ОБЩИЙ КОНТУР СИСТЕМЫ

Будем именовать объект нашего внимания Системой. Любая система — это комплекс элементов (простейших составных частей, лишенных внутренней структуры, т. е. связей), находящихся во взаимодействии друг с другом и образующих определенное единство, целостность.

Абстрагируемся от тех особенностей, которые внес лично Сталин в то, что здесь условно названо Системой. Поэтому она в нашем анализе — не сталинская. Возможно, она пока не может получить какого-нибудь научно обоснованного и однозначно определенного «прилагательного»: государственно-капиталистическая, социалистическая,этакратическая

и т. п. Вероятно, она столь же социалистична или тоталитарна, как Древний Египет или шумерское общество времен третьей династии (а когда они существовали?), цивилизации доколумбовой Америки или государство иезуитов в Парагвае. Мы предлагаем рассматривать пока все «прилагательные» лишь как предварительные.

Если Вы сравнивали вторую программу партии с тем, что реально построили в СССР к концу 30-х гг., то вряд ли сможете отвергнуть предлагаемые нами выводы, сформулированные в сталинской стилистике. Итак: у нас была диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства, теперь у нас ее нет. У нас сохранялись отрицательные стороны парламентаризма в виде разделения властей. Теперь мы покончили с этим. У нас были отдельные пережитки волокиты в ведении судебных дел. Теперь их у нас нет. Мы поставили задачу поголовного привлечения трудящихся к отправлению судейских обязанностей. И она выполнена, а там, где законы отсутствовали, мы ныне руководствуемся социалистическим правосознанием. У нас были в экономике господствующие высоты, но не была доведена до конца национализация средств производства. Мы довели ее до предела. У нас не было крупного социалистического сельского хозяйства. Теперь оно у нас есть, а доля частника не превышает полутора процентов. У нас имелась известная хаотичность в организации производства и управлении им. Теперь мы покончили с этим, доведя централизацию до предела. У нас не было единого государственного планирования. Теперь оно у нас есть. У нас отсутствовала поголовная мобилизация всего трудоспособного населения. Ныне мы добились ее. У нас в 20-е годы сохранялись торговля и деньги. Теперь мы сократили область их применения. Мы неуклонно продолжаем замену торговли организованным в государственном масштабе распределением, переходя к безденежным расчетам, подготавливая уничтожение денег. Раньше государство у нас стояло над производственным процессом, пускало его на самотек, недостаточно вмешивалось в производство. Теперь государство у нас непосредственно выполняет функции управления экономикой. У нас не было воспитано поколение, способное окончательно установить коммунизм, наша школа еще совсем недавно не служила орудием коммунистического перерождения общества. Теперь мы имеем и такое поколение, и такую школу.

Если опустить мелкие недоработки, Вы можете возразить: программа предусматривала продвижение к уничтожению государства,

а Сталин и его окружение, кадры государственного аппарата, составившие советскую интеллигенцию, поддерживавшие их трудящиеся настаивали на усилении государства и добивались этого.

Таким образом, наш вывод прост: в 30-50-е годы партия, правительство, аппарат, народ выполняли и в значительной степени выполнили вторую программу партии в той части, которая касалась внутренних задач. Социализм, запланированный программой, был построен1. И базисные идеи концепции этого социализма были сформулированы еще в 1919 г., когда основные герои трагедии были живы, пребывали в добром здравии и полном единстве. Читайте дальше после того, как продумаете, что из подобного вывода следует.

Теперь рассмотрим саму Систему. В нашем случае системообразующим элементом является неразрывное единство власти и собственности. Как Вы помните, именно захват власти большевиками, ее концентрация и монопольный контроль над ней позволили им в 1917-1921, в 1929-1932 гг. коренным образом изменить отношения собственности. Власть, следовательно, оказывается первичной. Обладание ею открывает доступ к собственности (а не наоборот) и определяет все: статус, объем привилегий, образ жизни. Поскольку власть является первичным благом, конечной ценностью, она не может рассматриваться в качестве средства достижения иных целей. «Основным законом» становится самовозрастание власти, превращение ее во «власть вообще», в абсолютную Власть.

В масштабах Системы не имеет большого значения, идет ли речь о диктатуре партии, олигархии, фракции, одного лица. Увеличивается лишь высота «властной вертикали», надстраиваются дополнительные уровни, но основной принцип функционирования остается неизмен-

См.

ным. Внешне наблюдается безраздельное политическое господство коммунистической партии, стремящейся переделать всю окружающую действительность в соответствии с собственной идеологией. Роберт Такер, Мартин Малия, Николя Верт, конечно, правы, когда пишут, что Сталин, завершая революцию сверху, начатую в 1929 г., уничтожил посредством заговора и государственного переворота партийный режим, созданный большевиками в 1917 г.[323] Но, согласитесь, однопартийное^ режима, в конечном счете, вне сомнений.

Если принять доказательства Исаака Дойчера, то придется признать: логика однопартийной системы, стремившейся выжить во враждебном окружении (а это партийное самоощущение возникло без всякого сталинского вмешательства и порождалось программой уничтожения всего враждебного мира), сохранить политическую монополию большевизма и консолидироваться, неизбежно влекла череду трансформаций. А именно: господство одной партии -gt; старой гвардии -» одной ее фракции -gt; одного человека. Во всяком случае, в 30-е гг. выяснилось: «правление одной фракции в не меньшей степени, чем правление одной партии, есть противоречие по самому определению»[324]. Одновременно с разворачиванием этого процесса, размыванием среднего уровня власти и нарастанием ее концентрации на верху властной «пирамиды» шло расширение «поля» власти, все более глубокое ее проникновение в толщу подвластного населения.

Менялись и, скажем так, спектральные оттенки Власти. Слияние партии и государства началось с первых дней революции, как и попытки партии распространить свое влияние на все независимые центры власти и любые формы самоорганизации населения (от кооперации до шахматных клубов), подчинить их себе. К концу 30-х годов ВКП(б) превратила комсомол, профсоюзы, советы и прочие «общественные организации» вроде знаменитого и самого массового ОСОАВИАХИМа (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) в свои периферийные органы.

логикой. Казалось бы, после того, как верный солдат партии, секретарь ЦК Ежов и несколько сот партаппаратчиков были брошены в бой, чтобы «погромить» старые чекистские и армейские кадры, в очередной раз обновленная четырехмиллионная партия могла торжествовать и праздновать институциональную победу. Разве не она составляла каркас всей Системы (а Вы-то что думаете о «каркасе»?), разве не ее идеологию насаждал обязательный для всех Краткий курс?\ И все же мы полагаем, что Система имела не намного больше оснований именоваться партийной, нежели советской, профсоюзной или даже чекистской. Вот некоторые соображения в пользу этого, а Вы добавьте недостающие или отыщите контраргументы.

Во второй половине 30-х годов выявилось, что после Власти высшая ценность в стране — Государство. Партия — часть, государство — общее. Нелепо карать, например, за хищения партийной собственности, тогда как наказание за преступления против «государственной и общественной собственности» в обоснованиях не нуждается. Диффузия партии и государства переросла в синтез, символом которого стали занятие Сталиным поста председателя СНК и превращение членов политбюро в заместителей главы правительства. Характерный штрих: Сталин до 1941 г. утверждал или отвергал документы как секретарь ЦК и в выступлениях отождествлял себя именно с ЦК (даже шутливые послания любимой дочери Иосиф Виссарионович подписывал как бедный секретаришка). Переписку и переговоры с премьер-министром У. Черчиллем и президентом Ф. Рузвельтом ведет премьер и маршал И. В. Сталин, говоривший со своим народом от лица Правительства. Сталин, всегда чувствительный к нюансам, в Кратком курсе поименовал «господ рыковых, бухариных, Зиновьевых, Каменевых» «всего лишь временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий»[325]. Можно спорить с Хрущевым о том, действительно ли в результате Большого террора «партийные органы были совершенно сведены на нет», «было растоптано святое звание коммуниста, его роль, его общественное положение.

ивает: в новой системе коммунистическая партия больше не была руководящей и движущей силой, у нее осталась роль двойника НКВД в осуществлении контроля и репрессий. М. Малия, называя СССР после г. террористическим полицейским государством, полагает: чистки — логическое завершение и кульминация большевистской политики классовой борьбы, но это вовсе не означает замещение партии полицией в сердце Системы. Сталин использовал НКВД, чтобы править ВКП(б), так же, как ранее использовал партию, чтобы править страной. Но делал он все это от имени партии, сохраняя идеократическую партократию. А. Н. Яковлев уточняет: «Элита партии и элита службы безопасности — близнецы. Они вместе творили преступления». Если в мельницу террора попадали и партаппаратчики, и чекисты, то это говорит «лишь о сложившемся в стране двоевластии». Вместе с тем академик допускает наличие уже перед войной расположившегося ниже вождя и его окружения, на стыке с обществом, триумвирата «из партаппарата, хозаппарата и аппарата насилия. Партаппарат был стержнем в политике, экономике и идеологии. Хозаппарат проводил социально-экономический курс партийно-государственного режима. Функция аппарата насилия понятна, но... действовал он, выполняя волю вождя как в отношении населения в целом, так и парт- и хоз- аппаратов, самой же номенклатуры»1.

Чтобы усложнить Ваш анализ, добавим немного цифр, фактов и еще два мнения. В 1935 г. зарплата главы республиканского НКВД составляла 1,2 тыс. руб. в месяц (средняя зарплата рабочего — 250 руб.). С 1937 г. нарком получал 3,5 тыс. руб. Это было выше окладов соответствующих партийных секретарей. Даже после повышения их ставок в конце 1938 г. первые секретари обкомов, крайкомов, национальных компартий (а республиканские компартии функционировали на правах обкомов) зарабатывали 1,4-2 тыс. руб. в месяц2. После войны Сталин отстранил Берию, несомненного профессионала сыска и разведки, от курирования «органов», назначив на это «направление» партийного функционера, секретаря ЦК А. А. Кузнецова. Другой профессиональный чекист, министр госбезопасности В. С. Абакумов, в 1951 г. был

арестован и заменен очередным партаппаратчиком С. Д. Игнатьевым. Из 84 чекистов, получивших в 1935 г. звание майора госбезопасности, репрессии уничтожили 77, один бежал за границу. Из 47 старших майоров ГБ казнены 44. Из 20 комиссаров ГБ 3-го ранга один бежал, 18 уничтожены. Казнены все 12 комиссаров 2-го ранга, 6 комиссаров 1-го ранга и генеральный комиссар госбезопасности СССР Ягода[327]. Если сюда добавить ликвидацию Ежова, Берии, Абакумова и их ближайших «подручников», до 20 тыс. прочих более мелких палачей, то элитарность «органов» будет выглядеть весьма специфичной. Л. Шапиро, тем не менее, уверен: «Сталин уничтожил партию как институт и подорвал ее монопольную власть: он даже использовал органы безопасности и государственный аппарат в качестве соперника партии». Высшие органы партии постепенно отмирали, ВКП(б) «превратилась просто в одно из орудий личного деспотизма» в одной своей ипостаси и в «сборище вельмож и их челяди» — в другой. В промышленности партийный аппарат работал параллельно с правительственным. В колхозах отсутствие действенных парторганизаций «неизбежно возлагало львиную долю административной ответственности на правительственные органы». На местах, особенно после войны, парторганизации не пользовались неоспоримым авторитетом[328]. О. В. Хлевнюк предлагает обратить внимание на совершенно иной аспект проблемы Власти. Ни региональная бюрократия, ни чиновничество в целом при Сталине не оформились в сплоченный и устойчивый слой, обладавший достаточной автономностью в качестве политической силы. «Понятие "номенклатура" означало тогда прежде всего метод выдвижения и контроля над кадрами» (Москва к 1953 г. непосредственно контролировала назначения на 45 тыс. должностей). «Только при преемниках И. В. Сталина понятие "номенклатура" правомерно употреблять для определения особого слоя чиновничества, прежде всего региональных руководителей, все в большей мере влиявших на принятие решений и их претворение в жизнь»[329].

И каковы же Ваши выводы? Мы, со своей стороны, готовы изложить предварительную гипотезу, правомерность которой вызывает

сомнения и у нас (отдельные идеи и формулировки заимствованы у М. А. Пешкова, О. И. Шкаратана и Ю. А. Левады1). Попытки воплощения в жизнь постулатов социализма и конструирования на основе уничтожения частной собственности общества, в котором свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех, имели своим итогом появление специфического социального образования — тотальной общности (термин предложен М. А. Мешковым), эманация которой предстает в виде всемогущего и вездесущего государства. Основная особенность тотальной общности состоит в том, что хотя в ней отдельные сферы деятельности, институты и дифференцированы, но собственной логикой развития не обладают. Тут все функционирует в соответствии с логикой целого. Нет отдельных сфер и институтов, нет экономики, политики, культуры, государства, общества «самих по себе», все они существуют лишь как проявления целостности. И государство у нас — не автономная сфера. И человек здесь никогда не станет свободным индивидом, гражданином. Он деперсонифици- рован и обезличен. То есть Система антигуманна, бесчеловечна по природе, независимо от идеологии, благих пожеланий и лозунгов. Этот социум отличается от общины — социума диффузного, недифференцированного, где индивид — производное от естественно-природного коллектива. Но он отличен и от общества — социума, в котором есть и дифференцированные сферы, и механизмы их автономного функционирования согласно собственной логике, и суверенный и автономный индивид как первоэлемент системы. При этом наша Система лишена самодостаточности: не будучи ни до-, ни посткапиталистической (т. е. ни ниже, ни выше капитализма), она замышлялась и реализовалась в противоположении Западу = капитализму. Перед нами — антикапитализм, негативный спутник индустриальной стадии, ее зазеркалье. Он сохраняет и лелеет отрицание именно этой стадии как принцип

своей жизнедеятельности. Надо ли объяснять, чем это чревато? Интересно, что М. Малия, исходя совсем из иных посылок, приходит к схожим выводам. Источник сталинской политики он предлагает искать в большевистской традиции, а создание нового, по мнению историка, тоталитарного порядка — плод не логики российской истории, а логики большевизма. Но общий итог оказался не социалистическим, а некапиталистическим. Социализм — с равенством, свободой, изобилием, отсутствием эксплуатации — как полный некапитализм просто невозможен, он — утопия1.

Более полутора веков назад не кто иной, как К. Маркс, проделал весьма интересный анализ аналогичной ситуации. На основе всеобщей частной собственности, становящейся таковой через превращение в общенационально-государственную, рождается деспотический, грубый коммунизм. Не обращайте внимания на определения и марксистскую терминологию. Важна суть феномена: система направлена на уничтожение всего того, чем при господстве частной собственности не могут обладать все. «Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека», конституирует как власть всеобщую зависть и жажду нивелирования. Отрицается весь мир культуры и цивилизации, происходит возврат «к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос до нее». Это уже не капитализм, но еще и не истинный коммунизм. «Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенства заработной платы, выплачиваемой... общиной, как всеобщим капиталистом»[330]. Поразительно, но именно об этом и мечтал Ленин (помните, государство, работающее как единый трест, на службе у которого оказываются все члены будущего общества?). Правда, Маркс и Ленин полагали, что уже такой коммунизм окажется безгосударственным. Они, как мы видели, ошиблись.

Государство выступает в подобной Системе не как суперинститут, но как нечто всеобщее и универсальное, нерасчлененное на функциональные компоненты. Оно — синтез власти, собственности, управления и персонифицировано этакратией (термин Мешкова и Шкаратана). Этакратия — государственно-организованная общность, распадающаяся на отдельные профессиональные группы, связанные с тем или

иным видом власти (администраторы, политики, идеологи, военные и т. д.). Государство становится не просто инструментом этакратии, а превращается в непосредственное бытие этого классоподобного образования. Следовательно, можно говорить о государстве-классе, макроклассе, противостоящем другому макроклассу — совокупному производителю (все слои трудящихся). Впрочем, классовое деление здесь мало что объясняет. Мы имеем дело со стратифицированной конструкцией, в которой роль фактора, структурирующего вертикаль, играет мера допуска к властным привилегиям и сопутствующим им информационным, потребительским и прочим дефицитам. Но наличие множества слоев и групп не отменяет двух обстоятельств. Во-первых, как была деперсонифицирована масса совокупных производителей, так и этакратия в этом отношении ничем не отличается от нее. Знаменитые рассуждения Сталина о советских людях как о винтиках огромного государственного механизма прекрасно иллюстрируют нашу реальность. Во-вторых, при всей изоморфности двух основных образований тотальной общности не так уж и трудно на практике определить, где кончается «Государство» и начинается «He-государство». Предельным рубежом оказывается каждый управляющий, присматривающий, охраняющий, прикосновенный к Власти: звеньевой в колхозе или бригадир на заводе, вертухай в тюрьме или вахтер в учреждении, кондуктор в трамвае или добровольный доносчик.

Возможно, все куда сложнее (или проще). Допустим, прав Пешков, и в тотальной общности и партия — не партия, и государство — не государство, и даже власть сама по себе не конституирует рассматриваемую Систему (ибо нельзя выделить доминирующую сферу деятельности), но, максимум, организует ее. Власть тут (как и все остальное) не имеет особой природы, логики, но, будучи специфическим выражением всеобщности, есть всего лишь оргсвязь «по преимуществу». Тогда как именовать этакратию (да и есть ли она?!) — правящей или служилой? У нее нет ни прав, ни уверенности в собственном положении (и не только служебном). Она не смеет обжаловать решения вышестоящих инстанций. Отсутствуют правовые нормы, регулирующие хоть что-то в ее существовании, полностью зависимом от произвола личной власти. Корректно ли считать ее окостеневшей, замкнутой, если лейтенант, командовавший взводом, мог в этой системе за четыре года стать генералом армии и командующим крупнейшим военным округом, как Д. Г. Павлов? Горизонтальная мобильность, когда перемещались целые

народы и социальные группы, тут сочеталась с невиданной вертикальной мобильностью. Головокружительные взлеты сталинских 30-летних наркомов — неотъемлемый элемент системы стремительных падений с летальным исходом. ВКП(б), НКВД, Советы, профсоюзы — «принципы» без собственной логики и каналы проникновения во Власть (этакра- тию?) или нечто большее (ведомственные противоречия как будто бы никто не отрицает)? Система не просто уничтожает любых игроков на политическом поле и все независимые институты. Она нетерпима к иным политическим взглядам. Раз начало процесса навязано «обществу», в дальнейшем развитие происходит самопроизвольно, исключая спонтанное использование идей, осуществляя естественный отбор даже черт поведения. «Народ безмолвствует». Но кто тогда занят собственно «политикой»? Только Сталин? Свидетельствует ли все перечисленное

об              исчезновении политики как таковой? М. Левин называет случай, «когда государственная машина не обставлена социальными участниками политического процесса», «государством без политической системы»[331].

Если, по-Вашему, это верно, можете ли Вы объяснить, почему так решили? А каковы Ваши ответы на остальные вопросы предыдущего абзаца? Попытайтесь хотя бы приблизительно в институциональных терминах описать пирамиду Власти (властную вертикаль или любую иную «линию», «фигуру», скажем, властный каркас-решетку). Итак, наверху Сталин, ревнивый самодержец (Л. Шапиро) «во всей красе». Это — цезаризм XX века (диктатура единовластия при сохранении всех внешних атрибутов государственной демократии, по Волкогонову), бонапартизм или его российская разновидность (бонапартистское или, если угодно, фашистское вырождение большевизма, по Каутскому; квазибонапартистская автократия, по Дойчеру)? Режим необъятной личной власти как суть авторитарно-деспотической политической системы, деспотического вырождения авторитарного режима (Гордон, Клопов)[332] или что-то иное? А что рядом, ниже, далее?

В любом случае в центре Системы располагается Государство (нечто всеобщее, включающее в себя и «не-вполне-государство» Мешкова) с монополией на власть и идеологию. Его периферийные

протуберанцы лучше всего наблюдать на рис. 2 (см. главу V). Мы не намекаем, а прямо настаиваем: в 1918-1921 и 1929-1953 гг. имели место однотипные системы, точнее — одна и та же Система. Нас не должны смущать ни отсутствие в годы военного коммунизма плана и денег (как думает М. Малия), ни различия в масштабах. Впрочем, попытайтесь опровергнуть наши рассуждения. Напомним: с точки зрения модернизированного западного производства эта Система экономически неэффективна и нелепа. Форсированный рост, хронический дефицит, нехватка рабочей силы в целом и скрытая безработица на отдельных предприятиях, плановый хаос, иррациональные цены, постоянное вмешательство политиков свели бы с ума любого менеджера. С конца 30-х годов (выводим за скобки скорость переваривания Системой территорий, захваченных в 1939-1940, 1945 гг.) Государство — абсолютный монопольный собственник всех средств производства в промышленности. При этом нетоварный, нерыночный вариант форсированного роста снимает противоположность принципов, на которых строится организация отдельного предприятия и народного хозяйства в целом в рыночной экономике. Экономика, функционирующая как единый авторитарно управляемый трест, уничтожает хозяйственный плюрализм, исключает конкуренцию и развитие. В аграрном секторе Государство остается монопольным собственником земли и орудий труда. Производители в городе и деревне не определяют цели производства и технологический процесс, не распоряжаются результатами труда, не могут влиять на размеры зарплаты. Государство, будучи монопольным работодателем и единственным собственником рабочей силы, изымает и часть необходимого продукта, снижая жизненный уровень населения. Формально рабочие и служащие могли распоряжаться своей рабочей силой, колхозники пользовались этим правом ограниченно, а зэки не имели и этого. Можно было бы выстроить типологический ряд: госслужащие, госкрепостные, госрабы. Но советское трудовое законодательство, ставшее фактически уголовным, на деле лишало всех совокупных производителей личной экономической свободы. Неслучайно сокращение ВКП(б) расшифровывалось в сталинские годы как «Второе крепостное право (большевиков)». Мы согласны с Такером: и колхозники были связаны с землевладельцем- государством узами барщины, и все прочие слои населения были обременены принудительными повинностями, как при московских царях, а развитие страны приняло форму государственного строительства на

основе тягла. Использование принудительного крепостного труда на заводах и стройках было прямым возвратом к практике Петра I и не может оцениваться как модернизация[333]. Скажем больше: происходило деклассирование, люмпенизация рабочих и крестьян, служащих и интеллектуалов, оформлялась слабо дифференцированная, универсальная в своих трудовых навыках масса государственной рабсилы. Конечно, Государство, в отсутствие стихийных, естественных факторов регулирования жизнедеятельности Системы, всем управляло. Оно же вынуждено было взять на себя и распределение, и всеобщее попечительство. Может быть, на первый взгляд, это и выглядело как патриархальный патернализм, но источником данного состояния оказались не «архаичные мужики», а «самое передовое социалистическое государство», закрепившее в своей Конституции социалистический принцип распределения: «От каждого по способностям, каждому по труду». Уже тогда нелепость этой конструкции показал Троцкий, через полвека Молотов все брюзжал, дословно повторяя аргументацию Льва Давидовича, что нельзя совместить два члена формулы. Между тем с середины XVIII в. никому не удалось опровергнуть ни вывод Адама Смита (человек, лишенный собственности, будет думать лишь

о              том, чтобы меньше работать и больше есть), ни вывод Дэвида Юма (если имущественно уравнять людей, то они, будучи различными по мастерству и трудолюбию, «немедленно разрушат это равенство [, а] если вы воспрепятствуете этим добродетелям, вы доведете общество до величайшей бедности» и сделаете нужду «неизбежной для всего общества»[334]). Из 25 сталинских лет половина приходится на карточное распределение. Но ведь и в 1917-1953 гг. половину срока люди прожили с карточками. А что это значит, Вы еще помните? Вы знаете, что колхозники получали на трудодень в годы войны одну картофелину и стакан зерна? Вам известно, что в блокадный Ленинград, где сотни тысяч мерли с голоду на знаменитой пайке в 125 граммов хлеба, «активному персоналу» во главе с А. А. Ждановым и А. А. Кузнецовым возили персики, пирожные, копчености, вина и прочие деликатесы? Верно заметил Роберт Конквест: чтобы понять такую историю, мало ее изучить, надо еще и глубоко ее прочувствовать. А современник и участник событий поэт Б. А. Слуцкий вывел советскую формулу жизни: «Было легче победить, чем пообедать».

Так, может быть, мы и победили, в конце концов, благодаря нашей Системе? Она же — военно-коммунистическая, мобилизационная. Война для нее — наиболее адекватная среда. В военное время всегда и везде действует принцип «цель оправдывает средства». Все строится на связке «приказ-исполнение». Неисполнение — смерть. Или что-то в этой логике ущербно? Вы не задумывались над вопросом, очевидность которого явно ставила и ставит в тупик многих: как могла страна с разоренной деревней, стагнировавшей промышленностью, переживавшей кризис экономикой, замордованным народом, лучшие творческие и хозяйственные силы которого были уничтожены, с обезглавленной армией и государством (недостающее легко добавить) выиграть хоть что-то в одиночку?