобилизации. В приказе от 18 октября 1918 г. он сообщил, что молодые люди в возрасте от 18 до 25 лет, призванные и зачисленные в войска в августе 1918г., подлежат освобождению от службы, начиная с 1 ноября 1918 г. В первую очередь предполагалось освободить 18-летних, а затем и остальные возрасты, кроме родившихся в и 1899 гг., как подлежавших обязательному призыву[394]. Но в это время Иркутский кадровый полк особого назначения находился во Владивостоке в качестве конвоя при командующем Сибирской армией генерале П. П. Иванове-Ринове, в силу чего предполагаемая демобилизация не была осуществлена по крайней мере до середины декабря 1918 г.

В составе Сибирской армии находились вооруженные формирования Оренбургского, Сибирского, Забайкальского, Семиреченского, Амурского, Уссурийского, Енисейского и Иркутского казачьих войск. Мобилизации казаков в армию осуществлялись не по приказам командующего Сибирской армией, а по распоряжениям атаманов, кругов или правительств соответствующих казачьих войск. Объявляемые мобилизации в значительной степени выражали непосредственное стремление казачества участвовать с оружием в руках в борьбе против большевиков. Время проведения мобилизаций и возраст призываемых на службу существенно различались в различных казачьих

войсках. Поэтому данный вопрос мы осветим позднее, при рассмотрении истории конкретных казачьих частей и соединений Сибирской армии.

***

В течение лета 1918 г. боевой состав Сибирской армии неуклонно возрастал (табл. 2), достигнув к началу сентября 60 259 бойцов, в том числе 23 147 пехотинцев, 14 888 кавалеристов и 22 224 невооруженных добровольцев[395]. Самым крупным по численности войск в Сибирской армии был III Уральский корпус, составлявший к осени 1918 г. около половины ее боевого состава. Однако в отличие от I Средне-Сибирского и II Степного Сибирского корпусов, в которых офицеры составляли соответственно 60 и 20 % личного состава, в Уральском корпусе к 31 июля 1918 г. имелся всего 651 офицер, или 5 % его боевого состава. I Средне-Сибирский корпус являлся самым малочисленным в Сибирской армии, но зато его полки были преимущественно офицерскими. В рядах этого корпуса состояло до 58 % офицеров всей Сибирской армии[396].

Таблица 2*

*Составлена по: РГВА. Ф. 40308. On. 1. Д. 69. Л. 1-2.

А. Н. Гришин-Алмазов сознавал, что в малонаселенной Сибири добровольчество как источник комплектования армии вскоре иссякнет. Однако приступить к обязательному призыву он считал возможным только тогда, когда будут хоть сколько-нибудь подготовлены казармы, обмундирование, снаряжение, унтер-офицерский состав, подробный план набора и распределе-

132

ния контингента .

По приказанию управляющего военным министерством 13 июля 1918 г. была образована комиссия для детальной разработки вопросов призыва, а 31 июля вышел в свет указ Временного Сибирского правительства о призыве в Сибирскую армию лиц, родившихся в 1898-1899 гг. Призыву подлежало все коренное русское население и переселенцы, прибывшие в Сибирь до

января 1915 г. Сибирь как территория призыва включала в себя полностью Западно-Сибирский и Иркутский военный округа с добавлением к ним на западе Челябинского, Златоустовского и Троицкого уездов, а на востоке временно, до восстановления Приамурского военного округа, той его части, которая будет занята войсками Временного Сибирского правительства[397]. августа А. Н. Гришин-Алмазов подписал приказ по войскам Сибирской армии, в котором потребовал от соответствующих лиц и учреждений при осуществлении набора новобранцев «приказывать», «требовать», а отнюдь не просить и уговаривать. Уклоняющихся от воинской повинности командарм приказал арестовывать и судить по законам военного времени. По отношению к открыто неповинующимся закону о призыве, а также по отношению к агитаторам и подстрекателям к тому он потребовал применять са-

134

мые решительные меры до уничтожения на месте преступления .

Первым днем призыва было назначено 25 августа 1918 г. В каждом уезде призыв осуществлялся уездными воинскими начальниками или начальниками местных команд при посредстве городской и уездной милиции. Для медицинского освидетельствования новобранцев создавались специальные комиссии в составе уездного воинского начальника (начальника местной команды) или его заместителя, двух врачей и по одному представителю от уездного комиссариата, городского и земского самоуправлений. Новобранцы, признанные годными к воинской службе, направлялись в войска. Те же, кто признавался негодными, навсегда освобождались от службы в армии, получая соответствующие свидетельства.

Организаторы призыва предполагали, что в ряды Сибирской армии удастся привлечь около 150 тыс. человек, в том числе на территории Западно- Сибирского военного округа 90 тыс., Казанского и Иркутского военных округов - по 30 тыс. человек. На территории Приамурского военного округа предполагалось поставить в строй около 25 тыс. новобранцев. Однако в связи со сложной военно-политической обстановкой призыв на Дальнем Востоке в 1918 г. не состоялся[398].

Призыв новобранцев на территории, подвластной Временному Сибирскому правительству, производился в «мобилизационном порядке», т. е. новобранцы должны были прибывать не на традиционные призывные участки, а непосредственно в распоряжение уездных воинских начальников. Исключение составили Новониколаевский уезд и уезды, входившие в состав Челябинского округа.

Таким образом, местами первоначального сбора новобранцев являлись следующие населенные пункты Урала и Сибири: в Челябинском округе - Челябинск, Сухоборское, Каменское, Таловское, Шадринск, Долматово, Бродо- калматское, Уксянское, Мехонское, Смоленское, Иващенское, Верхтечен- ское, Верхнеуральск, Белорецк, Кача, Учалы, Златоуст, Лечзы, Емаши, Дуван, Месягуево, Айлино, Юрюзань, Сатка, Миасс, Поляковка, Николаевка и Троицк; в Тобольской губернии - Тобольск, Курган и Тюкалинск; в Тургайской области - Кустанай; в Акмолинской области - Омск, Петропавловск, Кокче- тав, Атбасар и Акмолинск; в Семипалатинской области - Семипалатинск, Павлодар, Усть-Каменогорск и Зайсан; в Алтайской губернии - Барнаул, Бийск, Змеиногорск, Камень и Славгород; в Томской губернии - Томск, Ма- риинск, Каинск, Новониколаевск, Александровское, Гутово, Горевское, Мед- ведское, Тулинское, Бердское, Колывань, Прокудское, Чулым, Ярки, Ужани- хинское, Верхнеремневское, Кузнецк, Кольчугино и Щеглово; в Енисейской губернии - Красноярск, Ачинск, Канск и Минусинск; в Иркутской губернии - Иркутск, Нижнеудинск и Киренск[399].

В каждом уезде был составлен график призыва новобранцев. Например, в Барнаульском уезде на четвертый день мобилизации (среда, 28 августа) на сборный пункт Барнаульского уездного воинского начальника должны были явиться новобранцы, проживавшие в Барнауле и его окрестностях; на пятый день (четверг, 29 августа) - новобранцы Белоярской, Шадринской и Шаховской волостей; на шестой день (пятница, 30 августа) - Черемновской, Средне- Краюшинской, Павловской и Тальменской волостей; на седьмой день (суббота, 31 августа) - Усть-Калмакской, Косихинской и Окуловской волостей; на восьмой день (воскресенье, 1 сентября) - Дудинской, Шиловской, Ильинской и Сибирской волостей; на девятый день (понедельник, 2 сентября) - Средне- Красиловской, Талицкой и Клочковской волостей; на десятый день (вторник, сентября) - Барнаульской, Боровлянской и Петровской волостей; на 11-й день (среда, 4 сентября) - Чумышской, Ребрихинской, Язовской и Титовской волостей; на 12-й день (четверг, 5 сентября) - Савинской, Зимовской, Верх- Чумышской и Брусенцовской волостей; на 13-й день (пятница, 6 сентября) - Панюшевской, Хмелевской, Залесовской и Озерно-Титовской волостей; на 14-й день (суббота, 7 сентября) - Боровской, Карасевской и Борисовской волостей; на 15-й день (воскресенье, 8 сентября) - Мариинской, Кадниковской, Шипуновской, Зеркальской, Шарчинской, Елбанской и Заковряшинской волостей; на 16-й день (понедельник, 9 сентября) - Николаевской, Новочихин- ской, Крестьянской и Селиверстовской волостей; на 17-й день (вторник, сентября) - 2-й Шипуновской, Никоновской, Егорьевской, Архангельской и Космалинской волостей[400].

В целом призыв новобранцев прошел успешно, но, как отметил Г. К. Гине, «при обычной картине набора — с неизбежным пьянством и буйством»[401]. Явка новобранцев на призывные участки составила около 82 %. Из числа явившихся около 12 % были освобождены от службы по состоянию здоровья или получили отсрочку. К 29 сентября 1918 г. на территории девяти губерний и областей, подвластных Временному Сибирскому правительству, в ряды Си

бирской армии было принято 161 842 новобранца (табл. 3). Но эти данные нельзя считать полными и окончательными.

В таблице не учтены сведения о результатах призыва в Кустанайском уезде — единственном уезде Тургайской области, находившемся под контролем антибольшевистских властей. Между тем этот уезд должен был дать около тыс. новобранцев139. 26 и 30 августа, а также 7 сентября областной комиссар А. В. Матвеев докладывал в Министерство внутренних дел о том, что призыв на территории уезда «проходит хорошо». Правда, он сообщил, что в связи с эпидемией холеры призыв приостановлен в семи волостях южной части Кус- танайского уезда, впредь до прекращения заболеваний140. Также отсутствуют сведения по Ачинскому и Енисейскому уездам Енисейской губернии, на территории которых призыву подлежали 5 582 новобранца. В таблице не упомянуты Березовский и Сургутский уезды Тобольской губернии, так как на их территории призыв новобранцев не проводился.

Таблица 3

Сведения о результатах призыва в войска новобранцев 1898-1899 гг. рождения на основании указа Временного Сибирского правительства от 31 июля 1918 г.

¦Составлена по: ГАРФ. Ф. 182. On. 1. Д. 18. Л. 2, 3; Д. 59. Л. 6; Д. 4. Л. 184-185, 191, 192; Оп. 2. Д. 10. Л. 30, 49; ГАТО. Ф. 520. Оп. 2. Д. 321. Л. 23; Д. 323. Л. 2; Ф. 1362. On. 1. Д. 220. Л. 30; РГВА. Ф. 39617. On. 1. Д. 164. Л. 48.

**Численность лиц, подлежавших призыву, определена на основании телеграмм, направленных управляющими губерниями и областями в Министерство внутренних дел Временного Сибирского правительства.

***По состоянию на 29 сентября 1918 г. (согласно справке мобилизационного отдела Штаба Верховного главнокомандующего от 23 сентября 1919 г.).

С учетом высказанных замечаний реальная численность призванных была явно выше цифры в 161, 8 тыс. человек. Согласно другим данным, по состоянию на 25 сентября 1918 г. в Казанском военном округе в войска было принято тыс. человек, в Западно-Сибирском военном округе — 119 тыс. чел., в Иркутском военном округе — 22 тыс. чел., а всего - 175 тыс. новобранцев, или около 75 % подлежавших призыву141.

В некоторых местностях население отрицательно отреагировало на призыв новобранцев в Сибирскую армию. Во многих уездах местные власти

фиксировали наличие антиправительственной агитации. Например, в с. Ани- симовское Боровлянской волости Барнаульского уезда гражданин Моксин подбивал новобранцев не ходить на службу, «так как теперь нет правительства и служить некому». По распоряжению начальника милиции 17-го участка его задержали и заключили в Барнаульскую городскую тюрьму. За агитацию против Временного Сибирского правительства и противодействие власти, выразившееся в препятствовании регистрации новобранцев, в с. Шарчинское были задержаны граждане С. Манаков, А. Буров и М. Стафеевский. Постановлением начальника уездной милиции они были заключены в Барнаульскую тюрьму. За подобную же агитацию в с. Рожнев Лог задержали И. Каракулина, И. Гранкина и С. Ткачева[402]. Чинами Барнаульской уездной милиции был арестован крестьянин с. Кочегарки А. Санаров, уличенный в том, что впрыскивал некую жидкость в колени новобранцам, у которых после этой операции ноги «делались как бы парализованными». В результате новобранцы признавались негодными к несению воинской службы[403].

Самые крупные эксцессы в связи с призывом новобранцев произошли в Змеиногорском и Славгородском уездах Алтайской губернии. 31 августа началось восстание в Змеиногорском уезде. В этот день крестьяне села Шемо- наевского оказали вооруженное сопротивление небольшому военному отряду, прибывшему из Змеиногорска для принудительной отправки новобранцев на сборный пункт. В результате белогвардейский отряд потерял 11 человек убитыми. Кроме того, погибли участковый начальник милиции Г. В. Колобов и милиционер Л. П. Рыбьяков. В течение нескольких дней восстание охватило полностью или частично 16 волостей уезда[404].

Повстанцы пытались привлечь на свою сторону и население смежных с Змеиногорским уездом волостей Барнаульского уезда. Но их «инициативы» не встречали широкой поддержки. Так, 25 сентября 1918 г. Ново-Алейский волостной комитет направил послание Ильинской волостной земской управе с предложением присоединиться к его борьбе против Временного Сибирского правительства. На это новоалейцы получили ответ, подписанный председателем Ильинской волостной земской управы П. Прокопенко, секретарем Федосеевым и членом управы Д. Зябловым. Данный документ, составленный в духе «письма турецкому султану», мы приводим с сохранением его стилистики:

«На присланное вами мерзкое отношение от 25 сентября, в котором приглашаете наши селения присоединиться к вашей волости и селениям для защиты от белой гвардии и намерены посылать своих идиотов-делегатов в селения нашей волости для ведения пропаганды против законного нашего Сибирского правительства и сибирских войск, - нет, этого быть не может, защиты нет, вы сами враги наши. Тысячи проклятий вам всем от нас. Разъясняем и приказываем вам, дерзким идиотам и врагам народа: не смейте больше посылать нам мерзких и нелепых переписок, а в особенности провокаторов-

делегатов, которые в наших селениях исчезнут, как исчезает воск от лица огня, а ваша насекомая делегация исчезнет с лица земли. Мы и все граждане наши высоко любим и ценим законное Временное Сибирское правительство и сибирское войско, которое вы осмелились назвать бандой белой гвардии, и думаете о какой-то народной армии, не о тех ли прежних, мерзких, гнилых идиотах, грабителях народа красногвардейцах, продавших и ограбивших всю Россию? О, нет! О них больше не мечтайте, а также не мечтайте, дерзкие враги народа, грабить народное состояние, т. к. все вы с вашими красно- мерзавцами превратились в холерные трупы, от вас смрад. Вам место преисподнее, вечное вам от нас, разложившиеся трупы, проклятие. Одумайтесь и сотрите с лица земли негодных ваших главарей, мечтавших о развращении народа, и не смейте больше обличать законное Временное Сибирское правительство и сибирские войска, давшие нам полную свободу. Сибирские войска это защитники нашей родины, а потому не мечтайте больше ни о каких своих придуманных красно-грабительских бандах, нет места больше им, место им в преисподней. От имени нашего желаем вашим главарям от законного нашего правительства суровой казни»[405].

Центром восстания в Славгородском уезде стало село Архангельское (Черный Дол). Рано утром 2 сентября чернодольцы произвели вооруженное нападение на Славгород. Офицеры и добровольцы немногочисленного местного гарнизона в это время находились на частных квартирах. Их попытка собраться у военного штаба, где хранилось оружие, оказалась неудачной. По свидетельству начальника Славгородской уездной милиции, «отряд гарнизона был почти наполовину перебит выстрелами из-за углов, домов и крыш. Милиционеры обезоружены толпой». Из города удалось вырваться лишь двум десяткам офицеров и добровольцев, которые, отстреливаясь от преследовавших их повстанцев, попытались пробиться к железнодорожной станции Бурла, откуда можно было добраться до Татарска. Но по пути к станции в районе деревни Хомутино «отряд встретил вооруженные банды крестьян и, охваченный со всех сторон, пал жертвами, причем пощады не было: раненых офицеров и добровольцев крестьяне зверски добивали вилами и лопатами, выкалывали глаза...». Избежать расправы и пробиться к станции Бурла удалось лишь четырем стрелкам во главе с поручиком Берниковым[406].

Крестьянские восстания в Змеиногорском и Славгородском уездах были подавлены регулярными частями Сибирской армии к концу сентября 1918 г. Подлежавших призыву новобранцев насильно отправили в соответствующие кадровые полки. Но общественно-политическая обстановка в этих уездах оставалась сложной все последующее время. Именно здесь в 1919 г. возник главный в Западной Сибири очаг антиколчаковского партизанского движения.

Также активное сопротивление призыву оказали крестьяне Тюкалинского уезда Тобольской губернии. Утром 29 августа управляющий уездом

И. А. Клайшевич сообщил по телеграфу в Омск: «В городе стрельба, из деревень идут вооруженные крестьяне, наступают, препятствуют призыву. Шлите экстренно поддержку». Спустя некоторое время из Тюкалинска была отправлена следующая телеграмма: «Сейчас шайкой вооруженного сброда заняты телеграф и почта, ’’именем народа” поставлены часовые, отняты револьверы, винтовки и патроны, около почты идет горячая перестрелка, есть убитые и раненые»[407]. Общая численность восставших в Тюкалинском уезде составляла около 400 человек. К 14 сентября восстание было подавлено силами сводного русско-чешского отряда[408].

В относительной близости от Тюкалинска, в г. Ишим, в условиях большого скопления новобранцев у около 300 человек проявились кожные и желудочные заболевания, в связи с чем стали быстро распространяться слухи о вспышке холеры в Ишимском уезде. Некоторые новобранцы стали открыто призывать своих товарищей, дабы «не поумирать всем, брать котомки и расходиться по домам». Все это привело к бунту. Новобранцы стали «ругать по-русски» офицеров, вышли из повиновения и действительно начали расходиться по домам. Так как уговоры не помогли остановить беглецов, командир расквартированного в Ишиме 4-го Степного Сибирского кадрового полка при содействии военного коменданта и милиции вынужден был восстановить порядок силой. Зачинщик бунта был найден и расстрелян по законам военного времени[409].

Осложнения с призывом возникли в Семипалатинской области. 29 августа областной комиссар Г. Г. Крот сообщил в Омск, что в некоторых селениях Александровской и Карговской волостей Семипалатинского уезда население отказалось дать новобранцев, ссылаясь на свою неосведомленность о целях призыва и нежелание участвовать в братоубийственной войне. В Павлодарском уезде новобранцы Богдановской и Ефремовской волостей после прибытия на призывной пункт разошлись по домам. В обоих случаях Г. Г. Крот настаивал на необходимости использования в отношении уклонившихся от призыва новобранцев вооруженной силы[410].

Рядом эксцессов призыв сопровождался в Енисейской губернии. 2 августа 1918 г. крестьяне с. Есаулово и д. Терентьевой, обсудив распоряжение Красноярской уездной земской управы о призыве новобранцев, потребовали разъяснить, «куда и на кого современная власть хочет посылать наших сыновей», и постановили: «запретить председателю Есаульской управы отправлять списки молодых людей впредь до разъяснения уездной земской управой». Через две недели крестьяне вынесли более категоричное постановление: «Призывные списки задержать навсегда и объявление призыва не считать нужным ввиду того, что распоряжения происходят не от всего народа, а от односторонней партии, впредь до созыва губернского крестьянского съезда...».

Через несколько дней в Красноярскую уездную земскую управу поступило заявление от председателя Есаульской волостной земской управы М. Худоногова, в котором он писал: «[...] призываемые, родившиеся в 1898— гг., явились в здание волостной управы и с оружием в руках требовали списки, кои уже раньше обществами Терентьевским и Есаульским были арестованы, списки эти они взяли, и один из них, Погреботько Николай, положил их в карман. Потом он стал угрожать мне расправой, но мне удалось бежать через окно. Дальше уже у моей квартиры 4 из них угрожали застрелить меня, но я бежал в город... Возвращаться теперь в волость служить не считаю возможным»[411].

Енисейский губернский комиссар П. 3. Озерных 26 августа телеграфировал в Омск на имя министра внутренних дел, что есаульские «крестьяне под влиянием своих большевистских агитаторов вынесли приговор отказаться дать солдат на вечные времена, ввиду того, что правительство не народное. Для ареста нескольких главарей мною был командирован начальник милиции с милиционерами. Крестьяне выдать главарей отказались. Затем, узнав, что в волостной управе списки все же составляются, выгнали власти, угрожая оружием. Вчера, снесясь с начальником гарнизона, послал вновь начальника милиции с ротой солдат для ареста главарей и производства призыва. Надеюсь, все будет улажено без применения оружия». К 29 августа после прибытия в Есаульское военного отряда численностью в 90 человек инцидент был ликвидирован и все новобранцы под охраной доставлены на сборный пункт. Отряд произвел арест троих подозреваемых в агитации, в то время как заведомо известные агитаторы сумели скрыться. Крестьяне в свое оправдание заявили,

152

что приговор не давать солдат составили по глупости .

Похожие события имели место в Шалинской, Заледеевской, Вознесенской и Погорельской волостях Красноярского уезда. Так, Георгиевское общество Шалинской волости постановило призываемых на службу новобранцев задержать ввиду того, что «мы не знаем, за какое право и кого защищать, за что идти и за кого; в крайнем случае, мы желаем идти защищать свободу все исключительно, в чем и подписуемся».

Один из членов призывной комиссии, делясь своими впечатлениями о ходе призыва, рассказал следующую историю. Является к нему крестьянин- делегат Погорельской волости. В руках у него бумага. Он заявляет, что так как «другие земские управы отказались давать солдат, то и наше общество постановило солдат не давать», и подает приговор. Потом делегат спрашивает: «Ну-с, как у вас с призывом?» «Да вот, в Есауловой заупрямились, так военный отряд туда послан». Делегат помялся-помялся, потом протянул руку и сказал: «Так уж давайте бумагу это мне обратно, — повезем, видно, и мы»[412].

Управляющий Минусинским уездом П. Н. Тарелкин 27 августа телеграфировал министру внутренних дел: «[...] крестьяне многих селений составляют приговора не давать новобранцев, требуя созыва крестьянского съезда. В ближайшие к городу села мною были посланы отряды, после чего рекруты на освидетельствование явились, но, благодаря нераспорядительности воинского начальника, на сборный пункт явились только 26 принятых на службу, громадное большинство уехало по домам. Если бы они были задержаны и отправлены первым пароходом, остальные волости, увидя твердость власти, беспрекословно подчинились бы призыву. Сейчас же вся моя административная деятельность сведена к нулю. Сегодня требовалась посылка отряда в одно селение, [но] отряд ротным командиром Нестеровым не был дан вопреки приказанию начальника гарнизона. У начальника гарнизона с офицерской ротой происходят трения, не допустимые по условиям момента. Ходатайствую о срочной высылке роты солдат со взводом чехословаков»[413]. 29 августа губернский комиссар П. 3. Озерных сообщил в Омск о том, что «меры к подавлению неповиновения приняты».

В Енисейском уезде сопротивление призыву оказало население Макла- ковской волости. 26 августа вышедший из Енисейска пароход «Дедушка» в с. Маклаковское был встречен собранием родителей призываемых, военнопленных и бывших красноармейцев, которые стали упрашивать новобранцев, находившихся на борту парохода, остаться и не ездить в Красноярск. Под влиянием агитации 25 молодых людей сошли на берег, а оставшиеся 43 отправились дальше. По сообщению уездного комиссара, пять сельских обществ Маклаковской волости не дали ни одного из 50 подлежавших призыву новобранцев. Но из остальных сельских обществ этой волости — Стреловского, Каргинского, Тунгузского и Абалаковского - явились все 65 человек[414].

Согласно донесению начальника Енисейской уездной милиции губернскому комиссару от 26 декабря 1918 г., «со времени падения советской власти приверженцы ее притаились и вели подпольную агитацию среди крестьян». Результатом этой работы стал отказ новобранцев пяти сельских обществ Маклаковской волости явиться на военную службу. Чуть позднее почти все новобранцы Енисейского уезда, прибывшие на призывной участок в Красноярск, за небольшим исключением, дезертировали. Неоднократные увещания и обращения к ним со стороны власти успеха не имели. При этом крестьяне Вельской и Пировской волостей требовали предварительно вооружить всех фронтовиков, после чего обещали отправить в армию новобранцев. Милиция же, вследствие своей малочисленности, не имела возможности применять к упорствующим принудительную силу[415].

Молодые солдаты поступили на укомплектование запасных (кадровых)[416] полков. На 28 действующих стрелковых полков Сибирской армии

(входивших в состав 1-й, 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й и 7-й дивизий) при корпусах были сформированы 28 стрелковых запасных полков. В этих частях новобранцам предстояло пройти первоначальное военное обучение, после чего они должны были пополнить действующие полки Сибирской армии. Еще до объявления призыва территориальная система комплектования армии была признана наиболее оптимальной, как не вызывающая больших передвижений призванных в войска и к которой сочувственно относилось само население. Возможные возражения, что при такой системе войска не могут быть употреблены в случае необходимости для поддержания внутреннего порядка на местах, управляющий Военным министерством признал несущественными. Он полагал, что, во-первых, каких-либо столкновений не ожидается ввиду вполне доброжелательного отношения населения к новой власти и, во-вторых, при больших сибирских расстояниях пункты квартирования воинских частей редко будут совпадать с местами жительства призванных[417].

В результате призыва новобранцев к 1 октября 1918 г. общая численность Сибирской армии достигла 184,6 тыс. военнослужащих[418]. Ее боевой состав к декабря выражался в 68,3 тыс. штыков и сабель при 86 орудиях и 462 пулеметах (табл. 4).

Таблица 4*

‘Составлена по: РГВА. Ф. 39617. On. 1. Д. 152. Л. 54.

После непродолжительного обучения уже с середины сентября 1918 г. молодые солдаты стали направляться в действующие на фронте части Сибирской армии. Например, к 17 сентября 1918 г. в 4-ю Сибирскую стрелковую дивизию прибыли 50 новобранцев из 4-го Степного кадрового полка и 66 новобранцев из 6-го Степного кадрового полка; к 19 сентября - 97 новобранцев из 1-го и 3-го Степных кадровых полков. 24 октября в состав 14-го Иртышского полка были зачислены два офицера и 14 новобранцев 8-го Степного кадрового полка. 10 ноября в дивизию прибыли маршевые роты из 1-го Степного кадрового полка (233 чел.), из 2-го Степного кадрового полка (246 чел.), из 3-го Степного кадрового полка (504 чел.), всего 983 новобранца; 14 ноября из 1-го Степного кадрового полка (240 чел.), из 2-го Степного кадрового

полка (209 чел.) и из 4-го Степного кадрового полка (247 чел.), всего 696 новобранцев; 15 ноября - из 4-го Степного кадрового полка (250 чел.) В общей сложности с конца сентября до конца ноября 1918 г. в 4-ю Сибирскую дивизию влилось не менее 2 126 новобранцев. Все они были распределены между действующими полками следующим образом: в 13-й Омский полк - 415 чел., в 14-й Иртышский полк - 469 чел., в 15-й Курганский полк - 478 чел., в 16-й Ишимский полк - 37 чел., в 18-й Тобольский полк - 298 чел., в 20-й Тюменский полк - 469 чел. Таким образом, ко времени начала решающих боев за Пермь - в конце ноября 1918 г. - 4-я Сибирская стрелковая дивизия почти наполовину состояла из новобранцев[419].

Несмотря на слабую подготовленность новобранцев, фронтовые начальники давали о них самые благоприятные отзывы. В приказе по Сибирской армии от 30 ноября 1918 г. приводится выдержка из донесения начальника 4-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майора Г. А. Вержбицкого: «Молодые солдаты, приняв боевое крещение, водимые самоотверженными офицерами, ведут себя в боях отлично». В этом же приказе была отмечена выдающаяся стойкость и дисциплина, проявленные в последних боях молодыми солдатами 17-го Семипалатинского и 19-го Петропавловского полков 5-й Сибирской стрелковой дивизии: «Сделав в три дня 170 верст, при полном отсутствии отсталых, они вступили в бой с врагом и дрались выше всякой похвалы целые сутки под сильным дождем, переходя вброд через реки».

В тыловых районах Сибирской армии новобранцы нередко использовались в качестве карательной силы. Так, для «прекращения незаконных собраний» в дер. Марушка Бийского уезда 16 ноября 1918 г. были направлены 20 новобранцев охранной роты 8-го Бийского кадрового полка под командой поручика Корнилова. 17 ноября этот отряд был окружен в названной деревне вооруженной толпой, потребовавшей выдачи офицеров. Солдаты- новобранцы отстояли своих офицеров и с боем пробились из окружения, потеряв убитыми одного офицера и трех солдат[420]. ноября 1918 г. из Тюмени в село Иевлево был выслан отряд, состоящий из двух офицеров и 54 солдат учебной команды 6-го Степного Сибирского кадрового полка, для усмирения бунта конвоируемых в Тобольск дезертиров. За успешно проведенную операцию, результатом которой стало уничтожение 56 бунтовщиков, солдаты учебной команды и руководившие ими офицеры удостоились благодарности командира II Степного Сибирского корпуса[421].

В целом, однако, кадровые части Сибирской армии не отличались высокой дисциплиной. В конце ноября 1918 г. командир I Средне-Сибирского корпуса генерал А. Н. Пепеляев телеграфировал на имя главного начальника корпусного района: «.. .до меня доходят сведения, что в тылу дисциплина па

дает, растет распущенность, процветают пьянство, хулиганство, толпами солдаты бродят по улицам»[422].

Широкое распространение в кадровых частях имело дезертирство. По состоянию на 31 октября 1918 г. в 1-м кадровом полку I Средне-Сибирского корпуса дезертировало 17 % новобранцев, во 2-м полку - 32 %, в 3-м полку - %, в 4-м полку - 42 %, в 5-м полку - 20 %. По состоянию на 17 октября 1918 г. «в бегах» находилось 8 % списочного состава кадровых частей Степного Сибирского корпуса[423]. В кадровых частях III Уральского корпуса из 33 955 числившихся по списку солдат к 14 октября 1918 г. дезертировало 138 человек, или 3 %[424]. И, наконец, в IV Восточно-Сибирском корпусе из 114 новобранцев, числившихся на 9 октября 1918 г. в списках 3-й Иркутской кадровой бригады, бежало со службы 986 человек, или 11%. Наибольший процент дезертиров (52 %) был в 12-м Верхнеудинском кадровом полку1 бб. Выявляется любопытная закономерность: чем дальше от фронта дислоцировались кадровые части, тем выше в них был процент дезертиров.

Сибирская периодическая печать не оставляла без внимания эту проблему. К примеру, кадетская газета «Народная свобода» осенью 1918 г. старалась фиксировать все случаи поимки дезертиров на территории Барнаульского уезда. В номере от 25 сентября сообщалось, что в с. Савинское милиционеры задержали бежавших из Барнаула новобранцев Т. Конькова, И. Широкова, И. Скопичевского и Я. Боромского. Вероятно, это были первые официально зафиксированные дезертиры, выявленные на территории уезда, чем и объясняется их пофамильное перечисление. Но вскоре выяснилось, что бегство из кадровых полков носит массовый характер, в силу чего «Народная свобода» стала указывать только количество обнаруженных беглецов. октября газета проинформировала читателей о поимке 27, 18 октября - 45, 22 октября - 12, 24 октября - 43 дезертиров. Только за один день 27 октября начальник 6-го участка уездной милиции в ходе специального рейда обнаружил беглых новобранцев в с. Ребриха (33 человек), в Пановой (8 чел.), в Беловой (9 чел.), в Лебяжьем (28 чел.) и в Боровлянской (31 чел.), а всего - 109 беглецов. После разъяснительной беседы, проведенной милиционерами, родители новобранцев дали подписку о том, что их дети добровольно вернутся в свои воинские части.

Благодаря действиям милиции к началу ноября в населенных пунктах Барнаульского уезда были выявлены почти все дезертиры. 31 октября «Народная свобода» сообщила о поимке четырех человек, 1 ноября — девяти, ноября — пяти, 7 ноября — восьми. Всего же с конца сентября по начало ноября 1918 г., по данным газеты, на территории Барнаульского уезда было обнаружено 266 беглых новобранцев. Все они, за исключением упомянутых выше 109 человек, подлежавших возвращению в свои полки, были направлены в распоряжение Барнаульского уездного воинского начальника[425]. Обратим внимание на достаточно «либеральное» отношение власти к дезертирам, к которым склонны были относиться как к несмышленым детям, заслуживающим определенного снисхождения.

Командир IV Восточно-Сибирского корпуса генерал А. В. Эллерц-Усов объяснял случаи дезертирства «крайним легкомыслием» новобранцев. В воспитательных целях он приказал 4 октября 1918 г. учредить для всех провинившихся нарукавную нашивку черного цвета с надписью белыми буквами «дезертир»[426]. В качестве меры, призванной сократить это пагубное для армии явление, стало введение в частях корпуса телесных наказаний[427]. Однако командованию корпуса так и не удалось предотвратить бегство новобранцев со службы. Проблема дезертирства в корпусе наиболее остро проявилась в связи с отправкой некоторых частей в действующую армию в начале 1919 г. По сообщению командира IV Восточно-Сибирского тяжелого артдивизиона, по пути на фронт с 26 по 31 января 1919 г. из эшелона сбежало 70 человек. «Побеги... облегчались тем, что из состава данных мне солдат не было ни одного, на которого можно было бы положиться. В двух случаях взводные не только не удерживали своих солдат, но сами подали пример и скрылись»[428].

Осенью и зимой 1918 г. в кадровых частях Сибирской армии имел место ряд эксцессов, некоторые из которых завершились вооруженными восстаниями. Н. И. Блохин, мобилизованный в Сибирскую армию в августе 1918 г., в своих воспоминаниях приводит факт отказа одеть погоны новобранцами седьмой и восьмой рот 5-го Степного кадрового полка. После прибытия в роты начальства под страхом расстрела каждого десятого новобранцы выдали двух зачинщиков, и на этом инцидент был исчерпан. Седьмая рота, по словам Блохина, получила другого, «более строгого» командира[429].

В начале сентября произошло вооруженное выступление в четвертой роте 7-го Степного кадрового полка, расквартированного в Петропавловске. Подробности этого события пока неизвестны. Но военно-полевой суд, состоявшийся 30 сентября 1918 г., приговорил «главных виновников восстания» новобранцев Федорина, Гаржа, Арсеньева и Мостковского к лишению всех прав состояния и смертной казни через расстрел. Командир корпуса утвердил приговор в отношении двух новобранцев, двум другим смертную казнь заменил на бессрочную каторгу[430].

Первое вооруженное восстание в частях Сибирской армии под антиправительственными лозунгами, получившее общесибирский резонанс, произошло в Томске в ночь на 1 ноября 1918 г. В нем приняли участие солдаты 5-го Томского кадрового полка. Еще в сентябре в полку возникла большевистская военная организация, вскоре распространившая свое влияние на 2-ю, 4-ю, 5-ю, 6-ю, 7-ю, 8-ю и штурмовую роты. Но томский подпольный комитет РКП(б), контакты с которым имели заговорщики, к организации восстания не имел прямого отношения. Само восстание не было должным образом подготовлено и носило стихийный характер. Восставшие захватили штаб полка, разоружили тюремный караул в составе 21 новобранца 6-го Мариинского кадрового полка и освободили находившихся в тюрьме политических и уголовных заключенных. Иных, более решительных, действий организаторы восстания не предприняли. Военные власти довольно быстро восстановили порядок в Томском гарнизоне. На подавление восстания были направлены офицерская рота, учебные команды 5-го Томского и 6-го Мариинского кадровых полков, 1-й Томский кадровый артиллерийский дивизион, эскадрон 1-го Томского кадрового кавалерийского полка[431].

Вторым, самым резонансным, явилось восстание новобранцев кадровых частей II Степного Сибирского корпуса в Омске в декабре 1918 г. По свидетельству члена Омского подпольного комитета РКП(б) С. Г. Черемных, в этих частях находилась омская молодежь, среди которой оказались и бывшие красногвардейцы. Через них большевики установили связь с новобранцами. В середине декабря в городе уже действовал нелегальный Совет рабочих и солдатских депутатов в составе двенадцати человек. В ночь на 22 декабря 1918 г. большевики планировали поднять в Омске вооруженное восстание. Подпольный военно-революционный штаб рассчитывал, что в восстании примут участие солдаты 1-го, 2-го и 8-го Степных Сибирских кадровых полков, а также артиллеристы 1-го Омского кадрового дивизиона. В полной мере надежды большевиков не оправдались. Большинство новобранцев не отреагировало на их призывы. Активное участие в восстании приняли солдаты трех команд (саперная, комендантская и связи) 2-го кадрового полка, а также первый батальон и пулеметная команда 8-го кадрового полка. Утром восстание было ликвидировано силами 1-го запасного чехословацкого полка и курсантами унтер-офицерской школы II Степного Сибирского корпуса[432].

Аналогичные, хотя и меньшего масштаба, события произошли в г. Канске Енисейской губернии. Местные большевики, зная о восстании в Омске, но, видимо, не располагая полной информацией о его результатах, решили выступить в ночь на 27 декабря 1918 г. Опираясь на рабочих, они без особого труда сумели захватить железнодорожный вокзал, почту, телеграф, здания уездной и городской милиции. Незначительное сопротивление

они встретили лишь в помещении офицерского собрания. Восставших поддержали новобранцы четырех рот 32-го Канского Сибирского стрелкового полка, расквартированного в военном городке в двух верстах от города. В полку действовала подпольная большевистская организация, ядро которой составляла группа добровольцев, вступивших в ряды Сибирской армии в целях ее разложения. Но в военном городке восставшие не добились даже временного успеха и были нейтрализованы благодаря энергичным действиям сохранивших верность присяге солдат учебной команды полка и охраны лагеря военнопленных. Порядок в Канске и его окрестностях был наведен 28 декабря после прибытия со ст. Клюквенная отряда полковника Н. Ф. Петухова и казачьей сотни подъесаула А. С. Трофимова[433].

Обратим внимание, что вооруженные восстания в Томске, Омске и Канске проходили под большевистским лозунгом восстановления советской власти. При этом во всех трех случаях организаторы убеждали новобранцев, что советская власть в соответствующих городах и чуть ли не во всей Сибири уже восстановлена, и новобранцам лишь остается присоединиться к победителям. Будучи введенными в заблуждение, молодые солдаты проявляли первоначальный порыв, но затем, осознав себя обманутыми, впадали в растерянность и сдавались на «милость власти».

Антиправительственные настроения не получили широкого распространения среди новобранцев. Все вышеперечисленные выступления удалось быстро ликвидировать, но почва для недовольства новобранцев сохранилась. Одной из основных причин этого недовольства было неудовлетворительное обеспечение их обмундированием, обувью, теплой одеждой и жилыми помещениями. Крайне плачевное материальное положение новобранцев создавало благоприятную почву для распространения в их среде антиправительственных настроений. Положение усугубляли некоторые офицеры, позволявшие себе рукоприкладство в отношении солдат. Примеров такого рода можно привести довольно много, но при этом следует отметить, что неуставные отношения имели место преимущественно в тыловых гарнизонах Сибирской армии.

Наиболее вопиющий случай произошел в Иркутске вечером 3 сентября 1918 г. Проходивший по Большой улице штабс-капитан С. В. Белоголовый, толкнув какую-то даму, не извинился, а на замечание ее, что нужно быть повежливее, ответил «площадной» бранью. Наблюдавший эту сцену солдат Розенберг заметил своему спутнику, что «хоть с дамами-то можно быть корректнее». Услышав эту фразу, офицер закричал на солдата - что он такое сказал. И когда Розенберг повторил сказанное, с криком «А, так ты жидовская...» выхватил шашку и ударил его по голове. Пострадавшему была оказана медицинская помощь, а штабс-капитан Белоголовый арестован[434].

Командир IV Восточно-Сибирского корпуса генерал А. В. Эллерц-Усов ноября 1918 г. приказал арестовать и отправить на Иркутскую гарнизон

ную гауптвахту командира 10-го Байкальского кадрового полка капитана Н. Н. Рудакова. Ему вменялось в вину то, что еще в октябре 1918 г. он, находясь при исполнении служебных обязанностей, водил по казармам полка задержанного в агитации солдата Унгерова; в присутствии подчиненных бил его руками по лицу, ругал площадной бранью и называл «жидом»[435].

В приказе по Сибирской армии, подписанном генералом А. Ф. Матковским 4 декабря 1918 г., говорилось: «Видел офицера перед пехотным строем с хлыстом в руках. Подобное щегольство неуместно, ибо противоречит военной форме, и опасно, ибо может в случае направления хлыста не туда, куда надо, подвести вспыльчивого начальника под суд. Уверен, что командиры частей выведут подобные явления, если они еще где-либо суще-

178

ствуют» .

Неуставные взаимоотношения в кадровых частях Сибирской армии вряд ли имели широкое распространение. Видимо, рукоприкладство командиров в этих частях не выходило за рамки, общепринятые в любой армии. Впрочем, наблюдалась и другая крайность. По свидетельству генерала П. П. Петрова, «офицерский состав кадровых полков в большинстве своем был призван по мобилизации и имел все грехи мобилизованных и главный из них — осторожность в обращении с солдатами, порой даже в нарушение действующих

179

уставов» .

Но что действительно было характерно для офицеров кадровых полков, так это достаточно равнодушное отношение к службе и нежелание или, скорее, неумение стать не только командирами, но и достойными воспитателями молодых солдат. Генерал В. В. Голицын отмечал в приказе по 7-й Уральской дивизии от 27 октября 1918 г., что применительно к воспитанию и развитию сознательности призванных в ряды дивизии молодых солдат дело стояло не на должной высоте. Офицеры, по его словам, «мало, а в некоторых частях и совершенно не беседовали с солдатами по таким основным вопросам, как, например, разъяснение смысла и цели воинской службы и в частности — задач настоящей войны, недостаточно входили в интересы личной жизни новобранцев»[436].