Механизм высокой дезорганизации общества существует как недостаточная массовая способность людей отвечать на вызов истории, возникновение опасностей, проблем определенной сложности, как результат активизации архаичной культуры, экстенсивного тиражирования образцов. Преодоление этой неадекватности возможно лишь в процессе напряженной массовой конструктивной критики исторического опыта. Массовая дезорганизация составляет некоторое специфическое состояние общества, некоторое особое его качество, органически связанное не с генами, биологически унаследованными признаками, но прежде всего с культурой как результатом творчества людей. Анализ дезорганизации позволит глубже понять такое важное явление, как раскол. Суть раскола в том, что в разных слоях общества складываются разные формы конструктивной напряженности с противоположно направленными векторами при крайней слабости диалогических механизмов, недостаточной массовой проработанности базового консенсуса. Взаимопроникновение в условиях раскола тормозилось, подавлялось взаимодезорга- низацией, взаиморазрушением расколотых частей. Так, стремление одной части общества (правящей элиты) усилить государственность, всю систему власти и управления может активизировать в другой части общества противоположно направленную массовую реакцию, стимулировать активизацию власти и управ ления архаичного типа. Эти две противоположные тенденции могут приводить к бесконечному разнообразию исторически конкретных результатов. Общество создает гибриды, эклектические комбинации из исключающих, разрушающих друг друга результатов социокультурной динамики. Этот, казалось, невозможный, немыслимый результат и представляет максимальный интерес для исследования системы власти и управления в России. Связь раскола и дезорганизации уже рассматривалась136. В данном исследовании речь прежде всего идет о расколе суперцивилизацион- ного типа. О нем можно говорить тогда, когда существует взаимоотталкивание, взаиморазрушение элементов двух суперцивилизаций, и в то же время — невозможность существования общества, если предположить, что все элементы одной из этих суперцивилизаций исчезли. Можно провести аналогию с сиамскими близнецами — смерть одного из близнецов влечет гибель другого. Во всяком случае попытки преодолеть раскол посредством уничтожения одной из расколотых частей — попытки низших классов уничтожить правящий класс или наоборот, использовать массовый террор для уничтожения значительной части народа, отдельных групп — не приводят к исчезновению раскола. Раскол характеризуется тем, что в системе ценностей каждой из суперцивилизаций формы противоположной суперцивилизации приобретают характер негативных ценностей, воплощения врага, что эти две системы ценностей, активизируясь, разрушают друг друга в рамках одного общества, повышают его дезорганизацию, угрожают катастрофой. Напряжение, вызываемое расколом, может достичь высшего накала, перерастающего в конфронтацию, столкновение, гражданскую войну, но может носить и скрытый характер. Общественная наука в России начинает возвращаться к осознанию значимости раскола для понимания специфики российского общества. Однако он еще медленно становится рабочим инструментом исследований, где еще господствует представление об обществе, тяготеющее к некоторому варианту подпорченного прогрессизма. Этот подход включает рассмотрение реальности российского общества с точки зрения некоторой идеи, не вытекающей из самой реальности, но скорей даже противостоящей ей (идеи рассмотрения российского общества как идущего к социализму, идущего к капитализму, хотя к чему оно идет, — это открытый вопрос). Между тем, в основе российской расколотос- ти, если рассматривать лишь экономический аспект, лежит взаи- моразрушение двух процессов: стремления к рынку и противостояния ему через воспроизводство натуральных отношений. В связи с этим на первый план выходит проблема анализа механизма противостояния, реальной возможности наращивания взаимопроникновения. Расколотое общество практически не может нормально функционировать, формировать власть и управление, способные сдерживать дезорганизацию на достаточном расстоянии от критической точки ес необратимости. В результате стихийно формируется двоевластие как по горизонтали, так и по вертикали: стремление сохранить архаичную власть на местах и на ее основе построить власть в масштабе большого общества. Так как принципы этих двух типов власти исключают, разрушают друг друга, власть постоянно разваливается в каждой своей точке, превращается в двоевластие, в многовластие. Двоевластие как фокус расколотого общества. Каждый шаг формирования более сложного и эффективного механизма власти и управления как ответ на усложнение человеческого мира с логической точки зрения есть результат попытки найти новую меру преодоления противоречий полюсов дуальной оппозиции “власть и управление локального догосударственного мира — власть и управление большого общества либерально-модернист- ского типа”. Развитие способности находить меру, дающую функциональный результат, эффективную власть и управление, позволяющие субъекту порождать инновации, определяется прогрессом логики мышления и деятельности, ее соответствием опасностям усложняющегося человеческого мира. Сама эта логика может быть описана через дуальную оппозицию “инверсия — медиация”. Однако движение в направлении медиации вовсе не является законом истории, как можно было бы полагать с точки зрения вульгарного прогрессизма. Возможна и противоположная направленность динамики — стремление вернуться к архаике, отвечать на усложнения человеческой реальности активизацией архаичной логики и форм отношений, попыткой отвечать экстенсивным образом на усложнение проблем. Именно здесь лежит глубокое отличие между российским и западным обществом. Если Запад в решении все более сложных проблем пошел по пути постоянного преодоления ограниченности инверсии, поиска новой меры, в России на массовом уровне постоянно пытались вернуться к истокам, господству инверсионных представлений, тяготеющих к эмоциональному мышлению, господству манихейства. Эти процессы связаны с недостаточным распространением социокультурных абстракций, стремлением подчинить мышление чисто эмоциональной импульсивной логике. Последствия неисчислимы, их можно обнаружить во всех сферах жизни. Однако важнейшее заключается в том, что на основе преобладания инверсии оказывается невозможным в должных масштабах на массовой базе развивать власть и управление, адекватные сложности большого общества. В системе власти и управления лежит сердцевина, фокус социокультурной патологии общества. Двоевластие формируется как форма приспособления к расколу, патологический гибрид разрушающих друг друга процессов, форм управления. Реальность истории российского общества может быть осмыслена через оппозицию, охватывающую большое общество, “двоевластие как расколотая форма и содержание государства, всей системы власти — органическая власть, адекватная большому обществу”. История российской государственности есть постоянный поиск меры между этими полюсами. Приближение к первому полюсу означает, что власть находится под угрозой исчезновения в хаосе дезорганизации. Приближение к другому полюсу означает отступление дезорганизации, ослабление раскола, приближение к идеалу гармоничного общества. Опыт России показывает, что одна опасность заключается в возврате к синкретизму, уже прошедшему значимый путь дифференциации, другая — в попытке любыми средствами сформировать либерально-модернистское общество, используя для этого архаичные методы, например, авторитарные. Для этого могут использоваться те формы власти, которые сложились исторически в условиях традиционализма. Двоевластие — свидетельство того, что общество не смогло развить в себе достаточную способность управлять собой, обеспечивать выживаемость на фоне усложнения человеческой реальности, но одновременно обладает определенной способностью бороться за выживаемость в условиях, близких к критическому уровню дезорганизации. Двоевластие в большом обществе может рассматриваться как результат невозможности формировать большое общество на основе архаичных форм культуры и организационных форм и одновременно неспособности создать адекватные большому обществу систему власти и управления. Двоевластие, следовательно, имеет двойственный характер. С одной стороны, — результат глубокой дезорганизации общества, форма его патологии. Но, с другой стороны — результат стремления общества удержаться на каком-то, пусть опасном уровне дезорганизации, предотвратить дальнейший катастрофический ее рост. Фактически в стране складывалась не правящая элита, но нечто вроде временно исполняющей обязанности правящей элиты. В этой ситуации первое лицо решало свои управленческие проблемы через систему фаворитизма, организуя группы “ближних людей”, “государевых людей”, “канцелярий, непосредствен но подчиненных монархии” и т.д., давая им отдельные поручения, создавая тройки, особые совещания, комиссии, системы комиссариатов и т.д., манипулируя обществом через манипуляцию своим окружением. Это неизбежно порождало повседневное двоевластие, многовластие под прикрытием любой видимой формы власти, государственного устройства, включая авторитаризм, тоталитаризм. Эффективность этого порядка была крайне ограничена. Он содержал в себе предпосылки распада и сам являлся его продуктом. В этой ситуации попытки копировать опыт других стран, например опыт государственного управления Швеции, не давал адекватного результата. Вначале Петр I пытался' действовать в рамках исторически сложившейся системы государственного управления, организуя новые приказы (канцелярии), дифференцируя функции управления. Государство усложнялось. Сформировался “Консилиум министров” — высший центр государственного аппарата как постоянное учреждение, координирующее деятельность всех его частей. Этот порядок принял устойчивый и функциональный характер, что можно рассматривать как дальнейшее усложнение государства, необходимое для повышения эффективности управления. Во всяком случае, он сыграл свою роль в победе в Северной войне. Однако в конечном итоге шведская система не могла быть перенесена в Россию, не в последнюю очередь потому, что для этого в стране не было средств. Петр пытался экстраполировать принципы устройства армии (единоначалие, авторитаризм) на все общество. Очевидно, именно этот порядок мог более или менее реально воспроизводиться на основе исторически сложившейся культуры, где господствовала авторитарная версия вечевого идеала, коренящаяся в глубинах синкретизма. Практически Петр стремился подчинить нижние уровни государства командирам полков. Но вместе с тем внедрял диалогические, коллегиальные формы управления, в чем можно видеть стремление идти путем разделения властей, их интеграции в целое. Модель не прижилась. Историкам не известно ни одного случая голосования в коллегиях, которое зафиксировало бы существование несогласного меньшинства — либеральные формы управления маскировали реальное синкретическое содержание. Люди сводили новые порядки к старым вечевым принципам, где принималось единогласное монологическое решение. Страна не созрела для существенного повышения эффективности качества управления, функций власти. Исключающие друг друга попытки могли дать лишь временный ограниченный результат. Они практически не выходили за рамки бюрократических реорганизаций, не коррелирующих с реальной потребностью в диалоге. Усиление несоответствия между сложностью задач и организационными формами, культурной основой управления привело к росту социальной патологии, создало мощный стимул для внутреннего разлада, дезорганизации, раскола, двоевластия. Двоевластие как форма власти концентрирует в себе нарастающую потребность в функционировании большого общества, интеграции его внутреннего разнообразия в условиях, когда эта потребность не опирается на достаточную массовую культурную основу, способность ее адекватной реализации. Двоевластие — такой уровень способности (или неспособности) общества обеспечивать выживаемость, который в процессе своего воплощения достигает лишь ограниченного, частичного результата; это власть, складывающаяся из дезорганизующихся, разрушающих друг друга элементов. Оно возникает в результате неспособности общества в условиях высокой дезорганизации организовать логически стройную систему власти. Государство складывается как некоторая конфликтующая сфера разнородных систем управления. Например, в советское время «аппарат МВД на местах являлся “параллельной властью”, хорошо оплачиваемой, во все вмешивавшейся и ни за что не отвечающей. Поэтому он был опасен и для партийных, и для государственных чиновников, и для хозяйственных руководителей»137. Карательные органы не только истребляли людей, но и периодически сами были объектом избиения. Достаточно вспомнить ликвидацию Ежова и его аппарата, а затем и Берия. Любопытно, что при ликвидации последнего ему были поставлены в вину “попытки разграничить полномочия партийных и государственных властей”. Они стали оцениваться как проявление его “вредительской, антигосударственной и антипартийной деятельности”138. Власть, хотя и была дифференцирована, тосковала по синкретизму. Это противоречие погубило советскую систему; оба пути были невозможны. В России во времена самого свирепого тоталитаризма сакральная власть была бессильна против массовой дезорганизации, стихии низа, в которой участвовали и различные органы власти, постоянно ускользающие из-под влияния верхов. Тем самым государственная власть в России независимо от идеологической вывески существует как власть групп. Сталинский террор был утопической попыткой заместить дезорганизующую борьбу властей групп абсолютной властью одной группы, одного лица, несущего сакральную идею единства. Границы между государственной властью и властью неофициальных групп постоянно меняются, размываются, переходя друг в друга, создавая сеть многовластия на всех уровнях, включая высший. Некоторые забытые авторы уже давно считали это бесспорным. “То положение, что у нас в истории долго замечается двоенача- лие: рядом с законодательной властью, нормирующей правовые отношения, действует как творческая сила и обычное право народа, и действует в течение всего даже московского периода”139. Система реальной власти в стране постоянно находится в движении, перетекая от одного центра к другому, поднимаясь вверх, уходя в народную почву, развиваясь, атомизируясь, исчезая как легальный институт, переходя к держателям дефицита, денег, способности создавать вооруженные группы и т.д. Все происходит на фоне хронической, не зависящей от идеологии неспособности в достаточной степени преодолеть постоянное раздвоение, атомизацию и т.д. на основе культурного и организационного синтеза. Истоки двоевластия можно найти в глубокой древности всех стран и народов, что очевидно вообще связано с дуальной природой не только культуры, смыслообразования, принятия решения, но и соответствующих форм организации общества. Так, «для хазар было характерно “двоевластие”... “двоевластие” свойственно тюркской раннегосударственной традиции (равно как и традициям других ранних государств, включая Русь, где наряду с князем особые полномочия имел воевода), и то, что мы знаем о двоевластии у хазар, свидетельствует о древности этой традиции*140. О двоевластии в Киевской Руси писал А. Толочко141. В древнем Риме, Спарте, Афинах существовали два царя или консула. В Афинах существовало девять архонтов, из которых один был царем, другой давал свое имя году. В основе такой организации лежит древнее представление, что тотемов всегда два (или много)142. Иначе говоря, власть тотема всегда существует не сама по себе, а в конфронтации (если угодно, в поле критики) с антитотемом. В этом заложено две возможности. Во-пер- вых, развитие диалога, то есть конструктивного отношения первого лица с дружиной, свитой, народом, что продолжает нести эстафету взаимной критики. Во-вторых, возможность сохранения двоевластия в большом обществе. Нельзя не отметить, что в мифологии содержится большой материал, показывающий расцеп - ленность андропшности. Иначе говоря, в мифах андрогинность рассматривалась как пережиток, мешающий выдвижению на первый план проблемы, возникающей МЕЖДУ последовательно выявленными полами. Во всем этом — предпосылка движения от хаотического синкретизма к разделению функций, где на первый план выходит проблема институциональной организации динамичного отношения МЕЖДУ выделившимися функциями. Отставание этой способности от диффренциации общества провоцирует двоевластие. В России существовал мощный фактор двоевластия, переходящий в многовластие. Булдаков рассматривает двоевластие как организационный компонент кризиса общественной системы. Он отмечает его существование в высшем управлении империей в 1905—1907 гг. “С начала первой мировой войны можно вести речь не только об элементах двоевластия, но и о феномене многовластия”143. Подобные явления можно понять на основе постоянного стремления человеческих сообществ, раздираемых противоречиями, к “грандиозным процессам космического воссоединения”144. Однако достижение целостности не одноразовый акт. На каждом этапе человеческой истории эта задача решается заново. Тем самым общество сдает экзамен на выживаемость. Ситуация двоевластия чрезвычайно остро поставила вопрос об органах власти, которые находились вне государственного аппарата. К ним относились общины, которые государство постоянно пыталось включить в собственное тело. В этой ситуации проблема создания местного самоуправления приобретала совершенно особый смысл, который нельзя понять в терминах демократии и децентрализации. Отношения центральной власти и местного самоуправления носили характер двоевластия, так как имели различные, противоположные представления о целях, возможностях государственности. Они постоянно противостояли друг другу, находились в отношении взаиморазрушения. Пытаться описывать этот процесс как борьбу демократии с тупой бюрократией — значит игнорировать суть проблемы. Без сомнения, попытка (реформы 1861 г.) отсечь крестьянское самоуправление от государственной власти, что, кстати, лоббировали славянофилы, была одной из предпосылок последующего крушения государственности. (Из этого вывода никак не следует, что если бы реформа не пошла этим путем, то государство бы уцелело. Реформа создала организационную форму для определенных процессов, но не породила их.)