МИФЫ ИМПЕРСКОГО СОЗНАНИЯ И ТЯЖКАЯ ПОСТУПЬ ИМПЕРИИ

XIX и начало XX в. обогатили имперскую мысль России целым комплексом мифов, унаследованных последующими поколениями россиян. Вот основные мифы. Русская идея и русская государственность всегда были сверхнациональными, определяющими национально-государствен

ное строительство.

в XVIII в. Столетие спустя они «сами собой» дошли до естественных преград и на прочих направлениях[335]. Как ни странно, именно Российская империя, при всех перечисленных особенностях, попадает в положение военного лагеря, веками хронически осаждаемого окрестными врагами. Поэтому задачи «национальной самообороны» надолго становятся основной потребностью государства. Государство наше военное, но вовсе не воинственное и завоевательных стремлений не имеет[336].

Общий итог новейшей отечественной историографии, претендующей на строгую научность, таков. До 1830 г. национальная политика самодержавия была толерантной и прагматичной, строилась на уважении статус-кво, сотрудничестве с местными элитами, создании правовых и экономических преимуществ для нерусских народов (освобожденных от рекрутчины, крепостного права и т. п.), через налоговую систему правительство поддерживало у инородцев более высокий уровень жизни, чем у русских. И хотя с 1863 г. был взят курс на всеобщую и форсированную административную интеграцию национальных окраин, языковую и культурную унификацию в форме русификации, тем не менее «российская империя никогда не была колониальной державой в европейском смысле», «ярлык колониальной державы не соответствовал ее сущности»[337]. Россия лишь чисто формально выглядела как империя, а по существу представляла собой «своего рода сожительство целого ряда обществ (и этносов)»[338].

Подберите самостоятельно аргументы «за» и «против» изложенных интерпретаций. Для начала возьмите карту Российской империи в границах 1913 г. (или карту СССР в послевоенных границах) и, проследив по ней — «от финских хладных блат до пламенной Колхиды» и далее до Амура и Курильской гряды, — вспомните, когда и каким образом были получены соответствующие территории.

имперским мифотворчеством? Кое о чем говорилось ранее. Приведем дополнительные факты.

Помните, как Екатерина Великая утверждала, что именно обширность империи делает неизбежным самодержавное правление? Между тем, с конца XVII по конец XIX в. (когда, за одним-двумя исключениями, независимости страны никто не угрожал) территория Российской империи выросла в полтора раза. В XVIII-XIX вв. Россия вела 22 наступательные и четыре оборонительные войны собственные, плюс семь войн и два военных похода (вроде суворовских хождений через Альпы и прочих геройств на европейских театрах военных действий) «в интересах европейской военной политики, выполняя союзнические обязательства» (т. е., попросту говоря, реализуя имперские же интересы). И потеряла на этом наступательном поприще до 10 млн человек![339] Но это еще не все людские потери. О прочих мы поговорим позднее.

Здесь же отметим, что министры финансов Империи сетовали в начале XX в.: каждые 25 лет воюем, вместо того, чтобы развивать экономику, «все народные сбережения идут в жертву войнам», мы оставляем в запустении богатейшие края, завоеванные предками, и стремимся все к новым захватам[340]. Позднейший историк, напротив, настаивает: «Цена, которую заплатили русские за свою территориальную экспансию, была высокой, но не чрезмерной»[341]. Если низкий уровень жизни, отсталость и несвобода — малая цена, то какая же тогда является «чрезмерной»? Но оставим этот риторический вопрос и посмотрим на цифры. Две наших самых известных войны 2-й половины XIX в. — Крымская и российско-турецкая (вспомните, когда они были?) обошлись в 0,8 и 1,1 млрд руб. соответственно. Экономические последствия первой не были изжиты к началу второй, стоимость которой превысила вдвое весь годовой бюджет[342].

Не менее интересно и другое. Первая наша война в XX в. (российско-японская), в которой участвовали почти 600 тыс. солдат и офицеров, завершилась не только гибелью в боях и плену каждого

десятого, пленением каждого восьмого, ранениями каждого четвертого. Империя потеряла целиком два флота! Что это значит? 15 броненосцев, 14 броненосных крейсеров, 34 эскадренных миноносца и еще до 20 боевых кораблей[343]. (Вы поинтересуйтесь количеством боевых кораблей в российском флоте накануне 1914 г. и сделайте выводы.) Неужели этого требовало величие России?

Еще раз повторим выводы Дж. Хоскинга: имперская политика была одной из главных причин отсталости страны и замедляла развитие прежде всего русских земель, строительство Империи в целом тормозило развитие русской нации, Русь стала жертвой России[344]. С точки зрения цивилизационного анализа, это именно так. А разве, на Ваш взгляд, иначе? И Вы можете опровергнуть выводы британского историка? Тогда сделайте это и продолжите знакомство с фактами.

Как самое важное из всех рассматривали российские императоры «восточное дело». Суть его — в захвате Стамбула (который у нас и в XIX-XX вв. все еще именовали Константинополем и Царьградом) и проливов Босфор и Дарданеллы. «Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки», — заходился в имперской истерике Ф. М. Достоевский[345].

Ни Черное море, ни Дунай, ни Терек с Араксом, ни Балканские или Кавказские хребты, ни турецкие крепости, ни прочие естественные и искусственные преграды не помешали русской армии по меньшей мере трижды подступать непосредственно к Стамбулу (1829, 1833, 1878 гг.), несколько раз брать Карс, захватывать Эрзерум, угрожать Трапезунду. Всякий раз наша Империя делала шаг вперед вдоль западного и восточного побережий Черного моря, отрывая от Османской империи кусок за куском, сжимая гигантские клещи.

Что толкало к этому наших самодержцев, Вы, надо полагать, понимаете? Не забывайте и об экономических интересах. После 1812 г. в помещичьих имениях Новороссии и Причерноморья выросло экспортное производство зерна, шерсти и другого сырья. Дворянство и купечество, русские мануфактуристы, главными партнерами которых выступали Османская империя и Персия, стали рассматривать территории южных соседей и как основные рынки сбыта русского текстиля. Учтем, что в конце 50-х гг. через Азовское и Черное моря шло % хлебного экспорта, а спустя десять лет — уже 85 %; к концу 30-х гг. подъем русско-турецкой и русско-персидской торговли начала столетия сменился упадком: наши товары не могли конкурировать с дешевыми и качественными британскими. Слабость экономики старались компенсировать военной силой и военным присутствием. Или не так? А как же «братья-славяне»?

В любом случае вроде бы получалось, что если Черное море открыто для врагов, а проливы (этот, по выражению О. Бисмарка, ключ к Империи) в руках у султана, то нельзя быть уверенными в безопасности южных рубежей России. Выстраивался алгоритм: взять проливы под наш контроль, против Австро-Венгрии создать на Балканах «санитарный кордон» из славянских стран (вот и «братья» пригодятся!) и Греции, как можно прочнее обосноваться на юго-востоке (в Закавказье и Персии). Вы можете сказать, что все это — оборонительные задачи, без решения которых невозможно обеспечить национальную безопасность. Но тогда, согласитесь, для полной-то безопасности не лучше ли «взять под контроль» и Средиземное море с Гибралтаром? И где вообще предел? А как должна смотреть Западная Европа, которой турки давно не угрожали, на Российскую империю, с екатерининских времен охватывавшую Черное море?

Обратим также внимание на малоизвестное или игнорируемое.

о              занятии Босфора и Дарданелл. Проект захвата обсуждался на особых совещаниях в 1896 г. Под давлением Витте и Победоносцева император тогда отказался от захвата проливов и увлекся Дальним Востоком. Но затеи своей государь не оставил. Министр иностранных дел А. П. Извольский вскоре после позорной «конфузии» в российско-японской войне провозгласил: «Линейный флот нужен России вне всякой зависимости от забот по обороне наших берегов... для участия в разрешении предстоящих мировых вопросов, в которых

Россия отсутствовать не может». И что же это за вопросы? Летом г. Морской генеральный штаб совместно с министерством иностранных дел (уже во главе с С. Д. Сазоновым) докладывал царю «О цели отечества на ближайшие годы». Предлагалось «определенно, вплоть до конечного решения задачи» принять следующую политическую цель: «В ближайшие годы — 1918-1919 — овладеть Босфором и Дарданеллами», для чего готовилась операция по «оккупации берегов» проливов[347].

Так что не благодушно-романтические намерения во что бы то ни стало выполнить свой союзнический долг перед Францией и, тем более, не зависимость от союзных держав втянули Россию «в чуждую ей войну за передел территорий»[348]. И уж, конечно, не мифическая угроза «расчленения Российской империи». Удивительно это слышать и от коммунистического академика И. И. Минца, и от ультралиберала и антикоммуниста Р. Пайпса[349]. Приведем лишь два факта. Весной 1915 г. Антанта признала права России на Стамбул и проливы. 12 декабря 1916 г. в приказе Николая II по войскам говорилось: «Час мира еще не наступил», «обладание Царьградом и проливами, равно как и создание свободной Польши из всех трех ее ныне разрозненных областей, еще не обеспечено»[350]. Царь заканчивал тем же, с чего и начал...

Напомним еще одну имперскую «историю». Император Павел I, помимо ряда экстравагантных выходок, оставил после себя целый ряд дельных предложений. Активное проникновение Империи на Кавказ в последней четверти XVIII в. и мощное антиколониальное движение во главе с шейхом Мансуром в 1785-1791 гг. заставили государя отказаться от выбора: либо истребить горцев, либо отнять у них все плодородные равнины и пастбища. Царь приказал «составить федеративное государство» из земель, приверженных России. «Поколику мы ни в образ их правления мешаться, ниже от них дани или иные повинности, кроме верности единой нам, требовать не намерены».

Не горел император и желанием «вступаться за них вооруженною рукою»[351].

Но после фактической аннексии в 1801 г. Картли-Кахетии (Восточная Грузия с Тифлисом), принятия под покровительство в 1803-1804 гг. Мегрельского и Гурийского княжеств и Имеретинского царства (Западная Грузия) эти «православные земли» оказались со всех сторон окруженными враждебными России народами Северного Кавказа и владениями мусульманских держав. Ясно, что отношения с «соседями» зависят от искусства жить в мире. П. Н. Милюков полагал, что с конца XVII в. осуществлялось уже не собирание «всея Руси», а созидание «всероссийской империи». «Теперь колонизация идет... среди нерусских народностей», переходя на территории, «на которые заявляют встречные претензии» и другие державы[352].

Между тем, генерал П. Д. Цицианов, главноначальствующий в Грузии в 1802-1806 гг., потребовал от ханов, подчинявшихся персидскому шаху, перехода в российское подданство. На отказ генерал ответил штурмом Ганджи. И вскоре отдельные стычки переросли в широкомасштабную войну с шахом (1804-1813). На досуге Вы можете подумать о том, почему покорение Кавказа затянулось до середины 1860-х гг. Но предварительно проанализируйте приводимые ниже документы и факты[353].

Из письма генерала Цицианова султану илисуйскому: «В тебе собачья душа и ослиный ум... доколе ты не будешь верным данником великого моего Государя государей Императора, дотоле буду желать кровью твоею мои сапоги вымыть».

Генерал А. П. Ермолов, командующий отдельным Кавказским корпусом, главноуправляющий Грузии в 1816-1827 гг., разработал и осуществил план «усмирения Кавказа». Суть плана сводилась к переносу кордонной линии с Терека на Сунжу и далее на юг и планомерному вытеснению горцев с равнин в горы, строительству крепостей в стратегических пунктах, для того чтобы запереть кавказцев в ущельях и уморить голодом. Генерал отверг прежние

представления о горцах как о «воюющей державе» и требовал от них не союзных отношений, а полной покорности. Предполагалось поголовное уничтожение непокорных («мстить целым племенам за вину нескольких лиц») и выселение сомнительных. Начав с Дагестана, Ермолов в 1818 г. докладывал: «Я истребил... деревни дженгутайские, в коих осмелились они поднять оружие против нас, и вместе с оными предал я огню все дома и имения». Трудно сказать, знал ли генерал об аналогичных «докладах» ассирийских царей, но сходство поразительно. В ответ поднялись весь Дагестан и вся Чечня.

Во время подавления восстания по приказу Ермолова вместе с жителями уничтожены шесть чеченских аулов. Спустя несколько лет сожжены крупнейшие чеченские села Шали и Атаги. Ермоловский генерал Н. В. Греков рапортовал: «Уверен, что истребление двух сильных злодейских деревень... послужит истолкованием чеченскому народу о положении оного». Резолюция Ермолова: «Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные земли, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои».

Преемники Ермолова руководствовались наставлением Николая I генерал-фельдмаршалу, графу Эриванскому И. Ф. Паскевичу, «проконсулу Кавказа» в 1827-1830 гг.: «Послетого, как выполнена задача покорения Армянского нагорья, предстоит вам другая задача, в моих глазах не менее важная, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшая — усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных». У местных народов отнимали «плоскости и заселяли оные казачьими станицами», одновременно «истребляя поля [горцев] в продолжение пяти лет сряду».

Николай I отверг предложение генерала Г. В. Розена о «покорении горцев мирным путем и торговлей». Генерал-фельдмаршал, князь М. С. Воронцов, наместник на Кавказе в 1844-1854 гг., много сделал для упорядочения управления завоеванными землями. Но и при нем, как писал в истории одного из «кавказских» полков А. Л. Зиссер- ман (1881), «иные российские начальники пользовались малейшим удобным случаем для набегов просто от скуки... из желания покипятить кровь... а многие делали это ради выслуги перед начальством». Удивляться ли тому, что с 1834 г. четверть века продолжалось грандиозное национально-освободительное движение под руководством Шамиля?

В повести «Хаджи Мурат» Л. Н. Толстой, воевавший в начале 50-х гг. с чеченцами, описывает разоренный русским набегом аул. «Сакли горели... были поломаны и сожжены деревья... все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах... фонтан был загажен... загажена и мечеть... Старики собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы... было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение гадливости и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, были такими же естественными, как чувство самосохранения... Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося его о помощи».

Пушкин в своем «Кавказском пленнике» воспел Ермолова, который «как черная зараза, губил, ничтожил племена», и однозначно восторгался тем, что «все русскому мечу подвластно». Друг и язвительный критик поэта князь П. А. Вяземский возмутился: «Что же тут хорошего? От такой славы кровь стынет в жилах... Если бы мы просвещали племена, то было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей... гимны поэта не должны быть никогда славословием резни»[354]. Но Пушкин чувствовал иначе. Для него завоевание Кавказа стало проявлением творческой силы Империи, которая олицетворяла собой Порядок, боровшийся не со свободой, а с Хаосом. Впрочем, так же чувствовал и Р. Киплинг, воспевая свою Империю. А Вы разделяете позицию поэтов?

Царское правительство предоставило грузинской аристократии права российского дворянства (в том числе поземельные и владельческие). Подобные привилегии позднее распространили на лояльных России азербайджанских ханов и армянских князей. Но были конфискованы в казну владения враждебных или бежавших в Османскую империю и Персию «феодалов». В Азербайджане это составило % всех угодий. Государство превратилось в крупнейшего собственника на Кавказе. Министр финансов России Е. Ф. Канкрин называл «закавказские провинции» «нашей колониею, которая должна приносить государству весьма важные выгоды произведениями южных климатов». Заведение же здесь промышленности не приветствовалось, ибо «без всякой выгоды для здешнего края будет

вредить промышленности и торговле России». Идеи и проекты Грибоедова о создании Российской Закавказской компании «на манер Ост-Индской» и планы Канкрина относительно Российско-Азиатской компании были отвергнуты.

Александр II в начале 1860-х гг. утвердил программу выселения горцев в Османскую империю. Чеченцы, ингуши, дагестанцы переселялись сами, не желая подвергаться насилию. Адыгов же изгоняли силой и поголовно с Западного Кавказа, где предполагалось «водворение казачьего населения и совершенное вследствие этого удаление туземцев». В 1-й половине XIX в. в Империи проживал 1 млн адыгов, а в 1865 г. — уже только 100 тыс. Это было не первое выселение из Империи (см. гл. II). 140 тыс. крымских татар покинули свою родину после 1856 г. По российским данным, можно говорить о более чем млн эмигрантов-мусульман. Турецкие источники насчитывают от до 3 млн. Западный Кавказ практически обезлюдел[355]. Впрочем, из Османской империи в Российскую перебрались 0,8 млн армян. Вы еще помните, что за 1881-1914 гг. 2 млн евреев бежали из России? И можете объяснить, почему они это сделали?

Обдумав весь этот массив фактов, Вы, вероятно, признаете ошибочность утверждения о том, что Закавказье с середины XIX в. можно лишь «условно считать колонией» (А. Каппелер). С другой стороны, почему бы не согласиться с «общественным мнением» того времени, полагающим, что Закавказье и Крым извлечены из ничтожества благодаря водворению там русских помещиков, просвещения, трудов и капитала?

Г»              w              w

В конце концов, даже такой ненавистник российского царизма, как Энгельс, признавал «цивилизаторскую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии», сыгранную нашей Империей[356].

Кстати, об Азии. После завершения Кавказской войны, поглощавшей пятую часть бюджета и требовавшей присутствия огромной армии, Российская империя сосредоточилась на покорении Центральной Азии, куда перебросила треть войска. Министерства иностранных дел и финансов отговаривали Александра II, предупреждая, что новое расширение «пределов» обернется самым решительным вредом для нашего Отечества. Но в 60-80-е гг. Россия захватила территории, равные Германии, Австро-Венгрии и Франции вместе взятым, с населением в 5 млн человек. Вы без труда определите плюсы и минусы

этого «предприятия» как для Империи, так и для покоренных народов. Кстати, чем отличалось положение Хивинского ханства и Бухарского эмирата от положения Финляндии? Каким образом исчезло Коканд- ское ханство?

В глазах Западной Европы Россия (наряду с Австро-Венгрией и Османской империей) оставалась и в начале XX в. тюрьмой народов. Речь шла прежде всего о Финляндии, Царстве Польском, Кавказском крае и Среднеазиатских владениях, а также о положении евреев. Прибалтика, Белоруссия, Украина, Северное Причерноморье и Крым, Северный Кавказ рассматривались уже как органическая часть Империи и входили в состав 50 губерний Европейской России наряду с чисто русскими.

Г. П. Федотов предпочитал отдельно говорить о колониях западных и восточных. «При всей мягкости... режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущается как гнет... Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя придавила своей тяжестью... Кавказ никогда не был замирен окончательно. То же следует помнить и о Туркестане... Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна»[357].

В отечественной историографии 60-80-х гг. XXв. различались «три типа окраин царской России». Западные — Прибалтика, Литва, Белоруссия, Украина, Царство Польское — во многом превосходили великорусские губернии (Вы можете сказать, в чем именно?) и, хотя и подвергались национальному гнету, но колониями не являлись. Новороссия, Северный Кавказ, большая часть Сибири — колонии переселенческие, так как в них практически отсутствовало местное население и преобладали гигантские массивы незанятых земель, куда и переселялись русские и украинские колонисты. Лишь восточные и юго-восточные территории с преобладанием коренного населения — Закавказье, Казахстан, Поволжье, Урал и Сибирь — считались собственно колониями[358].

О              новейшей историографии мы говорили выше. Подумайте, что можно возразить А. Каппелеру (см. ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 9 В). Вспомните, как формировалась Империя, каковы особенности вхождения в нее отдельных «окраин», положение живущих там народов.

Назовите отличия Российской империи от Британской и Французской, отыщите черты, роднящие ее с Османской и Австро-Венгерской. Вы тоже колонии России будете стыдливо именовать «окраинами»? А почему? Разве колония — это не территория (страна), находящаяся под властью иностранной метрополии, лишенная политической и экономической самостоятельности и управляемая на основе специального режима? Если это так, то превосходство западных «губерний», отсутствие на большей части Империи колоний «новейшего типа» ничего не меняет. Но вот вопрос: что Вы будете считать метрополией и колонией? И как в России отделить одну от других?

И тут мы сталкиваемся с рождающимся на наших глазах новым имперским мифом: признавая все особенности Российской империи, его творцы уверяют, что раз Россия (как империя) не имеет ничего общего с колониальными державами Запада, то она и вовсе не колониальная держава (помните слова Милова и Миронова?). На наш взгляд, здесь имеет место логическая подмена.

То, что российский случай далеко не европейский, понимал еще Ленин, рассуждавший о военно-феодальном империализме и отмечавший, что у нас «монополия военной силы, необъятной территории», «особого удобства грабить инородцев, Китай и проч. отчасти восполняет, отчасти заменяет монополию современного, новейшего... капитала». Витте уточнял: «Чем в сущности держалась Российская империя? Исключительно своей армией. Кто создал Российскую империю...? Только сила штыка». «Не перед нашей... культурой, не перед нашей бюрократической церковью, не перед нашим богатством и благосостоянием преклоняется свет. Он преклоняется перед нашей силой». «Российская империя в сущности была военная империя; ничем иным она особенно не выдавалась»[359]. Учитывая все это, а также многие аспекты цивилизационной и модернизационной специфики, описанные в главах I—III, не корректнее ли будет поставить вопрос о типологических особенностях Российской империи?

Мы согласны с Дж. Хоскингом\ «В свете современного европейского имперского опыта Россия выглядит совершенно непривычно. Но эта странность исчезает, если рассмотреть ее в свете азиатского или досовременного европейского опыта, например, опыта Рима»[360]

(см. подробнее: ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 9 Б). Наш случай — традиционный, то есть досовременный. Понимаете ли Вы, что это значит? Помните ли опыт Персидской державы Ахеменидов?

Но наступил XX век нашей — новой — эры. Модернизация стала одним из факторов, который, по мнению Каппелера (а каковы другие?), с середины XIX в. обусловил «западную» политику русификации с целью полного административного, социального и культурного объединения. Теперь речь шла не о сегрегации или дискриминации народов (только и исключительно), но прежде всего об их интеграции, унификации в рамках «унитарной» Империи. О русификации Вы прочтете в Хрестоматии. Как писал Витте, ошибочность государственной национальной политики состояла в том, что правители Российской империи так и не осознали: с XVIII в. нет России, а есть именно Империя, в которой инородцы составляют большинство (перед г. русских — не более 43 % жителей страны). Поэтому невозможно игнорировать их религию, язык, культуру. Девизом Империи не может быть: «Обращу всех в истинно русских». Или откажитесь от подобного лозунга, предоставьте всем народам равноправие, или «откажитесь от окраин, которые никогда не примирятся с таким государственным идеалом»[361].

Подумайте, почему царское правительство не допускало национально-культурную автономию, т. е. не предоставило нерусским народам права самостоятельно осуществлять местное управление через собственные органы власти с определенными законом полномочиями, но в рамках Империи, с правом ведения делопроизводства и получения образования на родном языке, с невмешательством Центра и православной церкви в дела иных конфессий и т. п.?

Пушкин любил воспевать Империю, раскинувшуюся от «финских хладных блат до пламенной Колхиды». На что Вяземский раздраженно замечал, что эти «географические фанфаронады» нелепы. «Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли 5000 верст!» Чаадаев реагировал философически: «Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера»[362]. Б. Ш. Окуджава признавался: «Меня угнетают размеры страны проживания».

А что по этому поводу думаете Вы? Не кажется ли Вам, что Империя заглотила не только «окраины», в которые превратились части иных цивилизаций, но удушила в своих недрах и русскую православную цивилизацию? И если это так, то не значит ли, что борьба с Империей не равнозначна борьбе с Россией, а посягательство на имперские ценности и мифы — вовсе не измена Родине?