ИЗ ЛЕНИНСКОГО НАСЛЕДИЯ

В 30-е годы гулял такой анекдот: «Почему Ленин носил ботинки, а Сталин носит сапоги? Потому что Ленин вел нас посуху, а Сталин ведет по болоту». Впрочем, и сейчас многие уверены: Ленин хотел хорошего, но не успел.

В декабре 1922 г., сознавая, что в любой момент может наступить смерть, Ленин диктует письмо к съезду, которое вырастает в набор статей и писем, названных Завещанием. Зачин впечатляет: «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде ряд перемен в нашем политическом строе». И что же это за перемены? Первостепенная «реформа» (термин Ленина) — расширение состава ЦК за счет рабочих для придания высшему органу устойчивости. Следующий по важности (для Ленина) шаг — снятие Сталина с поста генерального секретаря ЦК (назначен в апреле 1922 г.). Сталин «сосредоточил в своих руках необъятную власть», и у Ленина не было уверенности, «сумеет ли он всегда достаточно осторожно» ею пользоваться. Кроме того, он груб, невежлив, нетерпим и т. д. Эти его качества — мелочь, как и самоуверенность и увлечение администрированием Троцкого (вероятно, как и мимоходом упомянутый «небольшевизм» Троцкого). Но «это такая мелочь, которая может получить решающее значение» и привести к расколу. Какие, по-Вашему, отсюда можно сделать выводы? А Ленин предлагает кроме того объединить высший партийный контрольный орган — ЦКК с высшим советским контрольным наркоматом Рабочекрестьянской инспекцией — РКИ, полагая, что «гибкое соединение

советского с партийным» «является источником чрезвычайной силы в нашей политике». Именно этот грядущий Сверхконтроль и критиковал Красин. Но Ленин проблем в усилении контроля не видел. Он уповал на то, что новый орган «с правами ЦК», составленный из людей, которые «ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести», не побоятся ни трудностей, ни какой угодно борьбы, сможет следить за строжайшей правильностью дел, «невзирая на лица», на авторитет генсека или других членов ЦК.

Не состояние сосудов головного мозга Владимира Ильича определяло его взгляд на важнейшие вопросы. Конечно, начинаешь сомневаться в умственных способностях главы государства и партии, которому в Питере мерещатся эсеровские заговоры, а в Москве — меньшевистские шпионы. Но главное не в этом. На политическом поле России Ленину виделась единая и единственная партия, обладающая абсолютной монополией на власть. Экономическая реформа для него — лишь средство, укрепляющее и гарантирующее монополию РКП на власть. Поэтому с 1921 г. он требовал от ВЧК и Наркомюста усилить «репрессии против политических врагов Соввласти и агентов буржуазии (е особенности меньшевиков и эсеров)»[35]. ВЧК через секретаря ЦК Молотова (то есть не от председателя СНК, а по партийной линии, от вождя) получила задание подготовить план ликвидации эсеров и меньшевиков. Что и было сделано к лету 1921 г. и представлено «тов. Ленину» за подписью Уншлихта.

К середине 1922 г. предполагалось завершить «доликвидацию партий эсеров и меньшевиков». «Массовые операции по указанным

партиям в государственном масштабе» (вся терминология — из документа) предусматривали непрерывное изъятие «всех с-p и меньшевиков» из всех учреждений и организаций вплоть до сельских школ и волостных исполкомов, вылавливание «как отдельных подпольных работников, так и руководящих организаций», изоляцию этих групп, закрытие их органов легальной печати, «взятие на учет неактивных меньшевиков» и высылку их «в глухие места, преимущественно на окраины Республики» и т.

Оцените чекистскую масштабность и учтите, что это детализация ленинского плана.

Вообще-то ЧК не дремала и раньше. Весной 1921 г. арестовали всех, кто был известен как меньшевик. В Москве забрали 170 человек (среди них — почти всех членов ЦК РСДРП), полсотни со временем

выпустили. У остальных, в том числе у депутатов Моссовета, ничего не найдено. Но случился Кронштадт. Арестованных перевели в Бутырку. Однако места маловато — взяли еще 120 эсеров (Ленин понукал Ун- шлихта: «Эсеры-де сугубо налегли...

Весна-лето 1921 г. — время массовых арестов не только социалистов и анархистов, но и кадетов и «о кол о кадете кой публики», кооператоров и прочих «контрреволюционеров». В Питере арестовали 180 бывших кадетов. Некоторые профессора шли уже по третьему-пятому разу. Пожаловались Ленину. Тот запросил Уншлихта и заодно поинтересовался: говорят, выдаются мандаты на аресты «по усмотрению», а желательно бы — персональные. Уншлихт в ответ: те, что без вины, отсидели не более 2 суток. В остальном — полный порядок: раскрыт новый заговор. Да не один — весь Северо-Запад опутан заговорщиками, связанными с парижским центром и французской разведкой[36]. Новые аресты, и, пожалуйста, — готова Петроградская боевая организация во главе с профессором географии В. Н. Таганцевым и его женой! Среди прочих проходил по «таганцевскому делу» Н. С. Гумилев, как убеждали Дзержинского знающие люди, — один из двух-трех россий

ских поэтов первой величины. Поэта обвиняли «в желании оказать содействие контрреволюционной организации».

В конце 1921 г. ЦК решал, что делать с эсерами и меньшевиками, которые уже почти год сидели по тюрьмам без предъявления обвинений. Меньшевики после голодовки были освобождены и... высланы: подавляющее большинство, как и рекомендовали чекисты, «в глухие места на окраины», а с дюжину наиболее известных, в том числе Ф. И. Дана, вопреки рекомендациям ВЧК выдворили за границу. Левым эсерам и левому крылу партии эсеров ВЦИК отказал в регистрации под тем предлогом, что они не ведут антисоветской нелегальной работы и в специальной легализации не нуждаются. ВЧК же полагала, что, напротив, антисоветские выступления эти партии готовят, только вот доказательств нет. Поэтому Марию Спиридонову за рубеж не выпустили, видных функционеров партий арестовали.

основании которых это можно было сделать. Юрист по образованию, Ленин понимал, что нельзя судить за нарушение несуществующих законов, и торопил с созданием новых уголовного и уголовно-процессуального кодексов (УК и УПК). Кроме того, шла реорганизация ВЧК, а у чекистов все еще отсутствовала «доказательная база обвинений». Нелепость ситуации усугублялась тем, что в 1919 г. была объявлена амнистия, делавшая большинство обвинений незаконными даже с точки зрения советского революционного права.

В 1922 г. коммунисты подарили стране множество кодексов: УК и УПК, земельный, законов о труде, гражданский и т. д. Юридический гений Ильича, разрывая путы болезни, вторгался в область законотворчества и раздвигал и без того доселе немыслимые пределы. Э. Карр, вероятно, и в этом усмотрел бы свидетельство гибкости и практицизма большевистской политики. Мы предлагаем познакомиться с несколькими творениями ленинской мысли (ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 14). Что увидите в них Вы, трудно сказать, но обратите внимание на ряд формулировок и соображений. Во-первых, государство — это мы, коммунисты. Во-вторых, мы ничего «частного» в экономике не признаем, для нас все здесь публично-правовое, государственное, то есть опять- таки наше. В-третьих, мы улучшаем деятельность судов и усиливаем репрессии путем воздействия на судей через партию. В-четвертых, живя в море беззаконности, мы должны найти с десяток надежных коммунистов, поставить их во главе прокуратуры и контролировать через политбюро и ЦКК. В-пятых, подчеркнет Ленин отдельно, все это мы делаем как в соответствии с буквой закона, так и в интересах трудящихся масс[37]. В-шестых, к шести «смертным» статьям УК Ленин добавит еще шесть и потребует не устранить террор, а обосновать и узаконить его. В-седьмых, границами террора для Ленина служат только революционное правосознание и революционная совесть. Наконец, подлинный шедевр — вариант статьи, карающей расстрелом за действия, объективно способствующие или могущие способствовать международной буржуазии в ее борьбе с Советской властью.

В 1925 г. Н. В. Крыленко, бывший председатель Верховного революционного трибунала и будущий прокурор РСФСР, нарком юстиции РСФСР, а позднее — СССР, объяснит специфику советского уголовного права: «Идея охраны нашего нового общественного порядка или охраны нашего социалистического строительства диктует нам

принятие мер не только против лиц, которые уже совершили то или иное деяние и тем доказали свою преступность сейчас, сегодня, но и против самой возможности таких преступлений в будущем. Эта идея резко противоречит индивидуалистической идее буржуазного права, которое... говорит, что карать можно тогда лишь, когда налицо уже совершенное правонарушение»1. Но Николай Васильевич покажется Вам светочем правосознания, если Вы познакомитесь с примечательной перепалкой, которая разразилась между ним и членами президиума ЦКК на XV съезде партии. От имени прокуратуры Крыленко заявил, что судебные работники вкривь и вкось толкуют законы, решая, применять их или нет. Революционная целесообразность означает для них «как бог на душу положит». Надо же делать то, что приказывают рабочий класс и партия, и не брать на себя смелость исправлять законы или толковать их по-своему. А. А. Сольц, считавшийся «совестью партии», подал реплику: «Есть законы плохие и есть законы хорошие. Хороший закон надо исполнять, а плохой не исполнять». В стенограмме записано: «Голос с места: "А как же иначе?" Смех». М. Ф. Шкирятов поучал: «Суд, видите ли, ищет фактов. Тут царит только буква закона. На глазах происходит убийство, а им давай факты. К букве закона не подходит — судить нельзя... Вот тут-то нужно руководствоваться не только буквой закона, а... своим пролетарским революционным чутьем... (Голоса: "Правильно!" Аплодисменты...)»[38].

Вы без труда найдете данные о судебной реформе 20-х гг., но сколь она значима в свете приведенных фактов? Так ли велика разница в принципах нового и дореволюционного «правового порядка», видевшего задачу права не столько в установлении правосудия, сколько в поддержании общественного порядка? Так ли существенны различия между ВЧК и сменившим ее в феврале 1922 г. Государственным политическим управлением (ГПУ), с 1923 г. Объединенным ГПУ (ОГПУ); между ВЧК-ГПУ и дореволюционным МВД? Некоторые функции ВЧК передавались НКВД. При нем и действовало как самостоятельное ведомство ГПУ, занимавшееся госбезопасностью (подавление открытых контрреволюционных выступлений, борьба со шпионажем, охрана железных дорог и водных артерий, охрана границ и т. д.), в структуру наркомата не входившее и подчинявшееся непосредственно СНК. Теперь чекисты должны были проводить обыски и аресты лишь на основании постановлений или без таковых, но с получением санкций не позднее, чем через двое суток после проведения соответствующих действий. Срок содержания под стражей не мог превышать двух месяцев. Далее арестованных освобождали, либо передавали их дела в суд, либо... продлевали содержание под стражей с разрешения Президиума ВЦИК. Осенью 1922 г. ВЦИК, выполняя решение политбюро, предоставил ГПУ право внесудебной расправы вплоть до расстрела. Комиссии НКВД без всякого суда могли высылать за границу, в отдаленные районы страны или заключать в лагерь сроком до трех лет деятелей антисоветских партий и уголовников-рецидивистов. С образованием СССР ОГПУ получило права общесоюзного наркомата. Не забывайте также о том, что бессменное руководство ВЧК-ГПУ-ОГПУ входило и в ЦК, и в СНК, и во ВЦИК.

Вооруженные результатами названных «реформ», используя подтасованные показания бывших эсеровских боевиков, сотрудничавших с ВЧК-ГПУ, чекисты подготовили судебный процесс партии эсеров (июнь-август 1922 г.)- Число обвиняемых перевалило за 200, но на суд вывели лишь 34 человека во главе с членом эсеровского ЦК А. Р. Го- цем. Согласитесь ли Вы с Карром, уверявшим, что эсеры и меньшевики как оппозиционные партии не собирались ограничиваться рамками законности, или же с Пайпсом, настаивающим на том, что единственное, на что претендовала оппозиция — ворчать и критиковать, не неся ответственности1, либо найдете иное объяснение событий, но очевидно одно: впервые судили партию как организацию политических противников большевиков. И государственный обвинитель Крыленко, и председатель суда Пятаков, как и все современники, прекрасно понимали, что осуществляется инсценировка политического процесса. Четыре защитника-социалиста, направленные II Интернационалом, покинули зал слушаний, в котором разворачивалась пародия на правосудие. На «эсеров вообще» вешали все смертные грехи, начиная с терроризма времен Временного правительства, покушений на Ленина и убийства Мирбаха. Им втолковывали, что субъективно они, может быть, и революционеры, но объективно — носители контрреволюции. Большинство обвиняемых игру не приняли, показаний не давали,

вины за собой не признавали и в лучших народнических традициях использовали судебные заседания для обвинения большевиков. А в это время зал заседаний осаждали рабочие делегации, за его стенами многотысячные демонстрации трудящихся, организованные большевиками, требовали одного: «Смерть убийцам!». В итоге 15 человек (в том числе затесавшийся неведомо как член ЦК народных социалистов и двое чекистских информаторов) получили смертные приговоры, двоих оправдали, остальным «прописали срок». Но десятерых, сотрудничавших со следствием и, как тогда выражались, вышедших из стана врага (в том числе энеса и информаторов), ВЦИК по просьбе Верховного трибунала от наказания освободил. А смертникам приговор утвердили, но выполнение его отсрочили. И сидели они в ожидании казни до 1924 г., когда ее заменили пятью годами заключения.

Обратите внимание! Еще не завершился процесс, а XII партконференция коммунистов на основании доклада Зиновьева уже постановила: «Умение РКП концентрировать внимание на очередной ударной задаче всегда являлось самой сильной стороной нашей партии. При правильной тактике РКП сможет в этом случае в сравнительно короткий срок окончательно ликвидировать партии эсеров и меньшевиков, как политические факторы». Поскольку «революция и в самом непосредственном смысле все еще находится в опасности», постольку, рассуждали большевики, «нельзя отказаться от применения репрессий... и по отношению к политиканствующим верхушкам мнимо-беспартийной, буржуазно-демократической интеллигенции». Все это диктуется революционной целесообразностью, хотя не стоит переоценивать роль репрессий[39].

Они и не переоценивали. ГПУ тут же разослало приказ: уволить с работы, арестовать и выслать всех еще не уволенных и не арестованных правых эсеров. Заодно брали эсеров-максималистов, меньшевиков, анархистов. Небольшевистским партиям оставалось либо самораспуститься, либо, приняв программу большевиков, раствориться в РКП(б). В 1923 г. «доликвидация» завершилась в Центре и в национальных «окраинах».

Дзержинский мечтал на каждого интеллигента завести дело. Пока это представлялось невозможным, Владимир Ильич решил облегчить участь Железного Феликса. Узнайте самостоятельно, чем все это обернулось для российской интеллигенции, что такое Главлит и

какова его роль. Чем могла угрожать большевикам интеллигенция, презираемая Лениным, не способная, по его мнению, на действие? Объясните, почему большевики, принявшие в начале 1918 г. декрет об отделении церкви от государства, в соответствии с которым государство не имело права вмешиваться в дела церкви, в 1922 г. обрушили гонения на православную церковь и наиболее активных прихожан? Какова судьба патриарха Тихона и роль II Поместного собора? Проанализируйте ленинские директивы и рассуждения (см. ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 15).

Оцените в целом ленинское наследие начала 20-х гг. и сделайте выводы. Мы, естественно, не все здесь рассмотрели, кое-что умышленно опустив, а кое-что оставив «на потом». Однако нам представляется, что основные системообразующие элементы упомянуты. Если Вы думаете иначе, предложите собственную систему. Меньшевики мечтали о дополнении нэпа экономического нэпом политическим. На деле же, допуская экономическое многообразие, многоукладность, коммунисты добивались унификации политической и идеологической. Почему? Если проблема исчерпывается экономическим давлением (с чьей стороны, с каких сторон?), то стоит ли обращать внимание на заявление члена политбюро М. П. Томского: «В обстановке диктатуры пролетариата может быть и две, и три, и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а все остальные в тюрьме» (1927 г.)1? И если стоит, то из какой традиции подобное положение выводить? Или их несколько и расположены они на разных «уровнях»? Скажем, у большевиков старой закалки отношение к ВЧК и террору было весьма скептическим. Ленин же куда ближе к чекистам, чем к «старболам» (как все чаще именовали старых большевиков в 20-е гг.). Владимир Ильич никогда не предлагал институциональных мер ограничения чекистского произвола, в лучшем случае уповая на кадровые перестановки. Но в любом варианте невозможно рассматривать террор как некий эксцесс, порожденный чрезвычайными обстоятельствами. Террор оставался для лидеров типа Ленина, Троцкого, Сталина и партии в целом инструментом политической и социальной борьбы даже после окончания гражданской войны, что позволило создать специфическую политическую практику и идеологию[40]. У Вас найдутся возражения на это? У нас есть по крайней мере одно уточнение: большевизм и был системой создания постоянных чрезвычайных обстоятельств. Вы думаете иначе? Учтите мнение Л. Шапиро: «В результате реформ 1922 года произвол и репрессии стали характерными не только для органов госбезопасности; они превратились в неотъемлемую часть обычного уголовного права и судопроизводства. Настаивал на этом опять-таки Ленин, всегда сознававший неустойчивость советской власти»[41]. В конце концов, знаменитый СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения) создан в 1923 г., а численность заключенных в СССР в 1925 г. составила 144 тыс., в 1927 г. — 185 тыс. Амнистия 1927 г., в ходе которой комиссии (вроде комиссии Сольца) получили от ВЦИК право пересматривать приговоры на месте, освободила 80 тыс. человек. Но к осени 1928 г. за решеткой уже 123 тыс.[42]