8. ИНТЕРМЕДИЯ. 1932-1934 ГГ.

«Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис...

с помощью невероятных насилий и террора...

Партийные массы в своем подавляющем большинстве настроены против сталинской политики, но они... затравлены партийным аппаратом... [который] в ходе развития внутрипартийной борьбы... вырос в самодовлеющую силу, стоящую над партией... На партийную работу вместо наиболее убежденных, наиболее честных, принципиальных... членов партии чаще всего выдвигаются люди бесчестные, хитрые, беспринципные, готовые по приказу начальства десятки раз менять свои убеждения, карьеристы, лжецы и холуи...

Сталин и его клика... всеми способами и средствами... будут защищать свое господство в партии и стране, ибо они смотрят на них, как на свою вотчину... [Они] не могут добровольно уйти со своих мест, поэтому они должны быть устранены силой... Сталин и его клика губят дело коммунизма, и с руководством Сталина должно быть покончено как можно скорее»1.

Это цитаты из манифеста Рютина, обращенного в 1932 г.

в 1921-1922 гг. по поручению Ильича чистивший Сибирскую парторганизацию. А теперь ЦК и ЦКК исключили из партии два десятка этих, по словам Сталина, старых пердунов. Дело передали в ОГПУ. Рютин получил 10 лет тюрьмы, остальные — от трех до восьми. Каменев и Зиновьев отправлены в ссылку.

Легко понять, о чем свидетельствуют текст манифеста и сам факт появления антисталинских документов. В любом случае заметьте: как бывшие высокопоставленные функционеры (Рютин — старый партийный секретарь, делегат съездов, какое-то время кандидат в члены ЦК), так и действующие (П. Г. Петровский был редактором «Ленинградской правды») не молчали. Они знали, в чем причины кризиса. И Сталин знал, что они знали. Сам себе он казался таким же «кормчим», каким его рисовали в центральных газетах: уверенно стоящим у руля, ловко меняющим курс, но неуклонно двигающимся к цели. Однако политика его фракции скорее напоминала беспорядочные метания. Вчера громили левых, сегодня проклинают правых и возвращают левых, завтра достается и тем и другим. Сегодня — насаждаем колхозы, завтра головокружение от этого, послезавтра — разворачиваем классовую борьбу в колхозах, которые оказываются удобной формой для антисоветских организаций. Поначалу темпы решали все, через два года ЦК поправил минималистов, еще через два года опять поправил, а через год оказалось, что темпы надо сбавлять. И так далее без конца. Дезориентированы были все. И... родился анекдот. «Чем вы занимались в конце 20-х — начале 30-х годов? — Колебался вместе с линией партии». Надо ли объяснять последствия таких настроений? Институционально и идеологически перед нами — одна и та же система.

Но Сталин еще не стал всесильным. Он мог снять всех старых выдвиженцев Орджоникидзе в Закавказье, добиться исключения из

партии и восстановления в ней бывших троцкистов, убедить в необходимости ареста рютинцев и т. п. Однако ему приходилось считаться, может быть, не столько с мнением своих соратников, сколько с рядом иных обстоятельств (подумайте, каких именно)1. В любом случае Орджоникидзе и в годы работы в контроле, и в годы работы в ВСНХ и наркомате тяжелой промышленности окружали бывшие троцкисты —

А.              3. Гольцман, А. П. Розенгольц, М. М. Каганович и многие другие. Они работали ради идеи, не за страх, а на совесть. Розенгольца, аккуратиста, человека с жесткой хваткой и диктаторскими наклонностями, считавшегося лучшим бюрократом в аппарате, высоко ценил и Сталин, назначивший бывшего подручника Орджоникидзе наркомом внешней торговли, подчинив его непосредственно себе. Серго защищал своих людей не только из хозяйственно-прагматических соображений. Он не бросал в беде кавказцев. Пригрел изгнанного с треском отовсюду за «участие в право-левом блоке» В. В. Ломинадзе. Добился его продвижения на престижную должность секретаря Магнитогорского горкома, награждения орденом Ленина. А когда в январе 1935 г. «друг Бесо» застрелился, узнав, что против него дают показания зиновьевцы, арестованные НКВД, Орджоникидзе выплачивал вдове пенсию. А его сын, названный в честь наркома Серго, получал солидное денежное пособие.

был наркомом связи, Бухарина Сталин даже допустил до поста главного редактора «Известий» — второй газеты в стране. Зимой 1934 г. на XVII съезде партии их избрали кандидатами в члены ЦК, а Пятаков стал его полноправным членом (речь Пятакова ничем не отличалась от прочих, была деловой, и завершили ее продолжительные аплодисменты зала). На съезде появятся (пусть и в роли кающихся грешников) возвращенные из ссылки и восстановленные в партии Каменев и Зиновьев. Бухарин выступите программой, идущей вразрез со сталинской внешней политикой. А только что восстановленный Преображенский настолько странно «каялся» (особенно по сравнению с Рыковым, см. ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 18), что один из сталинских наместников счел заявление одного из главных в прошлом троцкистов неправильным и неуместным. Позднее Бухарин и Радек дорабатывали и окончательно редактировали текст «сталинской» конституции 1936 г. Нет, они, конечно, не герои. Но мученики — это точно, и не посмеем мы их осуждать. Наверное, единственным известным упорствующим еретиком партии оставался высланный из СССР Троцкий.

Факты можно множить, однако мы думаем, что они говорят не о существовании мощной фракции умеренных членов политбюро, навязавших Сталину «политику разрядки», как полагает Коэн. Скорее прав Хлевнюк, не обнаруживший в архивах политбюро никаких свидетельств данного факта, но убедительно показавший, что инициатором как «потепления», так и «похолодания» являлся в 30-е годы именно Сталин. Вместе с тем, подчеркивает российский исследователь, несомненно проявление настроений в пользу «умеренности» как в политбюро и ЦК, так и среди партийных функционеров и рядовых партийцев.

Похоже, партийные институты и политическая культура вполне допускали продвижение авторитарным курсом. В конце концов, устав ВКП(б) позволял созвать чрезвычайный партсъезд по инициативе местных парторганизаций и переизбрать любой руководящий орган. А поскольку, как учил чекистов Менжинский, у ОГПУ один хозяин — партия, то можно было надеяться... На что, интересно знать, при избранном экономическом варианте? По крайней мере, Коэн и М. Левин уверяют, что сталинская система оказалась в куда большей степени плодом суматошных попыток справиться с социальными проблемами и кризисом, порожденным революцией 1929-1933 гг., нежели продуктом большевистской программы или планирования. Или они ошибаются?

Впрочем, мы хотели присмотреться совсем к другому. К 1934 г. многие прекрасно понимали (но говорить об этом было опасно), что Бухарин «на все сто» (присловье тех лет) оказался прав в своих предсказаниях. И в этом случае вывод Коэна верен: многие сторонники генсека не ожидали тех последствий, которые принес Великий перелом, а сбывшееся бухаринское предвидение придало фигуре побежденного любимца старой партии, ее ведущего теоретика особое значение, но оно же вызвало к нему особую ненависть Сталина1. Тут проблема раздваивается. С одной стороны, для Сталина, как для толстовского Наполеона, не существовало возможности ошибок, в его понятии все то, что он делал, было хорошо, не потому, что оно сходилось с представлениями о том, что хорошо и что дурно, но потому, что делал это он.

На наш взгляд, страшнее всего то, что такой Сталин понимал, что и его соратники, и его бывшие оппоненты знают, что и правые, и левые были правы, и знают, что он это знает. Знают и молчат об этом. Однако никто, кроме «бедного Сосо Джугашвили», не ведал, что в одном дореволюционном Курсе русской истории он подчеркнул слова Чингиз-хана: «Смерть побежденных нужна для спокойствия победителей»[226].

Однако, прочтя это, имеем ли мы научное право игнорировать опасение сталинистов: рядом работают восстановленные оппозиционеры, уверенные в своей правоте и, вполне возможно, рассчитывающие на реванш и ждущие удобного случая?

Но Сталин еще не стал всесильным. Совершенно неожиданно первые пятилетки не просто создали условия для подлинного оформления того «единственного привилегированного и командующего слоя», о появлении которого Троцкий твердил все 20-е гг., но и стали временем его появления. Номенклатура ЦК к 1939 г. насчитывала 33 тыс. должностей[227]. Теперь ее костяк составляли прежде всего капитаны индустрии и связанные с ними, стремительно растущие слои средних партийных функционеров. Как и во времена военного коммунизма, была сделана ставка на единоначалие. Коллегиальное управление ликвидировалось на всех хозяйственных уровнях. На предприятиях устанавливалась жесткая власть директоров. В прежних «треугольниках» (администрация-партком-профком), настаивают Боф- фа и Левин, утверждалось абсолютное доминирование директорского корпуса, поскольку все повернулись «лицом к производству». Мы так не думаем и согласны с Корнай: изначальная политизация процесса экономического управления превращала секретаря парткома в «комиссара», обладавшего не меньшими правами и объемом власти. Боле того, в классической социалистической системе (а именно она создавалась в те годы) «нет оснований отличать в обществе роль "политика" от ролей "бюрократа", "технократа" или "управляющего". Эти роли сливаются»[228]. Впрочем, лишь XVII съезд, отметив крайнюю слабость единоначалия, окончательно покончил с коллегиальностью в партии и наркоматах.

В любом случае, прекратив в начале 30-х гг. практику «спеце- едства», партийно-хозяйственное руководство расширяло привилегии новой элиты, именуемой народом начальством. Отмена партмакси

мума, выплата ежемесячной повышенной зарплаты, персональные автомобили и качественное жилье, специальные столовые, больницы и распределители, в которых можно получить дефицитные товары, — все это было платой за бессонные ночи, нерегулярное питание, надрыв на производстве, верность курсу партии. В обстановке хаоса от этих людей требовались полная самоотдача, способность исполнять начальственные предписания без рассуждений, административный напор и командирские навыки. Как на фронте, они были обязаны выполнять задачу любой ценой, не считаясь с материальными и человеческими жертвами. О людях этого типа, о «механике» социалистической системы Вы многое узнаете из романа А. А. Бека «Новое назначение». Невыполнимость планов толкала их на приписки, обманы, подлоги. Дефицит ресурсов, сырья, денег, провалы централизованного планирования, диспропорции заставляли их переходить на незаконные бартерные сделки, заключать соглашения на черном рынке, работать в теневой экономике, неподконтрольной центру. Все это было чревато уголовным, а при случае и политическим обвинением. Это делало директорат преступным по определению (директорская шуточка: «Кто такой директор? Человек, временно находящийся на свободе»). Вы понимаете, каким образом он мог подстраховаться?

Директора в своей борьбе с текучкой рабочей силы, против все- разрушающего стахановского движения опирались в цехах на инженеров и мастеров, которых, как и рядовых рабочих, могли казнить или миловать. Но им требовалась и поддержка сверху — трестовского и наркомовского начальства. Общее стремление к сверхцентрализации и всеобъемлющему контролю влекло дробление некогда могучих управленческих монстров вроде ВСНХ. Поначалу из него вывели пищевую промышленность, ставшую частью очередного сверхгиганта — наркомата снабжения. Затем в 1932 г. ВСНХ разделили на наркоматы тяжелой, легкой, лесной и лесоперерабатывающей промышленности. Из наркомснаба выделили наркомвнешторг, из наркомзема — наркомат совхозов и т. д. В 1936 г. СНК СССР подчинялось 18 общесоюзных наркоматов, в 1939 г. — 35, в 1940 г. — 40 (в том числе 23 промышленных). За каждым наркомом тянулся шлейф из верных директоров, инженеров и специалистов. Этот административно-хозяйственный ведомственный каркас получал дополнительную поддержку от соответствующих партсекретарей как по вертикали, так и по горизонтали. При этом секретарь райкома, горкома, обкома, ЦК союзной республики

выступал в качестве координатора деятельности всех предприятии на подведомственной территории и погоняющего-надсмотрщика (вместе с присланными из центра инструкторами ЦК) над всем и всеми, выполняя чисто хозяйственные функции. Это неизбежно при отсутствии рынка и преобладании политизированного планирования. Столь же естественны были постоянные конфликты между директорами и парторгами: логика экономической эффективности отличается от логики идеологической. Легко понять, чем это оборачивалось на практике при отмеченном выше «слиянии ролей».

Во всяком случае, на каждом уровне пронизанной идеологией политэкономической системы требовался какой-то арбитр. С 1934 г. в ЦК ВКП(б) созданы производственно-отраслевые отделы, в том числе сельскохозяйственный, промышленный, транспортный, планово-финансово-торговый (в обкомах, крайкомах и ЦК союзных республик — три аналогичных отдела). «Эффект этой реорганизации состоял в невиданном еще сосредоточении контроля над всем народным хозяйством»[229]. По решению пленума ЦК для «полного приближения органов управления к селу» большие районы дробили на мелкие и вводили в них должность второго секретаря[230]. К середине 30-х гг. генсек и политбюро оставались высшими инстанциями, как и прежде. Но теперь за каждым членом политбюро стояли могучие силы. Олигархи болезненно реагировали на попытки вторжения в сферы их компетенции любой контролирующей инстанции и отстаивали собственное право перебирать своих людишек. После харьковского процесса 1933 г. наркомы во главе с Серго обрушились на прокуратуру и отбили ее натиск. Сталин им требовался в качестве сверхарбитра для улаживания межведомственных конфликтов. Однако члены и кандидаты в члены политбюро широко применяли угрозы отставками для давления на генсека (а в чем он от них зависел?). При решении многих существенных проблем они имели вес и право голоса, а вместе с возглавляемыми ими ведомствами «объективно оставались единственной силой, ограничивающей единовластие Сталина»[231]. Несомненно, эта объективная сила включала и членов ЦК.

Старые большевики и сталинские выдвиженцы неплохо уживались в олигархических структурах. И есть ли основания спорить с Коэном,

считающим, что действие «железного закона олигархических тенденций» Р. Михельса (согласно которому все крупные политические организации подвержены тенденциям скорее олигархическим, чем демократическим) объясняет эволюцию ВКП(б) в 20-е гг., но ничего не проясняет в возникновении сталинизма[232]? Во всяком случае, мы (в отличие от Хлевнюка) не стали бы особенно акцентировать внимание на стремлении к спокойной и обеспеченной жизни старболов, много переживших и немолодых, не имевших необходимых знаний, привыкших брать напором, а ныне утративших административные качества. Да, все это имело место, да, система держалась на административном энтузиазме кадров. Но вряд ли подобные старые борцы этим угрожали Сталину или ограничивали его власть или поэтому отторгались системой трудоголиков. Куда важнее другое. «Старая гвардия» разочаровалась в том социализме, который вырастал с ее помощью и на ее глазах. Ветеранов не устраивали ни такой социализм, ни методы его строительства, ни генсек, наконец, проявивший себя в «большом деле» и явно не соответствовавший стандартам «лидера ленинской школы». Они с понимание отнеслись и к оценке Троцкого: «СССР представляет промежуточное между капитализмом и социализмом противоречивое общество»[233].

Многих из них оттерли от власти, задвинули на второстепенную хозяйственную и научную работу. Но они сохранили свое влияние. Вместе с новыми хозяевами «поместий, стремительно превращающихся в вотчины» (республик, краев, областей, отраслей, наркоматов, комитетов, комиссий и т. д.), они были окружены верными людьми, отстаивали «вотчинные интересы» и своих выдвиженцев. Это было тем более возможно, поскольку контроль ЦК не распространялся ниже уровня обкома. Лишь в 1934 г. (заметьте: этот год насыщен важными решениями, принятыми на XVII съезде и после него) ноябрьский пленум ЦК, как бы между делом, в резолюции о политотделах в сельском хозяйстве обязал представлять на утверждение в ЦК всех секретарей райкомов партии.

Исходя из практических интересов, полагая, что «переломы», «насаждения», «головокружения» и прочее больше не требуются, начальство, аппаратчики, олигархи, новая элита (все это — синонимы с единой сутью, о которой подробнее поговорим в следующей главе)

стремились к общей стабильности. Снижение темпов роста, уровня репрессий, создание летом 1934 г. НКВД СССР, в который вошло ОГПУ и который лишался значительной части судебных функций, решение об отмене с 1935 г. карточек, разрешение праздновать новый год (прочие социальные послабления и свидетельства экономической стабилизации отыщите самостоятельно) на фоне стабильности высшего руководства, тенденции к примирению (что было продемонстрировано на XVII съезде) и «потеплению» — все это было следствием общей умеренной линии. Не случайно 1934-1936 гг. характеризуют и как период неонэпа, и как время «розовой России», и как полосу обнадеживающего экономического роста (последнее бесспорно). Конечно, Сталин нуждался в помощи олигархов. «Коллективное руководство» обеспечило генсеку победу в борьбе с оппозициями, позволило разделить (и частично — переложить) ответственность в годы Великого перелома. В конце концов, оно обеспечило и его подъем к власти, гарантировало от возврата к ней разгромленных оппозиционеров, служило амортизатором народного гнева. Это же ему жаловались на начальников, а он их «судил по совести», одновременно представляя себя борцом с бюрократией. Сложилась система взаимозависимости. И сколь бы тягостным ни было бремя сталинской власти, констатировал Л. Шапиро, но она все же была предпочтительнее того возмездия, которое неизбежно постигло бы большевистскую партию, если бы власть выскользнула из ее рук. Между тем кризис 1930-1932 гг., голод 1933 г., всеобщее недовольство, приход фашистов к власти в Германии в январе 1933 г., фантомные страхи классического большевизма усиливали напряжение. Борьба не кончалась. Пленум ЦК и ЦКК в январе 1933 г. потребовал сугубой бдительности, для того чтобы «разгромить вконец» осевшие в деревне «противонародные элементы»: разбитых кулаков, бывших белых офицеров, попов, их сыновей, бывших управляющих помещичьими имениями и сахарными заводами, бывших урядников, эсеровскую и петлюровскую интеллигенцию. Оказывается, все они проникали в совхозы и колхозы «в качестве счетоводов, завхозов, кладовщиков, бригадиров и т. п.», «в качестве руководящих работников» и всячески вредили, иногда даже разлагали колхозы[234].

И вечный бой... Поэтому как должное и заслуженное воспринимали олигархи появление в Москве в 1931 г. знаменитого «Дома на набережной». Сооружение Дома правительства началось еще в 1928 г. по

инициативе Рыкова и осуществлялось по проекту ведущего советского архитектора Б. М. Иофана, который строил одновременно и спецсана- торий в Барвихе. А были еще дом отдыха в Соснах, детский санаторий ЦИК в Астафьево, куда детишек привозили на папиных «линкольнах», «бьюиках» и «фордиках» (последние у ребятни, прекрасно разобравшейся в иерархии, не котировались). Много, много чего еще было... В расположенной напротив Кремля серой громаде (Рыкову хотелось чего-то легкого, возрожденческого, а вышел конструктивистский монолит) жили ответственные работники, старболы и их семьи. Он был средоточием невиданной тогда роскоши: обставленные казенной мебелью квартиры с газом, горячей водой, телефоном, филиалами кремлевской больницы и столовой, кинотеатром, спецмагазином. Такие же дома, но поменьше, вырастали и на провинциальных набережных. «Первый бригадир Татарстана» — секретарь Татарского обкома партии М. О. Разумов, еще в 1930 г. снимавший комнату и резавший колбасу перочинным ножом на газетке, в начале 30-х отгрохал на живописном берегу Казанки обкомовскую дачу «Ливадию», а в ней для себя — отдельный коттедж. Заработав на коллективизации орден Ленина и место в ЦК, Разумов, переведенный на повышение в Восточную Сибирь, увел с собой целый хвост «казанцев», которых отстаивал и защищал1. Эти солдаты партии врастали в свои области и края, надеялись превратить «поместья» и «дачи» в «вотчины» и под покровительством своих членов политбюро превращались в «удельных князей». Была ли это уже патрон-клиентная матрица, нет ли, но складывались предпосылки для «формирования более предсказуемой, сбалансированной и очищенной от террористических крайностей системы»2. Допустив снижение темпов наступления социализма по всему фронту, Сталин прекрасно понимал, что нужен-то он в качестве Вождя-Спасителя, роль которого хотел играть, лишь в чрезвычайных условиях. Продолжение затишья не сулило ему ничего хорошего в деле укрепления личной власти. Даже по-собачьи преданный Л. М. Каганович, ставший, после перемещения Молотова на пост главы правительства, вторым секретарем ЦК, поначалу именовал Хозяина «старшим братом» и «главным другом». Обозначился выбор: либо пойти на дальнейшие уступки «ближним боярам», либо...

Вы сумеете понять Иосифа Виссарионовича и закончить фразу, если учтете прочитанное и познакомитесь с мнением генсека...

об Иване Грозном. Как человек, знавший отечественную историю и овладевший механикой власти, генсек полагал в 1947 г.: «Одна из ошибок Ивана Г розного состояла в том, что он не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами. Если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного времени... Грозный ликвидирует один боярский род, а потом целый год кается и замаливает "грех", тогда как ему нужно было действовать еще решительнее»1. Конечно, очень заманчивая аналогия. Самоубийство жены, потрясения Великого перелома, и как результат... Но можно все это, как говаривал «машинист коммунистического локомотива» (был у Сталина и такой титул), отбросить к черту. Разве из предыдущего изложения складывается образ мощного всепроникающего государственного аппарата? Могучие самодеятельные силы, разбуженные революцией сверху, структурировали социальную ткань неподконтрольно. Именно слабость государственной и партийной власти заставляла центр прибегать к чрезвычайным мерам и в то же время позволяла играть роль арбитра. Помните, мы уже говорили об аналогичной роли французского короля времен феодальной раздробленности? Возможно, это никуда не годная гипотеза. Однако прочное государство и устойчивая власть не нуждаются в экстраординарных мерах для собственной защиты.

Но Сталин еще не стал всесильным. В 1929 г. на XVI партконференции принято решение о генеральной чистке партии с целью «сделать партию более однородной, более боеспособной в деле преодоления трудностей» социалистического строительства. Намеревались «беспощадно выбросить... все чуждые [партии], вредные для ее успехов, равнодушные... элементы, неисправимых бюрократов, примазавшихся, связанных с классовым врагом... оторванных от партии... антисемитов, скрытых сторонников религиозного культа... скрытых троцкистов... и сторонников других антипартийных групп»[235]. И что же? Разбухшая после массовых вступлений «цехами и заводами», учреждениями и колхозами, дезориентированная колебаниями генеральной линии, сопротивлявшаяся Великому перелому, возмущенная и потрясенная им, партия стала неуправляемой. В январе 1933 г. объединенный пленум ЦК и ЦКК принимает решение развернуть новую чистку, чтобы обеспечить «железную пролетарскую дисциплину» и

освободиться «от всех ненадежных, неустойчивых и примазавшихся элементов». Через год XVII съезд единогласно примет Устав ВКП(б), наделявший ЦК правом проводить систематические чистки, объектами которых являлись: классово чуждые и враждебные элементы; двурушники, скрывающие свои истинные взгляды; открытые и скрытые нарушители дисциплины; перерожденцы; карьеристы, шкурники, обюрократившиеся; морально разложившиеся; пассивные. Чистка 1933-1935 гг., официально завершенная в декабре 1935 г., сопровождалась запретом на прием в партию новых членов и обменом партбилетов[236]. О ее количественных результатах говорилось выше. В некоторых районах Восточной Сибири, рапортовал XVII съезду наш знакомец Разумов, исключили до 60 % коммунистов. Главный чистильщик страны Рудзутак, провозгласивший с трибуны: «Кто не с нами — тот против нас», назвал средний процент исключенных: 20-25, а среди секретарей партячеек — 10-15. «Наша партия — это действующая армия, которая все время находится на линии огня. Поэтому вопрос о кадрах... это вопрос обеспечения нашей победы». Сталин в своем докладе заметил, что «на этом съезде — и доказывать нечего, да, пожалуй — и бить некого. Все видят, что линия партии победила» (в стенограмме сказано, что тут разразился «гром аплодисментов»), а «партия сплочена воедино как никогда». Но тут же предложил очиститься от неисправимых бюрократов, вельмож-бю- рократов со старыми заслугами и честных болтунов[237].

Ну, и что Вы обо всем этом «сюжете» думаете? Авторханов полагал, что накануне чистки вопрос о том, кто победит — Сталин партию или она его, — еще не был решен. Генсек стремился превратить партию в фикцию. Удался ли замысел? По предложению Кирова, зафиксированному в резолюции XVII съезда, принятой единогласно, впервые в истории большевизма весь доклад Сталина объявлен руководством к действию как постановление съезда. Была ликвидирована ЦКК-РКИ. Вместо нее создавались две комиссии: партийного и советского контроля. При этом КПК фактически подчинялась ЦК, ее председателем назначен Л. Каганович, в переписке с прочими членами политбюро именовавший Сталина Хозяином. Съезды отныне должны созываться раз в три года. После съезда генсек, более так не называвшийся, стал все реже и реже созывать политбюро: число заседаний сократилось с

85-94 в 1931-1932 гг. до 20-9 в 1935-1936 гг.[238] Через год Каганович, лишившийся постов председателя КПК и секретаря Московского обкома партии (первую возглавил Н. И. Ежов, второй — Н. С. Хрущев), назначен наркомом путей сообщения. Лазарь Моисеевич оставался секретарем ЦК, но утратил статус второго секретаря. Как свидетельствует анализ Хлевнюка, в политбюро в итоге вообще исчез пост могущественного второго секретаря, заместителя Сталина[239]. Короче, съезд 1934 года стал «первым съездом полного политического триумфа Сталина». Другое дело, что из всего происходившего «секретарь ЦК» «сделал выводы, совершенно непонятные для его бывших врагов и столь же неожиданные для его единомышленников»[240]. Добавьте прочие новшества 1934 и близкого к нему годов и сделайте выводы. Только не ограничивайтесь усилением центральной власти и ослаблением периферийных учреждений, в том числе местных парторганизаций с их секретарями[241].

Не совсем ясно, как сторонники идеи сталинского триумфа увязывают его с одновременным небывалым триумфом Кирова, якобы торжественно увенчанного лаврами «кронпринца» на престол партийного лидера (Авторханов). И совсем непонятно, почему же, признавая наличие фактического заговора могущественных местных секретарей, проявившегося в массовом голосовании против членства Сталина в ЦК и симпатиях к Кирову и его умеренной линии, с одной стороны, контрзаговора Сталина против них и партии, с другой (Такер, Верт), исследователи проблемы продолжают настаивать на полнейшей неожиданности для заговорщиков контратаки Сталина и его загадочности (Николаевский).

Вам придется мобилизовать все свои знания или весьма существенно их пополнить самостоятельно, поскольку мы приближаемся к эпицентру очередного мифа. Он родился еще в 30-е годы в знаменитом Письме старого большевика, составленном Б. И. Николаевским на основе бесед с Бухариным, слухов и осмысления событий, и был дополнен анализом-догадками Троцкого. А в 50-е гг. его подкрепил, казалось, неопровержимыми свидетельствами А. М. Орлов и освятил высшим партийным авторитетом после выступлений на XX и XXII съездах Н. С. Хрущев. В начале 60-х часть этого мифа, распространенного

в среде старых большевиков и их родственников, переживших репрессии 30-50-хх гг., была зафиксирована в одной из священных книг советских коммунистов — Истории КПСС1.

Миф многослоен. Первый уровень легенд выглядит вполне правдоподобно, поскольку выстраивается вокруг предположения о наличии двух группировок в руководстве — умеренных и радикалов, политическая борьба между которыми велась в недрах темного и скользкого лабиринта (Боффа), и недовольства Сталиным со стороны могущественных секретарей обкомов вроде Варейкиса, Хатаевича, Шеболдаева. Если нечто подобное допускал Сталин, а вслед за ним многие современники и исследователи, то почему отказывать в элементарной сообразительности старым большевикам? Поначалу они во главе с Кировым, Куйбы- шевым, Орджоникидзе при поддержке Рудзутака и Горького боролись за Сталина и умеренный курс, против сторонников жестких мер во главе с Кагановичем и Ежовым. В чем, как мы убедились, и преуспели. А позднее решили сместить Сталина и заменить его своим генсеком. По сути борьба шла за сталинизм (социализм) без Сталина. С этой точки зрения XVII съезд допустимо изображать, с одной стороны, как заговор лести (А. Улам), в результате которого отуманенный фимиамом восхвалений «кремлевский горец» согласился бы на почетную отставку или перемещение, а с другой стороны, как мощное давление на «секретаря ЦК», которого даже в ЦК не пожелали видеть десятки делегатов съезда (по разным данным, от 120 до 300). Кроме стенограммы съезда в пользу изложенной версии говорит свидетельство В. М. Верховых, заместителя председателя счетной комиссии, из 63 членов которой в годы Большого террора сгинули 60. Беда в том, что этот человек оставил несколько противоречивых показаний. Согласно одному из них, более 100 голосов «против» получили Каганович, Молотов и Сталин (последний — 123

или 125). В партархиве действительно отсутствуют 166 бюллетеней для голосования (делегатов с правом решающего голоса было 1227)1. Это можно рассматривать как подтверждение сообщения Микояна о распоряжении Сталина уничтожить «лишние голоса». Но все это лишь «косвенные улики».

Второй слой легенд накапливается вокруг отношений Кирова и Сталина и роли ленинградского наместника в «антисталинской оппозиции». Попытки найти политические и сущностные разногласия между двумя членами политбюро и секретарями ЦК, доказательства ставки «фракции умеренных» на Кирова не подкреплены, однако, конкретными фактами. Киров и по поведению, и по выступлениям — типичный сталинец. Даже если допустить, что именно в силу своей «скромности» и типичности Киров как раз и подходил на должность «кронпринца», то остается загадкой: каким образом прожженные аппаратчики и функционеры надеялись провести его «на престол». Число членов ЦК ограничено, их кандидатуры лично определял Сталин, но самое главное — нет свидетельств «протестного голосования» цекистов при выборах политбюро. При этом мифотворцы иногда незаметно (в том числе для себя) подменяют события. Легенда гласит, что Киров сам поведал Сталину о планах «старой гвардии», а «славный фельдмаршал», поблагодарив за верность, в душе (воспользуемся формулой М. М. Зощенко) затаил хамство. Между тем на самом деле после съезда Киров, избранный секретарем ЦК, не выполнял своих обязанностей, лишь изредка наезжая в столицу, а Сталин требовал его переезда в Москву. Куйбышев и Серго поддерживали друга. На политбюро возник конфликт, Сталин в гневе ушел с заседания. Пришлось Кирову идти к Хозяину на поклон. Компромисс нашли[242].

Безбрежное море легенд бушует на третьем уровне, вокруг убийства Кирова. Литература об этом преступлении обширна и доступна. Вы можете заняться объяснением странного совпадения множества случай

ностей и рассмотреть любые версии. Исследователи, уверенные в том, что организатор убийства — Сталин, приводят массу косвенных улик. Но до сих пор нет ни одного факта, прямо указывающего на причастность «лучшего друга чекистов» к этой «операции»[243]. Даже лейтенант Коломбо, непревзойденный мастер разоблачений в подобных ситуациях, прежде всего искал мотив преступника. Если, вслед за Такером, Геллером и Некричем, оставить логику «почему Сталин решил устранить Кирова» и перейти к поискам ответа на вопрос «зачем Сталину это требовалось?», то все равно придется прорываться через всю толщу мифов и легенд, чтобы сделать вывод: «Выбор Кирова в качестве жертвы был столь же неизбежен, как выбор политического убийства в качестве предлога для развязывания террора»[244]. Но этот мотив куда менее убедителен, чем очевидное для М. В. Рослякова, руководившего финансами Ленинградской области при Кирове, и для чекистов, расследовавших дело: убийство совершено «на бытовой почве». Согласитесь, член политбюро, любивший приударить за актрисами, убитый ревнивым неуравновешенным мужем, — не очень удобен для партийного руководства. Правда, если мы сведем все к личности Сталина и его демоническим способностям, добавим точное чувство момента, развитую интуицию, обходные маневры, тактические отступления, ходы конем, как элементы сложной схемы продуманного замысла по усилению личной власти, в трактовке Буллока, то вся история СССР с 1932 г. действительно обернется реализацией сталинского заговора. Тогда, конечно, придется согласиться с Л. Шапиро, заметившим, что уже в 1934 г. все фигуры были расставлены, а ход, обеспечивший победу, будет сделан лишь через два года.

Но одно дело — использовать предлог, другое — его создавать. Где доказательства сталинского заговора? Был ли он вообще или Сталина и здесь влекли за собой события? Когда именно «секретарь ЦК» осознал неизбежность новой революции? Для развязывания какого террора требовался предлог, если коммунистический террор фактически не прекращался? Что принципиально меняло убийство Кирова в расстановке сил, отношениях институтов? Короче, ищите объяснения. И заметьте: в «кировском деле» удивляет больше всего то, что никого не удивляет

сам способ разрешения политических конфликтов. Он кажется естественным в той политической системе. Уже 70 лет историки пытаются доказать, что иного и быть не могло, не замечая того, на что настойчиво обращает внимание Хлевнюк: после 1930 г. отсутствовали политические конфликты в руководстве, один и тот же олигарх, в том числе Сталин, мог выступать в роли умеренного и радикала. Колебания же генеральной линии определялись не борьбой фракций, не коренной переменой взглядов Сталина, не влиянием на него умеренных, Горького, мировой общественности, а реальностями социально-экономического развития страны. Умеренный курс оказался единственным способом стабилизировать ситуацию и предотвратить распад общества и продолжался еще два года вне всякой связи с наличием или отсутствием Кирова1.

Старая кинохроника. На XVII съезде партии вручают Сталину подарки. Он благодарит. Склонившись из президиума, пожимает десятки рук. Руки цепляются за Сталина. Он с заметным усилием вырывается. Улыбается. Доволен. Подарок тульских оружейников — винтовка с оптическим прицелом. Прицеливается куда-то в сторону. Улыбается. Доволен. Зал рукоплещет. Счастливые делегаты смеются. Они плохо знают Сталина. Они совсем не знают его. Они скоро его узнают.

Но в Сталине ли дело? В делегатах ли? Что изменилось на политическом поле страны в рассмотренный нами период? Чем, по-Вашему, определялись изменения? Корректно ли оценивать 1929-1932 гг. как время революции сверху, поддержанной снизу? Кто ее осуществлял и поддерживал? Против чего (кого) она была направлена и во имя чего проводилась? Имелись ли реальные альтернативы победившему варианту? Как его охарактеризовать в целом? Усматриваете ли Вы преемственность в политических традициях дореволюционной России, военно-коммунистической России, нэповской России и СССР первой половины 30-х гг.? Является ли неизбежной эволюция «диктатуры пролетариата» к единоличной диктатуре? Какое значение имели в этом процессе (если он имел место) цивилизационное наследие, особенности поздней модернизации, коммунистическая идеология? Вытекают ли из «изначальной тотальности коммунизма и его политической доктрины» перманентность насилия и гипертрофия карательных органов и функций государства? Чем обусловлена сама тотальность, если она вообще присутствует?