«В УМЕНИИ РАВНОМЕРНО РАСПРЕДЕЛЯТЬ ЛЕЖАТ ОСНОВЫ СОЦИАЛИЗМА, КОТОРЫЙ МЫ ТВОРИМ»
Ленин настаивал на том, что «выражение социалистическая Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими».
Однако еще в период Смольного на заседаниях Совнаркома он неизменно повторял, что «через полгодау нас будет социализм». Этот могучий идеализм и вера Ильича «на резком повороте эпох» сжимали этапы и сокращали сроки[659]. Мощь ленинского и большевистского идеализма была столь велика, что нимало не смущалась очевидной парадоксальностью ситуации: наличествовали две разрозненных «половинки социализма»: в Германии наглядно осуществлялись его экономические условия, а в России — политические. Впрочем, меньшевики зря упрекали своих более решительных оппонентов в отступлении от марксизма. Масштаб классиков всемирен, а Ленин его сохранял, отмечая, что две части социализма родились «под одной скорлупой международного империализма»[660].
Практическая проблема состояла в ином: власть провозгласила себя социалистической, а под ней в России отсутствовал адекватный экономический фундамент (и в 1922 г. Ленин посетует, что «у нас еще нет социалистического фундамента»[661]). Заметьте, что мы уже встречались с этим и в дореволюционный период. Составная часть данного явления — неизбежная революция сверху, идущая от власти, насаждение необходимых именно ей элементов хозяйственной и социальной жизни. Рождение подобной ситуации — не плод чьей-то злой воли, а закономерность исторического развития стран второго эшелона. Поэтому мы не станем вслед за М. Малия объяснять всю советскую историю исключительно идеологическими постулатами марксизма. Преемственность российской истории сохранялась и после 1917 г.
Уже с весны 1918 г. для Ленина начинается этап социалистического строительства. Именно тогда, в марте, на VII съезде большевики переименовывают свою социал-демократическую партию в российскую коммунистическую — РКП(б) и разворачивают «строительство».
Какими же рисовались основы нового строя? Прежде всего, следует иметь в виду, что предполагалось вторжение в «слепую игру сил в социальных взаимоотношениях». Большевики собирались «внести цель и план в самый фундамент общества, где до сих пор царили только накопленные последствия»[662]. Речь шла о сознательно создаваемой системе всеобщей справедливости, равенства и счастья, в которой отсутствуют частная собственность, деньги, торговля, рынок и эксплуатация человека человеком. Ленин уверен: «Коммунизм требует
и предполагает наибольшую централизацию крупного производства по всей стране»[663]. Новое общество — единый хозяйственный организм, действующий как гигантский трест на основе государственной собственности на средства производства. Все люди — лишь служащие и рабочие этого треста. «Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы»[664]. В подобной системе легко организовать производство и распределение по единому плану.
Остается проблема стимулирования «служащих», лишенных частной собственности и хозяйственной самостоятельности. Ленин (см. его работы «Как организовать соревнование?», «Очередные задачи Советской власти», «О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности») предлагал широкий спектр мер: социалистическое соревнование, всеобщую трудовую повинность, диктаторские полномочия для руководителей производства, научную организацию труда по системе Тейлора, сдельно-премиальную оплату и сверх того — множество «карательных мер за несоблюдение трудовой дисциплины», а также для «очистки земли российской от всяких вредных насекомых» — жуликов, богатых «и прочее и прочее». «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы... В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве...» и тому подобное.
«Чем разнообразнее, тем лучше», — вдохновлял Ильич рабочих-практиков, опасаясь того, как бы к этому делу не примазались интеллигенты, которые все только испортят. Вождь коммунистов советует «не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить перенимание [государственного капитализма немцев] еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства»[665].Понятное дело, уверенность создателя и руководителя рабочей партии в том, что пролетариат, «освобожденный, взявший власть и ставший хозяином страны», не очень-то охотно будет трудиться,
имела основанием элементарное знание российской действительности. Но богатых — несколько миллионов, а уж жуликов-то в России... А вдруг они не захотят чистить сортиры? Что же — «очистить» страну от всех!? И как это — расстрелять на месте? Не война же, Владимир Ильич! (Впрочем, попробуйте оспорить ленинскую уверенность в том, что «[н]и одна великая революция в истории не обходилась без гражданской войны»[666].) Но если государство принуждает к труду, то есть ли в рассматриваемом варианте место для свободы? Как оценить весь «план строительства основ социализма»? Надо полагать, что в 1918 и в иные годы были не только большевистские творческие планы конструирования нового мира, но и люди, которые там, внизу; были готовы и желали делить, распределять, грабить, надзирать, сажать, расстреливать. Иначе дальше планов продвинуться не удалось бы, да и власть большевиков не продержалась 70 лет. Как Вы считаете? Учтите: эсеры в самом начале XX в., еще до всяких революций, исходя из того, что «социалистическое общество прежде всего не государство, а самоуправляющийся союз производительных ассоциаций», члены которых «получают одинаковый доход», предполагали для «производства общественно необходимых работ» введение чрезвычайной трудовой мобилизации, краткосрочного призыва в запасные трудовые армии, ежегодного призыва на полугодовой срок «граждан призывного трудового возраста»[667].
Может быть, проблема все же именно в социалистической идее?Мартов, познакомившись с первыми плодами «строительства», пришел в ужас оттого аракчеевского понимания социализма и пугачевского понимания классовой борьбы, «которые порождаются... тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве». «Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, высшим их воплощением, и начало коллективизма представлял себе прямо противоположным "стадности" и нивелировке. Да не иначе понимают социализм и все, воспитавшиеся на Марксе и европейской истории. Здесь же расцветает такой "окопно-казарменный" квазисоциализм, основанный на всестороннем "опрощении" всей жизни, на культе даже не "мозолистого кулака", а просто кулака, что чувствуешь себя как будто бы виноватым
перед всяким культурным буржуа»[668]. Попробуйте это опровергнуть или объяснить.
А огромная страна превратилась в место дележа добычи. К осени 1918 г. в 57 губерниях России у «буржуазии» изъято более 0,8 млрд рублей, огромное количество золота и драгоценностей. Только в двух столицах национализировано около 7 тыс. домов[669]. Мужики делили землю, рабочие — разворовывали «свои» фабрики и заводы, солдаты уносили по домам оружие. Большевики, верившие в силу декретов, ничего не могли поделать. Их опять подхватила стихия.
Лишь пятая часть предприятий национализирована по распоряжению Центра. В остальных случаях инициатива экспроприации шла «снизу». Ленин понимал, что и 800 национализированных заводов — это слишком много, чтобы с ними управиться. Рабочим делегациям, осаждавшим его предложениями о национализации, председатель СНК говорил: «Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту... Но вы скажите: вы сумели взять производство в свои руки...?». Оказывалось, что «этому они еще не научились»[670]. Но они все шли и шли... В апреле-июле 1918 г. национализировано еще 1,2 тыс. предприятий, на которых введено уравнительное распределение зарплаты.
С лета идет «обобществление» целых отраслей, банков, крупных торговых предприятий, иностранной собственности, внешней торговли. Большевики позднее признавали, что тогда разворачивался чисто стихийный процесс. Подводя его промежуточный итог, Чернов констатировал, что большевистская диктатура сама была частью той стихии, «которая ломила напролом, ощупью, слепо и хаотически». Большевики вызвали духов, которых сами не умели заклясть[671]. Но красногвардейская атака на капитал (ленинское выражение) поддерживалась и стимулировалась левыми в большевистском руководстве.Для проведения национализации и управления госсектором экономики в декабре 1917 г. создан Высший Совет Народного Хозяйства (ВСНХ), председателем которого вскоре назначили Рыкова. Добрый, отзывчивый, без особых талантов (кто-то назвал его муравьем революции), Алексей Иванович слыл в партии демократом и полагал, что нельзя управлять всей промышленностью из центра в Москве. Но
в экономике Рыков — полнейший дилетант. Хуже того, как писал он в 1911 г., «дожил я до 30 лет и не знаю, как выправлять себе паспорт. Понятия не имею, что такое снять где-то постоянно квартиру». Тюрьмы, этапы, ссылки, побеги, краткие просветы свободы. Люди, события, города — все мелькало, как в кинематографе, не оставляя ни опыта, ни впечатлений[672]. На что надеялись эти революционеры, прошагавшие всю Россию в кандалах, прекрасно знавшие особенности режимов содержания в каторжных централах, но ничего не смыслившие в науке управления?
Удивляться ли тому, что Рыкова захватило и понесло вихрем, который крутился вокруг Юрия Ларина? Изуродованный в детстве полиомиелитом, полупарализованный, не имевший не только экономического, но и вообще высшего образования, Ларин стал тем экономическим диктатором, которому Россия обязана широчайшей национализацией, экономическим планированием и многим прочим. Вместе с Рыковым они без всяких обсуждений, «просто распубликованием в правительственной газете» учредили уйму государственных главков, в которые превращали дореволюционные синдикаты.
Ленин позднее шутил, что «если бы весь запас фантазии товарища Ларина разделить поровну на все число членов РКП, тогда бы получилось очень хорошо», а «до тех пор государственное, хозяйственное» и т. п. «дело предоставить Ларину нельзя»[673]. Но в 1918 г. председатель СНК, именовавший себя в различных анкетах публицистом, доверял Ларину безоглядно. Суханов меж тем аттестовал последнего как лихого кавалериста, не знавшего препятствий в скачке своей фантазии, жестокого экспериментатора, специалиста во всех отраслях управления, дилетанта во всех своих специальностях, даровитого и очень милого человека[674].Культурные буржуа предложили ВСНХ создать совместно с государством гигантский металлургический и металлообрабатывающий трест, в котором бы сосредоточилось до 80 % паровозо- и вагоностроения, металлургического производства. Общая численность рабочих — 300 тысяч, капитал — 1,5 млрд рублей. Государству «рабочих и крестьян» принадлежала бы треть акций, остальные — частным владельцам. Казалось, сделай шаг, и сбудется ленинская мечта о государственном капитализме как последней ступеньке перед социализмом.
Один из немногих экономистов-болыиевиков в ВСНХ — В. П. Милютин настаивал на принятии проекта «Сормово-Коломна». Чем, собственно, мы рискуем, если они (культурные буржуа) берутся наладить производство? Ведь заводы стоят, производство падает, производительность труда за год с середины 1917 г. выросла лишь на 10 % национализированных предприятий.
Рабочие требовали не уступать буржуям, левые коммунисты призывали расстреливать каждого специалиста, зарабатывающего свыше 4 тыс. рублей. Ленин сдался: создали Государственное объединение машиностроительных заводов (ГОМЗА), а производство почти прекратилось... Через три года большевики вернутся к идее смешанных предприятий, но к тому времени уже не останется в России культурных буржуа.
Ленин часто повторял, что социализм — это учет и контроль. Ларин с Рыковым принялись за дело. Создавалась система местных совнархозов, которые к лету 1918 г. функционировали в 69 уездах, 38 губерниях и областях[675]. Производство падало, предприятия останавливались — действительно, следовало учесть все, что еще не расхитили. Но как только что-то учитывалось, а затем — распределялось, так тут же и исчезало: рельсы, ткани, галоши, сахар, соль и т. д. Главки и строили свою деятельность на складировании, распределении и... неизбывном дефиците.
В чем же дело? Может быть, виновата война, наследие «проклятого прошлого»? Или порочна сама система? Если да, то чем? Учтите, что еще в 1908 г., анализируя уроки Парижской коммуны 1871 г., Ленин назвал две ошибки французских пролетариев, взявших, но не удержавших власть. Во-первых, рабочие остановились на полпути и увлеклись «мечтами о водворении высшей справедливости», вместо того, чтобы приступить к «экспроприации экспроприаторов». И во-вторых, парижане проявили «излишнее великодушие», старались морально повлиять на буржуазию, тогда как «надо было истреблять своих врагов». Вывод прост: взятие власти неизбежно порождает гражданскую войну, в которой интересы пролетариата «требуют беспощадного истребления врагов»[676]. Если Вы перечитаете две первых главы «Манифеста Коммунистической партии», написанного К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1848 г., и сравните их с мероприятиями большеви
ков, проведенными 70 лет спустя, то увидите поразительное сходство. И какие отсюда следуют выводы?