В середине 50-х в СССР функционировало полсотни союзных и союзно-республиканских министерств и приравненных к ним ведомств. К середине 80-х уже до сотни союзных и союзно-республиканских министерств, ведомств, комитетов и 2,4 млн служащих («титульных чиновников») занимались управлением 514тыс. «объектов»: предприятий, учреждений и организаций220. Между тем по оценкам времен перестройки, всего в стране разнообразных присматривающих (термин писателя Ф. Искандера), контролирующих набиралось не менее 18 млн человек (более 6 % населения). В их состав входили работники производственно-управленческих звеньев, формировавших административно-управленческий аппарат. Сюда относили и инженерно-технический персонал (13 млн человек), полагая, что он слился со службой управления «в некую общую группу». Как бы там ни было, но академик В. Н. Кудрявцев, директор Института государства и права АН СССР, именно в 18 млн определял численность работников государственного управления221. Но и они не справлялись с задачами: из десяти решений Совета министров СССР выполнялось не более одного (Ф. М. Бурлацкий), выполнение плановых заданий едва превышало половину намеченного. Экономисты констатировали: «Корабль экономики фактически потерял управление. Он продолжал плыть... в никому не известном направлении». «Реальные законы нашего собственного экономического развития в рамках административной системы нам до сих пор еще очень плохо известны»222. Да что там экономисты! Андропов, пробыв 15 лет первым чекистом страны и став генсеком в 1982 г., объявил: мы не знаем того общества, в котором живем223. Тем временем жизнь шла своим чередом, и министерства-ведомства, получив после 1965 г. и ряда позднейших «реформ» самостоятельность, стали практически независимыми друг от друга монополистами, отгородились от прочего мира, как тогда говорили, ведомственными барьерами. Министерства, как мы видели, обладали собственной логикой развития, никакого отношения к государственным интересам, к чаяниям народа, решениям партии и правительства не имеющей. Увеличение единицы сельхозпродукции за счет внесения удобрений обходится в 40 раз дешевле, чем прирост, достигнутый посредством орошения-осушения и без катастрофических экологических последствий. В пересчете на условное топливо СССР экспортировал газа вдвое больше, чем производили все АЭС страны. Достаточно было перевести энергетику на газ, чтобы обойтись без добавочных затрат на «мирный атом»224 и т. д. При этом ведомства стремились к самодостаточности. Они строили свое жилье, детские сады и ясли, больницы и поликлиники, санатории и дачные поселки, «добывали» и продавали сырье (так, Академия наук СССР «выходила на мировой рынок» с... нефтью). Предприятия текстильной промышленности занимались производством необходимого им металла. Металлургические гиганты, кроме выпуска сковородок, кастрюль и т. п. «мелочевки», еще и выращивали овощи в своих теплицах, откармливали скот в собственных подсобных хозяйствах, строили и ремонтировали. Металлорежущий инструмент, тару и прочее мини стерства производили сами, хотя себестоимость подобной продукции в 2-3 раза выше, а производительность труда в «подсобных цехах» в 3-4 раза ниже, чем на специализированных предприятиях. Итогтаков: наши самые крупные в мире заводы превратились в самые многопрофильные, самые неспециализированные. Нарастала натурализация хозяйства. Удельный вес непрофильной продукции приближался к пятой части валового производства1. Никого не удивляло наличие в министерстве культуры 300 тыс. станков, хотя никто не знал, что на них творили. Зато нетрудно было догадаться о задачах, решаемых механизированной колонной ЦК КПСС. Но полностью перейти на натуральное ведомственное хозяйство не удалось. И стихийно стало складываться подобие, симулякр рынка. Может быть, точнее сказать: экономика согласований. Этот термин предложен советским экономистом В. А. Найшулем, некоторыми идеями которого мы далее воспользуемся2. Планово-командная экономика не работала, и ведомства перешли к договорам и обмену (в основном — в натуре, собственной продукцией) между собой. Таким образом распределялось две трети национального продукта, и лишь остаток — с помощью плана и в соответствии с ним. (От себя добавим, что всем снабженцам страны была известна одна скромная московская шашлычная, в которой за маленькими столиками проворачивались многомиллионные сделки. Но биржа эта функционировала в безналичном, бартерном режиме.) Некоторые специалисты в области управления полагали, что в сложной экономической системе в принципе невозможно просчитать план, так как эта задача не подчиняется математической логике, не алгоритмизируется даже с помощью ЭВМ. Объектов управления становилось все больше, их деятельность — все разнообразнее. Поэтому (и поэтому, ибо были и другие причины) произошел отрыв системы управления (Центра) от объектов управления. Иначе и быть не могло. Оборот «документов» в среднем производственном объединении составлял до 30 тыс. единиц в год. По стране Советов эта масса вырастала до 800-850 млрд бумаг, 90 % из которых бесполезны3. Отношения между Центром и ведомствами, строившиеся в 3050-х по принципу «приказ-исполнение», сменились в 60-80-х двусторонним и многоярусным обменом услугами и информацией. Солдаты партии, бившиеся на хозяйственных фронтах, превратились в торговцев (по-нашему, это все же не купцы, а маклеры-брокеры). В этой системе все шло «на продажу». Согласие на поставку труб менялось на московскую прописку для нужного человека, судьба сибирской реки или Байкала — на докторскую диссертацию или директорство в научном институте. Ни закон, ни прокурор, ни решения пленумов ЦК, правительства об «улучшении, усилении, углублении, повышении, совершенствовании» в новых отношениях существенной роли не играли. Еще одна причина неуправляемости экономики (а каковы прочие?) — технологическая многоукладность. Доиндустриальные уклады соседствовали с ранними индустриальными, возникшими до революции, и развитыми индустриальными, послевоенными. К ним добавились постиндустриальный, порожденный ранним всплеском НТР, и информационный — странное новообразование 70-80-х гг.1. Особенность отечественной многоукладности состояла в том, что в силу своей технологической разнородности уклады сосуществуют, но не являются стадиями единого «органического» процесса (помните пробный коммунизм, описанный академиком А. Д. Сахаровым?). Они практически не связаны между собой и функционируют автономно. Это — не многослойная вертикальная конструкция, а разрозненная горизонтальная мозаика. Стихийные механизмы, обеспечивавшие последовательную смену укладов, отсутствовали. Административные рычаги и связи оказывались коротки. Наличие разновременных технологических эпох углубляло противоречия, усугубляло диспропорции. Аналогии с дореволюционной многоукладностью очевидны. Но мы не видим оснований для того, чтобы вслед за современными учеными выводить систему 70-80-х гг. из дореволюционной ситуации и полагать, что «брежневский застой» — это итог и апофеоз длительной эволюции особой нетоварной системы российской индустриализации, начавшейся еще при С. Ю. Витте2. А что думаете Вы? Дайте свою оцен ку экономической «стороны» реального социализма. Какое значение имеют описанные экономические сдвиги для понимания политических изменений в стране? 3.