НАД ЭТИМ СТОИТ ПОДУМАТЬ

Подвести промежуточные итоги Вам помогут следующие вопросы. Верно ли, что хотя характеристики советского человека скорее относятся «к лозунгу, проекту, социальной норме», но «в то же время — это реальные характеристики поведенческих структур общества»? Вы согласны с тем, что, при всей своей простоте, советский человек — «сложный набор взаимосвязанных значений»? Он и по-Вашему «массо-

и / \\              /#\              U              «-*

видныи ( как все ), деиндивидуализированныи, противопоставленный всему элитарному и своеобразному, "прозрачный" (т.

попугая, «исполнявшего обязанности ритуального одобрения» акций Власти? Вы можете опровергнуть наблюдение японского социолога С.

Н.              А. Бердяев, различавший оттенки коллективизма, писал в начале 40-х гг., что коллективизм «обнаруживается всегда, когда в общении и соединении людей утверждается авторитарность. Коллективизм не может не быть авторитарным» и «он не знает ценности личности». Современный советский коллективизм, как и любой другой, социализирует и коллективизирует не только экономическую и политическую жизнь, но и совесть. Осуществляется перенос совести «из глубины человека, как духовного существа, вовне, на коллектив, обладающий авторитарными органами». Философ особо настаивал: «Коллективизм не соборность, а сборность. Он носит механистически-рациональный характер» и «всегда утверждается через насилие над человеческой личностью». «Мы» коллективизма — несвободная «сборность». Соборность «всегда признает ценность личности и свободу» и «не может означать никакого авторитета». Мыслитель полагал, что «русское коммунистическое государство тоже автократично и тоже имеет корни в верованиях народа, в новых верованиях рабоче-крестьянских масс, оно тоже сознает себя и оправдывает, как священное царство». «Священное царство всегда есть диктатура миросозерцания, всегда требует ортодоксии, всегда извергает еретиков». Потому-то «советское коммунистическое царство», принявшее форму «крайнего этатизма», «имеет большое сходство по своей духовной конструкции с московским православным царством. В нем то же удушье»[448]. Нас не очень увлекает уверенность Бердяева в соответствии тоталитарности и требования целостности веры глубоким религиозно-социальным инстинктам народа (см. также: ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 21).

Но с чем мы никак не может согласиться, так это с некоторыми утверждениями Б. Н. Миронова и А. Г. Вишневского. Оба исследователя убедительно рассказывали о кризисе патриархальной семьи и традиционного крестьянского сознания.

Допустим. Можно даже согласиться с тем, что какая-то часть населения, действительно, воспитывалась в крестьянской авторитарности. Но авторитарность многих питалась из иных источников. Треть деревни — бедняки, одиночки, «малокомплектные» бедняцкие распадавшиеся семьи. А конфликтующие со стариками-болыиаками молодые деревенские бунтари? Этим мы намекаем, что в деревне имелись разные социально-политические и психологические типы. А деклассированные профессиональные революционеры? Наконец, собственно советские человеки? Оглянитесь вокруг себя: ни урбанизация, ни секуляризация, ни распространение образования не препятствуют авторитаризму.

Если объявлено, что советский человек — это «новый соборный человек» (в другом месте — «полусоборный»), «который сильно отличается от своего крестьянского предшественника, однако только вне

шними инструментальными» чертами, то логичен вывод: «По существу, это тот же общинный крестьянин, но переодетый в городскую одежду и получивший современное образование». Но какой именно общинный крестьянин? Мужик Московской Руси или Империи конца XIX века? Важнее, впрочем, другое.

Мы чуть позже рассмотрим общую концепцию данной конструкции. Сейчас предлагаем Вам самостоятельно выявить противоречивость как изложенной выше системы, доминирующей в историографии, так и приводимых ниже наших неосторожных сомнений по ее поводу.

Может быть, маргинал, т. е. необщинный (по определению) человек, все же не смеет претендовать на звание «соборного»? Корректно ли вообще применение этого термина в СССР? По аналогии, не именовать ли советского человека — казарменным, барачным? Все-таки оттенок коллективизма тут важен, Вы не находите? Марги

нал потому и маргинал, что он «уже не...» одновременно с «еще не...». Его переходность - отличительная черта и от прежнего состояния, к которому не вернуться, так и от будущего, к которому не прорваться.

Отметим также, что уверенность О. В. Гаман-Голутвиной в том, что «вовлечение в орбиту политической жизни новых слоев насе

ления — в подавляющем большинстве представлявших выходцев из деревни — способствовало воспроизведению патерналистского и даже патриархального типов политической культуры», повергает нас в недоумение. Как и то, что в 30-50-е годы в стране без политической жизни и политической культуры верховная власть «точно рассчитанным ходом» создает культ личности для борьбы «с правящим слоем в лице номенклатуры»1. Служилый — не правящий, но оставим это. Хозяину не требуется Хозяин, ему нужен «представитель», «выборный», «гласный». Патриархально-патерналистская деревня — предпрошедшее время. С ним прямой преемственности нет. Восстановить его можно, лишь свернув временной континуум в магическое кольцо силой Государственного Всевластия и создав новый слой люмпенов и новый слой высокопоставленных служилых холуев, всем счастьем своей жизни обязанных Власти. Именно эти создания Властного гения (мы имеем в виду не Сталина, а «дух Власти») готовы поддерживать любую обновленную версию формулы «православие, самодержавие, народность»[450]. И чего ж это патернализм никуда не девается сейчас, когда и деревни-то уже никакой нет, не то что патриархальной, и горожане мы все едва ли не в третьем поколении, да еще и с высшим образованием? В связи с отсутствием ответов предлагаем перейти к следующему пункту.