ПЕРВАЯ ЧЕТВЕРТЬ XVIII в.: ПЕТР I ПРОТИВ МОДЕРНИЗАЦИИ

За вычетом Ивана Грозного и И. В. Сталина, кроме Петра I вряд ли еще найдется в истории страны государственный деятель, который заслужил бы абсолютно взаимоисключающие оценки.

несколько цитат (см. табл. 2) и решите, какие из точек зрения ближе Вам, и почему именно они. Чем объяснить противоречивость мнений? Заметьте, что спор идет не о наличии развилки. Ее реальность для всех исследователей бесспорна.

Таблица 2. Споры о Петре I

Окончание таблицы 2

Не погружаясь в бездонные историографические глубины, подчеркнем, что нас убеждают аргументы, изложенные в работах историков конца XIX—начала XX в. — В. О. Ключевского, П. Н. Милюкова, А. А. Кизеветтера, сходившихся в том, что Петр не был социальным реформатором. Его реформы не ставили целью перестройку политических, общественных, нравственных порядков и не направлялись задачей перевода русской жизни на непривычные ей западноевропейские основы. Покончив с внешними формами старой московской государственности, преобразования довели до наивысшего развития те самые принципы, которые лежали в основе предшествующего государственного строя[158].

Мы отдаем себе отчет в том, что подобную позицию не разделяет подавляющее большинство российских и зарубежных ученых. Так как противниками петровской легенды выступают и ультралиберал Р. Пайпс, и правоверный марксист Г. В. Плеханов, а активными защитниками идеи о Петре-модернизаторе оказывается большинство исследователей разной идеологической ориентации (и при этом новых фактов никто не приводит), то, вероятно, следует говорить об особом угле зрения у последних.

односторонней оценки (и при этом оставаясь, за исключением первого, в стане большинства). Затем приложим к полученным данным «шкалу модернизации», которую мы составили в п. 2, и подумаем над результатами сопоставления.

Начнем с самого главного — системы власти. Как исторический курьез отметим гипотезу академика Л. В. Черепнина об избрании Петра на царство посредством Земского собора (как Вы понимаете, этого требовали мифы о прогрессивности и народности нового государя). Точка зрения Н. И. Павленко о пестрой толпе любопытных, собравшихся случайно, чтобы поглазеть на то, что происходило в Кремле в связи со смертью царя Федора Алексеевича (а когда он умер?), представляется соответствующей истине[159].

В 1716 г. в «толковании» статьи 20 Артикула воинского впервые законодательно сформулирован принцип самодержавия: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет, свои государства и земли, яко христианнейший государь, по своей воле и благомнению управляет»[160]. Духовный регламент 1721 г. настаивал: «Монархов власть есть самодержавная, которой повиноваться сам Бог за совесть повелевает». Один из ведущих дореволюционных исследователей российской государственной системы А. Д. Градовский пояснял, что формулу о неограниченной и самодержавной власти государя следует понимать так, что император не ограничен никакими конституционными рамками и ничем не стеснен в администрировании[161].

Как подчеркивает Анисимов, в России и в начале XVIII в. не было ни сословий, ни абсолютизма, а были служилые люди и самодержавие. Поставить знак равенства между парами этих понятий невозможно[162]. (Вы с этим согласны? А чем отличается от российского самодержавия XVII—XVIII вв.

о              наследии престола (1722), монарх мог назначить своим наследником любого, не считаясь ни с чем. Как видите, старомосковская дурь само- державья Грозных Иванов, когда-то являвшаяся нарушением обычая, теперь возводилась в ранг петербургских законов, став традицией. Что

ж,              посетуем вместе с Ключевским: «Несчастье Петра было в том, что он остался с одним смутным ощущением... что у его власти нет границ, а есть только опасности»[163]. Добавим, что в том же видим мы и несчастье России, и пойдем дальше.

Несомненно влияние на формулу самодержавия, теорию и практику государственного строительства идей Г. Гроция и С. Пуффендорфа, теорий общего блага и полицейского государства, протестантской (и прежде всего шведской) модели административного устройства. Но столь же несомненно, что «дух времени» подозрительно легко сочетался с «русским духом» вотчинного права. (Еще в 1968 г. А. Н. Чистозвонов предположил, что вполне возможно заимствование «абсолютизма» у более развитых стран и приспособление его к условиям крепостничества[164].) Петр по-прежнему руководствовался идеей всеобщей службы, которая сделалась его глубочайшим инстинктом (Милюков). И то, что он сам (в отличие от отца и деда) служил, ничего не меняет в отношении к «людишкам». Вся страна — вотчина Петра, поэтому с какой стороны ни посмотреть, везде видим одно и то же: все должны служить на благо его вотчины-государства. Стоит ли напоминать о том, что отсюда проистекали дальнейшее закрепощение и натиск общей несвободы?

Уравняв все виды неволи доселе свободных людей близко к типу полного холопства, законодательство Петра в произвольном распоряжении личностью намного превзошло своих предшественников и отбросило общество далеко назад[165]. Крестьяне становились лично зависимы от помещика, но уже не на основе личного договора, а согласно государственному акту — ревизии. Вводилась паспортная система. Все население, включая «господствующий класс», подвергавшийся и телесным наказаниям, попало под гнет обязательной и практически пожизненной службы.

Император видел в государстве главный стимул движения к «общему благу» и верил в силу собственных указов. Он направил массу энергии

на создание «всеобъемлющего, универсального аппарата управления», включавшего «существенный элемент насилия» (Анисимов). В Полное собрание законов Российской империи попало почти 3,3 тыс. петровских указов за 1689-1725 гг., т. е. в среднем царь производил по 8 указов в месяц[166]. Но это, надо думать, основополагающие законы, отобранные М. М. Сперанским и II отделением в 20-е гг. XIX в. Между тем, более поздние подсчеты свидетельствуют: только в 1713-1725 гг. родилось 7,6 тыс. всевозможных распоряжений государя, т. е. более 50 в месяц![167] Царь оказался настолько мелочен в своих административных восторгах, что вторгался абсолютно во все сферы жизни подданных, регламентируя каждый их шаг от рождения до смерти. Подбивают «людишки» сапоги скобками? Государь пишет указ «о неподбивании», ибо скобки портят полы (ослушникам, между прочим, каторга грозит). Перестали ходить к исповеди? Указ: исповедоваться ежегодно, иначе — огромный штраф. Падают в питерскую грязь во время проезда государя? Указ: чтоб не падали. Продолжают? Указ: бить таковых кнутом. В 1704 г. указ — забрать в казну все постоялые дворы, а на следующий год — все дворы вернуть хозяевам. «Смеху подобные» деяния Н. С. Хрущева по насаждению кукурузы известны. Но почему-то не вспоминают петровские почитатели указ 1715 г. о насаждении льна и конопли. Предписывалось на другой год увеличить посевы в 1,5 раза там, где они уже были, и начать сеять там, где их не было. Чиновники петровских канцелярий вторгались в хозяйство частных владельцев. Через головы помещиков государство рассылало приказчикам и управляющим инструкции о сроках посевов, о порядке ухода за скотом и т. п. Царь приказал выписать из Европы породистых овец да раздать их помещикам южных уездов и, как обычно, черкнул: «хотя б кто и принять не хотел». Рассматривая свой народ с позиции «яко дети», нуждающиеся в принуждении ко всему, «которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят», Петр, нимало не смущаясь, восклицал: «Не все ль неволею сделано!» А чтобы «процвела отрасль сия», царь расквартировал среди неразумного населения 126 полков, превратив их, по определению Ключевского, в разнузданные полицейские команды. Это ли не мощнейшая и торжествующая тенденция тоталитаризма? Во всяком случае, Анисимов видит время Петра как время основания тоталитарного государства.

Вы возразите, что в XVIII в., как и в XV-XVII вв., еще рано об этом говорить. Но проделайте простой опыт: наложите на российскую действительность сетку критериев тоталитаризма, предложенных Л. Д. Гудковым: бедность, милитаризация, принудительный консенсус, террор, распределительная экономика[168]. И что получилось? Вас это не убеждает, и Вы (вслед за классиками теории тоталитаризма — X. Арендт, 3. Бжезинским и др.) вместе с А. С. Панариным уверены, что «тоталитарные системы — модернистские, в них чувствуется прометеева воля новоевропейского человека к преобразованиям всего и вся... Ключевой метафорой здесь является метафора механизма, нашедшая конкретизацию в образе общества как единой фабрики»[169]? Тогда, по крайней мере, учтите, что К. Поппер (да и не он один) не сомневался в тоталитаризме конструкций Платона и его спартанских «образцов». Напомним, что в утопиях Т. Мора и Т. Кампанеллы, развивавших близкие («казарменные») идеи, нет ни фабрик, ни прометеевой воли. Как полагают востоковеды, для тоталитаризма не требуются индустриальный фундамент и новоевропейский человек. Достаточно безусловной собственности государства в лице царя на значительную часть земель, общинного самоуправления и централизованного управления всеми областями страны. Власть царей ничем не ограничена, «никакой независимый законный орган не стоял рядом с ними. Их окружали лишь чиновники, свободно сменяемые и назначаемые по царскому усмотрению». Все чиновники являлись «рабами царя» (официальный термин). Аппарат контроля и учета (архивы III династии Ура — «настоящий триумф бюрократизма»), занятый мелочной регламентацией и скрупулезным подсчетом всего (например, отдельная статья контроля — дохлые бараны, идущие на корм собакам; соответствующие древневосточные «людишки», учитывавшие и баранов, и собак, и — отдельно! — рога и шкуры первых и шкуры последних, обязаны были в то же время следить и друг за другом), неуклонно рос и сочетался с жестоким полицейским режимом. Купля-продажа земли была запрещена. Государство монополизировало ремесло и торговлю. При внешней внушительности данного образования, существовавшего в III-II тысячелетиях до н.э. (помните Хаммурапи?), эта система, пои

менованная «рабовладельческим тоталитарным государством», вела к экономическому застою и тормозила историческое развитие[170].

Трудно предугадать Ваши выводы из сказанного. Но, кажется, гипотеза о традиционалистской основе тоталитаризма заставляет отказаться от однозначности оценок также и петровских «причуд». Тем более что мы не можем не согласиться с тем, что российский патернализм XVIII в. был не рудиментарным, как на Западе в эпоху «полицейских государств», а вполне жизнеспособным явлением, поскольку имел прочную традицию вмешательства в частную жизнь подданных еще с XVI в. Петр обновил лишь формы вмешательства[171].

Побывав в английском парламенте, царь, которому понравились дебаты, приказал «себе говорить стречу», как и во времена Ивана III, но предупредил, что «англинская вольность здесь [в России] не у места, как к стене горох». Неуместными были объявлены парламент, партии, оппозиция и прочее. Царь пояснял, что достаточно будет того, чтобы «усматривающий вред и придумывающий добро» говорил «прямо мне без боязни». Петр действительно перенимал «западные» формы, насильно насаждая их в России и не интересуясь их содержанием. Император выхватывал из чуждой системы лишь те элементы, которые ему требовались «здесь и сейчас», не заботясь о том, что Европа потратила века на создание своей системы, только в рамках которой эти элементы и работают. Табак, короткополый камзол, политес, ассамблеи, газета, новый календарь, даже коллегии по шведскому образцу — пожалуйте! Но представительные органы, подлинное самоуправление, сословные привилегии, личные свободы, обязательства центральной власти перед обществом — никак не возможны, ибо государь решил, что они «несходны к нашему народу». Да и то, рассуждал Сенат, какое самоуправление, если «в уездех ис крестьянства умных людей нет»?[172]

Пусть вместо дьяков и приказов у нас Табель о рангах, чиновники и коллегии, но веберовской (или даже конфуцианской) бюрократии Вы не отыщете. Один пример. Власть не платила регулярного жалованья (по смыслу слова, милости государя), заменяя его всевозможными казенными товарами. Чтобы «аппарат», не ведавший милости-жалованья

порой до девяти месяцев, не перемер с голоду, разрешили «акциденции», сиречь «кормление от дел», по простоте душевной записав их поначалу как «взятки». В 1722 г. Петр распорядился, чтоб «брали за работу умеренно», а Сенат решил, «которым коллегиям давать жалования и которые могут без жалования быть довольны»[173].

Все это едва работало. Поэтому требовались дубинка Петра и донос, который «тогда служил главным агентом государственного контроля и его очень чтила казна»[174].

Вот теперь самое время извлечь «шкалу политической модернизации», приложить ее к петровским «изыскам» (все недостающее для полноты картины Вы легко отыщете самостоятельно) и сделать выводы.

Обратимся к гордости петровских преобразований — мануфактурной промышленности. До правления Петра насчитывалось не более 20 мануфактур. К концу XVII в. Россия выплавляла железа в десять раз меньше, чем Швеция. Существовал единственный (тульско- каширский) железоделательный центр. В 1700 г. в страну из Швеции ввезено 35 тыс. пудов железа. В Архангельск ежегодно прибывало до 70 кораблей, привозивших металл, оружие, сукна, вина, стекло, бумагу[175].

В 1725 г. действовало 90 (С. Г. Струмилин) или 100 (Е. И. Заозер- ская) мануфактур. (Цифра «более 200» появилась вследствие «повторного счета» и прочих хитростей российской статистики[176].) Выплавка чугуна за 1700-1725 гг. выросла со 150 тыс. пудов до 800 тыс. Россия обгоняет Англию, Францию! Появились два новых железоделательных района. Налажена выплавка меди и серебра, добыча золота. С 1712 г. страна не закупает за рубежом оружия. В 1726 г. через Ригу и Петербург продано Европе 55 тыс. пудов железа. В целом вывоз товаров вдвое превышает ввоз. Только в Петербург ежегодно приходят 240 кораблей, не менее сотни — в Архангельск[177]. Как сказал бы «товарищ И. В. Сталин», Россия из страны, ввозящей железо, превратилась в страну, его производящую. И это касается не только железа: безраздельному гос

подству изделий европейских мануфактур на внутреннем российском рынке положен конец. Это ли не успех?! Однако...

Подавляющее большинство мануфактур — собственность государства. Что это значит? То, что лидеры тогдашней промышленности — металлургическая, суконная и парусно-полотняная отрасли работали не на рынок, а на казну по преимуществу, имея жесткий госзаказ (армия поглощала практически все, а мужики по-прежнему ходили в домотканом холсте, землю скребли деревянной сохой). Даже формально частные предприятия, основанные казной и насильно навязанные Петром их «собственникам», вращались в той же системе государственного хозяйства. Заведение предприятий становилось государственной службой, фабрики получили характер государственных учреждений. Царю даже выгодно было иметь дело с «частным» предпринимателем (а почему?). О том, насколько рыночной была та экономика, можно судить по гордой уверенности Ивана Посошкова: ежели государь повелит копейке стать гривною, то так и будет, потому что у нас «не как в иных землях».

Кто работает на мануфактурах? Разнообразный подневольный люд (вспомните хотя бы о приписных, т. е. приписанных к заводам «неотлучно» государственных крестьянах, и о посессионных, т. е. купленных владельцами мужиках; а были еще каторжники, «винные бабы и девки», «просто» крепостные-отходники). Свободных наемных работников мало, хотя до Петра именно они преобладали в промышленности.

Каков характер труда? Труд ручной, на старой технологической базе (почему машины плохо вживлялись в нашу экономику, а русские умельцы заменяли металлические части иностранных машин деревянными, упрощали их конструкцию, уменьшали мощность и скорость? к чему это вело?). Рост производства достигался не за счет экономических факторов, не на основе подъема производительности труда. А за счет чего же? Во-первых, это государственное регулирование, принуждение и насилие; во-вторых, колоссальные природные и людские ресурсы (один пример: промышленность работала на древесном угле, наш край дубравен, проблем с «источником энергии» и «промышленным лидерством» не было, но стоило англичанам перейти на коксующийся уголь, и ...); в-третьих, государственная монополия на сырье, средства производства, рабочую силу. Подобное (крупное государственное) производство процветало и пять тысяч лет назад в древней

Месопотамии. Здесь (в Шумере и Аккаде) на госпредприятиях трудились сотни работников (ткачей, мукомолов, резчиков по камню). Время от времени их мобилизовывали на строительство, разгрузку барж, прочие государевы работы.

Таким образом, если применять ортодоксальные марксистские или классические либеральные критерии, то придется признать: «промышленность увеличилась — капитализм уменьшился» (Н. Я. Эйдельман); промышленность существовала, но промышленного капитализма не было (Р. Пайпс); «многочисленные и разнообразные технические заимствования у Запада вели не столько к европеизации наших общественных отношений, сколько к еще более последовательному переустройству их в старомосковском духе», вариант промышленного развития, избранный Петром, замедлял развитие страны и затруднял европеизацию «той части населения, которая занималась новым производством» (Г. В. Плеханов)[178].

Поэтому мы не стали бы рассуждать о «деформациях капитализма». Речь следует вести о подведении под самодержавие дополнительной опоры и распространении государственного хозяйства на промышленность, о создании государственного «способа производства», т. е. об ином — не западном — «типе развития» Заметьте: промышленность создана и функционирует благодаря военным заказам. Это действительно военно-промышленный комплекс. Насколько он и экономика в целом оказались слабо затронутыми модернизацией, свидетельствуют цифры. Из 3,5 тыс. новых западных слов, появившихся при Петре, лишь 24 связаны с экономическими отношениями. А что по рассмотренным проблемам можете сказать Вы?

Нам кажется, что петровский миф не выдерживает критики. Петр Алексеевич вовсе не модернизировал Россию. Но может быть, он хотя бы европеизировал ее? Или тут все сложнее: мы же сами предлагали различать цивилизацию и страну. Не затронув основ цивилизации, Петр тем не менее мог обновлять страну, не так ли? Или — не так? А Вы полагаете, что европеизация части служилого сословия и европеизация страны — одно и то же? И можете это доказать?

Однако был ли реален не петровский вариант? А. И. Герцен как- то заметил, что происшедшее имело основания произойти, но это не значит, что всякие другие комбинации были невозможны. Ход истории

далеко не так предопределен, как обычно думают[179]. Если бы испанский король протянул еще лет 15 или у него имелись бы дети, то никакой войны за испанское наследство в 1701-1714 гг. не произошло бы, и куда завернул бы тогда «урядник Петр Михайлов» — неизвестно. Можно допустить, что в порядке самодержавного самодурства (и государственного интереса!) царь совершил бы и благое дело: по датским образцам взял бы да и перевел помещичьих (крепостных) крестьян на положение государственных, а поместную систему отменил в корне, обеспечив дворян государевым жалованьем. Дальнейшие последствия непредсказуемы, но старопетровской России не было бы точно. В Дании аналогичной реформой занялись с конца XVII в. и к концу XVIII в. реформа завершилась. Еще одна «страна для подражания» — Швеция. Огромная слабозаселенная империя, ведшая непрерывные войны, пережившая раннюю бюрократизацию, добившаяся величия и славы ценой безмерных усилий, с налоговой системой, выходившей за рамки разумного, после поражения в Северной войне лишилась большинства своих владений. И что же? Весь XVIII в. она превосходит Россию по производству чугуна, который в огромных количествах вывозит в Англию. Шведский торговый флот в 1723 г. насчитывал 228 судов, через три года — в два раза больше! А Россия так своего торгового флота и не завела...

Остается фактом то, что избранный Петром вариант гарантировал прорыв на узком участке, связанном с обслуживанием военного, имперского могущества, а общего развития истощенной страны и ее модернизации не обеспечивал, консервируя «суть старины». Закладывалась и постоянно воспроизводилась не «догоняющая модель», которую задним числом приписывают Петру, а модель отставания. Если вы желаете соревноваться со свободными, то должны допустить свободу. В противном случае у вас не будет свободы, т. е. самой жизни. Но Петр вовсе не собирался никого догонять.

Как заметил еще К. Д. Кавелин, первым начавший научный анализ петровских реформ, «Петр и его преемники не имели никакого понятия о позднейшем противоположении России и Европы. Они не думали ввести у нас иностранное вместо русского». Речь шла о заимствовании форм, не более[180]. Естественно, Петр не знал позитивистских категорий «отсталости» и «форсированного развития», ставших

атрибутами политической и экономической мысли и практики в конце XIX-XX в. Подобный взгляд предполагает выстраивание определенной последовательности стадий, прохождение которых обязательно для всех, следующих по единому эволюционному пути. «Но в России XVII в. он попросту немыслим, потому немыслимо сравнение отечественного жизненного уклада с иноземным. Это были миры, каждый из них дивен другому. Различия не истолковывались в терминах опережения и отставания, не вели к мысли о необходимости наверстывать упущенное»[181]. Царь «дивность различных миров» признавал и, отстаивая старомосковские традиции — имперское государство, самодержавие и несвободу, крепостное право и принудительный коллективизм, был убежден (если довериться воспоминаниям, приписываемым графу А. И. Остерману), что Европа нам нужна на несколько десятков лет, а потом мы к ней повернемся задом. Вышло, правда, что повернулись «своею азиатской рожей», но это уже детали.

Если Вы захотите опровергнуть нашу точку зрения, то имейте в виду, что мы не считаем возможным абстрагироваться от вопроса цены социальных преобразований. Пусть ошибался П. Н. Милюков, полагавший, что убыль податного населения составила пятую часть, и пусть прав Е. В. Анисимов, убедительно показавший, что она не превысила седьмой части[182]. Но что это означало на деле? Ревизия 1722 г. определила количество россиян в 15 млн человек, из них примерно половина — податное население. Следовательно, минимальная цена реформ — 1 млн человек. Никто не знает, сколько полегло солдат на полях сражений, но Ключевский уверен, что куда больше пало рекрутов во время учебы и от голода. Неизвестно, во что обошлось строительство Петербурга. Но только летом 1717 г., по свидетельству А. Д. Меншико- ва, из 30 тыс. строителей перемерли более 1 тысячи. А за 22 года во что же станет «петровский парадиз»? И не забудьте Азов и Таганрог, шесть каналов (из которых действует лишь один), строительство флота, мануфактур и т. д. Конечно, можно успокоить себя тем, что «всякий прогресс в феодальном обществе достигался прежде всего за счет жертв, приносимых крестьянами и посадскими»[183]. По этой логике человечеству все на пользу: и лагеря смерти, и газовые камеры, и диктаторы. Но

кто доказал, что «золотой век — впереди нас», что любое движение означает развитие, что административные восторги деспотической власти в конечном счете не мешают прогрессу? Люди всегда и везде боролись за наиболее благоприятные условия существования. Но если при Петре податной гнет на душу населения утроился, а количество степеней несвободы выросло, то о чем тут спорить? «Темный» народ понял это. Мало того, что староверы почитали императора «явленным Антихристом». Государь, по меткому наблюдению знатока проблемы самозванчества Н. Я. Эйдельмана, был осужден «народным голосованием», что выразилось в отсутствии среди множества самозванцев, наполнявших нашу историю, лже-Петров I.

Так что не загоняйте себя в ловушку: Петр Алексеевич не носитель прогресса. Самодержавие в его правление приобрело черты тоталитаризма и блокировало развитие страны. Пушкин писал о России, которую царь «поднял на дыбы». Вернее бы сказать: «вздернул на дыбу». Продвижение очевидно, но куда?