«РАБОЧИЕ-ЯКОБИНЦЫ... ИМЕЛИ МУЖЕСТВО И МУДРОСТЬ САМИ СЕБЯ ТЕРМИДОРИЗИРОВАТЬ» (ЛЕНИН)
Все 20-е годы коммунистов окружала непокоренная, чужая и враждебная страна, которую еще предстояло завоевать. В 1921 г. они потерпели сокрушительное поражение и отступили, а победила крестьянская революция (насколько нам известно, кроме нас, подобным образом ставит вопрос лишь В.
П. Данилов2). Именно отсюда большевистское ощущение осажденного лагеря, блокированной крепости. Добавьте и провал ставки на мировую революцию, закрепивший международное одиночество Советской России. Последствия не заставили себя ждать.Была по меньшей мере еще одна группа факторов, работавших в том же направлении (об остальных «группах» поразмышляйте самостоятельно, как и о значимости предлагаемых нами объяснений). «Чтобы проводить законы, нарушающие все частные интересы, потребовалось усилить диктатуру центральной власти, систематизировать ее, охватить всю [страну] армией полиции и солдатских постоев, уничтожить все свободы, контролировать... почти все сельскохозяйственное и промыш
ленное производство... без конца прибегать к реквизициям, захватить в свои руки транспорт и торговлю. Потребовалось насаждать повсюду новую бюрократию, чтобы пустить в ход громадный аппарат снабжения, ввести нормированное потребление при помощи карточной системы... заполнить тюрьмы... заставить [террор] работать перманентно... Новая террористическая бюрократия завладела всеми местами. Злоупотребления властью приняли [немыслимые ранее] размеры»1. Нет, это не военный коммунизм большевиков. Это описание якобинской диктатуры. Совпадение в мелочах заставляет искать общие источники.
При всей сомнительности и этого предположения, и самих поисков стоит поразмышлять нац, логикой Революции, не конкретной революции, а «политической революции вообще». На Западе со времен П. А. Сорокина говорят о социологии Революции, в СССР рассуждали о закономерностях революционного процесса.
Мы бы предпочли вслед за К. Бринтоном ограничить задачу: «установить некоторые единообразия описания», не пытаясь искать «законченную социологию революции». Во всяком случае, «единообразия», обобщенные Бринтоном почти 70 лет назад, выглядят вроде бы убедительно. Падение старого режима, «медовый месяц» революции, правление умеренных, попытки контрреволюционного переворота, торжество радикалов, господство террора и добродетели и, наконец, неотвратимый термидор. Присмотримся к двум последним периодам. Диктатура экстремистов воплощается в государственных формах «как грубая и законченная централизация». Диктатура требуется для того, чтобы в кратчайшие сроки построить «царство Божие» на земле. Она связана с насилием и террором, которые играют роль «сверхкомпенсации неспособности экстремистов повести за собой своих обыкновенных собратьев». Экстремистская диктатура — «удивительная смесь духовной ярости, экзальтации, преданности, самопожертвования, жестокости, безумия и возвышенного обмана». Наступает господство аскетизма, объявляющего войну любым недостаткам и порокам, всему человеческому. Обыватель попадает в непереносимое положение. Происходит взрыв, экстремистов устраняют. В итоге в общество, только что охваченное революцией, приходит термидор, естественный, «как морской отлив, как затишье после шторма». Люди встречают термидор как избавление от гнета экстремистов. Отшумели революционные бури, и человек обнаружил, что стоит «примерно там же, где стоял, когда революция началась».
Происходит «возврат к основной массе более простых и более фундаментальных отношений». Сталинский режим с конца 20-х гг. и есть форма «русского термидора»1.
Вы согласны с тем, что до термидора все это имело место и в России? К сталинскому режиму и, по терминологии Троцкого, «советскому термидору» мы вернемся позднее. Нас пока интересуют 20-е гг., а предложенная схема не позволяет «идентифицировать» их как термидор (почему, как Вы думаете?). Не дает удовлетворительного объяснения и попытка С.
Хантингтона различать западные и восточные революции, порождаемые модернизацией, поскольку, во-первых, характерные черты и тех и других в его же трактовке присущи российской революции[6], а, во-вторых, еще Ленин заметил, что революция в России, стоявшей на границе между странами модернизированными («цивилизованными») и странами внеевропейскими, в модернизацию втягиваемыми, «могла и должна была явить некоторое своеобразие»[7]. Несомненно, меньшевики-эмигранты опасались краха государственной промышленности под давлением нэпа, так как полагали, что Россия не сможет стать индустриальной державой, продвигаясь лишь по капиталистическим рельсам. Известно, что Мартов настаивал на том, что большевизм и наша революция ближе к революции XVIII в., чем к пролетарской Парижской коммуне, термидор свершился и, возможно, уже зреет бонапартистский переворот, приближается брюмер. Очевидно, что «сменовеховцы» уповали на «экономический Брест», видя в «русском термидоре» не отрицание революции, а ее выздоровление посредством перехода к эволюции. Понятно, почему левая — коммунистическая — оппозиция в СССР к концу 20-х гг. считала термидор свершившимся фактом. Современникам так казалось. Но уже для Мартова термидор — антидемократическая политика, направленная против пролетариата. Меньшевики в начале 40-х гг. пришли к выводу, что русская революция, породившая тоталитарное государство, в корне отличается от французской, а потому и аналогии с ней ошибочны. Несостоятельность поиска сущностных сходств прекрасно обосновал лучший знаток Великой французской революции М. Фьоре. Теоретик «сменовеховства» Н. В. Устрялов уповал на то, что ничего подобногонашей исконно русской революции «не может быть на Западе». Наша уникальность велика есть. «Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-ре- волюционерами... приобщившимися "русскому духу" в его нынешнем состоянии»[8].
Таким образом, дело, видимо, не в специфике революции в разных «эшелонах» модернизации, а в конечной — коммунистической — «целевой установке».
В совпадении цели коммунистов с объективной целью всего человечества (в исторической попутности, как сказал бы Герцен) видели марксисты одну из объективных гарантий против отката грядущей пролетарской революции. Энгельс в 90-е годы XIX в. неоднократно обращался к проблеме волнообразного развития предшествующих революций. Схема вырисовывалась такая: забегание, откат (сопряженный с расколом победившего меньшинства), ряд колебаний, установление нового центра тяжести. Но, в отличие от размышлявшего над тем же Кропоткина, Энгельс не усмотрел тут всеобщего «закона прогресса в человечестве» (см. ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 10). Сведя все к законам развития буржуазного общества, патриарх марксизма среди объективных гарантий от отката коммунистической революции называл (вместе с Марксом) такие ее отличительные характеристики: а) превращение революции меньшинства в революцию большинства, совершаемую им в интересах большинства, каковым является пролетариат; б) непрерывность революции; в) ее всемирность. Анализируя итоги первой российской революции, Ленин называл в качестве единственной абсолютной гарантии от отката-реставрации в России социалистический переворот на Западе, а относительной гарантией могло стать, по его мнению, максимально глубокое и решительное проведение переворота внутри страны. «Чем дальше зайдет революция, тем труднее будет реставрация старого, тем больше останется даже в случае реставрации»[9].Парадокс начала, да и всех 20-х годов, не только в полном отсутствии объективных «гарантий», но и в том, что, по словам Ленина,
«самый большой внутренний политический кризис», грозивший утратой власти, был вызван именно тем, «что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед», а это явилось несомненной ошибкой[10]. Хуже того, «качество отсутствия» было таково, что делало положение безнадежным.
К. Б. Радек, посланный в 1918 г. в Германию «организовывать революцию» и вернувшийся после ее поражения и отсидки в немецкой тюрьме с уверенностью, что европейская революция будет очень продолжительным процессом, член ЦК РКП(б) и секретарь Исполкома Коминтерна, один из самых талантливых и остроумных большевистских публицистов, придумал массу анекдотов.
Вот один из них. Рабинович приходит к Ленину и просит дать ему такую работу: он будет сидеть на вышке и смотреть на Запад — не загорится ли пожар революции. Владимир Ильич долго отказывается, а потом, соглашаясь, предупреждает: «Но учтите, платить будем немного». «Зато работа постоянная», — сияет Рабинович.Что касается Ильича (и это уже не анекдот), то он никогда не обрушивал на партию столько горьких истин, как в последние три года своей жизни. Объявив, что рабочие передовых стран в лучшем случае способны на пассивное или полупассивное сопротивление буржуазии, Ленин сообщил: «[М]ы должны... добиться успеха в одиночку». В его диктовке статьи «О кооперации» Вы найдете перечисление «всего необходимого и достаточного» «для построения полного социалистического общества». Обратите внимание: названы лишь четыре внутренних фактора, два из них относятся к власти государства[11]. Это бы еще ничего: «в одиночку» можно было трактовать как «без помощи капиталистических стран», но... Кто строить-то будет, если пролетариата в России — не более 1,5 млн человек, то есть 1 % населения? Какое уж тут большинство! И не в том лишь проблема, что не скоро будет большинство. Весной 1922 г. на XI съезде партии ее вождь поведал, что, хотя Маркс и писал про капитализм и развитие пролетариата, но писал-то он не про Россию, где во время войны на фабрики и заводы шли вовсе не пролетарии. Поэтому, когда говорите «рабочие», то не думайте, что ведете речь о фабрично-заводском пролетариате «это не пролетарии, а всяческий случайный элемент». Чуть ранее
обнаружилось: у нас пролетариат «выбит из своей классовой колеи и перестал существовать как пролетариат», спекулирует, делает зажигалки, полезных для общества материальных ценностей не выпускает. Приходится пролетарской власти, держа в узде капитализм, направлять его «по государственному руслу и создавать капитализм»: «если капитализм восстановится, значит, восстановится и класс пролетариата»[12]. На съезде лидер рабочей оппозиции, член партии с 1901 г., кадровый рабочий, глава профсоюза металлистов, в 1921-1922 гг.
член ЦК РКП(б) А. Г. Шляпников бросил во враждебный ему зал: «Разрешите поздравить вас... вы являетесь авангардом несуществующего класса»[13].Конечно, можно было бы отделаться классической постановкой вопроса: «Дело не в том, в чем в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать»[14]. Можно было бы настаивать на том, что носителем пролетарского духа все равно остается партия. Ленин же посмотрел на это совершенно иначе. В партию идут «настоящие мелкие буржуа», «умные белогвардейцы», пролезает «масса швали», по своему составу «наша партия... недостаточно пролетарская». Хуже того, «партия наша теперь является менее политически воспитанной... чем необходимо для действительно пролетарского руководства в такой трудный момент». И как приговор: «[В] уже настоящее время пролетарская политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет зависеть не от него». Ленин предлагает ужесточить требования к приему новых членов, увеличить кандидатский срок до трех лет, провести чистку партии (не зная ее численности, вождь полагает, что даже 300 тыс. коммунистов — это чрезмерно). И продолжает «бичевать пороки»: «Чего не хватает? Ясное дело, чего не хватает: не хватает культурности тому слою коммунистов, который управляет». Итог плачевен: «Государственный аппарат очень часто работает против нас». «Вырывается
машина из рук: как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет кто-то, не то нелегальное, не то беззаконное, не то бог знает откуда взятое... но машина едет не совсем так, а очень часто совсем не так, как воображает тот, кто сидит у руля...».[15]
Ну, и с чем мы остались? Где же гарантии от термидора? В тех 10 тысячах «старых гвардейцев», которые «сидят у руля» и бог весть куда едут? Троцкий как-то сказал, что «партия — единственный исторический инструмент, данный пролетариату для разрешения его основных задач», поэтому «партия в последнем счете всегда права» и быть правым можно «только с партией и через партию, ибо других путей для реализации правды история не дала». Правда, незадолго до гибели один из вождей Октября уточнит: «Партия есть временный исторический инструмент — один из многих инструментов и орудий истории... Требовать от нее, чтобы она заменила и подчинила себе другие факторы... значит вдаваться в область грубой метафизики»[16]. А в г. Лев Давидович предлагал написать «Устав гражданской войны» для зарубежных коммунистов — руководителей будущей революции. Устав должен был стать важнейшим элементом «военно-революционной учебы высшего типа». В неустойчивых политических ситуациях, в обстановке архинеустойчивого равновесия — «шар на вершине конуса» — все зависит от умения и твердости руководства. «В зависимости от толчка шар может скатиться и в ту и в другую сторону. У нас, благодаря твердости и решимости партийного руководства, шар пошел по линии победы. В Германии политика партии толкнула шар в сторону поражения»[17]. Это что же — все упирается в партию как субъективный фактор? Вы-то что думаете? Кстати, Вы еще помните интересный вывод Хантингтона о том, что политическая партия — отличительный признак современной политики, но она не целиком современный институт? Функции партии — организация участия, агрегирование интересов, обеспечение связей между социальными силами и правительством. Выполняя эти функции, партия по необходимости следует логике политики, а не эффективности. А бюрократия, со своей дифференциро
ванной структурой и системой заслуг, оказывается более современным институтом, чем партия, которая управляется посредством патронажа, влияния и компромисса[18].
Как бы там ни было, Ленин, понимая, что термидор вполне вероятен, а полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества авангарда несерьезно, заявил: «Рабочие-якобинцы более проницательны, более тверды, чем буржуазные якобинцы, и имели мужество и мудрость сами себя терми- доризировать». Самотермидоризация — ленинский выход. Выход — и выбор, считал М. Я. Гефтер, первым обративший серьезное внимание на ленинские слова[19]. Модель была открытая, поисковая. Ее «механику», новаторски используя схему волнообразного развития политической революции, в свое время раскрыл Н. А. Симония, доказавший, что новая политика была не безнадежным фронтальным противодействием тенденции отката, а попыткой «оседлания» этой тенденции. Большевики надеялись управлять откатывавшейся «волной», приостановить ее в момент ослабления «еще до того, как она закончила бы свой "обратный" бег»[20].
Пропасть между тогдашним состоянием страны и коммунизмом сходу преодолеть не удалось. Единственный гарант продвижения вперед — партия. Ее власть следует сохранить во что бы то ни стало. Для этого, опираясь на государственную власть, будем строить не непосредственно коммунистическую экономику, а создавать «капитализм, подчиненный государству и служащий ему»[21]. Чуть позднее Ленин усмотрит в кооперации еще один, наряду с государственным капитализмом, путь через пропасть. Важно не это, а универсальный способ конструирования путей: «власть используется как рычаг для перестройки старой экономики и организации новой» в любом случае[22]. Поэтому «по мере того, как партия-государство освобождало из-под своего контроля значительные сферы экономической жизни страны, оно начало укреплять свою политическую монополию»[23].
Даже такие теоретики нэпа, далеко отошедшие от военно-коммунистической модели и стиля мышления, как Л. Б. Красин, наркомторг, полпред и торгпред в Англии и Франции, и Н. И. Бухарин, член политбюро и редактор главной партийной газеты «Правда», не ставили под сомнение необходимость диктатуры партии и ее экономические функции.
Красин, разработавший внешнеэкономическую программу расширения нэпа на основе предоставления концессий и получения иностранных займов, не только решительно выступал против некомпетентного вмешательства политиков в экономику и требовал предоставления «в самом государственном и руководящем партийном аппарате производственникам и хозяйственникам» по меньшей мере такой же доли влияния, «как газетчикам, литераторам и чистым политикам». Леонид Борисович, человек необыкновенно талантливый, способный постоять за себя — «не всякий рискнет так хлопнуть дверью в нашем ЦК, как это не раз проделывал» Красин (это ленинская оценка, кстати, Владимир Ильич, когда-то вместе с Леонидом Борисовичем создававший социал-демократическую партию, после 1917 г. Красина и других «хозяйственников» в ЦК не включил, это сделал после смерти Ленина Сталин), — обрушился с критикой и на Ленина. «Отец-созидатель и мозг нашей партии», по определению Красина, допускал серьезнейшую ошибку, предлагая усилить контроль за всем и вся. Гипертрофия контроля, попытка создания «чудища сверхконтроля» «ненужная и прямо вредная утопия». Максимум производства и минимум контроля — таков лозунг наркомторга. Более того, ЦК сложился в неподконтрольную руководящую группу, способную проводить на съезды кандидатуры, выполняющие «волю отдельных влиятельных личностей». За ними-то и следует установить контроль, «привлекая к ответственности лиц, не считаясь с их служебным положением». Предложения Красина на XII съезде вызвали возмущение Зиновьева: «Разделение труда — да, разделение власти — нет... мы попросим некоторых наших товарищей, которые слишком часто суются к нам со словом "не компетентны", чтобы они забыли это слово... попытка ревизовать вопрос о диктатуре партии» недопустима. И на местах «без губкомов мы не можем провести ни натурналога, ни регулировать заработную плату, ни руководить хозяйством... чуточку отстранить губкомы — это значит растрясти все». Однако и Красин настаивал: «Главная ответственность... за работу советского аппарата лежит на
плечах партии», «высшии контроль и решение не только принципиальных, но и конкретных практических вопросов» — прерогатива высших органов партии. И он, ярый защитник и ведущий идеолог монополии внешней торговли, ни минуты не сомневался в необходимости «осуществления государством экономических функций», важнейшая из которых — «плановое регулирование, распространяющееся на всю территорию Союза»1.
С середины 20-х гг. не подвергал это сомнению и Бухарин. Николай Иванович с 1921 г. — полнейший антипод Троцкого почти во всем и его основной политический оппонент до 1929 г. Именно Бухарин, по мнению Троцкого, был творцом кулацко-кооперативной теории, являющейся «грубой фальсификацией ленинизма», открывающей дорогу термидору. Как-то во второй половине 20-х гг., решив, что Бухарин — уже воплощенный термидорианец, Троцкий даже воскликнул: «Со Сталиным против Бухарина? — Да. С Бухариным против Сталина? — Никогда!»2. Еще бы! Вот одна из последних ленинских диктовок: «[В] нашей Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян, к которому теперь допущены на известных условиях и "нэпманы", т. е. буржуазия». А вот бухаринское уточнение: новая буржуазия «при данном соотношении общественных сил является общественно необходимым слоем». «Потому что смысл нэпа заключается в том, что мы, используя хозяйственную инициативу крестьян, мелких производителей и даже буржуа, допуская... частное накопление... ставим их объективно на службу социалистической госпромышленности и всего хозяйства в целом». А вот еще интереснее: «Форма рыночной связи будет у нас существовать еще долгие и долгие годы... будет решающей формой экономической связи. Решающей!». Мы теперь можем себе позволить черепашьи темпы продвижения к социализму, растолковывал Бухарин
Из работ Красина назовем: 1) Зачем нам нужны внешние займы. М., 1925, 2) Плановое хозяйство и монополия внешней торговли. М., 1925. Крометого см.: Красин Л. Б. Контроль или производство // Огонек, № 24, 1989. С. 12-13, Двенадцатый съезд РКП(б). 17-25 апреля 1923 г. Стенографический отчет. М., 1968. С. 125-128, 47-53.
Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Т. 2. М.: ТЕРРА, 1990. С. 85-86. Коэн С. Бухарин. С. 330. Ответ Бухарина столь же однозначен: «Я-то с Троцким никогда не объединюсь, потому что у меня для этого объединения нет никакой политической основы». — Бухарин Н. И. Выступление на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). 18 апреля 1929 г. // Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. С. 302.
азбуку новой экономической политики. Никаких пулеметов, Варфоломеевской ночи или нового Октября. Куда спешить, если вся система хозяйства задана командными — социалистическими — высотами? Многочисленные кооперативы, в том числе «кулацкие кооперативные гнезда», индивидуальные крестьянские хозяйства будут врастать «в эту же систему», «рамки развития [которой] заранее даны строем пролетарской диктатуры». Нэпа в деревне пока нет, поэтому «всему крестьянству, всем его слоям нужно сказать: обогащайтесь, накапливайте, развивайте свое хозяйство»1. Нэп для любимца Ленина «не есть попятный ход красного пролетарского рока», а социалистическое наступление на новых рельсах. Это была несомненная ревизия прежних надуманных представлений о социализме, идущих со времен Томаса Мора (Валентинов). И тот же Бухарин предупреждает: хотя у рабочего класса и крестьянства есть сотрудничество и союз, но «это еще не значит, что у нас есть раздел власти, что у нас имеется не диктатура рабочего класса, а диктатура... и рабочего класса, и крестьянства... в самой государственной власти крестьянства как соучастника этой власти нет». Как бы между делом всплывает военно-коммунистическое (или просто коммунистическое?): «Наша сила заключается в том, что мы... политическую власть вовремя стали делать рычагом экономической перестройки... мы имеем за собой экономические командные высоты, представляющие собою составную часть нашего государственного аппарата... пролетарская диктатура с ростом нашего хозяйства все больше... будет представлять собой хозяйственную силу». Уже и всеобъемлющее планирование кажется весьма привлекательным. А самое главное, настаивает Николай Иванович: «Наша задача — видеть две опасности: во-первых, опасность, которая исходит от централизации нашего аппарата. Во-вторых, опасность политической демократизации, которая может получиться, если демократия пойдет через край... Чтобы поддержать диктатуру пролетариата, надо поддержать диктатуру партии». И когда Троцкий повторяет прописную истину большевизма: «Партия — основной инструмент революции. Если бы этот инструмент притупился, это губительно сказалось бы на всех задачах революции и на всей ее судьбе», Бухарину остается лишь уточнять: «Укрепление
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 387. Бухарин Н. И. О новой экономической политике и наших задачах // Бухарин Н. И. Избранные произведения. М., 1988. С. 127-128, 135-136. Бухарин Н. И. Выступление на Объединенном пленуме. С. 281. Бухарин Н. И. Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз // Бухарин Н. И. Избранные произведения. С. 183-184.
влияния партии есть предпосылка, необходимейшее условие пролетарской диктатуры... победа рабоче-крестьянского дела предполагает руководство со стороны коммунистической партии»[24].
Если Вы учтете все перечисленное, примете во внимание вынужденный характер перехода к нэпу и еще одно обстоятельство, зафиксированное в резолюции XII съезда («самый переход от военного коммунизма к нэпу совершался в значительной мере методами военного коммунизма»[25]), то сможете понять политическую логику большевиков. Нам представляется, что даже полная реализация бухаринской модели нэпа графически напоминала бы ромашку. Углы военно-коммунистической звезды сглажены, разнообразных лепестков вместо пяти лучей — множество, «человека с ружьем» заменил бы... Впрочем, сами подумайте, кто бы его заменил. Но в центре — все то же: диктатура РКП(б), с 1925 г. именовавшейся Всесоюзной коммунистической партией (большевиков) — ВКП(б). Чтобы стать альтернативой военному коммунизму, нэп должен был отказаться от всех монополий, а большевики — от монополии на власть. Можно допустить, что в перспективе это было не исключено и в СССР. Насколько это вообще реально, покажет второй за последнее столетие опыт «чистого нэпа» — китайский. А каково Ваше мнение? Не забывайте: у нас нэп был, выражаясь по-сталински, отброшен к черту вполне сознательно.