НЕСКОЛЬКО МНЕНИЙ И ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

Как Вы помните, Д. Островски, отвергая гипотезу об изначальнос- ти русского деспотизма, подчеркивал, что, по крайней мере до конца XVII в., власть царя была ограничена боярством и церковью.

Э.              Кинан называет временем олигархического правления не только XVII вв., но и последующие периоды, так как оставались непоколебимыми ключевые принципы: ограничение олигархами власти государя, традиционность, неформальность, негласность управления, родственно-клановая основа формирования правящих элит (впрочем, последнюю с XVIII в. вытесняет бюрократический принцип)[317].

А. Л. Янов настаивает на том, что самодержавие — это особая форма государственности, которой присущи колебания между европейским абсолютизмом с его ограниченной монархией и «азиатским» деспотизмом с его тотальной властью (абсолютизм лишь декларирует свою неограниченность, тогда как деспотизм ее практикует). Объясняя это изначальной раздвоенностью политической традиции, ученый обра

щает внимание на то, что при всех радикальных изменениях институциональной структуры основные параметры политической конструкции России, заданные еще Иваном Грозным, сохранялись в неприкосновенности до 1860-х гг. В истории страны было всего два «европейских столетия» — середина XV—середина XVI в. и 1861-1917 гг.[318]. Если Янов прав, то самодержавие на рубеже XIX-XX вв. в наибольшей степени приближалось к абсолютизму. Вас эта логика убеждает?

Даже Р. Пайпс приходит к выводу: к 1900 г. за исключением политической системы все прочие вотчинные черты российского государства (монополия на ресурсы и информацию, отсутствие личных и сословных прав и т.

самоуправлении, достигала 300 тыс., а их, как известно, контролировали 2,2 тыс. земских начальников[320].

Вот и еще одно мнение. «Между 1878 и 1881 гг. в России был заложен юридический и организационный фундамент бюрократическо- полицейского режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности до сего времени». «Россия оставалась самодержавной монархией лишь формально», ее действительная самобытность заключалась «во всемогуществе политической полиции», которое стало сущностью самодержавия.

Есть и принципиально иные подходы. Б. Рубл, Дж. Хаф и многие американские политологи уверены, что Россия со времен Петра идет по пути модернизации, которая порождает социальные изменения (индустриализацию, урбанизацию, распространение грамотности и т. д.), в конечном счете способствуя и появлению начал «гражданской культуры»[322].

Как следует из анонса к работе Б. Н. Миронова[323], она представляет собой первое в мировой историографии обобщающее исследование социальных сдвигов, порожденных модернизацией. Поскольку автор предлагает еще и переосмысление уже собранных данных с точки зрения современной науки, то его труд представляет несомненный интерес.

Мы постараемся изложить предельно четко взгляды автора этой редкостной книги, минимально вмешиваясь со своими замечаниями, и предлагаем Вам самостоятельно проверить на прочность, отыскать слабые места как в изложенной в главе III нашей концепции, так и в позиции Миронова. Для этого придется сопоставить первую со второй, а также то и другое с Вашими представлениями о российской реальности.

Основные тезисы Миронова : трехвековой ход российской модернизации оказался в целом успешным; неуклонное поступательное движение страны лишь временами на 15-25 лет прерывалось кризисами, порожденными войнами, смутами, реформами; Россия — нормальная европейская страна, то, что в императорский период считалось нашей национальной спецификой, уже встречалось ранее в истории других европейских стран, речь надо вести не о принципиальной уникальности, а о разновидности; некорректно проводить синхронные сравнения уровня социального и политического развития России и Западной Европы, Россия привержена авторитаризму и коллективизму ничуть не более, чем Англия или Германия в свое, более раннее время, крепостное право в Европе изжито в XVI-XVIII вв.

Триумфальное шествие модернизации питерский историк показывает всесторонне, в чем Вы сможете убедиться, ознакомившись с его довольно объемным трудом. Мы же сосредоточим внимание на главах IX и X, в которых рассмотрено «становление правового государства и гражданского общества». Схема неуклонного развития российской государственности выглядит следующим образом. XVII в. — народная монархия, XVIII в. — дворянская патерналистская монархия, 1-я половина XIX в. — правомерная монархия, пореформенное время — всесословная правомерная монархия, 1906-1917 гг. — дуалистическая правовая монархия.

Что же это за правовое государство в форме правомерной монархии? Взяв за основу соображения отечественных правоведов вековой давности, современный исследователь предлагает считать, что при подобном типе все управление совершается строго по закону, но силами бюрократии (поэтому мифом объявлено мнение о том, что в России правили не законы, а люди, и что в судах царил произвол).

Сам автор, видимо, осознавая шаткость этой конструкции, однозначно утверждает, что Россия вошла в круг правовых государств лишь после 1906 г.[325]. Можно, конечно, сослаться на Канта (человек свободен, если он должен подчиняться не другому человеку, но закону) или на Ф. фон Хайека (см. IV гл. его «Дороги к рабству», в которой четко сказано, что дело не в том, являются ли действия властей законными в юридическом смысле, они могут быть таковыми, как многие акции фашистов в гитлеровской Германии, но все же противоречить праву; закон в подобном случае наделяет власть правом действовать произвольно). Можно напомнить, что М. Е. Салтыков-Щедрин, прослуживший свыше четверти века в «правомерном государстве», не сомневался (да и не он один, сложнее найти противоположный пример) в узаконен- ности произвола помпадуров и господ ташкентцев. Вы и сами найдете массу аргументов, если вспомните, что правовое государство — это элемент демократической системы, действующий наряду с выборнос

тью, свободой выражения мнений, гражданским обществом и т. д. и без них немыслимый.

Казалось бы, все наши поиски перечеркивает статья 47 Основных законов, которая гласит, что Родина наша «управляется на твердых основах положительных законов, учреждений и уставов, от самодержавной власти исходящих», а посему, как думает Миронов, единственным источником права с Петра Алексеевича признается закон, власть государя ограничена объективным правом, а государство эволюционирует в сторону конституционной монархии даже при Александре III[326].

Выразим глубочайшее сомнение, обратив Ваше внимание на последнюю часть формулы статьи. Положение об усиленной охране 1881 г. узаконило произвол на десятилетия, гарантировав царю и МВД с губернаторами право отменить действие любых законов. Даже после 1906 г., как писал глава Департамента полиции в 1902-1905 гг. А. А. Лопухин, Положение поставило «все население России в зависимость от личного усмотрения чинов политической полиции»[327]. В 1911 г. действие чрезвычайного законодательства распространялось на территории, где проживала треть населения Империи. Мы более не станем приводить свидетельства современников. Миронов полагает, что они необъективны, а его размышления соответствуют действительности. Допустим. Но тогда надо бы доказать, почему положенные в основу схемы свидетельства В. А. Маклакова отличаются объективностью, а рассуждения П. Б. Струве, их опровергающие, нет.

Однако, главное — в схеме, суть которой проста (и, добавим, сформулирована Петром «Великим»): со времен Петра I власть была много выше общества и народа и силой вела их к их же благу. И это при том, что с середины XIX в. у русского общества «обнаруживались завышенные ожидания и требования», общественность всегда была в состоянии диалога с верховной властью, а соблюдение последней высших государственных интересов с XVIII в. «обеспечивало социальную стабильность, умеренный экономический, культурный и политический прогресс». Во всех просчетах виновата сама общественность, тем более что всевластие бюрократии — либеральный миф. После реформ 60-70-х гг. XIX в. бюрократическое управление вытеснялось общественным[328].

В общем, «человек, семья, собственность, экономика, общество в целом развивались симметрично и синхронно» (напомним, Россия же побила и все рекорды асимметрии). В императорский период происходила социальная модернизация: люди получали личные и гражданские права, человек получал автономию от коллектива, община изживала свою замкнутость, все больше включалась в систему государственного управления, корпорации консолидировались в сословия, сословия трансформировались в профессиональные группы и классы, из них формировалось гражданское общество, которое освобождалось от опеки государства и становилось субъектом власти и управления, государство трансформировалось в правовое[329]. Если Вы решили, что перед нами «идеальный тип», то ошиблись. Это — отечественная реальность во всей красе.

Подводя в разделе Summa Sumarum окончательный общий итог 300 лет модернизации, ученый в качестве главного аргумента в пользу тезиса об успешности модернизации приводит неуклонное увеличение роста призывников, поскольку акселерация — это концентрированное выражение повышения качества жизни. С XVIII до середины XIX в. рост не особенно увеличился. (Правда, на наш взгляд, данные на с. 345-346 свидетельствуют, что он скорее уменьшился. Даже и сам Миронов признает на с. 357, что «мужчины сохранили свой рост» или «возможно» — вот уж чудно — увеличили его на несколько миллиметров. Следовательно, как мы думаем, эта «сумма» не подтверждает гипотезу о модернизации за названный период.) Но за 2-ю половину XIX—начало XX в. рост повысился на 36, за XX в. — на 66 мм. Может быть, у Вас найдутся какие-то соображения на этот счет?

Мы же, воскликнув «Слава товарищу Сталину!», на этот акселератный суммарум ничего возразить не смеем. Но пребываем в глубочайшем недоумении перед иной тенденцией. Рост государей (в середине середине XIX в. чрезвычайно выдающийся) начал неуклонно падать с эпохи Великих реформ. Такие двухметровые гиганты народности, патернализма и правомерности, как Алексей Михайлович, Петр Алексеевич и Николай Павлович (о женских статях, скромности ради, умолчим) были сменены на престоле более мелкими административными фигурами, с совершеннейшим упадком среднего роста вождей, начавшимся с Николая II. Нас мучает неразрешимый вопрос: то ли, как сказали бы медиевисты, «профанное тело правителя» уменьшалось

под давлением неуклонной социальной модернизации, то ли эманация административного духа, покидая узкие рамки начальственного континуума, напротив, сама увеличивала неотвратимость процесса?

С другой стороны, не совсем ясно, откуда же — при необходимости и целесообразности каждой стадии российской государственности — брались кризисы и революции? Поищите самостоятельно ответы в книге Миронова. Они Вас сильно удивят, поскольку (среди прочего) окажется, что правительство и общество взаимопонимания не находили и терпимостью не отличались, социальная и культурная асимметрия создавала огромные напряжения, либералы вели войну на истребление вместо того, чтобы сотрудничать с властью в «политической школе», где все бы шло самотеком[330]. Конечно, стоит поинтересоваться: почему же «ведущая к счастью» власть своих ведомых не обучила, куда исчезли длившиеся веками диалог, сотрудничество, участие общества в управлении, структуры трехсотлетней модернизации, наконец, и какова глубина укорененности всего этого? Справедливости ради отметим, что Миронов тут себе не противоречит, так как уверен: все эти революции и прочие кризисы — не детерминирующая развитие помеха.

Вы сможете еще раз проверить данные теоретические конструкции на адекватность отечественным реалиям XX в. уже в следующей главе. Но имейте в виду: хотя сам Миронов пишет, что не придерживается постмодернистского взгляда, согласно которому прошлое создано исключительно самим историком, но он все же уверен: «большая роль историков в создании образа прошлого несомненна»[331]. А что думаете Вы об этом «созданном образе»?