«Крот» истории постепенно подкапывался под государства, воплощающие принцип монологического управления, где все жизненно важные решения проистекают из высшей сакральной точки, приобретают форму не знающего сомнений, заблуждений монолога высшей власти, синкретически слитого с ним общества. По сути дела власть никогда не могла быть абсолютным монологом. Монологичность власти — культурная, т.е. записанная в культуре, модель общества, требующая от каждого человека соответствующего мышления, действий, решений. Власть-монолог — реальность культурной нормы, способ, каким общество пытается защитить себя от опасных инноваций, подчинить возможность их появления абсолютному контролю. Ценности в известном смысле — это то, чего нет, нет как реальности отношений. Практически один из парадоксов общества заключается в том, что полная реализация массовых ценностей была бы равнозначна разрушению общества. Здесь нет возможности касаться этой проблемы, составляющей важнейший предмет социокультурной методологии изучения общества. Однако важно понять, что реальное общество даже с самой последовательной монологической интерпретацией государства может лишь при максимальном своем культурном влиянии более или менее приближать государство к этому идеалу. Непонимание того, что здесь нет тождества, — крайне распространенная ошибка не только публицистов, но и специалистов по общественным наукам. Степень приближения нравственного идеала общества к реальным отношениям может быть различна. Во время торжества сталинизма она была выше, чем во времена Людовика XIV, военного коммунизма или Брежнева. При рассмотрении общества как противоречивого единства культуры и социальных отношений выясняется, что любое общество, хотя и в различной форме, степени, масштабах всегда диалогично. Монологизм государства можно трактовать не как отсутствие диалога, а как постоянное напряженное стремление держать диалог в определенных рамках. Диалог, выходящий за приемлемые для данной культуры рамки, рассматривается в обществе как источник опасной дезорганизации. Государство-монолог не есть свидетельство реального отсутствия в обществе диалога. Даже во времена Сталина угроза «схватить десятку» не могла прекратить распространение разрушительного анекдота. Никакая самая последовательная тоталитарная власть не могла уничтожить те формы диалога, которые составляли неотъемлемый элемент труда, повседневной жизни каждого человека, включая и функционирование государства. Государство стремится вести диалог в определенных рамках, что должно, с одной стороны, обеспечить сохранение массового творческого потенциала для воспроизводства общества на данном уровне его развития, а с другой — защитить существующий стабильный порядок от диалога, ему угрожающего. Никогда не умирающий диалог отвечал на вызов кризисной ситуации, рост дискомфорта попытками расширить (или сузить) свои рамки, преодолеть государственные ограничения, поставить существующее государство перед новой реальностью. Это могло происходить в самых разных формах: от попыток действовать в пределах сложившего государства, стимулируя поток жалоб, до попыток воздействовать на государство митингами и демонстрациями, уличными беспорядками, вооруженными выступлениями. Подобные факты говорят о том, что стремление расширить (или сузить) легальный и приемлемый для государства диалог может возникать в каждой точке общества, включая само государство. Развитие диалога в сфере динамики государства есть не что иное, как стремление превратить «Я» в формуле «Государство — это Я» из априорной догмы о «природном царе», всенародном харизматическом вожде в предмет диалога, критики, дискуссии. Иначе говоря, диалог превращает в свой предмет функции «Я», а затем и саму личность, целостное «Я», что стимулирует ее стремление отождествлять себя с государством. Давлению в сторону расширения диалога противостоит противоположная тенденция. Движущая сила этого процесса лежит прежде всего в неспособности общества найти пути включения в государственный порядок форм диалога, в котором в результате усложнения общества ощущается возрастающая потребность. Неспособность такого рода приводит к разрушению государства, снижению его функциональности. Проблема несоответствия существующего порядка пробивающимся попыткам диалога существует в принципе всегда — она не локализуется в какой-то точке общества, в том или ином институте. Российская враждебность к власти стимулировала склонность рассматривать высшую власть как штаб реакции, центр борьбы против прогрессивных инноваций, которые несли рабочий класс и революционное крестьянство. Анализ исторического материала скорее вынуждает к противоположному выводу. Правительство в попытках модернизировать общество периодически пыталось стимулировать потоки инноваций, объективно направленных на возрастание значимости в обществе тех или иных элементов либеральной суперцивилизации, прежде всего науки и техники определенного уровня. В этом пункте основная масса населения, тяготеющая к традиционализму, стойко сопротивлялась новшествам. Новые формы власти подчас, казалось бы вопреки логике, наполнялись архаичным содержанием, открывали путь разрушению государственного порядка. Так, введение суда присяжных при Александре II использовано для оправдания преступников. Вина же за преступления возлагалась присяжными на общество, власть. В 1917 г. общество объединилось для ликвидации государства, вставшего на путь либеральных реформ, пытавшегося втянуть людей в ответственную деятельность. Таким образом государство, возникшее как монологическое, несло возможность некоторого компромисса между пронизывающим общество напряженным стремлением к монологу и напряженным же стремлением сохранить диалог в исторически сложившихся формах, его углубить. Противоположные тенденции могли приобретать форму взаимопроникновения и форму конфликта, раскола. Сложная логика взаимопроникновения, взаимоотталкивания монолога и диалога является необходимым условием объяснения механизмов формирования, функционирования государства. Фашизм как форма тоталитарного монолога государства пришел к власти в Германии, опираясь на демократический диалог. Гитлер убедил большинство, используя силу слова и демократические институты. Миллионы немецких избирателей, объятые страхом перед лицом кризиса, позволили отдать свою судьбу, судьбу окружающих стран и народов под власть монолога, смыслы которого черпались из архаичных, племенных пластов культуры. Вместе с тем монолог диктатуры Франко в Испании подготовлял почву для процесса демократизации страны. Каждое государство вынуждено отвечать на вызовы истории изменением условий существования. Эти ответы многозначны: они носят экономический, политический, дипломатический и какой угодно характер. Но при всем том государство может включать в себя еще один важный элемент. Оно отвечает на опасности либо усилением монолога (подавлением диалога), мотивируя это необходимостью наведения порядка, нейтрализации опасного разномыслия, подавления разногласий, либо ограничением обанкротившегося монолога, открывая путь участию в принятии решений новым носителям диалога. В момент кризиса обе тенденции вступают друг с другом в конфронтацию. В истории обычно побеждал не тот вариант, который был максимально эффективным (хотя постепенно могут создаваться меха низмы, которые решают именно эту проблему), а тот, за которым стоит ценностный идеал, объединяющий наибольшую массу. Из этого следует, что подчас революционный выпад некомпетентной, неэффективной государственности, стимулируемый букетом мифов, «очевидностью» того, что «хуже быть не может», приводит к ситуации, затрудняющей поиск достаточно эффективного ответа на вызов истории. Таким неэффективным ответом была замена «проклятого царского строя» советским «государством рабочих и крестьян». Антиномии, разрывы между монологом и диалогом в государстве не обязательно порождают конфликт с опасностью перехода в вооруженное столкновение. Ответ, который должно дать общество, заключается в том, что противоречия снимаются в процессе формирования более совершенного государства. Различного рода комиссии при Николае I, Александре II — результат давления общественной потребности в расширении тех или иных форм диалога, возможно ограниченных, зреющих на разных уровнях общества, далеко не всегда принимающих вербальную форму. В наиболее сжатой форме развитие институциализирован- ного диалога можно описать следующим образом. Нацеленность архаичной государственности на воспроизводство общества в неизменном состоянии могла иметь место, если государство оставалось стабильным в своей ценностной ориентации. Однако парадоксальным образом стремление к неизменности в изменяющемся мире вынуждало государство изменяться. Потребность изменяться во имя сохранения неизменности превращалась людьми в предмет диалога, обсуждения. Иначе изменения, затрагивающие человеческие отношения, не могли породить ничего, кроме разрушения. Диалог обращался к власти как извне, так и изнутри государства, как форма коммуникации институтов, чиновников, обсуждающих значимые проблемы. Традиционное государство, воплощающее монолог, выступает как реальный субъект, принимающий решения от имени общества, за общество. Именно поэтому человек, возглавляющий традиционное государство, может сказать: «Государство — это Я». Одновременно каждый человек остается субъектом деятельности. Его роль как субъекта сводится к минимуму, ограничивается государством. Однако существование других людей означает, что в обществе, даже, казалось бы, тоталитарном, существует реальная и потенциальная возможность критики монологического государства. Реального субъекта в социокультурном смысле этого слова следует определять через оппозицию «субъект как личность — субъект как общество в целом». Историю общества можно рассматривать как постоянное смещение меры как в ту, так и другую сторону. Переход к либеральной государственности знаменует превращение личностного полюса в господствующий, что, однако, не означает ликвидации противоположного. Содержание тезиса «Государство — это Я» неизбежно меняется в различных условиях, цивилизациях. В обществе, где господствует государство-монолог, первое лицо, воплощающее государство, наверное, имеет определенные основания считать себя единственным субъектом общества, не отличимым от государства. Вспомним Ивана Грозного, который считал, что «жаловать своих холопов мы вольны и казнить их вольны же». Это касалось и высших лиц в государстве. Однако то, что личность в истории постепенно усиливает влияние в диалоге, через который принимаются важные решения, означает, что каждый человек, гражданин имеет право произнести эту фразу, но уже не в качестве самодержца. Он превращается в суверенного гражданина, несущего ответственность за общество и государство.