Монопо- ию на дефицит можно понять как результат попытки адаптации значительную их часть в лагерях или дома на голодном пайке. Снизу, испытывая циклические колебания, росли потребности и требования, что ощущалось еще до советской власти. Возникновение советской власти опиралось на этот процесс, обещая возглавить избиение и экспроприацию богачей, которые вместо того, чтобы кормить людей, делали ночные горшки из золота для своих любовниц (М. Горький “Мать”). Сталинский тоталитаризм можно объяснить стремлением государства подавить силой рост массовых потребностей, который, однако, сравнительно быстро исчерпал свои возможности, несмотря на казалось бы благоприятные условия (прежде всего, массовое тотемическое сознание, идеология осажденного лагеря). Второе — один за другим исчезали, истощались ресурсы, которые государство могло использовать для удовлетворения растущих потребностей на основе приемлемых издержек. Здесь было проедание наследия прошлого, западных кредитов еще до 1917 г., ограбление собственных богачей, церкви, крестьян, попытки заставить работать людей без оплаты, получать ресурсы от побежденных стран, печатать фальшивые доллары, проедание амортизации и т.д. Наступил час расплаты. Съедено все, что легко можно было взять и распределить. Эпоха власти и управления Шарикова, сменившая эпоху власти и управления Швондера, кончилась. Наконец люди остались перед пустыми магазинами. Сторонникам возврата к советской системе следовало бы ответить на вопрос об источниках ресурсов, за счет которых они могли бы восстановить это катастрофически неэффективное общество. Общество ответило на запредельную для себя сложность переходом власти к более простым, менее масштабным сообществам, к сложившейся в них системе власти над дефицитом. Это означало полную смену системы господствующей власти, ее упрощение. Общество оказалось во власти скрытых держателей дефицита, которые лишь ждали удобного момента, чтобы его реализовать. Они, следуя своим утилитарным принципам, меньше всего задумывались о поддержке государства. Власть свалилась на республики бывшего СССР почти так, как в феврале 1917 г. она свалились на последнюю досоветскую Думу. Ответ новой власти на вызов ситуации мог быть лишь один, если взять лишь хозяйственный аспект: отсутствие ресурсов вынуждало отпустить цены. Можно ли это назвать реформой — дело вкуса. Ясно одно, что любой нормальный человек, попавший в аналогичную ситуацию и наделенный соответствующей властью, сделал бы в принципе то же самое просто потому, что ничего другого сделать было нельзя. В обществе, где господствовала монополия на дефицит, произошло событие, значение которого еще долго будут осмысливать. Ситуация в то время представлялась примерно так: принцип свободных цен вступал в конфликт с монополиями. Монополии могли существовать лишь потому, что низкие цены превращали натуральный продукт в дефицит, а его держателя в центр власти, управляющий средой через манипулирование де фицитом. Но свободные цены подрывали основу этого порядка, так как открывали путь свободной конкуренции, в конечном итоге рынку, если угодно, — капитализму. Возможно, так бы оно и было, если бы общество было синонимом экономики, а государство, все формы власти вообще были бы функцией хозяйственного порядка. Однако редуцирование общества к экономике является довольно странным заблуждением, которое весьма распространено в России вплоть до сегодняшнего дня. Советская хозяйственная система, как она сложилась на этапе сталинизма, представлялась некоторым идеалом, по крайней мере в своей основе. Казалось, что вместо бесовского хаоса капиталистической конкуренции и нацеленной на обман болтовни либералов над обществом заняла господствующее положение высшая правда, неотделимая от научной истины и от абсолютной силы. Общество должно было беспрекословно выполнять поступающие указания, так как они якобы воплощали высшую справедливость и гарантировали удовлетворение утилитарных потребностей. В мечте сплелись и архаичное представление о тотеме — единственном субъекте, и просветительская мечта о мудреце на троне. Этот порядок мог быть описан и как воплощение исправно работающей машины. Высший разум мог точно вычислить, как надо управлять хозяйством, чтобы решить все проблемы. Казалось, все подчинялось абсолютной власти вождя-тотема, соединяющего в себе народную мудрость и высшие достижения науки. Абсолютный разум, соединенный с абсолютной властью, должен был дать абсолютный эффект. Всплески дезорганизации легко объяснялись вредительством оборотней — агентов капитала, сыпавших песок в наши машины. Выявлялся, однако, фактор, который вносил в эту идеальную модель потоки дезорганизации. В сталинской модели общества человек рассматривался как чистая функция, как результат решений вождя-тотема, то есть как нацеливающий свой человеческий потенциал на слияние с решениями тотема-вождя. В системе монополии на дефицит человек рассматривался как необходимая для реализации дефицита среда. Директивное планирование нуждалось в человеке как элементе, необходимом для приведения в действие общества—объекта—машины. Потребности людей, которые, казалось бы, с точки зрения здравого смысла должны быть исходной точкой экономического планирования, понимались как особые технические параметры, утверждаемые сверху, как нечто вроде нормативов на машинное масло для станка. Человек как потребитель выступал как вторичное по отношению к производству. Директивное установление потребностей мыслилось как результат, реализация некоторой исторической необходимости, открываемой обществу вождем-тотемом, действующим от его име ни чиновником. Но именно в этом пункте была роковая слабость системы. В сталинизме была, если угодно, теоретическая ошибка, отделяющая его и от западного либерализма, и от классического марксизма, и от ленинизма, с его верой в народное творчество, в советы как его организационную форму. Сталинизм попался на удочку тотемизма с его верой в абсолютность сакральной точки высшей власти как субъекта общества. Между тем массовый рост потребностей в потреблении, в его разнообразии и количестве, делал все более явным, что потребности людей — результат их собственного развития, что каждый человек — субъект управления собой и осваиваемой им окружающей среды, управления собственными решениями, формированием собственных смыслов, что гигантская масса этих людей, их культурно организованная деятельность и является истинной субстанцией общества, субстанцией власти и управления. В советском обществе массовый потребитель мог казаться лишним, дезорганизующим фактором, постоянно своими потребностями и действиями нарушающим порядок. Дезорганизующие действия потребителя общество пыталось держать в узде системой “справедливого” уравнительного распределения дефицита, всеобщего участия в монополиях на дефицит. Однако неуклонная, стимулируемая утилитаризмом активизация потребителя давила на общество, в частности, в направлении снижения цен. Миллионы таким образом стихийно управляли обществом своей возрастающей потребительской силой, противостоя государству как держателю дефицита. Это становилось с каждым днем яснее с момента прекращения массового истребления населения во времена большого террора. Утилитаризм как идея, которой высшая власть пыталась оправдать господство, получал официальное идеологическое признание, хотя и мог казаться всего лишь иллюзорной идеологической приманкой для дураков. Но в действительности он был медленным, но мощным фактором перемен изменения содержания власти и управления, с которым никто и ничто в обществе не могло справиться. Процесс массового роста утилитарных требований подтачивал тоталитарное хозяйство, повышая необходимость в новых средствах, что влекло требование иных целей. Это провоцировало противоречия внутри монополий на дефицит, что проявлялось в конфликте монополий разных форм и уровней, то есть в конфликте в самой системе государственной власти и управления. Достаточно вспомнить борьбу с местничеством и ведомственностью в послесталинское время. Кроме того развитие личностного утилитаризма, в тенденции, возможно отдаленной, противостоит монополии на дефицит, тяготеющей к рынку. Судьба государства, хозяйства, реформ решалась в конечном итоге глубинными процессами развития утилитаризма, изменяющими требования к власти и управлению. Идеологическое ликование советской системы скрывало от наблюдателя две несовместимые, слепые силы, идущие навстречу друг другу, как два поезда по одной колее вопреки идеологическим прокладкам. С одной стороны, монополии во всех их формах, озабоченные укреплением дефицита любым путем, несущие в себе двоевластие. С другой стороны, массовый потребитель, озабоченный расширением доступа к дефициту, наращиванием разнообразия утилитарных благ. Это второе движение оказывало возрастающее неоднозначное влияние на состояние общества, двоевластие. Оно повышало потенциал утилитарного манипулирования, составляющего неотъемлемый элемент двоевластия, и оно же заставляло искать выход из двоевластия.