НОВГОРОДСКИЙ ВАРИАНТ (XII-XV вв.)

Огромная безбрежная земля, не имевшая точных границ, раскинувшаяся с запада на восток, убегавшая далеко за Урал, омываемая суровыми северными морями, насыщенная реками, озерами, лесами, богатая пушниной и рыбой, бедная плодородными почвами и хлебом, окруженная воинственными соседями...

Оставим историкам и культурологам дискуссии об оттенках уникальной новгородской ментальности, соотношении властных полномочий различных должностных лиц, степени демократичности политической системы, широте распространения товарно-денежных отношений и т. п. Даже нерешенность вопроса о том, ближе ли Новгород по своему устройству к Бухаре, к западноевропейским городам или к античному полису, не может поставить под сомнение наличие следующих отличительных характеристик новгородского варианта.

Огромная роль соседских территориальных общинных

структур (уличанских, кончанских, городских) и связанного с ними вечевого строя (с выборными должностными лицами, отчитывающимися перед общинами).

В Новгороде с населением 25-32 тыс. человек бояре и житьи люди составляли от трети до четверти жителей. Они одновременно были землевладельцами, купцами, владельцами промыслов, ориентировавшимися на рынок и денежное богатство. По старой марксистской логике и терминологии их вполне можно сопоставить с английскими «новыми дворянами» XVI-XVII вв. Показательно, что именно эти категории новгородцев — тысячу «боярских голов» и семь тысяч житьих людей — выселил из города в 1489 г. торжествующий победитель Иван III. Новгород жил полнокровной хозяйственной жизнью. Один из немногих городов в полном (веберовском) смысле этого слова, он долгое время являлся крупнейшим городом Руси и одним из крупнейших европейских торгово-ремесленных центров. Новгород был самым дальним форпостом Ганзейского союза, подлинными воротами в Европу, центром колонизации севера и востока.

в Новгороде наблюдалась оживленная борьба политических партий и необыкновенное движение политической жизни1. Имущественное неравенство при политическом равноправии порождало взрывы социального недовольства. Четырем процентам новгородских собственников принадлежала половина вотчинных земель, а у почти 80 % мелких и мельчайших владельцев оказалась лишь пятая часть светских земель. Эти владения не могли обеспечить их конной военной службы. Интересно, что служилое землевладение «на Москве» носило уравнительный характер. Новгородские бояре и иные землевладельцы жили в городе, практически не имея ни барских дворов во владениях, ни барской запашки (всего % по сравнению с 10-14 % в московских землях). В их вотчинах преобладала вненадельная аренда, были развиты товарно-денежные отношения, а в наиболее развитых волостях денежная рента достигала 20-27 % от суммы доходов2. До 60 °/о новгородских земель находились в частной собственности. При этом женщины владели землями наряду с мужчинами. Демократия и собственность шли рука об руку, констатирует Пайпс3. В отношении демократии вы многое сможете уточнить после знакомства с работами В. Л. Янина (напр. Новогородские посадники. М., 1962). Что же касается частной собственности, то следует иметь в виду решительное отрицание В. А. Буровым ее наличия, поскольку вся земля, по мнению историка, являлась собственностью Бога, а земельные сделки осуществлялись через институт владычных наместников от имени святой Софии4. Кроме того, имело место специфическое отношение крестьян к земле, право на которую представлялось столь несомненным, что переход в иное «состояние», например, из боярской вотчины в черную волость, не предполагал отказа от старого надела, а временно ушедший из вотчины крестьянин-старожилец сохранял все права на «свою» землю, и вотчинник не мог произвольно распоряжаться покинутым участком5. Подобная практика — не феодальная, и, как показал А. Я. Гуревич, даже ведя собственное хозяйство, человек средневековой эпохи не был частным собственником в силу того, что

Ключевский В.

История крестьянства в Европе. Т. 2. С. 267-271.

Пайпс Р. Собственность и свобода. С. 225.

Буров В. А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. История крестьянства в Европе. 1.2. С. 279-280.

между ним и землей существовала органическая связь, и он еще не полностью выделился из природы[68].

Но все же «движение земли» признает даже Буров: о купле-продаже сел, покосов сообщают берестяные грамоты, от XIV в. доходят печати с изображением Богоматери и креста, которыми санкционировались сделки. Земля выходит из-под контроля общины, появляются безземельные крестьяне, они переходят от одного землевладельца к другому, заключают договоры. Отчуждаемая собственность стимулирует экономическую деятельность смердов[69]. При этом основной хозяйственной единицей выступает не община, а большая неразделенная семья. В новгородских волостях от трети до половины дворов именно такие, а дворовый надел составляет 7-15 десятин в трех полях[70]. В итоге XIV в. — время экономического подъема. Кстати, то же самое и по тем же причинам происходило и в нечерноземном центре. Вся эта сложная и насыщенная жизнь регулировалась многочисленными законами, а разноуровневые и «горизонтальные» отношения фиксировались договорами. Некоторые из них дошли до нас на берестяных грамотах. С 1951 г. найдено более 900 грамот, а ведь раскопаны всего 2 % древних новгородских площадей и улиц. Надо думать, что и грамотность была чрезвычайно распространена в Новгороде. Не менее важно и другое: в новгородских и псковских судных грамотах четко проступают лики и сознание свободных людей, обладающих правами. Новгородцы — отважные мореходы и удалые ушкуйники — совершали тысячеверстные походы, проделывая по северным рекам и морям путь, равный путешествию до Лондона и обратно. Дальние торговые экспедиции, жизнь в суровых условиях ковали неуемные, буйные характеры, о чем и повествуют былины о Садко, Василии Буслаеве и других новгородских любимцах.

Как не согласиться с Ключевским в том, что «нигде более в Древней Руси не соединялось столько материальных и духовных средств», способствовавших возникновению «духа свободы и предприимчивости», политического сознания «мужей вольных», поднимаемого «идеей могущественной общины» Господина Великого Новгорода[71].

И вот эту цивилизацию (в состав которой входили еще Псковская и Вятская земли), которая оказалась последним оплотом православной свободы, великий князь Московский Иван III уничтожил, «приняв за бунт», как записал бы глуповский летописец. Московская же летопись поведала, что шел великий князь на новгородцев не как на христиан, «но яко на язычник и на отступник православия».

В результате исчезло, по определению Борисова, причудливое сообщество, заставляющее теряться нас, привыкших к выбору между самодержавием и хаосом, и не являвшееся ни тем, ни другим. А что же взамен? «Новое, невиданное доселе здание, одновременно похожее на храм, крепость и тюрьму»[72].

Что ж, заглянем внутрь и начнем с «центрального факта» этой диковинной постройки.