«ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ЗНАКИ НЕВЕЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ», ИЛИ ЗАЛОЖНИКИ СИСТЕМЫ

В 20-е годы «поле» вокруг правящей партии было расчищено, однако не заполнено ею. Численность партии выросла за 1923-1933 гг. в семь раз, перевалив рубеж в 3,5 млн человек. Постоянно рос и резерв партии — комсомол (Всесоюзный ленинский коммунистический

союз молодежи, ВЛКСМ).

о              разврате, об этом всем говорят, как о фактах, которые не месяцами, а годами были известны, но которые все почему-то терпели». На языке оппозиции это — перерождение. Не меняла привычного хода жизни семья Троцкого. Бухарин в быту оставался прежним «старым студентом» (впрочем, они жили в Кремле и пользовались всеми благами, положенными высшим руководителям).

Оценить конструкцию власти 1924-1926 гг., ее объем, форму, структуру и характер Вам помогут следующие факты. Среди семи чле

нов политбюро, обладавшего высшей властью, при некоторой дифференциации обязанностей не было ни единства, ни ярко выраженного первого среди равных. Бухарин — идеолог и теоретик, главный редактор ведущей партийной газеты «Правда» и теоретического журнала «Большевик», Рыков — председатель СНК (он с 1926 г. вел и заседания политбюро) и Томский — лидер профсоюзов, выступая за углубление нэпа, не составляли какой-то единой фракции. Зиновьев говорил от имени пролетариата второй столицы и возглавлял Коминтерн, хотя внешнеполитическую линию определяли все вместе. (Работавший в Коминтерне В. Серж вспоминал, что Ленин, Троцкий, Радек и Бухарин действительно были коллективным мозгом Мировой Революции. Они говорили на одном марксистском языке, имели общий опыт и знания западной социал-демократии. По сравнению с ними Зиновьев выглядел заурядным демагогом[80].) Каменев являлся заместителем Рыкова по правительству, возглавлял СТО, председательствовал на заседаниях политбюро и в Моссовете, но не был безраздельным «хозяином» в Москве, так как парторганизацию столицы возглавлял Н. А. Угланов, противник оппозиции. Огромной популярностью и поддержкой в Москве пользовался Бухарин, за которым шел комсомол и вокруг которого сложилась целая школа молодых партийных теоретиков из «красных профессоров». Троцкий, с начала 1925 г. не имевший «за собой» никаких институтов, представлял самого себя и часть коммунистической оппозиции, в которую временами входили Каменев и Зиновьев. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин, по мнению Ленина, сосредоточил в своих руках необъятную власть.

политической власти». «Будь он человеком иного склада, имея личные расчеты и вынашивая определенные замыслы», глава правительства СССР и РСФСР мог «сколотить» непобедимый блок, подобрать «кадры» своих сторонников. Тем более что популярность Рыкова в партии и в стране к 1926 г. «достигла наивысшей отметки»[82].

Легко отыскать примеры наличия «властных дуг» вроде Рыков-Сталин или «двоевластия» типа Рыков-Каменев в ЦК и в правительстве. Достаточно вспомнить положение в ВСНХ (Дзержинский-Пятаков), в НКИДе (Г. В. Чичерин - М. М. Литвинов, первый слыл человеком Рыкова, второй — Сталина) и т. п. Куйбышев вообще оказался «един в двух лицах», поскольку как председатель ЦКК по партийной линии официально считался независимым даже от ЦК (председатель комиссии по уставу освобождался от членства в политбюро), но как нарком РКИ входил в правительство. Вообще ЦКК-РКИ объективно — мощный властный центр с правами сверхконтроля над всем и вся. Но и здесь наряду с Куйбышевым и Гусевым «блистали доблестью» Крупская и Муралов. Показательно: 60 % членов ЦКК, избранных на XIV съезде, на XV переизбраны не были. Ни в одном из перечисленных властных центров не наблюдалось «монолитного единства и сплоченности».

Зато наблюдалось иное. Все 30 членов правительства второй половины 20-х гг.

Еще один интересный аспект. Девятая партконференция (сентябрь 1920 г.) постановила «выработать практические меры к устранению неравенства» в условиях жизни, заработке и т. п. между ответственными работниками «и трудящейся массой», «поскольку это неравенство нарушает демократизм и является источником разложения партии и понижения авторитета коммунистов...». Двенадцатая партконференция (август 1922 г.) принимает специальную резолюцию «О материальном положении активных партработников» — это положение оценивалось как крайне неудовлетворительное. Из 15,3 тыс. активистов 8 тыс. — уездные или районные секретари партии и комсомола, 5 тыс. — секретари партячеек крупных предприятий и волостных комитетов. Все эти секретари, инструкторы, заведующие

и т. п. получали оклад, соответствующий их статусу и шести высшим разрядам тарифной сетки. Член ЦК, секретарь губкома (17 разряд) в месяц зарабатывал 430 рублей, а секретарь сельской ячейки (12 разряд) — 300 руб.[83] (даже последний оклад в 15-20 раз больше средней зарплаты промышленного рабочего). Чем крупнее предприятие и крупнее партячейка, тем выше статус секретаря, объем его власти и привилегий. Кроме того, «все указанные товарищи» обеспечивались жильем, медицинской помощью, им создавались условия для «воспитания и образования детей». И все это «за счет партии». Накануне конференции оргбюро ЦК приняло постановление «Об улучшении быта активных партработников». Здесь детально расписывалось распределение льгот и пожалований. Если работник имел семью из трех человек, то ему полагалась надбавка к зарплате в 50 %. Кроме того, еще 50 % гарантировала работа «во внеслужебное время». То, что называлось партмаксимумом и предполагало отчисления в партийный бюджет, начиналось с 645 руб.

Надо полагать, Вы понимаете, почему каждый «активный партработник» был заинтересован в продвижении по службе, расширении партийных рядов и... промышленном развитии? Стоит ли объяснять, что требовалось немалое мужество для проявления несанкционированной активности или участия в оппозиции: профессиональные революционеры или юные выдвиженцы, как правило, не имели никакой иной специальности, а где еще они могли работать в однопартийном государстве?

Между тем в 1922-1923 гг. секретариат ЦК направил обкомам и губкомам несколько циркулярных писем, в которых разъяснял, что коммунисты могут быть преданы суду только с санкции местных парткомов. Арестованные коммунисты подлежали немедленному освобождению, если три члена партии, уполномоченные на это соответствующим комитетом, представляли свое поручительство. Секретарь ЦК Молотов

в ответ на протесты наркомюста растолковал: мнение комитета есть партийная директива для работников-коммунистов в судебно-следственных учреждениях. И вскоре новое письмо, на этот раз подписанное Молотовым вместе с наркомюстом Курским и председателем Верховного трибунала Крыленко, подтвердило «партийную директиву». А оргбюро уже предписывало губернским прокурорам: прежде чем привлечь к судебной ответственности секретарей обкомов и губкомов, губернский прокурор обязан направить материалы и свое заключение по делу прокурору республики для согласования с ЦК1.

Специфические отношения складывались между партийным руководством и ОГПУ (напомним, что Дзержинский в 1924-1926 гг. — кандидат в члены политбюро). Еще в 1919 г. Бухарин, по определению Коэна, наименее тоталитарный из большевиков, настаивал на лишении ЧК права на расстрелы. Ленин провел решение о направлении Бухарина от политбюро в коллегию ВЧК с правом вето.

Уловив изменения в «философии эпохи», Крыленко весной 1925 г. в докладной для политбюро сетовал на то, что ОГПУ расширило сферу

внесудебного рассмотрения дел за рамки, установленные нормативными актами. Обладая правом через «судебную тройку» приговаривать в порядке исключения даже к расстрелу по всякому делу с санкции президиума ЦИК, чекисты исключения превратили в правило. «Нет буквально ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой бы ГПУ не считало бы себя вправе принять к своему производству дела». Ни одно важное дело, проходящее через ГПУ, до суда не доходит. Чекистские «тройки» «рассматривали» более 300 дел на одном заседании. При этом смертные приговоры за 1924 г. составляли 7 % от общего числа дел, тогда как суды РСФСР приговорили к расстрелу лишь 1 % осужденных (и в том и другом случае смертников — около 650). Высылка же осужденных ничем не лучше заключения в тюрьму. Поэтому Крыленко предлагал усилить прокурорский надзор за ОГПУ, сроки ссылки сократить с трех лет до года, строго ограничить те категории преступлений, которые можно рассматривать во внесудебном порядке. Но Николай Васильевич — даже не кандидат в члены ЦК. И в ответной докладной ОГПУ, легко отметая его «необоснованные претензии», обвиняет прокуратуру в непонимании «политической обстановки». Для прокуратуры существуют лишь статьи законов, «а нет борьбы с контрреволюцией и предупреждения роста политических партий, террористических групп и т. п.». Что же касается передачи дел в суд, то, констатировали чекисты, дела, расследованные экономуправлением или транспортным отделом ОГПУ, лежат себе в судах, пылятся, а тут и «вся экономическая конъюнктура изменилась». Видя такое отношение к своей работе, означенные «отделы потеряли до некоторой степени чекистскую упругость и немного ослабли для ударной работы». Если же «и политические дела будут разрешаться... в момент изменившейся политической обстановки, то это будет грозить самому существованию Союза»[85].

Мы уже знакомились с некоторыми способами поддержания «чекистской упругости». «Ударная работа» проводилась как на внутреннем фронте, так и на внешнем. Удивительное дело: в 1927 г. выявили почти столько же — с точностью до единиц — случаев «контрреволюционной агитации за крестьянский союз», как и в предыдущем году. При этом «кулацкая активность» оборачивалась массовым крестьянским движением: 60 % «агитаторов» — середняки и бедняки. Но уже раскрыто в 1926 г. 250 подпольных «кулацких» группировок (70 — на

Северном Кавказе). Уже арестовано 1,3 тыс. мужиков-«террористов». «Бывшие белые офицеры, эсеры и кулаки» довели власть до того, что президиум ЦИК в декабре 1926 г. объявил территорию Сибирского края «неблагополучной по бандитизму» и ввел на два месяца исключительное положение1. Заодно почистили вузы, советские учреждения и деревенские парторганизации по всей стране.

«Товарищ Сталин» предупреждал еще в 1919 г., что «лагерь империалистов» «не дремлет». «Его агенты рыщут по всем странам от Финляндии до Кавказа, от Сибири до Туркестана, снабжая контрреволюционеров, устраивая разбойничьи заговоры, организуя поход на Советскую Россию, куя цепи для народов Запада». Через четыре года он напомнит, что «мы окружены врагами». «Волки империализма, нас окружающие, не дремлют. Нет того момента, когда бы наши враги не старались захватить какую-нибудь щелочку, в которую можно было бы пролезть и повредить нам»[86]. Вот как оно все обернулось! Но и Чека не дремлет! Контрразведывательный отдел во главе с А. X. Артузовым с благословения Дзержинского и Менжинского создает... антисоветские подпольные группы со звучными названиями вроде Монархической организации Центральной России. Разворачиваются операции «Трест» и «Синдикат-2». Их цель — создать видимость мощного антикоммунистического движения в СССР, «переключить» на него связи белоэмигрантских организаций, в которые попытаться внедрить своих людей, блокировать зарубежных монархистов, выманить в СССР наиболее опасных врагов новой власти вроде Савинкова и т. п. Артузов сумел привлечь к операциям и советских монархистов, и бывших царских генералов, и двойных агентов, и просто агентов ОГПУ. И вот уже встречаются его люди с Марковым и Врангелем, в Берлине и Париже говорят о гигантском успехе подполья в Советской России, Шульгин посещает СССР по каналам МОЦР и приходит в восторг от постановки дела. В конце концов, попадут в сети ОГПУ и британский разведчик С. Рейли, и Савинков. Оба кончат трагично. ОГПУ инсценирует смерть Рейли при переходе границы, официально о гибели шпиона сообщат газеты. «Выпотрошив» англичанина, ОГПУ... расстреляет его. Савинкова будут судить открытым судом. Он получит срок, согласие Дзержинского на предоставление работы и... выбросится из окна здания на Лубянке.

Будут разоблачены и «пособники террористов» — сотрудники... ОГПУ. С них прилюдно сорвут знаки различия и ордена, затолкают в «черный воронок» (так называли машину для перевозки арестованных), привезут на Лубянку. А потом — освобождение, новые ордена, новая работа[87]. «И вечный бой...».

К 10-летию ВЧК-ОГПУ лучший журналист страны М. Е. Кольцов опубликовал очерк «Ненаписанная книга». Книгу-то писать рановато: не время обо всем говорить, да и не все известно, но кое-что примечательное уже есть. «В прежние годы» рабочий-председатель местной ЧК садился на обломок стула и «во всеоружии своей классовой правоты» на клочке бумаге «постановлял»: «Расстрелять Мельниченко, как гада мировой буржуазии, а также семерых с ним в камере». А теперь новые условия: надзор за ГПУ со стороны прокуратуры, суда, рабкрина. Усложнились и методы борьбы, а врагов меньше не стало. «Работать при таких условиях ГПУ было бы совершенно невозможно, если бы» не «массы трудящихся». Теперь ГПУ «опирается на самые широкие круги населения». Если кто-то покажется подозрительным, «им тревожно заинтересуется фракция жилтоварищества, на него обратит внимание комсомолец-водопроводчик», прислуга, пришедшая с собрания, «где стоял доклад о внутренних и внешних врагах диктатуры пролетариата». «Дочка соседа, пионерка, услышав случайный разговор в коридоре», долго не заснет, «что-то взволнованно соображая». «И все они, заподозрив контрреволюционера, шпиона, белого террориста, — все вместе и каждый в одиночку не будут даже ждать, пока придут их спросить, а сами пойдут в ГПУ и сами расскажут оживленно, подробно и уверенно о том, что видели и слышали. Они приведут чекистов к белогвардейцу, они будут помогать его ловить, они будут участвовать в драке, если белогвардеец будет сопротивляться»[88].

Какие странные люди, Вы не находите? Но почему они такие? И о чем свидетельствует их странность? Конечно, тут присутствует и преувеличение: драться-то вряд ли кто стал бы. (Почему? Перечитайте рассказы М. М. Зощенко, очерки Л. М. Рейснер, вторую книгу воспоминаний Н. Я. Мандельштам — они помогут многое понять.) Примечательно иное. Д. А. Волкогонов утверждал, что подобных стукачей

(или «сексотов» — бдительных внештатных секретных сотрудников) к началу 50-х гг. насчитывалось уже 11 млн человек[89].

Но вернемся во вторую половину 20-х годов и присмотримся к процессам, происходившим в партии. После чисток первой половины 20-х масштабных «прореживаний» не проводили до 1929 г. Как полагал Л. Шапиро, в 1926-1927 гг. оппозиционеры, исключенные из партии, не превышали 1 % ее численности. Доминировала иная тенденция, ярчайшим проявлением которой стал знаменитый «ленинский набор», давший более 200 тыс. новобранцев. Нарастал удельный вес рабочих «от станка» как в партии в целом, так и в сельских ячейках (в 1927 г. свыше 80 % секретарей сельских парторганизаций считались пролетариями)[90]. В конце 20-х гг. подавляющее большинство членов коммунистической оппозиции из числа старболов покаялись в своих «заблуждениях» и были возвращены в партию. Троцкий, высланный в начале 1928 г. в Алма-Ату, через год был выслан и из СССР. И где-то в ссылке еще держался Раковский. Но в 1929-1933 гг. партия подвергалась двум разнонаправленным воздействиям. Между XV (1927) и XVI (1930) съездами она выросла на 42 %, а ее комсомольский резерв — на 26 %. Как с гордостью говорил Сталин, в партию вступали цехами и заводами. Генсек видел в этом не только признак роста доверия к партии, но и доказательство того, что ее «генеральная линия ... была единственно правильной линией»[91]. Одновременно проводились массовые чистки сторонников так называемой «правой оппозиции» и сельских партячеек. Почему это происходило и чем досадила «правая оппозиция» сталинскому руководству, Вам придется узнать самостоятельно. В 1929-1931 гг. партбилетов лишились почти 250 тыс. человек, за 1932-1933 гг. — еще 450 тыс. (в 1933 г. исключены 17 % коммунистов — более 180 тыс.)[92]. Старых большевиков это затронуло весьма ощутимо[93]. Однако абсолютно преобладали новобранцы наборов 1927-1932 гг. Обрушившаяся на партию генеральная чистка привела к исключению 1,5 млн человек и падению численности коммунистов до 2,1 млн на начало 1936 г. Прав ли

М. Малия, называющий великим социальным итогом нэпа окончательное вызревание ленинской партии в организацию абсолютно нового типа: совершенную боевую машину, нацеленную на полное подчинение страны, прерванное отступлением 1921 г.1? Самостоятельно ответьте на вопрос: насколько ленинской оставалась эта организация. Вам придется подобрать недостающие факты. Подумайте над строчками Маяковского, застрелившегося в 1930 г., а в 1935 г. объявленного Сталиным лучшим и талантливейшим поэтом нашей эпохи. «Единица! Кому она нужна?! / Голос единицы тоньше писка. / Кто ее услышит? — Разве жена! / И то если не на базаре, а близко... / Единица — вздор, единица — ноль... / А если в партию сгрудились малые — сдайся враг, замри и ляг! / Партия рука миллионнопалая, / сжатая в один громящий кулак». Впрочем, о событиях 1934, 1935 и последующих годов еще пойдет речь. А пока заглянем «внутрь» еще не очищенной партии.

Для начала проанализируйте высказывания лидеров партии, находившихся у власти. Каменев: «Сегодня говорят — демократия в партии, завтра скажут — демократия в профсоюзах, послезавтра беспартийные рабочие могут сказать — дайте нам такую же демократию, какую вы вызвали у себя. А разве крестьянское море не сможет сказать нам — дайте демократию?» (1924). Зиновьев: «Время свободы группировок не наступило и не наступит вообще в период диктатуры пролетариата. Этот вопрос связан с вопросом о свободе партии, о политических правах непролетарских слоев населения и пр. Допустить фракционность и группировки в нашей партии — означает допустить в зародыше два правительства, т. е. подготовить гибель пролетарской диктатуры» (1923)2. Бухарин: «Держитесь своих принципов, отстаивайте свои убеждения, произносите речи на партийных совещаниях... спорьте, но не смейте строить фракцию. Спорьте, но после того, как решение принято, подчинитесь!., если мы легализуем фракцию у нас в партии, то мы легализуем и другую партию...» (1926)3.

Общее в этих высказываниях бросается в глаза. Немного о различиях. Именно Зиновьев первым потребовал монолитности, в тысячу раз большей, чем была до сих пор. По его настоянию формулировка о «монолитном целом» впервые появилась в партийных резолюциях. Это он на XIII съезде требовал от троцкистов отречения от их взглядов. На

партконференции, предшествовавшей съезду, И. Я. Врачев взывал к постоянно прерывавшему его залу: «Товарищи, может быть, у нас осталось всего несколько часов полной демократии, так разрешите нам этими часами воспользоваться». Через два года «цвет партии» вопил Николаевой: «Заткнись!». А в президиуме XIV съезда сидел Троцкий, промолчавший все две недели заседаний и дискуссий. Он не знал, что это его последний съезд. Лишь с полдюжины еще не исключенных оппозиционеров в последний раз безнадежно отбивались от агрессивного большинства на следующем форуме. Отныне слово получат только кающиеся и прощеные «раскольники». Еще в начале 1926 г., выступая на Путиловском заводе, Томский под одобрительный смех рабочих цитировал Сталина, уверявшего, что если в «упряжке» (политбюро) бегут семь лошадок и одна «лягаться начала», то ее нужно постегать, а не выпрягать. И от себя Михаил Павлович добавил: «...если каждой лошадке, которая забрыка- ется, переламывать хребет», то одно дышло останется. А на нем далеко не уедешь. 100-процентных большевиков у нас нет, был один — Ильич, да и тот умер. И под аплодисменты завершил: «Остальные — так, около ста... 84, 92, 96 процентов»1. Через два года генсек на XV съезде, обозвав оппозиционеров глупцами, лжецами, фарисеями и болтунами, подытожит: «Партия предложила оппозиции признать свои ошибки и заклеймить их, чтобы раз навсегда освободиться от них. Партия предложила оппозиции разоружиться полностью... невозможно оставить оппозицию в нашей партии без отказа оппозиции от своих антиленинских взглядов... Мы просим вас лишь об одном... перестаньте нам мешать! Все остальное сделаем сами... Не верим мы в вашу помощь, и не нужна она нам! (Голоса: "Правильно!" Аплодисменты.)»2.

Мы думаем, что весь этот натиск «монолитности» проистекал не столько из решений X съезда, сколько из внутрипартийной борьбы. Но, может быть, этот вывод нуждается в уточнении? А каково Ваше мнение? Учтите: сталинское большинство активно использовало ОГПУ для провокаций, слежки и борьбы против коммунистической оппозиции.

Теперь оцените рассуждения генерального секретаря ЦК ВКП(б). «Компартия... своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность».

«Диктатура пролетариата состоит из руководящих указаний партии, плюс проведение этих указаний массовыми организациями пролетариата, плюс их претворение в жизнь населением». «Товарищи, страной управляют на деле не те, которые выбирают своих делегатов... на съезды Советов... Нет. Страной управляют фактически те, которые овладели на деле исполнительными аппаратами государства, которые руководят этими аппаратами». «Масса не может уважать партию, если партия бросает руководство, если она перестает руководить. Массы сами хотят, чтобы ими руководили, и массы ищут твердого руководства». «[Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь», «необходимо каждого работника изучать по косточкам». «В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками»1.

«Товарищ Сталин» никогда руками не махал. «Товарищ Сталин» знал, что такое политика. Не видим оснований спорить с Р. Такером: по своему темпераменту генсек не мог успешно выполнять функции организатора и администратора. Его манила политика как искусство, интересовало общее политическое руководство. Он был партийным политиком, а под организационной работой понимал расстановку кадров[94].

Обычно полагают, что многократно менявший свои названия, но сохранявший кадровую направленность учетно-распределительный, организационно-распределительный (с 1924 г.) отдел секретариата ЦК был всемогущим едва ли не с рождения. Алан Буллок даже утверждает, что к 1923 г. оргбюро и секретариат «имели подробные сведения обо всех 485 тыс. членах партии и могли помещать надежных ставленников на любую ступень партийной структуры»[95]. Исследования Карра и Шапиро свидетельствуют об ином. Апогей деятельности учраспреда весна 1920 — весна 1921 гг., когда на новые должности назначены 40 тыс. человек. Периоды между последующими съездами до 1925 г. ознаменовались примерно 10 тыс. назначений каждый. В 1922-1923

гг. только еще налаживался кадровый учет, и из 70 тыс. ответственных работников на учете ЦК состояли не более половины. Лишь в 1926 г. установлен порядок, согласно которому был составлен список из 5,5 тыс. партийных, советских и иных государственных должностей, относящихся к компетенции высших партийных органов — политбюро, секретариата и оргбюро. На этих-то «номенклатурных» работников и заводились личные дела с подробными сведениями. При этом занятие свыше 1 тыс. постов предполагало не только согласие «центра», но и санкции ОГПУ, местной организации ЦКК, ЦК соответствующего профсоюза[96]. Уставы партии, принятые в 1922 и в 1925 гг., позволяли ЦК контролировать фактически лишь областной и губернский уровни, поскольку нижестоящие комитеты (уездные и далее) и их секретари не утверждались непосредственно ЦК. Да и губернские секретари, к середине 20-х гг. наполовину состоявшие из рабочих по происхождению и наполовину из служащих, по преимуществу избирались своими организациями, а Сталин все еще мечтал создать резерв уездных секретарей в 200-300 человек[97]. Впрочем, утверждение все равно оставалось прерогативой ЦК, который к тому же не менее трети секретарей «рекомендовал» (таков тогдашний синоним прямого назначения). А XII съезд поручил ЦК «принять все меры к расширению и укреплению учетно-распределительных органов партии в центре и на местах с целью охвата всей массы коммунистических и сочувствующих коммунизму работников во всех без исключения областях управления и хозяйствования»[98].

О том, что происходило на местах, простодушно поведал на XIII съезде один из низовых работников, опровергая, как он думал, обвинения троцкистов в недемократизме внутрипартийного режима. «Раньше мы секретарей посылали, но как? Приходят из ячейки и говорят: "У нас нет секретаря; нет ли у вас подходящего парня?" Подыщешь и пошлешь, а потом говорят спасибо... [Теперь мы проводим] ту же тактику, но только с некоторой осторожностью. Когда приходят и говорят: дайте нам секретаря, мы отвечаем: "Сейчас же нельзя посылать, вы должны из своей среды дать", и лишь после настойчивой просьбы посылаем секретаря. Как вы считаете? Что это — назначенство или нет?»[99].

И все же проблема оставалась. О чем свидетельствуют цифры: в 1924 г. один аппаратчик (платный и освобожденный от прочей работы сотрудник партийного аппарата управления) приходился на 22 коммуниста, в 1927 г. — на 49, в 1930 г. — на 82[100]?

Как-то Бухарин пошутил, что всю историю человечества можно разделить на три периода: матриархат, патриархат и секретариат[101]. Но секретариату долго не удавалось утвердиться в этом ряду. Микоян вспоминал, что, хотя ЦК назначил его председателем нижегородского губкома, местное руководство встретило чужака враждебно, не только не позволило «вступить во владение», но и никакой должности ему не дало. Анастасу Ивановичу потребовалось почти полгода борьбы «с местнической группировкой» и различными оппозициями, чтобы завоевать «командные высоты»[102]. А вот Молотова нижегородские партийцы вытеснили из своих дружных рядов. Между тем нижегородская (с 1932 г. — горьковская) парторганизация считалась одной из важнейших и использовалась секретариатом в качестве «пересадочной станции» для работников, перемещаемых в Москву. Одновременно с противодействием назначенцам из Центра местные кланы сопротивлялись перемещению своих членов. Секретарь Закавказского крайкома Серго Орджоникидзе не желал отпускать Кирова в Ленинград, а позднее — сам не хотел покидать свой пост даже ради более высокого назначения в столице. Разразился скандал. Сталин тогда назначил Серго с понижением — руководить Северо-Кавказским крайкомом. Тут уж воспротивился весь Закавказский крайком. В конце концов, после нескольких месяцев препирательств и пребывания Серго на Северном Кавказе, строптивый горец оказался в Москве и возглавил ЦКК-РКИ. Микоян при поддержке Северо-Кавказского бюро до последнего сопротивлялся назначению наркомом, хотя ЦК уже принял решение об этом. Обидевшись на Сталина, Анастас Иванович отправил тому телеграмму, в которой писал, что в наркомы не годится. Сопротивление продолжалось до тех пор, пока политбюро не приняло специальное решение, провело его через ЦК, а затем и через СНК. О чем свидетельствуют эти весьма типичные для 20-х гг. случаи? Учтите и другое. Местные «аппараты» породили, по определению Бухарина, «целое созвездие гнусных

дел»: рязанское, артемовское, сочинское, воронежское и т. д., в ходе расследований которых выявилось катастрофическое разложение местной партийной верхушки. Герои Гражданской войны, когда-то не имевшие ничего, кроме ордена Красного Знамени и красных революционных шаровар, пьянствовали, устраивали бордели (куда секретари комсомольских ячеек поставляли комсомолок), покрывали бандитов, терроризировавших крестьян, разворовывали казенное имущество, устраивая общую казну и учреждая отдельные паи и т. п.1 Надо полагать, Вы догадываетесь, почему это происходило, и можете объяснить, почему ЦК не оставлял своих ставленников «на кормлении» слишком долго вне зависимости от успешного или провального руководства наместника? ЦК обычно стремился обрубить «хвост» из «ближайших подручников», который каждый перебрасываемый на новое место норовил перетащить с собой. Известно и другое. Орджоникидзе, Киров, Куйбышев и Микоян дружили еще с Гражданской войны. В первой половине 20-х в их круг вошел и Ворошилов, командовавший Северо-Кавказским военным округом. Введение в состав членов и кандидатов в члены политбюро в 1926-1927 гг. этой пятерки вместе с А. А. Андреевым, направленным на Северный Кавказ, и Л. М. Кагановичем, генеральным секретарем ЦК КП(б) Украины, позволило Сталину к 1928 г. сформировать абсолютное большинство в высшем партийном органе. Из 17 олигархов Сталин мог вполне положиться по крайней мере на 12 человек. Из 36 членов и кандидатов в члены политбюро, оргбюро и секретариата ЦК (включая председателя ЦКК Орджоникидзе) лишь восемь не входили в сталинскую фракцию. В партийном ареопаге — объединенном пленуме ЦК и ЦКК, решавшем все важнейшие вопросы во второй половине 20-х — 1934 г., в июле 1926 г. еще около 10 % участников составляли оппозиционеры, в том числе 11 из 106 членов ЦК. После XV съезда в ЦК и ЦКК не только отсутствовали оппозиционеры, исключенные даже из партии, но лишь 32 цекиста (словечко той поры) из 121 занимали свои посты четырьмя годами ранее. Почти все остальные члены и кандидаты были сталинскими выдвиженцами, вроде А. А. Жданова (родился в 1896 г.), секретаря нижегородского (горьковского) губкома (крайкома) в 1924-1934 гг. Без ложной скромности Микоян пишет, что большинство из новых цекистов, особенно работавшие на местах, плохо разбирались в тонкостях вопросов, которые им приходилось решать. Полнейшими

профанами в экономике были и сам Анастас Иванович, руководивший наркоматом торговли, занимавшимся регулированием цен, и Куйбышев с Орджоникидзе, попеременно возглавлявшие ВСНХ и проводившие индустриализацию, и Молотов, с 1930 г. председатель СНК. Если Вы полагаете иначе, то объясните, о чем свидетельствуют заявления Куйбышева, не перестававшего уверять в 1927-1928 гг. в условиях товарного голода, роста инфляции и расцвета черного рынка, что историки будущего оценят как одну из самых блистательных побед снижение цен на промышленные товары. Или безнадежно самонадеянная тирада Микояна, изрекшего накануне очередного кризиса хлебозаготовок, вызванного бездарным вмешательством политиков в экономику: «Мы добились того, что крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находится целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб, мы имеем все рычаги воздействия в наших руках». Впрочем, и Каменев чуть ранее гордо прокламировал: «Мы создали рынок». Один из сотрудников аппарата Совнаркома 30-х гг. констатировал: «Нами сплошь и рядом руководят безграмотные люди»1. Но они принимали директивы партии в лице Сталина «как родные» и держались вместе, руководствуясь верностью генсеку и своей дружбой. Удивительное дело: сталинская гвардия призыва 1926 г. оказалась на редкость живуча. Микоян — абсолютный политический долгожитель в СССР — был кандидатом в члены и членом ЦК в 1922-1976, политбюро — в 1926-1966 гг., Ворошилов в 1921-1961, 1966-1969 и в 1926-1960 гг., Каганович - в 1924-1957 и в 1926-1957 гг., Андреев — в 1920-1961 (с перерывом в 1921-1922) и в 1926-1952 гг. соответственно. Добавим сюда Молотова, 36 лет с 1921 г. входившего в политбюро и ЦК. В итоге в 1929 г., когда на апрельском пленуме ЦК и ЦКК Бухарин открыто столкнется со сталинцами, то сможет рассчитывать только на 13 человек из более чем 300. Конечно, генсек, как и прочие люди, часто ошибался. Он спас Угланова от зиновьевского гнева, проверил в провинции и «бросил на Москву», где тот прославился как «сталинская дубинка» в годы борьбы с троцкистами. Однако Угланов поддержал в конце 20-х гг. Бухарина. Сталин «подсадил» к Рыкову С. И. Сырцова, сделал его кандидатом в

члены политбюро, председателем СНК РСФСР и готовил на пост главы правительства СССР. Но уже через полтора года излишне самостоятельный и критичный выдвиженец лишился всех постов. Показательно, что Сырцова проверили в 1921-1926 гг. на работе в аппарате ЦК, а в 1926-1929 гг. в качестве секретаря Сибкрайкома. Иосиф Виссарионович опасался Я. Э. Рудзутака, которого Каменев и Зиновьев хотели двинуть в генсеки, а этот, по ленинской характеристике, уравновешен- нейший латыш всегда поддерживал «генеральную линию» и т. п. И все же согласимся: Сталин «руками не размахивал», а «секретариат» свое дело знал. (То ли ирония истории, то ли трагический фарс, то ли проявление «железной логики»: И. М. Москвин, свободно говоривший по-латыни и разбиравшийся в высшей математике, отыскал, вырастил и выпестовал Н. И. Ежова, писавшего в анкетах: «образование незаконченное низшее», сделал его своим заместителем в орграспредотделе, который будущий сталинский нарком затем и возглавил. А Москвин сгинул в пучине 37-го.)

Не ограничивайтесь столь банальным выводом, сделайте и другие на основе анализа предложенных нами, а также недостающих здесь, по-Вашему, фактов. Подумайте над вопросами (может быть, стоит поставить иные?). Что же это за политическая система, допускающая почти пожизненное пребывание у власти? Какой должна быть политическая культура этих олигархов? (Анекдот эпохи. Члены политбюро вышли с заседания на улицу и видят: идет проливной дождь. Решили вернуться, один Микоян смело устремляется вперед. «Куда вы, Анастас Иванович?!» — «А я между капелек, между капелек...») Что всему этому могли противопоставить Рыков, Бухарин, Томский, чьи взгляды и политика вместе с нэпом были отброшены сталинским большинством в г.? Кстати, Бухарин, намекая на сталинцев, полагал, что «совесть не отменяется, как некоторые думают, в политике»[103]. А каково Ваше мнение? Можно ли было вообще что-то изменить в подобной системе во второй половине 20-х гг.?

Как-то году в 1927 или 1928 Сталин сказал Рыкову: «Мы теперь всех жидков из политбюро удалили» и предложил «руководить вдвоем», «как два Аякса». Летом 1928 г. генсек задушевно шептал Бухарину: «Мы с тобой Гималаи, остальные — ничтожества». Но ни Алексей Иванович, ни Николай Иванович, на пленуме ЦК прилюдно назвавший Иосифа Виссарионовича мелким восточным деспотом, на сделку не

пошли1. Однако они оказались не просто в патовой ситуации, но попали в цугцванг, когда любое действие ухудшает и без того безнадежное (как им казалось) положение. Теперь уже за ними — членами политбюро! — следило ГПУ, их телефонные разговоры прослушивались. Как во время схватки с Троцким, с 1928 г. Сталин возродил практику предварительных совещаний верных ему членов политбюро. Через послушных местных секретарей развернуто по всем парторганизациям осуждение пока еще безымянного «правого уклона». А ЦК не желал никакой дискуссии. (Вы помните, что в это время творилось в стране и в деревне? Можете объяснить, почему Бухарин, Рыков, Томский и их немногочисленные сторонники в руководстве обвиняли Сталина, Молотова, Куйбышева и их окружение в возрождении военного коммунизма?) Бухарин вдруг осознал: беда в том, что партия и государство слились, а Сталина не интересует ничего, кроме сохранения личной власти. Политика Сталина ведет к гражданской войне. Но начинать дискуссию нельзя: «нас за это зарежут», а в ЦК такая низкая культура! Если страна гибнет, то и мы гибнем. «Страна выкручивается — Сталин вовремя поворачивает, и мы тоже гибнем». Сталин сейчас уступит нам, но сохранит «ключ к руководству, а сохранив его, потом нас зарежет. Что нам делать?»[104] Какое-то время Бухарин вообще хотел не затевать «бузу» и уйти без борьбы. Но потом ввязался в схватку...

Леонард Шапиро думал, что, как когда-то Мартов, Троцкий в середине, а Бухарин в конце 20-х годов пали жертвами веры в марксистскую догму и в необходимость единства партии. Все они стремились «достичь компромисса с оппонентом, единственная цель которого состояла в политическом уничтожении всех стоявших на его пути». Что касается большевиков, то они сами добивались создания «строго дисциплинированного партийного аппарата» еще в 1921 г. Через несколько лет «было уже слишком поздно отходить от прежних позиций, даже если организация и угрожала поглотить их самих»[105]. Интересно, что осенью 1927 г., когда Троцкий и Каменев пришли к главе ОГПУ Менжинскому с требованием разоблачить чекистскую провокацию против оппозиции и упрекали его в пособничестве Сталину, Вячеслав Рудольфович ответил вопросом: «А зачем же вы дали ему вырасти в такую грозную силу?

Теперь уже поздно»[106]. ИсаакДойчер уточнял некоторые обстоятельства, которые, на наш взгляд, делали ситуацию конца 20-х гг. абсолютно безнадежной для всех оппозиций, исходивших из старых принципов построения внутрипартийных отношений (перечитайте стенограммы съездов и партконференций до 1925 г., и Вы поймете, о каких принципах идет речь). Оппозиционеры «оказались в тупике». Их шанс на самосохранение заключался «в создании широкой коалиции всех большевиков, настроенных против Сталина». Но и этот союз не сулил спасения, поскольку мог «положить конец большевистской партии». Старые большевики на это пойти не могли. Поэтому и троцкисты, и бухаринцы «были больше заинтересованы сохранить партию, какой она была, чем сохранить себя». В старой большевистской парадигме, действительно, существовала «неразрешимая дилемма», выходом из которой, по словам Радека, оказывались два вида политического самоубийства-, либо остаться вне партии, либо вновь вступить в нее или остаться с ней, отказавшись от собственных убеждений. При этом заметьте: Дойчер особо подчеркивает, что, во-первых, «Троцкий был истинным вдохновителем и инициатором второй революции, исполнителем которой... стал Сталин». А во-вторых, «политическая эволюция 20-х годов предопределила пути социальной трансформации России 30-х годов. Эта эволюция привела к автократии, монолитной дисциплине и, следовательно, к насильственной индустриализации и коллективизации». Политические инструменты для осуществления первоначального накопления были созданы не сознательно, не в процессе подготовки к выполнению грядущих задач, а «в ходе непредумышленной внутрипартийной борьбы»[107].

Можно, конечно, сказать, что антисталинцы должны были бороться против Сталина в любом случае, обязаны были отделить Сталина и его фракцию от социализма, не рассматривать сталинский социализм как социализм вообще именно потому, что его «строил» Сталин, а сталинскую партию не считать большевистской (ленинской). Это означало создание второй — новой, не-сталинс- кой — партии. Но даже весной 1929 г. на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, сохраняя достоинство и умело обороняясь, Бухарин,

полагавший, что выступает в качестве члена политбюро последний раз, заявил: «Вы новой оппозиции не получите'... [Мы] организовывать внутрипартийную дискуссию, борьбу и пр. ... не будем... не хотим... не можем»[108]. Все-то они боялись, что их борьба и устранение Сталина откроют дорогу подлинному Термидору, мифической «третьей силе». Поэтому М. Н. Рютин, самозабвенно громивший в Москве троцкистов и зиновьевцев, которые до 1930 г. называли его сталинцем, лишь в 1932 г., когда все и вся будет разгромлено, поругано, предано, напишет вместе с бухаринскими профессорами обращение «Ко всем членам ВКП(б)» (о нем — см. далее) и призовет всех марксистов-ленинцев, вне зависимости от принадлежности к прежним группировкам, свергнуть «сталинское иго». Троцкий заговорит об «исторической необходимости» второй партии в середине 30-х, когда Сталин выполнит «черновую работу»[109]. Они «сами рыли эти лабиринты» и в них же, заплутавшись, и погибли. Так чего же мы мечемся в поисках альтернатив наползающему «бесчеловечному сталинскому режиму», если даже такой поклонник «социализма с человеческим лицом», как Джузеппе Боффа, признает, что «идеи Бухарина не могли утвердиться в СССР в 1928 г.» в силу «некого глубинного мотива»? «Для своего осуществления они потребовали бы иной партии, иного аппарата, иной системы власти»[110]. Наконец, почему бы не довериться отечественным ученым конца XX в., уверяющим, что «идеи Бухарина мало чем отличались» от сталинской линии, никаких глубоких противоречий с курсом Сталина вообще не было, «некоторая разница» наблюдалась «лишь в тактике и сроках», лишь в «степени и длительности» применения чрезвычайных мер? Может быть, и вправду Бухарин критиковал «не курс, а его троцкистские извращения», по-прежнему оставаясь на позициях «Экономики переходного периода» и под общим для всех фракций большевизма влиянием «левого экстремизма»[111]? Что мешает согласиться с Аланом Буллоком, не сомневающимся: «В отличие от Троцкого, ни Бухарин, ни Рыков не представляли серьезной опасности позиции Сталина внутри партии. Их оппозиция была всего-навсего

попыткой не позволить бывшему союзнику сделать радикальные изменения в политике партии»[112]?

Конечно, Вы можете проигнорировать мнения современников и участников событий о глубине расхождений. Сталин так оценивал бухаринцев «по горячим следам»: «[У] нас нет на деле общей линии. Есть... линия партии, революционная, ленинская... [и] другая линия, линия группы Бухарина, ведущая борьбу с линией партии... Эта вторая линия есть линия оппортунистическая». А вот что заявил в ответ Бухарин: «Итак, то, что проповедовал тов. Пятаков и вся троцкистская оппозиция... теперь в еще более острой форме проповедуется тов. Сталиным, особенно гениально углублено тов. Куйбышевым... Это есть полная идейная капитуляция перед троцкистами»[113]. А. Авто- рханов, человек удивительной судьбы, ставший в 50-70-е гг. одним из ведущих советологов, именно вопрос о методах и формах считал «самым важным и решающим» — именно здесь, как и «по всем основным вопросам хозяйственной политики», и разошлись «диаметрально» две группы в руководстве. Программа Троцкого и сталинцев была противоположна бухаринской программе[114]. Позднее Стивен Коэн напишет, что Бухарин и Сталин «предлагали сделать решающий выбор не только между совершенно разными программами, но и между разными судьбами», а Бухарина назовет крупнейшим представителем альтернативной сталинизму линии. Леонард Шапиро и Роберт Такер не сомневались в принципиальности разногласий между бухаринцами и сталинцами. Троцкий, отмежевываясь и от Бухарина, и от Сталина,, наполнит очевидное политическим смыслом: выбор пути не менее важен, чем выбор цели[115].

Но прежде чем Вы окончательно определите собственную позицию, познакомьтесь с отношением сталинцев (1) и бухаринцев (2) ктрем из множества спорных проблем.

Нэп и путь к социализму. 1. «Ленин вовсе не говорил, что нэп обеспечивает нам победу социализма... Ленин говорил, что нэп введена всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введена навсег

да... когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту... индустриализация является основным путем социалистического строительства...». 2. «Когда мы переходили к нэпу "всерьез и надолго" и потом, когда мы сражались с оппозицией, мы все время исходили из того, что новая экономическая политика никакой отмене не подлежит. И сейчас это положение остается: нэп никакой отмене не подлежит... [он] в себе таит корни своего собственного преодоления, т. е. победы социализма». «Строя нашу хозяйственную жизнь, мы всегда должны помнить о том, что мы тем самым строим социалистическое общество».

Классовая борьба. 1. «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать, товарищи, ни на минуту... Наша задача — иметь максимальную бдительность и быть начеку». «[М]ы давим и тесним постепенно капиталистические элементы... Можно ли предположить, что [они] будут нам благодарны за это... будут сидеть молча, не пытаясь организовать сопротивление? Конечно, нельзя... Не ясно ли, что... по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться, а Советская власть... будет проводить политику... подавления сопротивления эксплуататоров...». «Бесклассовое общество... надо завоевать... путем усиления органов диктатуры пролетариата, путем развертывания классовой борьбы, путем уничтожения классов... в боях с врагом как внутренним, так и внешним». 2. «По этой странной теории выходит, что, чем дальше мы идем... к социализму, тем больше трудностей набирается... и у самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми». «У нас классовая борьба будет постепенно уменьшаться и уменьшаться, пока не отомрет в коммунистическом обществе без всякой третьей революции». «[М]ы допустили и кулаков в кооперативную сеть... Конечно, это есть известная форма некоторого сотрудничества с буржуазией. Теперь некоторые от этого готовы впасть в истерику». «Вы хотите нэпа без нэпманов, кулаков и концессионеров. Не выйдет». «Капиталисты города и деревни, кулаки и концессионеры, врастающие в социализм, — вот до какой глупости договорился Бухарин. Нет, товарищи, не нужно нам такого "социализма". Пусть возьмет его себе Бухарин».

О рынке и чрезвычайных мерах в отношении крестьянства. 1. «Нэп есть свобода частной торговли... при обеспечении регулирующей роли государства на рынке... эта вторая сторо

на нэпа более важна для нас, чем первая...». «Бухарин убегает от чрезвычайных мер, как черт от ладана». «Несчастье группы Бухарина состоит в том, что она не видит новых классовых сдвигов и не понимает новых задач партии... не понимает необходимости новых приемов борьбы». «Бухарин, Рыков, Томский... стали обвинять партию в политике военно-феодальной эксплуатации крестьянства... Это оружие из арсенала лидера кадетов Милюкова... Бухарин... плетется в хвосте за врагами народа». 2. «Регульнул ли нас кулак? Скорее мы сами себя регульнули, плохо спланировали...». «Мы слишком все перецентрализовали», «есть явная переоценка возможности воздействовать на основные массы крестьянства без рыночных отношений... форма рыночной связи будет у нас существовать еще долгие и долгие годы... будет решающей формой экономической связи. Решающей!». «Чрезвычайные меры есть отмена нэпа... Нужно... дальше вести политику на основе решительного отказа от чрезвычайных мер», «а у нас чрезвычайщина... входит в обычай», запирая «нам все входы и выходы»1.

Довольно легко продолжить поиск различий и сходств, стоит лишь сравнить сталинскую работу «О правом уклоне в ВКП(б)» с бухаринскими «Заметками экономиста», «Политическим завещанием Ленина», выступлением на объединенном пленуме ЦК и ЦКК в апреле г., доклады Рыкова и Куйбышева о первом пятилетнем плане на XVI партконференции (апрель 1929 г.). Можно учесть выводы Такера о наличии концептуальных расхождений между Сталиным и Бухариным еще с первой половины 20-х гг. Хотя нас не интересуют поиски наиболее эффективного способа строительства социализма, мы предлагаем не забывать: «бухаринский метод» формирования человека будущего посредством расстрелов Николаем Ивановичем был отставлен, а Сталин взял его на вооружение. Кроме того, стоит помнить о том, что в сталинском понимании социализма «личность» занимала последнее место (пункт «ж» перед «и т. д. и т. п.»). У Бухарина же в его пролетарском гуманизме пролетариат все больше «становился

О              нэпе: Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 339, 171. Т. 9. С. 46. Бухарин Н. И. Путь к социализму. С. 227. Шелестов Д. Время Алексея Рыкова. С. 232. О классовой борьбе: Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 63-64, 170-171. Т. 13. С. 350. Т. 12. С. 29. Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. С. 264, 271. Такер Р. Сталин. Путь к власти. С. 362. Разговоры с Бухариным. С. 37. О рынке: Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 43, 61, 27, 56. Бухарин Н. И. Путь к социализму. С. 272-273, 280, 281, 289. Избранные произведения. С. 417.

только прилагательным», а «существительным становились десять заповедей, как обязательная основа человеческого общежития. Основным движущим мотивом его поведения был страх за человека»[116]. (Мы бы не стали, однако, игнорировать бухаринской уверенности в необходимости «переделки... масс, изменения их природы»[117].) И потом, имейте в виду: никто из серьезных исследователей не отрицает того, что с 1928-1929 гг. в СССР началась-таки «третья революция», «второй Октябрь», «новая социальная революция», которая рассматривалась и рассматривается не как продолжение нэпа, а как его полное отрицание. Важнейшей же ее предпосылкой советская историография называла «разгром троцкизма и правого оппортунизма».

Упрекнув нас в забвении рассуждений о «бухаринском нэпе-ромашке», о «старболовских лабиринтах», «заложниках большевистских догм», Вы саркастически спросите, игнорируя «теорию хаоса», «диссипативные системы», «бифуркации» и прочую «хаосологию»: что, собственно, мы тщимся доказать? Во-первых, отвечая: ничего, мы констатируем, что нам не дают покоя следующие вопросы. Сколь сильна и потенциально живуча была социально-экономическая (нэповская) инерция в противостоянии политической (военно-коммунистической) инерции? Значим ли (как будто бы?) парадокс: с бухаринским социализмом Сталин вполне совместим, а в сталинском социализме нет места для Бухарина и старой гвардии? О чем свидетельствуют обнародование Сталиным в 1949 г. в 12-м томе сочинений доселе не публиковавшейся его речи на апрельском пленуме ЦК и ЦКК и «восстановление» в ней 30 «ранее отсутствовавших страниц», неистребимый страх Молотова, пережившего Бухарина почти на полвека, перед правым уклоном и уверенность Вячеслава Михайловича в том, что «правые больше опасны для большевизма, чем левые»[118]? Следует ли рассуждать о разных типах политической культуры внутри правящей большевистской партии, памятуя о том, что сталинцы оказались способны в конце 20-х годов на свою социальную революцию, а бухаринцы, имея за собой все объективные факторы[119], на свою социальную революцию не пошли? И значит ли это, что Сталин целиком усвоил ленинский политический

стиль и не был «заложником системы», точнее — сумел перестать им быть?

Во-вторых, мы предлагаем Вам подумать над целой серией логически уязвимых рассуждений. Октябрь 17-го — начало социальной революции. Но какой? Какие альтернативы он отсек? Если даже Троцкий допускал, что без Ленина не было бы победы пролетарской революции (да и самого переворота в Питере), то почему не предположить, что не было бы сталинской социальной революции 1929-1932 гг. и ее победы без Сталина? Молотов, самый твердокаменный марксист из самых твердокаменных, уверял, что «достаточно тогда было убить Сталина, еще двух-трех, и все могло рухнуть»[120]. Авторханов утверждал, что бухаринцы позорно провалились и упустили небывалый исторический шанс — «шанс силой скинуть сталинский режим», переживавший острейший всеобъемлющий кризис в первой половине 1930 г.[121] Действительно, почему Бухарин не порвал со Сталиным и сталинским ЦК, нарушившими все решения XV съезда и проводившими политику, не утвержденную даже пленумом ЦК? Нэповский вариант — несомненно авторитарный и в значительной степени переходный. Но почему, как таковой, он не мог стать переходом на не-тоталитарный путь даже в условиях индустриализации, если известно, что индустриализация в Германии (второй эшелон!) отнюдь не породила непосредственно тоталитаризма. То, что предлагал Бухарин в сфере социально-экономических отношений, — несомненная альтернатива «генеральной линии» (Сталин в этом прав). Но где доказательства того, что эти отношения не могли деформировать или даже разложить политическую власть (помнится, мы именно эти процессы и наблюдали в 20-е гг.)? Не значит ли все это, что победа сталинского варианта отнюдь не была запрограммирована?