Научная и общественно-политическая мысльо путях развития крестьянского хозяйства

Бухарин считается одним из последовательных проводников ленинских взглядов на кооперацию, через которую мелкие частные хозяйства, в том числе и зажиточные, будут, как он выражался, «врастать в социализм». Вместе с тем, появились и мнения о том, что он будто бы «разработал свой план кооперативного развития деревни», во многом перекликающийся со статьей В. Ленина «О кооперации» и книгой А. Чаянова о крестьянской кооперации. Думается, что упомянутое суждение некорректно. Ведь если Ленин и Бухарин, в основном, одинаково смотрели на кооперацию, то принципиально иначе понимал ее беспартийный Чаянов.

Во-первых, Чаянов считал естественным, нормальным условием жизни и деятельности кооперации наличие рынка, тогда как Лениным и Бухариным рынок рассматривался в качестве временного явления.

Во-вторых, Ленин и Бухарин мыслили социалистическое кооперирование деревни исключительно в условиях диктатуры пролетариата.

Основной разработчик ее — Николай Иванович Бухарин (1888—1938) —

видный деятель большевистской партии и Советского государства, экономист, философ, публицист. Автор работ: «Мировое хозяйство и империализм» (1915), «Экономика переходного периода» (1920), «Теория исторического материализма» (1922), «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» (1925), «Заметки экономиста» (1928), «Социалистическая реконструкция и борьба за технику» (1931) и др. В. Ленин считал его ценнейшим и крупнейшим теоретиком партии, хотя одновременно подчеркивал, что его теоретические воззрения «очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским».

Как политический деятель Бухарин проявлял редкую среди большевистских лидеров непоследовательность, граничащую с беспринципностью: в 1917—1920 гг. придерживался крайне левых взглядов, в 1928—1929 гг. перешел на противоположные позиции, возглавив так называемый «правый уклон» в ВКП(б). После поражения от Сталина и его команды, в 1930—1936 гг. стал восхвалять «вождя народов» и определяемую им «генеральную линию» партии. В некоторых зарубежных и отечественных работах по истории русского политического масонства (Б. Николаевского, Н. Берберовой, В. Брачева, О. Платонова) встречаются косвенные сведения о причастности Н. Бухарина к этому движению. А западный исследователь идеологии национал-большевизма М. Агурский обоснованно полагает, что Бухарин подлинную ненависть к русскому прошлому и, пожалуй, из всех лидеров большевистской партии наибольшим образом олицетворял антинациональные идеи раннего большевизма». В 1937 г. был репрессирован. Реабилитирован в 1988 г.

демократическим режимом, который должен прийти на смену диктаторским, большевистским порядкам.

Большевистские адепты от науки обвиняли Чаянова в неонароднической идеализации индивидуального крестьянского хозяйства, в стремлении увековечить его. Отметая эти наветы, ученый в своей работе «Оптимальные размеры сельскохозяйственных предприятий» (1924) писал: «По нашему глубокому убеждению идеальным аппаратом сельскохозяйственного производства является совсем не крупная латифундия и не индивидуальное хозяйство, а новый тип хозяйственной организации, в которой организационный план расщеплен на ряд звеньев, каждое из которых организовано в тех размерах, которые являются оптимальными для него.

Таким образом, рядом с крестьянским хозяйством возникало и отчасти заменяло его «крупное коллективное пред-

Александр Васильевич Чаянов (1888— 1937) был талантливым теоретиком и практиком, блестящим ученым-агрономом, педагогом, литератором-фантастом, искусствоведом-коллекционером, общественным и государственным деятелем. Его перу принадлежат следующие основные научные труды: «Очерки по теории трудового хозяйства» (1912—1913), «Что такое аграрный вопрос?» (1917), «Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации» (1918), «Организация крестьянского хозяйства» (1925), «Бюджетные исследования. История и методы» (1929), а также шесть повестей (в их числе «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»), оцениваемые литературоведами как «русская гофманиада».

Чаянов преподавал в Петровской (ныне Тимирязевской) сельскохозяйственной академии, Народном университете им. А.Л. Шанявского, Кооперативном институте и других учебных заведениях. В последнем кабинете Временного правительства был товарищем министра земледелия, участвовал в работе Главного земельного комитета и Лиги аграрных реформ. Научные труды Александра Васильевича посвящены вопросам теории трудового крестьянского хозяйства, сельскохозяйственной кооперации и общественной агрономии. Он один из создателей организационно-производственной школы отечественной экономической мысли. С 1919 г. был бессменным директором основанного им при Петровской сельскохозяйственной академии Научноисследовательского института сельскохозяйственной экономии. Работал также в дореволюционных и советских хозяйственных органах — представителем кооперации в Министерстве земледелия (1916), состоял членом Коллегии и членом кооперативного комитета Наркомзема РСФСР (1921—1922).

приятие кооперативного типа». Оно обретало возможность использовать преимущества крупного производства там, где такие преимущества действительно существовали. Одновременно с повышением производительности труда и поднятием агрикультурного уровня решались бы и сложные социальные проблемы, поскольку кооперирование должно было охватить и помочь окрепнуть всем слоям деревни.

Такая «кооперативная коллективизация» мыслилась профессором Чаяновым и его коллегами по организационно-производственному направлению в отечественной аграрной науке (А. Челинцевым, Н. Макаровым, А. Рыбниковым и др.) как осуществляемая исключительно на самодеятельной, добровольной и сугубо хозяйственной основе. Это, по словам ученого, изначально должно было обеспечить ей свойства подлинной «самоколлективизации».

По сравнению со сталинской насильственной ломкой самостоятельного крестьянского хозяйства, обернувшейся трагедией для нескольких сотен тысяч семей раскулаченных и гибелью еще большего количества населения от голода 1933 гг., а также падением производительных сил деревни, реализация чаяновского варианта модернизации села означала бы безболезненную, эволюционного типа перестройку аграрного сектора страны.

Но задачи крупномасштабной перекачки материальных и трудовых ресурсов из деревни в город в целях индустриального скачка, который страна совершила в 30-е годы, этот путь не гарантировал. Более того, при существующем политическом режиме он был попросту неосуществим. И сам ученый, и его единомышленники хорошо сознавали это. Вот почему их надежды и практические действия были направлены на то, чтобы, используя свое положение «спецов» при соответствующих советских наркоматах и учреждениях, попытаться повторить тактику «обволакивания», которую так удачно реализовала кадетско-прогрессистская оппозиция по отношению к царскому самодержавию, прежде чем свалить его в феврале 1917 г.

«Нэповский экономический Брест большевизма», как обычно называл реформистскую линию советского руководства теоретик сменовеховства Н. Устрялов, придал ученому еще большую уверенность в том, что тактика «обволакивания» гораздо действеннее, нежели открытая конфронтация оппозиционно настроенных слоев интеллигенции с коммунистической властью. Существо своих политических раздумий Чаянов изложил в письме родственнице по второй жене — эмигрантке и видной деятельнице российского политического масонства Е. Кусковой, в письме, написанном в период службы ученого в системе Наркомзема РСФСР и других советских учреждениях. К концессиям Запада для их получателей автор письма советовал добиваться политических гарантий, которые могут заключаться в том, что «один за одним в состав советской власти будут входить... несоветские люди, но работающие с советами». «Как все это практически осуществить? — спрашивал он и отвечал: — Надо договориться самим, т.е. всем, кто понимает, что делается в России, кто способен принять новую Россию. Надо частное воздействие на западно-европейских политических деятелей — необходим с ними сговор и некий общий фронт». Тактику «обволакивания» он связывал с интервенцией, но не военной, а экономической. «Мне представляется неизбежным, — разъяснял он адресату, — ив будущем проникновение в Россию иностранного капитала. Сами мы не выползем. Эта интервенция... идет и теперь в наиболее разорительных для России формах. Эта интервенция усилится, так как при денежном хозяйстве в России давление Запада будет всегда более реальным. Ведь если будет на Западе котироваться червонец, то любой солидный банк может получить концессию — стоит пригрозить и напугать. Это куда страшнее Врангеля и всяких военных походов!»

Эти соображения Чаянова, по существу, предвосхитили программные установки так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которые изложили на допросах по делу ЦК ТКП Н.

т

Николай Дмитриевич Кондратьев (1892—1938) — крупнейший отечественный ученый-экономист, которому принадлежат выдающиеся достижения в области макроэкономического моделирования, теории конъюнктуры и экономической динамики. Родился и вырос в крестьянской семье. 13-летним подростком вступил в эсеровскую партию, дважды подвергался арестам. В 1915 г. окончил Петроградский университет, где его учителями были экономист М. Туган-Барановский, историкА. Лаппо-Данилевский,              Ковалевский. До револю

ции 1917 г. руководил статистико-экономическим отделом Союза земств. Принимал участие в работе Главного земельного комитета и Лиги аграрных реформ, был секретарем министра-председателя А. Керенского по делам сельского хозяйства. В последнем составе Временного правительства — товарищ министра продовольствия. После Октябрьской революции активно боролся с большевиками, принимал участие в подпольных заседаниях Временного правительс-

ву, предвосхитили программные установки так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которые изложили на допросах по делу ЦК ТКП Н. Кондратьев, А. Чаянов и другие арестованные летом 1930 г. ученые-аграрники, хотя ни программы, ни Устава, формально принятых этой организацией, ТКП не имела.

Сталин и его окружение истолковали показания арестованных по делу ЦК ТКП как подтверждение существования такой антибольшевистской организации и обоснование начала политической расправы над ними.

Конечно, Сталин в ту пору не мог знать содержания писем Чаянова к Кусковой, поскольку они попали в наши архивы только после Второй мировой войны. Но как показывает его переписка с В. Молотовым, по протоколам допросов арестованных ученых кремлевский вождь по достоинству оценил опасность политических воззрений Чаянова и его единомышленников для большевистского режима. Особо его тревожило то обстоятельство, что тактика ТКП предполагала блокирование с правым крылом ВКП(б) «при переходе к нему власти, ибо этот блок рассматривался как этап к осуществлению демократического принципа». Буквально через день после того как Н. Кондратьев сделал это признание, Сталин напишет Молотову: «Не сомневаюсь, что вскроется прямая связь (через Сокольникова и Теодоровича) между этими господами и правыми (Бухарин, Рыков, Томский)». И хотя Кондратьев и его товарищи такую связь отрицали, есть основания полагать, что она существовала. Недаром один из депортированных большевиками за границу экономистов — Б. Бруцкус — в письме

тва, в годы Гражданской войны являлся членом антибольшевистского «Союза Возрождения». Подвергался преследованиям ВЧК и ОГПУ.

С 1920 г. вместе с А. Чаяновым, А. Рыбниковым, Л. Литошенко сотрудничает в Наркомземе, а также Наркомфине. В 1920—1928 гг. возглавлял Конъюнктурный институт, приобретший международную известность.

Его основные научные труды: «Аграрный вопрос о земле и земельных порядках» (1917); «Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции» (1922); «Мировое хозяйство и его конъюнктуры во время и после войны» (1922); «Большие циклы конъюнктуры» (1925); «Современное состояние народнохозяйственной конъюнктуры в свете взаимоотношений индустрии и сельского хозяйства» (1926). Преподавал в институте им. Шанявского и Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Совместно с Н. Огановским подготовил перспективный план развития сельского хозяйства страны на 5 лет. В 1930 г. арестован по обвинению в принадлежности к ЦК Трудовой крестьянской партии. В Бутырской тюрьме написал одну из фундаментальных работ — «Основные проблемы экономической статистики и динамики» (издана в 1991 г.). В 1938 г. повторно репрессирован и расстрелян. Полностью реабилитирован в 1987 г.

Е. Кусковой, которая в ту пору организовывала кампанию протеста западной интеллигенции в защиту Кондратьева, Чаянова и их друзей, сообщал, что «нашим узникам худшее не грозит...», потому что «правая оппозиция скоро победит Сталина и их тогда освободят». Знаменательно и осторожное признание другого нашего эмигранта Б. Николаевского в том, что оппозиционно настроенные специалисты-ученые, будучи сотрудниками Госплана, Наркомзема, Наркомфина и других советских ведомств, стремились углублять нэповский курс, распространив его принципы на политическую надстройку государства, на органы власти и работать «над демократической ликвидацией большевизма».

Между Кондратьевым, Чаяновым и их коллегами, с одной стороны, и лидерами «правого уклона», с другой— была если не организационная связь, то, по крайней мере, идейно-политическая перекличка. И те и другие отстаивали эволюционный путь развития крестьянского хозяйства с постепенным охватом его всеми видами кооперации. Правда, Бухарин и его сторонники не мыслили этого эволюционного развития без коммунистической монополии на власть, заявляя, что при диктатуре пролетариата «может быть и две, и три, и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а остальные в тюрьме». Более того, в отдельных вопросах аграрно-крестьянского курса «правые» стояли за усиление так называемого классового подхода. Известно, что Бухарин едва ли не первым среди членов Политбюро ЦК почти за полтора месяца до XV партсъезда выдвинул лозунги «Усилить нажим на капиталистические элементы... перейти к форсированному наступлению на кулака».

Тем не менее в дальнейшем, по мере того, как возрастал накал борьбы за власть внутри большевистских верхов, Кондратьев, Чаянов и другие выдающиеся ученые становятся своеобразным источником идей экономической политики для лидеров правой оппозиции, источником фактических систематизированных и проанализированных данных, которые служили аргументацией для таких идей. Вряд ли Кондратьев сильно грешил против истины, когда на допросе 4 октября 1930 г. говорил о том, что идеологическое воздействие на лидеров правых он и его единомышленники оказывали посредством личных бесед, выступлений на заседаниях, изготовления по просьбе того или иного партийного работника специальных докладных записок, справок и т.п. «Таковы например, — конкретизировал ученый, — мои записки и доклады, записки и доклады проф. Юровского и др. В результате всего этого ряд идей экономи

ческой политики, таких как идея положительной оценки рыночных методов воздействия на сельское хозяйство, значения развития сельского хозяйства и, в частности, индивидуального сельского хозяйства для роста всего народного хозяйства и для экспорта, идея ослабления материального бремени, лежащего на сельском хозяйстве, идея равновесия народного хозяйства и умеренности, реальности темпов индустриализации, мобильности капитальных вложений и т.д. постепенно стали общими как для правого крыла ВКП(б), так и для ТКП». Однако и тут он счел необходимым оговорить, что «указанные взаимоотношения (между) ТКП и правым уклоном ВКП(б) были все же лишены организационной оформленности, совершались в порядке личных связей и для правых коммунистов существование ТКП оставалось неизвестным».

Организационная разобщенность оппонентов была на руку Сталину и его окружению. Используя ее, они не только расправлялись с ними порознь, но иногда прибегали к шельмованию одних политических противников устами других. Так, кампанию идейного глумления над Н. Кондратьевым, А. Чаяновым и др. начал на исходе 1927 г. один из вождей «новой оппозиции», а затем троцкистско-зиновьевского блока — Г. Зиновьев, назвавший их «сменовеховцами» и «внутренними устряловцами». А в следующем году с трибуны апрельского Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) Кондратьева и его сторонников громил сам лидер «правого уклона» Н. Бухарин, усмотревший в рекомендациях ученых относительно сбалансированного развития промышленности и сельского хозяйства страны «решительный сдвиг от индустриализации в сторону окулачивания страны».

С легкой руки современных западных исследователей (М. Левина, С. Коэна, Т. Шанина, Г. Хантера, Я. Ширнера и др.) в отечественной литературе по истории коллективизации как чаяновский, так и бухаринский варианты решения проблемы модернизации крестьянского хозяйства нашей страны стало популярным возводить в ранг якобы реально существовавших альтернатив сталинской «революции сверху» в советской деревне.

Однако ни оригинальные, базирующиеся на обобщении дореволюционного опыта эволюции крестьянского хозяйства, а также места и роли в этой эволюции кооперации, идеи А. Чаянова, ни тем более эклектические суждения Н. Бухарина и его сторонников сколько-нибудь веских шансов на осуществление в конкретных условиях СССР конца 20—30-х годов почти не имели.

Поражение Бухарина и его группы было предопределено не только контролем Сталина над мощным партийно-государственным аппаратом, но и большей заманчивостью сталинских установок «форсированного скачка» для партийных низов, части рабочих, а также бедных и некоторой части средних крестьян, для формирующейся в те годы новой советской интеллигенции, которой старые «спецы» представлялись помехой в их карьере. Идея «подхлестнуть клячу истории» находила отклик у многих истинных патриотов, увидевших в ней путь превращения России, пусть и большевистской, в великую мировую державу. Что касается идей А. Чаянова и Н. Кондратьева, то сфера их реального общественно-политического воздействия на те или иные слои населения страны была еще более ограниченной, чем у бухаринцев и других антисталинских группировок внутри большевистской партии. Организационно-политические возможности этих выдающихся ученых и их сподвижников были, судя по всему, не намного шире, чем у «Лиги объективных наблюдателей», о существовании и платформе которой позже поведал Н. Валентинов, ставший в конце 20-х годов «невозвращенцем».

Примерно ту же картину идейно-политических взаимоотношений между оппонентами так называемой сталинской генеральной линии ВКП(б) как внутри большевистской партии, так и за ее пределами хорошо показывают материалы следственных дел, в особенности протоколы допросов тех крупных специалистов-экономистов и общественно-политических деятелей, которые проходили в начале 1930-х годов по делам меньшевистского и эсеровского подполья, Промпартии и Трудовой крестьянской партии, кооператоров и других оппозиционных группировок, складывавшихся среди представителей научно-технической интеллигенции, которые работали в качестве видных сотрудников советских государственных народно-хозяйственных ведомств: Госплана, Наркомфина, Нарком- зема, Наркомвнешторга и др.

Сведения о существовании в СССР подпольной «Лиги объективных наблюдателей», сообщенные Н. Валентиновым, очень интересны и важны для исследователей советской межвоенной эпохи. Прежде всего, этот факт свидетельствует о том, что антибольшевистские подпольные организации в СССР в самом деле существовали. Но особенно показательно здесь то, что при всей шумихе, поднятой вокруг дела Союзного бюро меньшевиков и заслуг «славных чекистов», выявивших эту подпольную антибольшевистскую организацию, никаких даже намеков на существование «Лиги объективных наблюдите- леи», являвшейся прямой предшественницей Союзного бюро меньшевиков, ни советские спецслужбы, ни сам открытый судебный процесс 3-9 марта 1931 г. не выявили. Это было именно так, хотя в архиве спецслужб и сохранился своеобразный манифест «Лиги объективных наблюдателей», авторами которого, как стало известно только после публикации его в наши дни, являлись упоминаемые Н. Валентиновым Букшпан и Кафенгауз - члены Лиги, репрессированные в связи с делом Союзного бюро меньшевиков.

Сопоставление всех этих фактов убеждает в том, что версия тех историков, которые считают протоколы допросов арестованных и показания осужденных по делу Союзного бюро меньшевиков (как, впрочем, и по делам Промпартии и ЦК ТКП) результатами самооговоров, выбиваемых заплечных дел мастерами, вроде Я. Агранова и его подчиненных, из уст своих жертв, является, по меньшей мере, несостоятельной. Во-первых, подпольные антибольшевистские организации в самом деле существовали (другой вопрос, что они были малочисленны, а их деятельность ограничивалась, чаще всего, «разговорами за столом»). Во-вторых, зачем следователям ОГПУ нужно было прибегать к грубому насилию над арестованными, когда они располагали подробной информацией секретных сотрудников («сексотов»), позволявшей без особых усилий добиваться доподлинных признаний от лиц, находящихся под следствием.

Учитывая столь большое значение сексотовской информации для результатов следствия и характера обвинений, предъявляемых арестованным, можно предположить, почему «Лига объективных наблюдателей» осталась тайной, «покрытой сплошным мраком» и для чекистов, и для тех, кто вершил суд над обвиняемыми. Скорее всего, этот подпольный кружок имел очень узкий состав (8-9 человек) и был так хорошо законспирирован, что служба сыска ОГПУ не сумела его выследить и тем более внедрить в него своего сексота. В свою очередь, даже находясь под арестом, обвиняемые в подпольной антисоветской деятельности не хотели давать следователям и судьям лишней информации против самих себя, потому и ничего не сообщили о существовании «Лиги объективных наблюдателей».

Так бы и осталась эта организация неведомой для советских спецслужб (и, добавим, для современных историков), если бы одному из ее участников, Н. Валентинову-Вольскому, не удалось своевременно выехать заграницу и там, спустя примерно четверть века, подробно рассказать о ее существовании в своих книгах.

В современной исторической литературе преобладает мнение, что вся информация, содержащаяся в следственных материалах по названным делам, либо фальсифицирована сотрудниками ОГПУ, проводившими дознание, либо является плодом их

воображения. Но достаточно провести сопоставление ставших доступными извлечений из дел не только упомянутых выше ученых-аграрников, но и других таких специалистов, как Н. Некрасов, В. Громан, Н. Суханов и др., еще недавно бывших активистов политических партий, которые открыто выступали против большевистского режима, с документами, объективность которых несомненна, чтобы установить: показания допрашиваемых не были от начала до конца самооговорами, а представляли собой хотя и противоречивый, но в то же время существенный исторический источник, степень достоверности которого определить вполне возможно.

Вот что, к примеру, доверительно сообщал вскоре после открытого судебного процесса над бывшими меньшевиками, состоявшегося в марте 1931 г., своей старой знакомой Е. Кусковой тот же Н. Валентинов, знавший существо этого дела как недавний его активный участник, заблаговременно уехавший из страны и только потому избежавший ареста и суда. «То, что произошло с Громаном и другими, до сих пор не дает мне покоя. Во время этого процесса я абсолютно спать не мог — дошел до такой точки, что прямо хоть отправляйте в психиатрическую больницу. Ведь до моего отъезда за границу — в самом начале декабря 1928 г. все эти “заседания” происходили у меня! Ведь всех этих людей я постоянно видел, знал, что они думают, и вдруг... Покаяние с таким унижением... Ужас в том, что очень большое количество лиц вело себя на допросах более чем скверно, но ужаснее то, что вся среда будущих арестованных уже с начала 1927 г. кишела тайными сотрудниками ГПУ. Только здесь, например, я узнал, что один очень милый профессор, который часто приходил ко мне в редакцию и с которым я не стесняясь болтал, как и другие, просто “сексот” — секретный сотрудник. Среди моих знакомых абсолютно нет ни одного, кто не был бы арестован: от Букшлана до Кафенгауза — все».

Есть все основания полагать, что и так называемый Центральный комитет ТКП был нашпигован «сексотами» ОГПУ ничуть не в меньшей степени, чем Союзное бюро меньшевиков, которое, как признавали почти все арестованные, находилось в политическом блоке с ним.

По всей вероятности лишь благодаря игре воображения обер-чекиста Я. Агранова (Сорензона) и его подручных, а также их неуемному желанию угодить «вождю народов», который, как показывает вся его переписка с В. Молотовым, придавал делу ТПК особое значение, подпольный политический кружок, состоявший из 2—3 десятков единомышленников-ученых, превратился в якобы массовую Трудовую крестьянскую партию, насчитывавшую едва ли не 200 тыс. членов. Не случайно, что большие надежды на реализацию своих идей руководство этого кружка связывало с возможной, на его взгляд, победой «правого уклона» в ВКП(б) и потому было готово к блокированию с последним.

Все сказанное свидетельствует о том, что при наличии в теории иных методов и темпов решения аграрной модернизации, реальных альтернатив сталинской «революции сверху» в ту пору в нашем обществе не имелось.