СТОЛЫПИН И ЕГО РЕФОРМЫ

О              третьеиюньской монархии, Столыпине и его реформах, определивших и предопределивших многое, имеется обширная и доступная литература[466]. Из фактов биографии реформатора отметим его службу с 1889 г.

Чего же Столыпин достиг за пять лет премьерства (1906-1911) на этом — полицейском — поприще? Кое-что Вам уже известно, вот и другие факты. Даже кадетская партия не легализована. Сенат запретил принимать кадетов на государственную службу. С террором, эксами, максималистами покончено. Положение в партии эсеров (да, пожалуй, и у остальных социалистов) трезво оценил Чернов: «Организация распадалась. Члены ее, уцелевшие от разгрома, распылились, теряя политический облик... замкнулись в себе или в узком кругу друзей,

ждали, пока взойдет солнце нового движения масс»[467]. Скандал с разоблачением Азефа (Столыпин лично рассказал Думе о провокаторе) и других агентов охранки довершил дело. Социалистические партии в России могли насчитать едва ли по 5-7 тыс. членов. Все затихло. Эмиграция погрузилась в мелкие склоки.

При Столыпине распалось или было закрыто до 500 профсоюзов и прочих объединений, численность членов которых сократилась в 20 раз. Запрещено издание тысячи газет и журналов, «арестованы» 1,2 тыс. книг (за предшествующие 35 лет такая мера применялась к 220 книгам).

К смерти приговорено б тыс. человек, из них казнено почти 4 тыс. (за 1825-1905 гг. вынесено 1,4 тыс. смертных приговоров, из которых приведено в исполнение 60 %). На каторгу отправлено 70 тыс. человек. В тюрьмах империи — 170 тыс. заключенных. Средняя смертность — % в год[468]. Административной высылке подвергнуто 33 тыс. неблагонадежных. В 1911 г. под действием усиленной охраны проживала треть населения страны. Общий итог впечатляет: за 1910 г. не более 50 тыс. забастовщиков и менее сотни крестьянских «выступлений».

Как бы сегодня ни оценивали то время, важно, что по понятиям начала XX в. перечисленные меры считались избыточно жестокими. Витте вспоминал: «Ни в какие времена при самодержавном правлении не было столько произвола, сколько проявлялось во всех отраслях государственной жизни во времена Столыпина»[469]. Люди, признанные совестью эпохи — Короленко, Толстой — задыхались в атмосфере террора, насилия, реакции. Прочтите статью Льва Николаевича «Не могу молчать» и Вы поймете, о чем идет речь. Кстати, подумайте, подписали бы Вы ее в 1908 г.?

Однако монархисты и правые обвиняли премьера в либерализме! Вы догадываетесь, почему?

Столыпин унаследовал от прошлого гигантскую программу. Но свелась она всего к нескольким пунктам — тесно связанным между собой реформам: аграрной, местного управления и суда, по вопросам вероисповеданий, образования, рабочего законодательства. Их конечная цель — Великая Россия. «Высшее право России — быть

сильной», способной «в мировой борьбе, в соревновании народов» занять «почетное место». Но для этого потребуется полное напряжение «материальной и производственной мощи»[470]. Одним из ее источников должна стать новая российская деревня.

Указ 9 ноября 1906 г. был принят Думой и стал законом лишь 14 июня 1910 г. Аграрная реформа к тому времени шла по всей стране. Три задачи хотели решить с помощью этой реформы. Политическая предполагала «переустройство нашего царства на крепких монархических устоях» и предотвращение новой революции.

Главное — разрушить общину. Правительство, провозгласил

А.              В. Кривошеин, министр земледелия в 1908-1915 гг. и вернейший соратник Столыпина, «отказывается от несбыточной мечты, что в общине все могут оказаться сытыми и довольными». Ныне «от земли могут уйти те, кто не призван быть на ней умелым хозяином». «В интересах государства каждый клочок земли должен быть в руках того, кто лучше всего сумеет взять от земли все»[472]. Золотые слова! Но они — буквальное повторение того, о чем твердил Александру II полувеком ранее Валуев. Наконец-то правительство взялось за осуществление плана, еще уместного в 60-70-е гг. XIX в., безнадежно устаревшего к его исходу и неприемлемого в XX в. из-за своей ограниченности и недостаточности в изменившихся условиях. У Вас есть сомнения по поводу последнего утверждения? Тогда учтите мнение Струве о запоздалости 1861 г. на целое столетие и страшной запоздалости политической реформы,

которая «должна была произойти не позже начала XIX в.»[473]; вспомните письма из деревни Энгельгардта, проект Кутлера; объясните, почему октябристы, черносотенцы и помещики поддержали разрушение общины; подумайте над выступлениями крестьянских депутатов в третьей Думе.

«Про указ 9 ноября я упоминаю с болью в сердце; он нужен и вовсе не нужен, он так, на воздухе...

Столыпин отдавал себе отчет в том, что его аграрная реформа была последним звеном в деле раскрепощения крестьянства. Он прекрасно понимал, что намеченные преобразования требуют целой исторической эпохи. Отсюда его знаменитое: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России»[475]. Сказано в 1909 г. Но кто в тех быстро меняющихся обстоятельствах мог гарантировать такие условия? Династия безнадежно упустила время. Сознавая это, премьер решил ускорить экономические процессы государственным вмешательством. И тут он столкнулся с таким «сопротивлением материала», которое показало, что проблема не в одном упущенном времени или происках придворных клик. А в чем же?

Отныне община должна была производить передел и выделять землю крестьян в единый участок хоть ежегодно и по требованию даже одного человека. Если сход был против, выдел... осуществлялся по распоряжению властей. Объяснять ли, как это влияло на хозяйственную жизнь общины, и какие чувства питали общинники к хуторянам? Вспомните, что такое хутор и отруб; узнайте, какие категории крестьянства прежде всего покинули общину; где новые формы землевладения получили

наибольшее распространение, где община устояла даже под ударами государственного насилия; учтите, что правительство пустило в передел в Европейской России общинные земли, которых и так не хватало.

Считается, что до 1916 г. из общины, вне которой уже жила четверть крестьянства страны, вышло до четверти дворов. Половина выходцев — беднота, тут же продавшая хозяйство и покинувшая деревню. Остальные 1,5 млн (примерно 10 % от общего числа дворов и надельной земли) размежевались на хутора и отруба (в том числе хуторян — 200 тыс.). Показательно, что за 1905-1915 гг. помещики продали почти 11 млн дес., и практически всю эту землю скупили крестьяне, но не как отдельные владельцы, а общинами. Хуторяне и отрубники получили лишь треть ее[476].

Город поглощал менее 40 % прироста сельского населения, и реформа предполагала переселение и колонизацию. 3,5 млн мужиков двинулись за Урал, в Казахстан, Среднюю Азию, на Кавказ. Правительство отобрало у казахов, киргизов, туркмен 30 млн дес., на северном Кавказе у местного населения — 0,5 млн. Но проблема переселенца — не земля, а деньги. На переезд и «обзаведение» требовалось по крайней мере полтысячи руб., а 60 % переселенцев привезли с собой менее сотни. Чтобы «рвать целину», требовался плуг и две пары лошадей. Между тем даже в относительно благополучной Сибири 25 % переселенцев — либо безлошадные, либо с одной лошадью. Еще треть — с 2-3 «сивками». Поэтому каждый седьмой двор не сеет, а половина засевает менее 3 дес. Правда, каждое пятое хозяйство — зажиточное, многопосевное, многолошадное. Да технический уровень низок, орудия труда примитивные, господствует подсечно-переложная система. Хозяйства на фермерские не похожи, работников нанимают мало, обходятся семейными силами. Поэтому каждый шестой-седьмой переселенец вернулся обратно в Европейскую Россию[477].

Как оценить реформу в целом? Исследователи различных направлений (А. Я. Аврех, А. М. Анфимов, В. С. Дякин, Р. Пайпс, Т. Шанин) пришли к выводу, что агарная революция, намечавшаяся Столыпиным, не состоялась, так как он не достиг ни одной из поставленных целей (а разве может быть иным критерий оценки?). Пережив пик переселения и выхода из общины в 1908-1909 гг., перестроечные процессы стали

затухать еще до 1911 г.

Аграрную реформу предполагалось подкрепить политическими изменениями, гарантировать правовое положение новых средних слоев, которые должны были появиться через 20 лет. Пока же у Столыпина отсутствовала социальная база для реформ. Поэтому премьер маневрировал, искал компромиссов в Думе и Госсовете. Тут его ждали разочарования и провалы. Ни один из предложенных правительством законопроектов так и не получил при жизни Столыпина силу закона. Витте был прав, утверждая, что Столыпин уничтожил всякое достоинство Думы, но Сергей Юльевич ошибся в другом: премьер все же не сумел превратить Думу в свой департамент[478].

Проект реформы местного самоуправления и суда, восходивший к либеральным законам 1860-х гг., предполагал создание бессословных органов, в которых новая крестьянская буржуазия получила бы достойное представительство. Административная власть от дворян и земских начальников должна была перейти к назначаемому МВД чиновнику. Расширялись права губернаторов. Ликвидировались волостные суды, мировые судьи становились выборными. Вы догадываетесь, кто и почему провалил проект в Думе?

Ничего не вышло из укрепления начал веротерпимости. Под натиском Синода пришлось отказаться не только от введения свободы совести, но даже от такой малости, как право на безрелигиозное состояние и гражданский брак. Впрочем, теперь переход из православия в другую веру не считался преступлением, положение старообрядцев облегчили, разрешив им свободное исповедание своей веры. Их отныне не именовали раскольниками. Снимались ограничения с инославных церквей, облегчались смешанные браки. Но закон по-прежнему отстаивал первенствующее и господствующее место православия.

Лишь в годы мировой войны развернулась школьная реформа,

предусматривавшая введение всеобщего начального образования. Только с 1912 г. введены в действие страховые законы для рабочих.