ТРИ ЦВЕТА ГРАЖДАНСКОЙ ВОИНЫ

Если рассматривать гражданскую войну как органический элемент социальной революции, как вооруженную борьбу за власть, то придется признать, что началась она в феврале 1917 г. и еще продолжалась в первой половине 20-х гг.

Удивительное дело: коммунистическая и «западная буржуазная» историографии демонстрировали почти полное единодушие по принципиальной проблеме — хронологии гражданской войны, сводя

последнюю к вооруженной борьбе между частями Красной Армии и «белыми»[758]. Советским историкам это требовалось для того, чтобы показать «народность» большевистской итоговой победы и «вывести за скобки» антикоммунистическую крестьянскую войну и общенародное недовольство. Именно последнее достижение настолько въелось в историческое сознание, что К. Рид один из параграфов своей книги

о              становлении и крушении советской системы так и назвал «Восстания после гражданской войны». Впрочем, ученый подчеркнул, что на правящий режим гораздо больше повлияла не борьба с «белыми», а конфликт с массами, которые должны были стать вернейшей опорой коммунистов[759]. Поскольку «обуживание» затрагивает и начальный период гражданской войны, в итоге оказывается, что военный коммунизм родился из ее потребностей и был отменен в связи с ее окончанием, оставшись малозначительным эпизодом нашей истории. Стремясь избежать подобного вывода, зарубежные историки вынуждены постоянно смещать акценты, делать упор на отсутствии массовой опоры у большевиков, державшихся исключительно на терроре (Р.

Ядро лагеря социалистической революции, «красных» составляли большевики. Мы уже видели, к чему они стремились. При всех колебаниях и критике со стороны меньшевиков, обвинявших РКП(б) «в реакционных тенденциях», «извращении социализма», «насаждении террористической системы», РСДРП считала большевистскую революцию

«шагом вперед в общественном развитии». Меньшевики полагали, что «во имя народовластия» надо «не свергать большевизм», а бороться за «демократизацию данного (советского) режима». Поэтому социал-демократы безоговорочно поддержали коммунистов в их «сопротивлении международному империализму и его внутренним контрреволюционным союзникам» вроде Колчака и Деникина[761]. О конкретных предложениях РСДРП, часто выводивших партию из состояния нейтралитета, мы поговорим позднее. Здесь же отметим, что Ленин видел в колебаниях меньшевиков, левого крыла эсеров и собственно левых эсеров отражение «колебнутия» (одно из ленинских любимых словечек) «мелкобуржуазной стихии». Хотели того Мартов и Ленин, нет ли, но на деле (по

и              и              и              U              \

крайней мере большую часть гражданской воины) меньшевики играли роль официальной оппозиции в рамках советского режима.

Р. Пайпс уверен, что «основную поддержку большевики получали

\Л              If              u

не от народа в целом, не от масс , но от аппарата коммунистической партии» и ее клиентуры, кровно заинтересованной в сохранении режима. С иждивенцами американский историк насчитывает три миллиона человек «поддержки» и настаивает: «Ленин никогда не заявлял, что большевики выиграли гражданскую войну, потому что их поддержал народ». Добавив сюда до миллиона рабочих и 0,7 млн большевиков, получим все же явное меньшинство[762]. Ильич, надо полагать, очень бы смеялся, услышав это.

Патриарх советологии абсолютно прав, утверждая, что в деревне у РКП(б) не нашлось «реальной социальной базы для разжигания классовой войны». Самообманом были большевистские заявления

о              создании сети подконтрольных сельских Советов. Действительно, расколоть деревню по большевистскому плану не удалось. Но не соответствует реальности заявление о провале попыток власти «развязать гражданскую войну в деревне»[764] (выделено нами. — Авт.). Не будем

ссылаться на «Тихий Дон» М. А. Шолохова, а обратимся к работам... самого Пайпса. Вот он пишет о противоречиях между старожильцами и пришлыми, между казаками и иногородними и т. п., напоминает, что большевики везде находили поддержку у населения, происходившего из крепостных крестьян, подчеркивает, что прежде всего речь идет о Центральной России[765]. Добавим сюда известное всем исследователям русской деревни: в одной и той же местности существовали волости и деревни бедные и зажиточные, между которыми искони тлела вражда. Были уезды и губернии производящие и потребляющие. Понятно, кто и почему выигрывал от аграрной политики большевиков. Орландо Фигес, проследив сдвиги в деревне с конца XIX в., на конкретных примерах показал, что огромные массы крестьянской молодежи восприняли Октябрь как возможность прорыва в новую жизнь и стали опорой большевизма даже в волостных Советах[766]. Статистика послереволюционных лет свидетельствует, что в 1917 г. имелось беспосевных хозяйств 11 %, с посевом до 4 дес. — 58 %, с посевом свыше 4 дес. — 31 %. Соответствующие показатели в 1920 г.: б, 86 и 8 % (по другим данным: 5, 79 и 16). При этом количество безлошадных хозяйств почти не уменьшилось (около 30 %), однолошадных — достигло 64 % (прежде — половина деревни), хозяйства с двумя и более лошадьми почти исчезли (от прежних 5 % выжило менее 1 %)[767].

Вы, конечно, вольны сделать собственные выводы, но мы считаем необходимым добавить «серый» (босяцко-люмпенски-бедняцкий и рабочий) оттенок в «красный цвет революции». С одной стороны, русские санкюлоты и бешеные мало походили на своих французских

предшественников. Ну, где это видано, чтобы одесские босяки и налетчики во главе с Мишкой Япончиком — отпетым бандитом (помните бабелевского Беню Крика?) сформировали отдельный полк и воевали с «белыми» и петлюровцами?! А с другой стороны, рабочие Северо-Западного и Центрального промышленных районов, крестьяне потребляющих губерний — историческое ядро русской православной цивилизации, старый, почти исключительно великорусский центр страны — при всех колебаниях остались верны скорее революции, чем большевикам. Даже здесь за РКП(б) — меньшинство населения, даже в 1917 г., выиграв здесь на выборах в Учредительное собрание у эсеров, большевики добились преимущества в 1-2 %, уступив в регионах будущей крестьянской войны — черноземных, сибирских и украинских уездах и губерниях — в 4-6 раз. Так что Ленин преувеличил и однозначность проболыиевистских симпатий, и их объем. Он-то думал, что 9 млн голосов, собранных на выборах в Учредительное собрание, трансформируются в десятки миллионов, доказывал, что сила пролетариата всегда несравненно больше его доли в общей численности населения, — и ошибался. Зато он оказался совершенно прав в том, что у «помещичьих и буржуазных партий» (прежде всего у кадетов) сторонников набралось куда меньше.

«Одни возносят на плакатах / Свой бред о буржуазном зле, / О светлых пролетариатах, / Мещанском рае на земле... / В других весь цвет, вся гниль Империй, / Все золото, весь тлен идей, / Блеск всех великих фетишей / И всех научных суеверий. / Одни идут освобождать / Москву и вновь сковать Россию, / Другие, разнуздав стихию, / Хотят весь мир пересоздать».

Такова Гражданская война М. А. Волошина, такими он увидел «красных». И «белых» — «вся гниль», «весь тлен»... Легко определить, какие социальные слои, группы и почему именно они должны были возлагать надежды на «белых». Однако, когда в конце 1917 г. корниловцы — зачинатели «белого дела» бросили клич вступать в Добровольческую армию, на него, по словам генерала А. И. Деникина, отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и чрезвычайно

мало прочих «городских и земских» русских людей. Кругом бушевала стихия, но стихия, всецело враждебная «белым». Всенародного ополчения не вышло. Офицерство, составлявшее костяк «белых», являлось типичным «интеллигентским пролетариатом», служилым сословием. Позднее в борьбу включатся часть казачества, средние городские слои, зажиточная часть деревни. Но даже колчаковские мобилизации вводили образовательный ценз в четыре класса. А рабочих ни Деникин, ни верховный правитель России А. В. Колчак не призывали в армию. Почти весь 18-й год народ пребывал в состоянии неизбежного равновесия. Антибольшевистские организации представляли собой вождей без народа. Какая-то стоическая безнадежность пронизывает деникинские «Очерки русской смуты». Вот уж освободили от большевиков гигантские районы в 1919 г., вот уж приближаются к Москве... А народ все тот же: инертный и пассивный между двумя набегающими волнами, между двумя смертельно враждебными станами. Опять он не с «белыми», стоит себе в стороне, разбивая все прогнозы, все социально-экономические теории[770].

«Я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию», — отрезал Деникин, с одной стороны, отметая намерение кадетов, основной партии контрреволюции, возродить Учредительное собрание, а с другой, осаживая доминировавших в офицерской среде монархистов. И генерал Деникин, и адмирал Колчак искренне стремились избежать крайностей либерализма и реакции. Поэтому «белые» генералы выступали за «полное непредрешение государственного строя». Идея неопределенная, что и говорить. Таким лозунгом в атаку не поднимешь. Зато четко и доходчиво звучало: «Великая, единая и неделимая Россия». Настолько четко и доходчиво, что, когда в 1919 г. генерал Г. Маннергейм, правитель независимой Финляндии, предложил 100 тыс. солдат для наступления на Петроград (армия генерала

Н.              Н. Юденича насчитывала 20 тыс.) в обмен на официальное признание независимости Колчаком, адмирал заявил, что ради минутных выгод не может поступиться принципами. «Какой ужас и какой идиотизм», — запишет в дневнике военный министр «Колчакии». Объяснять

ли реакцию «инородцев», требовавших на Версальской конференции признания уже завоеванной независимости?[771]

Вот Декларация Добровольческой армии (апрель 1919 г.). Проанализируйте основные цели «белого» движения и дайте им свою оценку. Уничтожение большевистской анархии и водворение в стране правового порядка. Восстановление могущественной единой и неделимой России. Созыв Народного Собрания на основе всеобщего избирательного права. Проведение децентрализации власти путем установления областной автономии и широкого местного самоуправления. Гарантии полной гражданской свободы и свободы вероисповеданий. Немедленный приступ к земельной реформе для устранения земельной нужды трудящегося населения. Немедленное проведение рабочего законодательства, освобождающего трудящиеся классы от эксплуатации их государством и капиталом[772].

«Белые» обещали возродить русскую армию, свободу торговли и промышленности, восстановить права собственности, отменить национализацию, соблюдать международные договоры, воевать в единении с союзниками по Антанте.

Для полноты картины примите во внимание то, что Колчак и Деникин стремились проводить такую аграрную политику, которая не создавала бы у крестьян «представление помещичьего землевладения». Колчаковское законодательство признавало уже совершившиеся земельные захваты. Но земля (до окончательного разрешения земельного вопроса) передавалась в ведение государства. Мужики считались арендаторами и имели безусловное право на сбор урожая г. Государство гарантировало свое посредничество в спорах между бывшими владельцами и крестьянами и было готово за выкуп изъять у помещиков земли с целью последующей перепродажи «мелким земельным собственникам». Это было продолжением столыпинского проекта: «создание мелких крепких трудовых хозяйств, владеющих землей на праве частной собственности и свободной от принудительной опеки

общины». Если вести отсчет с 1911 г., полагали авторы нового закона (в том числе и кадеты), то весь процесс займет «примерно 42 года». И с этим адмирал шел в Европейскую Россию! Деникин придерживался аналогичной программы. Правда, генеральские советники, внедряя комбинированное октябристско-кадетское законодательство, додумались до уплаты бывшим владельцам аренды в размере «третьего снопа» зерновых, половины трав и шестой части корнеплодов. В лучшем случае мужики должны были признать, что за помещиками останутся имения в 150-400 дес., а остальное подлежало бы принудительному отчуждению за выкуп. Землевладельцы так и не дозрели до «жертвенного подвига». Деникин в мемуарах подвел такой итог: уклонение от радикальной ломки государственного и социального строя составляло наиболее слабое и уязвимое место всех белых правительств, особенно в сравнении с советской властью, ломавшей все беспощадно и безоглядно. Генералы хотели «временно приостановить течение жизни в создавшихся берегах», но «жизнь бурно рвалась из берегов, разрушая плотины и сметая гребцов и кормчих». Между тем, вспоминал Антон Иванович, «за войсками следовали владельцы имений... насильно восстанавливавшие, иногда при поддержке воинских команд, свои имущественные права, сводя личные счеты и мстя»[773].

Генералы стремились отгородиться от мятущихся политических страстей, блокировать гибельную партийность, основать «белое» движение на простых национальных символах. Но это слабо удавалось. «Самые выдающиеся умы консервативного и либерального движений» Струве и Милюков (Пайпс), бывший террорист-социалист и корниловец, организатор антибольшевистских мятежей офицерства летом 1918 г. Савинков, бывший председатель Госдумы Родзянко, Шульгин, Дубровин и множество более мелких политиков и политиканов оказались «во стане русских воинов». Кадеты и все партии вправо от них, правые эсеры под давлением обстоятельств... сдвигались вправо. Кадеты после афронта Милюкова, делавшего ставку на сотрудничество с Германией, переизбрали ЦК. В нем восторжествовали правые во главе с председателем ЦК П. Д. Долгоруковым, уверявшим, что не время говорить о завоеваниях революции. Его позицию разделяли П. И. Новгородцев, заявивший, что партийные догмы должны быть

отброшены, и А. В. Тыркова. Ариадна Владимировна настаивала на том, что следует прежде всего поддерживать армию, «а демократическую программу отодвинуть на второй план. Мы должны создавать правящий класс, а не диктатуру большинства. Универсальность идеи западной демократии — обман, который нам навязывали политики. Мы должны иметь смелость взглянуть прямо в глаза дикому зверю, который называется народ». Кадеты, составлявшие правительственный костяк администраций Деникина и Колчака (член ЦК В. Н. Пепеляев, один из руководителей сибирских кадетов и организатор колчаковского переворота, возглавил правительство адмирала), принимали «белых» такими, какие они есть, уверившись, что необходимо преодолевать революцию. Мало освободиться от большевизма в целях открытия свободной игры демократических сил, то есть той же революционной стихии. Требуется установление твердого порядка, который не может не быть обузданием стихии[774].

Видимо, нет причин для спора с внимательным исследователем деятельности партии народной свободы в годы гражданской войны

В.              Розенбергом, заметившим, что с лета 1919 г. «обнаружилось полное господство правых элементов внутри кадетов в тот момент, когда даже самая прогрессивная политика была бы предпринята слишком поздно, чтобы спасти либерализм». А история шла мимо кадетов, которые это в отчаянии сознавали[775]. И все же кадеты подвергались жесточайшей критике, как со стороны монархистов-полтиков, так и со стороны мо- нзрхистов-белогвардейцев, видевших именно в этой партии главную виновницу всех бед России. Кстати, те же оппоненты, разбавляя «белизну» движения черно-желтыми цветами монархизма, обрушили град упреков и на «белый» генералитет — за слабость диктатуры и попустительство кадетам. Едва Антон Иванович и его ближайшие соратники появятся в Константинополе после бегства из России, монархисты застрелят начальника деникинского штаба генерала П. И. Романовского, будут готовить покушения на Деникина и даже на Гучкова. Именно крайне правые добьются назначения барона П. Н. Врангеля главкомом белогвардейских сил, уцелевших в России после разгрома Колчака и Деникина.

Собрав всех павших с бюрократического Олимпа богов во главе

с А. В. Кривошеиным, правой рукой Столыпина, ставшим премьер- министром «острова Крым», и Е. К. Климовичем, бывшим директором департамента полиции, мобилизовав Шульгина и Струве, генерал Врангель решил было проводить левую политику правыми руками. Предел «белого» аграрного законотворчества — признание совершившихся крестьянских захватов и отчуждение помещичьих земель за выкуп. Купчие крепости ожидали мужиков через... 25 лет. Так что и «черному барону» времени не хватило. Как не без ехидства заметил Милюков, давний оппонент Струве, одного из творцов врангелевщины, левая политика «фатально перестала быть левой, попадая в правые руки»[776].

Но и сам Петр Бернгардович сетовал, что «белые» психологически держали себя так, как будто ничего не случилось. Вокруг них рушился мир. Чтобы одолеть врага, «им в известном смысле нужно было переродиться», потому что их старорежимность оказалась психологической, а не программной. Как истый диалектик, Струве писал, что после 1917 г. «даже чистые реставраторы должны были бы стать революционерами в психологическом смысле. Ибо в революции найти себя могут только революционеры»[777]. Вы тоже так считаете и полагаете, что следующая «зарисовка» обыденной жизни в тылу Деникина, представленная генералу Н. И. Астровым, кадетом, бившимся над формированием гражданской власти, отражает психологический консерватизм? «Насилие, порка, грабежи, пьянство, гнусное поведение начальствующих лиц на местах, безнаказанность явных преступников и предателей, убогие, бездарные люди, трусы и развратники на местах, люди принесшие с собой... старые пороки, старое неумение, лень и самоуверенность...»[778].

Сведя гражданскую войну к действиям «в военном смысле», подивившись не тому, что победили «красные», на стороне которых имелись «неисчислимые преимущества», «но тому, что на это потребовалось три года», Пайпс делает безапелляционный вывод: «При окончательном анализе оказывается, что белые потерпели поражение не из-за того, что боролись за дело, которое не пользовалось поддержкой населения, и не вследствие фатальных политических и военных просчетов, но потому

только, что столкнулись с непреоборимыми препятствиями»[779]. А вот у Савинкова иной взгляд на проблему. Не большевики одолели Деникина, «не в бою он проиграл свое святое дело». Его «одолели расстрелы и грабежи, в его поражении виноваты... те несчастные люди, которые не уразумели до сих пор, что красноармейцы — такие же русские люди, как добровольцы... Генерала Деникина погубили те безумцы, которые вместо прощения несли с собой беспощадную месть, а на ней не вырастает ничего»[780]. На интересный аспект указывает объяснение Фигеса. Гражданская война в России была особой войной. «Она велась между армиями, которые не могли рассчитывать ни на верность насильно мобилизованных солдат, ни на поддержку гражданского населения на захваченных территориях. Подавляющая масса народа хотела лишь окончания гражданской войны: спрятав головы в песок, люди старались остаться в стороне». В подобной ситуации военные факторы отступали на второй план и ведущую роль играли политические. «В основе поражения "белых" лежит их политическое банкротство... Проблема русской контрреволюции именно в том, что она оказалась избыточно контрреволюционной»[781].

А что думаете Вы о причинах победы «красных» и поражения «белых»? Вам не кажется, что правомерен вывод гетевского Мефистофеля: «Как будто бредят все освобожденьем, / А вечный спор их, говоря точней, — / Порабощенья спор с порабощеньем»?

Мужики выражались проще: «Белые придут — грабють, красные — тоже, понимаешь, начали. Куды христьянину податься?». Как «куды»!? Да в «зеленые»! «Красные», «белые», временные, комучи, директории, чехи, австрияки, китайцы, японцы — черт их разберет! А у партизан, у зеленых-то, братцы, все свои, все понятно. Бей «красных», пока не побелеют, бей «белых», пока не покраснеют! А чего их жалеть-то, «красных» ли, «белых»? Дал бы кто покосную правду, как Ленин сулил в мае 1917 г., жизнь, «в которой будет вольный труд на вольной земле»[782], так за ним бы всю Рассею прошли и далее. А так...

Крестьянская война — дело страшное. Тут злоба разгуляется — не остановишь. В Сибири мужички что удумали? Ямы заставят пленных красноармейцев выкопать, а потом тех пленных в ямы-то вниз головой.

И землицей, землицей сверху присыпят. Да не целиком, а так, чтобы ноги торчали до колен. А потом смотрят: чей красноармеичик дольше продергается. Потеха, значит... Или вот с офицерьем из «беляков» такое обхождение. Раздевали догола. На плечах вырезали куски кожи величиной с погон. На месте звездочек вбивали гвоздочки. Потом сдирали кожу на ногах — лампасами. Называлось это «надеть мундир»[783].

«Комиссары в пыльных шлемах» и кожанках, насаждавшие коммунизм «с Лениным в башке и с наганом в руке», были не менее чужды трудовой деревне, чем «поручик Голицын и корнет Оболенский», шедшие «мстить быдлу», водворять «единую и неделимую» и «правовой порядок». Вековечная ненависть «дымократов» к «белократам» не нуждается в объяснениях. Очевидны и истоки неприятия большевиков. Не стоит переоценивать их «близость к народу» как представителей Революции. Происходило размежевание социалистической (большевистской) революции и народной. На уровне символов бросались в глаза многочисленные инородцы, впервые обрушившиеся на исконно русские земли. И прежде всего — евреи, чье массовое явление совпало с потрясениями 1917 г. и особенно с невзгодами гражданской войны. Следует согласиться с Пайпсом: антисемитизм стал не только прикрытием антикоммунизма, но наряду с юдофобией превратился в идеологию масс[784]. Не забудем и то, что самыми верными большевикам, самыми стойкими, самыми безудержными и беспощадными зарекомендовали себя 200 тыс. финнов, латышей, поляков, австрийцев, чехов, немцев, корейцев, китайцев и иных интернационалистов. Наконец, учтите: расхожее представление о том, что «большевики дали землю крестьянам» и, в отличие от белых, на нее не посягали, нуждается в уточнениях. И землю мужики взяли сами, и с лета 1919 г. (по решению Совета обороны под председательством Ленина) можно было эту землю у них конфисковать в случае дезертирства или укрывательства дезертиров. Масштабы дезертирства таковы: к концу 1920 г. в Красной Армии более 5 млн человек, в том числе 4 млн мобилизованных крестьян, две трети из которых — отловленные или добровольно вернувшиеся дезертиры. Показательно, что в 1919 г. мобилизовали всего 1 млн крестьян, а во второй половине года добровольно вернулись «из бегов» почти столько же дезертиров[785].

В отечественной историографии господствует идущая от Ленина уверенность в том, что составлявший большинство крестьянства середняк в годы войны «колебался, колеблется и будет колебаться» между двумя противоборствующими силами[786]. В. П. Данилов, отметив, что крестьянская революция послужила основой «всего происходившего в стране» в 1917-1922 гг., повторяет вслед за Лениным, что между большевиками и крестьянством существовал военно-политический союз против «белых», разгромив которых «союзники вновь оказывались лицом к лицу»[787].

Но ведь то же можно было бы сказать о мужиках и «белых». Пока жил народ под одной властью, не вкусив прелестей другой, он смотрел на эту другую с надеждой. Но стоило сбросить прежних правителей, как оказывалось, что новые, пожалуй, еще хуже — хрен редьки не слаще. Скажем, в Сибири сытое и богатое, а местами непоротое свободное крестьянство, которому большевики и 1917 г. почти ничего не дали, получило от Колчака отмену хлебной монополии и свободу торговли. В армию их не призывали. Но в Сибири скопилось огромное количество излишков продовольствия. Одного только хлеба — более 110 млн пудов. Сибирь затоварилась, сбывать продукцию некуда, основные потребители под «красными». Но нет и промышленных товаров, ранее поступавших из западных регионов. На Урале выплавка чугуна к середине 1919 г. в пять раз меньше, чем в 1918 г. С мест взывали к адмиралу сделать хоть что-нибудь для снабжения деревни «мануфактурой» и машинами, иначе правительство падет. Хозяйственные связи нарушились, цены на промтовары выросли, осенью 1919 г. рубль упал до стоимости довоенной копейки, расплачивались грудами керенок. Инфляция бушевала, снижая реальный уровень жизни рабочих, а жить в условиях галопирующей инфляции сибиряки не привыкли. И то, что Колчак оставил 8-часовой рабочий день, страхование, профсоюзы, фабзавкомы во главе с меньшевиками, дела не меняло. Добавим сюда сжигание деревень, расстрелы без суда, поголовные порки, массовые изнасилования — и не будем удивляться тому, что в тылу у Колчака — 140 тыс. партизан. К моменту прихода «красных» в Омск почти вся земледельческая Сибирь освобождена партизанами, которые

поднялись безо всякого большевистского руководства, уничтожили до четверти колчаковцев и создали крестьянские республики. Эсеры помогали мужикам, возглавив городское антиколчаковское движение и организовав первое после свержения адмирала правительство. Примечательно, что даже авторы советского обобщающего труда по аграрной истории сочли нужным отметить: «Партизанское движение Сибири можно рассматривать как наиболее полное самопроявление революционности крестьян как класса» (выделено нами. — Авт.)[788]. Правда, они, по понятным причинам, не распространяют этот вывод на антикоммунистическую войну, которую те же мужики начали тотчас же против Красной Армии.

Да, в сознании русских мужиков не было ни политики, ни республики, ни Учредительного собрания, ни царя, как писал Деникин. Но Антон Иванович заблуждался, уверяя себя и потомков в бесплодности попыток не только «красных» и «белых», но и анархистов («черных») придать борьбе народный характер. Спорен вывод генерала: «За все пять лет русской смуты... вооруженной народной борьбы еще не было... в толще народной слагается безразличное отношение — кто победит: лишь бы скорее конец»[789]. Не можем мы согласиться и с заявлениями Пайпса, Некрича и Геллера о том, что народ был объектом управления, объектом гражданской войны[790], а не ее субъектом. Скорее пассивность проявили горожане. В самом деле, что же оставалось им, если города переходили из рук в руки по 15-17 раз?! Нейтралитет или игнорирование противостояния «красных» и «белых» вовсе не означали безразличия к борьбе за свои цели. В тылу у белых — 400 тыс. партизан. Весной 1919 г. знаменитый Н. И. Махно, подписывавший свои приказы «комбриг Батько-Махно», а до этого сотрудничавший с «красными», открыл фронт и против них, и против Деникина. 80-тысячная армия батьки, который вполне мог зваться командармом, а то и комфронта, разрушала все планы. Троцкий требовал покончить с «партизанщиной». Но наступление деникинцев заставило искать союза с батькой. И осенью он уже рвет тылы белогвардейцев. Четыре пехотных бригады, одна кавалерийская, пулеметный полк на тачанках — 500 стволов,

перемещавшихся с неимоверной скоростью (за 11 суток махновцы однажды отмахали 600 верст), порубали, потоптали, смели два полка одного из лучших «белых» генералов Я. А. Слащева. Екатеринослав пал. «Белые» его отбили. Город трижды переходил из рук в руки, но остался у Махно, беспрерывно пополнявшего свои ряды за счет добровольцев из украинских селян и «красных» дезертиров. «Положение становилось грозным и требовало мер исключительных», — вспоминал Деникин, признавший, что «это восстание, принявшее широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило фронт». Батьку наградят орденом Боевого Красного Знамени, а потом буденновцы сомнут его армию. Но он поднимется вновь, теперь уже только против «красных»[791].

Орландо Фигес пишет, что антибольшевистские крестьянские восстания начинались лишь после того, как «красные» прогоняли «белых». Но в приводимом им списке крестьянских вождей более половины составляют люди, воевавшие по крайней мере одновременно на два фронта или выступавшие против диктатуры РКП(б) до разгрома правой контрреволюции[792]. Не случайно/-/. Е. Какурин, полковник старой армии, вступивший в Красную Армию в 1920 г., дослужившийся до командарма, помощника комфронта и бывший при М. Н. Тухачевском начштаба группы войск, брошенных на войну с антоновцами, в своем труде по истории гражданской войны отмечал, что тыловые войска и войска специального назначения относились к боевым частям как два к трем. Это «диктовалось условиями революционного момента» и многообразием задач, выпавших на долю власти «внутри страны». В частности, приходилось бороться с «анархо-бандитскими шайками Махно», «одинаково враждебного обеим сторонам». Порой «красные» с фронта были заклинены между белогвардейцами и интервентами, а внутри этого клина «широко прокатывались волны местных повста- ний»[793]. Так происходило не только на Южном фронте. Вы что-нибудь знаете о «чапанной войне»? Чапан — это верхняя мужичья одежонка. В марте-апреле 1919 г. крестьянство нескольких уездов Симбирской и Самарской губерний поднялось против только что введенной продраз

верстки, хлебной монополии, реквизиций и мобилизации. Некоторые волости — поголовно. Общая численность бунтовщиков оценивалась в 150 тыс. Главный политический лозунг: «За Советы, за большевиков, против коммунистов». Усмирение, ввиду надвигавшегося Колчака, было скорым и жестоким. Позднейший исследователь проблемы В. Бровкин убедительно доказал, что масштабы и значимость войны большевиков против крестьянства во много раз превосходили размах военных действий против «белых»[794]. В свое время большевики в этом не сомневались. Анализируя страшные поражения на Юге в 1919 г., Д. 3. Мануильский, нарком земледелия Украины, объяснял: «Мы были разбиты не стратегически, а потому, что этот мужицкий фронт всем своим острием был направлен летом... против нас. Это была объективная причина нашего поражения» в борьбе с Деникиным. А. М. Коллонтай, нарком пропаганды украинского коммунистического правительства, уточняла: «Крестьянство целиком враждебно новым принципам народного хозяйства, вытекающим из коммунистического учения»[795].

Мы полагаем, что третья сила, о которой в 1917-1918 гг. мечтали меньшевики и эсеры, неудачно пытавшиеся реализовать свою мечту в недолгие месяцы «демократической контрреволюции» (самостоятельно узнайте, что это такое), оформилась полустихийно в 1919 г. под влиянием анархистов, левых эсеров и эсеров центра. Мужики хотели жить вольными хлебопашцами на своей земле без бар, без хлебной диктатуры с продотрядами и свободно торговать. Горожане нуждались в свободных выборах, в социалистической или «просто» многопартийности, в отказе от большевистской или генеральской диктатуры, в свободах, в том числе праве рабочих на стачки и праве всех на свободу слова, печати, собраний и т. д. Весной 1919 г. массовые забастовки с активным участием меньшевиков и эсеров прошли в Петрограде (в том числе и на Путиловском заводе), Москве, Туле, Брянске, Астрахани и во многих других местах. (В Астрахани митинг рабочих окружили чекисты и матросы, расстрелявшие пролетариев из пулеметов, были и пленные, казни продолжались до конца апреля,

жертвы исчислялись тысячами[796].) Народные вожди вроде Н. И. Махно и Ф. К. Миронова (командарма 2-й Конной армии) сформулировали основные требования подавляющей массы населения достаточно ясно. Лозунги махновцев: «С униженными против угнетателей — всегда!», «Власть рождает паразитов. Да здравствует анархия!», «Земля тем, кто ее обрабатывает!», «Вся власть на местах Советам!». На своем съезде весной 1919 г. представители народа из нескольких махновских губерний (только в 72 волостях оплота махновщины — Екатеринославской губернии — проживало более 2 млн человек) заявили о непризнании диктатуры любой партии, потребовали полной свободы слова, печати, собраний для всех левых политических течений, неприкосновенности левых партий и народных организаций. Вместо реквизиционных отрядов предлагалась система товарообмена между городом и деревней. Земля, фабрики и заводы подлежали социализации. Всех назначаемых лиц необходимо удалить и заменить выборными. Такая вот анархия, «мать порядка». Проанализируйте эту программу и цитаты из Манифеста, с которым обратился к Дону и к РКП(б) «гражданин-казак» Миронов, верный солдат Революции, объявленный в сентябре 1919 г. мятежником и предателем. «Замерло по всей Руси свободное слово... Надежды трудового крестьянства на землю и волю... не оправдались... Непонятна эта дерзкая монополия над властью народа кучки людей, вообразивших себя в своем фанатизме строителями социальной жизни по невиданному до сих пор способу — огнем и мечом. Земельная политика выродилась в искусственное насаждение коммун и советских хозяйств. Эта политика ведет к созданию нового класса советских батраков и государственно-обязанных крестьян... Коммунисты парализуют возможность дальнейшего прогресса сельского хозяйства... Братства — нет. Равенства — нет. Правды — нет». Миронов от лица трудового народа требовал восстановления власти Советов и упразднения бюрократической власти, отмены смертной казни и системы реквизиций, введения продуктообмена через кооперативную сеть. Филипп Козьмич пытался втолковать Ленину, что коммунисты обрекли многомиллионный народ на истребление, но можно ли перестрелять весь народ?! Невозможно принимать участие в том опыте, который уже два года ставят большевики, рассматривая весь народ как средство, растрачиваемое для целей отдаленного будущего. «А разве современ

ное человечество не цель?.. Нет, пора опыты прекратить... отрицание личности человека — есть безумие». Ответа не последовало. Поэтому, решил казак, «остается единственный путь: свалить партию коммунистов». Деникин, Колчак, Юденич и буржуазия — наши смертельные враги, но друзьями народа не могут быть и его большевистские палачи, говорил он. Вся власть — трудовому народу![797]

Еще раз отметим: народ, которому исследователи зачастую отводят «страдательную роль в пассивном залоге», колебался недолго и пошел своим путем. Колебались политики из эсеровской и меньшевистской партий. Но и они в лице своих ЦК, руководящих органов и наиболее популярных и авторитетных вождей к лету 1919 г. либо заняли позицию нейтралитета (РСДРП), либо откровенно заявили: «Мы стоим на принципиальной позиции создания третьей силы между большевистской охлократией и военно-буржуазной контрреволюцией. И в деревне ищем мы главным образом кадров для организации этой третьей силы» (эсеры центра во главе с Черновым). Летом 1919 г. при активном участии Мартова и Дана родилась новая программа РСДРП. Ее основные положения: повсеместное упразднение комбедов, отмена продразверстки, введение договорных цен на хлеб, ликвидация заградительных отрядов, сохранение в руках государства ключевых крупных промышленных предприятий и денационализация всех остальных, отказ от национализации мелкой промышленности, полная независимость профсоюзов от государства, свободные выборы в Советы, расширение избирательных прав, подчинение всех должностных лиц местным Советам и ВЦИК, восстановление политических свобод, свободные выборы судей, отмена смертной казни, лишение всех партийных учреждений каких-либо прав государственной власти и т. д.[798]. Что скажете? А тут еще Анархисты подполья в 1919 г. призвали «к немедленному восстанию за хлеб и волю, за новую революцию с новым самодержавным государством», в котором господствуют большевики, ставшие представителями «класса чиновничьей бюрократии»[799]. Уже в начале 1920 г. эсеры полагали, что «ставка на крестьянство как основной элемент для создания третьей силы безусловно может считаться выигранной». В августе 1921 г. X совет партии эсеров примет

резолюцию, в которой однозначно провозгласит, что «вопрос о революционном низвержении диктатуры Коммунистической партии со всей силой железной необходимости становится в повестку дня»[800]. Как-то не вяжется это с уверенностью Пайпса в том, что в решающую фазу войны эсеры недвусмысленно встали на сторону большевиков[801].

К тому, что конкретно происходило в конце 1920-1921 гг., мы еще вернемся. Сейчас приведем лишь несколько высказываний, относящихся к началу 1921 г. Н. И. Бухарин: «У нас положение гораздо более трудное, чем мы думаем. У нас есть крестьянские восстания, которые приходится подавлять вооруженной силой, которые обострятся в будущем. Я полагаю, что и момент, который переживает республика, самый опасный, который когда-либо переживала советская власть!». «Республика висит на волоске». В. И. Ленин: «Вопрос о крестьянской... контрреволюции. Такая контрреволюция стоит уже против нас... "Образец" французская революция... "Термидор"? Трезво, может быть, да? Будет? Увидим»[802].

Осень 1920 г., когда уже не было ни интервентов, ни белогвардейцев, наглядно продемонстрировала природу гражданской войны — это была война большевиков за коммунизм против большинства населения страны и всеобщее недовольство большевистским экспериментом. Наконец-то и до руководства РКП(б) дошла истина, очевидная с весны 1918 г. для их политических оппонентов и подавляющей массы россиян: все проблемы — в политике, названной в момент ее отмены военным коммунизмом.