Б А^лижайшим последователем Яна Длугоша, внесшим значительный вклад в освещение истории Руси, был польский ученый-гуманист Матвей Меховий (Matia de Mechow, Mechovius 1457-1523). Работа над историческими сочинениями была лишь одним из направлений деятельности этого выдающегося интеллектуала, который был известен современникам как автор медицинских трактатов, углубленно занимался географией, астрологией и астрономией, а также преуспел как деятезьный администратор - на протяжении многих лет занимая должности вице- канцлера и ректора Краковской академии, значительно улучшил организационную структуру этого старейшего польского университета134. Вклад Меховия в развитие историографии состоял в написании двух сочинений — историко-географического Трактата о двух Сарма- тиях (Tractatus de duabus Sarmatiis) и Польской хроники (Chronica Polonorum). Обе эти работы, в отличие от хроники Длугоша, были опубликованы еще при жизни их автора, благодаря чему историографические достижения Меховия получили широкую известность не только в Польше, но и в других странах Европы. Трактат о двух Сарматиях, содержавший ценнейшие сведения об истории, географии и этнографии Восточной Европы, вызвал огромный интерес в интеллектуальных кругах многих стран Европы по ряду причин. С одной стороны, будучи созданным в период исследовательского бума, вызванного Великими географическими открытиями, он позволял еще больше расширить сферу «умопостигаемого» пространства. С другой стороны, этот труд позволял лучше разобраться в природе происходивших на востоке Европы геополитических изменении, связанных с ростом могущества Москвы, а также усилением угрозы со стороны Турецкой империи и союзных ей татарских «орд». Оригинальный латинский текст Трактата о двух Сарматиях регулярно публиковался ведущими европейскими издателями не только в XVI в., но даже в начале XVII столетия135. Свидетельством интереса к нему могут служить также многочисленные переводы с латыни на немецкий, польский и итальянский языки136. Анализ динамики этих публикаций позволяет выявить ряд закономерностей распространения сочинения Меховия, а также сделать выводы относительно степени его востребованности читающей публикой Европы. В частности, издатели проявляют к этому сочинению повышенный интерес сначала в период с 1517 по 1542 г. (10 переизданий за 25 лет), а затем после 1561 г. В первом случае такую заинтересованность можно объяснить отсутствием других источников сведений о странах Восточной Европы. Второй всплеск популярности трактата, по всей видимости, был обусловлен начавшейся Ливонской войной, а также успехами Московского государства в борьбе с татарскими ханствами Поволжья. Главным источником представлений Меховия об истории русских земель была хроника Длугоша. Автор Трактата о двух Сарматиях, ни разу не упомянув о своем предшественнике, тем не менее, воспроизводит в своем сочинении целые фрагменты его труда, от своего имени передает оценочные суждения Длугоша, а также повторяет ошибки в хронологии и неточности, которые тот допускал из-за не вполне верного перевода свидетельств русских летописей137. Вместе с тем, несомненная заслуга Меховия состояла лишь в том, что он сделал достижения историографического гения Длугоша доступными широкому кругу читателей посредством сокращения «многословных» описаний Длугоша, а также использовал заимствованные у него свидетельства для создания собственной концепции региональной истории, отличавшейся методологической новизной. Трактат о двух Сарматиях был задуман Меховием как краткий историко-географический очерк: его первая публикация, осуществленная в 1517 г., представляла собой «компактную» брошюру объемом 67 страниц в формате Ул folio138. Текст этого сочинения был разделен на 2 книги, 5 трактатов и 22 главы (капитулы). Книги не имели названий, некоторые трактаты были снабжены заголовками, главам присвоены порядковые номера (нумерация начиналась заново в каждом новом трактате) и уникальные титулы. 1-я книга состояла из трех трактатов и была посвящена описанию Азиатской Сарматии. В ней особое внимание уделялось татарскому народу - его происхождению, истории завоеваний татарами европейских стран, отношений их государственных образований с христианскими державами, а также религии и культуре. Меховий первым из европейских авторов дифференцировал татарский суперэтнос и дал характеристику племенам перекопских, казанских и ногайских татар. Также он доказал этническое родство татар и турков в очерке истории могущественной Турецкой империи. Сведения об истории Руси в первой части сочинения Меховия мы находим во 2 и 3-й главах 1-го трактата. Здесь автор, опираясь на хронику Длугоша, сообщает о битве русско-половецкого войска и татарской армии на реке Калке, а также о вторжении «огромных масс татар в Руссию», опустошении Рязанской, Суздальской, Смоленской и Черниговской областей139. Эти сведения дополняются реляцией о разрушении татарами «великолепной столицы русских» - Киева. Меховий дает краткую историческую справку об этом городе, сообщает о его архитектуре и значении в религиозной жизни Руси, указывает на то, что в современный период «этой местностью» владеют литовцы140. Притом, что большинство «русских» известий автора Трактата о двух Сарма- тиях так или иначе восходят к хронике Длугоша, происхождение источника, по которому было дано описание Киева, для исследователей остается загадкой. Каких-либо упоминаний об этой акции татар, которая Меховием в данном случае описывается в полном соответствии с хронологией русского летописания, у его предшественника мы не находим141. В последующих главах 1-го трактата, где речь идет о конфронтации Польши и татарских орд, Русь фигурирует как страна, куда татары скрываются после своих вторжений, а русские характеризуются либо как союзники, либо как «предводители» их набегов на Польшу142. Во 2-м трактате 1-й книги Меховий представляет очерк истории народов, некогда населявших Сарматию, а также предпринимает попытку объяснения происхождения славянских народов. В этом разделе своего сочинения польский автор называет русских по-разному — то «руссами» (terras Russorum), то «рутенами» (Ruteni), характеризует их как насельников Скифии и свидетельствует о контактах этого народа с готами и юграми143. Рассуждая о дифференциации славянской общности, Меховий составляет перечень этнических групп, употребляющих < славянскую речь», совокупность которых он называет «славами и виндели- ками». В этом перечне наряду с южно- и западнославянскими народами упоминаются и шесть восточнославянских, а именно «рутены» (Ruteni), «московиты» (Moskouitae), «плесковиты» (Pleskouienses), «нугарды» (Nugardi), «смольненцы» (Smolnenses) и «огульцы» (Ohulci)144. Следует отметить, что данный раздел трактата Меховия содержит весьма противоречивые свидетельства о ранней этнической истории народов Восточной Европы. Эту противоречивость можно объяснить тем что для изучения данного вопроса автором Трактата о двух Сарматиях для убедительности были привлечены труды древних писателен (Иосифа Флавия145, Птолемея146, Плиния147, Светония148 149 и Тацита 6), реляции которых польский ученый дополнил собственными умозаключениями. При этом, с нашей точки зрения, Меховию не удалось систематизировать имевшиеся в его распоряжении свидетельства древних писателей на основе определенного критерия. В результате, вместо упорядоченной картины мы обнаруживаем здесь мало связанные друг с другом суждения и догадки, способные запутать даже искушенного читателя. 2-я книга труда Меховия состоит из двух трактатов и содержит сведения о географическом положении и истории земель Европейской Сарматии, к которой, помимо Польши, отнесены Русь, Литва и Московия, а также «скифские» земли «захваченные князем московским» (ducem Moskovie subiugatis) - Пермь (Perm), Башкирия (Baskird), Чиремиссия (Cziremissa), Югра (Juhra) и Карелия (Corela). В отличие от 1-й книги, здесь сведения по географии региона преобладают над историческими экскурсами. В главе О Руссии, ее округах, изобилии и всем, что в ней находится Меховий, высказывая собственное мнение, впервые соотносит русские земли с ареалом древней Роксолании (Russia, olim Roxolania), известной ему по сочинениям античных и средневековых писателей150. В его описании территория Руси ограничивается «рекой Танаис» (Дон), «Меотским озером» (Азовское море) и Крымом на востоке, Карпатами и Днестром на юге, польскими землями на западе и литовскими на севере151. Столицей «Руссии» Меховий называет Львов. Весьма подробно польский ученый описывает природные богатства Руси, особенности православного религиозного обряда152, а в последующих главах указывает территориальные рамки распространения православия в Сарматии153. Сведений о ранней этнополитической истории Руси в данном сочинении Меховия мы не находим. Во 2 и 3-й главах 1-го трактата 2-й книги, посвященных Литве, русские земли охарактеризованы как провинции Великого княжества Литовского, в свое время покоренные князем Витовтом (Vithenen, dux Lithuanorum) и его преемниками154. Эти сведения, заимствованные Мехо- вием из хроники Длугоша, скомбинированы с реляцией о том, что позже усилиями «смелого и энергичного князя» Александра Витольда155 к Литве также были «присоединены» (adiecit) Псков, Новгород и Смоленск156. Следует отметить тот факт, что исторические экскурсы, посвященные таким восточнославянским центрам как Псков, Новгород Полоцк, Смоленск, Можайск и Вязьма, не только помещены в литовских» главах трактата, но и неизменно содержат указание на их принадлежность Литве Вместе с тем, Меховии не скрывает того факта, что права на эти территории в его время активно оспариваются московским государством, а также уделяет самое пристальное внимание военнополитическим акциям двух московских князей Ивана III и Василия III, направленным на расширение территории «Московии» за счет литовских владений157. 2-й трактат 2-й книги полностью посвящается описанию московского государства. Однако какого-либо исторического очерка здесь мы не обнаруживаем. Акцент сделан на обширности территории «Московии», особенностях ее ландшафта и речной системы, этническом составе населения. Приведены также подробные описания городов, государственного устройства и военной организации московитов. Польская хроника - второй исторический труд Меховия, с содержательной точки зрения не был оригинален и, также как Трактат о двух Сарматиях, представлял собой выборочную компиляцию сочинения Длугоша. Тем не менее, культурно-просветительское значение хроники Меховия трудно переоценить, так как она, в отличие от произведения Длугоша, была опубликована самим автором и стала первой печатной книгой, посвященной проблематике истории Польши и других стран Восточной Европы. При жизни Меховия хроника была опубликована дважды - в 1519 и 1521 гг. Первое издание этого сочинения вызвало крайне негативную реакцию правящих кругов Польского королевства, подверглось цензурному запрету, в результате чего тираж хроники был конфискован. Второе издание 1521 г. отличалось от первого незначительными измене ниями, которые были внесены в заключительные главы, посвященные эпохе правления королей Яна Ольбрахта и Александра. В дальнейшем это сочинение Меховия в оригинальной латинской версии было переиздано дважды - во II томе сборника трудов других польских историков Polonicae historiae corpus Иоганна Пистория (Базель, 1582) и в III томе уже известной нам по публикации хроники Длугоша издательской серии Historiarum Poloniae et magni Ducatus Lithuaniae scriptorum... Collectio Мицлера де Колоф (Варшава, 1776). С тех пор хроника Меховия не переиздавалась. На польский язык были переведены лишь отдельные фрагменты этого сочинения (около четверти от его общего объема). Автором перевода был современник Меховия Станислав Хвальчевский, однако результаты его труда были опубликованы значительно позже - только в 1829 г.158 Несмотря на то, что при создании своей хроники Меховий лишь компилировал Длугоша, его несомненная заслуга состояла, прежде всего, в «редактировании» свидетельств своего предшественника, их пересказе в форме компактных сообщений, создававшихся путем комбинации сведений, позаимствованных из различных «погодных» статей его сочинения. В свое время польский ученый А. Божемский выявил четыре основных принципа переработки автором Польской хроники исторического материала Длугоша: 1) комбинирование различных «режимов» пересказа (дословное воспроизведение, сокращение и изъятие отдельных известий); 2) изменение структуры изложения исторического материала; 3) отсутствие ссылок на источники; 4) некритическое заимствование сведений159. Исследователь полагает, что в результате применения этих принципов, в сочинении Меховия дословно воспроизводятся лишь те фрагменты хроники Длугоша, в которых тот проявляет себя как хронист, то есть последовательно излагает исторические факты и, напротив, игнорируются разделы, в которых чаще всего проявляется ангажированность Длугоша, и которые содержат «множество интересных подробностей», определенных «духом времени» и облегчающих понимание фактов. Таким образом, по мнению А. Божемского, для Меховия было важно «лишь сообщить сухие факты, способные служить сырым материалом для более поздних историков, а для школьной молодежи — предметом для обучения»160. Вместе с тем, сам принцип разделения материала в Польской хронике оценивается положительно - А. Божемский называет его «шагом вперед» по сравнению с достижениями Длугоша в данной области, поскольку именно в этом вопросе проявляется в большей степени разработанное у Меховия представление об «исторической методике»161. Польский исследователь обратил внимание также на то, что Длу- гош, строго придерживаясь хронологического принципа, чрезвычайно затрудняет для читателя решение задачи установления внутренних связей между событиями. Между тем, Меховий, по заключению А. Божемского, компонуя материал, стремился соединить известия по определенному «тематическому» признаку, тем самым желая добиться целостности восприятия событий, растянутых во времени. В то же время, А. Божемский указывает на то, что Меховий не всегда строго придерживается избранного принципа разделения материала и не справляется с трудностями, которые возникли из-за применения такой компоновки, в связи с чем, нередко «перемешивает свидетельства самого разного характера»162. Таким образом, признав новый принцип организации материала прогрессивным, А. Божемский весьма скептически относится к результатам его воплощения на страницах Польской хроники. Особенности «методики» переработки сочинения Длугоша Меховием, мы можем в полной мере отнести также и к «русским» известиям. В дополнение к сказанному выше, нам представляется важным обратить внимание на весьма вольное обращение автора Польской хроники с хронологией «русских» известий Длугоша. Историю русских земель Меховий либо вовсе не датирует, либо некритически заимствует у своего предшественника сведения о времени тех или иных событий, в том числе повторяет его очевидные ошибки. Текст Польской хроники был разделен Меховием на четыре книги, каждая из которых, в свою очередь, подразделялась на главы (caput), которые были озаглавлены и имели отдельную нумерацию в рамках каждой книги (всего в составе хроники насчитывается 190 глав). 1-я книга посвящена «легендарному» периоду истории польского народа и государства. Здесь Меховий пересказывает славянскую эпонимическую легенду, мифологическую версию возникновения династии Пястов, характеризует польских языческих князей, уделяет внимание истории соседних народов и их взаимоотношениям с поляками, а также представляет географическое описание Польши и сопредельных с ней стран. Некоторые сведения, касающиеся ранней этнокультурной истории Восточной Европы, приводятся со ссылкой на мнения авторитетных ученых писателей древности и современной Меховию эпохи: Птолемея163, Светония164, Евтропия165, Павла Диакона166, Исидора167, Блонда168 и других. «Русские» известия Меховия в 1-й книге сконцентрированы во II, IV и XVI главах. Во II главе Польской хроники под выносной глоссой «Русс потомок Леха. От этого Руссия» (Russ nepotum Lech, ab eo Russia) воспроизводится гипотеза Длугоша о происхождении эпонима русского народа169, а также небольшой фрагмент Хорографии, включающий описание русских рек170. IV глава содержит сведения о ранней этнополитической истории Руси: «первых князьях Руссии» Кие (Kyg), Щеке (Szyek) и Хореве (Korew), их потомках Аскольде и Дире (Oszkalt et Dir), а также о расселении восточнославянских племен171. XVI глава полностью посвящена описанию начальной истории варяжской династии - здесь в сокращенном виде воспроизведен рассказ Длугоша о Рюрике (Rurko), Синеусе (Sziniew), Труворе (Trubor), Игоре (Пог) и княгине Ольге (Olha), а также конфликте с древлянами. Изложение заканчивается сообщением о крещении Ольги в Константинополе172. 2-я книга Польской хроники охватывает период от эпохи правления первого польского христианского князя Мечислава (Myesko) до момента смерти короля Болеслава II в 1179 г. Сообщения о событиях на Руси здесь представлены не только в формате «концентрированных» пересказов русских известий Длугоша (им полностью посвящаются III, X, XII, XV, XVIII и XXI главы), но и встречаются в тех разделах, где описывается история Польши, если речь заходит о внешнеполитических акциях польских королей. Ill глава посвящена описанию событий на Руси в период правления князей Святослава и Владимира, в том числе в ее состав включена сокращенная версия рассказа Длугоша о выборе веры русским князем и крещении Руси173. Каких-либо дат в этом разделе мы вообще не обнаруживаем и можем определить время упоминаемых Меховием событий, лишь ориентируясь на датировку «польских» фрагментов (описание упомянутых нами событий помещено между сообщениями о смерти польского князя Мечислава I и коронации Болеслава I, то есть речь идет о последнем десятилетии X в.). О русских походах Болеслава Храброго (Boleslao Chrabri) Меховий подробно рассказывает в VI и VII главах, причем рассматривает эти акции польского короля исключительно в контексте описания событий польской истории: то есть исключает из своего повествования реляции Длугоша о политическом кризисе на Руси, спровоцировавшем вмешательство Болеслава в ее внутренние дела174. Меховий разделяет этот материал и свидетельства о русских событиях помещает в X главу, где рассказывается о заключительном периоде княжения Владимира, разделе им государства между сыновьями и междоусобной войне, повлекшей за собой вмешательство польского короля175. В XII и XV главах Меховием в целом добросовестно переданы свидетельства Длугоша о деяниях князя Ярослава - его войнах с печенегами и греками, строительстве храма св. Софии и Золотых ворот в Киеве, а также разделе государства. Здесь исключительный интерес вызывает происхождение одной из реляций автора Почьской хроники, посвященной войне русских с греками, которая состоялась в период княжения Ярослава. В этом фрагменте Меховий, не ограничившись компиляцией Длугоша, привлекает дополнительный материал со ссылкой на французского анналиста XII в. Сигиберта («персональный» характер ссылки для Меховия является большой редкостью), а именно свидетельство о «занятости» греческого императора Романа войной с сарацинами в момент нападения на него русских. Поскольку упоминаний о подобных обстоятельствах в сочинении Длугоша мы не находим176, у нас есть все основания согласиться с гипотезой А. Божемского, предположившего, что Меховий мог использовать не сохранившуюся до наших дней, видоизмененную компиляторами рукопись Сигиберта177. XVIII и XXI главы посвящены русской войне Болеслава И. Здесь Меховий почти дословно повторяет рассказ Длугоша, в том числе переносит в свою хронику очевидно спорные детали о моральном разложении польской армии в Киеве и последующие свидетельства о расправе короля над неверными женами польских воинов178. Каких-либо критических замечаний насчет этих реляций в его сочинении мы не обнаруживаем. В 3-й книге хроники Меховия освещен период с 1079 по 1294 г. (отметим ее строгое соответствие 5, 6 и 7-й книгам анналов Длугоша). Известия об истории русских земель здесь собраны, в основном, в VI, XV и XXI главах. Меховий механически объединяет в составе этих глав реляции Длугоша, классифицированные по признаку территориальной «принадлежности» к Руси описываемых в них событий, по своему усмотрению определяет временные рамки, отделяющие один период русской истории от другого, вовсе не заботится об установлении какой бы то ни было логической связи между описываемыми событиями и практически не указывает дат. Так, в VI главе он объединяет реляции Длугоша, собранные из 13-ти «погодных» статей его хроники, вписывающиеся в период с 1081 по 1099 г. (согласно хронологии того же Длугоша). В XV главе объединены 9 статей за период с 1103 по 1139 г., а в XXI главе — 13 статей за период с 1147 по 1175 г. Таким образом, читатель Польской хроники получал в распоряжение своеобразный компендиум ста лет истории русских земель, описанной всего в трех главах, в общей сложности занимавших меньше десяти страниц формата folio. В последующих главах хроники Меховий также «концентрирует» сообщения о событиях на Руси, но уже не посвящает им целиком самостоятельных разделов. Таковы, к примеру, XXVI, XXIX, XXXII главы, в которых описываются события конца XII - начала XIII в. Последний раз Меховий упоминает о событиях общерусского значения (не связанных с Польшей) в XXXVI главе, где содержится пересказ свидетельства Длугоша о разорении русских земель татарами. По понятным причинам особое внимание в 3-й книге своей хроники Меховий уделяет польско-русским отношениям, рассматривая эти вопросы отдельно от вопросов сугубо русского значения. Причем в распределении этих свидетельств по главам, с нашей точки зрения, прослеживается определенная логика. Прежде всего, данные фрагменты интегрированы в изложение истории Польши. В XII, XIII и XIV главах Меховий сосредоточился на описании польско-русских войн в период правления Болеслава III. В XXV главе объединены реляции Длугоша сразу из пяти погодных статей, посвященные противостоянию русских, поляков и венгров в борьбе за влияние в Галицком княжестве в 80-х и 90-х гг. XII в. XXVII глава, открывающая описание эпохи правления Лешека Белого (Lestko Albus), включает пространное описание войны поляков с Романом Галицким. Хотя Меховий несколько смягчает содержавшиеся в хронике Длугоша негативные оценки этого русского князя, но в целом сохраняет идеологические акценты своего предшественника. На фоне прочих «русских» фрагментов 3-й книги сочинения Мехо- вия выделяется XXXI глава, в которой автор, как всегда на основании свидетельств хроники Длугоша, описывает Галицкую войну. В числе ее участников, наряду с поляками, венграми и русскими, упоминаются также половцы, которым на сей раз Меховий уделяет особое внимание (прежде половцы представлялись преимущественно как враги русских) и под выносной глоссой «Кто такие половцы» (Polowczy qui fuerint) дает этому народу развернутую характеристику, отсутствовавшую в хронике Длугоша. Описание половцев было результатом самостоятельных изысканий Меховия и перенесено в Польскую хронику из Трактата о двух Сарматиях179 в целях сопряжения этих сведений с логически замыкающим XXXI главу рассказом о поражении русско-половецкого войска от татар на реке Калке, который Меховий заимствует у Длугоша. В нескольких главах 3-й книги мы находим еще ряд упоминании о русско-польских взаимоотношениях. Меховий, например, несколькими фразами передает содержание пространных рассказов Длугоша о захвате Люблина галицким князем Даниилом (XL1I глава) и его коронации папским легатом Опизо (XLIII и LIII главы). Что любопытно, о коронации Даниила Меховий упоминает дважды: первый раз под 1246 г.180, повторяя Длугоша, и второй раз под 1253 г.181 Исходя из того, что коронацию 1253 г. сам историк ошибочно называет «второй» (altera), мы можем предположить, что в распоряжении Меховия был какой-то альтернативный источник, позволивший ему дополнять реляции Длугоша свидетельствами более точными в отношении датировки и фактического наполнения описываемых событий182. Хотя 4-я книга занимает почти половину хроники Меховия, «русских» фрагментов в ее составе значительно меньше, чем в предыдущих разделах этого сочинения. Все сообщения о связанных с Русью событиях в этом разделе предельно лаконичны: несколькими фразами характеризуются лишь ключевые факты, а также, как правило, упоминаются даты описываемых событий. В частности, Меховий сообщает о возвращении Люблина в состав Польши (V гл.), о захвате Казимиром III Львова и Владимира (XVIII гл.), о повторном походе Казимира на Русь (XIX гл.) и дальнейшей борьбе Польши за русские земли с Литвой и Венгрией (XIX, XXI гл.). Реляции Длугоша об истории взаимоотношений Руси и Литвы в свою хронику Меховий не включает, ограничивается лишь фразой, в сокращенном виде заимствованной из сочинения своего предшественника, о том, что после женитьбы на Ядвиге литовский Ягелло «сделал запись о вечной принадлежности Польскому королевству земель Литвы, Самагиттии и Руссии»183. Столь же краток Меховий и в сообщениях о московских делах, взаимоотношениях Литвы и Польши с Москвой, Новгородом и Псковом. В XLII главе под выносной глоссой «Витовт против Моска Василия» (Witovdus contra Moskum Vasilionem) последовательно, но также очень лаконично передаются реляции Длугоша о двух московских «экспедициях» литовского князя, состоявшихся в начале XV в.184 185 Между тем, далеко не все фрагменты хроники Длугоша, содержащие сведения о русских землях воспроизведены в Польской хронике. Так, к примеру, Меховий вовсе не упоминает о походах Витовта против псковитян и новгородцев, которым Длугош посвящает пространные рассказы . О «включении» Новгорода в состав державы московского князя Меховий сообщает в LXXII главе, ограничившись констатацией факта и упоминанием нескольких подробностей, связанных с этим событием. Период с 1480 по 1506 г., также описанный в 4-й книге Польской хроники (главы с LXXII по LXXXV), принято выделять в качестве особого раздела этого сочинения, поскольку упомянутые здесь исторические события характеризуются Меховием на основе проведенных им самим изысканий. В числе реляций, касающихся истории русских земель, которые были включены в этот раздел, имелись также и свидетельства касающиеся взаимоотношений Литвы с Московским княжеством. Меховий так или иначе затрагивает эти вопросы в пяти главах. Главным образом речь идет о военном противостоянии двух государств. Под 1499 г. упоминается о прибытии в Литву посольства «князя Москов» без каких-либо комментариев относительно содержания проводившихся переговоров, затем под 1500 г. следует краткое сообщение о нападении «Моска» и опустошении литовских владений, а именно окрестностей Смоленска186, о противодействии этим акциям литовцев и оказавших им «братскую» помощь поляков и моравян187. Под 1501 г. упоминается об осаде Смоленска сыном московского князя Ивана Дмитрием. Здесь же Меховий демонстрирует свою осведомленность о родственных связях московского и литовского княжеских домов, упоминает о том, что жена литовского князя Александра Елена была дочерью московского князя188. Наиболее содержательным московским фрагментом Почьскои хроники, несомненно, является помещенный под 1505 г. рассказ об итогах деятельности «Ивана Васильевича, князя Московии», включающий описание его достижений в сфере внутренней и внешней политики, а также сведения о престолонаследии этого монарха189. По итогам предпринятого нами обзора «русских» и «московских» известий, содержавшихся в Польской хронике, можно сделать вывод о том, что в заключительной книге своего труда Меховий теряет интерес к истории восточных соседей Польши. Его свидетельства на эту тему крайне скупы на фоне куда более содержательных реляции, посвященных событиям в других сопредельных с Польшей странах Турции, Венгрии, прибалтийских рыцарских орденах. Такого рода индифферентность Меховия можно объяснить тем обстоятельством, что непосредственно примыкавшие к Польше русские земли были включены в состав Польского королевства и уже не воспринимались как самостоятельные субъекты международных отношений в регионе тогда как русские земли, находившиеся в составе Литвы и тем более соседствовавшие с Литовским княжеством на востоке, рассматривались как «сфера ответственности» литовских князей, и потому их история также не вызывала особого интереса. Вместе с тем, именно эта «краткая» версия истории славянского востока, представленная на страницах описанных нами выше двух произведений Меховия, на долгое время становится единственным широкодоступным источником исторических сведений об этом регионе. Именно на нее в 20-40-х гг. XVI в. ориентировались как поляки, так и иностранцы, проявлявшие интерес к проблемам исторического развития русских земель. Примером является наследие ученой мысли других европейских стран, в частности, созданные именно в этот период сочинения Иоахима Вадиана, Павла Иовия, Альберта Кампенского, Иоганна Фабри и других авторов. В этой связи для нас представляют немалый интерес оценки историографического наследия Меховия, которые были даны его современниками и потомками. Для польских интеллектуалов эпохи Возрождения Меховий был непререкаемым авторитетом. Весьма лестная оценка его достижениям была дана автором адресованного польскому королю Сигизмунду I предисловия к Польской хронике Иодокусом Людовиком Децием. В числе главных достоинств Меховия Деций отмечает старательность в реализации замысла (sedulo studio) и правдивость рассказа (veritatem narrationis), а несомненными преимуществами его исторического труда называет отсутствие притворной напыщенности (opus sine affectato tumore), а также простоту и лаконичность в изложении материала (verborum sucum, sermonis cultum et eloquentiae florem non ad modum requisivit)190. Последующие поколения ученых не были столь однозначны в оценках метода описания истории, продемонстрированного на страницах Трактата о двух Сарматиях и Польской хроники. В частности, Л. Голембиов- ский считал очевидным недостатком «бахвальство» (chelpienie) автора, выражавшееся в том, что Меховий всячески подчеркивал свое первенство в описании национальной истории, не ссылался на свой главный источник и вовсе не упоминал о том, что Длугош «что-либо должен был написать»191. Этот изъян Л. Голембиовский оправдывает, отчасти, тем, что именно хроника Меховия стала первой в Польше опубликованной книгой по истории, в результате чего в будущем многие поколения историков «о Длугоше уже ничего не знали» и многие из них были вынуждены довольствоваться лишь произведением Меховия192. Тогда как большая часть критических замечаний была высказана в адрес Польской хроники, Трактат о двух Сарматиях, напротив, характеризуется Л. Голембиовским, в сравнении с хроникой Длугоша, как исследовательский труд и «образец историографии будущего»193. Научный метод Меховия, примененный в трактате и основанный на использовании мнений авторитетных авторов античности и средневековья в целях изучения древней истории народов, по мнению Л. Голембиовского, оказал огромное влияние на последующие поколения историков. А. Божемский в своих оценках историографического наследия Меховия был настроен еще более скептически. В Польской хронике этот исследователь вовсе не видел какой-либо научной или литературной ценности194, полагая, что ее «выдающееся значение» состояло лишь в том, что это была «первая опубликованная история Польши», послужившая кратким учебным пособием для академической молодежи. В связи с этим, само по себе отсутствие ссылок на сочинение Длугоша А. Божемский не считает серьезным недостатком Польской хроники, квалифицируя подобное отношение к источникам как характерную для того времени норму, которой придерживался, в том числе, и сам Длугош195. Вместе с тем, однозначно негативно этот исследователь относился к факту некритического заимствования исторических сведений Меховием, отсутствию полемики с тем же Длугошем. Эта особенность, по мнению А. Божемского, совершенно не была свойственна историческим сочинениям эпохи Возрождения, в связи с чем принадлежность Меховия к научной историографии была им поставлена под сомнение. Автор русского перевода Трактата о двух Сарматиях С. А. Аннинский был склонен оценивать подвергшийся резкой критике в работах Л. Голембиовского и А. Божемского исторический метод Меховия скорее положительно, объясняя его специфические черты (прежде всего, «бесстрастность» тона и внешнюю объективность, проявившиеся как в Трактате о двух Сарматиях, так и в Польской хронике) особенностями той интеллектуальной среды, в которой создавались эти сочинения. В частности, в «сокращении красноречивых длиннот» Длугоша С. А. Аннинский видел не столько признаки литературной несостоятельности Меховия, сколько стремление лишить повествование характерной для Длугоша проклерикапьной идеологической ангажированности, сгладить «острые углы церковно-шляхетских отношений» путем применения внешне нейтральной в стилистическом отношении формы изложения исторического материала. Эту «политическую тенденцию», характерную для деятельности польских гуманистов, С. А. Аннинский признал передовой для своего времени196. Близкую позицию занимал и X. Барыч, полагавший, что научные взгляды Меховия можно объяснить, лишь осознав природу того «интеллектуального климата», который господствовал в Европе с 80-х гг. XV столетия и был обусловлен «переломными географическими открытиями, невообразимым пространственным расширением мира». Именно этот климат, по мнению X. Барыча, сформировал Меховия как интеллектуала и обусловил выбор характерных и оптимальных для его времени формы и содержания исторических произведений, которые были созданы с учетом индивидуальных особенностей этого автора. В результате, всячески подчеркивавшиеся в более ранних исследованиях «недостатки» сочинений Меховия (тяжелый и лишенный очарования стиль, хаотичность содержания и композиции, фактические ошибки и т. д.), этим исследователем прямо не оправдываются, но трактуются как явление совершенно нормальное для раннеренессансной эпохи, еще не располагавшей совершенными историческими произведениями, способными служить образцом для подражания. X. Барыч считал чрезмерно завышенными требования, предъявлявшиеся критиками к литературному уровню произведений и историческому методу краковского профессора, на том основании, что в силу широты интересов (главным образом ориентированных на медицину и управление университетом) сам Меховий реалистически оценивал свои способности и не имел ни «писательских амбиций», ни жажды первенства, а также был далек от завоевания и удержания за собой научной славы197. В этой связи Меховий характеризуется X. Барычем как «ученый в средневековом стиле», главным образом из-за его безличного отношения к писательскому предназначению, восприятия своего ремесла как в некотором роде общественной обязанности, призванной способствовать развитию науки и образования, а также подъему патриотического и морального самосознания народа198. Говоря о содержании произведений Меховия, X. Барыч выделил два важнейших идеологически значимых для его эпохи достижения в области историографии: 1) «обоснование европейского этногенеза славян» и «акцентирование их принадлежности к европейскому сообществу... народам, находящимся на высшем уровне культурного развития», 2) информирование европейцев о значимости и мощи исторической и современной Польши, «превознесение ее правителя Сигиз- мунда I, проникшего в легендарные и неизвестные страны», что и привело к их открытию199. Современная польская исследовательница А. Джюба охарактеризовала Меховия как «предтечу» ренессансной историографии в Польше, а также признала его важнейшей заслугой перенесение на почву польской исторической прозы прогрессивных историографических идей и методов. Важнейшей особенностью представляемого этим автором раннеренессансного этапа в развитии исторической мысли Польши А. Джюба сочла столкновение сохранивших свое влияние идей предыдущей эпохи с новыми тенденциями, в результате чего, по ее мнению, усилия даже самых выдающихся интеллектуалов того времени, направленные на модернизацию историографии, не всегда были успешны200. Очевидно, «слабые писательские способности» Меховия А. Джюба считает его индивидуальной особенностью201. Однако данный недостаток, по ее убеждению, никак не обесценивает важнейших достоинств этого автора, к которым отнесены практичность интеллектуальной конструкции произведений, патриотизм, приверженность «исторической правде» и относительная независимость от конъюнктурных требований со стороны церковных или светских властей. В результате, труды Меховия характеризуются А. Джюбой как «пособие для его более способных последователей», а также как «сценарий» гуманистической хроники, в котором нашли отражение важнейшие методологические принципы ренессансной историографии202. Таким образом, своеобразным итогом исследований историографических достижений Меховия учеными новейшего времени стало признание двойственности его научной методологии, обусловленной переходным характером представляемой им эпохи. Большинство упомянутых нами ученых в той или иной форме признают, что благодаря именно этому автору в интеллектуальной культуре Польши произошло утверждение новых прогрессивных принципов описания прошлого, воспринятых выдающимися польскими историками XVI в. Иодокусом Людовиком Децием, Бернардом Ваповским, Мартином Кромером, Марчином Бельским, Мачеем Стрыйковским, Александром Гваньини и другими авторами. Повышенный интерес к «русским» и «московским» известиям Меховия исследователи проявили лишь в XX в. Событием большого значения становится перевод Трактата о двух Сарматиях на русский язык в 1936 г. В связи с этой публикацией впервые были выявлены и изучены особенности исторического образа Руси, представленного на страницах этого сочинения. Автор русского перевода Трактата о двух Сарматиях советский ученый С. А. Аннинский, в частности, обратил внимание на неравномерное распределение в этом сочинении географических и исторических сведений: по его мнению, превосходное владение материалом по географии и этнографии Руси и Московии сочетается с беспорядочными и крайне неубедительными историческими экскурсами. По выражению С. А. Аннинского, Меховий, «переходя к истории, теряет установившуюся симметрию», перемешивает свидетельства о происхождении и древнейшей истории разных народов региона. Еще одним показателем дисбаланса в исторических представлениях этого автора советский исследователь считает повышенное внимание к описанию истории ряда стран и народов Сарматии (например, мы находим в трактате обстоятельный очерк истории Турецкой империи), при том, что «ни истории России, ни истории Московии у Меховского нет»203. Такого рода несоответствия С. А. Аннинский объясняет частично «отсутствием всякого материала» (это касается, прежде всего, Московии и подчиненных ей земель), частично «неизвестностью» автору материалов по русской истории204. Эта оговорка не вполне понятна, поскольку С. А. Аннинский в своей работе указывает на то обстоятельство, что Меховий располагал данными материалами, полученными через посредничество сочинения Длугоша, что нашло отражение на страницах его Польской хроники 2. Таким образом, наиболее актуальным, с нашей точки зрения, является не столько вопрос фактического наличия в распоряжении Меховия данных об истории Руси, сколько вопрос о причинах игнорирования польским автором таких свидетельств. К сожалению, именно на него С. А. Аннинский не дает ответа, ограничившись рассуждениями о заимствованиях, включенных в Трактат о двух Сарматиях из сочинения Длугоша весьма скупых и отрывочных сведений об истории восточных славян, а также возможностях привлечения Меховием русских летописей в качестве источника205 206 207. Автор предисловия к публикации русского перевода Трактата о двух Сарматиях Б. Греков обратил внимание на особенности эпохи выхода в свет данного сочинения Меховия, способствовавшие актуализации содержавшихся в нем сведений об истории русских земель. По его словам, данная проблематика вызывала интерес, прежде всего, в связи с «непрерывным ростом Москвы и ее победоносным наступлением на запад», угрожавшим «политическим мечтам» правящего в Польше класса, интересы которого не были чужды Меховию . Именно эта «политическая тенденция», по мнению Б. Грекова, «ведет к искажению или, по крайней мере, к своеобразному освещению им фактов», в том числе конъюнктурной интерпретации ключевых сюжетов истории Руси. Примером реализации такого рода подхода на страницах Трактата о двух Сарматиях Б. Греков называет «изображение в несколько преувеличенном виде военных и политических подвигов Витольда», которому Меховий приписывает присоединение к Литве Пскова и Новгорода, несмотря на то, что доступные современным исследователям источники не подтверждают этого сообщения. Эти «преувеличения» Б. Греков объясняет политическими симпатиями и антипатиями, «увлечениями» польского автора, перенесшего на представления о прошлом определенные притязания «известных кругов польского общества»208. Б. Греков в целом скептически относится к способностям Меховия передавать исторические сведения, считая существенным изъяном его метода неспособность «дать себе отчет в том, что именно с точки зрения исторического процесса происходит в Москве, Татарии, Литве и даже родной ему Польше». Таким образом, исторические экскурсы Меховия в историю русских земель и Московии, с точки зрения Б. Грекова, являются проекцией актуальных для его времени явлений и процессов на историческую ситуацию. Этим оправдываются многие ошибки и упущения Меховия, в том числе «фантастичность» историко-этнографического очерка, в котором рассказывается о народах Сарматий, непонимание политического смысла действий московских князей в ходе присоединения Новгорода и ряд других209. Оценка свидетельств о прошлом и современном положении Руси, представленных Меховием на страницах Трактата о двух Сарматиях, дана польским исследователем Л. Базылевым210. Этот автор относит упомянутое сочинение к памятникам «польско-латинской политической литературы» и призывает задуматься о том, в какой степени содержащаяся в нем информация может свидетельствовать об адекватном восприятии России в тогдашней Польше. С одной стороны, ценность этих сведений подвергается сомнению. Основанием для столь скептического отношения, по мнению Л. Базылева, является стремление Меховия не столько провести глубокое исследование славянского востока, сколько вызвать публикацией своих сочинений «шум» в стране и за границей. Л. Базылев упрекает польского историка в том, что он, воспользовавшись острой потребностью просвещенной публики в информации о восточной части Европы, при написании своего сочинения не позаботился в должной степени о полноте и точности его содержания211. Критикуя Меховия, Л. Базылев ссылается на выводы своих польских коллег, нередко оценивавших отраженную в Трактате о двух Сарматиях информацию о Руси как «недостоверную», «кишащую ошибками», некритическую, а подход автора «почти дилетантским»212. При перечислении недостатков сочинения Меховия он делает акцент на перегруженность его работы «историческими выводами» в ущерб точности географического описания. С другой стороны, Л. Базылев признает необходимость оценки сочинений польских писателей XVI в. как комплексных историкогеографических трудов, полагая при этом, что восприятие действительности их авторами нельзя «идентифицировать с нынешним». Поэтому дилетантизм и слабость фактической основы произведений польских историков, по мнению Л. Базылева, можно оправдать тем, «что в Польше Россией интересовались, что интерес отражался в конкретных, хотя и не всегда точных сведениях и что это получило соответствующий отклик за границей, где также нуждались в этой информации»213. Ю. А. Лимонов, характеризуя Трактат о двух Сарматиях в качестве источника знаний об истории Руси, также обратил внимание на эпоху его появления, главной особенностью которой, по его мнению, было начало прямого военного противостояния Польши и Москвы после битвы под Оршей 1514 г. Ю. А. Лимонов полагает, что трактат Меховия призван был сыграть «определенную политическую роль», а именно преследовал цель «обратить внимание Европы на Польшу и ее столкновение с Россией»214. Этими актуальными запросами Ю. А. Лимонов объясняет стремление польского автора показать не столько историю, сколько современное состояние «Сарматий». Исторические и историко-этнографические известия о Руси, весьма скупо представленные в Трактате о двух Сарматиях, Ю. А. Лимонов называет «вспомогательными» и считает их основной целью - «дать историческую перспективу»215. Фрагменты текста этого сочинения, отражающие русскую историю, подвергаются Ю. А. Лимоновым текстологическому анализу - сопоставляются с текстом хроники Длугоша, которым непосредственно пользовался Меховий216, Польская хроника как источник представлений о прошлом Руси и Московии в меньшей степени привлекала внимание исследователей, нежели Трактат о двух Сарматиях. Отметим здесь посвященный данному вопросу раздел монографии Ю. А. Лимонова, в котором этот автор главным образом сосредоточил свое внимание на сопоставлении свидетельств по истории Руси, представленных на страницах Польской хроники, со свидетельствами Длугоша и фрагментами использовавшихся последним русских летописей. Ю. А. Лимонов оценивает содержащиеся в хронике Меховия фрагменты, посвященные описанию русской истории, как редкие, отрывочные и лаконичные по форме и признает их «полную и абсолютную» зависимость от хроники Длугоша217. Однако, несмотря на характеристику этого сочинения как «плохой компиляции», Ю. А. Лимонов обращает внимание на тот факт, что «именно через Хронику Польши Меховия европейский читатель познакомился с сочинениями Длугоша и русскими летописями», поскольку главный труд патриарха польской историографии, как мы уже говорили, в полном объеме не был опубликован вплоть до начала XVIII в.218 В свете последнего тезиса для понимания всей полноты вклада в изучение истории Руси польскими учеными эпохи Возрождения интерес представляют также исследования, посвященные особенностям восприятия сведений о русской истории, нашедших отражение на страницах сочинений Меховия, в трудах его последователей - историков второй половины XVI в. Данной проблематике были посвящены работы А. И. Рогова, обратившегося к изучению влияния наследия Меховия на историографическую деятельность Бельского и Стрыйковского219. Подводя итог нашему обзору научных исследований, касавшихся данной проблематики, отметим, что интерес к вопросу формирования исторического образа Руси на страницах сочинений Меховия, как правило, проявляли лишь авторы, публиковавшие свои работы на русском языке. Каких-либо серьезных попыток изучения данного вопроса в Польше не предпринималось220, что выглядит очевидным упущением, если принять во внимание масштабы интереса современных польских исследователей к данному аспекту исторических взглядов Длугоша и других выдающихся польских историков того времени.